Страница:
— Ты хорошо бежала, — сказал он ей.
Она закрыла глаза, почти теряя сознание от облегчения. Она будет жить.
Тачакский воин разрезал ремни, и Тука, ужасно довольная тем, что освободилась из круга, прыгнула и стремглав побежала к своему господину. Через несколько секунд, задыхающаяся, вспотевшая, она уже закутывалась в меха. Следующая гибкая кассарская рабыня вступила в круг, и Камчак освободил свое бола. Мне показалось, что она бежала великолепно, но Камчак быстро и с удивительным искусством пленил её. К моему неудовольствию, когда он галопом возвращался к кругу из бича, рабыня ухитрилась вонзить зубы в шею каийлы, заставив её подняться на дыбы, шипя и визжа, затем попробовать добраться до неё зубами. Через некоторое время Камчаку удалось оторвать девушку от шеи животного и убрать щелкающие челюсти каийлы от её ног и вернуться в круг. На это ему потребовалось тридцать пять ударов. Он проиграл. Когда девушку освободили, ноги её кровоточили, но она сияла от удовольствия.
— Славно, — сказал Альбрехт, её господин, сопроводив слова улыбкой, — для тарианской рабыни.
Девушка улыбалась, потупив взор. Это была храбрая девушка. Я восхищался ею. Ясно было видно, что она привязана к Альбрехту чем-то большим, чем цепь раба.
По жесту Камчака Элизабет Кардуэл вступила в круг. Теперь она была испугана. Она, впрочем как и я, предполагала, что Камчак победит Конрада. Если бы это было так и если бы даже Альбрехт нанес мне поражение, что было весьма вероятно, очки были бы равны. Теперь, если я проиграю, она станет кассарской рабыней. Альбрехт усмехался, слегка помахивая бола — не раскручивая пока, но покачивая слегка, как маятник, рядом со стременем каийлы. Он взглянул на Элизабет.
— Беги, — сказал он. Босоногая Элизабет рванулась к черному копью. По-видимому, она наблюдала за бегом Туки и кассарской девушки, пытаясь научиться их манере, но, разумеется, она была совершенно неопытна в этом грубом спорте кочевников. Так, например, она не училась считать удары сердца каийлы, тогда как другие девушки под руководством своих господ тренировались, пока не вырабатывали у себя хорошее чувство времени. Некоторые рабыни народов фургонов, хоть это звучит невероятно, до совершенства были выучены искусству избегания бола, и такими девушками их хозяева очень дорожили и использовали в состязаниях. Одной из лучших у степняков, как я слышал, была кассарская рабыня, быстрая тарианка по имени Дина. Она участвовала в забегах более двухсот раз. Почти всегда она ухитрялась задержать свое возвращение в круг и сорок раз — невероятный успех — ей удалось достигнуть копья.
На счет пятнадцать Альбрехт с поющим бола с невероятной скоростью молча рванулся за бегущей Элизабет Кардуэл. То ли она неправильно рассчитала время или быстроту всадника, но когда она обернулась, он был уже рядом с ней. Она вскрикнула, когда бола ударило её, мгновенно связав ноги и бросив её на землю. Казалось, прошло не больше чем пять или шесть ударов сердца, а Элизабет с запястьями, грубо привязанными к лодыжкам, была брошена на траву у ног судьи.
— Двадцать пять, — провозгласил судья.
В толпе раздался одобрительный шум, хотя и состояла она в основном из тачаков, зрители были восхищены великолепным представлением.
Плачущая Элизабет дергалась и хваталась за ремни, удерживающие её, оставаясь совершенно беспомощной.
Судья проверил ремни.
— Связана надежно, — сказал он.
Элизабет застонала.
— Радуйся, маленькая дикарка, — сказал Альбрехт, — сегодня ночью в шелках удовольствия ты будешь танцевать танец цепей для кассарских воинов.
Девушка отвернулась, вздрогнув. Она страдальчески вскрикнула.
— Тихо, — сказал Камчак.
Элизабет затихла и, борясь с слезами, молча лежала, ожидая, когда её освободят.
Я срезал ремни с её запястий и лодыжек.
— Я старалась, — сказала она мне со слезами на глазах, — я старалась.
— Некоторые девушки, — сказал я ей, — бегали от бола более чем сотни раз. Они специально тренировались.
— Сдаешься? — спросил Камчака Конрад.
— Нет, — сказал Камчак, — ещё мой второй всадник должен участвовать.
— Он даже не из народов фургонов, — сказал Конрад.
— Все равно он будет участвовать.
— Он не сделает это быстрее чем за двадцать пять ударов.
Камчак пожал плечами. Я знал, что двадцать пять было замечательным временем. Альбрехт был великолепным наездником и опытным в этом спорте, хотя на этот раз его жертвой была только всего-навсего нетренированная рабыня, девушка, ни разу до того не бегавшая от бола.
— В круг, — сказал Альбрехт другой кассарской девушке.
Она была прекрасна.
Она быстро вошла в круг, глубоко дыша, высоко держа голову.
Она выглядела умной.
У неё были черные волосы.
Я заметил, что её лодыжки были чуть мощнее, чем признано желательным для рабыни. Они, должно быть, много раз выдерживали тяжесть её тела в быстрых поворотах и прыжках. Я пожалел, что не видел, как она бегает, потому что большинство девушек имеют свою манеру бега; если ты её уже видел несколько раз, скорость и уловки можно предвидеть. До того, как она вошла в круг, я видел, как она разминалась неподалеку — она немного пробежалась, расслабляя ноги, ускоряя кровь.
Я понял, что она опытная соперница.
— Если ты выиграешь для нас, — сказал ей Альбрехт, улыбаясь с седла каийлы, — этой ночью тебе дадут серебряный браслет и пять ярдов алого шелка.
— Я выиграю для тебя, господин.
Мне показалось, что она была чуть высокомерна для рабыни.
Альбрехт оглянулся на меня.
— Эта рабыня, — сказал он, — ни разу не была пленена ранее чем за тридцать два удара.
Я заметил, как что-то дрогнуло в глазах Камчака, казавшегося безучастным.
— Она великолепная бегунья, — сказал он только.
Девушка рассмеялась.
Она посмотрела на меня с презрением, хотя и был на ней надет тарианский ошейник, хотя и носила она кольцо в носу, хотя и была она клейменая рабыня, одетая в кейджер.
— Пари, — сказала она, — что я добегу до копья.
Это разозлило меня. Более того, я не мог не заметить, что хотя она была рабыней, а я свободным человеком, она не обратилась ко мне, как того требовал обычай, как к господину. Мне было безразлично это обращение, но оскорбление меня задело. Наглая девка.
