Страница:
Поэтому, когда я говорю о Певцах или Хранителях Календаря, это вовсе не означает, что их следует рассматривать как касту или группу людей, отдельную от основной массы кочевников; это, скорее, некие дополнительные почетные обязанности, возлагаемые на конкретных людей, обладающих для их выполнения необходимыми способностями, в обычное время занимающихся теми же повседневными делами, что их соплеменники: охотой, ведением боевых действий или сбором целебных трав и съедобных кореньев.
Получаемые толкователями предзнаменования, как я догадался, вот уже в течение нескольких лет были неблагоприятными. Подозреваю, что это вполне могло объясняться враждебными настроениями и частыми стычками между различными племенами кочевников, входящими в состав народов фургонов: там, где люди не хотят объединиться и потерять собственную независимость, где испокон веков царит кровавая вражда и месть за нанесенные обиды, не может быть и условий для создания прочного союза, для «объединения фургонов в единый караван», как говорит бытующая среди кочевников пословица. При подобных настроениях нет ничего удивительного в том, что получаемые толкователями «священные знаки» следует считать неблагоприятными. Какими же ещё они могли быть? Прорицатели по крови боска и по внутренностям жертвенного верра, конечно, не могли не понимать всей неблагоприятности обстановки и толковать поданные им священные знаки как-либо иначе. Зато подобные обстоятельства в полной мере отвечали интересам как Тарии, так и более отдаленных городов, включая и расположенные в самых северных областях Гора: их жители прекрасно отдавали себе отчет в том, насколько опасными могут оказаться для них объединившиеся дикие племена кочевников, если они в один далеко не прекрасный день прекратят вдруг свои внутренние распри и вместо кружения по бескрайним степям направят свои бесчисленные орды в сторону процветающих и манящих их своим богатством городов. Едва ли что-то сможет устоять под их натиском. Отправившись в поход, они дойдут не только до замершего в тревожном ожидании Картиуса, но и до долины Воска. Рассказывают, что тысячу лет назад они ухитрились дойти даже до стен Ара и Ко-Ро-Ба.
Наездник, конечно, отлично меня видел и тут же направил ко мне своего скакуна.
Теперь, находясь за несколько сотен ярдов, я тоже ясно различил ещё трех приближающихся ко мне наездников, и четвертый за их спиной также спешил ко мне.
Средством передвижения верхом для народов фургонов служит неизвестный в северном полушарии Гора грозный и красивый зверь каийла. Это сильное, выносливое плотоядное животное с длинной шеей и гладкой шерстью. Каийлы — млекопитающие.
Как и многие хищники, они не очень плодовиты. Как только молодняк твердо встает на лапы, он тотчас начинает охотиться и добывать себе пропитание собственными силами. Дикая каийла, помогая, предлагает своему потомству поиграть с пойманной жертвой.
Молодняк домашней каийлы, возможно, подкармливают веррами или пленниками. Интересно отметить, что наевшаяся до отвала каийла способна не притрагиваться к пище в течение нескольких дней.
В верховой езде эти животные великолепно слушаются поводьев, чрезвычайно подвижны, а по простоте управления и маневренности значительно превосходят медлительного высокого тарлариона. Пищи же каийле требуется даже меньше, чем, скажем, обычному тарну, а в походе на марше она за один день способна покрыть расстояние до шестисот пасангов.
В верхней части головы каийлы расположены два крупных глаза — по одному с каждой стороны, — покрытых тремя разной толщины веками, позволяющими животному лучше адаптироваться в окружающей, зачастую весьма неблагоприятной, среде и защищаться от резких, несущих пыль и песок ветров и жестоких степных ливней. Третье, ближайшее к зрачку веко каийлы практически прозрачно, оно помогает смачивать глазное яблоко и защищает от взвешенных в воздухе частиц пыли. Толстое же веко животного обеспечивает ему ощущение полной безопасности, когда инстинкт заставляет других животных залегать хвостом к ветру или, как, например, слина, искать себе укрытия в глубоких, вырытых в земле норах. Столь совершенный механизм защиты делает каийлу практически неуязвимой для нападения остальных хищников и превращает её в весьма грозного охотника, особенно в условиях пыльной бури, а именно в бурю каийлы и любят охотиться.
Наездник осадил каийлу и застыл, ожидая приближения своих товарищей.
Справа от себя я ясно различил глухой топот приближающейся каийлы: это подъехал второй наездник. Он был одет так же, как и первый, и хотя с его шлема не свисало кольчужной маски, лицо его закрывал широкий шарф. Его щит был покрыт желтым лаком, а за спину перекинут желтый лук. Из-за плеча выглядывало длинное, тонкое копье из темной древесины.
Это кочевники катайи, решил я про себя.
Подоспевший в этот момент третий наездник резко натянул поводья, и его послушное животное высоко поднялось на задние ноги и, недовольно рыкнув, тут же остановилось, настороженно повернув ко мне длинную шею. Мне был хорошо виден его широкий заостренный язык, высовывающийся из-за четырех рядов крепких, острых зубов.
Лицо остановившегося передо мной наездника закрывал широкий плотный шарф, на плече у него висел темно-красный щит. Все ясно: это «кровавый народ», как они себя называют, — кассары.
Я обернулся и нисколько не удивился, увидев в нескольких шагах у себя за спиной стремительно приближающегося четвертого наездника. На нем был развевающийся на ветру широкий капюшон и длинный плащ из белых толстых шкур, под которым ясно угадывались очертания висевшего на поясе у всадника оружия. Между полами плаща виднелась толстая черная туника, перетянутая ремнем с золотой пряжкой. Из-за плеча наездника торчало длинное копье с широким крюком на конце, позволяющим на полном скаку выбрасывать из седла противника.
Бурый цвет шерсти каийл под окружившими меня всадниками почти полностью совпадал с цветом покрывающей землю темно-коричневой высохшей травы. Шерсть животного, на котором восседал остановившийся прямо передо мной наездник, была цвета черного песка, столь же темного, как и лак, покрывающий его щит.
