путешественником Семеном Ремезовым. Здесь же "Историческое обозрение" Петра
Словцова.
Митя берет эту книгу и листает. Если тоболяк Ремезов - личность
легендарная - жил более ста лет назад, то Словцова еще совсем недавно можно
было встретить на городских улицах. Многие прохожие почтительно здоровались
с рослым седым стариком в поношенной бекеше. Некоторые при этом называли его
"почтенным" или "дорогим Петром Андреевичем".
Словцов, говорят, был крупный ученый. Одна мысль о нем волновала
воображение Мити. Выдающийся человек вот так запросто прогуливается по
Тобольску. С ним можно поздороваться или даже коснуться его рукой. Митя не
раз хотел заговорить со стариком, но не знал о чем: и его сковывала робость.
Только вернувшись домой, он вел со Словцовым остроумные воображаемые беседы.
Три года назад ученый умер, унеся с собой ведомые только ему тайны.
Митя позднее пытался выведать их из книг старика, но ум гимназиста не смог
продраться к истине сквозь бесконечные препоны из сложных, длинных фраз.
Невозможно было запомнить обилие названий и имен...
И тогда хотелось почитать что-нибудь легкое, развлекательное. Митя
раскрывал роман Вальтера Скотта "Айвенго" и, пропустив скучноватое
предисловие, погружался в пленительный мир мужественных рыцарей и прекрасных
женщин. Захватывало уже начало книги: "В той живописной местности веселой
Англии, которая орошается рекой Дон, в давние времена простирались обширные
леса, покрывавшие большую часть красивейших холмов и долин... между
Шеффилдом и Донкастером".
"У них тоже есть Дон! - дивился мальчик, - и леса вроде аремзянских.
Только наши, наверняка, больше и гуще". Герои Скотта чем-то напоминали ему
казачьего атамана Ермака и его сподвижников. Они тоже верно служили своему
государю и были преданы ему, как Айвенго королю Ричарду. Разумеется, в
старой Англии встречались и негодяи. Прежде всего, это храмовник Буагильбер,
сильный и коварный... До самого ужина Митя не отрывался от романа. И потом,
вечером. читал его в мезонине. Только к полуночи Лиза заставила брата спать,
решительно погасив свечи и унеся канделябр.
Ночь выдалась беспокойная. Во сне Мите привиделась какая-то ерунда,
довольно жуткая. В его комнату будто бы ворвался одноклассник Амвросин,
облаченный в доспехи Буагильбера. Он дико захохотал и кинулся вперед с
обнаженным мечом. "А-а-а! На помощь!" - попытался крикнуть Митя, но смог
только замычать и проснулся. Порадовавшись спасительному пробуждению, он
перевернулся на другой бок и снова уснул, теперь безмятежно и крепко.
Светил месяц. На полу комнаты темнела тень переплета рамы. Было тихо,
слышалось лишь ровное дыхание спящего.
В августе выпали обильные ночные росы. По утрам в подгорной части
города ровной пеленой стлался туман. Днем в садах сбивались в шумные стаи,
готовясь к отлету, синицы, зяблики, овсянки и прочая птичья мелочь. Уже
тянулись к югу вереницы кроншнепов. Погода стояла переменчивая. Нередко
моросил дождь и тоболяки укрывались в домах.
Но в тот день, о котором идет речь, было ведро, и Фешка сидел на
завалинке своей избы, тренькая на балалайке, новенькой двухструнке купленной
отцом три дня назад после возвращения Фешки из леса от Галкина. Она сразу
вызвала зависть соседских мальчишек. Раньше сын кузнеца сам выклянчивал
балалайку на часок у какого-нибудь ее счастливого обладателя. Таких богачей
в верхнем городе насчитывалось немного. Пацаны так и звали их: "Петька с
Аптекарской, у которого балалайка..." или "Яшка-балалаечник с Собачьего".
Фешка пощипывал струны, подбирая незамысловатую мелодию песни "Жил-был
дурень", и посматривал: не подходят ли дружки, чтобы поважничать перед ними.
Вместо ребят появился папаня, Кожевников-старший, высокий, слегка
сутуловатый мужик со следами ожогов на лице. Увидев сына, он протянул ему
кулек:
- Угощайся, хлопче, леденцами. Как балалайка? Получается у тебя на ней
что-нибудь? Если обедал, можешь прогуляться в нижний город. Там твой
приятель, гимназист, вернулся из деревни. Я его на Богоявленской встретил,
куда-то с братом шел. Можешь его навестить...
Северьян дал сыну гривенник и сказал, что посылает его не просто
болтаться по Тобольску, а с умыслом. Надо покрутиться возле жандармского
управления и посмотреть, что там делается:
- Где управление? Что забыл? Белый дом в конце Большой Архангельской.
Там жандармы сейчас и обосновались. Скорее всего, ничего особенного не
увидишь, но все же - чем черт не шутит? Вдруг мелькнет знакомое лицо.
Например, человек из отряда Галкина. Будь осторожен! Зря фараонам глаза не
мозоль...
- Не маленький, - успокоил отца Фешка.
Он пошел в избу и наскоро похлебал щей. Потом обул сапоги, которые
носил лишь по праздникам, в холодную погоду и в особых случаях. Теперь был
как раз такой случай... Завернув в чистую тряпицу ломоть хлеба, Фешка сунул
его в карман: вдруг придется задержаться.
Он шагал по Большой Спасской походкой бывалого человека. А его
уверенность основывалась на умении всегда защититься от врагов, которых у
него было, впрочем, мало, а приятелей и добрых знакомых - тьма. Однако в
этот раз Фешка неожиданно подвергся нападению каких - то пришлых сорванцов.
Они с криками выскочили из-за Воскресенских ворот старого городского вала.
Первым подбежал босяк лет восьми и стремительно сунул руку прямо в Фешкин
карман:
- Гроши е?
- А ну, отвали! - Фешка оттолкнул нахала и увидел, что подбегают еще
четверо. Самый рослый из них держал в руке небольшой и довольно не страшный
нож. Этот парень - по всему было видно, он вожак - и получил по носу, да так
метко, что потекла красная юшка. Остальная шушера растерялась и попятилась.
А Фешка отбежал шагов на двадцать и показал противникам загорелый кулачок...
Когда горе - грабители остались позади, он надумал завернуть на базар и
купить кедровых орешков.
На Торговой площади, возле Захарьевской церкви, был обычный базарный
день. В Гостином ряду бродили хозяйки с сумками. Кухарки наметанным глазом
определяли, что из провизии получше и подешевле. Продавцы взвешивали
покупателям картошку, капусту, репу, огурцы... Фешка подался в сторону
Иртыша. Там, возле дровяного рынка, торговали живностью. По воскресеньям
бойко шла продажа лошадей, коров, овец, коз. Били по рукам, заключая сделки,
купцы и крестьяне, гуртовщики и посадские.
