рядом с которым шла странная фигура, принимающая облик то козлоногого
старикашки, то сиамской кошки, то разбитной накрашенной девицы, - все это
вызывало нездоровое любопытство, удовлетворявшееся самыми разными способами.
" Ваши документы! " возникнув перед ними из ближайших кустов, строго
сказал любопытный краснощекий милиционер.
" Мяу-мяу, " услышал рядом с собой Аркадий. " Мяу...
" У меня документов с собой нет, " ответил Аркадий.
" Тогда пройдемте.
" Куда это? " возмутился Аркадий.
" Я вам покажу, молодой человек. И кошку с собой забирайте.
Аркадий наклонился и взял кошку на руки. Она ласково ткнулась своей
мягкой мордочкой в его широкое плечо и замурлыкала. Волна светлой нежности
пробежала по накачанному телу Аркадия, и он поцеловал кошку в черный кожаный
носик.
" Вы педераст?
" В каком смысле?
" Ну, кошек целуете, и прочее, " пояснил милиционер.
" Позвольте, какая связь между кошками и педерастами?
" Конечно же, не телефонная... Ха-ха-ха, " живо рассмеялся милиционер
собственной шутке и закурил. " Не хотите? " предложил он Аркадию. Аркадий
вежливо отказался.
" Далеко идти еще? " поинтересовался он у милиционера.
" Я и сам не знаю. Я ведь не из столицы. Я здесь проездом.
" Так чего же вы ко мне пристали?
" Мне скучно. А до моего самолета еще двенадцать часов.
" Я вас понял, " продолжил Аркадий. " Все эти часы я проведу с вами,
покажу вам Москву...
" Не надо Москву. Вы покажите себя.
" Я не прочь показать вам свой душевный мир, но для этого необходимо
купить воблу. Я знаю, где она продается.
" Тогда пошли, " согласился милиционер.
" Кстати, как вас зовут?
" Платон...
" Что вы этим хотите сказать
" То, что я любитель всех прекрасных тел.
" Вы слишком умны для милиционера, " произнес Аркадий.
" Только не вам оценивать интеллект наших органов, недовольно ответил
милиционер Платон, " Это моя прерогатива...
" Еще одно такое гадкое слово и я упаду в обморок, " капризно
воскликнула Черная курточка, мигом превратившаяся в себя из кошки, как
только спрыгнула с рук Аркадия.
" Мне никто не может запретить то, что я хочу, ибо я вне службы сейчас.
Поэтому повторяю: это моя прерогатива!
Черная курточка рухнула на влажную, покрытую кирпичной пылью, дорожку
бульвара и стала превращаться в козлоногого старикашку, одетого в ратиновое
пальто.
" Ну что, довели старика, козлы! " сказал он, когда к нему наклонились
Платон и Аркадий.
" А кто вы собственно такой? " в один голос поинтересовались они.
Омар Ограмович встал, отряхнул свое ратиновое пальто, поправил
накрашенную прядь волос и ответил: "Спросите об этом у Скалигера! Вот он и
сам идет."
Они повернулись ко мне навстречу. В их глазах, удивленных и напуганных,
я увидел то, что меня всегда разочаровывало в людях: в их глазах таилась
смерть, безысходность, конечность зажженной свечи жизни, которую неведомо
кто, но потушит рано или поздно. Я живу так, как я хочу, потому что мне
неинтересно жить иначе, потому что любое ограничение собственного
существования является насилием над тем высшим началом, которое и определило
именно твое существование, вбирающее все мыслимое и немыслимое, принимающее
облик видимого и невидимого миров. Если шествие вне времени и пространства
влечет тебя к какому-либо завершению, значит шествие твое ущербно и никогда
ты не сможешь полностью воплотиться в самого себя. Трассирующее сверканье
чужого бытия, рожденного в моем мозгу, в многошарии вселенского
гармонизирующего абсолюта приносит слабое удовлетворение галлюцинирующим
утехам филолога, привыкшего пребывать в молчании и забвении. Я смотрю с
некой высоты на то, что происходит вне меня и вокруг меня, и понимаю, что
каждый миг моей жизни и смерти, слитых воедино, полон беспредельного
страдания и тоски по несуществующей красоте иного, которое чаще всего
смотрит на меня дряблым взглядом похотливой старухи, моющейся в общественной
бане. Холодное прикосновение жестяных шаек, липкие доски топчанов, кислый
вкус редкой мочалки тревожили во мне стальную струну спящей страсти, глухо
дребезжащей в чаду женских голосов. Тело старухи было плотным с совершенно
плоским задом на низких, покрытых буграми узловатых фиолетовых вен, ногах.
Из-под морщинистых подмышек выбивались скрученные косички седых волос, а
там, где , казалось, их быть должно значительно больше, выпирал лысый
розовый лобок с разомкнутой мясистой щелью. Страшное сочетание расцветающей
юности с мертвенной старостью лишили меня дара речи и соображения. Я
спрятался под топчан и ужаснулся обилию черных, рыжих, русых, лысых,
передвигающихся в пару и чаду, дирижаблей любви, обращенных к глазам
малолетнего неофита, в прорезывавшихся небесах которого их шествие отныне
стало бесконечным. В меня проникли их невидимые щупальца, сжали лихорадочно
бьющееся сердце в железное кольцо безысходности, напоили сладким ядом,
который только приближает последние минуты, но не дает насладиться их
исходом, и потом отпустили навсегда, высосав из меня счастье беспечного
созерцания, призвав в ряды алчущих покорителей и завоевателей.
Я выследил эту старуху. Она жила в полуподвале и работала уборщицей. К
ней часто заходил Кондер. Ставил бутылку на стол, снимал одежду и так, сидя
голым за столом, выпивал ее один. Старуха сидела рядом и после каждого
опустошенного стакана снимала то кофту, то юбку, то лифчик, то трусы. Кондер
допивал бутылку, валился под стол, а она поднимала его и укладывала на
постель, пристраиваясь рядом.
" Иди к нам, " сказала старуха, увидев меня.
" А ты кто?
" Я твоя старость.
Я пролез в окно и сел рядом на край жесткой постели. Старуха долго
смотрела на меня, внимательно изучая потухшими глазами мое бледное лицо. Мне
показалось, что это продолжалось целую вечность, обозначение которой
виделось мне в пролетающей птице на фоне бездонного серого неба, в глинистом
срезе разверзнутого оврага, кое-где заросшего вялой истомившейся травой, в
стремительно прогромыхавшем поезде, в светящихся окнах которого темные
силуэты одноголовых существ, подобно медузам, дымными абажурами качались из
стороны в сторону. Если бы я знал, куда и зачем все это устремлено, я был бы
самым несчастным человеком на земле. Но жизнь, которую я ненавидел и
презирал за ее железные звенья событий, намертво связанных между собой,
давно уже выбросила меня из своего русла, и поэтому я свободно пребывал в
своем мире, преисполненном иллюзий и упований на бесконечную целостность
бытия, похожего на колыбель младенца.
