Норман Джон. Царствующие жрецы Гора

   Сарм, казалось, дрожит от гнева. Из его конечностей выскочили лезвия.
   Миск не шевельнулся.
   — Это было бы аморально, — сказал он.
   Сарм повернулся к Миску:
   — Будет ли Мать возражать, если я сломаю руки и ноги мэтоку?
   — Да, — ответил Миск.
   — Будет ли Мать возражать, если у него будут повреждены другие органы?
   — Несомненно.
   — Но ведь его можно наказать, — сказал Сарм.
   — Да, — согласился Миск, — несомненно, его нужно поучить как-нибудь.
   — Хорошо, — согласился Сарм и нацелил свои антенны на двух бритоголовых рабов в пластиковых одеяниях. — Накажите мэтока, — сказал он,
   — но не сломайте ему кости и не повредите органы.
   Как только из переводчика Сарма донеслись эти слова, двое рабов прыгнули ко мне, чтобы схватить.
   В то же мгновение я прыгнул им навстречу, застав их врасплох и вложив в свой удар инерцию прыжка. Левой рукой я отбросил одного из них в сторону, а кулаком правой ударил другого в лицо. Голова его откинулась назад, ноги подогнулись. Он рухнул на пол. Прежде чем первый восстановил равновесие, я подскочил к нему, обхватил руками, поднял над головой и бросил на каменный пол длинной комнаты. Если бы это была схватка на смерть, в следующий момент я бы его прикончил, прыгнув на него, ударив пятками в живот и разорвав диафрагму. Но я не хотел убивать или серьезно ранить. Он перевернулся на живот. В этот момент я мог бы сломать ему шею. Мне пришло в голову, что эти рабы недостаточно подготовлены, чтобы наказывать кого-то. Казалось, они вообще ничего не знают. Теперь этот человек стоял на коленях, тяжело дыша и опираясь на правую руку. Это вообще глупо, если он не левша. И он не пытался прикрыть горло.
   Я взглянул на Сарма и Миска, которые, наблюдая, стояли в полной неподвижности.
   — Больше не вреди им, — сказал Миск.
   — Не буду.
   — Возможно, мэток прав, — сказал Миск Сарму. — Возможно, они и вправду не совершенные человеческие существа.
   — Возможно, — согласился Сарм.
   Раб, который оставался в сознании, жалобно протянул руку к царям-жрецам. Глаза его были полны слез.
   — Позвольте нам пойти в помещения для разделки, — взмолился он.
   Я был поражен.
   Второй пришел в себя и, стоя на коленях, присоединился к своему товарищу.
   — Позвольте нам пойти в помещения для разделки! — воскликнул он.
   Я не мог скрыть своего изумления.
   — Они не сумели выполнить желание царей-жрецов и потому хотят умереть, — объяснил Миск.
   Сарм смотрел на рабов.
   — Я добр, — сказал он, — и скоро праздник Толы. — Мягким, разрешающим движением, почти благословляя, он поднял переднюю конечность. — Идите в помещения для разделки.
   К моему удивлению, на лицах рабов выразилась благодарность; помогая друг другу, они встали и направились из помещения.
   — Стойте! — крикнул я.
   Они остановились и посмотрели на меня.
   Я смотрел на Сарма и Миска.
   — Вы не можете посылать их на смерть.
   Сарм как будто удивился.
   Миск пожал антеннами.
   Я лихорадочно искал подходящее объяснение.
   — Куск расстроится, если его создания будут уничтожены, — сказал я. Я надеялся, что это подействует.
   Сарм и Миск соприкоснулись антеннами.
   — Мэток прав, — сказал Миск.
   — Верно, — согласился Сарм.
   Я облегченно вздохнул.
   Сарм повернулся к рабам.
   — Вы не пойдете в помещения для разделки, — объявил он.
