Норман Джон. Странники Гора

   — Я люблю тебя, Тэрл Кэбот, — захлебываясь слезами, кричала она. — Но я отдала тебе все! У меня больше ничего нет!
   — Ты отдала все, что могла, — успокоил я её. — Этого достаточно.
   Она подняла на меня мокрые, светящиеся радостью глаза.
   — Доволен ли мной мой господин? — спросила она.
   — Да, — ответил я. — Да, Велла, моя кейджера. Я доволен, я действительно доволен.
 
   Я спрыгнул с каийлы и побежал к фургону, и женщина, ждавшая меня, радостно вскрикнула и бросилась ко мне, и я обнял ее и наши губы встретились.
   — Ты жив! Ты жив! — кричала она.
   — Да, — сказал я. — Я жив и ты жива и мир спасен!
   Тогда я верил в то, что говорил.

Глава 27. СПАСЕНИЕ ДОМАШНЕГО КАМНЯ ТАРИИ

   По-видимому, лучший сезон охоты на тамитов — огромных бескрылых плотоядных птиц южных равнин, был не за горами; Камчак, Гарольд и другие, казалось, с огромным нетерпением ожидали его. Отомстив за Катайтачака, Камчак больше не интересовался Тарией, однако хотел, чтобы город был восстановлен, возможно для того, чтобы народам фургонов было где, если набеги на караваны окажутся неприбыльными, обменивать шкуры и рога на блага цивилизации. В последний день перед тем как народы фургонов собирались покинуть Тарию, город девяти врат и величественных стен, Камчак устроил прощальный пир во дворце Фаниуса Турмуса. Убар Тарии и Камрас, чемпион Тарии, закованные в цепи, стояли у дверей, чтобы обмывать входящим ноги.
   Тария являлась богатейшим городом, и хотя значительное количество золота было выплачено тарнсменам Ха-Кила и защитникам дома Сафрара, это была лишь крохотная часть по сравнению с тем, чем располагали его жители, даже с учетом ценностей, унесенных с собой тарианскими беженцами, которым Камчак позволил оставить город. Одних лишь ценностей, хранившихся в подземных кладовых Сафрара, с лихвой хватило бы, чтобы сделать каждого тачака, а возможно и катайя, и кассара, не просто богатым, а очень богатым человеком. И неудивительно: вот уже более тысячи лет Тария не видела в своих стенах захватчиков.
   Значительную часть богатств — наверное, третью часть от общего количества — Камчак приказал оставить тарианцам на восстановление города.
   Оставаясь тем не менее настоящим тачаком, Камчак не мог проявить подобное же благородство по отношению к женщинам города и пять тысяч наиболее красивых тарианок были заклеймены и переданы командирам тачакских сотен, чтобы те распределили их между воинами, проявившими в сражении храбрость. Остальным женщинам позволили остаться в городе или покинуть его стены. Кроме свободных женщин, в руки тачаков попали, конечно, и многочисленные рабыни, также переданные впоследствии для решения их судьбы тачакским командирам. Интересно отметить, что наиболее красивые рабыни были обнаружены в Садах Наслаждения Сафрара. Оказавшихся среди них невольниц из народов фургонов отпустили, конечно, на свободу.
   На прощальном торжественном пиру, проводимом во дворце Фаниуса Турмуса, Камчак восседал на троне тарианского убара с небрежно наброшенной на плечо поверх традиционного кожаного тачакского одеяния алой мантией Турмуса. Он уже не сидел с мрачным выражением лица, погруженный в невеселые думы, а выполнял свои обязанности с видом радушного хозяина, охотно поддерживая разговоры присутствующих и частенько отвлекаясь, чтобы приложиться к стоящему возле него кубку с вином или бросить кусок мяса своей привязанной у трона каийле. Здесь же, у трона высилась целая гора драгоценностей и как часть захваченных трофеев стояли на коленях несколько самых красивых тарианских девушек, обнаженных и закованных в цепи, а по правую руку тачакского убара стояла на коленях Африз, освобожденная от цепей и одетая в кожаную тунику кейджеры.
