Вверху большинство построек были из камня и еще держались, но лачуги в нижних кварталах рассыпались. Конь под Хуго, яростно заржав, упал. Чаттан вылетел из седла, прокатился по земле и вскочил. Торонкан скрылся за поворотом. Хуго, хромая, побежал следом и налетел на северянина, который, остановив скакуна, стаскивал с него чара.
– Больше верхом нельзя, – произнес он, и будто в подтверждение его слов улица накренилась.
Всхрапнув, конь повалился на бок, дергая ногами и выгибая шею, пытаясь встать. Хуго и кверемор поволокли Гело дальше. Небо, объятое янтарным сиянием пирамиды, накренилось, когда очередной толчок сотряс Шамбу.
Они достигли пока еще узкого, но быстро расширяющегося разлома, кольцом охватившего гору. По другую его сторону во тьме лежала Брита. Тот край, на котором стояли беглецы, поднимался; глубоко внизу, в завалах глины и перекрученных корнях, бурлила, быстро прибывая, вода.
– Я прыгну, – сказал Торонкан, – потом ты сбросишь его, а я попробую поймать.
– Ничего не выйдет, – ответил Хуго.
– Иначе никак. Она взлетает! Ты видишь, она взлетает!
– Там дерево. Дальше, посмотри…
Трещина прошла под старым дубом, и теперь могучий узловатый ствол, накренившись, торчал далеко вперед над опускающейся книзу противоположной стороной разлома.
Обхватив Гело за плечи, они поковыляли туда, пробрались между шевелящимися, будто живыми корнями и пошли по стволу. Далеко слева из разлома выстрелил гейзер клокочущей грязной воды, взметнул фонтан земли, веток и камней. Позади зашелестела осыпающаяся земля, ствол накренился под весом людей, и они покатились вперед сквозь крону.
С иссеченного ветвями лица Чаттана, с его запястий и шеи сочилась кровь. Он вывихнул руку, а боль в глазу вспыхнула с новой силой. Они с Торонканом шли, спотыкаясь, сквозь бурелом, руки Гело безвольно лежали на их плечах.
– Нельзя останавливаться, – говорил Торонкан. – Сейчас придет вода. Мы должны быть как можно дальше…
Хуго не слушал – он шел, повернув голову на запад. Сияние, льющееся от пирамиды, которая стала крошечным янтарным треугольником высоко над их головами, притушило еще не все звезды в черном небе. С западной стороны они гасли по другой причине.
– Посмотри, – сказал Чаттан. – Нет, не останавливайся, просто посмотри туда.
Шамба медленно поднималась над их головами, а с запада из океана на континент, гася звезды, медленно накатывала исполинская волна густого траурного мрака.
Часть третья
НОРАВЕЙНИК И ОКЕАН: МОЗГОВЫЕ ЧЕРВИ
Глава 1
Когда Кошачий лес сменился пологими холмами, сверху напоминающими застывшие океанские волны, Гарбуш сказал Ипи:
– Скоро увидим Норавейник.
Северные склоны покрывал снег, на южных, как и в низинах, царствовала грязь. Ковчег летел в холодной тиши между небом и землей, и если бы не медленно ползущие назад холмы в узоре коричневых и грязно-белых пятен, могло бы показаться, что он висит неподвижно.
На носу их было четверо: закутанная в одежды Ипи опиралась на руку Гарбуша, Дикси, ставший теперь корабельным боцманом, присел, отставив костяную ногу, а впереди всех, будто монументальная носовая фигура, возвышался Октон Маджигасси.
С палубы позади доносились негромкие голоса гноморобов.
– Хочешь еще раз на него посмотреть? Пойдем.
Гарбуш провел девушку к правому борту и показал летящий на траверзе второй эфироплан. Куда массивнее малого ковчега, он был и раза в три длиннее, чтобы окинуть его взглядом, приходилось поворачивать голову. Ближе к корме стояла невысокая мачта с широким парусом, сейчас бессильно повисшим на реях: ветер почти не дул, эфиропланы летели только за счет манны, на которой работали двигатели. Вертикальный хвост из легкого металла, дерева и кожи мерно качался за кормой. Над фальшбортом виднелись фигуры гноморобов. Большой ковчег был заполнен до предела, а малый нес всего три десятка славных карл. Большинство – юноши, хотя было и несколько девиц.
