---------------------------------------------------------------
© Copyright Анатолий Нутрихин
Email: natnut(a)mail.ru
Date: 21 Jun 2004
---------------------------------------------------------------
Анатолий Иванович Нутрихин - заведующий отделом газеты "Телевидение.
Радио", член Союза журналистов Петербурга, автор книги "Менделеев в
Петербурге" (Лениздат, 1982), многочисленных очерков и статей. Им написана
книга о детстве Д.И. Менделеева - первая повесть на данную тему. Ее автор на
протяжении ряда лет обследовал архивы Петербурга, Омска, Тюмени, Тобольска.
Не раз бывал в селе Аремзянское, с которым связаны детство и отрочество
великого ученого. В результате журналисту удалось найти материал, который в
значительной мере расширяет прежние представления о раннем периоде жизни
Менделеева.
Таким образом, повесть написана на документальной исторической основе.
Многие ее герои - это реально существовавшие люди: члены семьи Менделеевых,
их друзья - ссыльные декабристы, местные чиновники, преподаватели тобольской
гимназии и т.д. И описание затмения не выдумано. И жандармы Петровский и
Шадзевич существовали, и сплетница купчиха Маковкина, действительно, жили
тогда в Тобольске. Автор первым нашел в архиве послужные списки учителей
тамошней гимназии и списки гимназистов, что и сделало возможным написание
повести.
А.И. Нутрихиным в большом объеме использована краеведческая, мемуарная
литература, что позволило ему нарисовать яркие картины жизни Тобольска
сороковых годов позапрошлого века, воссоздать ту среду, в которой рос и
развивался будущий гений русской науки.
Поскольку повесть представляет собой художественное произведение,
постольку в ней присутствует и авторский вымысел, что проявилось в создании
некоторых персонажей второго плана и приключенческом характере сюжета. Все
это делает книгу более занимательной. Адресована она, в первую очередь,
юному читателю, но, думается, заинтересует людей старшего возраста.
Митя проснулся на зорьке. Его разбудила петушиная перекличка, звуки
которой вливались в комнату через приоткрытую створку окна. Сначала в
отдалении несмело, словно боясь нарушить утреннюю тишь, кукарекнул петух
бабки Крайнихи. Вслед за ними протяжнее и побойчее прокричал кочет пастуха
Ивана Соколова. Ему дружно ответили собратья с разных концов Аремзянского. И
только потом басовито, словно дьякон тобольской Михайло-Архангельской
церкви, грянул с переливом свой, менделеевский Оська, щеголь и забияка. В
его надсадном кличе звучало:
- Хватит спать, поднимайтесь!
Брат Павлуша, двенадцатилетний крепыш (он на год старше Мити), еще
спит. "Ну, и пусть, а я встану", - Митя сбрасывает легкий шерстяной плед;
привычно, не глядя, сует ноги в сандалии и поднимается.
Еще не размаявшись после сна, он неторопливо натягивает на худощавое
загорелое тело светло-серую холстинковую рубашку и короткие, выше колен,
бязевые выцветшие и обтрепавшиеся снизу штаны, на заднем, накладном кармане
которых маменька вышила шелком золотистый якорь. Одевшись, Митя набрасывает
на плечо полотенце и, отворив чуть скрипнувшую дверь, выходит на заднее
крыльцо. В лицо ему ударяет влажный холодок деревенского утра.
Ветра нет. В усадьбе Менделеевых, во всем селе, - тишина. Только
замычит где-то корова, с притворной строгостью прикрикнет на нее хозяйка, да
вдруг забрешут, зальются в лае неугомонные собаки. Курятся дымки над избами:
бабы топят печи. Вздымается сизая струйка и над домом Менделеевых: кухарка
готовит завтрак господской семье и прислуге.
Кончается июль. Недолгое сибирское лето на исходе. Из леса доносятся
однообразные выкрики кукушки. "Сколько лет я проживу?" - загадывает Митя.
Словно откликаясь, птица сразу подала голос. Однако прокуковав десять раз,
смолкла.
- Вот лентяйка! - подосадовал мальчик, но расстраивался недолго и сразу
забыл о скупой кукушке: стоило ли огорчаться по пустякам, если так легко
дышится в это славное утро?
Над улицами, огородами, окрестным лугом стелется утренний туман.
Белесым пологом нависает он над избами, в которых живут приписанные к
стекольному заводу крестьяне; над самим заводом и складами, подступившими к
самому краю яра. В мглистой дымке растворяются очертания усадьбы, конюшни,
хлевов, птичников, бани. В отдалении чуть угадывается колокольня скромной
деревянной церкви.
Однако молочная пелена редеет. "День обещает быть погожим", - думает
Митя, заметив, что небо на востоке порозовело. Еще немного, и сквозь туман
проглянет солнце...
Мальчик спустился с крыльца и по влажной от росы тропе прошел к забору.
Там на столбиках прикреплены два медных умывальника. Нажмешь на носик
сложенными лодочкой ладонями, и польется бодрящая, остудившаяся за ночь
вода...
Умывшись, Митя вернулся в дом. В детской, перед настенным, местами чуть
потускневшим от времени зеркалом, он, не спеша, расчесал отросшие почти до
плеч волосы, изрядно выгоревшие за каникулы и вместо природной рыжеватости
обретшие цвет свежей соломы. Увы! Красоваться такой гривой осталось уже
недолго: перед началом занятий в гимназии придется навестить парикмахера.
Митя приглаживает рукой волосы и задумывается: симпатичен ли он. Из
овала зеркала на него с иронией смотрит скуластый мальчишка с чуточку
раскосыми глазами и простецким носом "уточкой". "Я определенно дурен ...", -
таков огорчительный итог размышлений мальчика. Однако он тут же утешается,
вспомнив слова сестры Лизы: внешность в мужчине не главное, важнее ум и
характер! Ум и характер Митю вполне устраивают, а потому он быстро обретает
благодушие. Причина его мажорного настроения проста: кончаются каникулы.
Через неделю маменька, Марья Дмитриевна, повезет его и Пашу в Тобольск
продолжить учебу в гимназии. Митя пойдет в четвертый класс, брат - в пятый.
Как быстро пролетело лето! Отгремели грозы, отшумели грибные дожди.
Отщелкали в садах веселые чечетки. В лесу поспела костяника. Уже можно взять
лукошко и идти с соседскими ребятишками за ягодами. Хорошо летом в деревне!
Однако жить в Аремзянском все же надоело. Братья считают каждый оставшийся
до отъезда день. Поистине, человек никогда не бывает доволен. Ведь здесь не
надо учиться, корпеть над домашними заданиями. Знай себе бегай с
приятелями...
Возле самого села, под яром, вьется в зарослях ив тихая Аремзянка.