Пустое сердце бьется ровно, в руке не дрогнул пистолет. Я был на
Кавказе и видел домик, где жил гений, видел дерево на ранней заре, у
которого он писал свои молитвы, и я подумал тогда, что рождаются сущности в
человеческом обличии на планете Земля, у которых вместо сердца жгучий
сияющий сгусток истекающих мелодий, никем не слышимых и никому не нужных,
кроме них самих. Разве ему и ему подобным могла бы так беззастенчиво явиться
старость и позвать к себе? Мерзкая старуха не сводила с меня глаз и тихо
улыбалась, как будто зная наперед, что я лягу с ней в постель, в которой
пьяно ворочался блудливый Кондер, похрапывая и чмокая заблеванным ртом с
остатками грубой пищи, завязшей в железных зубах.
" Не бойся, Юлий, " говорила старуха, раздевая меня.
Где я? Пелена забвения окутала меня и я забыл: молод я или безнадежно
стар. Горячие руки сильной мускулистой старухи ласкали мое тело, по которому
пробегали бугристые судороги пробуждающихся влечений. Старуха взяла мое тело
и положила его между собой и Кондером. Когда она укрыла всех тяжелым зеленым
китайским пледом, я от духоты и смрада потерял сознание, которое голая
старуха нашла и повела за собой. Я чувствовал себя беспомощным птенцом,
брошенным на произвол судьбы. Ко мне подлетала двукрылая падаль и совала в
рот красного извивающегося червя, напоминающего гипертрофированный клитор
гермафродита. Я с отвращением заглатывал его и он, склизко проскакивая
пищевод, копошился в желудке, доставляя мне адскую сладкую боль, прорываясь
дальше в загаженные трубы сизых кишок. Сияющий орган ануса выталкивал его
наружу, где жесткие клешни теплокровного насекомого подхватывали его и вновь
подбрасывали вверх, чтобы летающая падаль ловила его и вновь совала мне в
постоянно открытый рот, который заменил мне лицо.
" Что ты делаешь, старуха? " закричал протрезвевший Кондер.
" Я учу его понимать то, что он презирает.
" Мне это не нравится, " сказал Кондер и быстро вскочил с постели, на
ходу натягивая длинные черные трусы. Старуха оставила в покое мое сознание и
набросилась на Кондера. Свалив его на дощатый крашеный пол, она насиловала
его длинным извивающимся клитором. Кондер беспомощно всхрапывал и рыдал, как
дитя.
" Улыбайся, как Капитолина, " поучала его старуха, энергично двигая
плоским задом.
" Оставь его! Иди ко мне, моя старость! " закричал я.
Старуха с удивлением повернула ко мне свое лицо и я увидел бесконечный
ряд своих непрожитых лет, мятущихся, глупых, неоформленных в события
неразвившейся жизни.
" Иди, иди ко мне, " повторил я, протягивая руки.
Уродливая колеблющаяся субстанция бросилась в мои объятия, и мы
забылись в сладких неповторимых грезах взаимного понимания собственной
обреченности.
" Что же ты, Анела? Как ты могла так поступить со мной?
" Юлий, мой милый мальчик, ты вызвал меня и забыл. Я решила
вернуть тебя через ужас, через кошмар видимого.
" Ты так и останешься такой старой и гадкой?
" Еще немного твоей любви и я вновь стану прежней девочкой с
шоколадными волосами. Вернемся в наш океан, который избавит нас от
наваждений громоздящихся реалий мира.
" Я не понимаю тебя.
" Не надо понимать. Попробуй почувствовать.
Мы вернулись в океан наших ощущений и плыли на желтом матраце к
неведомым берегам будущего, где стояла снежная синяя деревянная горка,
покрытая серебряным льдом, по которому мы с Анелой съезжали, лежа друг на
друге, под свист румяных молодых друзей и счастливых подруг. Врезавшись в
мягкую сугробную пыль, мы сладко целовались до синяков на пухлых губах.
Потом вставали, отряхивая друг друга, и шли ко мне домой, и пили алый чай с
толстыми поджаренными пирожками с вареньем, и улыбались друг другу. Мама
смотрела на нас, подсаживалась рядом, говорила какие-то ласковые слова, от
которых кружилась голова и на глаза набегали слезы.
" Какие вы хорошие!
Кто и по какому праву лишил меня счастья, исчезнувшего в прошлом и
оказавшегося в неосуществимом будущем? Мой больной мозг, как большой паук,
свивающий ткань смерти из ложных мудрствований, шагающей в бездну
цивилизации, надорвался и стал извергать из себя монструальные потоки
фантомных всполохов кинжальных идей, разорвавших радужную прелесть
неведения.
Три моих тела разрывали мой дух на части: одно билось в розовых
конвульсиях рядом с алчной и страстной старухой, другое предавалось
безмятежному блаженству на крыше сарая, а третье убегало поспешно от
умирающего учителя Омар Ограмовича. Я " безликий и созерцающий " тщетно
пытался объединить их в одно, которому и была предоставлена счастливая
возможность беспрепятственно блуждать во времени и пространстве.
Берлинский воздух был пропитан запахом сочных лаковых сосисок и
янтарного пива. Вежливые улыбающиеся немцы уступали нам дорогу, и мы с
Гретой чувствовали себя важными персонами в отечестве Гете и Бетховена.
Сентябрьское утреннее солнце мягко золотило улицу, по сторонам которой
зазывно располагались многочисленные уютные кафе.
" Юлий, давай выпьем по чашке кофе, " предложила Грета.
Я молча кивнул, и мы сели за один из столиков, весело поглядывая на
проходящих мимо людей, дожидаясь официанта. К нам подошел Ликанац.
" Две чашки кофе и сигарет, " заказала Грета.
Я не мог не узнать Ликанаца в стройном, одетом во все белое, белозубом
негре. Его выдал алый обрубок языка, который неловко вывалился за большие
сиськообразные губы и тут же был затолкан обратно в белозубый рот.
" Не правда ли, наш официант очень симпатичный молодой человек? "
спросила меня Грета.
" Чем же он понравился тебе?
" У него очень печальный взгляд. Он, видимо, много страдал.