– Красиво, правда? – Гарбуш обнял Ипи за плечи. Он старался почаще разговаривать с девушкой, надеясь, что когда-нибудь она ответит. В последнее время Ипи начала замечать окружающее. Когда гномороб показывал на что-то, она поворачивала голову и смотрела туда, когда говорил – казалось, слушала.
На шканцах второго ковчега появились Бьёрик и Доктус Савар. Добрый мастер, заметив Гарбуша, виновато отвернулся.
В начале полета Октон находился на большом эфироплане. Когда они уже были над Кошачьим лесом, ковчеги сблизились, с одного на другой перекинули широкую доску. Рискованная затея: громоздкие летающие корабли нехотя поддавались рулю и килям. Но Владыка успел перебежать по доске, прежде чем та накренилась, когда малый эфироплан взлетел чуть выше, упала и исчезла в кронах.
Теперь от Октона Гарбуш знал, как погиб отец. Он понимал, что Бьёрик не виноват, но тот, кажется, считал иначе.
Фигурки чара и мастера склонились над стволом огнестрела, издалека напоминающего серебряный гвоздь. От порыва холодного ветра Ипи поежилась, и Гарбуш повел ее в глубину палубы. Двое карл поднимали парус на короткой мачте, еще несколько стояли между рубкой и надстройкой, от которой вела лестница в трюм.
– Капитан! – донесся голос Дикси.
– Спустишься в каюту? – спросил Гарбуш. – Там теплее.
Ипи лишь крепче ухватила его руку. Они пошли к носу.
Среди юных карл Гарбуш пользовался уважением, и как-то само собой получилось, что он стал капитаном малого ковчега. Никто не назначал его на эту должность – просто вся команда обращалась к нему, если возникали какие-то проблемы. Октон Маджигасси молча согласился с этим.
– Норавейник! – объявил Дикси. Стоящий рядом Владыка напоминал статую из темно-зеленого камня. Тяжелое пальто висело застывшими гранитными складками, только длинные седые волосы, выбившиеся из-под берета, чуть шевелились на легком ветру. Гарбуш знал, что голову Октона украшает узкий золотой обруч, хотя под беретом его было не видно.
Пошел снег. Редкие крупные хлопья медленно летели вниз, и казалось, что ковчег воспаряет к серым небесам… или весь мир опускается.
Гарбуш помахал рукой, разгоняя снежинки перед своим лицом. Далеко впереди среди одинаковых холмов виднелась обширная пологая возвышенность – черная, чуть поблескивающая, окруженная широкой изломанной полосой.
– Это палисад, – сказал Дикси, отличавшийся острым зрением. – Только с ним что-то неладно.
– Что неладно? – спросил Гарбуш.
– Вроде он горел. И Норавейник тоже. И еще там пролом, кажется…
– Ты видишь кого-нибудь?
Дикси перегнулся через борт, пристально глядя вперед, покачал головой:
– Не, слишком далеко…
– Поверните на запад, – произнес Владыка и показал левее столицы карл.
Придерживая Ипи за плечи, Гарбуш повернулся к нему.
– Мы не остановимся в Норавейнике? Хотя бы ненадолго?
Октон покачал головой. Дикси перевел растерянный взгляд с него на Гарбуша и поковылял к корме, чтобы передать приказ. Малец теперь не мог ходить быстро – ранение что-то повредило в костяной ноге. Дикси говорил, что если раньше он ее вообще не чувствовал, то теперь опираться на нее стало больно.
Так и не удостоив взглядом ни одного гномороба, великий чар покинул нос эфироплана и пошел к правому борту. Гарбуш, помедлив, направился следом, ведя Ипи за руку.
