Норман Джон. Странники Гора

   — Может, они вызывают большее желание?
   — Нет, там не найдешь женщину столь же желанную, как Велла.
   С легкой улыбкой она ещё сильнее выгнула спину, лениво повернула голову, стрельнула в меня глазами и уронила волосы на плечи.
   — Кажется, Велла желает доставить удовольствие своему хозяину? — заметил я.
   — Нет, — сказала девушка. — Велла ненавидит своего хозяина. — Она взглянула на меня с наигранным негодованием. — Он унижает Веллу. Он надел на неё ошейник рабыни.
   — Конечно, — ответил я. — Как и должно быть.
   — Но, вероятно, Веллу можно принудить доставить своему хозяину удовольствие? Ведь она всего лишь рабыня!
   Я рассмеялся.
   — Как здесь говорилось, — заметила девушка, — Велла — сознает она это или нет — страстно желает быть рабыней, рабыней мужчины. Она вот уже целый час этого добивается!
   Я изумленно хлопнул себя по коленям.
   — Мне это кажется глупейшей выдумкой, — сказал я.
   — Возможно, Велла сама об этом просто не подозревает, — пожала она плечами.
   — Но, возможно, Велла это выяснит? — предположил я.
   — Возможно, — смеясь, согласилась она.
   — Так ты готова, рабыня, доставить удовольствие своему хозяину?
   — А у меня есть выбор?
   — Нет.
   — Значит, — с ироничным сомнением ответила девушка, — по-видимому, готова.
   Я рассмеялся.
   Элизабет с улыбкой взглянула на меня и неожиданно с игривым выражением лица уронила голову на ковер.
   — От Веллы требуется только выражение робости и повиновения, — донесся до меня её голос.
   Я, смеясь, встал на ноги и поднял Элизабет. Она плотнее прижалась ко мне, глаза её сияли. Я ощутил её дыхание у себя на щеке.
   — Я думаю, теперь я что-нибудь с тобой сделаю, — поведал я.
   На её лице отразилось выражение смиренной покорности.
   — И что же ожидает твою красивую образованную рабыню? — полюбопытствовала она.
   — Мешок для навоза, — сообщил я.
   — Нет! — Она казалась действительно испуганной. — Нет!
   Я рассмеялся.
   — Лучше я сделаю для тебя что-нибудь другое! — поспешно произнесла она.
   — Что-нибудь? — поинтересовался я.
   Она взглянула на меня и рассмеялась.
   — Да, — тряхнула она головой. — Что-нибудь!
   — Ну что ж, Велла, — поразмыслив, решил я, — пожалуй, я дам тебе шанс, но один-единственный: если тебе удастся доставить мне удовольствие, незавидная участь пребывания в мешке для навоза тебя минует, по крайней мере на сегодняшний день.
   — Велла очень постарается доставить тебе удовольствие, — пообещала она.
   — Ладно, — согласился я. — Попытайся.
   Мне вспомнилось, как она только что заигрывала со мной, и я решил, что, пожалуй, стоит дать этой молодой американке возможность ощутить собственную силу.
   В глазах девушки мелькнуло легкое удивление, быстро сменившееся веселыми искорками.
   — Хорошо, хозяин. Я покажу тебе, что поняла значение надетого на меня ошейника, — пообещала она и внезапно подарила мне глубокий, сочный поцелуй, который, к сожалению, весьма скоро закончился.
   — Вот! — воскликнула она. — Это поцелуй тачакской невольницы! — Она, рассмеявшись, отвернулась и бросила на меня взгляд через плечо. — Теперь ты видишь: я могу делать это достаточно хорошо.
   Повода для возражения у меня не нашлось.
   Выражение её лица изменилось.
   — Но мне кажется, — игриво заметила она, — что одного поцелуя для хозяина вполне достаточно.
   Это меня несколько раздосадовало, но ещё больше раззадорило.
   — Ничего, — сообщил я, — девушки в фургоне публичных рабынь тоже знают, как поцеловать мужчину.
   — Ах вот как! — воскликнула она.