— Пари, что нет, — сказал я.
— Твои ставки!
— А твои?
Она рассмеялась.
— Если я выиграю, ты отдашь мне бола, а я подарю его моему господину.
— Согласен, — сказал я. — А если выиграю я?
— Не выиграешь!
— Но если?
— Тогда я отдам тебе золотое кольцо и серебряную чашу.
— Почему это рабыня имеет такие богатства?
Она вздернула голову, не соблаговолив ответить.
— Я дарил ей несколько таких штучек, — сказал Альбрехт.
Теперь я мог ручаться, что девушка, стоящая передо мной, не была обычной рабыней и существовала очень веская причина, почему ей позволено было иметь такие вещи.
— Я не хочу твое золотое кольцо и серебряную чашу, — сказал я.
— Что же тогда ты хочешь? — спросила она.
— Если я выиграю, я возьму в награду поцелуй наглой рабыни.
— Мерзкий слин! — крикнула она, и глаза её вспыхнули.
Конрад и Альбрехт рассмеялись. Альбрехт сказал девушке:
— Это разрешено.
— Ну хорошо, тарларион, твое бола против поцелуя. — Ее плечи дрожали от возбуждения. — Я покажу тебе, как может бегать кассарская девушка!
— Ты много о себе думаешь, — ответил я, — ты не кассарская девушка, а всего-навсего рабыня кассаров.
Ее кулаки сжались. В бешенстве она оглянулась на Альбрехта и Конрада.
— Я побегу, как никогда ещё не бегала! — крикнула она.
Альбрехт сказал про эту девушку, будто бы она ни разу не была пленена ранее чем за тридцать два удара.
— Что ж, — сказал я Альбрехту, — тебе, похоже, повезло с рабыней.
— Да, — сказал он, — это правда. Может, ты слышал о ней? Это Дина из Тарии.
Конрад и Альбрехт стукнули по своим седлам и громко захохотали. Камчак тоже рассмеялся, да так, что слезы побежали по бороздам шрамов на его лице.
Он ткнул пальцем в Конрада:
— Хитрый кассар, — рассмеялся он, — это была шутка.
Даже я улыбнулся. Это тачаков называли хитрыми. Впрочем, хоть это и был хороший повод для того, чтобы посмеяться, но для народов фургонов, даже для Камчака, я же не был готов смотреть на происходящее с таким юмором. Возможно, шутка была и хороша, но я был не в том состоянии, чтобы воспринять её. Как умно Конрад изобразил подтрунивание над Альбрехтом, когда ставил двух девушек против одной. Мы ничего не знали о том, что одной из этих девушек являлась Дина из Тарии, а она, разумеется, будет бежать не для искусного Камчака, а для его приятеля, неуклюжего Тэрла, который даже не из народов фургонов и является полным новичком в управлении каийлой и бола. Возможно даже, Конрад и Альбрехт задумали это заранее. Вне всякого сомнения! Что они могут проиграть? Ничего! Все, на что можно было надеяться, — это на то, что Камчак победит Конрада. Но он не победил. Великолепная миниатюрная тарианка, укусив шею каийлы с риском для собственной жизни, обеспечила это. Альбрехт и Конрад пришли с простой идеей покрасоваться перед тачаками и заодно выиграть девушку или двух; разумеется, Элизабет Кардуэл была только одной из девушек, находившихся у нас.
Даже тарианская девушка Дина, возможно лучшая рабыня в этом спорте, смеялась, повиснув на стремени Альбрехта и глядя на него снизу вверх. Я заметил, что его каийла находилась в пространстве, обнесенном бичом; ноги девушки не касались земли. Она прижималась щекой к отороченным мехом сапогам Альбрехта.
— Беги, — сказал я.
Она гневно оглянулась, и Камчак рассмеялся.
— Беги, глупенькая, — скомандовал Конрад.
Девушка отпустила стремена, и её ноги коснулись земли. Она на мгновение потеряла равновесие, но потом оттолкнулась и устремилась из круга. Она, безусловно, давала мне фору.
Я снял путы с пояса и зажал их зубами.
Начал раскручивать бола.
К моему удивлению, пока я это делал, не отрывая глаз от девушки, она, находясь всего-навсего в пятидесяти ярдах от стартового круга, сменила свой прямой бег на зигзагообразный, впрочем все время продвигаясь к копью. Это озадачило меня. Несомненно, она считала правильно. Дина из Тарии не могла ошибаться. Судья отсчитывал вслух её время, я наблюдал схему её бега: два броска влево, затем длинная пробежка вправо для того, чтобы выровнять направление, два влево — вправо, два влево — вправо.
— Пятнадцать! — выкрикнул судья, и я рванулся на каийле из круга.
Я скакал на полной скорости и не потерял ни удара сердца. Даже если бы, по счастью, мне удалось достигнуть времени Альбрехта, Элизабет все равно будет принадлежать кассарам, поскольку Конрад имел явное преимущество перед Камчаком. Разумеется, было опасно приближаться к бегущей девушке на полном скаку, потому что если она попробует резко увильнуть в сторону, то придется притормозить каийлу и развернуть её. Но я мог рассчитать бег Дины: два раза влево, один раз вправо, поэтому я направил каийлу на полной скорости к точке, которая казалась обязательной точкой встречи между Диной и бола. Я был удивлен простотой её схемы и даже поражен, как могло случиться, что такая девушка, которую никак не могли поймать менее чем за тридцать два удара, сорок раз достигала копья.
Я уже собирался освободить бола в следующий удар сердца каийлы, когда девушка предприняла свой очередной рывок налево.
Я вспомнил её самоуверенность, презрение, с которым она смотрела на меня. Ее искусство, должно быть, отточено, а чувство времени просто великолепно.
Рискуя всем, я освободил бола, бросив его не влево, куда она рванулась, но направо, и был точен в своем расчете. Я услышал испуганный крик, когда кожаные ремни опутали её бедра, икры и лодыжки, в мгновение связав их. С трудом снизив скорость, я пролетел мимо девушки, развернул каийлу и сразу же пустил её в полный галоп назад. Я увидел великое удивление на лице Дины. Руки её ещё были свободны, она все ещё инстинктивно пыталась сохранить равновесие… В следующее мгновение она упала в траву, подъехав, я схватил девушку за волосы и бросил в седло. Вряд ли она понимала, почему это так быстро случилось, когда обнаружила себя моей пленницей.
Каийла уже набрала полную скорость, а Дина висела на луке седла. Моя каийла влетела в круг, и я как раз закончил узлы на путах. Я бросил Дину к ногам судьи.
