- Сын навещает?
- А как же? Каждую неделю гостинец приносит. Пособит по хозяйств,
пообедаем вместе и - восвояси Как твои родители?
Митя ответил, что отец и мать здоровы: ему не хотелось распространяться
о батюшкиных немочах.
- Ты присмотрись, как я шью, - продолжал дед. - Портновское ремесло не
хуже любого другого. Одежда всем нужна: голым на улицу не выйдешь. Однако
уберу свое рукоделие...И погоди мед лизать. Сейчас картошку из печи достану.
Линь жареный есть. Ефим-бондарь на Пиляцком озере промышлял и мне две рыбины
принес.
Вакарин поставил на стол чугунок с вареной картошкой. В это время в
сенях затявкала собачонка и в избу вошел Фешка:
- Наше вам, дедуля. Ба, и ты, гимназист здесь! У меня и к тебе дело
есть...
- Потом потолкуете, шустрики, - заворчал добродушно дед, - пока ешьте.
Яков Васильевич вышел из комнаты и вернулся, принеся бадейку с квасом.
Он поставил ее на печную лежанку:
- Пущай малость нагреется. Иначе горло застудите. А я вам пока про
Лисандра Василича расскажу...
Дед участвовал в швейцарском походе Суворова и охотно вспоминал о самой
яркой и необыкновенной поре своей жизни, когда сам он был молод:
- Суворов - полководец почище Македонского. Я его близко видел не раз.
Давненько это было. Мы домой из Италии ворочались, а француз нам путь
перекрыл. Кругом горы высокие, поболе уральских, хотя кавказским уступят.
Неприятели попрятались за камнями, выцеливают нас, словно охотники белок.
- Как же вас не перебили до единого? - волнуется Фешка.
Вакарин берет с подоконника табакерку, украшенную облупившейся
финифтью, и извлекает щепотку нюхательного табаку. Сунув ее в ноздрю, он
прикрывает глаза, чихает и только после этого говорит:
- А могли бы и перебить, ядрена вошь! И перебили бы, если не Суворов...
Выезжает он на белом коне и приказывает идти вперед: "Если олени по этим
тропам проходят, то и вы одолеете. Смелей, богатыри! Я с вами. С нами бог!"
Мы в атаку, а француз не пущает, держится. Три раза на него в штыки
бросались и все зря. Тогда велит Cуворов князю Багратиону противнику в тыл
зайти. Те, как увидели наших сзади, сразу и наутек... Суворов князя перед
войском поцеловал. В том бою я и поцарапан не был. Меня в следующем сражении
ихний егерь штыком пропорол.
Дед стянул с себя рубаху и показал белесый шрам на левом боку:
- Ловкий француз попался. Но и я его достал штыком...
- Он, дедушка, тебя убить мог, а ты на него вроде и не серчаешь? -
спросил Митя, удивляясь спокойствию, с которым Вакарин вспоминал о своем
ранении.
- Сколько серчать можно? Ведь и он был человек подневольный. Тут без
чарки не разберешься... Я вам лучше расскажу о том, как возле палатки
Суворова часовым стоял...
- Мы, дедуля, об этом уже слышали, - сказал Фешка. - Ты лучше про
Пугачева...
- Про Емельку так про Емельку, - охотно согласился Вакарин. - Я тогда
уже вроде вас был годами и все ясно помню. Страшно тогда воевали: русский на
русского шел. Пугачева мы считали государем Петром Третьим. Его спихнула с
престола жена Екатерина. А помогали этой заморской царевне наши гвардейцы
Орловы, ее полюбовники. Вгорячах они ухлопали другого человека, а царь в
заварухе скрылся и под чужим именем по Руси бродил, высматривал, как народ
живет. Добрался до реки Яик. А там как раз казаки бунтовали от плохой жизни
и притеснений губернатора. Государь им и открылся, кто он есть. Казаки
попросили его вести яицкое войско на Казань, а потом и на Москву. Император
посулил простым людям волю, и потянулись к нему крестьяне, уральские
мастеровые, башкиры и другие поволжские народы...
- Где же вы видели Пугачева? - не утерпел Митя.
- Погоди, скажу. Моя мать и я гостили в ту пору у ее сестры в крепости
Озерной. А бунтовщики взяли ее приступом, солдаты-то особо не
сопротивлялись, да и гарнизон был мал. Государь-батюшка восседал в кресле на
крыльце комендантского дома. У ног красный ковер постелили. За спиной -
генералы стоят, а перед ним - пленные офицеры. Пугачев им: "Повинитесь и
поступайте ко мне на службу!" А они отвечают ему дерзко, мол, не царь ты, а
вор.. Он и велел вздернуть горемык на воротах. Потом все в поход
двинулись... Только через какое-то время изменила народному войску удача.
Тогда казаки, спасая свои головушки, выдали Пугачева властям. Граф Панин
повез его в железной клетке в Москву. Однако он по дороге сбежал...
- А я читал, что Пугачева казнили в Москве на лобном месте, - заметил
Митя. - Остатки мятежников еще посопротивлялись, но не долго...
- Это ты брось! - не согласился Фешка. - Бунты и потом были, хотя,
может, и поменьше. Атаманы разные по губерниям объявлялись. Говорят и ноне
под самым Тобольском в лесах прячется одна шайка.
- Теперь не разгуляешься, - сказал Вакарин. - Леса повырубали. Всюду
дороги проложены. Чуть не в каждой деревне - пристав или урядник, в городе -
полиции тьма. Лишнее слово молвить боязно, вы, ребята, держите язык за
зубами... Со мной, конечно, можно поболтать, с Северьяном. А больше -
ни-ни... И хватит об этом. Ты, Феша, передай отцу, что рубаху ему сошью к
воскресенью, хотя и посулил к четвергу. Пальцы у меня не такие проворные,
как раньше. А сейчас ступайте домой: я малость отдохну, а потом шить буду.
Не серчайте на старика. Возьмите на дорожку орехов...
Приятели вышли из флигеля. Фешка отправился в Отрясиху обменивать бабки
на рыболовные крючки, а Менделеев подался к себе на Большую Болотную: у него
не были выполнены домашние задания по русскому и математике. Остаток дня он
старательно занимался...
Дни были короткие, и обыватели рано ложились спать. Их жизнь зимой
текла довольно однообразно. Состоятельные горожане развлекались катанием на
тройках, охотой или карточной игрой. Каждый тешил себя согласно своим
наклонностям и достатку. Молодые дворяне волочились за актерками заезжей
труппы. После их очередного дебоша в гостинице антерпренеры жаловались
гражданскому губернатору, и тот наказывал виноватых.
Заметным событием в жизни Тобольска становился приезд цыганского хора.
Тогда в трактире, где поселялись дети кочевого племени, заполночь звенели
гитары и раздавались песни... Казначей губернского правления Сериков
потратил на заезжих чернооких красавиц казенные деньги и потом выстрелил
себе в грудь. Рана не оказалась смертельной, и несчастный остался жив. А
цыгане часть денег вернули...