Неглубокая речка, но водятся в ней серебристые окуньки, красноперые караси,
светло-зеленые полосатые щурята. Вглядись в воду и заметишь, как мелькают на
песчаном дне стремительные рыбьи тени. Конечно, местами берега так заросли,
что к речке не проберешься: стеной стоят деревья и кусты. Ловят ребята
обычно там, где Аремзянка вырывается из чащи на простор, пересекает луг,
скапливается перед плотиной. Они нарезают охапки гибкого ивняка и плетут из
него гладкие, прочные корзины. Этому нехитрому ремеслу научил их белый, как
лунь дед Никодим. Корзинки детвора ставит у берега или вовсе перегораживает
ими Аремзянку. Двое босоногих ловцов, закатав штанины, а то и сбросив порты,
гонят рыбешку вниз по течению, шуруя палками под береговыми обрывами,
корягами и камнями. Она в страхе удирает, и часть ее заплывает в ловушки.
Плетенки выворачивают на берег, и вот трепыхаются в траве караси,
плотвички, пескари и прочая мелочь. Изредка залетают в ловушки и щуки. Брать
их надо острожно. Иначе зубастая вцепится в палец и придется ей пасть ножом
разжимать ... Однако хищницы покрупнее ловятся нынче в Аремзянке редко:
разрослось село, люди распугали рыбу. Не то, что в те времена, когда дед
Никодим был еще мальчишкой. Теперь хочешь щуку добрую - ступай на Рябовку,
Сосновку или иные дальние речки. Там, в трудно проходимых зарослях дремлют
щуки - во, по локоть! Фунтов на пять-шесть. Попадаются большие окуни,
гальяны. А на ушицу натягаешь и возле дома...
Впрочем, не в одной рыбалке прелесть деревенской жизни. Еще приятнее -
поездки в ночное. Поздним вечером замирает улица. Давно пригнали стадо. Не
слышны удары тугих струек молока в позванивающие стенки подойников: хозяйки
уже заперли буренок и звездочек в хлевах. Где-то волнующе затренькала
балалайка. Ей вторит другая: это парни выманивают подруг на гулянье за
околицу, в хоровод. Возле менделеевского дома - стук лошадиных копыт,
голоса.
- Паша, Митя, в ночное едете? - подъехав к самому окну, бойко, но не
без учтивости, спрашивает один из верховых, Петька Шишов - правнук дедушки
Никодима.
Плечистый, вихрастый, он привычно восседает на неоседланной кобылке, а
та, резвуха, пританцовывает, и всаднику приходится натягивать поводья. С
Петькой, тоже верхами, его дружки: долговязый рыжий Ганька Мальцев и Ванятка
Вакарин, семилетний шустрик, которого приятели усаживают на конскую спину,
самому ему еще не взобраться.
- Маменька! Отпусти в ночное... - умоляют в два голоса Марью Дмитриевну
Паша и Митя.
Та на мгновение задумывается. По выражению ее стареющего, но еще
красивого лица нетрудно догадаться, что она колеблется. Конечно, сыновья
уверенно держатся в седле. И все-таки беспокойно за них. И не без причины: в
шесть лет Митя свалился с лошади - вывихнул руку в плече. Пришлось два
месяца водить его в Тобольске к доктору Дьякову на массаж. И все обошлось, а
сколько переживали родители?
- Ну, пожалуйста, - настаивает Митя.
И Марья Дмитриевна уступает:
- Езжайте, пострелы. Только осторожнее, ради бога. Ты, Петр, за ними
присмотри...
Петька Шишов солидно кивает, мол, не сомневайся, хозяйка, все будет
хорошо. Спешившийся Ганька подводит к крыльцу двух саврасых, протягивает
братьям поводья. Марья Дмитриевна торопливо скрывается в доме и выносит
сумку с наспех собранной едой. Шишов ударяет пятками в кобыльи бока, и
лошадь трогается с места. За Петькой следуют остальные. Кавалькада чинно
едет за околицу.
Но вот село позади. Юные всадники громко перекликаются. Кони уже рысят,
стучат копыта в дорожную твердь.
Митя воображает себя лихим гусаром. Ветер упруго дует ему в лицо,
треплет волосы. Грудь мальчика вбирает прохладный воздух, насыщенный
ароматами трав. Впереди темный загадочный простор. Возникает ощущение
полета. В такие минуты влюбляешься в верховую езду на всю жизнь...
Наконец, и луг. Отава устилает его зеленым ковром. Петька и Ганька
ловко стреноживают лошадей. Остальные собирают хворост в прибрежных кустах,
разжигают костер. Валежник дымит, подсыхая. Наконец, пламя набирает силу. Из
мрака тянутся к нему любопытные конские морды. Мальчишки дают лошадям хлеб,
и те берут его влажными бархатными губами.
Пора позаботиться и о себе. Ребята закапывают в горячую золу
картофелины и через некоторое время выкатывают их прутиками. Почерневшие
картохи остужают, перебрасывая с ладони на ладонь, чистят и поглощают с
хлебом и солеными огурцами. Наконец, животы туги, словно барабаны. Ганька
негромким голосом заводит сказку про водяного и русалку. Поначалу его
внимательно слушают, но Ванятка вскоре засыпает, тихонько посвистывая носом.
А через десяток минут ровный Ганькин говорок погружает в дрему и остальных.
- Эдак, ребята, мы сейчас все уснем, - ворчит Петя. - Лучше споем...
И он тут же затягивает частушку:
Где-то рядом выстрел дали,
По реке пошел туман.
Что головушку повесил,
Наш отважный атаман?
Из лесочка выстрел дали,
Милочка заплакала,
На мою белу рубашку
Кровушка закапала...
Петька знает пропасть бойких, лихих песенок и складывает их в одну,
бесконечную. Митя завидует его цепкой памяти, хотя и сам знает не один
десяток частушек. Голоса разносятся над ночным лугом. Сел разбуженный
Ванятка. Поет уже не один Петька, а целый хор:
Нас побить, побить хотели:
Только поцарапали...
Повалили средь деревни,
Колышком побрякали...
Но азарт певцов ослабевает. Ночь настраивает на покой, и задор уступает
место мечтательности, даже грусти. Ганька заводит песню про казака, который
возвращался издалека в родные края, мечтая увидеть жену. Приезжает в село, а
ему говорят, что казачка изменила, "другому сердце отдала". Елки-моталки!
Переживает мужик, мальчишкам его жаль.
- Но, не раскисать! - командует Петька.
Лукаво окинув взглядом ватагу, предлагает потешиться в загадки.
Остальные соглашаются, и Шишов продолжает:
- Братцы, смекайте. Кто сообразит первым, дает остальным по щелбану.
Играть безотказно и безобманно. Слухайте: два стоят, два лежат, пята ходит,
шеста водит, седьма поворачивает?
Митя торопливо перебирает в уме возможные ответы и выпаливает:
- Мельница!
- Нет.
- Телега, - неуверенно произносит Паша. Он смущен собственной
несообразительностью, все-таки гимназист, переведен в пятый класс...
- Туго отгадываете, сударики! - торжествует Петька. - Ответ нехитрый -
дверь!
Проигравшие подставляют лбы, и Шишов бьет старательно, со вкусом и
щадит только Ванятку.