— Время?! — крикнул Камчак.
Судья испуганно вздрогнул, будто не мог поверить собственным глазам. Он отнял ладонь от бока стоящей каийлы.
— Семнадцать, — прошептал он.
Толпа молчала, затем внезапно, как будто ударил гром, она начала кричать и аплодировать.
Камчак хлопал по плечам Конрада и Альбрехта, выглядевших весьма пораженными.
Я посмотрел вниз на Дину из Тарии. Гневно глядя на меня, она стала дергаться, извиваться в путах, переворачиваясь на траве.
Судья дал ей возможность заниматься этим несколько минут, затем изучил путы.
— Девка связана надежно, — сказал он.
Толпа ответила взрывом криков и аплодисментов: она состояла в основном из тачаков, которые были крайне довольны увиденным, однако я заметил, что даже немногочисленные кассары и паравачи были едины в своих восторгах.
Элизабет Кардуэл подпрыгивала, хлопала в ладоши.
Я посмотрел опять на Дину, лежащую у моих ног, прекратившую борьбу.
Я распутал бола с её ног.
Кайвой я разрезал ремни на её лодыжках, и она встала на ноги.
Она повернулась лицом ко мне, одетая в кейджер, со все ещё связанными за спиной запястьями.
Я прикреплял бола обратно к седлу.
— Кажется, бола-то я сохранил, — сказал я.
Она попыталась освободить запястья, но не смогла, разумеется, сделать это.
Затем я взял Дину из Тарии за плечи и некоторое время с удовольствием наслаждался своим выигрышем. Поскольку она досадила мне, состоявшийся поцелуй был поцелуем господина и рабыни; впрочем, я был терпелив, и поэтому одного поцелуя было недостаточно. Я не удовлетворился, пока вопреки желаниям Дины не почувствовал, что девушка под моими руками поняла, что я победил.
— Хозяин, — сказала она, её глаза заблестели.
Она слишком устала, чтобы бороться с ремнями на запястьях.
Со смачным шлепком я прогнал её к Альбрехту, который сердито кончиком копья срезал ей путы.
Камчак и Конрад захохотали. И вместе с ними многие в толпе. Впрочем, к моему удивлению, Элизабет Кардуэл казалась разъяренной. Она надевала свои меха. Когда я взглянул на нее, она сердито отвернулась.
Я не понял, какая муха её укусила.
Разве я её не спас? Разве не были очки между Камчаком и мной, Конрадом и Альбрехтом теперь равны? Разве не была Элизабет к концу состязания в безопасности?
— Счет ничейный, — сказал Камчак, — состязание закончено. Победителя нет.
— Согласен, — сказал Конрад.
— Нет, — сказал Альбрехт.
Все посмотрели на него.
— Пика и тоспит, — сказал он.
— Состязание закончилось, — сказал я.
— Выигрыша не было, — запротестовал Альбрехт.
— Это правда, — сказал Камчак.
— Победитель должен быть, — сказал Альбрехт.
— Я на сегодня наездился, — сказал Камчак.
— Я тоже, — сказал Конрад. — Пошли вернемся к нашим фургонам.
Альбрехт указал копьем на меня.
— Я вызываю тебя, — сказал он. — Копье и тоспит.
— Мы закончили с этим, — сказал я.
— Живая ветвь! — выкрикнул Альбрехт.
Камчак втянул воздух.
Некоторые из толпы начали кричать:
— Живая ветвь!
Я оглянулся на Камчака. В его глазах я прочитал, что вызов должен быть принят. В этих делах я должен быть тачаком.
За исключением вооруженной схватки копье и тоспит с живой ветвью — наиболее опасный спорт народов фургонов.
В этом состязании для мужчины стоит его собственная рабыня. Это почти то же самое состязание, что и поддевание тоспита с ветви, за исключением того, что фрукт держит во рту девушка, которую могут убить, если всадник промахнется или она испугается и дернется.
Не нужно говорить, что много рабынь пострадало в этом жестоком спорте.
— Я не хочу стоять для него! — вскричала Элизабет Кардуэл.
— Встань для него, рабыня! — рявкнул Камчак.
Элизабет Кардуэл, осторожно зажав тоспит в зубах, повернулась боком и заняла позицию.
Почему-то она не производила впечатления испуганной, скорее разозленной.
Я думал, она будет дрожать от страха. Но она стояла как скала, и когда я проскакал мимо нее, на кончик моего копья был наколот тоспит.
Девушка, укусившая шею каийлы, та, чья нога была порвана зубами животного, стояла для Альбрехта. С почти издевательской легкостью он проскакал мимо нее, подхватив тоспит из её рта на острие копья.
— Три очка каждому, — провозгласил судья.
— Мы закончили, — сказал я Альбрехту. — Ничья.
— Нет. Победителя нет.
Он гордо выпрямился на гарцующей каийле.
— Победитель будет! — крикнул он. — Лицом к копью!
— Я не поскачу, — сказал я.
— Тогда я провозглашу свою победу и женщина будет моей! — выкрикнул Альбрехт.
— Если ты не поедешь, — сказал судья, — победа будет за ним.
Я должен был скакать.
Элизабет неподвижно встала в тридцати ярдах лицом ко мне.
Это было самым трудным в состязаниях на копьях. Невероятно легкий удар, наносящийся оружием, свободно скользящим в расслабленной, свободно сжимающей древко руке, должен позволить острию подцепить тоспит изо рта девушки, и в случае удачи воин может быстро и плавно отдернуть копье назад, скользнув острием чуть слева от живой ветви. Выполненный хорошо — это великолепный, аккуратный удар. В случае же малейшей неточности девушка может быть ранена или убита.
Элизабет стояла лицом ко мне, и вид у неё был не испуганным, а скорее вызывающим. Она даже стиснула кулаки.
Я очень надеялся, что не пораню её.
В предыдущем состязании я старался держать копье чуть левее, так что если удар был бы неточным, острие просто пронеслось бы мимо тоспита, не задев его, но теперь, когда Элизабет стояла ко мне лицом, я должен был ударить в самый центр фрукта, и никак иначе.
Каийла бежала быстро и ровно. Когда я миновал Элизабет, унося тоспит на острие копья, толпа одобрительно зашумела.
Воины восхищенно гремели копьями о лакированные щиты, мужчины кричали что-то восторженное, женщины-свободные и рабыни приветствовали меня звонкими возгласами.
Остановив скакуна, я обернулся, ожидая увидеть Элизабет побледневшей, едва ли не теряющей сознание. Она, похоже, не собиралась этого делать.
Кассар Альбрехт в гневе опустил копье и устремился к своей рабыне. В мгновение ока он миновал ее тоспит на кончике копья. Девушка безмятежно улыбалась.