Шею подъехавшего четвертым всадника украшало колье из драгоценных камней шириной с мою ладонь. Как я догадался, он сознательно выставлял его напоказ. Позднее я узнал, что подобные драгоценные бусы служат для того, чтобы пробудить алчность у врага и поощрить его на драку, что позволяет обладателю бус демонстрировать свои таланты в бою, не тратя времени на поиск противника и на задирание его. По пряжке ремня и по его богатой отделке, даже не зная значения вышитых на нем символов, я догадался, что обладатель пояса принадлежит к племени паравачей, или к «богатым людям», как они склонны себя называть, что действительно соответствует истине.
— Тал! — воскликнул я, поднимая в традиционном горианском приветствии раскрытую ладонью вперед руку.
Четверо наездников все как один направили на меня острия своих копий.
— Я — Тэрл Кэбот! — продолжал я. — Я пришел к вам с миром!
Каийлы четверых всадников напряглись, как готовящийся к броску ларл; их горящие глаза остановились на мне, а алые влажные пасти приоткрылись, обнажая хищные клыки. Уши животных плотнее прижались к голове.
— Вы говорите по-гориански? — обратился я к наездникам.
Наконечники копий разом опустились. Кочевники использовали гибкие и острые копья из дерева тем. Древесина тем чрезвычайно прочна и гибка, так что можно согнуть копье вдвое и не сломать его, а надежность хватки усиливалась ременной петлей на древке. Нечего и говорить о том, какая в бою им требовалась ловкость и умение управляться с каийлой.
— Я пришел с миром! — снова повторил я.
Стоящий у меня за спиной человек заговорил, произнося слова с сильным южным акцентом.
— Я Толнус, из племени паравачей, — сообщил он, сбрасывая с головы капюшон и позволяя своим длинным волосам вольно раскинуться по широкому белому вороту своего мехового плаща.
— Меня зовут Конрад. Я из кассаров, — сказал второй наездник слева от меня. Он откинул с лица кольчужную маску, стащил с головы тяжелый шлем и непринужденно рассмеялся. «Земного ли происхождения эти люди? И люди ли они?» — невольно подумалось мне.
Справа от меня раздался громкий смех.
— А я — Хакимба, из катайев! — прогрохотал третий и одним рывком освободил почерневшее от загара лицо от шарфа.
После этого и стоящий передо мной четвертый всадник открыл лицо — мясистое, светлокожее, изборожденное глубокими морщинами. Глубоко утонувшие глаза светились проницательностью.
Я внимательно всматривался в лица этих четверых людей, воинов народов фургонов. На каждом лице виднелись глубокие, четко вырисовывающиеся, бугристые, словно веревочные жгуты, ярко раскрашенные шрамы. Глубина этих отметин, похожих на следы от когтей хищника, и нависающие над ними толстые складки кожи напомнили мне безобразные морды мандрилов, хотя эти шрамы, как я вскоре догадался, имели искусственное происхождение и призваны были подтверждать боевую славу и общественное положение их владельца, его не знающую границ храбрость и длинный ряд одержанных им побед. Шрамы эти наносятся постоянно с помощью толстых тупых игл, ножей и рогов боска. Операция эта чрезвычайно болезненна и опасна, и многие из решившихся на неё воинов зачастую не доживают до её завершения.
Большинство рубцов на лицах окруживших меня всадников были расположены попарно. Стоявший напротив меня воин имел на лице семь пар таких шрамов, причем верхняя пара на лбу была раскрашена красным цветом, следующая на переносице — желтым, ещё ниже шли синяя, черная, две желтые и снова черная. Рубцы на лицах остальных всадников имели несколько иное расположение и окраску, но каждый из них обладал своей коллекцией отметин.
Впечатление от этих безобразных, уродливых шрамов, рассчитанных на то, чтобы устрашить врага, у меня было такое, что в первую минуту я даже засомневался, были ли эти встреченные мною в бескрайних тарианских степях воины действительно людьми или же это некие подобия людей, возможно доставленные Царствующими Жрецами из далеких миров сюда, на Гор, для решения каких-либо к настоящему времени ставших неактуальными задач. Но это первое впечатление скоро прошло, и мне вспомнились слышанные мной в одной из таверн Ара вполголоса передаваемые очевидцами рассказы о страшном обычае нанесения на свои лица шрамов кочевниками народов фургонов. Знающие люди говорили, что каждая из этих отметин имеет свое строго определенное значение, понятное лишь племенам кассаров, паравачей, катайев и тачаков, которые ориентируются в них с такой же легкостью, с какой, скажем, я получаю информацию из какой-нибудь книги. К тому времени я, к сожалению, знал значение лишь самой верхней, раскрашенной красным цветом пары шрамов — шрамов храбрости. Они всегда занимают самое верхнее положение над всеми остальными отметинами. Народы фургонов ценят храбрость превыше всего. На лице каждого из окруживших меня людей такой шрам имелся.
Стоящий прямо передо мной воин опустил свой маленький покрытый лаком щит и копье.
— А теперь слушай, как зовут меня! — крикнул он. — Я Камчак, из племени тачаков!
И не успел он произнести свое имя, словно оно явилось каким-то сигналом, все четверо каийл как по команде рванулись вперед, ко мне, а их наездники, пригнувшись к спинам животных, крепче стиснули в руках копья и щиты и пришпорили своих скакунов, словно соперничая друг с другом в том, кто из них первым до меня доберется.
Глава 3. ПОЕДИНОК НА КОПЬЯХ
Глава 4. ИТОГ ИГРЫ С КОПЬЕМ
Получаемые толкователями предзнаменования, как я догадался, вот уже в течение нескольких лет были неблагоприятными. Подозреваю, что это вполне могло объясняться враждебными настроениями и частыми стычками между различными племенами кочевников, входящими в состав народов фургонов: там, где люди не хотят объединиться и потерять собственную независимость, где испокон веков царит кровавая вражда и месть за нанесенные обиды, не может быть и условий для создания прочного союза, для «объединения фургонов в единый караван», как говорит бытующая среди кочевников пословица. При подобных настроениях нет ничего удивительного в том, что получаемые толкователями «священные знаки» следует считать неблагоприятными. Какими же ещё они могли быть? Прорицатели по крови боска и по внутренностям жертвенного верра, конечно, не могли не понимать всей неблагоприятности обстановки и толковать поданные им священные знаки как-либо иначе. Зато подобные обстоятельства в полной мере отвечали интересам как Тарии, так и более отдаленных городов, включая и расположенные в самых северных областях Гора: их жители прекрасно отдавали себе отчет в том, насколько опасными могут оказаться для них объединившиеся дикие племена кочевников, если они в один далеко не прекрасный день прекратят вдруг свои внутренние распри и вместо кружения по бескрайним степям направят свои бесчисленные орды в сторону процветающих и манящих их своим богатством городов. Едва ли что-то сможет устоять под их натиском. Отправившись в поход, они дойдут не только до замершего в тревожном ожидании Картиуса, но и до долины Воска. Рассказывают, что тысячу лет назад они ухитрились дойти даже до стен Ара и Ко-Ро-Ба.