Сейчас здесь лишь молодая татарка продавала ягнят. Да седой вогул
принес на продажу корзинку со щенками. Мохнатые комочки скулили и тыкались
друг в друга носами.
- Подари, дед, песика... - попросил Фешка. - Ему у меня будет хорошо.
- Это сибирская лайка, - недовольно прошамкал продавец. - Даешь
полтинник - бери любого.
- Беру! - воскликнул мальчик, - В долг...
Седобородый потянул руку к палке, и Фешка. не теряя достоинства,
удалился. Прежде чем возвращаться в верхний город, он решил прогуляться по
нижнему... Из отворенных настежь дверей церкви лились бередящие душу,
трогательные голоса хористов. Их пение завлекло Фешку внутрь храма.
Присмотревшись, он увидел людей, обступивших гроб: шло отпевание. В звучание
хора вплетался плавный речитатив священника:
- Зряща мя безгласна и бездыханна подлежаща, восплачьте обо мне,
братия, други и знаемые. Вчера бо день беседовал с вами и внезапну найде на
мя страшный час смертный... Придите все любящи мя и целуйте мя последним
целованием!
Люди двинулись к гробу. Преодолев оцепенение, Фешка подался к выходу.
На улице облегченно вздохнул и пошел по Большой Пятницкой. Засмотрелся на
огромный дом на углу Туляцкой улицы. Говорили, что когда-то он принадлежал
богатому откупщику, а сейчас в нем обитает губернатор. Прямо дворец!
Посмотреть бы, как внутри... Фешка потянул на себя золоченную ручку парадной
двери и несмело вошел в вестибюль. Небольшая лестница, всего в несколько
ступеней, вела в длинный коридор. Фешка стал подниматься. Но тут справа
возник привратник в синей шинели, обшитой по краям серебристой лентой:
- Куда, посадский?
Швейцар мог запросто надрать уши, пришлось выкручиваться:
- Господин офицер, у меня тут тетка в горничных. Лукерьей кличут.
- Нет у нас Лукерьи, - подумав, ответил привратник. - Иди, иди.
На улицах, между тем, происходило немало занимательного. Из кабака с
вывеской "Питейный дом" сиделец выпихнул пьянчужку. Тот свалился в траву, и
к нему потрусила тощая свинья, потыкалась рылом в лежащего, словно соображая
можно ли чем поживиться... Фешка поднял с земли прут и вытянул хавронью по
спине. Отступая, она успела потянуть зубами пьяницу за ухо. Тот ойкнул и
выругался. На него уставились две старушки, сидевшие на скамеечке возле
соседнего дома. Остановился молоденький чиновник во фраке и цилиндре.
Перестали щипать траву и подняли головы две лошади, пасшиеся в проулке.
Возможно, их тревожил бой барабана, долетавший с плаца линейного батальона,
где маршировал взвод новобранцев.
- Левой, левой! Тяни носок, деревня! - командовал полный унтер с
перевязанной платком щекой. Казалось, он страдал и от солдатской неумелости,
и от зубной боли.
Проходя по Большой Архангельской, Фешка поравнялся со зданием казармы
кантонистов. Из нее вышел мальчик в невообразимо красивой форме. Как
одеваются люди! Зависть сына кузнеца достигла предела, когда юный щеголь,
отойдя от казарменных ворот, извлек из кармана брюк тускло блеснувший
портсигар и, оглянувшись по сторонам, закурил.
Было бы глупо не стрельнуть у кантониста курева. Но Фешка вспомнил, что
обещал отцу не брать в рот табачную отраву. Вздохнув, он пошел в верхний
город. Те карманники, наверняка, убрались восвояси. На всякий случай Фешка
подобрал с земли ржавую подкову, отер ее о траву и сунул в карман. Потом
поглазел на казармы Сибирского линейного батальона и Дом городовых казаков.
Так, по Большой Архангельской, он дошагал до штаба жандармов. Возле
белого двухэтажного здания с красной железной крышей росли высокие тополя. А
площадка перед домом была обсажена густой акацией. Фешка укрылся в ней и
начал наблюдать за подъездом. Но ничего особенного там не происходило.
Прохаживался возле караульной будки постовой. Приехали и уехали четверо
конных жандармов. Прогромыхала в соседний двор телега Феди-водовоза...
Некоторое время никто не появлялся. Потом к подъезду подкатила рессорная
коляска, запряженная чубарым рысаком. Из нее выскочил офицер и, придерживая
саблю, взошел в подъезд. Через стеклянную дверь было видно, как он покрутил
перед зеркалом усы, застегнул воротник и поднялся на второй этаж.
"Где же я его встречал?" - напрягал память Фешка. Ему вдруг
припомнилась облава на городском базаре, шум, крики, выстрелы... Какие-то
люди, вцепившиеся в рослого парня. Ими командовал этот офицер!
Фешка выждал момент, когда караульный повернулся к нему спиной и
метнулся из акаций к зданию. Возле самого дома он, как кошка, залез на
тополь, толстые ветви которого касались балкона. И ему понадобилось
приложить немало усилий, чтобы перебраться с дерева на площадку балкона.
Здесь он затаился за одним из выступов стены.
Это было рискованно, зато с Фешкиной позиции просматривалась почти вся
просторная комната, расположенная на втором этаже. В ней, за длинным столом,
покрытым зеленым сукном, сидел толстый начальник в жандармском мундире.
Перед ним стоял приехавший офицер. По случаю теплой погоды окно было
распахнуто, и до Фешки долетали обрывки разговора, хотя всех слов ему
разобрать не удавалось.
- Дела наши дрянь, капитан. Да вы садитесь, - говорил начальник, - Я
уехал в Обдорск всего на неделю. Помирил там вогулов с исправником.
Возвращаюсь, а меня вызывает гражданский губернатор Энгельке и жалуется на
беспримерную наглость воровских людишек. Оказывается, во время моего
отсутствия среди бела дня под самым Тобольском угробили Нефедьева. Только
этого не хватало! Энгельке спрашивает: что доложим Горчакову в Омск?
Задавать-то вопросы легко...
Толстяк - это был глава тобольских жандармов майор Петровский - вытер
платком вспотевшее лицо и строго глянул на подчиненного.
- Я своей вины не отрицаю, - сухо ответил Шадзевич. Фешка замелил, что
у капитана дернулась щека.
- Вы не волнуйтесь, - смягчился начальник. -Такая у нас работа...
-Петровский повернул голову к окну, за которым шелестела густая листву
тополя и продолжил:
- Скоро пойдет дождь и смоет следы на лесных тропах - найти разбойников
будет труднее.