Восхитительная Грета влюблялась во всех мужчин без исключения: в
красавцев, в уродов, в черных и белых, желтых и коричневых. Она была
настоящей женщиной, непрестанно ищущей приключений, которые, по ее мнению,
прежде всего исходили от противоположного пола. "Женщины очень скучны, "
говорила она мне, тесно прижимаясь тощим бедром на заднем сиденье шустрого
фольксвагена, мчащегося из Берлина к месту моего будущего выступления перед
студентами. " У меня нет и не было подруг среди них, потому что большинство
их желает только одного: свить гнездо, выйти замуж и благополучно ждать
старости, которая вытянет их груди, покроет морщинами кожу и выдернет из
лобка последние волоски. Ах, Юлий, если бы ты знал, как я умею любить!". Она
поворачивала ко мне свое изможденное юное лицо и страстно целовала в щеку.
При этом шофер Карл зябко поеживался, как будто ему за шиворот кто-то
засовывал скользкую холодную змейку.
" Оставь меня в покое, Грета. Я говорил уже тебе, что у меня в Германии
чисто литературные интересы и немки, даже такие темпераментные, меня не
интересуют.
Она обиженно надувала свои малиновые полные губки с сетью белобрысых
еле заметных волосиков и умолкала. Сейчас же ее темные глаза вспыхивали
искорками, как только к столу подходил Ликанац в обличье негра, и она сладко
облизывалась, глядя на его непомерно вздутые мускулистые ягодицы.
" Нет, он определенно хорош
Я отпил глоток кофе и затянулся сигаретой. Германский мир мне уже
порядком надоел своей размеренной экстравагантностью: много порядка, много
пива, мало романтики, мало мистики. Численная последовательность
существования была заметна во всем, и я был даже рад, когда в один из
поздних вечеров в мой номер в гостинице случайно забрел хмельной
соотечественник, развалился в кресле, выставил бутылки на журнальный столик
и предложил отметить свой день рождения.
" Меня зовут Карл Вениаминович Стоишев. Я " по профессии бухгалтер.
" Так вы же умерли от белой горячки!
" И что же? Умер в России, воскрес в Германии, " невозмутимо ответил
мой гость.
" И что же вы здесь делаете?
" Жду своего телесного истечения здесь на германской земле, чтобы потом
воскреснуть где-нибудь в иной точке земного шара. Я, знаете ли, оптимист и
верю в то, что когда-нибудь вновь вернусь в Россию, к своей любимой жене Лие
Кроковне. Мне известно, что она увлеклась маститым писателем Куриногой, но
это меня мало волнует, ибо он не знает бухгалтерского учета эзотерических
реалий бытия и скоро должен исчезнуть безвозвратно в глубинах времени. Я
ведь дистанцировал себя на всякий случай в облике вашего шофера Карла, и
если я по незнанию своему перейду определенную черту, то именно он примет
мою эстафетную палочку неистребимости.
" Я мало что понимаю в ваших словах, Карл Вениаминович, по-моему, вы
говорите совершенно абсурдные вещи, потому что сам являюсь странником своего
блуждающего больного мозга и твердо уверен в том, что никому еще не
удавалось вернуться туда, откуда был начат путь истекающей жизни.
" Вы, милый мой, филолог, а я, в своем роде, математик и у нас с вами
разные точки отсчета. Я начинаю свой путь с единицы, с числа, а вы "со
слова, с буквы. Вы строите фразу, периоды, а я " конструкцию, которая, если
и разрушится, то именно до изначальной единицы. Вам это понятно?
" В какой-то мере. Хотя и хотел бы вам возразить тем, что слова есть
числа жизни, а числа " есть слова смерти. Поэтому мы, в какой-то мере, две
стороны одной медали, болтающейся на груди вселенной.
" Мне знаком ваш трактат, Юлий. Алексей Федорович искал в слове
спасения от абстракций и ввел его в мир абстракций, то есть, вышибал клин
клином, и вы поступаете так же, то есть вы не оригинальны. Космическая
бездна нема, но она наполнена прежде всего числами, или, если иначе
выразиться, " немотствующим языком отсутствующих. Слово убивает, число
рождает сущности, которыми мы и являемся. Вы тоскуете по своим умершим
родителям, хотя и не понимаете, что тоскуете по числам, которыми они были
обозначены. Предаваясь эйфории слов, вы пытаетесь вернуть в лоно своих
понятий их эзотерику и причиняете им страшную боль. Словом нельзя
сконденсировать жизнь и смерть, а числу все подвластно.
" Да, возможно, в ваших размышлениях есть много бесспорного, но я не
хотел бы следовать за вами, ибо ваш путь уныл и сер.
" Да, быть бухгалтером бытия скучновато, но зато спокойно и выгодно.
Ваши фантасмагории рано или поздно истощатся, и вы придете к единице, о
которой я вам сказал в начале нашей беседы. Вы пойдете с ней, как с посохом,
по пустынной равнине космоса и будете молчать, потому что никого там нет,
кто бы смог на слово ответить словом. Вы еще вспомните меня. Прощайте.
Карл Вениаминович приподнялся с кресла, хохотнул и исчез.
" Нет, он определенно очень хорош, " продолжала утверждать Грета,
смачно поглядывая на негра. " Я хочу отдаться ему.
" Ах, Грета, делай, что хочешь, но помни, что через полчаса нас ждут в
библиотеке.
" Я успею, Юлий.
Она встала и вихляющей походкой направилась в павильон кафе. Я нащупал
в кармане несколько марок, достал их и положил на стол, придавив пустой
чашечкой из-под кофе. Я видел, как за стеклом павильона агрессивная Грета
срывала белоснежную рубашку с Ликанаца, который умоляющими глазами смотрел
на меня и беззвучно просил о помощи. Грета повисла на нем, обхватив тощими
длинными ногами его поясницу. Ликанац истерично задергался, черный штырь
выскочил из-под бледных ягодиц Греты и исторг плотный фонтан студенистой
спермы на появившегося внезапно Платона в милицейской форме.
Платон достал из кармана брюк большой серый платок и стал нервно
обтирать загаженный китель.
" Я вас привлеку к ответственности! " закричал он.
Грета ловко соскочила с Ликанаца и пустилась наутек.
" Остановись, распутница!
Но, не обращая никакого внимания на слова Платона, Грета лишь еще выше
задрала юбку и бежала в неизвестном направлении по германской земле, вихляя
бледными тощими ягодицами. Негр с расстегнутой ширинкой и высовывающимся из
нее, качающимся из стороны в сторону от напряжения, черным штырем стоял
перед Платоном смущенно и дерзко.
" А вы знаете, " обратился к нему Платон, " что будет говорить княгиня
Марья Алексевна?
" Этого не знает никто, даже сам Фамусов, " буркнул Ликанац.
Я не мог не вмешаться в эту, обещающую быть интересной, беседу. Встав
из-за столика и подойдя к павильону, я присоединился к двум сократистам.