Наездник, конечно, отлично меня видел и тут же направил ко мне своего скакуна.
Теперь, находясь за несколько сотен ярдов, я тоже ясно различил ещё трех приближающихся ко мне наездников, и четвертый за их спиной также спешил ко мне.
Средством передвижения верхом для народов фургонов служит неизвестный в северном полушарии Гора грозный и красивый зверь каийла. Это сильное, выносливое плотоядное животное с длинной шеей и гладкой шерстью. Каийлы — млекопитающие.
Как и многие хищники, они не очень плодовиты. Как только молодняк твердо встает на лапы, он тотчас начинает охотиться и добывать себе пропитание собственными силами. Дикая каийла, помогая, предлагает своему потомству поиграть с пойманной жертвой.
Молодняк домашней каийлы, возможно, подкармливают веррами или пленниками. Интересно отметить, что наевшаяся до отвала каийла способна не притрагиваться к пище в течение нескольких дней.
В верховой езде эти животные великолепно слушаются поводьев, чрезвычайно подвижны, а по простоте управления и маневренности значительно превосходят медлительного высокого тарлариона. Пищи же каийле требуется даже меньше, чем, скажем, обычному тарну, а в походе на марше она за один день способна покрыть расстояние до шестисот пасангов.
В верхней части головы каийлы расположены два крупных глаза — по одному с каждой стороны, — покрытых тремя разной толщины веками, позволяющими животному лучше адаптироваться в окружающей, зачастую весьма неблагоприятной, среде и защищаться от резких, несущих пыль и песок ветров и жестоких степных ливней. Третье, ближайшее к зрачку веко каийлы практически прозрачно, оно помогает смачивать глазное яблоко и защищает от взвешенных в воздухе частиц пыли. Толстое же веко животного обеспечивает ему ощущение полной безопасности, когда инстинкт заставляет других животных залегать хвостом к ветру или, как, например, слина, искать себе укрытия в глубоких, вырытых в земле норах. Столь совершенный механизм защиты делает каийлу практически неуязвимой для нападения остальных хищников и превращает её в весьма грозного охотника, особенно в условиях пыльной бури, а именно в бурю каийлы и любят охотиться.
Наездник осадил каийлу и застыл, ожидая приближения своих товарищей.
Справа от себя я ясно различил глухой топот приближающейся каийлы: это подъехал второй наездник. Он был одет так же, как и первый, и хотя с его шлема не свисало кольчужной маски, лицо его закрывал широкий шарф. Его щит был покрыт желтым лаком, а за спину перекинут желтый лук. Из-за плеча выглядывало длинное, тонкое копье из темной древесины.
Это кочевники катайи, решил я про себя.
Подоспевший в этот момент третий наездник резко натянул поводья, и его послушное животное высоко поднялось на задние ноги и, недовольно рыкнув, тут же остановилось, настороженно повернув ко мне длинную шею. Мне был хорошо виден его широкий заостренный язык, высовывающийся из-за четырех рядов крепких, острых зубов.
Лицо остановившегося передо мной наездника закрывал широкий плотный шарф, на плече у него висел темно-красный щит. Все ясно: это «кровавый народ», как они себя называют, — кассары.
Я обернулся и нисколько не удивился, увидев в нескольких шагах у себя за спиной стремительно приближающегося четвертого наездника. На нем был развевающийся на ветру широкий капюшон и длинный плащ из белых толстых шкур, под которым ясно угадывались очертания висевшего на поясе у всадника оружия. Между полами плаща виднелась толстая черная туника, перетянутая ремнем с золотой пряжкой. Из-за плеча наездника торчало длинное копье с широким крюком на конце, позволяющим на полном скаку выбрасывать из седла противника.
Бурый цвет шерсти каийл под окружившими меня всадниками почти полностью совпадал с цветом покрывающей землю темно-коричневой высохшей травы. Шерсть животного, на котором восседал остановившийся прямо передо мной наездник, была цвета черного песка, столь же темного, как и лак, покрывающий его щит.
Шею подъехавшего четвертым всадника украшало колье из драгоценных камней шириной с мою ладонь. Как я догадался, он сознательно выставлял его напоказ. Позднее я узнал, что подобные драгоценные бусы служат для того, чтобы пробудить алчность у врага и поощрить его на драку, что позволяет обладателю бус демонстрировать свои таланты в бою, не тратя времени на поиск противника и на задирание его. По пряжке ремня и по его богатой отделке, даже не зная значения вышитых на нем символов, я догадался, что обладатель пояса принадлежит к племени паравачей, или к «богатым людям», как они склонны себя называть, что действительно соответствует истине.
— Тал! — воскликнул я, поднимая в традиционном горианском приветствии раскрытую ладонью вперед руку.
Четверо наездников все как один направили на меня острия своих копий.
— Я — Тэрл Кэбот! — продолжал я. — Я пришел к вам с миром!
Каийлы четверых всадников напряглись, как готовящийся к броску ларл; их горящие глаза остановились на мне, а алые влажные пасти приоткрылись, обнажая хищные клыки. Уши животных плотнее прижались к голове.
— Вы говорите по-гориански? — обратился я к наездникам.
Наконечники копий разом опустились. Кочевники использовали гибкие и острые копья из дерева тем. Древесина тем чрезвычайно прочна и гибка, так что можно согнуть копье вдвое и не сломать его, а надежность хватки усиливалась ременной петлей на древке. Нечего и говорить о том, какая в бою им требовалась ловкость и умение управляться с каийлой.