- Если и не смоет - не найдем, - откликнулся с горечью капитан. - Да и
кто у нас разбирается в следах? Собак-ищеек нет... А Нефедьева, конечно,
жаль, хотя человек он был надменный, чванливый...
- Согласен. Покойничек имел скверный характер. Но искать его убийц
надо, - вымолвил после небольшой паузы майор. - Вчера они ухлопали Аристарха
Григорьевича, а завтра? Прочешите ближайшие леса?
- Какими силами? Мы просили два батальона пехоты, прислали - один, и
тот вскоре отозвали. А взамен дали полуэскадрон драгун!
- Взыскания нам все равно не миновать, - вздохнул Петровский. -
Нефедьев - родственник Горчакова, хотя и дальний. К тому же они в молодости
в одном полку служили... И потом у нас года два не было ничего подобного. В
обществе - тревога! В Омске, когда узнали об этом, говорят, купцы в тот день
лавки позакрывали. Всем мерещится пугачевщина. Надо что-то предпринять...
- Что именно? - откликнулся Шадзевич. - Градская полиция малочисленна.
В инвалидной команде полно старых солдат. Казаки в лесу воевать не умеют и
не хотят. Просите у губернатора егерей. И доложите, что мы напали на след
убийц.
- Вы серьезно?
- Убили люди Тараса Галкина.
- Не ошибаетесь?
- Почти уверен. У меня лазутчик в его шайке.
- Галкин - старый "приятель", - с иронией воскликнул майор. - Крупная
дичь! За ним числятся три побега и не один десяток разбойных нападений.
Галкин уже лет пятнадцать беспокоит край. То исчезнет, то вновь объявится...
Он, кстати, командовал одной из шаек бунтовщиков, когда те осаждали
Долматовский монастырь... Постараемся, чтобы негодяй не ускользнул в этот
раз!
Петровский вызвал дежурного по штабу и велел распорядиться насчет кофе.
Вскоре майор и капитан пили ароматный напиток, запах которого долетал и до
носа Фешки.
Отхлебывая кофе из фарфоровой чашечки, Шадзевич думал о том, что
Петровский - не худший из начальников, с которыми ему довелось работать.
Немного трус, тушуется в трудных положениях, но энергичен. Умеет подать себя
перед вышестоящими командирами. Сам Шадзевич перед ними робел, красноречием
не обладал. Потому и не преуспел по службе. Мешало карьере и его
католическое вероисповедание: Виктор Антонович происходил из дворян
Виленской губернии.
- Возможно, лазутчик сообщил еще нечто ценное, - поинтересовался майор.
- По его словам, Галкин намерен освободить из острога своего сообщника
- Орлика.
- Они осмелятся штурмовать тюрьму?
- Их план проще, - усмехнулся капитан. - Арестантов посылают на работы
в городе. Когда заключенных поведут мимо базара, конвой будет атакован
переодетыми в мещанское платье разбойниками. Возникнет паника. В суматохе
негодяи скроются вместе с Орликом...
- Не дурно, - сказал Петровский. - Когда же будет осуществлен сей
блестящий замысел?
- Срок неизвестен. Галкин еще не принял решение, но как только примет,
мы сразу узнаем.
- Откуда такая уверенность?
- Лазутчик - надежный человек, Спиридон Буков. Был осужден к каторге за
убийство квартального. Мы устроили ему побег. Посулили мещанское звание и,
разумеется, крупные деньги... Его семья у нас как бы в заложниках...
- Не дурно! В нужный момент окружим базар. Пусть наши тоже
переоденутся, оружие, естественно, спрячут. Командовать ими назначьте
Амвросина. У поручика отменные хватательные способности. В Петербургском
жандармском дивизионе умеют натаскивать на такие дела. И докладывайте обо
всем мне. Желаю удачи!
Капитан ушел, и Петровский видел в окно, как тот сел в экипаж. Площадка
перед штабом опустела. Какой-то мальчишка вылез из пыльных акаций, росших
перед домом, и исчез. Потом на улице появился подгулявший бурсак. Он
пошатывался и бранился, смешивая ругательства с латынью. "И чего его
угораздило напиться днем?" - недоумевал майор. Он решил сказать епископу,
чтобы святой отец приструнил кутейников. Василий Петрович дернул шнурок
звонка, вызвал дежурного...
Через минуту из подъезда выбежала пара жандармов и увлекла гуляку в
здание, где в подвале находилась "холодная". Фешка не был свидетелем того,
как сцапали бурсака... Когда майор и капитан стали прощаться, он быстро слез
с дерева и побежал домой. Ему было, что рассказать отцу. Хотя из беседы
офицеров он многого не разобрал, однако и услышанного было достаточно, чтобы
понять: над людьми Тараса Федоровича нависла опасность... Было обидно, что
не удалось разобрать фамилию лазутчика.
На Большой Спасской Фешка прицепился к задку какой-то кареты, которая
подвезла его почти до самой Завальной деревни...
Вот и настало первое августа, день, когда начинался новый учебный год.
Ранее утро. Митя и Паша еще спят. Им нет надобности подниматься раньше
обычного: еще вчера с помощью мамы и сестер мальчики подготовили все для
гимназии. Наглажены мундирные куртки и брюки. Примерены новенькие картузы,
тульи которых украшены серебряными веточками. Уложены в ранцы учебники,
тетради, пеналы...
Однако пора вставать. Лиза стаскивает с братьев одеяла, выдергивает
из-под голов подушки. Но они продолжают блаженствовать, прикинувшись
спящими.
- Лежебоки! Холодной водой оболью, - угрожает она и уходит.
Похоже, что это не пустая угроза, - Лиза может вернуться с ковшом воды
- и братья вылезают из постелей. К тому же их носы уловили соблазнительный
запах, распространяющийся из кухни. Там печет пирожки Прасковья.
За завтраком братья без умолку болтают. Они оживленнее обычного: им
предстоит первый день в гимназии, встреча с одноклассниками. Наконец, Паша и
Митя натягивают на плечи ремни ранцев и без шинелей - погода еще теплая, -
лишь в куртках, покидают родное гнездо.
Большая Болотная в этот час еще пустынна, и прохожие встречаются только
возле Михайло-Архангельского собора, где кончилась заутреня. Возле
перекрестка прохаживается городовой в сером суконном мундире и высокой серой
шляпе с белям жестяным гербом. Страж порядка внушителен и важен. Он козыряет
двум гимназистам: поскольку знает и уважает их родителей, впрочем, как и
почти всех обитателей округи. И его тоже знают. За багрово-сизый оттенок
лица полицейского прозвали Красной Девицей. Местные жители уважат его за
незлобивый характер: обычно он не тащит подгулявших мещан в участок, а
развозит или разводит по домам и сдает заждавшимся женам.