Надоедают и загадки. Мальчики засыпают на охапках сена, надерганных из
сметанных на лугу копен. У сникшего костра - один Шишов. Время от времени он
подбрасывает в огонь сучья, и те вспыхивают, посылая в небо густые желтые
искры.
Ночь кажется Петьке бесконечной. Наконец, он тормошит Митю, и уже новый
сторож заботится о костре и табуне. А Шишов прижимается к теплому боку мерно
посапывающего Ванятки и засыпает.
Мите зябко. Он кидает и кидает в костер сучья. Над его головой небо,
усыпанное мерцающими точками звезд. Где предел вселенной? Астрономы проникли
в тайны природы, но и им не все ведомо... Между тем, мириады небесных светил
тают: скоро наступит утро. Да, хороши поездки в ночное!
...Митя, возможно, вспомнил бы и другие приятности летней жизни в
Аремзянском и еще постоял на крыльце, созерцая благодатную картину
деревенского утра, но заморосил дождь. Пришлось податься в сени и оттуда, из
глубины дома, наблюдать, как набирают силу косые блестящие струи. Бойко
закапало с крыши. От крыльца по тропинке потекла под уклон вода...
Дождило недолго, небо прояснилось. В ближнем лесу ожил птичий
пересвист. Ветер вновь заиграл ветвями кедров, елей, берез... Ему есть, где
разгуляться: тайга окружает село, словно море островок. В лесной глухомани
бродят медведи и волки. Ни раз, собирая ягоды или грибы, Митя натыкался на
величавых лосей, неспешно удалявшихся от него в чащу. Двигайся без лишнего
шума и, возможно, увидишь белку-летягу или труженика дятла. Наступишь на
сухой сук - обнаружишь себя. И застрекочет бдительная сорока, взбаламутит
лесную живность, и та затаится.
У обитателей леса своя жизнь, повадки, у сельчан - свои. Аремзяне -
народ спокойный, покладистый. В повседневности держатся дедовских обычаев и
навыков. От отцов научились пахать, сеять, жать, косить, порядок в семье
блюсти. Живут не хуже, чем в соседних деревнях. Даже малость позажиточней,
поскольку в их селе есть стекольный завод (его и фабрикой называют).
У крестьян в летнюю пору забот полон рот в поле, на огороде. На заводе
трудятся меньше. В нем зимой не грех поработать побольше. Изготовляют
мастера чашки и тарелки, вазы и бутылки, фарфоровые и фаянсовые сервизы. По
всей западной Сибири покупают аремзянскую посуду. Детям любопытно, как из
простой глины и песка делают чудесные вещи, и они тайком пробираются в гуту.
Коли рабочие устали или у них что-нибудь не ладится, то шуганут ребятишек
вон. А в добром настрое, - пошутят и на вопросы ответят. Мите и Паше
посещать фабрику проще. Попросят отца, и Иван Павлович в свободную минуту
ведет сыновей к печам.
- Приглядитесь внимательнее, - советует Менделеев - старший.
Он оживляется. Его иссеченное сеткой морщин лицо кажется сыновьям
молодым. А ведь Ивану Павловичу за шестьдесят! Солидный возраст отца как-то
не вяжется с живостью его поступков и речи. Будто и нет у него за плечами
долгих лет нелегкой жизни... Мысль о том, что батюшка - почти старик, пришла
Мите в голову впервые четыре года назад. Он примирился с ней не сразу, а
свыкнувшись уже не вспоминал об отцовском возрасте. Вот только в последнее
время Иван Павлович стал болеть. Немочь то надвигалась на него, то
отступала. Сейчас отец был здоров, а голос его ясен и бодр:
- Вы поймите, мальчики, сколь искусны аремзянские умельцы! - говорил
он. - Дело у них, на первый взгляд, нехитрое. Плавь песок, добавляй соду...
А нужны годы, чтобы из новичка стеклодув получился. К жаре надо привыкнуть и
глазомер отточить. А главное почувствовать, что стекло - живое. Вот Маршанов
его чует...
У Сергея Маршанова, крупного сорокалетнего мужика, рубаха меж лопаток
потемнела от пота. Влажно блестит лоб, перехваченный ремешком. Мастер споро
ставит на огонь тяжелую посудину. Вскоре в ней клокочет расплавленная масса.
- Берегись! - остерегает Маршанов мальчиков и жестом велит им
посторониться. А сам берет железную трубку и, округляя щеки, выдувает
прозрачный дышащий шар, придает ему форму графина. И какого красивого!
Однако стеклодув морщится: он не доволен, отдает графин помощнику, и тот
выносит изделие из гуты и швыряет в ларь для стеклянного боя.
Этот ящик полон осколков и кусков спекшегося стекла. Мальчики выбирают
из него оплавленные обломки и смотрят сквозь них на солнце. Стекла искрятся,
переливаются изумрудными красками.
С середины лета что-то изменилось в размеренной жизни села. Причину
Митя уяснил себе только из разговоров мужиков, которые те вели по вечерам,
сидя на лавочках возле изб. Они толковали о появившихся в округе
"лесовиках", об убийстве в соседнем уезде исправника и поджоге там
волостного управления. "Смута!" - многозначительно вздыхали мужики.
Однажды на большаке, пролегающем через село, показалась воинская
команда. Впереди ехали верхами четверо офицеров в белых фуражках. Старший из
них курил трубку. За начальниками серой массой пылила по дороге пехота. Над
колонной колыхалась сеть штыков. Посредине Аремзянского, возле
колодца-журавля, служивые остановились. Солдаты, сняв ранцы и составив ружья
в козлы, черпали воду бадьей и жадно пили.
- Далече ли поспешаете, родимые? - любопытствовали бабы, угощая солдат
съестным.
- То батальонному ведомо. У него приказ, а мы - подневольные, -
отвечали служивые, заигрывая с крестьянками.
- Полегче, у меня муж есть! - сердилась статная молодка, отводя руки не
в меру ретивого унтера.
- А я тебя, любезная не, съем, - шутил ухажер. - У нашего майора бумага
имеется, в которой сказано: всякий должен оказывать воинской команде
содействие, а супротив ничего не чинить. Царский указ не исполняешь?
- Чего болтаешь-то? - растерялась баба. Ее выручил дед Никодим,
пригрозивший унтеру клюкой.
Во время привала Марья Дмитриевна пригласила офицеров отобедать в ее
доме. Те согласились и за столом похвалили кулинарные способности хозяйки.
Впрочем, непринужденная беседа за столом не заладилась. Выяснилось только,
что батальон послан на успокоение непокорной деревни. Двое из офицеров
посетовали на вынужденное участие в столь неприятном деле, один молчал, а
главный пробурчал, что долг есть долг, холопов баловать нельзя...
Вскоре призывно запел рожок. Колонна построилась и двинулась из села.
За ней вслед бежали деревенские мальчишки. После ухода гостей Марья
Дмитриевна сказала мужу:
- Все это тягостно, Ваня! Слава богу, что в нашей округе спокойно.
Надолго ли?