Благополучно окончилась и дуэль подпоручика линейного батальона
Калугина с экзекутором судебной палаты Пивоваровым, повздоривших из-за
премьерши цыганского хора Маши. Экзекутор, стреляя, промахнулся, у него от
огорчения и страха потекли от волнения слезы. Увидев их, подпоручик
выстрелил в воздух...
Купцы тоже ударяли за цыганками и актрисами. Не поделив избранниц,
тузили друг друга крепкими кулаками, таскали за бороды, круша трактирные
зеркала и мебель. Владелец рыбных промыслов Евграф Себякин просил хор
продать ему Машу. Получив отказ, с горя топил печку в трактире "Иртыш"
пачками ассигнаций, Губернатор Энгельке пригрозил Евграфу судом.
Дворянство не без высокомерия наблюдало за грубыми нравами местных
негоциантов, само оно в образе жизни подражало столичной знати.
Состоятельные чиновники устраивали у себя дома балы, правда, больше
смахивавшие на вечеринки. Но танцевали на таких балах азартно, с сибирским
размахом, поистинне "паркет трещал под каблуком".
Настоящие балы устраивали в благородном собрании на Рождественской
улице. В таких случаях играл гарнизонный оркестр, и распорядитель с белым
бантом в петлице управлял мазуркой, почти не уступая петербургским хватам.
Респектабельные мамаши в старомодных шелковых платьях располагались на
стульях вдоль стен, лорнировали девиц и кавалеров. Пахло духами и звучала
французская речь, впрочем далеко не идеальная.
Среди матрон ярким пятном выделялась полковница Маковкина, одетая в
платье ядовито-сиреневого цвета. Она являла собой воплощение энергии и
общительности. Обмахиваясь веером, полковница что-то нашептывала жене
председателя судебной палаты Шенига. О Маковкиной местный поэт сложил стихи,
в которых, в частности говорилось:
"А вот в углу в сирень одета
Сидит тобольская газета..."
Мадам Шениг говорила с Еленой Петровной о предполагавшемся приезде в
город князя Горчакова, столичных модах и Жозефине Муравьевой, отправившейся
на богомолье в Ивановский монастырь.
- Почему давно не видно Фонвизиных и Менделеевой? - спросила
председательша.
- Михаил Александрович простудился, отгребая в саду снег от теплицы, -
охотно разъяснила полковница. - А Менделеевой недосуг на балы ездить:
готовит приданое для дочки. За ее Машей ухаживает учитель гимназии Попов, -
непьющий, но фармазон.
- Ноне и таких женихов мало. Везет Марье Дмитриевне, - сказала Шениг.
Собеседницы сошлись на том, что лучше выдавать дочек за немолодых
чиновников с положением. Их мнение разделили и сидевшие рядом дамы. Но если
бы разговор услышали тобольские невесты, то они вряд ли бы согласились.
Девицы больше мечтали о душках-офицерах и самозабвенно танцевали и с
прапорщиками, расквартированного в городе батальона, и прибывшими на время
драгунами.
Военные отвечали девушкам взаимностью: молодые тоболячки были отнюдь не
дурны... Старожилы любили вспоминать, как приезжал в 1837 году в Тобольск
сам цесаревич. На балу он обратил внимание на красивую жену батальонного
командира Скерлетова и с удовольствием с ней вальсировал.
Что касается самой госпажи Скерлетовой, то она вскоре овдовела, имея на
руках несколько дочек. Через какое-то время она снова вышла замуж. На сей
раз за инспектора гимназии Ершова, который не устоял перед чарами вдовы...
Обычные же балы были довольно схожи: мазурка, котильон, полонез, плюс
посещение буфета, карточная игра в соседнем помещении. Поэтому Менделеевы
появлялись в обществе редко, хотя их и приглашали.
- Марья Дмитриевна, рассыльный принес... - докладывала хозяйке
Прасковья, протягивая изящный конверт.
- От кого бы? - недоумевала госпожа Менделеева, а, прочитав письмо,
восклицала: - Я так и знала! Председатель губернского правления Владимиров
приглашает нас на ужин, с танцами. Поедем, Ваня?
- Уволь, душенька, от таких развлечений, - протестовал Иван Павлович. -
У них там водкой мерзко пахнет. Толкотня, картежники тешатся древними
анекдотами. Лучше навестим в субботу Фонвизиных, возьмем с собой детей,
послушаем душевную музыку. Да и стол у них отменный, генерал сам -
превосходный кулинар.
- Я и Паша согласны. Едем! - возликовал Митя.
Ему нравилось бывать у радушных Фонвизиных. Не подумаешь, что они -
люди с необыкновенными биографиями. Если бы он, Митя, был писателем, то
сочинил бы о Фонвизиных роман или повесть, что-нибудь в вальтер-скоттовском
духе.
Достойна пера и судьба поселенцев Анненковых, бывающих у Фонвизиных и
Менделеевых. По словам маменьки, Иван Алексеевич Анненков был в молодости
богат, хорош собой и служил в столице в кавалергардском полку. А любил он
скромную юную француженку Полину Гебль. Потом - восстание на Сенатской
площади... Анненков заключен в Петропавловскую крепость, затем отправлен в
Сибирь на каторгу... Во время военных маневров девица Гебль кинулась в ноги
императору Николаю, вымолила у него разрешение поехать в Читу к любимому.
Там Анненков и Полина обвенчались...
В гостиной дома Фонвизиных собирались также Бобрищевы-Пушкины, Вольф,
Свистунов... Долго светились окна в доме на углу Петропавловской и Павлуцкой
улиц. Мелькали тени: хозяева и гости вальсировали.
Танцевать в городе вообще, как уже сказано выше, любили. Вечера
устраивали даже в гимназии, хотя и не часто. Проходили они благопристойно,
даже скучновато. Надзиратели ревностно следили за поведением гимназистов. Но
и эти чопорные вечера разнообразили жизнь мальчишеской вольницы, скованной
режимом казенного учебного заведения. И еще: вечера хоть чуть-чуть приобщали
старшеклассников к загадочному миру женщин.
Один из таких балов устроили в январе. Митя решил непременно на нем
присутствовать и вместе с Максимом Деденко в семь вечера был в гимназии. В
гардеробе уже грудой висели девчоночьи шубки, пальто, пелерины, салопы... В
вестибюле и коридорах витал запах духов, непривычный и тревожно волнующий.
На лестнице постукивали туфельки... В зале музыканты-кантонисты раскладывали
на пюпитрах ноты. Капельмейстер - полный пожилой фельдфебель - давал своим
воспитанникам последние указания.
- Пошли вниз? - предложил Деденко.
На первом этаже, в столовой, превращенной в буфет, продавали
бутерброды, лимонад, сельтерскую, пирожные и конфеты. Приятели выгребли из
карманов мелочь, купили минеральной с сиропом и по бутерброду с сыром.