А внимание мальчиков уже переключилось на другое. По Абрамовской ведут
арестантов, которые бредут, позванивая кандалами. Колонна небольшая. На
острожных - обтрепанные дерюжные кафтаны, такие же порты и шапки. На кофты
сзади нашиты четырехугольники, "бубновые тузы". В руках у горемык жестяные
кружки: острожные просят милостыню:
- Подайте на пропитание! Господа хорошие, от сумы и тюрьмы не
отрекайтесь. Жертвуйте, кто сколько может...
Сердобольные люди опускают в кружки медяки. Отвыкшие за лето от
подобных картин, мальчики всматриваются в лица кандальников и подают по
мелкой монете. "Конечно, эти люди - преступники", - успокаивают себя братья.
И все же на душе у них тягостно, будто они сами в чем-то виноваты...
Братья идут по Большой Архангельской. Лишь постепенно избавляются они
от неприятного ощущения. Однако, новые впечатления уже вытесняют тревогу и
грусть, навеянные безрадостной встречей. Само приближение к гимназии
настраивает Пашу и Митю на приподнятый лад.
Менделеевы сворачивают направо - мостик через Курдюмку уже за спиной -
и они оказываются в гимназическом саду, где разрослись вовсю липы, березы,
черемуха. Путь мальчиков пролегает мимо белой ротонды. Сюда прибегают
гимназисты во время перерывов между занятиями. Тут старшеклассники
поигрывают в карты и даже с оглядкой курят.
Весенними и летними вечерами в выпускники назначают в беседке свидания.
Тогда в ней допоздна сидит, обнявшись, размягшая от нахлынувших чувств
какая-нибудь парочка. Под шум деревьев тут признаются в любви. Юные
тоболячки, став матронами, долго, не без приятности вспоминают белую
ротонду...
Сейчас здесь пусто. Только двое малолеток бегают по крыше. Да Митин
одноклассник, рослый не по годам, лохматый круглолицый Колька Медведенко
беззлобно треплет какого-то первоклашку, очевидно, приятеля тех, что
носились по крыше.
- Будешь, олух, лазать, куда не следует? - с напускной строгостью в
голосе вопрошает Колька, прозванный в классе за фамилию и недюжинную силу
Медведем. - Сломаешь ногу, мать плакать будет! Вот тебе для науки...
Увидев Менделеевых, он двинулся им навстречу. Выражая неизбывную
радость, Медведь сразу свалил Митю на землю. Но тот - тоже не слабак -
падая, увлек за собой нападавшего.
- Полно вам. Испачкаетесь! - урезонивал Паша, стаскивая Медведенкова с
Мити.
Борцы поднялись на ноги, отряхнулись, и троица побежала в гимназию.
Здание, в котором размещалось сие почтенное заведение, когда-то - только
подумать - принадлежало роду Корнильевых. Еще в прошлом веке, примерно в
середине его, предки Марьи Дмитриевны купили в Богоявленском приходе участок
земли. Их добрый знакомый, архитектор Рязанов, возвел тут внушительный по
тем временам дом, кирпичный, двухэтажный. В нем Корнильевы жили до тех пор,
пока их клану улыбалось счастье.
В 1787 году, когда в городе бушевал ужасный пожар, здание изрядно
пострадало. Ремонт требовал немалых денег, а их не оказалось. Тогда
Корнильевы продали семейное гнездо губернатору Алябьеву, отцу будущего
композитора. Несколько лет в доме благоденствовала семья губернатора,
подрастал под его крышей Саша Алябьев. Правда, однажды, по недосмотру
няньки, ребенок вывалился из окна второго этажа. Упав в траву, ушибся, но не
сильно, и отечественное искусство не лишилось "тобольского Россини", как
нарекли земляки со временем талантливого маэстро. Фортуна переменчива.
Губернатор тоже был вынужден продать этот дом. Новый владелец - общество
призрения - открыл в нем училище.
Прошли годы. Дом перестроили под гимназию гимназию. Внешне здание
выглядело теперь весьма респектабельно. Над фронтоном даже поставили
скульптуру, изображавшую Минерву. Правда, во время, когда в гимназии учился
Митя Менделеев, о богине помнили только старожилы. Но вход с улицы
по-прежнему сверкал медью надраенных ручек и петель. В будни парадная дверь
была обычно заперта. Ее открывали, если ожидались важные визитеры:
генерал-губернатор Горчаков, гражданский губернатор Энгельке или архиепископ
Тобольский и Сибирский Георгий...
В таких случаях железную лестницу, ведущую на второй этаж, застилали
ковровой дорожкой. Гимназистов шеренгами выстраивали наверху в актовом зале.
Ровной линией синели их мундиры, краснели воротники, блестели начищенные
пуговицы. Воспитанники достойно являли себя во фрунте: маршировать их
ревностно учил отставной офицер. Наиболее любознательные из них преуспевали
и в умственных науках. Для чего имелись неплохие условия. В частности,
изучать физику гимназисты имели возможность в кабинете, оснащенном
приборами, купленными у искусного петербургского механика Роспини.
Митя охотно занимался в и в этом кабинете физики, и в метеорологической
лаборатории. Влек его и "минц-кабинет", где хранилась коллекция русских,
арабских, бухарских, персидских, турецких, китайских и других старинных
монет.
... Между тем Митя, Паша и Медведенков пересекли двор - место
постоянных ребячьих игр, спортивных занятий, фрунта - и через черный ход
прошли в вестибюль. На лестнице и в коридорах сновали гимназисты. Их голоса
напоминали гудение роя пчел. Шум несся и из смежных комнат: на первом этаже
обитали казеннокоштные пансионеры. В одном помещении они столовались, в
другом был их дортуар. Рядом находился рекреационный, или гимнастический,
зал.
В сутолоке братья наткнулись на дежурившего в вестибюле надзирателя
Семашко. Митя в спешке, нечаянно задел его локтем и запоздало выкрикнул:
- Здравствуйте, Ван Осипыч! Я нечаянно...
- Разболтались за лето, шалопуты, - проворчал Семашко, - идите
спокойно.
Менделеевы и Медведенков шмыгнули дальше. Пронесло! Титулярный советник
Иван Осипович Семашко, высокий флегматичный мужчина с грубоватым,
добродушным лицом, появился в гимназии недавно. Но ученики уже раскусили
его: не зол, хотя и напускает на себя строгий вид.
Иное дело - надзиратель Католинский. Маленький, юркий, он вежлив с
гимназистами, но ябедничает на них директору Качурину. Старшеклассники
составили комплот против Католинского и поклялись устроить ему "темную". В
последний момент заговорщики пожалели Католинского. Все-таки - вдовец. Один
растит двух малых чад. Может быть, потому и наушничает начальству, что
боится потерять должность. Надзирателя стали просто обходить стороной.
За каникулы Митя подзабыл гимназические порядки и законы ребячьей
вольницы, но быстро обретал полузабытые привычки. Сделать это было нетрудно,
Словцова.