Толпа приветствовала Альбрехта.
Затем, когда все немного попритихли, судья протянул руку к копью кассара и тот без удовольствия передал ему оружие для осмотра.
— На острие кровь, — сурово сказал судья.
— Я не коснулся ее! — крикнул Альбрехт.
— Я не задета! — вторя ему, выкрикнула девушка.
Судья продемонстрировал оружие. На кончике острия, как и на желтовато-белой кожуре фрукта, были явно видны следы крови.
— Открой рот, рабыня, — приказал судья.
Девушка замотала головой.
— Сделай это, — сказал Альбрехт.
Она открыла рот, и судья, грубо разведя ей челюсти, заглянул вовнутрь. Во рту была кровь. Девушка предпочитала глотать её, ничем не выдавая ранения.
Она показалась мне бесстрашной, бравой девушкой.
Правда, когда я внезапно понял, что теперь она и Дина из Тарии принадлежат Камчаку и мне, я испытал что-то вроде шока.
Обе девушки, опустив головы и подняв скрещенные руки, преклонили перед нами колени. Элизабет Кардуэл сердито посмотрела на них. Камчак, посмеиваясь, соскочил с каийлы и, быстро связав им запястья, надел на шею каждой по кожаному ремню, привязав свободные концы к луке своего седла. Связанные таким образом, девушки продолжали стоять на коленях у лап его каийлы. Дина из Тарии бросила на меня беглый взгляд, в котором я успел прочесть робкое признание того, что я теперь её господин.
— Я не знала, что нам нужны все эти рабыни, — промолвила Элизабет.
— Молчи, — цыкнул на неё Камчак, — или получишь клеймо.
Но, похоже, по каким-то одной ей известным причинам Элизабет Кардуэл смотрела волком скорее на меня, чем на Камчака. Она откинула голову и дернула ею так, что волосы подпрыгнули у неё на плечах.
Затем по каким-то не вполне понятным мне самому причинам я вытащил путы, связал ей запястья, как Камчак сделал это с другими девушками, и надел ремень на её шею, привязав его к луке седла.
Возможно, я таким образом хотел напомнить ей о том, что она тоже была рабыней.
— Сегодня, маленькая дикарка, — добавил Камчак, подмигивая ей, — будешь спать скованная, под фургоном.
Элизабет чуть не задохнулась от возмущения. После этого мы с Камчаком развернули наших каийл и направились обратно к фургонам, таща за собой привязанных к седлам девиц.
— Подходит время, — сказал Камчак, — завтра стада двинутся к Тарии.
Я кивнул. Зимовка кончилась. Начиналась третья фаза года — Возвращение к Тарии. Теперь я мог надеяться получить ответы на все мучившие меня столь долгое время вопросы: к примеру, разрешить загадку ошейника с посланием, разобраться с тайной, окружавшей его появление на Горе, а также наконец, поскольку мне не удалось ничего обнаружить среди фургонов, найти хоть какую-нибудь зацепку, путеводную нить, способную привести меня к разгадке местонахождения или дальнейшей судьбы золотистой сферы, которая является или являлась последним яйцом Царствующих Жрецов.
— Я возьму тебя с собой в Тарию, — сказал Камчак.
— Хорошо, — ответил я.
Мне понравилась Зимовка. Но теперь она закончилась. С приходом весны боски двинулись на юг, за ними последовали фургоны, а с ними и я.
Глава 9. АФРИЗ ИЗ ТАРИИ
Она закрыла глаза, почти теряя сознание от облегчения. Она будет жить.
Тачакский воин разрезал ремни, и Тука, ужасно довольная тем, что освободилась из круга, прыгнула и стремглав побежала к своему господину. Через несколько секунд, задыхающаяся, вспотевшая, она уже закутывалась в меха. Следующая гибкая кассарская рабыня вступила в круг, и Камчак освободил свое бола. Мне показалось, что она бежала великолепно, но Камчак быстро и с удивительным искусством пленил её. К моему неудовольствию, когда он галопом возвращался к кругу из бича, рабыня ухитрилась вонзить зубы в шею каийлы, заставив её подняться на дыбы, шипя и визжа, затем попробовать добраться до неё зубами. Через некоторое время Камчаку удалось оторвать девушку от шеи животного и убрать щелкающие челюсти каийлы от её ног и вернуться в круг. На это ему потребовалось тридцать пять ударов. Он проиграл. Когда девушку освободили, ноги её кровоточили, но она сияла от удовольствия.
— Славно, — сказал Альбрехт, её господин, сопроводив слова улыбкой, — для тарианской рабыни.
Девушка улыбалась, потупив взор. Это была храбрая девушка. Я восхищался ею. Ясно было видно, что она привязана к Альбрехту чем-то большим, чем цепь раба.
По жесту Камчака Элизабет Кардуэл вступила в круг. Теперь она была испугана. Она, впрочем как и я, предполагала, что Камчак победит Конрада. Если бы это было так и если бы даже Альбрехт нанес мне поражение, что было весьма вероятно, очки были бы равны. Теперь, если я проиграю, она станет кассарской рабыней. Альбрехт усмехался, слегка помахивая бола — не раскручивая пока, но покачивая слегка, как маятник, рядом со стременем каийлы. Он взглянул на Элизабет.
— Беги, — сказал он. Босоногая Элизабет рванулась к черному копью. По-видимому, она наблюдала за бегом Туки и кассарской девушки, пытаясь научиться их манере, но, разумеется, она была совершенно неопытна в этом грубом спорте кочевников. Так, например, она не училась считать удары сердца каийлы, тогда как другие девушки под руководством своих господ тренировались, пока не вырабатывали у себя хорошее чувство времени. Некоторые рабыни народов фургонов, хоть это звучит невероятно, до совершенства были выучены искусству избегания бола, и такими девушками их хозяева очень дорожили и использовали в состязаниях. Одной из лучших у степняков, как я слышал, была кассарская рабыня, быстрая тарианка по имени Дина. Она участвовала в забегах более двухсот раз. Почти всегда она ухитрялась задержать свое возвращение в круг и сорок раз — невероятный успех — ей удалось достигнуть копья.
На счет пятнадцать Альбрехт с поющим бола с невероятной скоростью молча рванулся за бегущей Элизабет Кардуэл. То ли она неправильно рассчитала время или быстроту всадника, но когда она обернулась, он был уже рядом с ней. Она вскрикнула, когда бола ударило её, мгновенно связав ноги и бросив её на землю. Казалось, прошло не больше чем пять или шесть ударов сердца, а Элизабет с запястьями, грубо привязанными к лодыжкам, была брошена на траву у ног судьи.