Когда они остановились возле ограждения, малый ковчег, чуть качнувшись, начал поворачивать. Несколько гноморобов из команды подошли к ним. С другого эфироплана заметили маневр – у ближнего борта столпились карлы. На шканцах присевшие возле огнестрела мастер Бьёрик и Доктус Савар выпрямились. Октон поднял руку, прощаясь. С большого ковчега долетели крики, стоящие рядом с Гарбушем карлы тоже закричали. Ковчеги медленно разлетались: малый теперь двигался прямо к побережью, большой – прежним курсом, приближаясь к Норавейнику.
Повернувшись к чару, Мастер Бьёрик произнес:
– Мы их больше не увидим.
– Нет, почему же… – начал Доктус, отводя взгляд, но мастер перебил:
– Не спорь. Я знаю, что это так.
Они долго стояли, глядя на скорлупку со щепкой мачты, парящую над пейзажем, будто застланным грязно-белым ветхим одеялом. Бьёрик задумчиво потер правую скулу и пробормотал:
– Госпожа Лейфа… Вчера она ударила меня. Сказала, я виноват в смерти ее мужа и в том, что теперь и сын покинул ее. А ночью стояла у борта и смотрела на тот ковчег. Выглядывала Гарбуша – всю ночь… Эх! – махнув рукой, он присел возле большой корзины, где лежало чугунное ядро, которое мастер и Гарбуш сделали еще в Форе перед взлетом. Всю жизнь Бьёрик боролся с грустными мыслями и переживаниями самым простым из известных ему способов – погружался с головой в работу.
Доктус, обрадованный тем, что удалось избежать неприятного разговора, склонился над корзиной. Оба взглянули на узкое отверстие в ядре, плотно закрытое металлической пробкой.
– Я видел, как Владыка сотворил это заклинание, – раздумчиво произнес Доктус. – Оно выглядело всего лишь как небольшой светящийся сгусток. Октон вложил его внутрь, а после попросил меня, чтобы…
– Ну да, – сказал Бьёрик. – Добрый Шлейка говорил: ты велел сделать эту пробку и закупорить дырку в ядре. Но что заклинание даст нам?
Доктус пожал плечами и выпрямился.
– Октон сказал: добавит снаряду убойной силы. – Он похлопал ладонью по гладкому стволу огнестрела. – Сказал, это его дар в благодарность за помощь, за то, что вы создали ковчеги и позволили ему отправиться на одном из них. У тебя ведь есть еще каменные ядра?
– Мы с Гарбушем успели сделать три штуки. И это, из чугуна. Но оно куда тяжелее. Мы решили, что стрелять им с ковчега будет неблагоразумно. Помнишь, что происходило, когда в мастерских испытывали огнестрелы поменьше? Вылетающий снаряд толкает ствол обратно, резко и сильно. Мы тогда установили: чем снаряд тяжелее и чем больше горючего песка, тем сильнее движение ствола. Конечно, масса ковчега велика, но ведь он всего лишь плывет в эфире, не касаясь чего-то твердого. Даже твоя магическая защита может не совладать с таким рывком.
– Не думаю, что чугунное ядро сколько-нибудь серьезно повлияет… Эфироплан качнет, возможно, даже сильно качнет. Но не повредит.
– Но как подействует это заклинание?
– Не знаю. Октон сказал: оно сработает при сильном ударе. А что произойдет… увидим.
– Можем и не увидеть. Я надеюсь… Может статься, нам еще и не придется пользоваться огнестрелом.
– Но мы ведь не знаем, сколько врагов напало на Норавейник. И каково положение сейчас. А вдруг его уже захватили? И если стрелять все же понадобится, то попробуй именно этот снаряд. Хотя Октон предупредил, что раньше никогда не использовал подобную магию. Надо быть осторожными.
Бьёрик провел пальцами по холодной шершавой поверхности ядра, выпрямился и пошел к носу.