- Авось, нас беда обойдет стороной, - успокоил ее супруг.
- Сейчас слухи идут, будто казенных крестьян пишут в помещичьи, -
заметила госпожа Менделеева. - Поэтому часть мужиков скрывается в лесу.
Сказывают, близ самого Тобольска шастает опасная шайка. Ловить ее прислали
драгун из Омска. Местных казаков и жандармов, знать, не хватает. За детей,
Ваня, боюсь...
Находившийся в соседней комнате и ненароком слышавший этот разговор,
Митя не разобрал негромкий ответ отца. Но было ясно: неподалеку бродит
банда! Прямо как в книгах о разбойниках. Мальчику захотелось немедленно
поделиться с кем-нибудь новостью. Он отыскал в саду Пашу, который лакомился
в малиннике, и пересказал ему услышанное. К Митиному удивлению, брат
невозмутимо ответил, что тревожиться не надо. У батюшки есть охотничьи
ружья, двор караулят собаки, а у амбаров ночью бродит сторож Игнат и стучит
в колотушку.
Митя был разочарован. Он пошел к Петьке Шишову и, взяв с него клятву
молчать, поведал ему о лесных разбойниках, возглавляемых кровожадным
атаманом.
- Так уж и кровожадным? - усомнился приятель. - Брехня! Атаманами
становятся казаки, что похрабрее, да поумнее. Они бедных не грабят. Что с
сирых возьмешь? А шайка, должно быть, есть. Не зря через село солдат
прогнали...
После встречи с Петькой Митино беспокойство возросло. Одно время он
даже опасался ходить в окрестный лес. Но ничего особенного не происходило,
мальчик постепенно успокоился, но вскоре был вновь встревожен.
Находясь дома, Митя услышал крики и гам, донесшиеся от заводских
амбаров. Он выскочил на улицу и направился в сторону складов по раскатанной
телегами дороге. Идти было скользко. После дождей глинистая почва раскисла и
в колдобинах скопилась коричневая вода. Митя оступился: в сандалии неприятно
захлюпало.
Вот и заводской двор, что неподалеку от яра. Здесь, возле амбаров, где
в сараях хранили привозную глину и готовую посуду, обычно собирался сельский
сход. Сейчас тут гудела толпа. Пришли братья Сергей и Евдоким Шишовы, Сергей
Маршанов, приказчик Епифан Игнатов, дед Никодим, менделеевская прислуга...
Прибежали сельские ребятишки и таращили глаза на происходящее.
А посмотреть было на что! Посреди двора стояли грузный плечистый кучер
Ларион и длинный жилистый сторож Игнат, держа за локти незнакомого Мите
приземистого смуглого человека.
- Чего вцепились, ироды? - возмущался тот.
- А ты, черт, не рыпайся, - усовещал пленника Игнат, - вот ужо всыплют
горячих: не будешь красть...
"Вот какие они - воры!" - мелькнуло в Митиной голове. Он догадался, что
перед ним настоящий разбойник. К радости узнавания примешивалось и сомнение:
озадачивала невыразительная внешность лесного татя. В представлении мальчика
он должен быть рослым, сильным, облаченным в бархатный, пусть порванный,
кафтан и атласные шаровары. На голове у злодеев - высокие бараньи шапки, за
поясами - пистолеты и кривые сабли... Наверно, этот хитрит, переоделся в
крестьянина, даже бродягу. Славно, что его сцапали: вдруг поджег бы завод?
На месте Лариона и Игната Митя стукнул бы вора разок по шее, чтобы вел себя
смирно.
- В чем дело, Ларя? - раздался спокойный голос Марьи Дмитриевны,
которая только что вернулась из поездки на песчаный карьер. Кучер замешкался
с ответом, и тогда она обратилась к пойманному:
- Полно бычиться, любезный. Кто ты? Повинись, если виноват.
Расхристанный, помятый мужик воспрянул невнятно духом и прохрипел
какое-то ругательство.
- Язык у тебя остер, - повысила тон Менделеева, - но мы и не таких
урезонивали. Ларя, что он натворил?
Силач-кучер был в риторике слаб, и его выручил Игнат:
- Бродяга сей, матушка, возле амбаров крутился. Я его схватил -
вырывается: крепок мошенник. Однако подоспел Ларион, мы злодея и укоротили.
Не из поджигателей ли будет?
- Дурак ты, и есть дурак! - вскинулся пойманный. - Посудину бросовую
искал, в пути пить. Сторож заорал, я и побежал, да ослаб с голодухи:
догнали. Я - охотник с Тавды. Меня там всяк знает. К братану в гости, в
Заольховку, ездил. А на постоялом обобрали хмельного. Порты лишь оставили.
Спасибо, люди добрые одежонку дали. Теперь домой добираюсь, где копейку
заработаю, где милостыню попрошу...
- Ишь ты, ворон голубем прикидывается, - воскликнул приказчик Епифан
Игнатов.
- Может, и правду баит? - засомневался Сергей Маршанов.
- Врет, а вы и уши развесили, - стоял на своем приказчик. - Похоже, из
беглых он. Помещицы Беспаловой человек, а вернее из нефедьевских...
- Сам врешь, - возразил незнакомец. - Не ровен час - пожалеешь...
- Шумишь, Аника-воин, а видно: не замышлял дурного, - вмешалась Марья
Дмитриевна. - Проводи его, Ларя, на кухню. Пусть покормят. И отпустите на
все четыре стороны. Верно я решила, люди?
Кто-то из толпы отозвался:
- Пусть идет своей дорогой.
Мужика освободили, он размял затекшие руки и, не без лукавства.
напомнил кучеру: дескать, веди на кухню, коли велено! Ларион неохотно
стронулся с места. Народ расходился. Митя отправился домой.
"Правильно ли поступила маменька, распорядившись отпустить незнакомца?
- размышлял он дорогой. - Похоже, что он, действительно,, - не злодей. Грех
обидеть невинного. Славно, что чужака не сдали полиции. И покормили.
Маменька добра, постоянно печется о семье, прислуге, мастеровых, но нередко
и строга, в корнильевскую породу...
После ужина Паша занялся чтением, а Митя отправился прогуляться. Он
заглянул во двор к Шишовым, рассчитывая поболтать с Петькой. Там ему
сказали, что мужики еще не вернулись из леса, куда поехали за дровами.
Ганьки Мальцева тоже дома не оказалось. Приятель и еще несколько ребят ушли
за Ловдушкину дорогу за морошкой.
- А может, их к самой Почекуниной понесло? Будто у своей деревни ягод
нет, - ворчала Ганькина мать, сидевшая за прялкой. - Пожалуюсь батьке, тот
ему вложит ума в задние ворота. Будет знать, как допоздна в лесу шастать...
Она с ожесточением закрутила колесо прялки.
Митя послонялся у амбаров. Там было пустынно, только Игнат временами
выглядывал из своей сторожки. Уже смеркалось. Мальчику вспомнился бродяга,
пойманный на этом месте. Ему сделалось жутковато. Он повернул обратно...