За соседним столиком расположились старшеклассники Северьян Бутаков и
Венька Шишкин со знакомыми барышнями. Компания вела себя шумно, кавалеры
отчаянно любезничали. Митя невольно проворчал:
- Цацкаются с девчонками, дылды...
- Смотреть противно, - поморщился Деденко. - Уйдем отсюда.
Митя и Максим поднялись на второй этаж, откуда уже доносилась музыка.
Посередине зала вальсировали две пары. Вскоре к ним присоединились явившиеся
из буфета Бутаков и Шишкин с подругами.
Оркестранты старательно дули в трубы, маленький кантонист ритмично
ударял в литавры. Танцоры старательно демонстрировали хореографические
таланты, с торжеством посматривая на подпиравших стены товарищей. Среди
последних был и Менделеев. "Почему я не столь же развязен, как этот верзила
Шишкин? - мысленно сетовал он. - По сути, Венька - трус. Месяц назад мы с
Чугуном обратили его в бегство. Конечно, он испугался прежде всего Андрея,
но все-таки удрал. А сейчас прямо - орел! Глядит на окружающих свысока...
Если бы мне пригласить на танец вон ту белокурую девочку в голубом платье.
Как она мила!" Лицо девочки показалось Мите знакомым, видимо, он встречал ее
на улицах: Тобольск не велик...
Время летит быстро. Кончается очередной вальс... Какая жалость!
- Айда за мной, Дед! - Менделеев увлек Максима в пустой, оказавшийся
незапертым класс, - повторим некоторые па.
Они затоптались на узком пространстве между классной доской и кафедрой,
репетируя вальс и полечку. Минут через десять Максим изрек:
- Можем, идем в зал!
Вернулись. При первых звуках мазурки Митя пересек зал и, приблизившись
к избраннице, шаркнул ступней, мол, ангажирую ... Девочка в голубом согласно
кивнула и возложила на плечо его изящную ручку. Партнер бережно обнял даму
за немыслимо тонкую талию и повел по паркету.
Раз-два-три!.. Вроде получается. Не без опаски всмотревшись в
порозовевшее лицо незнакомки, кавалер увидел потупленные глаза, вздернутый
носик и пухлые, сердечком, губы. Уловив его взгляд, девочка слегка
улыбнулась.
- Если не секрет, как вас зовут? - отважившись, спросил Митя.
- Фелицатой, - сказала девочка. - Не правда ли редкое имя? Правда, дома
меня зовут просто Татой.
- Очень музыкальное имя, - не без восхищения отозвался Митя. - Вам
известно его значение?
- Да, Фелицата - значит счастливая. Но, право, моя жизнь не столь уж
безоблачна. Впрочем, вам это, наверное, безразлично...
- Отчего же? - запротестовал Митя. - Только я полагаю, что беззаботной
жизни вообще не существует. Надо уметь преодолевать трудности.
Он тут же подумал, что давать банальные советы проще всего и замолк.
Все же до конца танца Митя и Фелицата обменялись еще двумя-тремя фразами,
которые хотя и не имели особого значения, но свидетельствовали, что между
ними установились почти приятельские отношения. Поэтому Менделеев уже
уверенно пригласил свою даму на следующий танец. Теперь он чувствовал себя
почти триумфатором: "Смотрите все! Я танцую с самой красивой девочкой!"
Скорее всего, Тата не была лучшей в зале, но ему в этот миг
представлялось именно так. Он снисходительно взирал на толпу нетанцующих,
приметил в ней Пашу и обрадовался: теперь-то брат непременно поведает дома
об его, Митином, успехе.
Между тем близился конец бала. Мать Таты, строгая представительная
дама, увезла дочь домой. После их исчезновения Митя с полчаса подпирал
спиной стенку зала, потом отыскал в гардеробе свою шинель и отправился
домой.
Сыпал редкий снег. В просветах темного неба мерцали звезды. На душе у
Мити было празднично, хотя он и не понимал причины приподнятого настроения.
Неужели все дело в девчонке? Но разве он не встречал подобных ей раньше, не
дергал их за косы и не швырял в них снежки? Отчего же сегодня хорошо и
приятно?
Ненароком, поправляя шапку, он поднес руку к лицу. От нее шел чуть
уловимый запах духов. Митя замурлыкал вальс, который играли кантонисты...
Дома оказалось, что Паша еще не вернулся, и пришлось самому рассказать Лизе
о своем успехе. Сестра вышивала в гостиной салфетку и похвалила брата. Но
похвалила, как ему показалось, из вежливости. И Мите больше не захотелось
распространяться на эту тему. Он пошел к себе в мезонин и пока поднимался по
лестнице, у неговозникла утешающая мысль: сочинить стихотворение. Мальчик
уединился в своей комнате и сел за стол...
Горели свечи, белел лист бумаги. Перо то двигалось, то замирало, рождая
неровные строки. Наконец, сочинитель скомкал бумагу и хотел было бросить ее
в стоявшую подле стола корзинку, но передумал: пошел в коридор и сунул
неудавшееся творение в печку. Сочиненные стихи явно ему не понравились: они
не передавали его мыслей и чувств.
Он извлек из ящика стола тетрадь и в синей клетчатой обложке, в которую
записывал понравившиеся стихи, афоризмы, пословицы. Вот стихотворение,
которое ему дал переписать Ершов:
Слышу ли голос твой
Звонкий и ласковый,
Как птичка в клетке
Сердце запрыгает;
Встречу глаза твои
Лазурно-глубокие,
Душа им навстречу
Из груди просится.
И как-то весело,
И хочется плакать...
"Какие простые и волнующие слова! - подумал Митя. - В них бездна
чувств. Их сочинил гений! А ведь это стихотворение, по словам Петра
Павловича, Лермонтов написал в юности!"
Восковые сосульки на канделябре образовали причудливую бахрому. После
полночи обгоревшие свечи были погашены, но мальчик лег спать не сразу. Он
стоял у окна и всматривался во тьму ночи, с грустью размышляя о собственной
бездарности:
"Наверно, Лермонтов тоже встретил на балу девушку, такую же прелестную,
как Фелицата, и так же думал о ней и мечтал увидеть снова. Он, скорее всего,
при следующей встрече преподнес барышне свои стихи, аккуратно переписанными
- и она посмотрела на него уже с гораздо большим интересом, чем тогда, на
балу. А он, Митя, сочинять не может. И белокурая девочка в голубом платье,
необыкновенная Тата, увидев его в толпе гимназистов, не отличит от прочих
мальчишек.
С подобными мыслями Митя и уснул.
Миновало Крещение. Ярче светило солнце, и в полдень начиналась дружная
капель. Однажды, воскресным днем, Марья Дмитриевна объявила о намерении
ехать с детьми в церковь Семи Отроков к обеденному богослужению. В
назначенный час у крыльца стояла кибитка. Возле нее топтался Ларион.