— Двадцать пять, — провозгласил судья.
В толпе раздался одобрительный шум, хотя и состояла она в основном из тачаков, зрители были восхищены великолепным представлением.
Плачущая Элизабет дергалась и хваталась за ремни, удерживающие её, оставаясь совершенно беспомощной.
Судья проверил ремни.
— Связана надежно, — сказал он.
Элизабет застонала.
— Радуйся, маленькая дикарка, — сказал Альбрехт, — сегодня ночью в шелках удовольствия ты будешь танцевать танец цепей для кассарских воинов.
Девушка отвернулась, вздрогнув. Она страдальчески вскрикнула.
— Тихо, — сказал Камчак.
Элизабет затихла и, борясь с слезами, молча лежала, ожидая, когда её освободят.
Я срезал ремни с её запястий и лодыжек.
— Я старалась, — сказала она мне со слезами на глазах, — я старалась.
— Некоторые девушки, — сказал я ей, — бегали от бола более чем сотни раз. Они специально тренировались.
— Сдаешься? — спросил Камчака Конрад.
— Нет, — сказал Камчак, — ещё мой второй всадник должен участвовать.
— Он даже не из народов фургонов, — сказал Конрад.
— Все равно он будет участвовать.
— Он не сделает это быстрее чем за двадцать пять ударов.
Камчак пожал плечами. Я знал, что двадцать пять было замечательным временем. Альбрехт был великолепным наездником и опытным в этом спорте, хотя на этот раз его жертвой была только всего-навсего нетренированная рабыня, девушка, ни разу до того не бегавшая от бола.
— В круг, — сказал Альбрехт другой кассарской девушке.
Она была прекрасна.
Она быстро вошла в круг, глубоко дыша, высоко держа голову.
Она выглядела умной.
У неё были черные волосы.
Я заметил, что её лодыжки были чуть мощнее, чем признано желательным для рабыни. Они, должно быть, много раз выдерживали тяжесть её тела в быстрых поворотах и прыжках. Я пожалел, что не видел, как она бегает, потому что большинство девушек имеют свою манеру бега; если ты её уже видел несколько раз, скорость и уловки можно предвидеть. До того, как она вошла в круг, я видел, как она разминалась неподалеку — она немного пробежалась, расслабляя ноги, ускоряя кровь.
Я понял, что она опытная соперница.
— Если ты выиграешь для нас, — сказал ей Альбрехт, улыбаясь с седла каийлы, — этой ночью тебе дадут серебряный браслет и пять ярдов алого шелка.
— Я выиграю для тебя, господин.
Мне показалось, что она была чуть высокомерна для рабыни.
Альбрехт оглянулся на меня.
— Эта рабыня, — сказал он, — ни разу не была пленена ранее чем за тридцать два удара.
Я заметил, как что-то дрогнуло в глазах Камчака, казавшегося безучастным.
— Она великолепная бегунья, — сказал он только.
Девушка рассмеялась.
Она посмотрела на меня с презрением, хотя и был на ней надет тарианский ошейник, хотя и носила она кольцо в носу, хотя и была она клейменая рабыня, одетая в кейджер.
— Пари, — сказала она, — что я добегу до копья.
Это разозлило меня. Более того, я не мог не заметить, что хотя она была рабыней, а я свободным человеком, она не обратилась ко мне, как того требовал обычай, как к господину. Мне было безразлично это обращение, но оскорбление меня задело. Наглая девка.
— Пари, что нет, — сказал я.
— Твои ставки!
— А твои?
Она рассмеялась.
— Если я выиграю, ты отдашь мне бола, а я подарю его моему господину.
— Согласен, — сказал я. — А если выиграю я?
— Не выиграешь!
— Но если?
— Тогда я отдам тебе золотое кольцо и серебряную чашу.
— Почему это рабыня имеет такие богатства?
Она вздернула голову, не соблаговолив ответить.
— Я дарил ей несколько таких штучек, — сказал Альбрехт.
Теперь я мог ручаться, что девушка, стоящая передо мной, не была обычной рабыней и существовала очень веская причина, почему ей позволено было иметь такие вещи.
— Я не хочу твое золотое кольцо и серебряную чашу, — сказал я.
— Что же тогда ты хочешь? — спросила она.
— Если я выиграю, я возьму в награду поцелуй наглой рабыни.
— Мерзкий слин! — крикнула она, и глаза её вспыхнули.
Конрад и Альбрехт рассмеялись. Альбрехт сказал девушке:
— Это разрешено.
— Ну хорошо, тарларион, твое бола против поцелуя. — Ее плечи дрожали от возбуждения. — Я покажу тебе, как может бегать кассарская девушка!
— Ты много о себе думаешь, — ответил я, — ты не кассарская девушка, а всего-навсего рабыня кассаров.
Ее кулаки сжались. В бешенстве она оглянулась на Альбрехта и Конрада.
— Я побегу, как никогда ещё не бегала! — крикнула она.
Альбрехт сказал про эту девушку, будто бы она ни разу не была пленена ранее чем за тридцать два удара.
— Что ж, — сказал я Альбрехту, — тебе, похоже, повезло с рабыней.
— Да, — сказал он, — это правда. Может, ты слышал о ней? Это Дина из Тарии.
Конрад и Альбрехт стукнули по своим седлам и громко захохотали. Камчак тоже рассмеялся, да так, что слезы побежали по бороздам шрамов на его лице.
Он ткнул пальцем в Конрада:
— Хитрый кассар, — рассмеялся он, — это была шутка.
Даже я улыбнулся. Это тачаков называли хитрыми. Впрочем, хоть это и был хороший повод для того, чтобы посмеяться, но для народов фургонов, даже для Камчака, я же не был готов смотреть на происходящее с таким юмором. Возможно, шутка была и хороша, но я был не в том состоянии, чтобы воспринять её. Как умно Конрад изобразил подтрунивание над Альбрехтом, когда ставил двух девушек против одной. Мы ничего не знали о том, что одной из этих девушек являлась Дина из Тарии, а она, разумеется, будет бежать не для искусного Камчака, а для его приятеля, неуклюжего Тэрла, который даже не из народов фургонов и является полным новичком в управлении каийлой и бола. Возможно даже, Конрад и Альбрехт задумали это заранее. Вне всякого сомнения! Что они могут проиграть? Ничего! Все, на что можно было надеяться, — это на то, что Камчак победит Конрада. Но он не победил. Великолепная миниатюрная тарианка, укусив шею каийлы с риском для собственной жизни, обеспечила это. Альбрехт и Конрад пришли с простой идеей покрасоваться перед тачаками и заодно выиграть девушку или двух; разумеется, Элизабет Кардуэл была только одной из девушек, находившихся у нас.