   Наступило время торжества, и возле трона выстроились командиры тачаков и некоторые из наиболее храбрых воинов, многие из которых были со своими женщинами. Рядом со мной стояла Элизабет Кардуэл, одетая не так, как тачакская кейджера, хотя и была в ошейнике, а в короткую тунику свободной женщины-кочевницы. Таким же образом была одета и стоящая слева от Гарольда Херена: она была единственной из девушек народов фургонов, не получившей в этот день освобождения от рабства. Лишь она продолжала оставаться невольницей и останется ею до тех пор, пока освободить её не пожелает её хозяин Гарольд.
   — Мне больше нравится видеть её в ошейнике, — однажды заметил он, наблюдая как она по его приказу готовит пищу для нас с Камчаком и стоящих рядом на коленях Африз и Элизабет, или Веллы, как я иногда её называл. Однако тон, которым он это сказал, наводил на мысль о том, что гордая Херена сама вовсе не прочь оставаться его рабыней! Одного за другим к трону Камчака подводили ещё недавно могущественных людей Тарии, закованных теперь в цепи и одетых в короткие туники рабов.
   — Ваше имущество и женщины принадлежат теперь мне, — обратился к ним Камчак. — Значит, кто является хозяином Тарии?
   — Камчак, — отвечал по очереди каждый из пленников.
   — Пала Тария? — спросил Камчак.
   — Пала, — отвечали они, низко опустив голову. К трону Камчака подвели Фаниуса Турмуса и Камраса и поставили их перед ним на колени.
   Камчак жестом указал на груду сокровищ, сложенных у его трона.
   — Кому принадлежат богатства Тарии? — обратился он к пленникам.
   — Камчаку, — ответили те.
   Камчак запустил руку в волосы стоящей рядом с ним Африз и повернул девушку к себе лицом.
   — А кому принадлежат женщины Тарии? — спросил он.
   — Камчаку, — ответили пленники. — А кто, — рассмеялся Камчак, — убар Тарии?
   — Тачак Камчак, — в один голос ответили пленники. — Принесите сюда Домашний Камень Тарии, — распорядился Камчак, и к его ногам тут же поднесли овальный гладкий камень с выбитой на нем начальной буквой названия города.
   Он поднял камень над головой и прочел суеверный страх в глазах стоящих перед ним на коленях людей. Но он не расколол камень об пол. Он поднялся с трона и вложил камень в скованные цепями руки Фаниуса Турмуса.
   — Тария жива, убар, — величаво произнес он. На глаза Фаниуса Турмуса навернулись слезы, он крепко прижал камень к груди.
   — Утром, — сообщил Камчак, — мы возвращаемся к своим фургонам.
   — Вы сохраните Тарии жизнь, господин? — не веря своим глазам, спросила Африз, знавшая, насколько ненавидит Камчак её родной город.
   — Да, — ответил Камчак. — Тария будет жить.
   Девушка была в недоумении.
   Я и сам был озадачен, но не решался спрашивать.
   Прежде я предполагал, что Камчак разобьет Домашний Камень, похоронив образ города в сердцах людей, а Тарию предаст огню. И лишь сейчас, на прощальном пиру во дворце Фаниуса Турмуса, я осознал, что он дарует городу жизнь, оставляет ему сердце и свободу. Я только теперь понял, что тарианцы смогут вернуться в свой город и стены его не будут разрушены.
   Подобный акт со стороны завоевателя — тачака! — казался мне более чем странным.
   Заставляла ли Камчака действовать так его вера в необходимость иметь общего для народов фургонов неприятеля, или тому была ещё одна, возможно более важная, причина?
   Внезапно у дверей раздался какой-то шум и в зал вошли трое кочевников в сопровождении целой свиты воинов.
   Это были Конрад, убар кассаров, Хакимба, убар катайев, а третьим, судя по одеянию, — представитель паравачей; этого человека я не знал, но догадывался, что он, очевидно, их новый убар. Среди сопровождавших их воинов я узнал кассара Альбрехта, а за его спиной с удивлением увидел одетую в короткое одеяние свободной женщины Тенчику, держащую в руке обернутый белым полотном сверток.
   Конрад, Хакимба и глава паравачей подошли к трону Камчака, но никто из них, являясь убарами своих народов, не преклонил перед ним колени.
   — Нами были получены предзнаменования! — без предисловий начал Конрад.
   — Они были внимательно изучены толкователями, — подхватил Хакимба.
   — Впервые за последние сотни лет, — вступил в разговор паравачи. — у нас появился Высокий Убар, Единый Убар народов фургонов!