Марья Дмитриевна, Поля, Лиза и мальчики забрались в кибитку. Кучер
тронул лошадей, когда появилась Прасковья. Запыхавшаяся кухарка возгласами
остановила отъезжающих. Оказалось, она вернулась из верхнего города, куда
ходила навестить куму, и теперь решительно заявила, что ехать туда просто
опасно.
- Ахти, милая! - возразила Марья Дмитриевна. - Но мы давно собирались
побывать на Завальном кладбище...
- Вольному воля. Только потом на меня не пеняйте, дескать, не
предупредила, - не сдавалась кухарка, - езжайте! Однако сегодня там
стреляли, а может и сейчас палят...
На лицах мальчиков отразилось крайнее любопытство. А стряпуха
продолжала:
- В верхнем посаде многие в погребах спрятались. А как не испугаешься,
коли на улице - бах-бабах! Кума Фестинья с Аннушкой в подполье забились. У
бабки Анфисы собака со страху с цепи сорвалась и убегла невесть куда: еще
покусает кого.
- Полно тебе, Параша, языком молоть. Кто в кого стрелял? - спросила
хозяйка.
- Бой был у кладбища и на нем самом, - охотливо отвечала кухарка. -
Знакомый городовой сказал куме, будто разбойники из леса нагрянули. Там
арестантики дорожки от снега очищали. А лесные злодеи, видать, замыслили
отбить их у стражи. Ох, родимые, кажись, опять выстрелы слышу!
Прасковья юркнула в калитку. Все прислушались: ничего тревожного не
доносилось. Мальчики улыбнулись, мол, кухарка просто трусиха. Однако Марья
Дмитриевна сказала:
- Береженого бог бережет. Поедем к обедне, но не к Семи Отрокам, а в
наш, Михайло-Архангельский собор.
Решение маменьки удивило Пашу и Митю. Но потом они поняли, что она не
зря отменила поездку в верхний город. От соседей и прохожих братья узнали:
возле кладбища произошло что-то серьезное...
Обыватели, между тем, встревожились. Поползли невероятные слухи...
Вечером, после ужина, под окнами дома Менделеевых раздался короткий
свист. Так сигналил братьям только Фешка. Они, немедля, выскочили на улицу.
Кто-кто, а сын кузнеца должен был знать все верховские новости. Фешка повел
приятелей на ближайший пустырь и там рассказал необыкновенную историю. Еще
он предложил разжечь костерок и испечь картошку, которую принес с собой.
Развести костер зимой оказалось не просто. Собранные щепки не
разгорались, пришлось сломать валявшийся поблизости ящик, сухие доски
которого быстро занялись желтым пламенем. Когда накопилась горячая зола, в
нее закопали десяток картофелин. В ожидании, пока те испекутся, братья и
выслушали Фешкин рассказ. По словам приятеля, нынче утром Северьян попросил
его отнести вдове стряпчего Собакина две заказанные ею дверные скобы. Фешка
завернул их в холстину, положил в сумку и пошел.
Собакина обитает недалеко, близ вала. Ворота у ее дома оказались
запертыми. На стук никто не отозвался. "Спит или ушла куда-нибудь? А
домашние где?", - недоумевал Фешка и собрался спросить у соседей, однако не
успел. Неподалеку раздался громкий хлопок, похожий на выстрел. Затем словно
горсть щебня швырнули на дно пустого жестяного таза: это был залп из
ружей...
За первым залпом последовал второй. Доносились и одиночные выстрелы,
крики. Похоже, где-то возле кладбища шел настоящий бой... И тут Фешка
догадался: люди Галкина отбивают у конвоя Орлика! Ноги сами понесли его к
кладбищу...
А по Большой Спасской уже бежали к центру города испуганные люди.
Забросив за спину лоток, спешил убраться подальше молодой разносчик.
Промчались наемные сани... Сидевший в них чиновник торопил кучера:
- Быстрее, родимый! На водку получишь!
"Испугался барин", - подумал Фешка и пошагал в сторону кладбища, но
вынужден был остановиться: возле большого и нарядного дома купца Тверитинова
улицу перегородила цепочка городовых. Фешка попытался прошмыгнуть между
двумя крайними. Однако один из полицейских успел ухватить его за ворот
шубенки:
- Нельзя дальше, малый. Или жить надоело?
Фешка вырвался из цепкой руки городового, но тот поймал его вновь и
пригрозил крупным, не сулящим ничего хорошего кулаком. Пришлось перелезть
через забор.
В чужом дворе к Фешке устремился рычащий пес. К счастью, он оказался на
цепи, длина которой не позволила огромной собаке вцепиться в мальчишку.
Торжествующий Фешка метко бросил в пса ледышку и, не искушая далее судьбу,
перебрался через плетень в соседний огород. Затем он преодолел еще
три-четыре изгороди и так, задами, выбрался к кладбищу.
В душе Фешки гнездился страх, подогреваемый все еще раздававшимися
впереди выстрелами. Он, наверняка, повернул бы обратно, если бы его не
подталкивала надежда каким-либо образом помочь атаману Галкину. Вот и
кладбищенская ограда. У главных ворот толпились жандармы. Приняв левее,
Фешка пошел по Рощинской улице и снова приблизился к кладбищенской ограде.
Он без труда нашел подкоп под нее, сделанный окраинной детворой, и оказался
на кладбище.
Здесь было по-обычному тихо. Стрельба прекратилась. Белые снежные шапки
покрывали могильные памятники и кресты. Фешка осмотрелся и различил за
деревьями и надгробиями несколько темных фигур, но прежде чем он отчетливо
осознал опасность, из-за ближайшего выдвинулся усатый жандарм:
- Тебе что тут надо?
- - У меня мамка вон там захоронена... - заныл Фешка, и все получилось
у него правдоподобно, потому что Аграфена Кожевникова и впрямь покоилась на
Завальном, только в другом его конце. После этих слов он спохватился: с
жандармом лучше вообще не разговаривать, а то скажешь лишнее... Лучше
зареветь, и Фешка громко завыл.
- Молчи, щенок! - усатый дал ему чувствительный подзатыльник.
- Не обижай парня, Никифор, - раздался голос сбоку. К первому жандарму
подошел второй, пожилой и степенный. Он достал кисет, и оба служивых,
прислонив ружья к мраморному монументу, свернули по цигарке. Пожилой ударом
куска стали по кремню высек искры, загорелся трут. Жандармы закурили.
- Не вздумай удрать, - предупредил усатый. - Догоню и капитану сдам. Уж
он-то всыплет тебе ума в задние ворота...
- Оставь его, - молвил второй. - Затягивайся поглубже, а то цигарка
затухнет. Табачком только и погреться, озяб я... Будь они неладны, эти
разбойники...
- Простуда - пустяк, - отозвался Никифор. - Вот шлепнет пуля, а я еще
жить еще желаю...