Митя берет эту книгу и листает. Если тоболяк Ремезов - личность
легендарная - жил более ста лет назад, то Словцова еще совсем недавно можно
было встретить на городских улицах. Многие прохожие почтительно здоровались
с рослым седым стариком в поношенной бекеше. Некоторые при этом называли его
"почтенным" или "дорогим Петром Андреевичем".
Словцов, говорят, был крупный ученый. Одна мысль о нем волновала
воображение Мити. Выдающийся человек вот так запросто прогуливается по
Тобольску. С ним можно поздороваться или даже коснуться его рукой. Митя не
раз хотел заговорить со стариком, но не знал о чем: и его сковывала робость.
Только вернувшись домой, он вел со Словцовым остроумные воображаемые беседы.
Три года назад ученый умер, унеся с собой ведомые только ему тайны.
Митя позднее пытался выведать их из книг старика, но ум гимназиста не смог
продраться к истине сквозь бесконечные препоны из сложных, длинных фраз.
Невозможно было запомнить обилие названий и имен...
И тогда хотелось почитать что-нибудь легкое, развлекательное. Митя
раскрывал роман Вальтера Скотта "Айвенго" и, пропустив скучноватое
предисловие, погружался в пленительный мир мужественных рыцарей и прекрасных
женщин. Захватывало уже начало книги: "В той живописной местности веселой
Англии, которая орошается рекой Дон, в давние времена простирались обширные
леса, покрывавшие большую часть красивейших холмов и долин... между
Шеффилдом и Донкастером".
"У них тоже есть Дон! - дивился мальчик, - и леса вроде аремзянских.
Только наши, наверняка, больше и гуще". Герои Скотта чем-то напоминали ему
казачьего атамана Ермака и его сподвижников. Они тоже верно служили своему
государю и были преданы ему, как Айвенго королю Ричарду. Разумеется, в
старой Англии встречались и негодяи. Прежде всего, это храмовник Буагильбер,
сильный и коварный... До самого ужина Митя не отрывался от романа. И потом,
вечером. читал его в мезонине. Только к полуночи Лиза заставила брата спать,
решительно погасив свечи и унеся канделябр.
Ночь выдалась беспокойная. Во сне Мите привиделась какая-то ерунда,
довольно жуткая. В его комнату будто бы ворвался одноклассник Амвросин,
облаченный в доспехи Буагильбера. Он дико захохотал и кинулся вперед с
обнаженным мечом. "А-а-а! На помощь!" - попытался крикнуть Митя, но смог
только замычать и проснулся. Порадовавшись спасительному пробуждению, он
перевернулся на другой бок и снова уснул, теперь безмятежно и крепко.
Светил месяц. На полу комнаты темнела тень переплета рамы. Было тихо,
слышалось лишь ровное дыхание спящего.
В августе выпали обильные ночные росы. По утрам в подгорной части
города ровной пеленой стлался туман. Днем в садах сбивались в шумные стаи,
готовясь к отлету, синицы, зяблики, овсянки и прочая птичья мелочь. Уже
тянулись к югу вереницы кроншнепов. Погода стояла переменчивая. Нередко
моросил дождь и тоболяки укрывались в домах.
Но в тот день, о котором идет речь, было ведро, и Фешка сидел на
завалинке своей избы, тренькая на балалайке, новенькой двухструнке купленной
отцом три дня назад после возвращения Фешки из леса от Галкина. Она сразу
вызвала зависть соседских мальчишек. Раньше сын кузнеца сам выклянчивал
балалайку на часок у какого-нибудь ее счастливого обладателя. Таких богачей
в верхнем городе насчитывалось немного. Пацаны так и звали их: "Петька с
Аптекарской, у которого балалайка..." или "Яшка-балалаечник с Собачьего".
Фешка пощипывал струны, подбирая незамысловатую мелодию песни "Жил-был
дурень", и посматривал: не подходят ли дружки, чтобы поважничать перед ними.
Вместо ребят появился папаня, Кожевников-старший, высокий, слегка
сутуловатый мужик со следами ожогов на лице. Увидев сына, он протянул ему
кулек:
- Угощайся, хлопче, леденцами. Как балалайка? Получается у тебя на ней
что-нибудь? Если обедал, можешь прогуляться в нижний город. Там твой
приятель, гимназист, вернулся из деревни. Я его на Богоявленской встретил,
куда-то с братом шел. Можешь его навестить...
Северьян дал сыну гривенник и сказал, что посылает его не просто
болтаться по Тобольску, а с умыслом. Надо покрутиться возле жандармского
управления и посмотреть, что там делается:
- Где управление? Что забыл? Белый дом в конце Большой Архангельской.
Там жандармы сейчас и обосновались. Скорее всего, ничего особенного не
увидишь, но все же - чем черт не шутит? Вдруг мелькнет знакомое лицо.
Например, человек из отряда Галкина. Будь осторожен! Зря фараонам глаза не
мозоль...
- Не маленький, - успокоил отца Фешка.
Он пошел в избу и наскоро похлебал щей. Потом обул сапоги, которые
носил лишь по праздникам, в холодную погоду и в особых случаях. Теперь был
как раз такой случай... Завернув в чистую тряпицу ломоть хлеба, Фешка сунул
его в карман: вдруг придется задержаться.
Он шагал по Большой Спасской походкой бывалого человека. А его
уверенность основывалась на умении всегда защититься от врагов, которых у
него было, впрочем, мало, а приятелей и добрых знакомых - тьма. Однако в
этот раз Фешка неожиданно подвергся нападению каких - то пришлых сорванцов.
Они с криками выскочили из-за Воскресенских ворот старого городского вала.
Первым подбежал босяк лет восьми и стремительно сунул руку прямо в Фешкин
карман:
- Гроши е?
- А ну, отвали! - Фешка оттолкнул нахала и увидел, что подбегают еще
четверо. Самый рослый из них держал в руке небольшой и довольно не страшный
нож. Этот парень - по всему было видно, он вожак - и получил по носу, да так
метко, что потекла красная юшка. Остальная шушера растерялась и попятилась.
А Фешка отбежал шагов на двадцать и показал противникам загорелый кулачок...
Когда горе - грабители остались позади, он надумал завернуть на базар и
купить кедровых орешков.
На Торговой площади, возле Захарьевской церкви, был обычный базарный
день. В Гостином ряду бродили хозяйки с сумками. Кухарки наметанным глазом
определяли, что из провизии получше и подешевле. Продавцы взвешивали
покупателям картошку, капусту, репу, огурцы... Фешка подался в сторону
Иртыша. Там, возле дровяного рынка, торговали живностью. По воскресеньям
бойко шла продажа лошадей, коров, овец, коз. Били по рукам, заключая сделки,
купцы и крестьяне, гуртовщики и посадские.