Даже тарианская девушка Дина, возможно лучшая рабыня в этом спорте, смеялась, повиснув на стремени Альбрехта и глядя на него снизу вверх. Я заметил, что его каийла находилась в пространстве, обнесенном бичом; ноги девушки не касались земли. Она прижималась щекой к отороченным мехом сапогам Альбрехта.
— Беги, — сказал я.
Она гневно оглянулась, и Камчак рассмеялся.
— Беги, глупенькая, — скомандовал Конрад.
Девушка отпустила стремена, и её ноги коснулись земли. Она на мгновение потеряла равновесие, но потом оттолкнулась и устремилась из круга. Она, безусловно, давала мне фору.
Я снял путы с пояса и зажал их зубами.
Начал раскручивать бола.
К моему удивлению, пока я это делал, не отрывая глаз от девушки, она, находясь всего-навсего в пятидесяти ярдах от стартового круга, сменила свой прямой бег на зигзагообразный, впрочем все время продвигаясь к копью. Это озадачило меня. Несомненно, она считала правильно. Дина из Тарии не могла ошибаться. Судья отсчитывал вслух её время, я наблюдал схему её бега: два броска влево, затем длинная пробежка вправо для того, чтобы выровнять направление, два влево — вправо, два влево — вправо.
— Пятнадцать! — выкрикнул судья, и я рванулся на каийле из круга.
Я скакал на полной скорости и не потерял ни удара сердца. Даже если бы, по счастью, мне удалось достигнуть времени Альбрехта, Элизабет все равно будет принадлежать кассарам, поскольку Конрад имел явное преимущество перед Камчаком. Разумеется, было опасно приближаться к бегущей девушке на полном скаку, потому что если она попробует резко увильнуть в сторону, то придется притормозить каийлу и развернуть её. Но я мог рассчитать бег Дины: два раза влево, один раз вправо, поэтому я направил каийлу на полной скорости к точке, которая казалась обязательной точкой встречи между Диной и бола. Я был удивлен простотой её схемы и даже поражен, как могло случиться, что такая девушка, которую никак не могли поймать менее чем за тридцать два удара, сорок раз достигала копья.
Я уже собирался освободить бола в следующий удар сердца каийлы, когда девушка предприняла свой очередной рывок налево.
Я вспомнил её самоуверенность, презрение, с которым она смотрела на меня. Ее искусство, должно быть, отточено, а чувство времени просто великолепно.
Рискуя всем, я освободил бола, бросив его не влево, куда она рванулась, но направо, и был точен в своем расчете. Я услышал испуганный крик, когда кожаные ремни опутали её бедра, икры и лодыжки, в мгновение связав их. С трудом снизив скорость, я пролетел мимо девушки, развернул каийлу и сразу же пустил её в полный галоп назад. Я увидел великое удивление на лице Дины. Руки её ещё были свободны, она все ещё инстинктивно пыталась сохранить равновесие… В следующее мгновение она упала в траву, подъехав, я схватил девушку за волосы и бросил в седло. Вряд ли она понимала, почему это так быстро случилось, когда обнаружила себя моей пленницей.
Каийла уже набрала полную скорость, а Дина висела на луке седла. Моя каийла влетела в круг, и я как раз закончил узлы на путах. Я бросил Дину к ногам судьи.
— Время?! — крикнул Камчак.
Судья испуганно вздрогнул, будто не мог поверить собственным глазам. Он отнял ладонь от бока стоящей каийлы.
— Семнадцать, — прошептал он.
Толпа молчала, затем внезапно, как будто ударил гром, она начала кричать и аплодировать.
Камчак хлопал по плечам Конрада и Альбрехта, выглядевших весьма пораженными.
Я посмотрел вниз на Дину из Тарии. Гневно глядя на меня, она стала дергаться, извиваться в путах, переворачиваясь на траве.
Судья дал ей возможность заниматься этим несколько минут, затем изучил путы.
— Девка связана надежно, — сказал он.
Толпа ответила взрывом криков и аплодисментов: она состояла в основном из тачаков, которые были крайне довольны увиденным, однако я заметил, что даже немногочисленные кассары и паравачи были едины в своих восторгах.
Элизабет Кардуэл подпрыгивала, хлопала в ладоши.
Я посмотрел опять на Дину, лежащую у моих ног, прекратившую борьбу.
Я распутал бола с её ног.
Кайвой я разрезал ремни на её лодыжках, и она встала на ноги.
Она повернулась лицом ко мне, одетая в кейджер, со все ещё связанными за спиной запястьями.
Я прикреплял бола обратно к седлу.
— Кажется, бола-то я сохранил, — сказал я.
Она попыталась освободить запястья, но не смогла, разумеется, сделать это.
Затем я взял Дину из Тарии за плечи и некоторое время с удовольствием наслаждался своим выигрышем. Поскольку она досадила мне, состоявшийся поцелуй был поцелуем господина и рабыни; впрочем, я был терпелив, и поэтому одного поцелуя было недостаточно. Я не удовлетворился, пока вопреки желаниям Дины не почувствовал, что девушка под моими руками поняла, что я победил.
— Хозяин, — сказала она, её глаза заблестели.
Она слишком устала, чтобы бороться с ремнями на запястьях.
Со смачным шлепком я прогнал её к Альбрехту, который сердито кончиком копья срезал ей путы.
Камчак и Конрад захохотали. И вместе с ними многие в толпе. Впрочем, к моему удивлению, Элизабет Кардуэл казалась разъяренной. Она надевала свои меха. Когда я взглянул на нее, она сердито отвернулась.
Я не понял, какая муха её укусила.
Разве я её не спас? Разве не были очки между Камчаком и мной, Конрадом и Альбрехтом теперь равны? Разве не была Элизабет к концу состязания в безопасности?
— Счет ничейный, — сказал Камчак, — состязание закончено. Победителя нет.
— Согласен, — сказал Конрад.
— Нет, — сказал Альбрехт.
Все посмотрели на него.
— Пика и тоспит, — сказал он.
— Состязание закончилось, — сказал я.
— Выигрыша не было, — запротестовал Альбрехт.
— Это правда, — сказал Камчак.
— Победитель должен быть, — сказал Альбрехт.
— Я на сегодня наездился, — сказал Камчак.
— Я тоже, — сказал Конрад. — Пошли вернемся к нашим фургонам.
Альбрехт указал копьем на меня.
— Я вызываю тебя, — сказал он. — Копье и тоспит.
— Мы закончили с этим, — сказал я.