   Рабы без всяких эмоций сложили руки и, расставив ноги, остановились у помоста. Как будто за последние мгновения ничего не произошло, только один из них тяжело дышал, а лицо второго было покрыто кровью.
   Никто из них не выразил ни благодарности, ни негодования за мое вмешательство.
   Как вы догадываетесь, я был поражен. Реакция и поведение этих рабов были мне непонятны.
   — Ты должен понять, Тарл Кабот из Ко-ро-ба, — Миск, очевидно, заметил мое изумление, — что величайшая радость мулов — любить царей-жрецов и служить им. Если цари-жрецы хотят, чтобы они умерли, они умрут с радостью. Если цари-жрецы хотят, чтобы они жили, их радость не меньше.
   Я заметил, что ни один из рабов не выглядел очень радостно.
   — Понимаешь, — продолжал Миск, — эти мулы созданы, чтобы любить царей-жрецов и служить им.
   — Они так сделаны, — сказал я.
   — Совершенно верно, — согласился Миск.
   — Но ты говоришь, что они люди.
   — Конечно, — сказал Сарм.
   И тут, к моему удивлению, один из рабов, хотя я не мог бы сказать, какой именно, посмотрел на меня и просто сказал:
   — Мы люди.
   Я подошел к нему и протянул руку.
   — Надеюсь, я тебе не очень повредил, — сказал я.
   Он взял мою руку и неуклюже подержал ее, не зная, очевидно, ничего о рукопожатиях.
   — Я тоже человек, — сказал другой, прямо глядя на меня.
   Он протянул руку ладонью вниз. Я взял его руку, повернул и пожал.
   — У меня есть чувства, — сказал первый.
   — У меня тоже, — подхватил второй.
   — У нас у всех они есть, — сказал я.
   — Конечно, — заметил первый, — потому что мы люди.
   Я внимательно оглядел их.
   — Который из вас синтезирован?
   — Мы не знаем, — ответил первый.
   — Да, — согласился второй, — нам не говорили.
   Цари-жрецы с некоторым интересом следили за этим разговором, но тут послышался голос из переводчика Сарма.
   — Уже поздно. Отведите мэтока на обработку.
   — Следуй за мной, — сказал первый и повернулся. Я пошел за ним, второй человек — рядом со мной.

13. СЛИЗНЕВЫЙ ЧЕРВЬ

   Я вслед за Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та прошел через несколько помещений и по длинному коридору.
   — Вот зал обработки, — сказал один из них.
   Мы миновали несколько высоких стальных порталов; в каждом на высоте примерно в двадцать футов — эта высота доступна для антенн царей-жрецов — виднелись пятна. Позже я узнал, что это пятна запаха.
   Если бы эти пятна не издавали запаха, можно было бы считать их аналогом графем в земном письме, но они издают запах, и потому лучшим аналогом для них будут фонемы и комбинации фонем — прямое отражение речи царей-жрецов.
   Может показаться, что царь-жрец в окружении таких пятен подвергается какофонии стимулов, как мы по соседству с несколькими работающими радиоприемниками и телевизорами, но на самом деле это не так; лучшая аналогия — прогулка по тихой ночной улице города, когда вокруг множество световых реклам; мы можем их заметить, но не обратить особого внимания.
   У царей-жрецов нет разницы между произнесенным и записанным словом — разницы в нашем смысле, хотя есть существенное различие между действительно ощущаемыми запахами и запахами, которые можно ощутить потенциально, как например на неразвернутой нити с записью запахов.
   — Тебе может не понравиться обработка, — сказал один из моих проводников.
   — Но тебе после нее будет хорошо, — заметил другой.
   — А почему я должен быть обработан?
   — Чтобы защитить рой от заражения, — сказал первый.
   Запахи со временем, конечно, выветриваются, но синтетические запахи, производимые царями-жрецами, могут выдержать тысячелетия и в конечном счете переживут выцветающие буквы человеческих книг, разлагающуюся целлюлозу кинопленки и, может быть, даже резные выветрившиеся камни, вечно провозглашающие несравненные достоинства наших многочисленных королей, завоевателей и властителей.