Сейчас здесь лишь молодая татарка продавала ягнят. Да седой вогул
принес на продажу корзинку со щенками. Мохнатые комочки скулили и тыкались
друг в друга носами.
- Подари, дед, песика... - попросил Фешка. - Ему у меня будет хорошо.
- Это сибирская лайка, - недовольно прошамкал продавец. - Даешь
полтинник - бери любого.
- Беру! - воскликнул мальчик, - В долг...
Седобородый потянул руку к палке, и Фешка. не теряя достоинства,
удалился. Прежде чем возвращаться в верхний город, он решил прогуляться по
нижнему... Из отворенных настежь дверей церкви лились бередящие душу,
трогательные голоса хористов. Их пение завлекло Фешку внутрь храма.
Присмотревшись, он увидел людей, обступивших гроб: шло отпевание. В звучание
хора вплетался плавный речитатив священника:
- Зряща мя безгласна и бездыханна подлежаща, восплачьте обо мне,
братия, други и знаемые. Вчера бо день беседовал с вами и внезапну найде на
мя страшный час смертный... Придите все любящи мя и целуйте мя последним
целованием!
Люди двинулись к гробу. Преодолев оцепенение, Фешка подался к выходу.
На улице облегченно вздохнул и пошел по Большой Пятницкой. Засмотрелся на
огромный дом на углу Туляцкой улицы. Говорили, что когда-то он принадлежал
богатому откупщику, а сейчас в нем обитает губернатор. Прямо дворец!
Посмотреть бы, как внутри... Фешка потянул на себя золоченную ручку парадной
двери и несмело вошел в вестибюль. Небольшая лестница, всего в несколько
ступеней, вела в длинный коридор. Фешка стал подниматься. Но тут справа
возник привратник в синей шинели, обшитой по краям серебристой лентой:
- Куда, посадский?
Швейцар мог запросто надрать уши, пришлось выкручиваться:
- Господин офицер, у меня тут тетка в горничных. Лукерьей кличут.
- Нет у нас Лукерьи, - подумав, ответил привратник. - Иди, иди.
На улицах, между тем, происходило немало занимательного. Из кабака с
вывеской "Питейный дом" сиделец выпихнул пьянчужку. Тот свалился в траву, и
к нему потрусила тощая свинья, потыкалась рылом в лежащего, словно соображая
можно ли чем поживиться... Фешка поднял с земли прут и вытянул хавронью по
спине. Отступая, она успела потянуть зубами пьяницу за ухо. Тот ойкнул и
выругался. На него уставились две старушки, сидевшие на скамеечке возле
соседнего дома. Остановился молоденький чиновник во фраке и цилиндре.
Перестали щипать траву и подняли головы две лошади, пасшиеся в проулке.
Возможно, их тревожил бой барабана, долетавший с плаца линейного батальона,
где маршировал взвод новобранцев.
- Левой, левой! Тяни носок, деревня! - командовал полный унтер с
перевязанной платком щекой. Казалось, он страдал и от солдатской неумелости,
и от зубной боли.
Проходя по Большой Архангельской, Фешка поравнялся со зданием казармы
кантонистов. Из нее вышел мальчик в невообразимо красивой форме. Как
одеваются люди! Зависть сына кузнеца достигла предела, когда юный щеголь,
отойдя от казарменных ворот, извлек из кармана брюк тускло блеснувший
портсигар и, оглянувшись по сторонам, закурил.
Было бы глупо не стрельнуть у кантониста курева. Но Фешка вспомнил, что
обещал отцу не брать в рот табачную отраву. Вздохнув, он пошел в верхний
город. Те карманники, наверняка, убрались восвояси. На всякий случай Фешка
подобрал с земли ржавую подкову, отер ее о траву и сунул в карман. Потом
поглазел на казармы Сибирского линейного батальона и Дом городовых казаков.
Так, по Большой Архангельской, он дошагал до штаба жандармов. Возле
белого двухэтажного здания с красной железной крышей росли высокие тополя. А
площадка перед домом была обсажена густой акацией. Фешка укрылся в ней и
начал наблюдать за подъездом. Но ничего особенного там не происходило.
Прохаживался возле караульной будки постовой. Приехали и уехали четверо
конных жандармов. Прогромыхала в соседний двор телега Феди-водовоза...
Некоторое время никто не появлялся. Потом к подъезду подкатила рессорная
коляска, запряженная чубарым рысаком. Из нее выскочил офицер и, придерживая
саблю, взошел в подъезд. Через стеклянную дверь было видно, как он покрутил
перед зеркалом усы, застегнул воротник и поднялся на второй этаж.
"Где же я его встречал?" - напрягал память Фешка. Ему вдруг
припомнилась облава на городском базаре, шум, крики, выстрелы... Какие-то
люди, вцепившиеся в рослого парня. Ими командовал этот офицер!
Фешка выждал момент, когда караульный повернулся к нему спиной и
метнулся из акаций к зданию. Возле самого дома он, как кошка, залез на
тополь, толстые ветви которого касались балкона. И ему понадобилось
приложить немало усилий, чтобы перебраться с дерева на площадку балкона.
Здесь он затаился за одним из выступов стены.
Это было рискованно, зато с Фешкиной позиции просматривалась почти вся
просторная комната, расположенная на втором этаже. В ней, за длинным столом,
покрытым зеленым сукном, сидел толстый начальник в жандармском мундире.
Перед ним стоял приехавший офицер. По случаю теплой погоды окно было
распахнуто, и до Фешки долетали обрывки разговора, хотя всех слов ему
разобрать не удавалось.
- Дела наши дрянь, капитан. Да вы садитесь, - говорил начальник, - Я
уехал в Обдорск всего на неделю. Помирил там вогулов с исправником.
Возвращаюсь, а меня вызывает гражданский губернатор Энгельке и жалуется на
беспримерную наглость воровских людишек. Оказывается, во время моего
отсутствия среди бела дня под самым Тобольском угробили Нефедьева. Только
этого не хватало! Энгельке спрашивает: что доложим Горчакову в Омск?
Задавать-то вопросы легко...
Толстяк - это был глава тобольских жандармов майор Петровский - вытер
платком вспотевшее лицо и строго глянул на подчиненного.
- Я своей вины не отрицаю, - сухо ответил Шадзевич. Фешка замелил, что
у капитана дернулась щека.
- Вы не волнуйтесь, - смягчился начальник. -Такая у нас работа...
-Петровский повернул голову к окну, за которым шелестела густая листву
тополя и продолжил:
- Скоро пойдет дождь и смоет следы на лесных тропах - найти разбойников
будет труднее.
- Если и не смоет - не найдем, - откликнулся с горечью капитан. - Да и
кто у нас разбирается в следах? Собак-ищеек нет... А Нефедьева, конечно,
жаль, хотя человек он был надменный, чванливый...