— Живая ветвь! — выкрикнул Альбрехт.
Камчак втянул воздух.
Некоторые из толпы начали кричать:
— Живая ветвь!
Я оглянулся на Камчака. В его глазах я прочитал, что вызов должен быть принят. В этих делах я должен быть тачаком.
За исключением вооруженной схватки копье и тоспит с живой ветвью — наиболее опасный спорт народов фургонов.
В этом состязании для мужчины стоит его собственная рабыня. Это почти то же самое состязание, что и поддевание тоспита с ветви, за исключением того, что фрукт держит во рту девушка, которую могут убить, если всадник промахнется или она испугается и дернется.
Не нужно говорить, что много рабынь пострадало в этом жестоком спорте.
— Я не хочу стоять для него! — вскричала Элизабет Кардуэл.
— Встань для него, рабыня! — рявкнул Камчак.
Элизабет Кардуэл, осторожно зажав тоспит в зубах, повернулась боком и заняла позицию.
Почему-то она не производила впечатления испуганной, скорее разозленной.
Я думал, она будет дрожать от страха. Но она стояла как скала, и когда я проскакал мимо нее, на кончик моего копья был наколот тоспит.
Девушка, укусившая шею каийлы, та, чья нога была порвана зубами животного, стояла для Альбрехта. С почти издевательской легкостью он проскакал мимо нее, подхватив тоспит из её рта на острие копья.
— Три очка каждому, — провозгласил судья.
— Мы закончили, — сказал я Альбрехту. — Ничья.
— Нет. Победителя нет.
Он гордо выпрямился на гарцующей каийле.
— Победитель будет! — крикнул он. — Лицом к копью!
— Я не поскачу, — сказал я.
— Тогда я провозглашу свою победу и женщина будет моей! — выкрикнул Альбрехт.
— Если ты не поедешь, — сказал судья, — победа будет за ним.
Я должен был скакать.
Элизабет неподвижно встала в тридцати ярдах лицом ко мне.
Это было самым трудным в состязаниях на копьях. Невероятно легкий удар, наносящийся оружием, свободно скользящим в расслабленной, свободно сжимающей древко руке, должен позволить острию подцепить тоспит изо рта девушки, и в случае удачи воин может быстро и плавно отдернуть копье назад, скользнув острием чуть слева от живой ветви. Выполненный хорошо — это великолепный, аккуратный удар. В случае же малейшей неточности девушка может быть ранена или убита.
Элизабет стояла лицом ко мне, и вид у неё был не испуганным, а скорее вызывающим. Она даже стиснула кулаки.
Я очень надеялся, что не пораню её.
В предыдущем состязании я старался держать копье чуть левее, так что если удар был бы неточным, острие просто пронеслось бы мимо тоспита, не задев его, но теперь, когда Элизабет стояла ко мне лицом, я должен был ударить в самый центр фрукта, и никак иначе.
Каийла бежала быстро и ровно. Когда я миновал Элизабет, унося тоспит на острие копья, толпа одобрительно зашумела.
Воины восхищенно гремели копьями о лакированные щиты, мужчины кричали что-то восторженное, женщины-свободные и рабыни приветствовали меня звонкими возгласами.
Остановив скакуна, я обернулся, ожидая увидеть Элизабет побледневшей, едва ли не теряющей сознание. Она, похоже, не собиралась этого делать.
Кассар Альбрехт в гневе опустил копье и устремился к своей рабыне. В мгновение ока он миновал ее тоспит на кончике копья. Девушка безмятежно улыбалась.
Толпа приветствовала Альбрехта.
Затем, когда все немного попритихли, судья протянул руку к копью кассара и тот без удовольствия передал ему оружие для осмотра.
— На острие кровь, — сурово сказал судья.
— Я не коснулся ее! — крикнул Альбрехт.
— Я не задета! — вторя ему, выкрикнула девушка.
Судья продемонстрировал оружие. На кончике острия, как и на желтовато-белой кожуре фрукта, были явно видны следы крови.
— Открой рот, рабыня, — приказал судья.
Девушка замотала головой.
— Сделай это, — сказал Альбрехт.
Она открыла рот, и судья, грубо разведя ей челюсти, заглянул вовнутрь. Во рту была кровь. Девушка предпочитала глотать её, ничем не выдавая ранения.
Она показалась мне бесстрашной, бравой девушкой.
Правда, когда я внезапно понял, что теперь она и Дина из Тарии принадлежат Камчаку и мне, я испытал что-то вроде шока.
Обе девушки, опустив головы и подняв скрещенные руки, преклонили перед нами колени. Элизабет Кардуэл сердито посмотрела на них. Камчак, посмеиваясь, соскочил с каийлы и, быстро связав им запястья, надел на шею каждой по кожаному ремню, привязав свободные концы к луке своего седла. Связанные таким образом, девушки продолжали стоять на коленях у лап его каийлы. Дина из Тарии бросила на меня беглый взгляд, в котором я успел прочесть робкое признание того, что я теперь её господин.
— Я не знала, что нам нужны все эти рабыни, — промолвила Элизабет.
— Молчи, — цыкнул на неё Камчак, — или получишь клеймо.
Но, похоже, по каким-то одной ей известным причинам Элизабет Кардуэл смотрела волком скорее на меня, чем на Камчака. Она откинула голову и дернула ею так, что волосы подпрыгнули у неё на плечах.
Затем по каким-то не вполне понятным мне самому причинам я вытащил путы, связал ей запястья, как Камчак сделал это с другими девушками, и надел ремень на её шею, привязав его к луке седла.
Возможно, я таким образом хотел напомнить ей о том, что она тоже была рабыней.
— Сегодня, маленькая дикарка, — добавил Камчак, подмигивая ей, — будешь спать скованная, под фургоном.
Элизабет чуть не задохнулась от возмущения. После этого мы с Камчаком развернули наших каийл и направились обратно к фургонам, таща за собой привязанных к седлам девиц.
— Подходит время, — сказал Камчак, — завтра стада двинутся к Тарии.
Я кивнул. Зимовка кончилась. Начиналась третья фаза года — Возвращение к Тарии. Теперь я мог надеяться получить ответы на все мучившие меня столь долгое время вопросы: к примеру, разрешить загадку ошейника с посланием, разобраться с тайной, окружавшей его появление на Горе, а также наконец, поскольку мне не удалось ничего обнаружить среди фургонов, найти хоть какую-нибудь зацепку, путеводную нить, способную привести меня к разгадке местонахождения или дальнейшей судьбы золотистой сферы, которая является или являлась последним яйцом Царствующих Жрецов.