   Камчак поднялся с трона и, скинув со своих плеч мантию тарианского убара, остался в обычном одеянии тачака.
   Трое убаров одновременно простерли к нему руки.
   — Высоким Убаром объявлен Камчак! — в один голос оповестили они.
   По всему залу прошел гул возбужденных голосов.
   — Камчак — Единый Убар народов фургонов! — воодушевленно кричали присутствующие.
   Камчак поднял руку, призывая к тишине.
   — Каждый из вас, — начал он, — катайев, кассаров, паравачей — имеет своих собственных босков и свои фургоны. Вы ведете раздольную жизнь, за исключением дней войны, когда вы объединяетесь против общего неприятеля, и тогда никто не может выстоять против народов фургонов. Мы можем жить порознь, но каждое из наших племен входит в состав народов фургонов, и то, что разделяет нас, гораздо меньше, чем то, что нас объединяет: каждый из нас знает, что нельзя напрасно убить боска и что следует быть гордым и храбрым и ценой своей жизни защищать своих женщин и свои фургоны. Мы знаем, что нужно быть сильным и свободным, а что может сделать нас более сильными, чем наше объединение? Объединимся же и станем сильными и свободными! Да будет так!
   Трое пришедших к Камчаку людей и сам убар тачаков протянули друг к другу руки и соединили их вместе.
   — Да будет так! — в один голос заявили они — Да будет так навечно!
   Они расступились и пропустили Камчака вперед, выстроившись у него за спиной.
   — Да здравствует Камчак! — воскликнули они. — Да здравствует Высокий Убар!
   — Да здравствует Единый Убар народов фургонов! — пронеслось по залу.
   Только поздно вечером все дела этого дня были решены и тронный зал опустел.
   С Камчаком остались лишь несколько тачакских командиров и наиболее заслуженных воинов, мы с Гарольдом и Африз с Хереной и Элизабет.
   Ушли и Альбрехт с Тенчикой и Дина. Интересный разговор произошел между девушками, прежде чем они покинули зал.
   Тенчика подошла к Дине.
   — На тебе уже нет ошейника, — заметила Дина.
   Тенчика застенчиво опустила глаза.
   — Да, — сказала она, — я свободна.
   — Теперь ты вернешься в Тарию? — спросила Дина.
   — Нет, — улыбаясь, ответила Тенчика. — Я остаюсь с Альбрехтом и фургонами.
   Альбрехт тем временем был занят разговором с Конрадом, убаром кассаров.
   — Вот, — протянула Тенчика Дине небольшой матерчатый сверток. — Это твое, ты это выиграла.
   Дина с удивлением развязала сверток и увидела в нем кольца и золотые украшения, переданные ей Альбрехтом за победу в соревнованиях по бегу от бола.
   — Возьми это, — настаивала Тенчика.
   — Он знает? — спросила Дина. — Конечно.
   — Он очень добр.
   — Я люблю его, — ответила Тенчика, поцеловав её на прощание и поспешно убегая прочь.
   Я подошел к Дине и взглянул на переданные ей украшения.
   — Для этого действительно нужно неплохо бегать, — заметил я.
   Она весело рассмеялась.
   — Здесь более чем достаточно драгоценностей, чтобы нанять себе помощников! — радостно потрясла она содержимым свертка. — Теперь я смогу снова открыть магазинчик моего отца и братьев!
   — Если хочешь, я дам тебе в сотню раз больше? — предложил я.
   — Нет, — с улыбкой отказалась она. — Это я выиграла. Я хочу сделать все самостоятельно.
   Она подняла вуаль с лица и быстро коснулась губами моей щеки.
   — Прощай, Тэрл Кэбот, — пробормотала она. — Желаю тебе всего хорошего.
   — И я желаю тебе всего хорошего, благородная Дина из Тарии, — ответил я.
   Она рассмеялась.
   — Глупый, глупый воин, — покачала она головой. — Я всего лишь дочь бедного пекаря!
   — Он был благородным, достойным человеком, — сказал я.
   — Спасибо тебе, — пробормотала она.
   — И дочь его — благородная, достойная женщина, — продолжал я. — К тому же очень красивая.
   Я не позволил закрыть ей лицо вуалью, пока не запечатлел у неё на губах прощальный поцелуй.
   Она опустила вуаль, прижала пальцы к своим губам, затем коснулась ими моих и поспешно оставила зал.