" В литературе поставлено много интересных вопросов, на которые, может
быть, и не следует искать какого-либо ответа. Она тем и отличается от жизни,
что в ней зависающие вопросы могут себе позволить остаться без логически
завершенных ответов. Не поэтому ли истинная литература бессмертна и вбирает
в себя все существо жизни, которая только и движется от "А" до "Я"? Нам надо
учитывать это и, пребывая в бытии, существовать, не утверждая, не обращаться
к колючей проволоке категорических императивов, и тогда у нас всех не будет
никаких проблем. Не правда ли, Платон?
- Может быть, и так, конечно. Но цель, обозначенная в ответах,
следовательно, самоликвидируется, и к чему тогда стремиться должен человек?
Литература - ширма бытия, декорация жизни. А сколь долго можно простоять
средь декораций вне реальной жизни? Жизнь, к сожалению, не игра, а
литература - игра, или то же "горе от ума", то есть болезнь и,
следовательно, привлекать и прививать эту бациллу в организм жизни, значит
подтачивать ее гармонические основы. Вы хотите, Скалигер, чтобы эстетические
законы словесного искусства стали законами онтологического бытия? Вы, таким
образом, хотите вольно или невольно, уничтожить жизнь? - Платон сурово
поглядел на меня и громко высморкался в свой серый большой платок.
- Платон, вы не правы, - вмешался в беседу Ликанац. Его черный штырь
стоял торчком и качался из стороны в сторону. - Скалигер говорит о другом.
Если бы Грибоедов продолжил свою пьесу далее и мы бы знали, что скажет
княгиня Марья Алексевна, то пьеса стала бы не гениальным явлением русской
словесности, а обыкновенным демагогическим фактом российского бытия. А эти
факты, я думаю, вам это известно, всегда были и будут нелепы, кровавы и
грустны. Скучно на свете, господа. Чтобы пребывать в блаженстве, не надо
искать ответов, как это делают и делали немногие гении в литературе, пусть
их ищет сама жизнь. И ведь она их безусловно находит и разрешается порой
такими лейбницевскими монадами, что нам, органическим субстанциям,
приходится покидать ее русло.
- Вы не убедили меня, - сказал Платон и подошел еще ближе к Ликанацу и
стал внимательно рассматривать его черный штырь. - Да, совершение полового
акта в общественном месте наказуемо. Но, возвращаясь к нашей теме, я хочу
сказать вам, Ликанац, что незавершение любых процессов и оставление их на
произвол судьбы приводит к печальным реалиям. Если бы княгиня Марья
Алексевна сказала свое слово в пьесе, то Чацкий, пожалуй бы и образумился,
не умчался бы в свой "уголок", не баламутил бы общественность, не приобрел
бы сомнительных последователей и российская жизнь естественным образом вышла
из той критической ситуации, в которой оказалась. А так, элемент игры был
внесен совершенно безответственно в жизнь, он стал приоритетен и взорвал ее
платоническую сферу.
В словах Платона была своя правда, которая давила меня, как могильная
плита придавливает робкие свежие ростки травы. Патология гениев ломала и
будет ломать устои органической правильной жизни, взрывать своими
волюнтаристскими вдохновенными устремлениями ее болото всеядности и покоя, и
потому был вполне справедлив Платон, когда изгнал из своего "Государства"
поэтов. Но он был справедлив по отношению к большинству. А разве большинство
формирует идеалы, разве оно, пребывая в повседневной борьбе за
существование, является тем источником света, к которому устремлены наши
ночные мысли? Кровососущий нарост большинства изгадил землю и небо, и дать
ему полную волю - он превратит и космос в забегаловку с лиловыми
гамбургерами. Корытная психология влечет большинство только к потреблению,
потому что давно получен ответ на вопрос об отношении человека к жизни,
брошенный в мозговую хлябь большинства, отрешенным от мира меньшинством.
Большинство строит магистрали, огораживает пространства, отхватывает от
своего огромного тела кровавые куски, чтобы ими же накормить другую свою
часть, и не может остановиться в этом безумном коловращении, потому что оно,
проглотив, как удав, массу невзращенных индивидуумов, не может их
переварить, ибо они изначально независимы друг от друга. Летающее облако
саранчи покрыло земные пределы и слилось в единый ужас, многолицый,
многоротый, пожирающий все и вся. Ницше и Мальтус восстали против этого
ужаса и были сломлены и изнасилованы свиньей человечества. Достоевский
забился в православной истерии, а Толстой бежал из века, сойдя с ума от
своих роевых поллюций, бежал - как из коммуналки может бежать
перекрасившийся граф, чтобы не сожрали вконец остатки иллюзий и грез по
высшей гармонии.
Большинство нужно лишить слова, ибо оно прерогатива меньшинства.
Как только я подумал об этом, Платон смачно улыбнулся и бросился ко мне
на грудь. Но вместо меня его принял в объятия Омар Ограмович.
- Вы неисправимый козел, Платон.
- Возможно. Но хочу уточнить: я горный козел, знающий, от кого и куда
бежать.
Ликанац, не обращая на них внимания, подошел ко мне и шепнул в ухо:
"Прошу вас, Скалигер, избавьте меня от него", - и глазами указал на
качающийся черный штырь. Я снял с левой руки лайковую перчатку и обхватил
алой газообразной ладонью напряженно пульсирующую плоть.
- Что вы делаете, - в ужасе воскликнул Платон. - За причинение тяжелых
телесных повреждений последует наказание!
- У вас имеются принципы? -- весело спросил Платона облегченно
вздохнувший Ликанац, отшвырнув в сторону ногой скукоженную черную трубку.
- Тем и живу!
- В таком случае вы не козел, а баран. Не правда ли, Омар Ограмович?
Старик зло хихикнул и предложил всем присесть, раскинув черную бурку на
асфальте. Ликанац быстро сбегал в павильон за шашлыками, и мы все вместе
продолжили нашу беседу.
- Когда мы все прекратим свое существование в том или ином виде,
дорогие мои друзья, - обратился Омар Ограмович к нам, - когда нашими
спутниками и собеседниками будут только те, кто присутствует сейчас в нашем
тесном кругу, мы поймем, что ничего и никогда, кроме нас, не существовало,
что все, явленное нам, есть миф, что мы представляли других через себя, что
мы продуцировали из своего мозга мир и космос, жизнь и человечество. Каждый,
пребывающий в мире, одинок. Фантомы окружают его и в зависимости от того,
что каждый из себя представляет, то и получит от пространства и времени. Мы
еще не владеем тем спектром понятий, тем лексиконом, которым говорит с нами
вселенная. Наши слова - это не слова, это жесты глухонемых детей. Мы
старикашки, то сиамской кошки, то разбитной накрашенной девицы, - все это
вызывало нездоровое любопытство, удовлетворявшееся самыми разными способами.