— Я возьму тебя с собой в Тарию, — сказал Камчак.
— Хорошо, — ответил я.
Мне понравилась Зимовка. Но теперь она закончилась. С приходом весны боски двинулись на юг, за ними последовали фургоны, а с ними и я.
Глава 9. АФРИЗ ИЗ ТАРИИ
Не было ни малейших сомнений в том, что я в надетой на меня красной тунике воина и Камчак в черных кожаных доспехах выглядели несколько странно в банкетном зале дома Сафрара, торговца из Тарии.
— Это печеный мозг тарианского вуло, — объяснял Сафрар.
Меня несколько удивляло, что Камчак и я, будучи своеобразными послами народов фургонов, принимались в доме торговца Сафрара, а не во дворце Фаниуса Турмуса, правителя Тарии.
Камчак пояснил мне, что на это имелись две причины — официальная и настоящая. Официальной причиной, провозглашенной когда-то давно правителем Фаниусом Турмусом и другими официальными лицами, считался указ о том, что между городом и кочевниками не могут быть заключены дипломатические отношения, а настоящей же причиной, по-видимому широко не афишируемой, являлось то, что реальная власть, как это часто случалось и в других городах, принадлежала касте торговцев, главным из которых был Сафрар. Впрочем, правитель, разумеется, был проинформирован о встрече, и на банкете присутствовал его полномочный представитель — Камрас из касты воинов, капитан, который, как я слышал, уже не первый год был чемпионом Тарии.
Я подцепил кусочек печеного мозга вуло и сунул в рот золотой палочкой для еды, насколько мне известно, — предметом, уникальным для Тарии. После этого запил все большим глотком напитка, стараясь проглотить его как можно быстрее — терпеть не могу сладкие, похожие на сироп вина Тарии, ароматизированные и переслащенные до такой степени, что на их поверхности, кажется, можно оставлять отпечатки пальцев.
Должен заметить, что каста торговцев не относится к пяти традиционным высоким кастам Гора — посвященных, писцов, врачей, строителей и воинов. Без сомнения, факт, что только члены пяти высоких каст занимают места в верховных советах городов, вызывает сожаление. Но, как и следовало ожидать, золото торговцев в большинстве мест оказывает свое влияние, и не всегда в такой вульгарной форме, как дача взяток или оплата услуг, более часто — в скрытой форме, а именно: в предоставлении кредитов на проекты или нужды высокопоставленных лиц либо в отказе от такового. На Горе говорят: «У золота касты нет». Это высказывание особенно популярно среди торговцев. И в самом деле, наедине с самими собой, как я слышал, торговцы склонны считать свою касту самой высокой кастой Гора, хотя и не стараются провозглашать это во всеуслышание, дабы не оскорбить чувства других. Разумеется, такое заявление имеет некоторые основания, поскольку торговцы на свой лад являются храбрыми, умными и искусными людьми, проводящими много времени в путешествиях, поддерживающими связь между землями, рискующими караванами, достигающими коммерческих соглашений, людьми, развившими и поддерживающими меж собой Торговый Закон — единственный официальный договор, действующий во многих горианских городах. На деле именно торговцы организуют и проводят четыре великие ярмарки, проходящие каждый год у подножия Сардара; я сказал «на деле», потому что официально ярмарки проходят под руководством касты посвященных, которая между тем в основном поглощена церемониальными жертвоприношениями и счастлива передать фактическое руководство этой огромной коммерческой структурой — сардарской ярмаркой — в руки низкой, зачастую презираемой касты торговцев, без которой, правда, ярмарки скорее всего не существовали бы, по крайней мере в той форме, что сейчас.
— Это печеный мозг тарианского вуло, — объяснял Сафрар.
Меня несколько удивляло, что Камчак и я, будучи своеобразными послами народов фургонов, принимались в доме торговца Сафрара, а не во дворце Фаниуса Турмуса, правителя Тарии.
Камчак пояснил мне, что на это имелись две причины — официальная и настоящая. Официальной причиной, провозглашенной когда-то давно правителем Фаниусом Турмусом и другими официальными лицами, считался указ о том, что между городом и кочевниками не могут быть заключены дипломатические отношения, а настоящей же причиной, по-видимому широко не афишируемой, являлось то, что реальная власть, как это часто случалось и в других городах, принадлежала касте торговцев, главным из которых был Сафрар. Впрочем, правитель, разумеется, был проинформирован о встрече, и на банкете присутствовал его полномочный представитель — Камрас из касты воинов, капитан, который, как я слышал, уже не первый год был чемпионом Тарии.
Я подцепил кусочек печеного мозга вуло и сунул в рот золотой палочкой для еды, насколько мне известно, — предметом, уникальным для Тарии. После этого запил все большим глотком напитка, стараясь проглотить его как можно быстрее — терпеть не могу сладкие, похожие на сироп вина Тарии, ароматизированные и переслащенные до такой степени, что на их поверхности, кажется, можно оставлять отпечатки пальцев.
Должен заметить, что каста торговцев не относится к пяти традиционным высоким кастам Гора — посвященных, писцов, врачей, строителей и воинов. Без сомнения, факт, что только члены пяти высоких каст занимают места в верховных советах городов, вызывает сожаление. Но, как и следовало ожидать, золото торговцев в большинстве мест оказывает свое влияние, и не всегда в такой вульгарной форме, как дача взяток или оплата услуг, более часто — в скрытой форме, а именно: в предоставлении кредитов на проекты или нужды высокопоставленных лиц либо в отказе от такового. На Горе говорят: «У золота касты нет». Это высказывание особенно популярно среди торговцев. И в самом деле, наедине с самими собой, как я слышал, торговцы склонны считать свою касту самой высокой кастой Гора, хотя и не стараются провозглашать это во всеуслышание, дабы не оскорбить чувства других. Разумеется, такое заявление имеет некоторые основания, поскольку торговцы на свой лад являются храбрыми, умными и искусными людьми, проводящими много времени в путешествиях, поддерживающими связь между землями, рискующими караванами, достигающими коммерческих соглашений, людьми, развившими и поддерживающими меж собой Торговый Закон — единственный официальный договор, действующий во многих горианских городах. На деле именно торговцы организуют и проводят четыре великие ярмарки, проходящие каждый год у подножия Сардара; я сказал «на деле», потому что официально ярмарки проходят под руководством касты посвященных, которая между тем в основном поглощена церемониальными жертвоприношениями и счастлива передать фактическое руководство этой огромной коммерческой структурой — сардарской ярмаркой — в руки низкой, зачастую презираемой касты торговцев, без которой, правда, ярмарки скорее всего не существовали бы, по крайней мере в той форме, что сейчас.