— Я пришел с миром! — снова повторил я.
Стоящий у меня за спиной человек заговорил, произнося слова с сильным южным акцентом.
— Я Толнус, из племени паравачей, — сообщил он, сбрасывая с головы капюшон и позволяя своим длинным волосам вольно раскинуться по широкому белому вороту своего мехового плаща.
— Меня зовут Конрад. Я из кассаров, — сказал второй наездник слева от меня. Он откинул с лица кольчужную маску, стащил с головы тяжелый шлем и непринужденно рассмеялся. «Земного ли происхождения эти люди? И люди ли они?» — невольно подумалось мне.
Справа от меня раздался громкий смех.
— А я — Хакимба, из катайев! — прогрохотал третий и одним рывком освободил почерневшее от загара лицо от шарфа.
После этого и стоящий передо мной четвертый всадник открыл лицо — мясистое, светлокожее, изборожденное глубокими морщинами. Глубоко утонувшие глаза светились проницательностью.
Я внимательно всматривался в лица этих четверых людей, воинов народов фургонов. На каждом лице виднелись глубокие, четко вырисовывающиеся, бугристые, словно веревочные жгуты, ярко раскрашенные шрамы. Глубина этих отметин, похожих на следы от когтей хищника, и нависающие над ними толстые складки кожи напомнили мне безобразные морды мандрилов, хотя эти шрамы, как я вскоре догадался, имели искусственное происхождение и призваны были подтверждать боевую славу и общественное положение их владельца, его не знающую границ храбрость и длинный ряд одержанных им побед. Шрамы эти наносятся постоянно с помощью толстых тупых игл, ножей и рогов боска. Операция эта чрезвычайно болезненна и опасна, и многие из решившихся на неё воинов зачастую не доживают до её завершения.
Большинство рубцов на лицах окруживших меня всадников были расположены попарно. Стоявший напротив меня воин имел на лице семь пар таких шрамов, причем верхняя пара на лбу была раскрашена красным цветом, следующая на переносице — желтым, ещё ниже шли синяя, черная, две желтые и снова черная. Рубцы на лицах остальных всадников имели несколько иное расположение и окраску, но каждый из них обладал своей коллекцией отметин.
Впечатление от этих безобразных, уродливых шрамов, рассчитанных на то, чтобы устрашить врага, у меня было такое, что в первую минуту я даже засомневался, были ли эти встреченные мною в бескрайних тарианских степях воины действительно людьми или же это некие подобия людей, возможно доставленные Царствующими Жрецами из далеких миров сюда, на Гор, для решения каких-либо к настоящему времени ставших неактуальными задач. Но это первое впечатление скоро прошло, и мне вспомнились слышанные мной в одной из таверн Ара вполголоса передаваемые очевидцами рассказы о страшном обычае нанесения на свои лица шрамов кочевниками народов фургонов. Знающие люди говорили, что каждая из этих отметин имеет свое строго определенное значение, понятное лишь племенам кассаров, паравачей, катайев и тачаков, которые ориентируются в них с такой же легкостью, с какой, скажем, я получаю информацию из какой-нибудь книги. К тому времени я, к сожалению, знал значение лишь самой верхней, раскрашенной красным цветом пары шрамов — шрамов храбрости. Они всегда занимают самое верхнее положение над всеми остальными отметинами. Народы фургонов ценят храбрость превыше всего. На лице каждого из окруживших меня людей такой шрам имелся.
Стоящий прямо передо мной воин опустил свой маленький покрытый лаком щит и копье.
— А теперь слушай, как зовут меня! — крикнул он. — Я Камчак, из племени тачаков!
И не успел он произнести свое имя, словно оно явилось каким-то сигналом, все четверо каийл как по команде рванулись вперед, ко мне, а их наездники, пригнувшись к спинам животных, крепче стиснули в руках копья и щиты и пришпорили своих скакунов, словно соперничая друг с другом в том, кто из них первым до меня доберется.
Глава 3. ПОЕДИНОК НА КОПЬЯХ
Одного из нападавших, самого ближнего ко мне, тачака, я мог бы достать своим длинным боевым горианским копьем ещё за секунду до того, как ко мне успели бы подскочить три остальных. Пока их брошенные в меня короткие копья достигли бы цели, я бы, конечно, успел распластаться на земле, как готовящийся к прыжку ларл, и накрыться своим широким щитом. Но в этом случае я оказался бы под когтистыми лапами мчащихся ко мне свирепых каийл и, не имея возможности вырваться, был бы совершенно беззащитен перед кайвами моих противников.
Похоже, выбора у меня не было, поэтому, полностью положившись на уважение, выказываемое народами фургонов в отношении проявляемой человеком храбрости, я с бешено колотящимся сердцем и закипающей в жилах кровью остался стоять на месте, не сделав ни малейшей попытки защитить себя и стараясь, чтобы мои противники не заметили переполняющего меня волнения.
На лице моем застыло презрительное выражение.
В самый последний момент копья четверых всадников замерли на расстоянии ладони от моей груди, а послушные поводьям каийлы застыли, гневно фыркая и глубоко взрывая землю своими когтистыми лапами. При этом я заметил, что ни один из , всадников ни на мгновение не потерял равновесия.
Стоило ли этому удивляться: дети кочевников привыкают к седлу каийлы раньше, чем начинают ходить.
— Ай-я-ааа! — издал боевой клич воин из племени катайев.
Вместе с остальными он развернул своего скакуна и отъехал на пару ярдов, не спуская с меня внимательного взгляда.
Я не двинулся с места.
— Меня зовут Тэрл Кэбот, — повторил я. — Я пришел к вам с миром.
Четверо всадников обменялись между собой взглядами и по сигналу тачака удалились от меня ещё на несколько ярдов.
Я не мог понять, о чем они переговаривались, однако сумел уловить некоторый прогресс в наших отношениях.
Я оперся на свое копье, зевнул со всем возможным в данной ситуации равнодушием и отвел взгляд в сторону стада пасущихся босков.