   Элизабет наблюдала за нами, явно ревнуя.
   — А она красивая, — мрачно отметила Элизабет.
   — Да, — согласился я и, посмотрев на нее, добавил: — Ты тоже.
   Лицо её расцвело улыбкой.
   — Я знаю, — горделиво сказала она.
   — Дерзкая девчонка, — усмехнулся я.
   — Горианской девушке нет нужды притворяться, будто она не знает, что красива, — возразила она.
   — Это верно, — согласился я. — Но почему ты сама решила, будто ты красивая?
   — Я не сама. Так говорил мой господин, — пожала она плечами. — Он ведь не обманывает, не так ли?
   — Не часто, — признался я. — Особенно в вещах столь важных.
   — К тому же я видела, какие взгляды бросают на меня мужчины, — заявила Элизабет, — и знаю, что за меня можно получить хорошую цену.
   От такой наглости я даже почувствовал легкое замешательство.
   — Наверное, целую пригоршню золотых монет, — как ни в чем не бывало продолжала Элизабет.
   — Пожалуй, — согласился я.
   — Значит, я красивая, — подвела она итог.
   — Верно.
   — Но ведь ты не продашь меня?
   — Пока нет. Посмотрим, сколько ещё ты будешь доставлять мне удовольствие.
   — Ох, Тэрл! — испуганно воскликнула она.
   — Господин, — поправил я.
   — Господин, — немедленно согласилась она.
   — Что ты хочешь сказать?
   — Что я буду очень стараться доставить тебе удовольствие, — с улыбкой пообещала она.
   — Значит, все будет в порядке, — заверил я её.
   — Я люблю тебя, — внезапно сорвалось с её губ. — Я люблю тебя, Тэрл Кэбот, мой господин.
   Она обняла меня за шею и крепко поцеловала.
   Я прижал её к себе, стараясь подольше удержать её губы в своих.
   Мне трудно было даже представить себе, что эта очаровательная красавица в ошейнике с моими инициалами, эта волнующая Элизабет Кардуэл в прошлом являлась молодой секретаршей с Земли, на долю которой выпало столько испытаний в чужих для неё бескрайних горианских степях. Кем бы ни была она в прошлом — малозначительной служащей в одной из тысяч похожих друг на друга безликих контор, вынужденной отрабатывать свою мизерную заработную плату и выкраивать из неё крохи, чтобы иметь возможность не ударить в грязь лицом и произвести впечатление на своих подруг, столь же незначительных служащих из таких же незначительных контор, — теперь она была живой и свободной в проявлении своих чувств, хотя горло её сжимал ошейник, а тело было отмечено клеймом. Она превратилась в очаровательную, страстную женщину, дерзкую и милую, — одним словом, мою.
   Интересно, были ли на Горе и другие женщины с Земли, прошедшие такую же трансформацию, перерождение, те, кто, даже не отдавая себе отчета, страстно желал найти для себя мужчину и мир, в котором — пусть даже не по собственной воле, не имея иного выбора — они научились ценить то, чем обладали до сих пор, научились по-новому смотреть на жизнь, радоваться каждому её проявлению и чувствовать себя по-настоящему свободно и раскованно — как это ни покажется парадоксальным — даже в стягивающем их горло ошейнике. Так думал я и сам удивлялся своим мыслям: возможно ли вообще такое? Правы ли в своих заключениях горианцы?
   Слишком уж фантастической порой казалась мне их психология.
   Сейчас в тронном зале дворца тарианского убара оставались только Камчак с Африз, Гарольд с Хереной и я с Элизабет.
   Камчак посмотрел на меня проницательно.
   — Ну, в нашей игре, кажется, все складывается удачно.
   Мне припомнился наш недавний разговор.
   — Ты слишком рисковал, — ответил я, покачав головой, — когда не вывел войска из Тарии и не бросил их на защиту босков и фургонов, понадеявшись на то, что катайи и кассары придут тачакам на помощь.
   Это была слишком рискованная игра.
   — Возможно, не такая уж рискованная, — ответил он, — поскольку я знал катайев и кассаров, наверное, даже лучше, чем они сами.
   — Ты говорил, — напомнил я, — что игра ещё не окончена.
   — Теперь уже все позади.
   — А что составляло последнюю партию этой игры?