– Вижу наш холм, – сказал он. – Подарок… Владыка думает, какое-то заклинание, запаянное в чугунный шар, – достойный подарок? Возмещение за весь наш труд и смерти тех, чьи тела остались в квартале? – Впрочем, изобретательный и наделенный богатым воображением ум Бьёрика уже заработал, переваривая новые сведения. – Однако… Послушай, великий чар, а ведь это интересно: совместить огнестрелы и заклинания. Начинять ими снаряды и метать… Возможно, ваш Владыка подразумевал именно это? – Мастер замолчал, несколько мгновений вглядывался во что-то впереди, потом развернулся и побежал.
– Что случилось? – прокричал вслед Доктус, но Бьёрик не слушал. Спрыгнув на палубу, он помчался между надстройками, крича:
– Тревога! Мы подлетаем! Не зажигать огней! И опуститесь ниже!
Гарбуш хмуро смотрел в спину Владыки. Тот внушал почтение, смешанное с легким страхом. Октон никогда не улыбался, а если к нему обращались с каким-то вопросом, глядел на собеседника сурово и пристально. Казалось, сознание этого человека отягощено такими переживаниями, о которых карлы и не подозревали, все их беды, гибель многих соплеменников, нападение на Норавейник – малозначащие пустяки в сравнении с тем, о чем вынужден думать и что должен решать великий чар. Умом Гарбуш понимал это, но сердце его протестовало.
Он медленно, глубоко вздохнул. Почему они должны слушать старика, почему должны лететь неведомо куда, возможно – на верную гибель? Впрочем, отправиться в путешествие на малом ковчеге вся команда вызвалась добровольно. Быть может, впереди и не поджидают никакие опасности. Гарбуш и сам хотел лететь, его привлекали далекие неведомые земли. Но почему они не могут остановиться над Норавейником хотя бы ненадолго? Вдруг тем, кто остался в городе, необходима помощь всех карл, летящих на эфиропланах, вдруг большой ковчег не справится? Гарбуш уже давно хотел поговорить об этом, но не решался. А теперь, когда они повернули, разговор стал бессмысленным. И все же гномороб чувствовал, что необходимо разобраться с этим, иначе он будет мучиться все оставшееся путешествие.
– Я не понимаю, Владыка, – сказал он. – Неужели мы так спешим?
– Да, – произнес Октон, не поворачивая головы.
– Почему?
Владыка молчал, и гномороб вдруг рассердился. Растерянность сменилась злостью, он шагнул вперед и встал перед чаром.
– Почему я должен слушать тебя? И все мы? Ваши людские дела – что они для нас?
Ипи, вздрогнув, обхватила себя за плечи, но Гарбуш не заметил этого. Он стоял, сжав кулаки, снизу вверх глядя на невозмутимое лицо.
– Мы помогаем Доктусу, мы слушаемся его, но он спас всех нас! А ты? Кто ты такой? Мы не знали тебя, ты ничего хорошего не сделал нам, так почему…
Девушка заплакала. Опомнившись, Гарбуш бросился к ней и обнял. Она вцепилась в гномороба, прижалась лицом к его груди, потом зашаталась и повисла на его руках. Глаза закатились, спина выгнулась. Ипи разинула рот, тут же, громко стукнув зубами, сжала челюсти. Между губ выступила кровь. Гарбуш уложил содрогающееся тело на палубу лицом вверх. Согнутые в локтях руки прижались к груди, костяшки сведенных судорогой пальцев побелели, ноги вытянулись. Маленькое нежное лицо исказилось гримасой. С трудом разжав ее челюсти, Гарбуш вытащил из-за пазухи короткую палку, вставил между зубов – Ипи тут же сжала ее так, что, казалось, вот-вот перекусит. Владыка молча наблюдал за ними.