- На сей раз убереглись, - заметил второй. - Видать, разбойнички
- А как же? Каждую неделю гостинец приносит. Пособит по хозяйств,
пообедаем вместе и - восвояси Как твои родители?
Митя ответил, что отец и мать здоровы: ему не хотелось распространяться
о батюшкиных немочах.
- Ты присмотрись, как я шью, - продолжал дед. - Портновское ремесло не
хуже любого другого. Одежда всем нужна: голым на улицу не выйдешь. Однако
уберу свое рукоделие...И погоди мед лизать. Сейчас картошку из печи достану.
Линь жареный есть. Ефим-бондарь на Пиляцком озере промышлял и мне две рыбины
принес.
Вакарин поставил на стол чугунок с вареной картошкой. В это время в
сенях затявкала собачонка и в избу вошел Фешка:
- Наше вам, дедуля. Ба, и ты, гимназист здесь! У меня и к тебе дело
есть...
- Потом потолкуете, шустрики, - заворчал добродушно дед, - пока ешьте.
Яков Васильевич вышел из комнаты и вернулся, принеся бадейку с квасом.
Он поставил ее на печную лежанку:
- Пущай малость нагреется. Иначе горло застудите. А я вам пока про
Лисандра Василича расскажу...
Дед участвовал в швейцарском походе Суворова и охотно вспоминал о самой
яркой и необыкновенной поре своей жизни, когда сам он был молод:
- Суворов - полководец почище Македонского. Я его близко видел не раз.
Давненько это было. Мы домой из Италии ворочались, а француз нам путь
перекрыл. Кругом горы высокие, поболе уральских, хотя кавказским уступят.
Неприятели попрятались за камнями, выцеливают нас, словно охотники белок.
- Как же вас не перебили до единого? - волнуется Фешка.
Вакарин берет с подоконника табакерку, украшенную облупившейся
финифтью, и извлекает щепотку нюхательного табаку. Сунув ее в ноздрю, он
прикрывает глаза, чихает и только после этого говорит:
- А могли бы и перебить, ядрена вошь! И перебили бы, если не Суворов...
Выезжает он на белом коне и приказывает идти вперед: "Если олени по этим
тропам проходят, то и вы одолеете. Смелей, богатыри! Я с вами. С нами бог!"
Мы в атаку, а француз не пущает, держится. Три раза на него в штыки
бросались и все зря. Тогда велит Cуворов князю Багратиону противнику в тыл
зайти. Те, как увидели наших сзади, сразу и наутек... Суворов князя перед
войском поцеловал. В том бою я и поцарапан не был. Меня в следующем сражении
ихний егерь штыком пропорол.
Дед стянул с себя рубаху и показал белесый шрам на левом боку:
- Ловкий француз попался. Но и я его достал штыком...
- Он, дедушка, тебя убить мог, а ты на него вроде и не серчаешь? -
спросил Митя, удивляясь спокойствию, с которым Вакарин вспоминал о своем
ранении.
- Сколько серчать можно? Ведь и он был человек подневольный. Тут без
чарки не разберешься... Я вам лучше расскажу о том, как возле палатки
Суворова часовым стоял...
- Мы, дедуля, об этом уже слышали, - сказал Фешка. - Ты лучше про
Пугачева...
- Про Емельку так про Емельку, - охотно согласился Вакарин. - Я тогда
уже вроде вас был годами и все ясно помню. Страшно тогда воевали: русский на
русского шел. Пугачева мы считали государем Петром Третьим. Его спихнула с
престола жена Екатерина. А помогали этой заморской царевне наши гвардейцы
Орловы, ее полюбовники. Вгорячах они ухлопали другого человека, а царь в
заварухе скрылся и под чужим именем по Руси бродил, высматривал, как народ
живет. Добрался до реки Яик. А там как раз казаки бунтовали от плохой жизни
и притеснений губернатора. Государь им и открылся, кто он есть. Казаки
попросили его вести яицкое войско на Казань, а потом и на Москву. Император
посулил простым людям волю, и потянулись к нему крестьяне, уральские
мастеровые, башкиры и другие поволжские народы...
- Где же вы видели Пугачева? - не утерпел Митя.
- Погоди, скажу. Моя мать и я гостили в ту пору у ее сестры в крепости
Озерной. А бунтовщики взяли ее приступом, солдаты-то особо не
сопротивлялись, да и гарнизон был мал. Государь-батюшка восседал в кресле на
крыльце комендантского дома. У ног красный ковер постелили. За спиной -
генералы стоят, а перед ним - пленные офицеры. Пугачев им: "Повинитесь и
поступайте ко мне на службу!" А они отвечают ему дерзко, мол, не царь ты, а
вор.. Он и велел вздернуть горемык на воротах. Потом все в поход
двинулись... Только через какое-то время изменила народному войску удача.
Тогда казаки, спасая свои головушки, выдали Пугачева властям. Граф Панин
повез его в железной клетке в Москву. Однако он по дороге сбежал...
- А я читал, что Пугачева казнили в Москве на лобном месте, - заметил
Митя. - Остатки мятежников еще посопротивлялись, но не долго...
- Это ты брось! - не согласился Фешка. - Бунты и потом были, хотя,
может, и поменьше. Атаманы разные по губерниям объявлялись. Говорят и ноне
под самым Тобольском в лесах прячется одна шайка.
- Теперь не разгуляешься, - сказал Вакарин. - Леса повырубали. Всюду
дороги проложены. Чуть не в каждой деревне - пристав или урядник, в городе -
полиции тьма. Лишнее слово молвить боязно, вы, ребята, держите язык за
зубами... Со мной, конечно, можно поболтать, с Северьяном. А больше -
ни-ни... И хватит об этом. Ты, Феша, передай отцу, что рубаху ему сошью к
воскресенью, хотя и посулил к четвергу. Пальцы у меня не такие проворные,
как раньше. А сейчас ступайте домой: я малость отдохну, а потом шить буду.
Не серчайте на старика. Возьмите на дорожку орехов...
Приятели вышли из флигеля. Фешка отправился в Отрясиху обменивать бабки
на рыболовные крючки, а Менделеев подался к себе на Большую Болотную: у него
не были выполнены домашние задания по русскому и математике. Остаток дня он
старательно занимался...
Дни были короткие, и обыватели рано ложились спать. Их жизнь зимой
текла довольно однообразно. Состоятельные горожане развлекались катанием на
тройках, охотой или карточной игрой. Каждый тешил себя согласно своим
наклонностям и достатку. Молодые дворяне волочились за актерками заезжей
труппы. После их очередного дебоша в гостинице антерпренеры жаловались
гражданскому губернатору, и тот наказывал виноватых.
Заметным событием в жизни Тобольска становился приезд цыганского хора.
Тогда в трактире, где поселялись дети кочевого племени, заполночь звенели
гитары и раздавались песни... Казначей губернского правления Сериков
потратил на заезжих чернооких красавиц казенные деньги и потом выстрелил
себе в грудь. Рана не оказалась смертельной, и несчастный остался жив. А
цыгане часть денег вернули...