   — Мне нужно было показать катайям, кассарам и тем же паравачам, насколько просто нас можно уничтожить по отдельности руками друг друга и какую силу мы будем представлять собой, действуя все вместе.
   — Это должно было навести их на мысль о необходимости выбора Высокого Убара?
   — Да, именно на это и была направлена моя игра.
   — Ну, что ж, да здравствует Высокий Убар — Камчак, убар тачаков!
   — Да здравствует Камчак — Единый Убар народов фургонов! — подхватил Гарольд.
   Камчак рассмеялся и опустил глаза.
   — Скоро наступит самое время для охоты на тамитов, — высказал он давнишнее желание.
   После этого мы все вместе направились к выходу из зала. Африз легко поднялась с колен, чтобы следовать за своим хозяином.
   Камчак обернулся и задумчиво на неё посмотрел Девушка нерешительно остановилась, пытаясь понять, что он задумал С неожиданной для него нежностью Камчак положил руки девушке на плечи, привлек её к себе и оставил у неё на губах легкий поцелуй.
   — Господин? — удивленно спросила девушка.
   Камчак вынул из-за пояса маленький ключ, вставил его в замок на ошейнике и снял его.
   Девушка недоверчиво покачала головой и прикоснулась рукой к шее.
   — Ты свободна, — сказал ей Камчак.
   Африз смотрела на него с недоумением и недоверием.
   — Не бойся, — продолжал Камчак, — тебе дадут достаточно золота. Ты снова будешь одной из самых богатых женщин Тарии.
   Девушка не в силах была произнести ни слова.
   Мы, все присутствующие, были ошеломлены не меньше её. Каждый из нас знал, скольким опасностям пришлось подвергнуться Камчаку, чтобы заполучить её в свои руки; каждый знал, какую цену ещё совсем недавно вынужден был заплатить Камчак за то, чтобы она после вражеского набега была возвращена ему.
   Мы просто не в силах были поверить в реальность происходящего.
   Камчак поспешно отвернулся и направился к своей привязанной к трону каийле. Он вставил ногу в стремя и легко забросил свое крепкое тело в седло Затем, не подгоняя животное, он выехал из зала. Мы все последовали за ним — за исключением Африз, которая осталась неподвижно стоять у трона тарианского убара, одетая в тунику кейджеры, но без ошейника — свободная. Руки её были прижаты к лицу.
   Она, казалось, была в полном оцепенении и лишь механически покачивала головой.
   Я шел за каийлой Камчака, рядом со мной задумчиво вышагивал Гарольд, а в двух шагах за нами — как подобает горианкам — следовали Элизабет и Херена.
   — Интересно, — спросил я у Гарольда, — почему он пощадил Тарию?
   — Его мать была тарианкой, — ответил молодой тачак.
   Я остановился от неожиданности.
   — Ты что, не знал? — удивился Гарольд.
   — Нет, — покачал я головой.
   — Именно после её смерти Катайтачак и пристрастился к листьям канды.
   — Я ничего этого не знал.
   Мы несколько отстали от Камчака.
   — Да, — продолжал Гарольд, — она была тарианской девушкой, взятой в рабство Катайтачаком. Он полюбил её, подарил ей свободу, но она так и оставалась с ним до самой смерти — убарой тачаков.
   За главными воротами дворца Фаниуса Турмуса нас дожидался Камчак на своей каийле. Здесь же стояли наши животные, и мы сели в седло. Херена и Элизабет побежали у наших стремян.
   Мы выехали на мостовую и повернули в сторону главных ворот Тарии.
   Лицо Камчака было непроницаемо.
   — Подождите! — послышалось у нас за спиной.
   Мы обернулись и увидели бегущую за нами Африз, босую и одетую в тунику кейджеры.
   Она остановилась у стремени Камчака и замерла, низко опустив голову.
   — Что это значит? — сурово взглянул на неё Камчак.
   Девушка не ответила и не подняла головы.
   Камчак тронул поводья и повернул каийлу к главным воротам Тарии. Мы ехали следом. Африз, Элизабет и Херена шли, держась за стремена наших скакунов.
   Не доезжая до ворот, Камчак натянул поводья; мы остановились. Африз замерла, не поднимая глаз.
   — Ты свободна, — напомнил ей Камчак.
   Девушка отрицательно покачала головой.
   — Нет, — сказала она, — я принадлежу Камчаку.