   — Да, они ведь не какие-нибудь секретарши, только притворяющиеся рабынями для наслаждений.
   Глаза Элизабет метнули молнии.
   — А ну, попробуй-ка вот этот поцелуй! — решительно направилась она ко мне, обняла мою голову ладонями и прижалась к моим губам своим влажным, горячим, ласковым ртом, ждущим и зовущим.
   Языки наши коснулись друг друга.
   Я обнял её за талию.
   Когда она оторвалась от меня, я с трудом перевел дыхание и снисходительно заметил:
   — Ну что ж, неплохо.
   — Неплохо! — воскликнула она и набросилась на меня с новым рвением, впившись в мои губы длинным страстным поцелуем. Оторвавшись от моих губ, она в изнеможении уронила голову мне на плечо.
   Я ладонью приподнял ей подбородок.
   Глаза её пылали от страсти.
   — Я, наверное, уже говорил тебе, — напомнил я, — что по-настоящему женщина целует, только когда возбуждена до предела, только почувствовав себя беспомощной и жаждущей внимания.
   Она зло посмотрела на меня и отвернулась, но через мгновение я уже расслышал её мелодичный смех.
   — Ну ты и животное, Тэрл Кэбот! — воскликнула она.
   — А ты? — рассмеялся я. — Разве ты не животное? Маленькое, красивое животное в ошейнике!
   — Я люблю тебя, Тэрл Кэбот.
   — Набрось на себя шелка наслаждений, — сказал я, — и иди скорее ко мне.
   Она, очевидно, решила принять брошенный ею вызов, испытываемое волнение совершенно её преобразило.
   — Хотя я и женщина с Земли, — заметила она, — попробуй взять меня как рабыню.
   — Если ты этого хочешь, — рассмеялся я.
   — Просто я хочу тебе доказать, что все ваши теории глупы, — сказала она.
   — Ты вводишь меня в искушение, — признался я.
   — Я люблю тебя, Тэрл Кэбот, но даже несмотря на это, тебе не удастся меня подчинить и завоевать, потому что я не позволю себе быть кем-то завоеванной даже человеком, которого я люблю!
   — Если ты меня любишь, я, возможно, и не захочу подчинять тебя.
   — Но ведь Камчак, этот гениальный, прозорливый тачак, отдал меня тебе именно для того, чтобы ты через рабство и подчинение научил меня быть женственной. Разве не так?
   — Думаю, так.
   — По его мнению, — и возможно, ты тоже так считаешь, — все это делается в моих собственных интересах.
   — Возможно. На самом деле, я боюсь это утверждать. Все это слишком сложные вещи.
   — Ну, так я докажу, что вы оба не правы!
   — Давай посмотрим.
   — Но ты должен пообещать, что постараешься сделать из меня настоящую рабыню — хотя бы лишь на это время.
   — Хорошо.
   — Ставкой будет моя свобода против…
   — Против чего?
   — Против твоей!
   — Как ты себе это представляешь?
   — В течение одной недели здесь, в фургоне, когда никто не будет видеть, ты будешь моим рабом: будешь носить ошейник и делать все, что я пожелаю.
   — Признаться, эти условия мне не совсем подходят.
   — Ты, кажется, не находишь ничего противоестественного в обладании мужчины женщиной-рабыней. Почему же ты возражаешь против обладания женщины мужчиной-рабом?
   — Пожалуй, ты права.
   По её лицу пробежала легкая улыбка.
   — Наверное, это приятно — иметь своего собственного раба-мужчину. — Она рассмеялась. — Я покажу тебе, что значит рабский ошейник!
   — Не торопись считать своих рабов, пока ты их ещё не завоевала, — охладил я её пыл.
   — Итак, пари принято? — подвела она итог.