Благополучно окончилась и дуэль подпоручика линейного батальона
Калугина с экзекутором судебной палаты Пивоваровым, повздоривших из-за
премьерши цыганского хора Маши. Экзекутор, стреляя, промахнулся, у него от
огорчения и страха потекли от волнения слезы. Увидев их, подпоручик
выстрелил в воздух...
Купцы тоже ударяли за цыганками и актрисами. Не поделив избранниц,
тузили друг друга крепкими кулаками, таскали за бороды, круша трактирные
зеркала и мебель. Владелец рыбных промыслов Евграф Себякин просил хор
продать ему Машу. Получив отказ, с горя топил печку в трактире "Иртыш"
пачками ассигнаций, Губернатор Энгельке пригрозил Евграфу судом.
Дворянство не без высокомерия наблюдало за грубыми нравами местных
негоциантов, само оно в образе жизни подражало столичной знати.
Состоятельные чиновники устраивали у себя дома балы, правда, больше
смахивавшие на вечеринки. Но танцевали на таких балах азартно, с сибирским
размахом, поистинне "паркет трещал под каблуком".
Настоящие балы устраивали в благородном собрании на Рождественской
улице. В таких случаях играл гарнизонный оркестр, и распорядитель с белым
бантом в петлице управлял мазуркой, почти не уступая петербургским хватам.
Респектабельные мамаши в старомодных шелковых платьях располагались на
стульях вдоль стен, лорнировали девиц и кавалеров. Пахло духами и звучала
французская речь, впрочем далеко не идеальная.
Среди матрон ярким пятном выделялась полковница Маковкина, одетая в
платье ядовито-сиреневого цвета. Она являла собой воплощение энергии и
общительности. Обмахиваясь веером, полковница что-то нашептывала жене
председателя судебной палаты Шенига. О Маковкиной местный поэт сложил стихи,
в которых, в частности говорилось:
"А вот в углу в сирень одета
Сидит тобольская газета..."
Мадам Шениг говорила с Еленой Петровной о предполагавшемся приезде в
город князя Горчакова, столичных модах и Жозефине Муравьевой, отправившейся
на богомолье в Ивановский монастырь.
- Почему давно не видно Фонвизиных и Менделеевой? - спросила
председательша.
- Михаил Александрович простудился, отгребая в саду снег от теплицы, -
охотно разъяснила полковница. - А Менделеевой недосуг на балы ездить:
готовит приданое для дочки. За ее Машей ухаживает учитель гимназии Попов, -
непьющий, но фармазон.
- Ноне и таких женихов мало. Везет Марье Дмитриевне, - сказала Шениг.
Собеседницы сошлись на том, что лучше выдавать дочек за немолодых
чиновников с положением. Их мнение разделили и сидевшие рядом дамы. Но если
бы разговор услышали тобольские невесты, то они вряд ли бы согласились.
Девицы больше мечтали о душках-офицерах и самозабвенно танцевали и с
прапорщиками, расквартированного в городе батальона, и прибывшими на время
драгунами.
Военные отвечали девушкам взаимностью: молодые тоболячки были отнюдь не
дурны... Старожилы любили вспоминать, как приезжал в 1837 году в Тобольск
сам цесаревич. На балу он обратил внимание на красивую жену батальонного
командира Скерлетова и с удовольствием с ней вальсировал.
Что касается самой госпажи Скерлетовой, то она вскоре овдовела, имея на
руках несколько дочек. Через какое-то время она снова вышла замуж. На сей
раз за инспектора гимназии Ершова, который не устоял перед чарами вдовы...
Обычные же балы были довольно схожи: мазурка, котильон, полонез, плюс
посещение буфета, карточная игра в соседнем помещении. Поэтому Менделеевы
появлялись в обществе редко, хотя их и приглашали.
- Марья Дмитриевна, рассыльный принес... - докладывала хозяйке
Прасковья, протягивая изящный конверт.
- От кого бы? - недоумевала госпожа Менделеева, а, прочитав письмо,
восклицала: - Я так и знала! Председатель губернского правления Владимиров
приглашает нас на ужин, с танцами. Поедем, Ваня?
- Уволь, душенька, от таких развлечений, - протестовал Иван Павлович. -
У них там водкой мерзко пахнет. Толкотня, картежники тешатся древними
анекдотами. Лучше навестим в субботу Фонвизиных, возьмем с собой детей,
послушаем душевную музыку. Да и стол у них отменный, генерал сам -
превосходный кулинар.
- Я и Паша согласны. Едем! - возликовал Митя.
Ему нравилось бывать у радушных Фонвизиных. Не подумаешь, что они -
люди с необыкновенными биографиями. Если бы он, Митя, был писателем, то
сочинил бы о Фонвизиных роман или повесть, что-нибудь в вальтер-скоттовском
духе.
Достойна пера и судьба поселенцев Анненковых, бывающих у Фонвизиных и
Менделеевых. По словам маменьки, Иван Алексеевич Анненков был в молодости
богат, хорош собой и служил в столице в кавалергардском полку. А любил он
скромную юную француженку Полину Гебль. Потом - восстание на Сенатской
площади... Анненков заключен в Петропавловскую крепость, затем отправлен в
Сибирь на каторгу... Во время военных маневров девица Гебль кинулась в ноги
императору Николаю, вымолила у него разрешение поехать в Читу к любимому.
Там Анненков и Полина обвенчались...
В гостиной дома Фонвизиных собирались также Бобрищевы-Пушкины, Вольф,
Свистунов... Долго светились окна в доме на углу Петропавловской и Павлуцкой
улиц. Мелькали тени: хозяева и гости вальсировали.
Танцевать в городе вообще, как уже сказано выше, любили. Вечера
устраивали даже в гимназии, хотя и не часто. Проходили они благопристойно,
даже скучновато. Надзиратели ревностно следили за поведением гимназистов. Но
и эти чопорные вечера разнообразили жизнь мальчишеской вольницы, скованной
режимом казенного учебного заведения. И еще: вечера хоть чуть-чуть приобщали
старшеклассников к загадочному миру женщин.
Один из таких балов устроили в январе. Митя решил непременно на нем
присутствовать и вместе с Максимом Деденко в семь вечера был в гимназии. В
гардеробе уже грудой висели девчоночьи шубки, пальто, пелерины, салопы... В
вестибюле и коридорах витал запах духов, непривычный и тревожно волнующий.
На лестнице постукивали туфельки... В зале музыканты-кантонисты раскладывали
на пюпитрах ноты. Капельмейстер - полный пожилой фельдфебель - давал своим
воспитанникам последние указания.
- Пошли вниз? - предложил Деденко.
На первом этаже, в столовой, превращенной в буфет, продавали
бутерброды, лимонад, сельтерскую, пирожные и конфеты. Приятели выгребли из
карманов мелочь, купили минеральной с сиропом и по бутерброду с сыром.