   Она робко коснулась головой вдетой в стремя ноги убара.
   — Я не понимаю, — сказал Камчак.
   Девушка нерешительно подняла голову — в глазах её стояли слезы.
   — Пожалуйста, хозяин, — прошептала она.
   — Почему? — удивился Камчак.
   Девушка выдавила слабую улыбку.
   — Я уже полюбила запах босков, — ответила она.
   Камчак рассмеялся и протянул ей руку.
   — Садись рядом со мной, Африз из Тарии, — предложил Камчак.
   Девушка подала ему руку, и он усадил её перед собой в седло. Африз села боком и, едва сдерживая слезы, положила голову ему на грудь.
   — Эту женщину зовут Африз, и с этого момента она — убара моего сердца, убара тачаков и Высокая Убара народов фургонов! — объявил Камчак.
   Мы пропустили Камчака и Африз в ворота и оставили этот город, и его Домашний Камень, и его жителей и поскакали к виднеющимся невдалеке фургонам, давно дожидающимся нас на бескрайних равнинах, обнимающих оставленную нами Тарию с её высокими, но оказавшимися отнюдь не неприступными для нас стенами и девятью мощными, окованными железом воротами.

Глава 28. МЫ С ЭЛИЗАБЕТ ПОКИДАЕМ НАРОДЫ ФУРГОНОВ

   Не думаю, чтобы последние минуты нашего с Элизабет пребывания в стане кочевников доставили невольнице по имени Тука большое удовольствие.
   В лагере тачаков Элизабет взмолилась, чтобы я не отпускал её на волю ещё хотя бы в течение часа.
   — Почему? — удивился я.
   — Потому что хозяева обычно не вмешиваются в выяснение отношений между рабами.
   Я пожал плечами. Мне требовалось не больше часа, чтобы накормить и запрячь тарна для полета на Сардар с бесценным яйцом Царствующих Жрецов.
   Здесь, у фургона Камчака собралось несколько воинов, среди которых я заметил и Туку с её хозяином.
   Я понял, в чем дело. Элизабет не забыла жестокое обращение этой девушки с нею на протяжении всех долгих месяцев её пребывания у тачаков, особенно когда она была заперта в клетке для слинов.
   Возможно, Тука каким-то образом догадалась о том, что за мысли теснятся в голове у Элизабет, потому что едва бывшая американка направилась в её сторону, она незамедлительно бросилась бежать, пытаясь спрятаться в фургоне.
   Через несколько минут ярдах в пятидесяти мы услышали испуганный женский вопль и увидели, как Тука летит на землю, сбитая ловким броском, в котором чувствовалось знакомство человека с приемами американского футбола. Вслед за этим все пространство между двумя фургонами неподалеку было окутано клубами пыли, поднятой возней двух женщин, обменивающихся отнюдь не женскими пощечинами.
   Можно было разглядеть мелькание девичьих кулачков, но удары, наносимые ими, очевидно, достигали цели, поскольку уже через минуту мы услышали крик просившей пощады Туки. Тут пыль несколько рассеялась, и мы увидели Элизабет, сидевшую верхом на своей поверженной жертве и немилосердно треплющую её за волосы. Даже кожаная туника на Элизабет была разорвана, а менее прочное одеяние рабыни на Туке вообще превратилось в лохмотья.
   Покончив с разминкой, Элизабет связала своим поясом тарианке руки, продела кожаный шнурок в кольцо в носу тарианки и потащила её к оврагу, где она могла бы отыскать подходящую для предстоящей экзекуции хворостину. Найдя прут, достойный её внимания, она привязала свою пленницу к ветвям невысокого, но густого кустарника и звучно испробовала свою находку на плечах доставившей ей столько неприятных минут тарианки. Насладившись ещё двумя-тремя столь же полновесными ударами, Элизабет вытащила кожаный шнурок из носового кольца своей обливающейся слезами жертвы и, не развязывая тарианке рук, позволила ей с позором ретироваться к своему хозяину.
   После этого с чувством выполненного долга, растрепанная и расцарапанная Элизабет Кардуэл подошла ко мне и как примерная, послушная рабыня опустилась у моих ног на колени.
   Когда она немного отдышалась, я снял с неё ошейник и подарил ей свободу. Затем я усадил её на спину тарна и приказал держаться за луку седла. Устроившись поудобнее, я привязал её к седлу кожаными ремнями безопасности, не забыв при этом, конечно, обезопасить и себя самого.