Кровь бешеными толчками пульсировала у меня в висках. Я знал, что попробуй я пошевелиться, выкажи страх или попытайся бежать, я бы уже давно был мертв. Мне оставалось только сражаться. В этом случае я, вероятно, мог бы одержать победу, хотя надежды на это были весьма и весьма призрачны. Даже если бы мне удалось уложить хотя бы двух из окружавших меня всадников, двое оставшихся, несомненно, вытащили бы свои луки и тут же свели бы со мной счеты. Но, что ещё важнее, мне вовсе не хотелось входить в мир этих людей в качестве врага. Я очень хотел, как уже успел им сообщить, прийти к ним с миром.
Наконец тачак отделился от остальных трех воинов и на дюжину ярдов подвел свою каийлу ко мне.
— Ты чужой здесь, — сказал он, останавливаясь.
— Я пришел к народу фургонов с миром, — ответил я.
— На твоем щите нет герба или ещё какого-нибудь опознавательного знака, — заметил он. — Ты отверженный.
Я не ответил. Я с полным правом мог бы носить на своем щите герб города Ко-Ро-Ба, украшенный изображением Башен Утренней Зари, но не делал этого. Некогда, много лет тому назад, Ар и Ко-Ро-Ба объединенными усилиями прекратили опустошительные набеги собравшихся в единый союз народов фургонов, и воспоминания об этом поражении, сохранившиеся в многочисленных народных песнях и сказаниях, могли бы вызвать у гордых, честолюбивых кочевников совершенно не нужную мне реакцию.
Я, повторяю, вовсе не хотел входить в их мир как враг.
— Откуда ты? — потребовал тачак.
Этот вопрос я как воин Ко-Ро-Ба не мог оставить без ответа.
— Я из Ко-Ро-Ба, — признался я. — Ты, конечно, слышал об этом городе?
Лицо тачака напряглось, однако уже через минуту он заставил себя усмехнуться.
— Да, мне приходилось о нем слышать, — согласился он.
Я промолчал.
Он обернулся к своим сотоварищам.
— Это коробанец! — сообщил он.
Всадники беспокойно тронули поводья своих каийл, нетерпеливо перебиравших лапами, и обменялись возбужденными, малопонятными для меня репликами.
— В свое время мы заставили вас отступить, — напомнил я.
— Какое у тебя дело к народам фургонов? — поинтересовался тачак.
Я помедлил с ответом. Что я мог ему сказать? В данной ситуации мне оставалось только тянуть время и отделываться неопределенными ответами.
— Ты же видишь, у меня нет герба ни на щите, ни на тунике. — Словно говоря о само собой разумеющихся вещах, пожал я плечами.
Я стремился убедить его поверить тому, что я действительно разбойник, беглый, человек, объявленный вне закона.
Тачак откинул голову назад и расхохотался.
— Коробанец! И он убежал к народам фургонов! — От смеха слезы выступили у него из глаз. — Ну ты и глупец! — хохотал он не в силах остановиться.
— Давай сразимся, — предложил я.
Смех тачака мгновенно прекратился, уступив место гневу. Всадник резко натянул поводья, заставив свою каийлу привстать на задних лапах и сердито зарычать, поднимая вверх хищную морду.
— Я с удовольствием это сделаю, коробанский слин! — процедил он сквозь зубы. — Моли Царствующих Жрецов, чтобы копье упало в мою сторону!
Его слова показались мне странными, но я не подал виду, что не понял их значения.
Он развернул каийлу, пришпорил её, и животное в один-два прыжка внесло его в самую середину сгрудившихся воинов.
После этого ко мне направился кассар.
— Коробанец, — поинтересовался он, — разве ты не боишься наших копий?
— Боюсь, — признался я.
— Но что-то страха в тебе не видно, — заметил он.
Я пожал плечами.
— И несмотря на это, ты говоришь, что боишься, — задумчиво произнес он.
В его голосе чувствовалось смешанное с любопытством удивление.
Я отвернулся.
— Это говорит мне о твоей храбрости, — продолжал всадник.
Мы окинули друг друга оценивающими взглядами.
— Хоть ты и из этих, из горожан, — произнес он, вкладывая в свои слова всевозможное презрение, — из запертых в каменных стенах паразитов, ты не кажешься мне похожим на них слабаком, и я молю судьбу, чтобы копье упало в мою сторону.
С этими словами он направил каийлу к своим товарищам.
Они снова вполголоса посовещались, и через минуту ко мне подъехал воин из племени катайев — сильный, гордый человек, в глазах которого я прочел, что он никогда ещё не был выбит из седла в поединке и не поворачивался к неприятелю спиной.
Рука его сжимала желтый лук, но стрела ещё не была наложена на тугую тетиву.
— Где твои люди? — обратился он ко мне.
— Я пришел один, — ответил я.
Он привстал в стременах, подозрительно сощурив глаза.
— А зачем ты пришел сюда? Шпионить? — спросил он.
— Я не шпион, — ответил я.
— Тебя наняли тариане, — полуутвердительно заметил он.
— Нет, — покачал я головой.
— Ты чужеземец, — продолжал он.
— Я пришел с миром, — возразил я.
— А тебе известно, что народы фургонов убивают чужеземцев?
— Да, я слышал об этом.
— И это действительно так, — подытожил он и развернул свою каийлу к ожидающим его всадникам.
Последним ко мне подъехал воин из племени паравачей — с откинутым за плечи капюшоном, подбитым густым белым мехом, и бусами из драгоценных камней.
Приблизившись, он указал на свое сверкающее ожерелье.
— Красивое, правда? — поинтересовался он.
— Да, — согласился я.
— И стоит немало, — заверил он. — За него можно купить десять босков, или двадцать телег, наполненных расшитой золотом одеждой, или целую сотню рабынь из Тарии.
Я отвернулся.
— Разве ты не желаешь заполучить эти бесценные камни? — поинтересовался он.
— Нет, — ответил я с полным безразличием.
Лицо его исказилось от ярости.
— Но ты можешь его заполучить, — пообещал он.
— И что я должен сделать? — спросил я.
— Убить меня! — рассмеялся он.
Я пристально посмотрел ему в глаза.