За соседним столиком расположились старшеклассники Северьян Бутаков и
Венька Шишкин со знакомыми барышнями. Компания вела себя шумно, кавалеры
отчаянно любезничали. Митя невольно проворчал:
- Цацкаются с девчонками, дылды...
- Смотреть противно, - поморщился Деденко. - Уйдем отсюда.
Митя и Максим поднялись на второй этаж, откуда уже доносилась музыка.
Посередине зала вальсировали две пары. Вскоре к ним присоединились явившиеся
из буфета Бутаков и Шишкин с подругами.
Оркестранты старательно дули в трубы, маленький кантонист ритмично
ударял в литавры. Танцоры старательно демонстрировали хореографические
таланты, с торжеством посматривая на подпиравших стены товарищей. Среди
последних был и Менделеев. "Почему я не столь же развязен, как этот верзила
Шишкин? - мысленно сетовал он. - По сути, Венька - трус. Месяц назад мы с
Чугуном обратили его в бегство. Конечно, он испугался прежде всего Андрея,
но все-таки удрал. А сейчас прямо - орел! Глядит на окружающих свысока...
Если бы мне пригласить на танец вон ту белокурую девочку в голубом платье.
Как она мила!" Лицо девочки показалось Мите знакомым, видимо, он встречал ее
на улицах: Тобольск не велик...
Время летит быстро. Кончается очередной вальс... Какая жалость!
- Айда за мной, Дед! - Менделеев увлек Максима в пустой, оказавшийся
незапертым класс, - повторим некоторые па.
Они затоптались на узком пространстве между классной доской и кафедрой,
репетируя вальс и полечку. Минут через десять Максим изрек:
- Можем, идем в зал!
Вернулись. При первых звуках мазурки Митя пересек зал и, приблизившись
к избраннице, шаркнул ступней, мол, ангажирую ... Девочка в голубом согласно
кивнула и возложила на плечо его изящную ручку. Партнер бережно обнял даму
за немыслимо тонкую талию и повел по паркету.
Раз-два-три!.. Вроде получается. Не без опаски всмотревшись в
порозовевшее лицо незнакомки, кавалер увидел потупленные глаза, вздернутый
носик и пухлые, сердечком, губы. Уловив его взгляд, девочка слегка
улыбнулась.
- Если не секрет, как вас зовут? - отважившись, спросил Митя.
- Фелицатой, - сказала девочка. - Не правда ли редкое имя? Правда, дома
меня зовут просто Татой.
- Очень музыкальное имя, - не без восхищения отозвался Митя. - Вам
известно его значение?
- Да, Фелицата - значит счастливая. Но, право, моя жизнь не столь уж
безоблачна. Впрочем, вам это, наверное, безразлично...
- Отчего же? - запротестовал Митя. - Только я полагаю, что беззаботной
жизни вообще не существует. Надо уметь преодолевать трудности.
Он тут же подумал, что давать банальные советы проще всего и замолк.
Все же до конца танца Митя и Фелицата обменялись еще двумя-тремя фразами,
которые хотя и не имели особого значения, но свидетельствовали, что между
ними установились почти приятельские отношения. Поэтому Менделеев уже
уверенно пригласил свою даму на следующий танец. Теперь он чувствовал себя
почти триумфатором: "Смотрите все! Я танцую с самой красивой девочкой!"
Скорее всего, Тата не была лучшей в зале, но ему в этот миг
представлялось именно так. Он снисходительно взирал на толпу нетанцующих,
приметил в ней Пашу и обрадовался: теперь-то брат непременно поведает дома
об его, Митином, успехе.
Между тем близился конец бала. Мать Таты, строгая представительная
дама, увезла дочь домой. После их исчезновения Митя с полчаса подпирал
спиной стенку зала, потом отыскал в гардеробе свою шинель и отправился
домой.
Сыпал редкий снег. В просветах темного неба мерцали звезды. На душе у
Мити было празднично, хотя он и не понимал причины приподнятого настроения.
Неужели все дело в девчонке? Но разве он не встречал подобных ей раньше, не
дергал их за косы и не швырял в них снежки? Отчего же сегодня хорошо и
приятно?
Ненароком, поправляя шапку, он поднес руку к лицу. От нее шел чуть
уловимый запах духов. Митя замурлыкал вальс, который играли кантонисты...
Дома оказалось, что Паша еще не вернулся, и пришлось самому рассказать Лизе
о своем успехе. Сестра вышивала в гостиной салфетку и похвалила брата. Но
похвалила, как ему показалось, из вежливости. И Мите больше не захотелось
распространяться на эту тему. Он пошел к себе в мезонин и пока поднимался по
лестнице, у неговозникла утешающая мысль: сочинить стихотворение. Мальчик
уединился в своей комнате и сел за стол...
Горели свечи, белел лист бумаги. Перо то двигалось, то замирало, рождая
неровные строки. Наконец, сочинитель скомкал бумагу и хотел было бросить ее
в стоявшую подле стола корзинку, но передумал: пошел в коридор и сунул
неудавшееся творение в печку. Сочиненные стихи явно ему не понравились: они
не передавали его мыслей и чувств.
Он извлек из ящика стола тетрадь и в синей клетчатой обложке, в которую
записывал понравившиеся стихи, афоризмы, пословицы. Вот стихотворение,
которое ему дал переписать Ершов:
Слышу ли голос твой
Звонкий и ласковый,
Как птичка в клетке
Сердце запрыгает;
Встречу глаза твои
Лазурно-глубокие,
Душа им навстречу
Из груди просится.
И как-то весело,
И хочется плакать...
"Какие простые и волнующие слова! - подумал Митя. - В них бездна
чувств. Их сочинил гений! А ведь это стихотворение, по словам Петра
Павловича, Лермонтов написал в юности!"
Восковые сосульки на канделябре образовали причудливую бахрому. После
полночи обгоревшие свечи были погашены, но мальчик лег спать не сразу. Он
стоял у окна и всматривался во тьму ночи, с грустью размышляя о собственной
бездарности:
"Наверно, Лермонтов тоже встретил на балу девушку, такую же прелестную,
как Фелицата, и так же думал о ней и мечтал увидеть снова. Он, скорее всего,
при следующей встрече преподнес барышне свои стихи, аккуратно переписанными
- и она посмотрела на него уже с гораздо большим интересом, чем тогда, на
балу. А он, Митя, сочинять не может. И белокурая девочка в голубом платье,
необыкновенная Тата, увидев его в толпе гимназистов, не отличит от прочих
мальчишек.
С подобными мыслями Митя и уснул.
Миновало Крещение. Ярче светило солнце, и в полдень начиналась дружная
капель. Однажды, воскресным днем, Марья Дмитриевна объявила о намерении
ехать с детьми в церковь Семи Отроков к обеденному богослужению. В
назначенный час у крыльца стояла кибитка. Возле нее топтался Ларион.