   Я с изумлением смотрел на нее. Брошенный ей вызов, казалось, преобразил, оживил каждую частичку тела и души этой женщины, — наполнил огнем её взгляд, голос, саму манеру держаться. И это золотое тачакское колечко в носу придавало ей ещё большее очарование, а обнимавшая её шею узкая металлическая полоса ошейника сейчас ещё больше подчеркивала нежность и грациозное изящество изгибов её тела. Этот ошейник с выгравированным на нем моим именем давал мне все права на носящую его женщину, делал её моей бесправной рабыней, и несмотря на это, стоящая передо мной женщина, прошедшая клеймение и процедуру обращения в рабство, познавшая унижение и плеть рабовладельца, бросала мне вызов — извечный вызов непокоренной женщины осмелившемуся прикоснуться к ней мужчине, женщины, противящейся подсознательному, заложенному в ней самой природой стремлению раствориться в его объятиях, потерять индивидуальность в слиянии с ним, подарить себя ему, отозваться на его призыв, подчинить себя этому призыву, этому голосу её крови, осознать себя пленницей этого естественного порыва и, значит, пленницей обладающего ею мужчины.
   Как говорят горианцы, в этой войне полов женщина уважает лишь того мужчину, который сумел до основания разрушить её бастионы.
   Однако в глазах Элизабет Кардуэл я сейчас не замечал подтверждения горианской точки зрения на взаимоотношения полов. Она, казалось, уже жила ощущением своей — пусть ещё неодержанной — победы и, очевидно, предвкушением того, чем сможет отомстить мне, представителю мужской части населения этого мира, за те бесконечные поражения, которые ей пришлось пережить. Я подумал о её обещании показать мне, что значит рабский ошейник. Если она выиграет, у меня было мало сомнений в том, что она не выполнит свою угрозу.
   — Ну так что, хозяин? — с вызовом поинтересовалась она.
   На лице её отражалась вся буря испытываемых ею переживаний. У меня не было никакого желания сделаться её рабом. Нет, решил я, если одному из нас суждено находиться в подчинении другого, это непременно будет очаровательная мисс Кардуэл.
   — Пари принято, моя маленькая рабыня, — усмехнулся я.
   Она радостно рассмеялась и, поднявшись на цыпочки, притушила свисающий с потолка светильник.
   Затем среди разложенных в фургоне богатых трофеев она выбрала показавшиеся ей достойными этой минуты одеяния.
   В полупрозрачных шелках наслаждений она действительно выглядела впечатляюще.
   — Ты готов стать рабом? — поинтересовалась она.
   — Пока ещё ты носишь ошейник, — возразил я.
   Она уронила голову, с деланным смирением произнесла: «Да, господин» — и тут же бросила на меня озорной взгляд.
   Я жестом приказал ей подойти, и она послушно приблизилась.
   Я приказал ей прильнуть к моей груди, и она, повинуясь, опустилась рядом со мной.
   Лежа в моих объятиях, она снова стрельнула в меня глазами.
   — Ты уверен, что готов быть рабом? — спросила она.
   — Можешь не беспокоиться, — пообещал я.
   — Мне будет приятно иметь тебя своим рабом. Я всегда хотела иметь красивого раба-мужчину.
   — Хватит, успокойся, — оборвал я её.
   — Да, хозяин, — послушно сказала она.
   Я снял с неё шелка наслаждения и отбросил их в сторону.
   — А теперь я хочу оценить поцелуй моей рабыни, — распорядился я.
   — Да, хозяин, — отозвалась она.
   — Наполненный страстью поцелуй, — предупредил я.
   В притворной страсти она прильнула ко мне губами.
   Взяв её за ошейник, я оторвал её от себя, повалил на пол и прижал спиной к густому ворсу ковра.
   Она смотрела на меня с робкой недоверчивой улыбкой.
   Я ухватил рукой вдетое ей в нос тачакское колечко и слегка потянул.
   — Ой! — воскликнула она от боли, на глазах выступили невольные слезы. — С девушками так не обращаются!
   — Ты не девушка, — напомнил я. — Ты — рабыня.
   — Верно, — с несчастным выражением лица согласилась она и отвернулась.
   Я почувствовал легкое раздражение.
   Она подняла на меня глаза и удивленно рассмеялась.
   Я начал целовать её шею, грудь, покрывая поцелуями её тело, изгибавшееся в моих руках.