— Эти камни, вероятнее всего, недорогие, — заметил я. — Какой-нибудь отполированный янтарь или обломки перламутровых раковин, а то и вовсе покрашенные стекляшки, подброшенные торговцами Ара несведущим в этих вещах кочевникам.
Воин-паравачи с трудом сдержал переполняющее его бешенство. Он сорвал с себя ожерелье и швырнул его к моим ногам.
— Ну, так проверь ценность этих камней сам! — прорычал он.
Я подцепил упавшее ожерелье наконечником своего копья и, подняв с земли, осмотрел сверкающие на солнце камни. Они переливались всеми цветами радуги — богатство, составившее бы целое состояние для целой сотни торговцев.
— Неплохие камни, — признался я, протягивая ему нитку бус на наконечнике своего копья.
Он сердито сорвал ожерелье с моего копья и набросил его на луку своего седла.
— Однако я из благородной касты воинов одного из благороднейших городов, — продолжал я. — А мы никогда не скрещиваем копья ради драгоценных побрякушек, даже имеющих такую стоимость, как эти.
Паравачи онемел от удивления.
— Но ты осмелился сделать попытку купить меня, словно я принадлежу к касте убийц или как будто я какой-нибудь вор, по ночам зарабатывающий себе на жизнь ударом кинжала исподтишка, — продолжал я, демонстрируя растущее во мне негодование. — Берегись, иначе я могу расценить твои слова как оскорбление!
Паравачи в своем подбитом белыми шкурами капюшоне, с ниткой дорогих бус, наброшенной на луку седла каийлы, замер как изваяние, не в силах пошевелиться от клокочущей в нем ярости. Наконец с налившимся кровью лицом он привстал в стременах и воздел руки к небу.
— О ты, Дух Небес! — воскликнул он сдавленным голосом. — Сделай так, чтобы копье упало в мою сторону! В мою!
Он рывком развернул свою каийлу и, бросив на меня взгляд пылающих яростью глаз, в одно мгновение оказался среди остальных наездников.
Пока я наблюдал за ними, тачак взял свое длинное, тонкое копье и воткнул его в землю острием вверх. Затем все четверо всадников медленно один за другим двинули своих каийл вокруг копья, держа правую руку наготове, чтобы схватить копье, когда оно начнет падать.
Порывы ветра, казалось, стали сильнее.
По-своему они, я знал, оказывают мне уважение, поскольку в достаточной степени оценили поступок человека, оставшегося стоять неподвижно под направленными ему в грудь копьями. Вот и теперь они бросали жребий, чтобы определить, кому из них выпадет вырвать у меня победу, напоить моей кровью свое оружие, лапы чьей каийлы разорвут мое упавшее на землю тело.
Я видел, как подрагивает древко копья в земле, сотрясающейся под топотом мощных лап кружащих вокруг него каийл. Скоро оно, конечно, упадет.
Я уже видел стада пасущихся босков совершенно отчетливо; мог различить даже отдельных животных, на кончиках рогов которых играли лучи двинувшегося к закату солнца. Тут и там среди тысяч мерно двигающихся животных мне попадались на глаза всадники, восседающие на быстрых, изящных каийлах.
Пыль, поднимаемая десятком тысяч копыт, словно шлейф, тянулась над бурым колышущимся морем спин животных и казалась шафраново-розовой в пронзающих её солнечных лучах.
Копье ещё не упало.
Скоро животных поплотнее сгонят друг к другу и свяжут на ночь, составляя их в одну сплошную стену, которая надежно укроет спрятанные под её защитой повозки с людьми. Поговаривают, что количество и животных, собранных в бесчисленные стада, и повозок, следующих за ними по бескрайним степям, настолько велико, что не поддается учету, но это, конечно, ошибочное мнение, и убары народов фургонов отлично знают каждого из своих людей, как, впрочем, и количество клейменых животных в каждом из своих действительно громадных стад. Стада эти распадаются на ряд относительно небольших гуртов, за которыми присматривают постоянно находящиеся при них погонщики. Мычание, издаваемое стадом, столь мощно, что напоминает скорее рев урагана, захлестнувшего землю. Теперь я уже начал ощущать запах, распространяемый стадами животных, насыщенный сложной смесью ароматов молока и травы, мускуса и пота, выделяемого тысячами и тысячами разогретых на солнце спин. Величие этой безбрежной живой массы, её безграничная железная мощь и сила поразили мое воображение; во всем этом, и прежде всего во всепроникающем аромате словно заключалась сама жизнь с её сконцентрированными на этом относительно небольшом клочке земли звуками и всевозможными проявлениями, начиная от дыхания, рева и сопения, способности видеть, слышать, поглощать и переваривать пищу до вещей несравненно более сложных, вбирающих в себя такие понятия, как инстинктивное стремление к единению, порождающему само понятие живой природы. Именно в эти мгновения я впервые ощутил, что должен означать боск для кочевников народов фургонов.
— Ха! — услышал я ликующий возглас и, обернувшись, увидел, как черное древко копья покачнулось, начало падать и его тут же подхватила рука находящегося рядом тачакского воина.
Похоже, выбора у меня не было, поэтому, полностью положившись на уважение, выказываемое народами фургонов в отношении проявляемой человеком храбрости, я с бешено колотящимся сердцем и закипающей в жилах кровью остался стоять на месте, не сделав ни малейшей попытки защитить себя и стараясь, чтобы мои противники не заметили переполняющего меня волнения.
На лице моем застыло презрительное выражение.
В самый последний момент копья четверых всадников замерли на расстоянии ладони от моей груди, а послушные поводьям каийлы застыли, гневно фыркая и глубоко взрывая землю своими когтистыми лапами. При этом я заметил, что ни один из , всадников ни на мгновение не потерял равновесия.
Стоило ли этому удивляться: дети кочевников привыкают к седлу каийлы раньше, чем начинают ходить.
— Ай-я-ааа! — издал боевой клич воин из племени катайев.
Вместе с остальными он развернул своего скакуна и отъехал на пару ярдов, не спуская с меня внимательного взгляда.
Я не двинулся с места.
— Меня зовут Тэрл Кэбот, — повторил я. — Я пришел к вам с миром.