   Между прочим, пятна-запахи располагаются квадратом и читаются с верхнего ряда слева направо, потом справа налево, снова слева направо и так далее.
   Я должен заметить, что горянское письмо устроено аналогично, и хотя я хорошо владею горянским, мне трудно писать, главным образом потому, что через строчку приходится менять направление письма. Торм, мой друг из касты писцов, до сего дня не может мне простить этого; если он еще жив, то, конечно, по-прежнему считает меня отчасти неграмотным. Как он говорит, из меня никогда не получится писец.
   — Это очень просто, — говорил он. — Пиши по-прежнему вперед, но в противоположном направлении.
   Слоговая азбука царей-жрецов, которую нельзя смешивать с их семьюдесятью тремя «фонемами», состоит из четырехсот одиннадцати «букв», которые кажутся мне громоздкими; каждая буква — это просто фонема или комбинация фонем, обычно комбинация. Определенные сочетания этих фонем и фонемных комбинаций, естественно, образуют слова. Я предположил бы существование более простой системы или даже экспериментов с графическими знаками без запаха, но, насколько мне известно, такие эксперименты никогда не производились.
   Со всем уважением к этой сложной азбуке, я считаю, что она не подвергалась упрощениям просто потому, что цари-жрецы, с их интеллектом, усваивают эти 411 знаков быстрее, чем человеческий ребенок алфавит из тридцати букв; для них разница между более чем четырьмястами и тридцатью не имеет значения.
   Это неплохая догадка, но истинные причины глубже. Прежде всего, я не знаю, как учатся цари-жрецы. Они учатся не так, как мы. Во-вторых, у них во многих делах склонность к сложности; они считают ее элегантней простоты. Практическим результатом этой склонности является то, что они никогда не упрощают физическую реальность, биологические процессы или функционирование мозга. Им не приходит в голову, что природа в сущности проста, а если бы они это заметили, то были бы глубоко разочарованы. Они воспринимают природу как взаимосвязанный континуум; мы же, ориентирующиеся на зрение, скорее представляем ее как ряд дискретных объектов, каким-то загадочным образом связанных друг с другом. Кстати, их математика начинается с дробей, а не с натуральных чисел; натуральные числа рассматриваются ими как ограниченный случай. Но, как я полагаю, самая главная причина того, почему азбука царей-жрецов остается сложной и никогда не проводился эксперимент с не имеющими запаха буквами: цари-жрецы хотят, чтобы их язык сохранился таким же, каким был в древности. Из всех разумных существ цари-жрецы больше всего склонны к шаблону, к установленным образцам, по крайней мере в основных вопросах культуры, таких, как обычаи роя и язык; склонны не по необходимости, а по какому-то генетически врожденному предпочтению ко всему знакомому и удобному. Цари-жрецы, как и люди, способны изменяться, но редко делают это.
   И все-таки в этой проблеме есть еще что-то, а не только изложенные выше соображения. Однажды я спросил у Миска, почему не была упрощена азбука царей-жрецов, и он ответил:
   — Если бы это было сделано, нам пришлось бы отказаться от некоторых знаков, а мы не могли бы этого вынести, потому что они прекрасны.
   Под пятнами запаха на каждом портале, вероятно, для удобства людей и других не царей-жрецов было стилизованное изображение фигуры.
   Мы проходили мимо многих входов, но нигде не было фигуры человека.
   К нам приближалась, бегом, но не очень быстро, а размеренно, молодая женщина, лет восемнадцати, с бритой головой, в пластиковой одежде мула.
   — Не задерживай ее, — сказал один из проводников.
   Я отступил в сторону.
   Едва заметив нас, девушка пробежала мимо. В руках она сжимала две свернутых нити запахов.