Гномороб поднял Ипи и понес, спотыкаясь. Он-то надеялся, приступы больше не повторятся: их не было уже давно. Нельзя при ней повышать голос, девушка пугается, почувствовав напряжение; часто самый обычный спор, донесшийся до ее ушей, приводит к потере сознания и судорогам…
Проклиная себя, Гарбуш принес больную в каюту. Легкое тело билось в судорогах, Ипи громко и часто дышала. Голова запрокинулась, слепые белки пялились в низкий потолок. Гномороб стянул одеяло с кровати, уложил Ипи, снял с нее туфли, укрыл и сел рядом, крепко держа за руки. Девушка выгнулась, запрокинула голову, упираясь затылком в подушку. Изо рта текла слюна. Прекратить приступы было невозможно, они заканчивались лишь сами собой.
Вскоре руки перестали вырываться из его пальцев, тело расслабилось и челюсти разжались. Гарбуш вытащил палку, в которой остались вмятины от зубов, склонился над больной. Лицо во время приступа страшно искажалось, Ипи становилась похожа на безобразную испуганную старушку с выступающими желваками и морщинистым лбом. Теперь оно разгладилось, вновь приобрело невинную чистоту. Глаза закрыты: она спала. По лбу, скулам и нижней части подбородка овалом тянулись белые точки, шрамы, которые уже никогда не сойдут. Гарбуш склонился ниже, коснулся губами лба и тут же выпрямился, ощутив, что кто-то смотрит на него.
Он вскочил, повернулся. В приоткрытой двери стоял Владыка.
– Что вам надо? – прошептал гномороб. – Уходите!
Октон сделал жест, предлагая выйти вслед за ним. Закутав Ипи в одеяло, гномороб на цыпочках покинул каюту и плотно прикрыл дверь.
– Прости меня, Гарбуш, – негромко произнес Владыка в коридоре. Впервые с тех пор, как они узнали друг друга, великий чар назвал его по имени. – Конечно, ты должен знать. Но не говори другим, чтобы не было паники. За нами погоня. Вернее – преследуют меня, но мы летим вместе, значит, в опасности все.
– Погоня? – переспросил Гарбуш. Не желая, чтобы за дверью Ипи услышала разговор, он стал подниматься по лестнице. Владыка пошел следом.
– Но как такое может быть? – спросил гномороб, выбравшись на палубу. – Ведь мы летим. И откуда вы знаете…
Чар прикоснулся пальцем к высокому, почти лишенному морщин лбу.
– Он сообщил мне.
Гарбуш, насупившись, покачал головой.
– Не верю. Эта штука не может разговаривать, это всего лишь выплавленное в виде круга золото…
– Ты знаешь, что такой айсберг? Наверняка не знаешь. За Бритой, в далеких северных водах, плавают огромные глыбы льда. Они могут достигать размеров горы. Тяжелые, потому над поверхностью выступает лишь вершина. Понимаешь? Ниже, скрытое в толще вод, движется огромное ледяное тело. Его не видно, ничто на поверхности не указывает на то, что внизу прячется громадина. Мир – лишь видимая нам часть очень сложной, скрытой от глаз структуры. Нет, он не разговаривает со мной, он неодушевлен. Это лишь верхушка, овеществленная кульминация мощной древней магии. Иногда он порождает вспышки странных видений, а иногда – потоки связных образов в моей голове. Да, мы летим, а преследуют нас по земле. Парангоны долго пробыли в Мире, связь между ними еще не оборвалась. Я ощущаю один из них там… – Владыка показал в сторону, куда улетел большой ковчег. – Это тот, который носит Доктус. Два остались позади, в Форе, и они не перемещаются. А еще один движется следом. Он неподалеку, хотя недавно я ходил на корму, смотрел… Нет, я ничего не увидел, слишком далеко. Но он направляется туда же, куда и мы.
– Ковчег летит не слишком быстро, – произнес Гарбуш задумчиво. – На обычной карете или фургоне, запряженном хорошими лошадьми…
– Да. Тот, кто преследует нас, покинул Фору почти одновременно с ковчегом. Мы летим быстрее, но не настолько, чтобы он совсем потерял нас из виду. Всю дорогу он постепенно отставал. Но на пути не было гор и болот, и потому он все еще недалеко. Мы не можем останавливаться в Норавейнике. Я не такой бесчувственный, как ты думаешь. Я бы хотел помочь вам и Доктусу справиться с врагами, напавшими на ваш город. Но укрыть Мир от того, кто хочет завладеть им, – неизмеримо важнее.