Четверо всадников обменялись между собой взглядами и по сигналу тачака удалились от меня ещё на несколько ярдов.
Я не мог понять, о чем они переговаривались, однако сумел уловить некоторый прогресс в наших отношениях.
Я оперся на свое копье, зевнул со всем возможным в данной ситуации равнодушием и отвел взгляд в сторону стада пасущихся босков.
Кровь бешеными толчками пульсировала у меня в висках. Я знал, что попробуй я пошевелиться, выкажи страх или попытайся бежать, я бы уже давно был мертв. Мне оставалось только сражаться. В этом случае я, вероятно, мог бы одержать победу, хотя надежды на это были весьма и весьма призрачны. Даже если бы мне удалось уложить хотя бы двух из окружавших меня всадников, двое оставшихся, несомненно, вытащили бы свои луки и тут же свели бы со мной счеты. Но, что ещё важнее, мне вовсе не хотелось входить в мир этих людей в качестве врага. Я очень хотел, как уже успел им сообщить, прийти к ним с миром.
Наконец тачак отделился от остальных трех воинов и на дюжину ярдов подвел свою каийлу ко мне.
— Ты чужой здесь, — сказал он, останавливаясь.
— Я пришел к народу фургонов с миром, — ответил я.
— На твоем щите нет герба или ещё какого-нибудь опознавательного знака, — заметил он. — Ты отверженный.
Я не ответил. Я с полным правом мог бы носить на своем щите герб города Ко-Ро-Ба, украшенный изображением Башен Утренней Зари, но не делал этого. Некогда, много лет тому назад, Ар и Ко-Ро-Ба объединенными усилиями прекратили опустошительные набеги собравшихся в единый союз народов фургонов, и воспоминания об этом поражении, сохранившиеся в многочисленных народных песнях и сказаниях, могли бы вызвать у гордых, честолюбивых кочевников совершенно не нужную мне реакцию.
Я, повторяю, вовсе не хотел входить в их мир как враг.
— Откуда ты? — потребовал тачак.
Этот вопрос я как воин Ко-Ро-Ба не мог оставить без ответа.
— Я из Ко-Ро-Ба, — признался я. — Ты, конечно, слышал об этом городе?
Лицо тачака напряглось, однако уже через минуту он заставил себя усмехнуться.
— Да, мне приходилось о нем слышать, — согласился он.
Я промолчал.
Он обернулся к своим сотоварищам.
— Это коробанец! — сообщил он.
Всадники беспокойно тронули поводья своих каийл, нетерпеливо перебиравших лапами, и обменялись возбужденными, малопонятными для меня репликами.
— В свое время мы заставили вас отступить, — напомнил я.
— Какое у тебя дело к народам фургонов? — поинтересовался тачак.
Я помедлил с ответом. Что я мог ему сказать? В данной ситуации мне оставалось только тянуть время и отделываться неопределенными ответами.
— Ты же видишь, у меня нет герба ни на щите, ни на тунике. — Словно говоря о само собой разумеющихся вещах, пожал я плечами.
Я стремился убедить его поверить тому, что я действительно разбойник, беглый, человек, объявленный вне закона.
Тачак откинул голову назад и расхохотался.
— Коробанец! И он убежал к народам фургонов! — От смеха слезы выступили у него из глаз. — Ну ты и глупец! — хохотал он не в силах остановиться.
— Давай сразимся, — предложил я.
Смех тачака мгновенно прекратился, уступив место гневу. Всадник резко натянул поводья, заставив свою каийлу привстать на задних лапах и сердито зарычать, поднимая вверх хищную морду.
— Я с удовольствием это сделаю, коробанский слин! — процедил он сквозь зубы. — Моли Царствующих Жрецов, чтобы копье упало в мою сторону!
Его слова показались мне странными, но я не подал виду, что не понял их значения.
Он развернул каийлу, пришпорил её, и животное в один-два прыжка внесло его в самую середину сгрудившихся воинов.
После этого ко мне направился кассар.
— Коробанец, — поинтересовался он, — разве ты не боишься наших копий?
— Боюсь, — признался я.
— Но что-то страха в тебе не видно, — заметил он.
Я пожал плечами.
— И несмотря на это, ты говоришь, что боишься, — задумчиво произнес он.
В его голосе чувствовалось смешанное с любопытством удивление.
Я отвернулся.
— Это говорит мне о твоей храбрости, — продолжал всадник.
Мы окинули друг друга оценивающими взглядами.
— Хоть ты и из этих, из горожан, — произнес он, вкладывая в свои слова всевозможное презрение, — из запертых в каменных стенах паразитов, ты не кажешься мне похожим на них слабаком, и я молю судьбу, чтобы копье упало в мою сторону.
С этими словами он направил каийлу к своим товарищам.
Они снова вполголоса посовещались, и через минуту ко мне подъехал воин из племени катайев — сильный, гордый человек, в глазах которого я прочел, что он никогда ещё не был выбит из седла в поединке и не поворачивался к неприятелю спиной.
Рука его сжимала желтый лук, но стрела ещё не была наложена на тугую тетиву.
— Где твои люди? — обратился он ко мне.
— Я пришел один, — ответил я.
Он привстал в стременах, подозрительно сощурив глаза.
— А зачем ты пришел сюда? Шпионить? — спросил он.
— Я не шпион, — ответил я.
— Тебя наняли тариане, — полуутвердительно заметил он.
— Нет, — покачал я головой.
— Ты чужеземец, — продолжал он.
— Я пришел с миром, — возразил я.
— А тебе известно, что народы фургонов убивают чужеземцев?
— Да, я слышал об этом.
— И это действительно так, — подытожил он и развернул свою каийлу к ожидающим его всадникам.
Последним ко мне подъехал воин из племени паравачей — с откинутым за плечи капюшоном, подбитым густым белым мехом, и бусами из драгоценных камней.
Приблизившись, он указал на свое сверкающее ожерелье.
— Красивое, правда? — поинтересовался он.
— Да, — согласился я.
— И стоит немало, — заверил он. — За него можно купить десять босков, или двадцать телег, наполненных расшитой золотом одеждой, или целую сотню рабынь из Тарии.