   У нее карие глаза; несмотря на бритую голову, она показалась мне привлекательной.
   Мои спутники не проявили к ней ни малейшего интереса.
   Меня это почему-то раздражало.
   Я оглянулся, прислушался к звуку ее шагов.
   — Кто она?
   — Мул, — сказал один из рабов.
   — Конечно, мул, — сказал я.
   — Тогда почему ты спрашиваешь?
   Я надеялся, что именно он синтезирован.
   — Она посыльный, — сказал другой, — разносит нити с запахами между порталами зала обработки.
   — Вот оно что, — сказал первый раб. — Его интересуют такие вещи.
   — Он ведь новичок в туннелях, — заметил второй.
   Мне стало любопытно. Я пристально посмотрел на первого раба.
   — У нее ведь хорошенькие ножки?
   Он удивился.
   — Да, сильные.
   — Она привлекательна, — сказал я второму.
   — Привлекательна?
   — Да.
   — Да, — согласился он, — она здоровая.
   — Может, она чья-то подружка?
   — Нет, — сказал первый раб.
   — Откуда ты знаешь?
   — Она не из племенной группы.
   Почему-то эти лаконичные ответы и покорное принятие варварских правил царей-жрецов разъярили меня.
   — Интересно, какова она в объятиях, — сказал я.
   Они посмотрели друг на друга.
   — Об этом нельзя думать, — сказал один.
   — Почему?
   — Запрещено, — объяснил другой.
   — Но ведь вы об этом думали?
   Один из них улыбнулся.
   — Да, — признался он, — я иногда думаю об этом.
   — И я тоже, — сказал другой.
   Мы все повернулись и посмотрели на девушку; она казалась далекой точкой в свете вечных ламп.
   — Почему она бежит? — спросил я.
   — Она бежит по расписанию, — сказал первый раб, — и если опоздает, получит черту.
   — Да, — подтвердил второй, — пять таких черт, и ее уничтожат.
   — Черта — это какой-то знак в вашей характеристике?
   — Да, и он наносится на твою одежду.
   — На нашей одежде, — сказал другой, — записана подробная информация, и по ней цари-жрецы различают нас.
   — Да, — подтвердил первый, — иначе, боюсь, они не смогли бы нас отличать друг от друга.
   Я запомнил эти сведения, надеясь, что когда-нибудь они окажутся полезными.
   — Я полагаю, могучие цари-жрецы могли бы изобрести и более быстрый способ доставки записей.
   — Конечно, — сказал первый раб, — но мулы дешевле и легко заменяются.
   — Скорость в таких делах мало интересует царей-жрецов, — добавил второй.
   — Да, — опять первый, — они очень терпеливы.
   — Почему ей не дали средство передвижения?
   — Она всего лишь мул.
   Мы втроем опять посмотрели на девушку, но она уже исчезла на расстоянии.
   — Но она здоровый мул, — сказал один из рабов.
   — Да, — подхватил другой, — и у нее сильные ноги.
   Я рассмеялся и похлопал их по плечам. Мы отправились дальше по залу.
 
   Вскоре нам встретилось длинное червеобразное животное, с маленьким красным ртом, которое ползло по коридору.
   Мои проводники не обратили на него внимания.
   Даже я, после встречи с артроподом на платформе и слизнеподобным зверем на транспортном диске на площади начал привыкать к тому, что в рое царей-жрецов можно встретить самых странных существ.
   — Что это? — спросил я.
   — Мэток, — ответил один из рабов.
   — Да, — подтвердил второй, — он в рое, но не часть роя.
   — Но я считал, что я мэток.
   — Ты мэток.
   Мы продолжали идти.
   — Как оно называется?
   — О, это слизневый червь.
   — А что он делает?
   — Давным-давно, — сказал один из рабов, — он использовался в рое как очистительное и канализационное приспособление, но уже много тысяч лет он не исполняет эти функции.