- Согласен. Покойничек имел скверный характер. Но искать его убийц
надо, - вымолвил после небольшой паузы майор. - Вчера они ухлопали Аристарха
Григорьевича, а завтра? Прочешите ближайшие леса?
- Какими силами? Мы просили два батальона пехоты, прислали - один, и
тот вскоре отозвали. А взамен дали полуэскадрон драгун!
- Взыскания нам все равно не миновать, - вздохнул Петровский. -
Нефедьев - родственник Горчакова, хотя и дальний. К тому же они в молодости
в одном полку служили... И потом у нас года два не было ничего подобного. В
обществе - тревога! В Омске, когда узнали об этом, говорят, купцы в тот день
лавки позакрывали. Всем мерещится пугачевщина. Надо что-то предпринять...
- Что именно? - откликнулся Шадзевич. - Градская полиция малочисленна.
В инвалидной команде полно старых солдат. Казаки в лесу воевать не умеют и
не хотят. Просите у губернатора егерей. И доложите, что мы напали на след
убийц.
- Вы серьезно?
- Убили люди Тараса Галкина.
- Не ошибаетесь?
- Почти уверен. У меня лазутчик в его шайке.
- Галкин - старый "приятель", - с иронией воскликнул майор. - Крупная
дичь! За ним числятся три побега и не один десяток разбойных нападений.
Галкин уже лет пятнадцать беспокоит край. То исчезнет, то вновь объявится...
Он, кстати, командовал одной из шаек бунтовщиков, когда те осаждали
Долматовский монастырь... Постараемся, чтобы негодяй не ускользнул в этот
раз!
Петровский вызвал дежурного по штабу и велел распорядиться насчет кофе.
Вскоре майор и капитан пили ароматный напиток, запах которого долетал и до
носа Фешки.
Отхлебывая кофе из фарфоровой чашечки, Шадзевич думал о том, что
Петровский - не худший из начальников, с которыми ему довелось работать.
Немного трус, тушуется в трудных положениях, но энергичен. Умеет подать себя
перед вышестоящими командирами. Сам Шадзевич перед ними робел, красноречием
не обладал. Потому и не преуспел по службе. Мешало карьере и его
католическое вероисповедание: Виктор Антонович происходил из дворян
Виленской губернии.
- Возможно, лазутчик сообщил еще нечто ценное, - поинтересовался майор.
- По его словам, Галкин намерен освободить из острога своего сообщника
- Орлика.
- Они осмелятся штурмовать тюрьму?
- Их план проще, - усмехнулся капитан. - Арестантов посылают на работы
в городе. Когда заключенных поведут мимо базара, конвой будет атакован
переодетыми в мещанское платье разбойниками. Возникнет паника. В суматохе
негодяи скроются вместе с Орликом...
- Не дурно, - сказал Петровский. - Когда же будет осуществлен сей
блестящий замысел?
- Срок неизвестен. Галкин еще не принял решение, но как только примет,
мы сразу узнаем.
- Откуда такая уверенность?
- Лазутчик - надежный человек, Спиридон Буков. Был осужден к каторге за
убийство квартального. Мы устроили ему побег. Посулили мещанское звание и,
разумеется, крупные деньги... Его семья у нас как бы в заложниках...
- Не дурно! В нужный момент окружим базар. Пусть наши тоже
переоденутся, оружие, естественно, спрячут. Командовать ими назначьте
Амвросина. У поручика отменные хватательные способности. В Петербургском
жандармском дивизионе умеют натаскивать на такие дела. И докладывайте обо
всем мне. Желаю удачи!
Капитан ушел, и Петровский видел в окно, как тот сел в экипаж. Площадка
перед штабом опустела. Какой-то мальчишка вылез из пыльных акаций, росших
перед домом, и исчез. Потом на улице появился подгулявший бурсак. Он
пошатывался и бранился, смешивая ругательства с латынью. "И чего его
угораздило напиться днем?" - недоумевал майор. Он решил сказать епископу,
чтобы святой отец приструнил кутейников. Василий Петрович дернул шнурок
звонка, вызвал дежурного...
Через минуту из подъезда выбежала пара жандармов и увлекла гуляку в
здание, где в подвале находилась "холодная". Фешка не был свидетелем того,
как сцапали бурсака... Когда майор и капитан стали прощаться, он быстро слез
с дерева и побежал домой. Ему было, что рассказать отцу. Хотя из беседы
офицеров он многого не разобрал, однако и услышанного было достаточно, чтобы
понять: над людьми Тараса Федоровича нависла опасность... Было обидно, что
не удалось разобрать фамилию лазутчика.
На Большой Спасской Фешка прицепился к задку какой-то кареты, которая
подвезла его почти до самой Завальной деревни...
Вот и настало первое августа, день, когда начинался новый учебный год.
Ранее утро. Митя и Паша еще спят. Им нет надобности подниматься раньше
обычного: еще вчера с помощью мамы и сестер мальчики подготовили все для
гимназии. Наглажены мундирные куртки и брюки. Примерены новенькие картузы,
тульи которых украшены серебряными веточками. Уложены в ранцы учебники,
тетради, пеналы...
Однако пора вставать. Лиза стаскивает с братьев одеяла, выдергивает
из-под голов подушки. Но они продолжают блаженствовать, прикинувшись
спящими.
- Лежебоки! Холодной водой оболью, - угрожает она и уходит.
Похоже, что это не пустая угроза, - Лиза может вернуться с ковшом воды
- и братья вылезают из постелей. К тому же их носы уловили соблазнительный
запах, распространяющийся из кухни. Там печет пирожки Прасковья.
За завтраком братья без умолку болтают. Они оживленнее обычного: им
предстоит первый день в гимназии, встреча с одноклассниками. Наконец, Паша и
Митя натягивают на плечи ремни ранцев и без шинелей - погода еще теплая, -
лишь в куртках, покидают родное гнездо.
Большая Болотная в этот час еще пустынна, и прохожие встречаются только
возле Михайло-Архангельского собора, где кончилась заутреня. Возле
перекрестка прохаживается городовой в сером суконном мундире и высокой серой
шляпе с белям жестяным гербом. Страж порядка внушителен и важен. Он козыряет
двум гимназистам: поскольку знает и уважает их родителей, впрочем, как и
почти всех обитателей округи. И его тоже знают. За багрово-сизый оттенок
лица полицейского прозвали Красной Девицей. Местные жители уважат его за
незлобивый характер: обычно он не тащит подгулявших мещан в участок, а
развозит или разводит по домам и сдает заждавшимся женам.