   Элизабет казалась не слишком напуганной предстоящим перелетом; порадовало меня и то, что она позаботилась запастись парой сменных одеяний.
   Рядом стояли Камчак с Африз и Гарольд с Хереной, своей рабыней: она опустилась у его ног на колени, и когда она осмелилась прикоснуться щекой к его бедру, строгий хозяин одарил свою дерзкую рабыню суровым взглядом.
   — Как твои боски? — спросил я у Камчака.
   — В порядке, как и следует ожидать, — ответил тот.
   — А кайвы твои остры? — обратился я к Гарольду.
   — Стараюсь держать их острыми, — отвечал молодой тачак.
   Я снова обернулся к Камчаку.
   — Очень важно следить, чтобы оси на повозках были хорошо смазаны, — продолжал я ритуал.
   — Да, — согласился Камчак, — я тоже так считаю.
   Мы пожали друг другу руки.
   — Желаю тебе всего хорошего, Тэрл Кэбот, — сказал Камчак.
   — И я желаю тебе удачи, убар тачаков, — ответил я.
   — Знаешь, ты, оказывается, неплохой парень, — воскликнул Гарольд. — Хотя и коробанец.
   — Ты тоже не промах, — парировал я, — хотя и тачак.
   — Желаю тебе всего хорошего, — усмехнулся Гарольд.
   — И я желаю тебе всего хорошего, — ответил я.
   Я в очередной раз проверил крепление ремней безопасности, перепоясывающих Элизабет, и остался ими доволен.
   Камчак и Гарольд молча наблюдали за нашими приготовлениями. В глазах обоих мужчин стояли слезы. Одинокая слезинка проделала свой путь по свеженанесенному на щеке Гарольда шраму храбрости.
   — Никогда не забывай, — напомнил Камчак, — что мы с тобой держали землю и траву.
   — Никогда не забуду, — пообещал я.
   — И пока память у тебя не ослабнет, — заметил Гарольд, — помни, что мы вместе удостоены шрама храбрости.
   — Это воспоминание навсегда останется со мной, — заверил я молодого тачака.
   — Твое прибытие и твой отъезд будут считаться двумя самыми важными моментами этих двух лет, — сказал Камчак.
   Я посмотрел на него, не совсем понимая смысла его слов.
   — Да, — усмехнувшись, подтвердил Гарольд. — Эти два года будут называться: «Год, в который Тэрл Кэбот пришел к народам фургонов» и «Год, когда Тэрл Кэбот командовал тачакской тысячей».
   Я даже испугался — а вдруг действительно Хранители Календаря навсегда запомнят два последних года именно под этими названиями.
   — Но в течение этих лет были и события несравненно большей важности, — возразил я. — Взятие Тарии и избрание Единого Убара народов фургонов!
   — Мы предпочтем дать им имя, напоминающее о Тэрле Кэботе, — сказал Камчак.
   От волнения я не нашелся что сказать.
   — Если тебе когда-нибудь понадобится помощь тачаков, Тэрл Кэбот, или кассаров, или катайев, или паравачей, только дай знать и мы прискачем. Мы прискачем, даже если понадобимся тебе в любом из городов Земли.
   — Вам известно о Земле? — удивился я.
   Мне вспомнилось, с каким интересом, воспринятым мною как недоверие, Камчак и Катайтачак в свое время — казалось, это было так давно! — расспрашивали Элизабет о её мире.
   Лицо Камчака осветилось улыбкой.
   — Нам, тачакам, известно многое, — сказал он. — Гораздо больше того, чем кажется на первый взгляд. Удачи тебе, Тэрл Кэбот — командир тачакской тысячи и достойный воин города Ко-Ро-Ба!
   Я поднял правую руку в традиционном горианском приветствии, натянул поводья высоты, и громадная птица взмахнула мощными крыльями, отрываясь от земли и быстро оставляя внизу провожающих, растянувшиеся на многие пасанги тачакские фургоны, зажатый крутыми склонами овраг и далекие стены Тарии.
   Элизабет Кардуэл тихо плакала, а я крепко прижимал её к себе, защищая от тугой струи бьющего в лицо ветра, с неудовольствием замечая, что его порывы выжимают слезы и из моих глаз.