Марья Дмитриевна, Поля, Лиза и мальчики забрались в кибитку. Кучер
тронул лошадей, когда появилась Прасковья. Запыхавшаяся кухарка возгласами
остановила отъезжающих. Оказалось, она вернулась из верхнего города, куда
ходила навестить куму, и теперь решительно заявила, что ехать туда просто
опасно.
- Ахти, милая! - возразила Марья Дмитриевна. - Но мы давно собирались
побывать на Завальном кладбище...
- Вольному воля. Только потом на меня не пеняйте, дескать, не
предупредила, - не сдавалась кухарка, - езжайте! Однако сегодня там
стреляли, а может и сейчас палят...
На лицах мальчиков отразилось крайнее любопытство. А стряпуха
продолжала:
- В верхнем посаде многие в погребах спрятались. А как не испугаешься,
коли на улице - бах-бабах! Кума Фестинья с Аннушкой в подполье забились. У
бабки Анфисы собака со страху с цепи сорвалась и убегла невесть куда: еще
покусает кого.
- Полно тебе, Параша, языком молоть. Кто в кого стрелял? - спросила
хозяйка.
- Бой был у кладбища и на нем самом, - охотливо отвечала кухарка. -
Знакомый городовой сказал куме, будто разбойники из леса нагрянули. Там
арестантики дорожки от снега очищали. А лесные злодеи, видать, замыслили
отбить их у стражи. Ох, родимые, кажись, опять выстрелы слышу!
Прасковья юркнула в калитку. Все прислушались: ничего тревожного не
доносилось. Мальчики улыбнулись, мол, кухарка просто трусиха. Однако Марья
Дмитриевна сказала:
- Береженого бог бережет. Поедем к обедне, но не к Семи Отрокам, а в
наш, Михайло-Архангельский собор.
Решение маменьки удивило Пашу и Митю. Но потом они поняли, что она не
зря отменила поездку в верхний город. От соседей и прохожих братья узнали:
возле кладбища произошло что-то серьезное...
Обыватели, между тем, встревожились. Поползли невероятные слухи...
Вечером, после ужина, под окнами дома Менделеевых раздался короткий
свист. Так сигналил братьям только Фешка. Они, немедля, выскочили на улицу.
Кто-кто, а сын кузнеца должен был знать все верховские новости. Фешка повел
приятелей на ближайший пустырь и там рассказал необыкновенную историю. Еще
он предложил разжечь костерок и испечь картошку, которую принес с собой.
Развести костер зимой оказалось не просто. Собранные щепки не
разгорались, пришлось сломать валявшийся поблизости ящик, сухие доски
которого быстро занялись желтым пламенем. Когда накопилась горячая зола, в
нее закопали десяток картофелин. В ожидании, пока те испекутся, братья и
выслушали Фешкин рассказ. По словам приятеля, нынче утром Северьян попросил
его отнести вдове стряпчего Собакина две заказанные ею дверные скобы. Фешка
завернул их в холстину, положил в сумку и пошел.
Собакина обитает недалеко, близ вала. Ворота у ее дома оказались
запертыми. На стук никто не отозвался. "Спит или ушла куда-нибудь? А
домашние где?", - недоумевал Фешка и собрался спросить у соседей, однако не
успел. Неподалеку раздался громкий хлопок, похожий на выстрел. Затем словно
горсть щебня швырнули на дно пустого жестяного таза: это был залп из
ружей...
За первым залпом последовал второй. Доносились и одиночные выстрелы,
крики. Похоже, где-то возле кладбища шел настоящий бой... И тут Фешка
догадался: люди Галкина отбивают у конвоя Орлика! Ноги сами понесли его к
кладбищу...
А по Большой Спасской уже бежали к центру города испуганные люди.
Забросив за спину лоток, спешил убраться подальше молодой разносчик.
Промчались наемные сани... Сидевший в них чиновник торопил кучера:
- Быстрее, родимый! На водку получишь!
"Испугался барин", - подумал Фешка и пошагал в сторону кладбища, но
вынужден был остановиться: возле большого и нарядного дома купца Тверитинова
улицу перегородила цепочка городовых. Фешка попытался прошмыгнуть между
двумя крайними. Однако один из полицейских успел ухватить его за ворот
шубенки:
- Нельзя дальше, малый. Или жить надоело?
Фешка вырвался из цепкой руки городового, но тот поймал его вновь и
пригрозил крупным, не сулящим ничего хорошего кулаком. Пришлось перелезть
через забор.
В чужом дворе к Фешке устремился рычащий пес. К счастью, он оказался на
цепи, длина которой не позволила огромной собаке вцепиться в мальчишку.
Торжествующий Фешка метко бросил в пса ледышку и, не искушая далее судьбу,
перебрался через плетень в соседний огород. Затем он преодолел еще
три-четыре изгороди и так, задами, выбрался к кладбищу.
В душе Фешки гнездился страх, подогреваемый все еще раздававшимися
впереди выстрелами. Он, наверняка, повернул бы обратно, если бы его не
подталкивала надежда каким-либо образом помочь атаману Галкину. Вот и
кладбищенская ограда. У главных ворот толпились жандармы. Приняв левее,
Фешка пошел по Рощинской улице и снова приблизился к кладбищенской ограде.
Он без труда нашел подкоп под нее, сделанный окраинной детворой, и оказался
на кладбище.
Здесь было по-обычному тихо. Стрельба прекратилась. Белые снежные шапки
покрывали могильные памятники и кресты. Фешка осмотрелся и различил за
деревьями и надгробиями несколько темных фигур, но прежде чем он отчетливо
осознал опасность, из-за ближайшего выдвинулся усатый жандарм:
- Тебе что тут надо?
- - У меня мамка вон там захоронена... - заныл Фешка, и все получилось
у него правдоподобно, потому что Аграфена Кожевникова и впрямь покоилась на
Завальном, только в другом его конце. После этих слов он спохватился: с
жандармом лучше вообще не разговаривать, а то скажешь лишнее... Лучше
зареветь, и Фешка громко завыл.
- Молчи, щенок! - усатый дал ему чувствительный подзатыльник.
- Не обижай парня, Никифор, - раздался голос сбоку. К первому жандарму
подошел второй, пожилой и степенный. Он достал кисет, и оба служивых,
прислонив ружья к мраморному монументу, свернули по цигарке. Пожилой ударом
куска стали по кремню высек искры, загорелся трут. Жандармы закурили.
- Не вздумай удрать, - предупредил усатый. - Догоню и капитану сдам. Уж
он-то всыплет тебе ума в задние ворота...
- Оставь его, - молвил второй. - Затягивайся поглубже, а то цигарка
затухнет. Табачком только и погреться, озяб я... Будь они неладны, эти
разбойники...
- Простуда - пустяк, - отозвался Никифор. - Вот шлепнет пуля, а я еще
жить еще желаю...
- На сей раз убереглись, - заметил второй. - Видать, разбойнички