© Copyright Анатолий Нутрихин
Email: natnut(a)mail.ru
Date: 21 Jun 2004
---------------------------------------------------------------
Анатолий Иванович Нутрихин - заведующий отделом газеты "Телевидение.
Радио", член Союза журналистов Петербурга, автор книги "Менделеев в
Петербурге" (Лениздат, 1982), многочисленных очерков и статей. Им написана
книга о детстве Д.И. Менделеева - первая повесть на данную тему. Ее автор на
протяжении ряда лет обследовал архивы Петербурга, Омска, Тюмени, Тобольска.
Не раз бывал в селе Аремзянское, с которым связаны детство и отрочество
великого ученого. В результате журналисту удалось найти материал, который в
значительной мере расширяет прежние представления о раннем периоде жизни
Менделеева.
Таким образом, повесть написана на документальной исторической основе.
Многие ее герои - это реально существовавшие люди: члены семьи Менделеевых,
их друзья - ссыльные декабристы, местные чиновники, преподаватели тобольской
гимназии и т.д. И описание затмения не выдумано. И жандармы Петровский и
Шадзевич существовали, и сплетница купчиха Маковкина, действительно, жили
тогда в Тобольске. Автор первым нашел в архиве послужные списки учителей
тамошней гимназии и списки гимназистов, что и сделало возможным написание
повести.
А.И. Нутрихиным в большом объеме использована краеведческая, мемуарная
литература, что позволило ему нарисовать яркие картины жизни Тобольска
сороковых годов позапрошлого века, воссоздать ту среду, в которой рос и
развивался будущий гений русской науки.
Поскольку повесть представляет собой художественное произведение,
постольку в ней присутствует и авторский вымысел, что проявилось в создании
некоторых персонажей второго плана и приключенческом характере сюжета. Все
это делает книгу более занимательной. Адресована она, в первую очередь,
юному читателю, но, думается, заинтересует людей старшего возраста.
Митя проснулся на зорьке. Его разбудила петушиная перекличка, звуки
которой вливались в комнату через приоткрытую створку окна. Сначала в
отдалении несмело, словно боясь нарушить утреннюю тишь, кукарекнул петух
бабки Крайнихи. Вслед за ними протяжнее и побойчее прокричал кочет пастуха
Ивана Соколова. Ему дружно ответили собратья с разных концов Аремзянского. И
только потом басовито, словно дьякон тобольской Михайло-Архангельской
церкви, грянул с переливом свой, менделеевский Оська, щеголь и забияка. В
его надсадном кличе звучало:
- Хватит спать, поднимайтесь!
Брат Павлуша, двенадцатилетний крепыш (он на год старше Мити), еще
спит. "Ну, и пусть, а я встану", - Митя сбрасывает легкий шерстяной плед;
привычно, не глядя, сует ноги в сандалии и поднимается.
Еще не размаявшись после сна, он неторопливо натягивает на худощавое
загорелое тело светло-серую холстинковую рубашку и короткие, выше колен,
бязевые выцветшие и обтрепавшиеся снизу штаны, на заднем, накладном кармане
которых маменька вышила шелком золотистый якорь. Одевшись, Митя набрасывает
на плечо полотенце и, отворив чуть скрипнувшую дверь, выходит на заднее
крыльцо. В лицо ему ударяет влажный холодок деревенского утра.
Ветра нет. В усадьбе Менделеевых, во всем селе, - тишина. Только
замычит где-то корова, с притворной строгостью прикрикнет на нее хозяйка, да
вдруг забрешут, зальются в лае неугомонные собаки. Курятся дымки над избами:
бабы топят печи. Вздымается сизая струйка и над домом Менделеевых: кухарка
готовит завтрак господской семье и прислуге.
Кончается июль. Недолгое сибирское лето на исходе. Из леса доносятся
однообразные выкрики кукушки. "Сколько лет я проживу?" - загадывает Митя.
Словно откликаясь, птица сразу подала голос. Однако прокуковав десять раз,
смолкла.
- Вот лентяйка! - подосадовал мальчик, но расстраивался недолго и сразу
забыл о скупой кукушке: стоило ли огорчаться по пустякам, если так легко
дышится в это славное утро?
Над улицами, огородами, окрестным лугом стелется утренний туман.
Белесым пологом нависает он над избами, в которых живут приписанные к
стекольному заводу крестьяне; над самим заводом и складами, подступившими к
самому краю яра. В мглистой дымке растворяются очертания усадьбы, конюшни,
хлевов, птичников, бани. В отдалении чуть угадывается колокольня скромной
деревянной церкви.
Однако молочная пелена редеет. "День обещает быть погожим", - думает
Митя, заметив, что небо на востоке порозовело. Еще немного, и сквозь туман
проглянет солнце...
Мальчик спустился с крыльца и по влажной от росы тропе прошел к забору.
Там на столбиках прикреплены два медных умывальника. Нажмешь на носик
сложенными лодочкой ладонями, и польется бодрящая, остудившаяся за ночь
вода...
Умывшись, Митя вернулся в дом. В детской, перед настенным, местами чуть
потускневшим от времени зеркалом, он, не спеша, расчесал отросшие почти до
плеч волосы, изрядно выгоревшие за каникулы и вместо природной рыжеватости
обретшие цвет свежей соломы. Увы! Красоваться такой гривой осталось уже
недолго: перед началом занятий в гимназии придется навестить парикмахера.
Митя приглаживает рукой волосы и задумывается: симпатичен ли он. Из
овала зеркала на него с иронией смотрит скуластый мальчишка с чуточку
раскосыми глазами и простецким носом "уточкой". "Я определенно дурен ...", -
таков огорчительный итог размышлений мальчика. Однако он тут же утешается,
вспомнив слова сестры Лизы: внешность в мужчине не главное, важнее ум и
характер! Ум и характер Митю вполне устраивают, а потому он быстро обретает
благодушие. Причина его мажорного настроения проста: кончаются каникулы.
Через неделю маменька, Марья Дмитриевна, повезет его и Пашу в Тобольск
продолжить учебу в гимназии. Митя пойдет в четвертый класс, брат - в пятый.
Как быстро пролетело лето! Отгремели грозы, отшумели грибные дожди.
Отщелкали в садах веселые чечетки. В лесу поспела костяника. Уже можно взять
лукошко и идти с соседскими ребятишками за ягодами. Хорошо летом в деревне!
Однако жить в Аремзянском все же надоело. Братья считают каждый оставшийся
до отъезда день. Поистине, человек никогда не бывает доволен. Ведь здесь не
надо учиться, корпеть над домашними заданиями. Знай себе бегай с
приятелями...
Возле самого села, под яром, вьется в зарослях ив тихая Аремзянка.