" Ваши документы! " возникнув перед ними из ближайших кустов, строго
сказал любопытный краснощекий милиционер.
" Мяу-мяу, " услышал рядом с собой Аркадий. " Мяу...
" У меня документов с собой нет, " ответил Аркадий.
" Тогда пройдемте.
" Куда это? " возмутился Аркадий.
" Я вам покажу, молодой человек. И кошку с собой забирайте.
Аркадий наклонился и взял кошку на руки. Она ласково ткнулась своей
мягкой мордочкой в его широкое плечо и замурлыкала. Волна светлой нежности
пробежала по накачанному телу Аркадия, и он поцеловал кошку в черный кожаный
носик.
" Вы педераст?
" В каком смысле?
" Ну, кошек целуете, и прочее, " пояснил милиционер.
" Позвольте, какая связь между кошками и педерастами?
" Конечно же, не телефонная... Ха-ха-ха, " живо рассмеялся милиционер
собственной шутке и закурил. " Не хотите? " предложил он Аркадию. Аркадий
вежливо отказался.
" Далеко идти еще? " поинтересовался он у милиционера.
" Я и сам не знаю. Я ведь не из столицы. Я здесь проездом.
" Так чего же вы ко мне пристали?
" Мне скучно. А до моего самолета еще двенадцать часов.
" Я вас понял, " продолжил Аркадий. " Все эти часы я проведу с вами,
покажу вам Москву...
" Не надо Москву. Вы покажите себя.
" Я не прочь показать вам свой душевный мир, но для этого необходимо
купить воблу. Я знаю, где она продается.
" Тогда пошли, " согласился милиционер.
" Кстати, как вас зовут?
" Платон...
" Что вы этим хотите сказать
" То, что я любитель всех прекрасных тел.
" Вы слишком умны для милиционера, " произнес Аркадий.
" Только не вам оценивать интеллект наших органов, недовольно ответил
милиционер Платон, " Это моя прерогатива...
" Еще одно такое гадкое слово и я упаду в обморок, " капризно
воскликнула Черная курточка, мигом превратившаяся в себя из кошки, как
только спрыгнула с рук Аркадия.
" Мне никто не может запретить то, что я хочу, ибо я вне службы сейчас.
Поэтому повторяю: это моя прерогатива!
Черная курточка рухнула на влажную, покрытую кирпичной пылью, дорожку
бульвара и стала превращаться в козлоногого старикашку, одетого в ратиновое
пальто.
" Ну что, довели старика, козлы! " сказал он, когда к нему наклонились
Платон и Аркадий.
" А кто вы собственно такой? " в один голос поинтересовались они.
Омар Ограмович встал, отряхнул свое ратиновое пальто, поправил
накрашенную прядь волос и ответил: "Спросите об этом у Скалигера! Вот он и
сам идет."
Они повернулись ко мне навстречу. В их глазах, удивленных и напуганных,
я увидел то, что меня всегда разочаровывало в людях: в их глазах таилась
смерть, безысходность, конечность зажженной свечи жизни, которую неведомо
кто, но потушит рано или поздно. Я живу так, как я хочу, потому что мне
неинтересно жить иначе, потому что любое ограничение собственного
существования является насилием над тем высшим началом, которое и определило
именно твое существование, вбирающее все мыслимое и немыслимое, принимающее
облик видимого и невидимого миров. Если шествие вне времени и пространства
влечет тебя к какому-либо завершению, значит шествие твое ущербно и никогда
ты не сможешь полностью воплотиться в самого себя. Трассирующее сверканье
чужого бытия, рожденного в моем мозгу, в многошарии вселенского
гармонизирующего абсолюта приносит слабое удовлетворение галлюцинирующим
утехам филолога, привыкшего пребывать в молчании и забвении. Я смотрю с
некой высоты на то, что происходит вне меня и вокруг меня, и понимаю, что
каждый миг моей жизни и смерти, слитых воедино, полон беспредельного
страдания и тоски по несуществующей красоте иного, которое чаще всего
смотрит на меня дряблым взглядом похотливой старухи, моющейся в общественной
бане. Холодное прикосновение жестяных шаек, липкие доски топчанов, кислый
вкус редкой мочалки тревожили во мне стальную струну спящей страсти, глухо
дребезжащей в чаду женских голосов. Тело старухи было плотным с совершенно
плоским задом на низких, покрытых буграми узловатых фиолетовых вен, ногах.
Из-под морщинистых подмышек выбивались скрученные косички седых волос, а
там, где , казалось, их быть должно значительно больше, выпирал лысый
розовый лобок с разомкнутой мясистой щелью. Страшное сочетание расцветающей
юности с мертвенной старостью лишили меня дара речи и соображения. Я
спрятался под топчан и ужаснулся обилию черных, рыжих, русых, лысых,
передвигающихся в пару и чаду, дирижаблей любви, обращенных к глазам
малолетнего неофита, в прорезывавшихся небесах которого их шествие отныне
стало бесконечным. В меня проникли их невидимые щупальца, сжали лихорадочно
бьющееся сердце в железное кольцо безысходности, напоили сладким ядом,
который только приближает последние минуты, но не дает насладиться их
исходом, и потом отпустили навсегда, высосав из меня счастье беспечного
созерцания, призвав в ряды алчущих покорителей и завоевателей.
Я выследил эту старуху. Она жила в полуподвале и работала уборщицей. К
ней часто заходил Кондер. Ставил бутылку на стол, снимал одежду и так, сидя
голым за столом, выпивал ее один. Старуха сидела рядом и после каждого
опустошенного стакана снимала то кофту, то юбку, то лифчик, то трусы. Кондер
допивал бутылку, валился под стол, а она поднимала его и укладывала на
постель, пристраиваясь рядом.
" Иди к нам, " сказала старуха, увидев меня.
" А ты кто?
" Я твоя старость.
Я пролез в окно и сел рядом на край жесткой постели. Старуха долго
смотрела на меня, внимательно изучая потухшими глазами мое бледное лицо. Мне
показалось, что это продолжалось целую вечность, обозначение которой
виделось мне в пролетающей птице на фоне бездонного серого неба, в глинистом
срезе разверзнутого оврага, кое-где заросшего вялой истомившейся травой, в
стремительно прогромыхавшем поезде, в светящихся окнах которого темные
силуэты одноголовых существ, подобно медузам, дымными абажурами качались из
стороны в сторону. Если бы я знал, куда и зачем все это устремлено, я был бы
самым несчастным человеком на земле. Но жизнь, которую я ненавидел и
презирал за ее железные звенья событий, намертво связанных между собой,
давно уже выбросила меня из своего русла, и поэтому я свободно пребывал в
своем мире, преисполненном иллюзий и упований на бесконечную целостность
бытия, похожего на колыбель младенца.