Гарбуш смотрел на Владыку. Этот человек… Он не злой и не добрый, не кажется мудрецом, но, конечно, не глуп, говорит и двигается не слишком быстро, но и не производит впечатление медлительного – будто весь его нрав, все черты, делающие человека индивидуальностью, все ушло в заботу о Мире, подчинилось главной цели, и на проявление обычных людских качеств, всех тех мелких привычек, пороков и добродетелей, что и составляют личность в глазах окружающих, – для этого уже ничего не осталось.
– Потому вы и хотите как можно быстрее очутиться над океаном? Но что, если преследователь пересядет на корабль? Быстроходный корабль?
– Над океаном, как только твердь исчезнет за горизонтом и мы достигнем Слепого Пятна, я ускорю движение ковчега – во много раз. Во столько, сколько он выдержит. Это будет стоить всех моих сил, но я сделаю это. Нам не придется долго лететь, мы будем на месте за считаные дни.
– Что такое Слепое Пятно?
– Место, где в Раковине есть прореха. Место, где внешние ветра прорываются внутрь.
Гарбуш поглядел за борт. Большой ковчег превратился уже в коричневую лодочку, парящую в холодном прозрачном воздухе.
– Я мало знаю про ваши жемчужины, но… Ведь они разные? Каждая соответствует… овеществляет какую-то магию? На квартал напали слуги теплого чара. Обруч сказал вам, какая жемчужина преследует нас?
Октон молчал так долго, что в конце концов гномороб отвернулся от борта и взглянул на него. Владыка произнес:
– Да. Теплая жемчужина хитра и самовлюбленна, как ее теперешний хозяин, но она не так опасна. Нас преследует другая, куда более страшная. Если тот, кто владеет ею сейчас, заполучит Мир… Нет, мне не под силу описать тебе, что произойдет тогда.
* * *
Голос сказал: «Я люблю тебя», и второй произнес: «Я тебя ненавижу». Горячая ладонь легко провела по лбу. Некрос Чермор, раскрыв глаза, резко сел. Фургон чуть покачивался, доносились голоса тюремщиков и мягкий топот копыт о землю. Полог закрыт, внутри полутемно. Укрытый одеялом Чермор лежал среди сундуков в задней части, Риджи Ана сидела на другом конце, спиной к нему.
– Какая теплая у тебя рука, – пробормотал чар, и Риджи с легким удивлением оглянулась.
– Что?
На ней было темно-красное платье, и Чермор заметил, что платье это чуть дрожит, ясно выделяясь на общем неподвижном фоне. Каким-то образом отсюда, из другого конца фургона, он очень хорошо видел каждую ворсинку на ткани, каждую помятость и вылезшую нить…
Под плотную материю полога дневной свет почти не проникал. В сумерках все вокруг казалось нечетким, закутанные в тени предметы перетекали один в другой. Но платье виднелось явственно, на фоне остального оно выделялось объемом и фактурой, пылало, мелко дрожа, алым светом, шевелилось – будто некая оболочка, набухшая от жара, что пытался вырваться наружу.
– Они собираются убить тебя, – произнес тихий детский голос.
В сумерках лицо Риджи удлинилось, подбородок вытянулся, глаза блеснули яркими бельмами. Некрос вскочил, нашаривая рукоять Лика Смерти у пояса, – позабыв про то, что меч вместе с ножнами лежит на досках, – тихо вскрикнул, моргая…
– Что с тобой? – Она пошла к нему между сундуками.
Чермор попятился, но тут же остановился. И платье на Риджи было обычным, и с лицом ее ничего не происходило… Но он же отчетливо видел изменения!