Я отвернулся.
— Разве ты не желаешь заполучить эти бесценные камни? — поинтересовался он.
— Нет, — ответил я с полным безразличием.
Лицо его исказилось от ярости.
— Но ты можешь его заполучить, — пообещал он.
— И что я должен сделать? — спросил я.
— Убить меня! — рассмеялся он.
Я пристально посмотрел ему в глаза.
— Эти камни, вероятнее всего, недорогие, — заметил я. — Какой-нибудь отполированный янтарь или обломки перламутровых раковин, а то и вовсе покрашенные стекляшки, подброшенные торговцами Ара несведущим в этих вещах кочевникам.
Воин-паравачи с трудом сдержал переполняющее его бешенство. Он сорвал с себя ожерелье и швырнул его к моим ногам.
— Ну, так проверь ценность этих камней сам! — прорычал он.
Я подцепил упавшее ожерелье наконечником своего копья и, подняв с земли, осмотрел сверкающие на солнце камни. Они переливались всеми цветами радуги — богатство, составившее бы целое состояние для целой сотни торговцев.
— Неплохие камни, — признался я, протягивая ему нитку бус на наконечнике своего копья.
Он сердито сорвал ожерелье с моего копья и набросил его на луку своего седла.
— Однако я из благородной касты воинов одного из благороднейших городов, — продолжал я. — А мы никогда не скрещиваем копья ради драгоценных побрякушек, даже имеющих такую стоимость, как эти.
Паравачи онемел от удивления.
— Но ты осмелился сделать попытку купить меня, словно я принадлежу к касте убийц или как будто я какой-нибудь вор, по ночам зарабатывающий себе на жизнь ударом кинжала исподтишка, — продолжал я, демонстрируя растущее во мне негодование. — Берегись, иначе я могу расценить твои слова как оскорбление!
Паравачи в своем подбитом белыми шкурами капюшоне, с ниткой дорогих бус, наброшенной на луку седла каийлы, замер как изваяние, не в силах пошевелиться от клокочущей в нем ярости. Наконец с налившимся кровью лицом он привстал в стременах и воздел руки к небу.
— О ты, Дух Небес! — воскликнул он сдавленным голосом. — Сделай так, чтобы копье упало в мою сторону! В мою!
Он рывком развернул свою каийлу и, бросив на меня взгляд пылающих яростью глаз, в одно мгновение оказался среди остальных наездников.
Пока я наблюдал за ними, тачак взял свое длинное, тонкое копье и воткнул его в землю острием вверх. Затем все четверо всадников медленно один за другим двинули своих каийл вокруг копья, держа правую руку наготове, чтобы схватить копье, когда оно начнет падать.
Порывы ветра, казалось, стали сильнее.
По-своему они, я знал, оказывают мне уважение, поскольку в достаточной степени оценили поступок человека, оставшегося стоять неподвижно под направленными ему в грудь копьями. Вот и теперь они бросали жребий, чтобы определить, кому из них выпадет вырвать у меня победу, напоить моей кровью свое оружие, лапы чьей каийлы разорвут мое упавшее на землю тело.
Я видел, как подрагивает древко копья в земле, сотрясающейся под топотом мощных лап кружащих вокруг него каийл. Скоро оно, конечно, упадет.
Я уже видел стада пасущихся босков совершенно отчетливо; мог различить даже отдельных животных, на кончиках рогов которых играли лучи двинувшегося к закату солнца. Тут и там среди тысяч мерно двигающихся животных мне попадались на глаза всадники, восседающие на быстрых, изящных каийлах.
Пыль, поднимаемая десятком тысяч копыт, словно шлейф, тянулась над бурым колышущимся морем спин животных и казалась шафраново-розовой в пронзающих её солнечных лучах.
Копье ещё не упало.
Скоро животных поплотнее сгонят друг к другу и свяжут на ночь, составляя их в одну сплошную стену, которая надежно укроет спрятанные под её защитой повозки с людьми. Поговаривают, что количество и животных, собранных в бесчисленные стада, и повозок, следующих за ними по бескрайним степям, настолько велико, что не поддается учету, но это, конечно, ошибочное мнение, и убары народов фургонов отлично знают каждого из своих людей, как, впрочем, и количество клейменых животных в каждом из своих действительно громадных стад. Стада эти распадаются на ряд относительно небольших гуртов, за которыми присматривают постоянно находящиеся при них погонщики. Мычание, издаваемое стадом, столь мощно, что напоминает скорее рев урагана, захлестнувшего землю. Теперь я уже начал ощущать запах, распространяемый стадами животных, насыщенный сложной смесью ароматов молока и травы, мускуса и пота, выделяемого тысячами и тысячами разогретых на солнце спин. Величие этой безбрежной живой массы, её безграничная железная мощь и сила поразили мое воображение; во всем этом, и прежде всего во всепроникающем аромате словно заключалась сама жизнь с её сконцентрированными на этом относительно небольшом клочке земли звуками и всевозможными проявлениями, начиная от дыхания, рева и сопения, способности видеть, слышать, поглощать и переваривать пищу до вещей несравненно более сложных, вбирающих в себя такие понятия, как инстинктивное стремление к единению, порождающему само понятие живой природы. Именно в эти мгновения я впервые ощутил, что должен означать боск для кочевников народов фургонов.
— Ха! — услышал я ликующий возглас и, обернувшись, увидел, как черное древко копья покачнулось, начало падать и его тут же подхватила рука находящегося рядом тачакского воина.
Глава 4. ИТОГ ИГРЫ С КОПЬЕМ
Воин-тачак скользнул рукой по древку, победоносно вскинул копье и вонзил шпоры в бока своего скакуна. Каийла рванулась ко мне, и в тот же момент, пригнувшись в седле, почти сливаясь с животным так, словно они сейчас составляли единое целое, всадник направил на меня копье. Я не хотел его убивать.
Скользнув по семислойному горианскому щиту, нацеленное мне в голову длинное, тонкое острие лишь высекло сноп искр из прочного медного обода.
Скользнув по семислойному горианскому щиту, нацеленное мне в голову длинное, тонкое острие лишь высекло сноп искр из прочного медного обода.