   — Я знаю, что ты делаешь, — заметила она.
   — Что именно? — поинтересовался я.
   — Ты пытаешься заставить меня почувствовать себя обладаемой.
   — Вот как?
   — Да, но пока твои старания успеха не имеют.
   Я и сам начал ощущать некоторый скептицизм. Она повернулась в моих объятиях на бок и искоса посмотрела на меня.
   — Горианцы утверждают, — вдруг со всей серьезностью произнесла она, — что каждая женщина, сознает она это или нет, страстно желает хотя бы на один час стать рабыней — совершенной рабыней — в руках мужчины. Не так ли?
   — Помолчи, пожалуйста, — отмахнулся я.
   — Нет, каждая женщина, каждая, ведь гак?
   Я не мог понять, к чему она клонит.
   — Видимо, да, — признал я.
   Она рассмеялась.
   — Ну, вот! — торжествующе воскликнула она. — Я сейчас лежу обнаженная в объятиях мужчины, в рабском ошейнике. Думаю, нет никаких сомнений в том, что я — женщина!
   — Мне кажется, в настоящий момент — не до конца!
   С минуту она смотрела на меня с гневом, затем лицо её осветилось улыбкой.
   — Те же горианцы говорят, — с прежней серьезностью заметила она, — что в ошейнике женщина может быть только женщиной.
   — Наиболее ошибочна, конечно, теория, утверждающая, что каждая женщина страстно желает сделаться хотя бы на час рабой мужчины, — проворчал я.
   Она пожала плечами, уронив голову на плечо.
   — Возможно, — согласилась она. — Велле это неизвестно.
   — Ну, может быть, Велла это выяснит.
   — Может быть, — рассмеялась она.
   Тут я, возможно, не слишком деликатно стиснул рукой её коленку.
   Она охнула и попыталась отдернуть ногу, но это ей не удалось.
   Подвинув её ближе к себе, я полюбовался изящной формой её икр.
   Она снова попыталась вырваться, и снова безуспешно; она могла двигаться, только когда я ей это позволял.
   — Пожалуйста, Тэрл, — прошептала она.
   — Ты собиралась стать моей, — ответил я.
   — Пожалуйста, дай мне встать, — взмолилась она.
   Я держал её за ногу не слишком сильно, но так, что она не могла не почувствовать себя в руках мужчины.
   — Пожалуйста, Тэрл, отпусти меня. — В её голосе угадывались тревожные нотки.
   — Тихо, рабыня. Успокойся, — приказал я.
   — То, что ты сильнее меня, ещё ничего не значит! — заявила она.
   Я стал покрывать поцелуями её ногу — икру, колено, бедро, и по телу девушки пробежала дрожь.
   — Отпусти меня! — воскликнула она.
   Но я лишь продолжал свои поцелуи — нежные и настойчивые.
   — Настоящий мужчина никогда не станет делать того, чего не хочет женщина! — внезапно закричала она. — Настоящий мужчина всегда будет внимателен к желаниям женщины, мягок и любезен с ней, добр и уважителен! Вот что такое — настоящий мужчина!
   Я рассмеялся над способом защиты, который она выбрала, — столь знакомым, даже классическим для современной, цивилизованной, эмансипированной женщины, отчаянно боящейся почувствовать себя настоящей женщиной в руках мужчины, стремящейся определить по-своему понятие мужественности, не учитывая природы мужчины и его желаний и своей собственной природы, делающей женщину предметом желаний мужчины, учитывая только собственные страхи и капризы, лежащие в основе стремления переделать природу мужчины в то, что женщина сама определила для себя как мужественность.
   — Ты — самка, — небрежно заметил я. — Твои представления о мужчине искусственны, надуманны.
   Она сердито фыркнула.
   — Странно, — продолжал я, — что когда в мужчине волнуется кровь и просыпается стремление к женщине, он вдруг объявляется не настоящим мужчиной.