   — Но остается в рое?
   — Конечно. Цари-жрецы очень терпимы.
   — Да, — подтвердил другой раб, — они очень почитают традиции.
   — Слизневый червь заслужил свое место в рое, — сказал первый.
   — А чем он питается?
   — Поедает остатки пиршеств золотого жука.
   — А кого убивает золотой жук?
   — Царей-жрецов, — сказал второй раб.
   Я, конечно, хотел расспрашивать дальше, но в этот момент мы подошли к очередному высокому порталу.
   Посмотрев вверх, я увидел под пятнами запаха несомненные стилизованные очертания человеческой фигуры.
   — Мы пришли, — сказал один из моих спутников. — Здесь тебя обработают.
   — Мы тебя подождем, — сказал другой.

14. ПОТАЙНАЯ КОМНАТА МИСКА

   Меня подхватили металлические руки, и я беспомощно повис в нескольких футах над полом.
   За мной закрылась стенная панель.
   Я находился в большой мрачной комнате, затянутой пластиком. Комната пуста, только на одной стене несколько металлических дисков, а выше — прозрачный щит. Через этот щит на меня смотрел царь-жрец.
   — Чтоб ты выкупался в помете слизневого червя! — жизнерадостно обратился я к нему. Надеюсь, у него есть переводчик.
   Под щитом две круглых металлических пластины скользнули вверх, из отверстий вытянулись две металлические руки.
   Я хотел было бежать от них, но сообразил, что в этой пустой, закрытой, тщательно подготовленной комнате мне от них никуда не уйти.
   Металлические руки схватили меня и подняли над полом.
   Царь-жрец за щитом как будто не заметил моего замечания. Вероятно, у него нет переводчика.
   Я продолжал висеть, и, к моему раздражению, из стены высунулись другие управляемые царем-жрецом устройства и потянулись ко мне.
   Одно с удручающей осторожностью сняло с меня всю одежду, даже разрезало ремни сандалий. Другое заставило проглотить большую отвратительную пилюлю.
   Учитывая размер царей-жрецов и относительно малый масштаб действий, которые совершались надо мной, я решил, что тут использован мощный передаточный механизм. Осторожность, с которой проводились операции, говорила также о каком-то увеличении. Позже я узнал, что вся стена передо мной была сложным устройством, по существу усилителем запахов. Но в то время мне было не до восхищения инженерными талантами моих похитителей.
   — Чтоб твои антенны вымокли в грязи! — обратился я к своему мучителю.
   Его антенны дрогнули и слегка завились.
   Я был доволен. Все-таки переводчик у него есть.
   Я обдумывал следующее оскорбление, когда металлические руки вдруг подвесили меня над большой клеткой с двойным полом: верхний представлял собой решетку из узких прутьев, а нижний — просто белый пластиковый поднос.
   Металлические руки неожиданно отпустили меня, и я упал в клетку.
   Вскочил на ноги, но верх клетки уже закрылся.
   Я хотел попробовать прочность решетки, но тут почувствовал себя плохо, в животе забурлило, и я опустился на пол.
   Больше мне не хотелось оскорблять царя-жреца.
   Помню, я посмотрел наверх и увидел, как дрожат и загибаются его антенны.
   Пилюле потребовалось всего две-три минуты, чтобы сделать свое дело, но эти минуты я вспоминаю без всякого удовольствия.
   Наконец пластиковый поднос выскользнул из-под клетки и исчез в узкой щели в стене.
   Я отметил это с благодарностью.
   Вся клетка на каком-то катке двинулась мимо стены, в которой появились различные отверстия.
   Во время этого движения меня последовательно мыли различными растворами разной температуры и плотности; некоторые показались мне отвратительными.
   Если бы я чувствовал себя лучше, я бы, конечно, еще больше оскорбился.