Девушка подошла вплотную, обняла его. Некрос прижал ее к себе и закрыл глаза. Под черепом шевельнулось мягкое тело змеи – одной из тех, что поселились в плоти чара после ритуала, когда он восстановил Лик Смерти. Чермор хорошо знал, как выглядит существо: темно-зеленое безглазое тело толщиной с указательный палец и длиной в два пальца… Хотя если оно безглазо и рта у него нет, то почему змея? Скорее червь. Смертный червь, один из тех, что живут во всех окружающих предметах, в эфире, в самой ткани бытия. Ну конечно, так и устроен этот мир: его наполняют незримые для простых людей черви. Они прорывают норы в эфире, тверди, даже в воде, снуют из стороны в сторону, как те мушки, населяющие кузницу мастера Бонзо, и чем ближе человек к смерти или предмет к разрушению – тем их больше.
– Какие черви? – спросила Риджи, с тревогой заглядывая в его глаза.
Некрос отпрянул, ухватив ее за плечи. Он сказал все это вслух? Или… Что, если она читает его мысли?
– Не сжимай так, мне больно!
Девушка повела плечами, отстранилась и присела на одеяло.
– Ты уже несколько раз заговариваешь про каких-то червей. В последнее время я все чаще не понимаю тебя.
Обойдя ее, чар откинул полог и выглянул.
Они почти миновали Кошачий лес – деревья поредели, вскоре дорога вынырнет к пологим холмам, а за ними начнется Окраинный океан.
Эди Харт, которого чар назначил старшим в отряде, сидел на козлах, сжимая вожжи. Трое всадников скакали впереди, двое позади. Сбоку трусила пара привязанных к фургону лошадей. Некрос про себя называл спутников, как и раньше, тюремщиками, хотя теперь они стали просто слугами. Острог-На-Костях где-то далеко. Скорее всего он уже разрушен.
Когда отряд покидал Фору, тюремщиков было семеро, но на привале в лесу один исчез – то ли сбежал, то ли отошел от места стоянки и стал жертвой лесной кошки. Некроса это не интересовало, он даже решил: хорошо, что теперь их меньше. Чар в последнее время приглядывался к тюремщикам все внимательнее. Эти люди стали внушать ему смутное подозрение с тех самых пор, как отряд достиг леса. Часто они, склонив друг к другу головы, тихо переговаривались, стараясь, чтобы хозяин не услышал. Скорее всего замышляют бунт. Следовало бы убить их всех, но тогда придется управлять фургоном самому. К тому же в лесу хватало опасностей, и если ночью кто-то нападет – хищники или дикари-лесовики… Не может же Чермор не спать каждую ночь. Пока он точно не знал намерений тюремщиков, нужно подождать, незаметно наблюдая. Что, если они хотят не просто зарезать хозяина и Риджи Ана, что, если их кто-то послал?
Эди Харт повернул к хозяину простецкое веснушчатое лицо.
– Останови, – приказал чар.
Когда он оседлал одну из бегущих без седока лошадей, отряд продолжил путь. На лесной опушке из кустов выскочил Тасси. Пес-демон усиленно двигал челюстями, чавкал и похрюкивал.
Как только деревья расступились, Некрос уставился на небо впереди. Шел снег, и чару пришлось вглядываться очень пристально, чтобы разглядеть две темные скорлупки, парящие невысоко над заснеженными холмами.
– Господин! – позвал Эди Харт. – Они разлетаются!
Малый ковчег медленно поворачивал. Жемчужина, висящая на шее Чермора, шевельнулась – или ему так показалось. Из сердца сквозь грудь и парангон шла незримая тонкая нить: поднимаясь наискось от земли, она тянулась сквозь воздушный океан, вторым своим концом притороченная к Миру, плывущему где-то там, вверху. Голова Октона Маджигасси, на которой, скорее всего, надет сейчас обруч, тело Владыки, летающий корабль, его команда, зимний пейзаж, ширь прозрачного эфира, Раковина – все было лишь обрамлением, блеклым узором вокруг испускающего незримые потоки энергии средоточия бытия, каковым являлся Мир.
Теперь нить сдвинулась, вслед за ней тяжело застучало сердце и шевельнулся парангон: малый ковчег изменил курс и летел к океану.