А внимание мальчиков уже переключилось на другое. По Абрамовской ведут
арестантов, которые бредут, позванивая кандалами. Колонна небольшая. На
острожных - обтрепанные дерюжные кафтаны, такие же порты и шапки. На кофты
сзади нашиты четырехугольники, "бубновые тузы". В руках у горемык жестяные
кружки: острожные просят милостыню:
- Подайте на пропитание! Господа хорошие, от сумы и тюрьмы не
отрекайтесь. Жертвуйте, кто сколько может...
Сердобольные люди опускают в кружки медяки. Отвыкшие за лето от
подобных картин, мальчики всматриваются в лица кандальников и подают по
мелкой монете. "Конечно, эти люди - преступники", - успокаивают себя братья.
И все же на душе у них тягостно, будто они сами в чем-то виноваты...
Братья идут по Большой Архангельской. Лишь постепенно избавляются они
от неприятного ощущения. Однако, новые впечатления уже вытесняют тревогу и
грусть, навеянные безрадостной встречей. Само приближение к гимназии
настраивает Пашу и Митю на приподнятый лад.
Менделеевы сворачивают направо - мостик через Курдюмку уже за спиной -
и они оказываются в гимназическом саду, где разрослись вовсю липы, березы,
черемуха. Путь мальчиков пролегает мимо белой ротонды. Сюда прибегают
гимназисты во время перерывов между занятиями. Тут старшеклассники
поигрывают в карты и даже с оглядкой курят.
Весенними и летними вечерами в выпускники назначают в беседке свидания.
Тогда в ней допоздна сидит, обнявшись, размягшая от нахлынувших чувств
какая-нибудь парочка. Под шум деревьев тут признаются в любви. Юные
тоболячки, став матронами, долго, не без приятности вспоминают белую
ротонду...
Сейчас здесь пусто. Только двое малолеток бегают по крыше. Да Митин
одноклассник, рослый не по годам, лохматый круглолицый Колька Медведенко
беззлобно треплет какого-то первоклашку, очевидно, приятеля тех, что
носились по крыше.
- Будешь, олух, лазать, куда не следует? - с напускной строгостью в
голосе вопрошает Колька, прозванный в классе за фамилию и недюжинную силу
Медведем. - Сломаешь ногу, мать плакать будет! Вот тебе для науки...
Увидев Менделеевых, он двинулся им навстречу. Выражая неизбывную
радость, Медведь сразу свалил Митю на землю. Но тот - тоже не слабак -
падая, увлек за собой нападавшего.
- Полно вам. Испачкаетесь! - урезонивал Паша, стаскивая Медведенкова с
Мити.
Борцы поднялись на ноги, отряхнулись, и троица побежала в гимназию.
Здание, в котором размещалось сие почтенное заведение, когда-то - только
подумать - принадлежало роду Корнильевых. Еще в прошлом веке, примерно в
середине его, предки Марьи Дмитриевны купили в Богоявленском приходе участок
земли. Их добрый знакомый, архитектор Рязанов, возвел тут внушительный по
тем временам дом, кирпичный, двухэтажный. В нем Корнильевы жили до тех пор,
пока их клану улыбалось счастье.
В 1787 году, когда в городе бушевал ужасный пожар, здание изрядно
пострадало. Ремонт требовал немалых денег, а их не оказалось. Тогда
Корнильевы продали семейное гнездо губернатору Алябьеву, отцу будущего
композитора. Несколько лет в доме благоденствовала семья губернатора,
подрастал под его крышей Саша Алябьев. Правда, однажды, по недосмотру
няньки, ребенок вывалился из окна второго этажа. Упав в траву, ушибся, но не
сильно, и отечественное искусство не лишилось "тобольского Россини", как
нарекли земляки со временем талантливого маэстро. Фортуна переменчива.
Губернатор тоже был вынужден продать этот дом. Новый владелец - общество
призрения - открыл в нем училище.
Прошли годы. Дом перестроили под гимназию гимназию. Внешне здание
выглядело теперь весьма респектабельно. Над фронтоном даже поставили
скульптуру, изображавшую Минерву. Правда, во время, когда в гимназии учился
Митя Менделеев, о богине помнили только старожилы. Но вход с улицы
по-прежнему сверкал медью надраенных ручек и петель. В будни парадная дверь
была обычно заперта. Ее открывали, если ожидались важные визитеры:
генерал-губернатор Горчаков, гражданский губернатор Энгельке или архиепископ
Тобольский и Сибирский Георгий...
В таких случаях железную лестницу, ведущую на второй этаж, застилали
ковровой дорожкой. Гимназистов шеренгами выстраивали наверху в актовом зале.
Ровной линией синели их мундиры, краснели воротники, блестели начищенные
пуговицы. Воспитанники достойно являли себя во фрунте: маршировать их
ревностно учил отставной офицер. Наиболее любознательные из них преуспевали
и в умственных науках. Для чего имелись неплохие условия. В частности,
изучать физику гимназисты имели возможность в кабинете, оснащенном
приборами, купленными у искусного петербургского механика Роспини.
Митя охотно занимался в и в этом кабинете физики, и в метеорологической
лаборатории. Влек его и "минц-кабинет", где хранилась коллекция русских,
арабских, бухарских, персидских, турецких, китайских и других старинных
монет.
... Между тем Митя, Паша и Медведенков пересекли двор - место
постоянных ребячьих игр, спортивных занятий, фрунта - и через черный ход
прошли в вестибюль. На лестнице и в коридорах сновали гимназисты. Их голоса
напоминали гудение роя пчел. Шум несся и из смежных комнат: на первом этаже
обитали казеннокоштные пансионеры. В одном помещении они столовались, в
другом был их дортуар. Рядом находился рекреационный, или гимнастический,
зал.
В сутолоке братья наткнулись на дежурившего в вестибюле надзирателя
Семашко. Митя в спешке, нечаянно задел его локтем и запоздало выкрикнул:
- Здравствуйте, Ван Осипыч! Я нечаянно...
- Разболтались за лето, шалопуты, - проворчал Семашко, - идите
спокойно.
Менделеевы и Медведенков шмыгнули дальше. Пронесло! Титулярный советник
Иван Осипович Семашко, высокий флегматичный мужчина с грубоватым,
добродушным лицом, появился в гимназии недавно. Но ученики уже раскусили
его: не зол, хотя и напускает на себя строгий вид.
Иное дело - надзиратель Католинский. Маленький, юркий, он вежлив с
гимназистами, но ябедничает на них директору Качурину. Старшеклассники
составили комплот против Католинского и поклялись устроить ему "темную". В
последний момент заговорщики пожалели Католинского. Все-таки - вдовец. Один
растит двух малых чад. Может быть, потому и наушничает начальству, что
боится потерять должность. Надзирателя стали просто обходить стороной.
За каникулы Митя подзабыл гимназические порядки и законы ребячьей
вольницы, но быстро обретал полузабытые привычки. Сделать это было нетрудно,