   Наконец, после того, как я, отплевываясь и откашливаясь, еще несколько раз был вымыт и вычищен, клетка медленно двинулась между вентиляторами, из которых шли потоки горячего воздуха; на меня нацелились различные проекторы; некоторые лучи я видел, желтые, красные и ярко-зеленые.
   Позже я узнал, что эти лучи, которые прошли сквозь мое тело так же легко и безвредно, как солнечный луч сквозь стекло, действуют на метаболизм различных микроорганизмов, вредных для царей-жрецов. Я узнал также, что последний раз такие организмы проникли в рой около четырех тысяч лет назад. В последующие несколько недель в рое я нередко встречал больных мулов. Организмы, вызывающие болезни людей, безвредны для царей-жрецов, и потому им позволено жить. Их даже рассматривают как мэтоков: они в рое, но не часть роя. И потому их присутствие переносится спокойно.
   Мне было совсем плохо, когда, одетый в красную пластиковую одежду, я присоединился к ожидавшим меня рабам.
   — Ты выглядишь гораздо лучше, — сказал один из них.
   — Тебе оставили нитевидные отростки на голове, — удивленно сказал другой.
   — Волосы. — Я опирался о стену.
   — Странно, — сказал один из рабов. — Мулам разрешено иметь только ресницы.
   Вероятно, чтобы защищать глаза от пыли. Интересно, лениво подумал я — меня все еще мутило — есть ли тут пыль?
   — Он ведь мэток, — сказал один.
   — Верно, — согласился другой.
   Я был рад, что моя одежда не цвета убарского пурпура, что означало бы, что я раб царей-жрецов.
   — Ну, если очень постараешься, может, и станешь мулом, — сказал один из рабов.
   — Да, — подхватил другой, — тогда ты не только будешь в рое, но станешь его частью.
   Я не ответил.
   — Так было бы лучше, — сказал один.
   — Да, — сказал другой.
   Я закрыл глаза и несколько раз медленно вдохнул и выдохнул.
   — Тебе отвели для жилья клетку в помещениях Миска, — сказал один из них.
   Я открыл глаза.
   — Мы отведем тебя туда, — добавил другой.
   Я смотрел на них.
   — Клетку?
   — Он болен, — заметил один из рабов.
   — Клетка очень удобная, — заверил меня другой, — с грибами и водой.
   Я снова закрыл глаза и покачал головой. Почувствовал, как они осторожно берут меня за руки и ведут по залу.
   — Поешь грибов, и тебе станет гораздо лучше, — сказал один из них.
   — Да, — согласился другой.
 
   Привыкнуть к грибам нетрудно. Это очень мягкое волокнистое растительное вещество бледно-белого цвета, почти безвкусное. Одна порция не отличалась от другой по вкусу. Даже мулы, многие из которых родились в рое, не очень его любят. Едят его так же привычно и автоматически, как дышат.
   Мулы едят четыре раза в день. В первую еду грибы измельчают и смешивают с водой, получается что-то вроде похлебки, во вторую еду их нарезают двухдюймовыми кубиками; в третью смешивают с таблетками, похоже на нарезанное мясо; таблетки, по-видимому, какие-то необходимые добавки к диете; в четвертую из грибов делают плоские лепешки, посыпанные небольшим количеством соли.
   Миск мне рассказывал — и я ему верю, — что мулы иногда убивают друг друга из-за пригоршни соли.
   Грибы мулов, насколько я могу судить, не очень отличаются от грибов, выращенных в идеальных условиях, из тщательно отобранных спор, которые подаются в пищевые корыта самих царей-жрецов. Однажды Миск дал мне немного таких грибов. Может быть, не такие жесткие, как грибы мулов. Миск был раздражен, что я не вижу разницы. Я тоже был раздражен, когда позже узнал, что главное различие заключается в запахе. Я пробыл в рое уже больше пяти недель, когда смог ощутить чуть заметное различие, которое для царей-жрецов так важно. И мне вовсе не казалось, что этот запах лучше или хуже запаха грибов для мулов.