Неглубокая речка, но водятся в ней серебристые окуньки, красноперые караси,
светло-зеленые полосатые щурята. Вглядись в воду и заметишь, как мелькают на
песчаном дне стремительные рыбьи тени. Конечно, местами берега так заросли,
что к речке не проберешься: стеной стоят деревья и кусты. Ловят ребята
обычно там, где Аремзянка вырывается из чащи на простор, пересекает луг,
скапливается перед плотиной. Они нарезают охапки гибкого ивняка и плетут из
него гладкие, прочные корзины. Этому нехитрому ремеслу научил их белый, как
лунь дед Никодим. Корзинки детвора ставит у берега или вовсе перегораживает
ими Аремзянку. Двое босоногих ловцов, закатав штанины, а то и сбросив порты,
гонят рыбешку вниз по течению, шуруя палками под береговыми обрывами,
корягами и камнями. Она в страхе удирает, и часть ее заплывает в ловушки.
Плетенки выворачивают на берег, и вот трепыхаются в траве караси,
плотвички, пескари и прочая мелочь. Изредка залетают в ловушки и щуки. Брать
их надо острожно. Иначе зубастая вцепится в палец и придется ей пасть ножом
разжимать ... Однако хищницы покрупнее ловятся нынче в Аремзянке редко:
разрослось село, люди распугали рыбу. Не то, что в те времена, когда дед
Никодим был еще мальчишкой. Теперь хочешь щуку добрую - ступай на Рябовку,
Сосновку или иные дальние речки. Там, в трудно проходимых зарослях дремлют
щуки - во, по локоть! Фунтов на пять-шесть. Попадаются большие окуни,
гальяны. А на ушицу натягаешь и возле дома...
Впрочем, не в одной рыбалке прелесть деревенской жизни. Еще приятнее -
поездки в ночное. Поздним вечером замирает улица. Давно пригнали стадо. Не
слышны удары тугих струек молока в позванивающие стенки подойников: хозяйки
уже заперли буренок и звездочек в хлевах. Где-то волнующе затренькала
балалайка. Ей вторит другая: это парни выманивают подруг на гулянье за
околицу, в хоровод. Возле менделеевского дома - стук лошадиных копыт,
голоса.
- Паша, Митя, в ночное едете? - подъехав к самому окну, бойко, но не
без учтивости, спрашивает один из верховых, Петька Шишов - правнук дедушки
Никодима.
Плечистый, вихрастый, он привычно восседает на неоседланной кобылке, а
та, резвуха, пританцовывает, и всаднику приходится натягивать поводья. С
Петькой, тоже верхами, его дружки: долговязый рыжий Ганька Мальцев и Ванятка
Вакарин, семилетний шустрик, которого приятели усаживают на конскую спину,
самому ему еще не взобраться.
- Маменька! Отпусти в ночное... - умоляют в два голоса Марью Дмитриевну
Паша и Митя.
Та на мгновение задумывается. По выражению ее стареющего, но еще
красивого лица нетрудно догадаться, что она колеблется. Конечно, сыновья
уверенно держатся в седле. И все-таки беспокойно за них. И не без причины: в
шесть лет Митя свалился с лошади - вывихнул руку в плече. Пришлось два
месяца водить его в Тобольске к доктору Дьякову на массаж. И все обошлось, а
сколько переживали родители?
- Ну, пожалуйста, - настаивает Митя.
И Марья Дмитриевна уступает:
- Езжайте, пострелы. Только осторожнее, ради бога. Ты, Петр, за ними
присмотри...
Петька Шишов солидно кивает, мол, не сомневайся, хозяйка, все будет
хорошо. Спешившийся Ганька подводит к крыльцу двух саврасых, протягивает
братьям поводья. Марья Дмитриевна торопливо скрывается в доме и выносит
сумку с наспех собранной едой. Шишов ударяет пятками в кобыльи бока, и
лошадь трогается с места. За Петькой следуют остальные. Кавалькада чинно
едет за околицу.
Но вот село позади. Юные всадники громко перекликаются. Кони уже рысят,
стучат копыта в дорожную твердь.
Митя воображает себя лихим гусаром. Ветер упруго дует ему в лицо,
треплет волосы. Грудь мальчика вбирает прохладный воздух, насыщенный
ароматами трав. Впереди темный загадочный простор. Возникает ощущение
полета. В такие минуты влюбляешься в верховую езду на всю жизнь...
Наконец, и луг. Отава устилает его зеленым ковром. Петька и Ганька
ловко стреноживают лошадей. Остальные собирают хворост в прибрежных кустах,
разжигают костер. Валежник дымит, подсыхая. Наконец, пламя набирает силу. Из
мрака тянутся к нему любопытные конские морды. Мальчишки дают лошадям хлеб,
и те берут его влажными бархатными губами.
Пора позаботиться и о себе. Ребята закапывают в горячую золу
картофелины и через некоторое время выкатывают их прутиками. Почерневшие
картохи остужают, перебрасывая с ладони на ладонь, чистят и поглощают с
хлебом и солеными огурцами. Наконец, животы туги, словно барабаны. Ганька
негромким голосом заводит сказку про водяного и русалку. Поначалу его
внимательно слушают, но Ванятка вскоре засыпает, тихонько посвистывая носом.
А через десяток минут ровный Ганькин говорок погружает в дрему и остальных.
- Эдак, ребята, мы сейчас все уснем, - ворчит Петя. - Лучше споем...
И он тут же затягивает частушку:
Где-то рядом выстрел дали,
По реке пошел туман.
Что головушку повесил,
Наш отважный атаман?
Из лесочка выстрел дали,
Милочка заплакала,
На мою белу рубашку
Кровушка закапала...
Петька знает пропасть бойких, лихих песенок и складывает их в одну,
бесконечную. Митя завидует его цепкой памяти, хотя и сам знает не один
десяток частушек. Голоса разносятся над ночным лугом. Сел разбуженный
Ванятка. Поет уже не один Петька, а целый хор:
Нас побить, побить хотели:
Только поцарапали...
Повалили средь деревни,
Колышком побрякали...
Но азарт певцов ослабевает. Ночь настраивает на покой, и задор уступает
место мечтательности, даже грусти. Ганька заводит песню про казака, который
возвращался издалека в родные края, мечтая увидеть жену. Приезжает в село, а
ему говорят, что казачка изменила, "другому сердце отдала". Елки-моталки!
Переживает мужик, мальчишкам его жаль.
- Но, не раскисать! - командует Петька.
Лукаво окинув взглядом ватагу, предлагает потешиться в загадки.
Остальные соглашаются, и Шишов продолжает:
- Братцы, смекайте. Кто сообразит первым, дает остальным по щелбану.
Играть безотказно и безобманно. Слухайте: два стоят, два лежат, пята ходит,
шеста водит, седьма поворачивает?
Митя торопливо перебирает в уме возможные ответы и выпаливает:
- Мельница!
- Нет.
- Телега, - неуверенно произносит Паша. Он смущен собственной
несообразительностью, все-таки гимназист, переведен в пятый класс...
- Туго отгадываете, сударики! - торжествует Петька. - Ответ нехитрый -
дверь!
Проигравшие подставляют лбы, и Шишов бьет старательно, со вкусом и
щадит только Ванятку.