Пустое сердце бьется ровно, в руке не дрогнул пистолет. Я был на
Кавказе и видел домик, где жил гений, видел дерево на ранней заре, у
которого он писал свои молитвы, и я подумал тогда, что рождаются сущности в
человеческом обличии на планете Земля, у которых вместо сердца жгучий
сияющий сгусток истекающих мелодий, никем не слышимых и никому не нужных,
кроме них самих. Разве ему и ему подобным могла бы так беззастенчиво явиться
старость и позвать к себе? Мерзкая старуха не сводила с меня глаз и тихо
улыбалась, как будто зная наперед, что я лягу с ней в постель, в которой
пьяно ворочался блудливый Кондер, похрапывая и чмокая заблеванным ртом с
остатками грубой пищи, завязшей в железных зубах.
" Не бойся, Юлий, " говорила старуха, раздевая меня.
Где я? Пелена забвения окутала меня и я забыл: молод я или безнадежно
стар. Горячие руки сильной мускулистой старухи ласкали мое тело, по которому
пробегали бугристые судороги пробуждающихся влечений. Старуха взяла мое тело
и положила его между собой и Кондером. Когда она укрыла всех тяжелым зеленым
китайским пледом, я от духоты и смрада потерял сознание, которое голая
старуха нашла и повела за собой. Я чувствовал себя беспомощным птенцом,
брошенным на произвол судьбы. Ко мне подлетала двукрылая падаль и совала в
рот красного извивающегося червя, напоминающего гипертрофированный клитор
гермафродита. Я с отвращением заглатывал его и он, склизко проскакивая
пищевод, копошился в желудке, доставляя мне адскую сладкую боль, прорываясь
дальше в загаженные трубы сизых кишок. Сияющий орган ануса выталкивал его
наружу, где жесткие клешни теплокровного насекомого подхватывали его и вновь
подбрасывали вверх, чтобы летающая падаль ловила его и вновь совала мне в
постоянно открытый рот, который заменил мне лицо.
" Что ты делаешь, старуха? " закричал протрезвевший Кондер.
" Я учу его понимать то, что он презирает.
" Мне это не нравится, " сказал Кондер и быстро вскочил с постели, на
ходу натягивая длинные черные трусы. Старуха оставила в покое мое сознание и
набросилась на Кондера. Свалив его на дощатый крашеный пол, она насиловала
его длинным извивающимся клитором. Кондер беспомощно всхрапывал и рыдал, как
дитя.
" Улыбайся, как Капитолина, " поучала его старуха, энергично двигая
плоским задом.
" Оставь его! Иди ко мне, моя старость! " закричал я.
Старуха с удивлением повернула ко мне свое лицо и я увидел бесконечный
ряд своих непрожитых лет, мятущихся, глупых, неоформленных в события
неразвившейся жизни.
" Иди, иди ко мне, " повторил я, протягивая руки.
Уродливая колеблющаяся субстанция бросилась в мои объятия, и мы
забылись в сладких неповторимых грезах взаимного понимания собственной
обреченности.
" Что же ты, Анела? Как ты могла так поступить со мной?
" Юлий, мой милый мальчик, ты вызвал меня и забыл. Я решила
вернуть тебя через ужас, через кошмар видимого.
" Ты так и останешься такой старой и гадкой?
" Еще немного твоей любви и я вновь стану прежней девочкой с
шоколадными волосами. Вернемся в наш океан, который избавит нас от
наваждений громоздящихся реалий мира.
" Я не понимаю тебя.
" Не надо понимать. Попробуй почувствовать.
Мы вернулись в океан наших ощущений и плыли на желтом матраце к
неведомым берегам будущего, где стояла снежная синяя деревянная горка,
покрытая серебряным льдом, по которому мы с Анелой съезжали, лежа друг на
друге, под свист румяных молодых друзей и счастливых подруг. Врезавшись в
мягкую сугробную пыль, мы сладко целовались до синяков на пухлых губах.
Потом вставали, отряхивая друг друга, и шли ко мне домой, и пили алый чай с
толстыми поджаренными пирожками с вареньем, и улыбались друг другу. Мама
смотрела на нас, подсаживалась рядом, говорила какие-то ласковые слова, от
которых кружилась голова и на глаза набегали слезы.
" Какие вы хорошие!
Кто и по какому праву лишил меня счастья, исчезнувшего в прошлом и
оказавшегося в неосуществимом будущем? Мой больной мозг, как большой паук,
свивающий ткань смерти из ложных мудрствований, шагающей в бездну
цивилизации, надорвался и стал извергать из себя монструальные потоки
фантомных всполохов кинжальных идей, разорвавших радужную прелесть
неведения.
Три моих тела разрывали мой дух на части: одно билось в розовых
конвульсиях рядом с алчной и страстной старухой, другое предавалось
безмятежному блаженству на крыше сарая, а третье убегало поспешно от
умирающего учителя Омар Ограмовича. Я " безликий и созерцающий " тщетно
пытался объединить их в одно, которому и была предоставлена счастливая
возможность беспрепятственно блуждать во времени и пространстве.
Берлинский воздух был пропитан запахом сочных лаковых сосисок и
янтарного пива. Вежливые улыбающиеся немцы уступали нам дорогу, и мы с
Гретой чувствовали себя важными персонами в отечестве Гете и Бетховена.
Сентябрьское утреннее солнце мягко золотило улицу, по сторонам которой
зазывно располагались многочисленные уютные кафе.
" Юлий, давай выпьем по чашке кофе, " предложила Грета.
Я молча кивнул, и мы сели за один из столиков, весело поглядывая на
проходящих мимо людей, дожидаясь официанта. К нам подошел Ликанац.
" Две чашки кофе и сигарет, " заказала Грета.
Я не мог не узнать Ликанаца в стройном, одетом во все белое, белозубом
негре. Его выдал алый обрубок языка, который неловко вывалился за большие
сиськообразные губы и тут же был затолкан обратно в белозубый рот.
" Не правда ли, наш официант очень симпатичный молодой человек? "
спросила меня Грета.
" Чем же он понравился тебе?
" У него очень печальный взгляд. Он, видимо, много страдал.