   Чем дольше я находился в рое, тем острее становилось мое обоняние; позже я уже не понимал, как мог не обращать внимания на такие разнообразные многозначительные чувственные сигналы, которые в таком изобилии меня окружают. Миск дал мне переводчик, я произносил в него какое-нибудь горянское выражение и ждал перевода на язык царей-жрецов; таким образом я научился различать многие имеющие смысл запахи. Первым запахом, который я научился различать, было имя Миска; я с радостью заметил, когда стал более чувствителен и набрался опыта, что запах этого имени и запах самого Миска совпадают.
   Я использовал переводчик, чтобы прочесть информацию, нанесенную на мою одежду. Там было немного, только мое имя, название города, сообщалось, что я мэток, нахожусь под присмотром Миска, что у меня нет черт в характеристике и что я могу быть опасен.
   Последнее замечание вызвало у меня улыбку.
   У меня нет даже меча, и я был убежден, что в схватке с царем-жрецом не устою против его могучих челюстей и грозных роговых лезвий.
   Клетка в комнате Миска оказалась не такой плохой, как я ожидал.
   Больше того, она показалась мне более удобной, чем помещение самого Миска, абсолютно пустое, кроме корыта для пищи и многочисленных шкал, рычагов и датчиков, смонтированных на одной стене. Цари-жрецы едят и спят стоя, они никогда не ложатся, может, только когда умирают.
   Как выяснилось, пустой комната Миска кажется только таким организмам, которые ориентируются преимущественно на зрение. Стены, пол и потолок этой комнаты выложены изысканными рисунками запахов. Миск сообщил мне, что этот рисунок создавался величайшими художниками роя.
   Моя клетка представляла собой прозрачный пластиковый куб примерно восьми квадратных футов, с вентиляционными отверстиями и скользящей пластиковой дверью. Замка на двери не было, я мог заходить и выходить, когда захочу.
   Внутри находились канистры с грибами, чашка, ложка, нож для грибов с деревянным лезвием; тюбик с пилюлями, который выдавал их по одной после нажатия на дно; большой сосуд с водой, под ним мелкая миска; она наполнялась водой из сосуда с помощью крана.
   В углу матрац из мягкого свежего мха; мох менялся ежедневно, и спать на нем было удобно.
   От клетки-куба пластиковыми скользящими панелями отделялись туалет и умывальная кабинка.
   Кабинка очень похожа на наши души, только нельзя регулировать поступление жидкости. Когда вступаешь в кабинку, жидкость включается и регулируется автоматически. Вначале я думал, что это обычная вода; во всяком случае внешне очень похоже; но однажды я попробовал выпить ее утром, вместо обычной порции воды из сосуда. Задыхаясь, с обожженным ртом, я выплюнул жидкость.
   — Хорошо, что ты ее не проглотил, — сказал Миск, — потому что в эту жидкость добавлены очистительные вещества, ядовитые для человека.
   После нескольких небольших первоначальных недоразумений мы с Миском вполне уживались. Недоразумения касались в основном солевого рациона и количества умываний в день. Если бы я был мулом, то за каждый день, когда не мылся двенадцать раз, получал бы черту. Кабинки для умывания, кстати, имеются во всех клетках для мулов, а также в туннелях и других общественных местах: на площадях, в парикмахерских, где рабов регулярно бреют, в распределителях пилюль и грибов. Будучи мэтоком, я настаивал на исключении из Обязанности Двенадцати Радостей, как это обычно называется. Вначале я считал, что одного раза в день вполне достаточно, но бедный Миск так расстраивался, что я согласился мыться дважды. Он и слышать об этом не хотел и твердо настаивал, что я должен мыться не меньше десяти раз. Наконец, чувствуя, что я в долгу перед Миском за приглашение жить в его комнате, я предложил компромисс: пять раз в день, а за лишний пакетик соли