   Она застонала от отчаяния и, как я и ожидал, внезапно расплакалась, на этот раз искренне. Думаю, многие мужчины Земли, оказавшись в подобной ситуации, потрясенные и пристыженные, отступили бы перед этим, не знающим промаха оружием женщины. с ощущением вины и неясных опасений пошли бы на попятную, уступая глупым желаниям своей подруги. Но, с усмешкой наблюдая за этими издревле известными женскими уловками, я знал, что в эту ночь рыданиям Элизабет не будет уделено ожидаемое ею внимание. Я рассмеялся.
   Она посмотрела на меня с испугом, в глазах её стояли слезы.
   — Ты действительно хорошенькая маленькая рабыня, — заметил я.
   Она яростно попыталась вырваться, но — безуспешно.
   Я не забыл покрыть своими поцелуями и грациозное, изящно вылепленное колено девушки, и — с обратной стороны колена — аппетитную впадинку.
   — Пожалуйста, — всхлипнула Элизабет.
   — Веди себя тихо, рабыня, — распорядился я. Легко покусывая нежную кожу на ноге девушки, я оставлял на ней поцелуи все выше и выше.
   — Пожалуйста, — пробормотала она.
   — Что-то не так? — осведомился я.
   — Мне хочется уступить тебе, — прошептала она.
   — Пусть тебя это не пугает, — успокоил я девушку.
   — Нет, — покачала она головой. — Ты не понимаешь.
   Я был озадачен.
   — Мне хочется уступить, отдаться тебе, чувствуя себя рабыней, — призналась она.
   — Ну, так отдайся, — пришел я ей на помощь.
   — Нет! — воскликнула она — Нет!
   — Ты можешь отдаться мне как рабыня своему хозяину, — посоветовал я.
   — Нет! — закричала она — Ни за что!
   Я снова вернулся к поцелуям.
   — Пожалуйста, хватит, — взмолилась она.
   — Почему? — удивился я.
   — Ты подчиняешь меня себе, делаешь рабыней своих губ!
   — Может быть, горианцы правы?
   — Нет! Не правы!
   — Разве тебе не хочется уступить мне, чувствуя себя рабыней?
   — Нет! — закричала она, рыдая от ярости. — Отпусти меня!
   — Пока ты не уступишь, не отпущу.
   У неё вырвался крик отчаяния:
   — Я не хочу быть рабыней!
   Но когда я прикоснулся к наиболее интимным, потаенным местечкам её тела и она оказалась не в состоянии себя контролировать, я уже знал, что она чувствует себя полностью подвластной моим рукам, беспомощной, настоящей рабыней.
   Теперь её руки, её губы сами искали меня, признавая мою власть над ней без стеснения, в естественном порыве стремясь уступить, отдать себя мне, её хозяину. Стало ясно: даже плетью от неё невозможно было добиться подобного повиновения.
   Она внезапно вскрикнула, ощутив себя полностью в моей власти. И затем затихла, не осмеливаясь даже пошевелиться.
   — Ты проиграла, — прошептал я ей на ухо.
   — Я не рабыня! — застонала она. — Не рабыня!
   Я почувствовал, как её ноготки впились мне в руку. Поцеловав её, я ощутил на губах вкус крови и внезапно осознал, что она меня укусила. Голова её была запрокинута, веки смежены, а губы приоткрыты.
   — Хорошенькая маленькая рабыня, — произнес я.
   — Я не рабыня.
   — Ну, скоро ею будешь.
   — Нет, Тэрл, пожалуйста, не делай меня рабыней!
   — Ты чувствуешь, что это возможно?
   — Пожалуйста, не нужно!
   — Разве мы не поспорили?
   Она попробовала улыбнуться.
   — Давай забудем о пари. Правда, Тэрл, это было так глупо. Давай забудем?
   — Значит, ты признаешь себя моей рабыней?
   — Нет! Никогда!
   — Тогда, моя хорошая, игра ещё не окончена.
   Она отчаянно попыталась освободиться и затем внезапно, словно изумленная происходящим, замерла и посмотрела на меня.
   — Главное ещё впереди, — пообещал я.
   — Я это чувствую, — призналась она.