Восхитительная Грета влюблялась во всех мужчин без исключения: в
красавцев, в уродов, в черных и белых, желтых и коричневых. Она была
настоящей женщиной, непрестанно ищущей приключений, которые, по ее мнению,
прежде всего исходили от противоположного пола. "Женщины очень скучны, "
говорила она мне, тесно прижимаясь тощим бедром на заднем сиденье шустрого
фольксвагена, мчащегося из Берлина к месту моего будущего выступления перед
студентами. " У меня нет и не было подруг среди них, потому что большинство
их желает только одного: свить гнездо, выйти замуж и благополучно ждать
старости, которая вытянет их груди, покроет морщинами кожу и выдернет из
лобка последние волоски. Ах, Юлий, если бы ты знал, как я умею любить!". Она
поворачивала ко мне свое изможденное юное лицо и страстно целовала в щеку.
При этом шофер Карл зябко поеживался, как будто ему за шиворот кто-то
засовывал скользкую холодную змейку.
" Оставь меня в покое, Грета. Я говорил уже тебе, что у меня в Германии
чисто литературные интересы и немки, даже такие темпераментные, меня не
интересуют.
Она обиженно надувала свои малиновые полные губки с сетью белобрысых
еле заметных волосиков и умолкала. Сейчас же ее темные глаза вспыхивали
искорками, как только к столу подходил Ликанац в обличье негра, и она сладко
облизывалась, глядя на его непомерно вздутые мускулистые ягодицы.
" Нет, он определенно хорош
Я отпил глоток кофе и затянулся сигаретой. Германский мир мне уже
порядком надоел своей размеренной экстравагантностью: много порядка, много
пива, мало романтики, мало мистики. Численная последовательность
существования была заметна во всем, и я был даже рад, когда в один из
поздних вечеров в мой номер в гостинице случайно забрел хмельной
соотечественник, развалился в кресле, выставил бутылки на журнальный столик
и предложил отметить свой день рождения.
" Меня зовут Карл Вениаминович Стоишев. Я " по профессии бухгалтер.
" Так вы же умерли от белой горячки!
" И что же? Умер в России, воскрес в Германии, " невозмутимо ответил
мой гость.
" И что же вы здесь делаете?
" Жду своего телесного истечения здесь на германской земле, чтобы потом
воскреснуть где-нибудь в иной точке земного шара. Я, знаете ли, оптимист и
верю в то, что когда-нибудь вновь вернусь в Россию, к своей любимой жене Лие
Кроковне. Мне известно, что она увлеклась маститым писателем Куриногой, но
это меня мало волнует, ибо он не знает бухгалтерского учета эзотерических
реалий бытия и скоро должен исчезнуть безвозвратно в глубинах времени. Я
ведь дистанцировал себя на всякий случай в облике вашего шофера Карла, и
если я по незнанию своему перейду определенную черту, то именно он примет
мою эстафетную палочку неистребимости.
" Я мало что понимаю в ваших словах, Карл Вениаминович, по-моему, вы
говорите совершенно абсурдные вещи, потому что сам являюсь странником своего
блуждающего больного мозга и твердо уверен в том, что никому еще не
удавалось вернуться туда, откуда был начат путь истекающей жизни.
" Вы, милый мой, филолог, а я, в своем роде, математик и у нас с вами
разные точки отсчета. Я начинаю свой путь с единицы, с числа, а вы "со
слова, с буквы. Вы строите фразу, периоды, а я " конструкцию, которая, если
и разрушится, то именно до изначальной единицы. Вам это понятно?
" В какой-то мере. Хотя и хотел бы вам возразить тем, что слова есть
числа жизни, а числа " есть слова смерти. Поэтому мы, в какой-то мере, две
стороны одной медали, болтающейся на груди вселенной.
" Мне знаком ваш трактат, Юлий. Алексей Федорович искал в слове
спасения от абстракций и ввел его в мир абстракций, то есть, вышибал клин
клином, и вы поступаете так же, то есть вы не оригинальны. Космическая
бездна нема, но она наполнена прежде всего числами, или, если иначе
выразиться, " немотствующим языком отсутствующих. Слово убивает, число
рождает сущности, которыми мы и являемся. Вы тоскуете по своим умершим
родителям, хотя и не понимаете, что тоскуете по числам, которыми они были
обозначены. Предаваясь эйфории слов, вы пытаетесь вернуть в лоно своих
понятий их эзотерику и причиняете им страшную боль. Словом нельзя
сконденсировать жизнь и смерть, а числу все подвластно.
" Да, возможно, в ваших размышлениях есть много бесспорного, но я не
хотел бы следовать за вами, ибо ваш путь уныл и сер.
" Да, быть бухгалтером бытия скучновато, но зато спокойно и выгодно.
Ваши фантасмагории рано или поздно истощатся, и вы придете к единице, о
которой я вам сказал в начале нашей беседы. Вы пойдете с ней, как с посохом,
по пустынной равнине космоса и будете молчать, потому что никого там нет,
кто бы смог на слово ответить словом. Вы еще вспомните меня. Прощайте.
Карл Вениаминович приподнялся с кресла, хохотнул и исчез.
" Нет, он определенно очень хорош, " продолжала утверждать Грета,
смачно поглядывая на негра. " Я хочу отдаться ему.
" Ах, Грета, делай, что хочешь, но помни, что через полчаса нас ждут в
библиотеке.
" Я успею, Юлий.
Она встала и вихляющей походкой направилась в павильон кафе. Я нащупал
в кармане несколько марок, достал их и положил на стол, придавив пустой
чашечкой из-под кофе. Я видел, как за стеклом павильона агрессивная Грета
срывала белоснежную рубашку с Ликанаца, который умоляющими глазами смотрел
на меня и беззвучно просил о помощи. Грета повисла на нем, обхватив тощими
длинными ногами его поясницу. Ликанац истерично задергался, черный штырь
выскочил из-под бледных ягодиц Греты и исторг плотный фонтан студенистой
спермы на появившегося внезапно Платона в милицейской форме.
Платон достал из кармана брюк большой серый платок и стал нервно
обтирать загаженный китель.
" Я вас привлеку к ответственности! " закричал он.
Грета ловко соскочила с Ликанаца и пустилась наутек.
" Остановись, распутница!
Но, не обращая никакого внимания на слова Платона, Грета лишь еще выше
задрала юбку и бежала в неизвестном направлении по германской земле, вихляя
бледными тощими ягодицами. Негр с расстегнутой ширинкой и высовывающимся из
нее, качающимся из стороны в сторону от напряжения, черным штырем стоял
перед Платоном смущенно и дерзко.
" А вы знаете, " обратился к нему Платон, " что будет говорить княгиня
Марья Алексевна?
" Этого не знает никто, даже сам Фамусов, " буркнул Ликанац.
Я не мог не вмешаться в эту, обещающую быть интересной, беседу. Встав
из-за столика и подойдя к павильону, я присоединился к двум сократистам.