Надоедают и загадки. Мальчики засыпают на охапках сена, надерганных из
сметанных на лугу копен. У сникшего костра - один Шишов. Время от времени он
подбрасывает в огонь сучья, и те вспыхивают, посылая в небо густые желтые
искры.
Ночь кажется Петьке бесконечной. Наконец, он тормошит Митю, и уже новый
сторож заботится о костре и табуне. А Шишов прижимается к теплому боку мерно
посапывающего Ванятки и засыпает.
Мите зябко. Он кидает и кидает в костер сучья. Над его головой небо,
усыпанное мерцающими точками звезд. Где предел вселенной? Астрономы проникли
в тайны природы, но и им не все ведомо... Между тем, мириады небесных светил
тают: скоро наступит утро. Да, хороши поездки в ночное!
...Митя, возможно, вспомнил бы и другие приятности летней жизни в
Аремзянском и еще постоял на крыльце, созерцая благодатную картину
деревенского утра, но заморосил дождь. Пришлось податься в сени и оттуда, из
глубины дома, наблюдать, как набирают силу косые блестящие струи. Бойко
закапало с крыши. От крыльца по тропинке потекла под уклон вода...
Дождило недолго, небо прояснилось. В ближнем лесу ожил птичий
пересвист. Ветер вновь заиграл ветвями кедров, елей, берез... Ему есть, где
разгуляться: тайга окружает село, словно море островок. В лесной глухомани
бродят медведи и волки. Ни раз, собирая ягоды или грибы, Митя натыкался на
величавых лосей, неспешно удалявшихся от него в чащу. Двигайся без лишнего
шума и, возможно, увидишь белку-летягу или труженика дятла. Наступишь на
сухой сук - обнаружишь себя. И застрекочет бдительная сорока, взбаламутит
лесную живность, и та затаится.
У обитателей леса своя жизнь, повадки, у сельчан - свои. Аремзяне -
народ спокойный, покладистый. В повседневности держатся дедовских обычаев и
навыков. От отцов научились пахать, сеять, жать, косить, порядок в семье
блюсти. Живут не хуже, чем в соседних деревнях. Даже малость позажиточней,
поскольку в их селе есть стекольный завод (его и фабрикой называют).
У крестьян в летнюю пору забот полон рот в поле, на огороде. На заводе
трудятся меньше. В нем зимой не грех поработать побольше. Изготовляют
мастера чашки и тарелки, вазы и бутылки, фарфоровые и фаянсовые сервизы. По
всей западной Сибири покупают аремзянскую посуду. Детям любопытно, как из
простой глины и песка делают чудесные вещи, и они тайком пробираются в гуту.
Коли рабочие устали или у них что-нибудь не ладится, то шуганут ребятишек
вон. А в добром настрое, - пошутят и на вопросы ответят. Мите и Паше
посещать фабрику проще. Попросят отца, и Иван Павлович в свободную минуту
ведет сыновей к печам.
- Приглядитесь внимательнее, - советует Менделеев - старший.
Он оживляется. Его иссеченное сеткой морщин лицо кажется сыновьям
молодым. А ведь Ивану Павловичу за шестьдесят! Солидный возраст отца как-то
не вяжется с живостью его поступков и речи. Будто и нет у него за плечами
долгих лет нелегкой жизни... Мысль о том, что батюшка - почти старик, пришла
Мите в голову впервые четыре года назад. Он примирился с ней не сразу, а
свыкнувшись уже не вспоминал об отцовском возрасте. Вот только в последнее
время Иван Павлович стал болеть. Немочь то надвигалась на него, то
отступала. Сейчас отец был здоров, а голос его ясен и бодр:
- Вы поймите, мальчики, сколь искусны аремзянские умельцы! - говорил
он. - Дело у них, на первый взгляд, нехитрое. Плавь песок, добавляй соду...
А нужны годы, чтобы из новичка стеклодув получился. К жаре надо привыкнуть и
глазомер отточить. А главное почувствовать, что стекло - живое. Вот Маршанов
его чует...
У Сергея Маршанова, крупного сорокалетнего мужика, рубаха меж лопаток
потемнела от пота. Влажно блестит лоб, перехваченный ремешком. Мастер споро
ставит на огонь тяжелую посудину. Вскоре в ней клокочет расплавленная масса.
- Берегись! - остерегает Маршанов мальчиков и жестом велит им
посторониться. А сам берет железную трубку и, округляя щеки, выдувает
прозрачный дышащий шар, придает ему форму графина. И какого красивого!
Однако стеклодув морщится: он не доволен, отдает графин помощнику, и тот
выносит изделие из гуты и швыряет в ларь для стеклянного боя.
Этот ящик полон осколков и кусков спекшегося стекла. Мальчики выбирают
из него оплавленные обломки и смотрят сквозь них на солнце. Стекла искрятся,
переливаются изумрудными красками.
С середины лета что-то изменилось в размеренной жизни села. Причину
Митя уяснил себе только из разговоров мужиков, которые те вели по вечерам,
сидя на лавочках возле изб. Они толковали о появившихся в округе
"лесовиках", об убийстве в соседнем уезде исправника и поджоге там
волостного управления. "Смута!" - многозначительно вздыхали мужики.
Однажды на большаке, пролегающем через село, показалась воинская
команда. Впереди ехали верхами четверо офицеров в белых фуражках. Старший из
них курил трубку. За начальниками серой массой пылила по дороге пехота. Над
колонной колыхалась сеть штыков. Посредине Аремзянского, возле
колодца-журавля, служивые остановились. Солдаты, сняв ранцы и составив ружья
в козлы, черпали воду бадьей и жадно пили.
- Далече ли поспешаете, родимые? - любопытствовали бабы, угощая солдат
съестным.
- То батальонному ведомо. У него приказ, а мы - подневольные, -
отвечали служивые, заигрывая с крестьянками.
- Полегче, у меня муж есть! - сердилась статная молодка, отводя руки не
в меру ретивого унтера.
- А я тебя, любезная не, съем, - шутил ухажер. - У нашего майора бумага
имеется, в которой сказано: всякий должен оказывать воинской команде
содействие, а супротив ничего не чинить. Царский указ не исполняешь?
- Чего болтаешь-то? - растерялась баба. Ее выручил дед Никодим,
пригрозивший унтеру клюкой.
Во время привала Марья Дмитриевна пригласила офицеров отобедать в ее
доме. Те согласились и за столом похвалили кулинарные способности хозяйки.
Впрочем, непринужденная беседа за столом не заладилась. Выяснилось только,
что батальон послан на успокоение непокорной деревни. Двое из офицеров
посетовали на вынужденное участие в столь неприятном деле, один молчал, а
главный пробурчал, что долг есть долг, холопов баловать нельзя...
Вскоре призывно запел рожок. Колонна построилась и двинулась из села.
За ней вслед бежали деревенские мальчишки. После ухода гостей Марья
Дмитриевна сказала мужу:
- Все это тягостно, Ваня! Слава богу, что в нашей округе спокойно.
Надолго ли?