   Она лежала, не шевелясь, но я чувствовал, как её ногти все сильнее впиваются мне в руку.
   — Мне страшно, — пробормотала она.
   — В этом нет ничего страшного, — возразил я.
   — Я чувствую, как ты все больше подчиняешь меня себе.
   — Так и есть.
   — Нет, я не хочу!
   — Не бойся.
   — Ты должен меня отпустить!
   — Подожди, уже недолго осталось.
   — Пожалуйста, отпусти меня, — взмолилась она.
   — Горианцы считают, — напомнил я, — что женщина в ошейнике может быть только женщиной.
   Она одарила меня полным ярости взглядом.
   — А ты, моя очаровательная Элизабет, носишь ошейник.
   Она со слезами отчаяния в глазах порывисто отвернулась.
   И тут я почувствовал, как её ногти, впиваясь, едва не разорвали кожу у меня на руке, губы девушки сомкнулись, голова откинулась назад, тело мучительно изогнулось так, что плечи её оторвались от пола, глаза, до этого момента закрытые, широко распахнулись, и в них отразилось тревожное изумление, по телу девушки пробежала конвульсивная волна, её словно захлестнуло заполнившим тело пламенем, отразившимся в её обращенных ко мне глазах, и тут я, следуя требованиям горианского обряда посвящения в рабыню, со всем подобающим традиции презрением коротко бросил:
   — Рабыня!
   Взгляд её наполнился ужасом.
   — Нет! — закричала она и с дикой ненавистью рванулась с пола и заработала кулачками с такой отчаянной яростью, что, очевидно, готова была бы избить меня, если бы я только позволил.
   Я знал, она, возможно, решилась бы даже убить меня, если бы это было в её власти. Но сейчас она могла лишь попытаться вырваться из моих объятий, царапаться и кусаться, пока я не утихомирил её и не подарил ей поцелуй — поцелуй господина, принимающего покорность своей рабыни, не имеющей возможности выказать свое неповиновение.
   — Рабыня! — со стоном вырвалось у неё из груди. — Я — рабыня! Рабыня!
   Через час она лежала на ковре в моих объятиях и со слезами на глазах смотрела мне в лицо.
   — Теперь я знаю, что такое быть рабыней в руках господина, — пробормотала она.
   Я не ответил.
   — Но хотя я и рабыня, — продолжала она, — я впервые в жизни чувствую себя по-настоящему свободной.
   — Просто впервые в жизни ты чувствуешь себя женщиной, — сказал я.
   — Мне нравится это чувство. Я счастлива чувствовать себя женщиной! Я счастлива, Тэрл!
   — Не забывай, что ты всего-навсего рабыня.
   Она рассмеялась и потрогала свой ошейник.
   — Я женщина Тэрла Кэбота, — сказала она.
   — Рабыня Тэрла Кэбота, — поправил я.
   — Да, рабыня, — согласилась она.
   Я рассмеялся.
   — Ты не будешь наказывать меня слишком часто, хозяин? — спросила она.
   — Посмотрим, — ушел я от обещаний.
   — Я буду изо всех сил стараться доставить тебе удовольствие!
   — Рад слышать это.
   Она перевернулась на спину и неторопливо прошлась взглядом по потолку фургона и свисающему с него светильнику.
   — Я свободна, — медленно произнесла она.
   Я посмотрел на нее.
   Она приподнялась на локте.
   — Странное чувство, — призналась она. — Я рабыня и в то же время чувствую себя совершенно свободной. Свободной.
   — Вот и хорошо, — согласился я. — А теперь мне нужно отдохнуть.
   Она прикоснулась губами к моему плечу.
   — Спасибо тебе, Тэрл Кэбот, что освободил меня.
   Я перекатился на бок, обнял её за плечи и прижал к ковру.
   В глазах её плясали веселые огоньки.
   — Хватит этой чепухи насчет освобождения. Не забывай, что ты рабыня, — напомнил я, пощелкав пальцем по её надетому в нос золотому колечку.
   — Да? — с деланным удивлением произнесла она.