" В литературе поставлено много интересных вопросов, на которые, может
быть, и не следует искать какого-либо ответа. Она тем и отличается от жизни,
что в ней зависающие вопросы могут себе позволить остаться без логически
завершенных ответов. Не поэтому ли истинная литература бессмертна и вбирает
в себя все существо жизни, которая только и движется от "А" до "Я"? Нам надо
учитывать это и, пребывая в бытии, существовать, не утверждая, не обращаться
к колючей проволоке категорических императивов, и тогда у нас всех не будет
никаких проблем. Не правда ли, Платон?
- Может быть, и так, конечно. Но цель, обозначенная в ответах,
следовательно, самоликвидируется, и к чему тогда стремиться должен человек?
Литература - ширма бытия, декорация жизни. А сколь долго можно простоять
средь декораций вне реальной жизни? Жизнь, к сожалению, не игра, а
литература - игра, или то же "горе от ума", то есть болезнь и,
следовательно, привлекать и прививать эту бациллу в организм жизни, значит
подтачивать ее гармонические основы. Вы хотите, Скалигер, чтобы эстетические
законы словесного искусства стали законами онтологического бытия? Вы, таким
образом, хотите вольно или невольно, уничтожить жизнь? - Платон сурово
поглядел на меня и громко высморкался в свой серый большой платок.
- Платон, вы не правы, - вмешался в беседу Ликанац. Его черный штырь
стоял торчком и качался из стороны в сторону. - Скалигер говорит о другом.
Если бы Грибоедов продолжил свою пьесу далее и мы бы знали, что скажет
княгиня Марья Алексевна, то пьеса стала бы не гениальным явлением русской
словесности, а обыкновенным демагогическим фактом российского бытия. А эти
факты, я думаю, вам это известно, всегда были и будут нелепы, кровавы и
грустны. Скучно на свете, господа. Чтобы пребывать в блаженстве, не надо
искать ответов, как это делают и делали немногие гении в литературе, пусть
их ищет сама жизнь. И ведь она их безусловно находит и разрешается порой
такими лейбницевскими монадами, что нам, органическим субстанциям,
приходится покидать ее русло.
- Вы не убедили меня, - сказал Платон и подошел еще ближе к Ликанацу и
стал внимательно рассматривать его черный штырь. - Да, совершение полового
акта в общественном месте наказуемо. Но, возвращаясь к нашей теме, я хочу
сказать вам, Ликанац, что незавершение любых процессов и оставление их на
произвол судьбы приводит к печальным реалиям. Если бы княгиня Марья
Алексевна сказала свое слово в пьесе, то Чацкий, пожалуй бы и образумился,
не умчался бы в свой "уголок", не баламутил бы общественность, не приобрел
бы сомнительных последователей и российская жизнь естественным образом вышла
из той критической ситуации, в которой оказалась. А так, элемент игры был
внесен совершенно безответственно в жизнь, он стал приоритетен и взорвал ее
платоническую сферу.
В словах Платона была своя правда, которая давила меня, как могильная
плита придавливает робкие свежие ростки травы. Патология гениев ломала и
будет ломать устои органической правильной жизни, взрывать своими
волюнтаристскими вдохновенными устремлениями ее болото всеядности и покоя, и
потому был вполне справедлив Платон, когда изгнал из своего "Государства"
поэтов. Но он был справедлив по отношению к большинству. А разве большинство
формирует идеалы, разве оно, пребывая в повседневной борьбе за
существование, является тем источником света, к которому устремлены наши
ночные мысли? Кровососущий нарост большинства изгадил землю и небо, и дать
ему полную волю - он превратит и космос в забегаловку с лиловыми
гамбургерами. Корытная психология влечет большинство только к потреблению,
потому что давно получен ответ на вопрос об отношении человека к жизни,
брошенный в мозговую хлябь большинства, отрешенным от мира меньшинством.
Большинство строит магистрали, огораживает пространства, отхватывает от
своего огромного тела кровавые куски, чтобы ими же накормить другую свою
часть, и не может остановиться в этом безумном коловращении, потому что оно,
проглотив, как удав, массу невзращенных индивидуумов, не может их
переварить, ибо они изначально независимы друг от друга. Летающее облако
саранчи покрыло земные пределы и слилось в единый ужас, многолицый,
многоротый, пожирающий все и вся. Ницше и Мальтус восстали против этого
ужаса и были сломлены и изнасилованы свиньей человечества. Достоевский
забился в православной истерии, а Толстой бежал из века, сойдя с ума от
своих роевых поллюций, бежал - как из коммуналки может бежать
перекрасившийся граф, чтобы не сожрали вконец остатки иллюзий и грез по
высшей гармонии.
Большинство нужно лишить слова, ибо оно прерогатива меньшинства.
Как только я подумал об этом, Платон смачно улыбнулся и бросился ко мне
на грудь. Но вместо меня его принял в объятия Омар Ограмович.
- Вы неисправимый козел, Платон.
- Возможно. Но хочу уточнить: я горный козел, знающий, от кого и куда
бежать.
Ликанац, не обращая на них внимания, подошел ко мне и шепнул в ухо:
"Прошу вас, Скалигер, избавьте меня от него", - и глазами указал на
качающийся черный штырь. Я снял с левой руки лайковую перчатку и обхватил
алой газообразной ладонью напряженно пульсирующую плоть.
- Что вы делаете, - в ужасе воскликнул Платон. - За причинение тяжелых
телесных повреждений последует наказание!
- У вас имеются принципы? -- весело спросил Платона облегченно
вздохнувший Ликанац, отшвырнув в сторону ногой скукоженную черную трубку.
- Тем и живу!
- В таком случае вы не козел, а баран. Не правда ли, Омар Ограмович?
Старик зло хихикнул и предложил всем присесть, раскинув черную бурку на
асфальте. Ликанац быстро сбегал в павильон за шашлыками, и мы все вместе
продолжили нашу беседу.
- Когда мы все прекратим свое существование в том или ином виде,
дорогие мои друзья, - обратился Омар Ограмович к нам, - когда нашими
спутниками и собеседниками будут только те, кто присутствует сейчас в нашем
тесном кругу, мы поймем, что ничего и никогда, кроме нас, не существовало,
что все, явленное нам, есть миф, что мы представляли других через себя, что
мы продуцировали из своего мозга мир и космос, жизнь и человечество. Каждый,
пребывающий в мире, одинок. Фантомы окружают его и в зависимости от того,
что каждый из себя представляет, то и получит от пространства и времени. Мы
еще не владеем тем спектром понятий, тем лексиконом, которым говорит с нами
вселенная. Наши слова - это не слова, это жесты глухонемых детей. Мы