- Авось, нас беда обойдет стороной, - успокоил ее супруг.
- Сейчас слухи идут, будто казенных крестьян пишут в помещичьи, -
заметила госпожа Менделеева. - Поэтому часть мужиков скрывается в лесу.
Сказывают, близ самого Тобольска шастает опасная шайка. Ловить ее прислали
драгун из Омска. Местных казаков и жандармов, знать, не хватает. За детей,
Ваня, боюсь...
Находившийся в соседней комнате и ненароком слышавший этот разговор,
Митя не разобрал негромкий ответ отца. Но было ясно: неподалеку бродит
банда! Прямо как в книгах о разбойниках. Мальчику захотелось немедленно
поделиться с кем-нибудь новостью. Он отыскал в саду Пашу, который лакомился
в малиннике, и пересказал ему услышанное. К Митиному удивлению, брат
невозмутимо ответил, что тревожиться не надо. У батюшки есть охотничьи
ружья, двор караулят собаки, а у амбаров ночью бродит сторож Игнат и стучит
в колотушку.
Митя был разочарован. Он пошел к Петьке Шишову и, взяв с него клятву
молчать, поведал ему о лесных разбойниках, возглавляемых кровожадным
атаманом.
- Так уж и кровожадным? - усомнился приятель. - Брехня! Атаманами
становятся казаки, что похрабрее, да поумнее. Они бедных не грабят. Что с
сирых возьмешь? А шайка, должно быть, есть. Не зря через село солдат
прогнали...
После встречи с Петькой Митино беспокойство возросло. Одно время он
даже опасался ходить в окрестный лес. Но ничего особенного не происходило,
мальчик постепенно успокоился, но вскоре был вновь встревожен.
Находясь дома, Митя услышал крики и гам, донесшиеся от заводских
амбаров. Он выскочил на улицу и направился в сторону складов по раскатанной
телегами дороге. Идти было скользко. После дождей глинистая почва раскисла и
в колдобинах скопилась коричневая вода. Митя оступился: в сандалии неприятно
захлюпало.
Вот и заводской двор, что неподалеку от яра. Здесь, возле амбаров, где
в сараях хранили привозную глину и готовую посуду, обычно собирался сельский
сход. Сейчас тут гудела толпа. Пришли братья Сергей и Евдоким Шишовы, Сергей
Маршанов, приказчик Епифан Игнатов, дед Никодим, менделеевская прислуга...
Прибежали сельские ребятишки и таращили глаза на происходящее.
А посмотреть было на что! Посреди двора стояли грузный плечистый кучер
Ларион и длинный жилистый сторож Игнат, держа за локти незнакомого Мите
приземистого смуглого человека.
- Чего вцепились, ироды? - возмущался тот.
- А ты, черт, не рыпайся, - усовещал пленника Игнат, - вот ужо всыплют
горячих: не будешь красть...
"Вот какие они - воры!" - мелькнуло в Митиной голове. Он догадался, что
перед ним настоящий разбойник. К радости узнавания примешивалось и сомнение:
озадачивала невыразительная внешность лесного татя. В представлении мальчика
он должен быть рослым, сильным, облаченным в бархатный, пусть порванный,
кафтан и атласные шаровары. На голове у злодеев - высокие бараньи шапки, за
поясами - пистолеты и кривые сабли... Наверно, этот хитрит, переоделся в
крестьянина, даже бродягу. Славно, что его сцапали: вдруг поджег бы завод?
На месте Лариона и Игната Митя стукнул бы вора разок по шее, чтобы вел себя
смирно.
- В чем дело, Ларя? - раздался спокойный голос Марьи Дмитриевны,
которая только что вернулась из поездки на песчаный карьер. Кучер замешкался
с ответом, и тогда она обратилась к пойманному:
- Полно бычиться, любезный. Кто ты? Повинись, если виноват.
Расхристанный, помятый мужик воспрянул невнятно духом и прохрипел
какое-то ругательство.
- Язык у тебя остер, - повысила тон Менделеева, - но мы и не таких
урезонивали. Ларя, что он натворил?
Силач-кучер был в риторике слаб, и его выручил Игнат:
- Бродяга сей, матушка, возле амбаров крутился. Я его схватил -
вырывается: крепок мошенник. Однако подоспел Ларион, мы злодея и укоротили.
Не из поджигателей ли будет?
- Дурак ты, и есть дурак! - вскинулся пойманный. - Посудину бросовую
искал, в пути пить. Сторож заорал, я и побежал, да ослаб с голодухи:
догнали. Я - охотник с Тавды. Меня там всяк знает. К братану в гости, в
Заольховку, ездил. А на постоялом обобрали хмельного. Порты лишь оставили.
Спасибо, люди добрые одежонку дали. Теперь домой добираюсь, где копейку
заработаю, где милостыню попрошу...
- Ишь ты, ворон голубем прикидывается, - воскликнул приказчик Епифан
Игнатов.
- Может, и правду баит? - засомневался Сергей Маршанов.
- Врет, а вы и уши развесили, - стоял на своем приказчик. - Похоже, из
беглых он. Помещицы Беспаловой человек, а вернее из нефедьевских...
- Сам врешь, - возразил незнакомец. - Не ровен час - пожалеешь...
- Шумишь, Аника-воин, а видно: не замышлял дурного, - вмешалась Марья
Дмитриевна. - Проводи его, Ларя, на кухню. Пусть покормят. И отпустите на
все четыре стороны. Верно я решила, люди?
Кто-то из толпы отозвался:
- Пусть идет своей дорогой.
Мужика освободили, он размял затекшие руки и, не без лукавства.
напомнил кучеру: дескать, веди на кухню, коли велено! Ларион неохотно
стронулся с места. Народ расходился. Митя отправился домой.
"Правильно ли поступила маменька, распорядившись отпустить незнакомца?
- размышлял он дорогой. - Похоже, что он, действительно,, - не злодей. Грех
обидеть невинного. Славно, что чужака не сдали полиции. И покормили.
Маменька добра, постоянно печется о семье, прислуге, мастеровых, но нередко
и строга, в корнильевскую породу...
После ужина Паша занялся чтением, а Митя отправился прогуляться. Он
заглянул во двор к Шишовым, рассчитывая поболтать с Петькой. Там ему
сказали, что мужики еще не вернулись из леса, куда поехали за дровами.
Ганьки Мальцева тоже дома не оказалось. Приятель и еще несколько ребят ушли
за Ловдушкину дорогу за морошкой.
- А может, их к самой Почекуниной понесло? Будто у своей деревни ягод
нет, - ворчала Ганькина мать, сидевшая за прялкой. - Пожалуюсь батьке, тот
ему вложит ума в задние ворота. Будет знать, как допоздна в лесу шастать...
Она с ожесточением закрутила колесо прялки.
Митя послонялся у амбаров. Там было пустынно, только Игнат временами
выглядывал из своей сторожки. Уже смеркалось. Мальчику вспомнился бродяга,
пойманный на этом месте. Ему сделалось жутковато. Он повернул обратно...