   Я легонько потянул за колечко, и она вынуждена была приподнять голову.
   — Вряд ли это достойный способ выказывать свое уважение леди, — фыркнула она. Я сильнее потянул за кольцо, и у девушки навернулись на глаза слезы. — Но в конце концов, — заметила она, — я ведь всего-навсего рабыня.
   — Ну вот и не забывай об этом, — напомнил я.
   — Хорошо, господин, не забуду, — рассмеялась она.
   — Мне кажется, ты недостаточно откровенна со мной, — заметил я.
   — Да нет же, — смеясь, возразила она.
   — Придется утром бросить тебя на съедение каийле.
   — Где же ты ещё найдешь такую покорную рабыню, как я?
   — Дерзкая девчонка!
   — Ай! — воскликнула она, уворачиваясь от моего шлепка. — Пожалуйста, не надо!
   — Не забывай об этой железке, — подергал я рукой за стягивающий её горло ошейник.
   — Да, ошейник с твоим именем.
   Я хлопнул её по бедру.
   — И о клейме на твоем теле, — подсказал я.
   — Я принадлежу тебе, как какой-то боск, — сердито бросила она. Я снова повалил её на ковер. Глаза её сияли радостным задором. — Все равно я свободна, — решительно произнесла она.
   — Кажется, ошейник ничему тебя не научил, — с сожалением покачал я головой. Она весело рассмеялась, подняла руки, обняла меня за шею и нежно прижалась губами.
   — Твоя рабыня хорошо усвоила урок, преподнесенный ей надетым ошейником, — пробормотала она. Я рассмеялся.
   Она снова поцеловала меня в шею.
   — Горианская рабыня Велла любит своего хозяина, — прошептала она.
   — А мисс Элизабет Кардуэл? — поинтересовался я.
   — А, эта маленькая хорошенькая невольница, — презрительно протянула Элизабет.
   — Нет, секретарша, — напомнил я.
   — Она не секретарша, — возразила Элизабет. — Она всего лишь хорошенькая горианская рабыня!
   — Ну, так как насчет нее?
   — Как ты, наверное, уже слышал, мисс Элизабет Кардуэл, эта дерзкая девчонка, принуждена была отдать себя как рабыня своему хозяину.
   — Да, я уже об этом слышал.
   — Он оказался таким грубым животным!
   — И что с ней теперь?
   — Эта маленькая рабыня, — презрительно фыркнула Элизабет, — теперь безумно влюблена в свое животное.
   — Как его имя?
   — Оно носит то же имя, что и повелитель Веллы.
   — Так как же его зовут?
   — Тэрл Кэбот.
   — Повезло парню: его любят две такие женщины.
   — О, они так ревнуют одна к другой! — произнесла девушка.
   — Неужели? — удивился я.
   — Да, каждая из них старается доставить своему возлюбленному большее удовольствие и стать его фавориткой.
   Я прижал её к себе и поцеловал.
   — Интересно, кто будет его фавориткой, как ты думаешь? — полюбопытствовала она.
   — Пусть каждая из них любит его по-своему, — посоветовал я. — Подобное состязание всегда на пользу.
   Она посмотрела на меня с укоризной.
   — Но он такой грубый, грубый хозяин, — заметила она.
   — Несомненно, — признался я.
   Мы ещё долгое время не раскрывали своих объятий. И неоднократно в течение ночи каждая из девушек — горианка Велла и маленькая дикарка мисс Элизабет Кардуэл, — соревнуясь одна с другой, выражали свое стремление доставить удовольствие своему хозяину. И он, внимательно изучая мастерство каждой из них, так и не мог решить, какая лучше.
   Уже перед самым рассветом, уставший и обессиленный от их внимания, засыпая, он пробормотал:
   — Не забывайте, что вы обе носите мой ошейник.
   — Не забудем, — в один голос ответили они. — Мы любим тебя, хозяин!
   Уже погружаясь в сон, он решил, что ещё несколько дней подержит их в рабстве — только чтобы закрепить преподанный им урок, и тут же напомнил себе, что только глупец подарит свободу рабыне.