утекли. Сейчас нам команду к отходу дадут.
Впереди послышались крики, и курильщики, бросив цигарки, взялись за
ружья. О Фешке забыли, и он вполне мог улизнуть, но остался на месте из-за
любопытства. Из глубины кладбища появился и подошел вплотную офицер в
порванном мундире, из-под которого белела рубашка. Сквозь повязку на голове
- проступила кровь.
- Где капитан? - хрипло спросил раненый.
- Неподалеку... Сейчас кликну, вашбродь, - с готовностью откликнулся
пожилой жандарм.
- Быстрее, Трофимыч, - поторопил раненый поручик.
Вскоре Никифор привел другого офицера, лицо которого показалось Фешке
знакомым. Он вспомнил, что видел его в жандармском управлении, когда тот
толковал с толстым начальником.
- Рад вас видеть, Виктор Антонович! - воскликнул раненый.
- Я тем более, Александр Петрович, - ответил капитан. - Мне доложили,
мол, Амвросин убит, и я был расстроен сим известием. Но вы поручик, предо
мной... Правда, ваша голова в крови. Не послать ли за доктором? Он где-то в
оцеплении.
- Не тревожьтесь. Ничего серьезного. Хотя, пролети пуля на вершок
левее, я был бы уже покойник.
- Как завершилось дело? Мы проторчали здесь, в резерве, и ничего не
знаем. Судя по всему, негодяям удалось уйти.
- Да, капитан, а виновато наше начальство. Бандитов явилось из леса
больше, чем предполагал Петровский. У нас - двое убитых и трое раненых. О
себе не говорю. Орлик во время перестрелки бежал, атамана схватить не
удалось. Я виню в неудаче себя...
- На войне, как на войне, - философски заключил капитан Шадзевич. - Я
предупреждал майора. О чем теперь толковать и спорить? Трофимыч, собирай
нижних чинов, веди в город!
Пожилой побрел по кладбищу, скликая своих. Вскоре вокруг него собралась
группа жандармов, Трофимыч повел ее к воротам. Офицеры двинулись следом.
Споткнувшись о занесенную снегом могилу, поручик упал. Капитан помог ему
подняться:
- Не ушиблись, Амвросин?
- Пустяки. Что доложить майору?
- Доложите все, как было, голубчик, - устало сказал Шадзевич. - Рано
или поздно он узнает правду. Конечно, огорчится, ведь Буков вовремя
предупредил нас о готовящемся нападении. Казалось, мы с майором все
предусмотрели. Однако не учли по-настоящему силы проклятого Галкина...
Капитан вспомнил, как вместе с майором они целый вечер обсуждали план
действий. Близ места ожидаемого нападения устроили засаду из жандармов во
главе с Амвросиным. Опасное место на некотором расстоянии опоясала цепь
нижних чинов, которыми командовал Шадзевич. Она должна была пропустить людей
Галкина на кладбище и замкнуть окружение. За оградой скрытно расположились
два наряда полиции. Один из них перекрыл Большую Спасскую, второй отрезал
разбойникам путь в лес.
- Итак, вы, поручик, полагаете, что мы потерпели фиаско вследствие
неожиданного для нас численного превосходства неприятеля? - спросил капитан,
как бы ища подтверждения собственным мыслям.
- Полагаю, так, Виктор Антонович, - согласился Амвросин. - Возле церкви
они напали на конвой, обстреляв его из ружей и пистолетов. Охрана
арестантов, хотя и усиленная, не смогла оказать достойного сопротивления.
Разбойники вместе с освобожденными острожниками устремились к северной
окраине кладбища. Им удалось прорвать редкое оцепление и перелезть через
ограду. Затем они побежали к опушке леса, где их ждали коноводы с запасными
лошадями.
- А почему бандитов не перехватил полицейский кордон?
- Он попал под обстрел из леса и отступил, унося убитого и раненого.
- Видели вы, Александр Петрович, самого атамана?
- Имел счастье. Во время прорыва нашей цепи он, черт возьми, выбежал
прямо на меня. Я прицелился и, наверное, уложил бы негодяя на месте, но упал
от удара саблей, нанесенного сбоку. Очнулся, когда злодеи были уже далеко.
Подчиненные сказали мне, что Галкин, очевидно, тяжело ранен. Скорее всего,
его спрятали где-нибудь на городской окраине...
Капитан тут же послал гонца к начальнику полиции с просьбой обыскать
все близлежащие дома и дворы.
- Наши полицейские - слабые вояки, но ищейки искусные, - сказал
Шадзевич поручику. - Будем надеяться, что им повезет.
Офицеры разговаривали громко, и Фешка, укрывшийся за ближайшим
монументом, слышал почти все. Когда собеседники удалились в сторону главных
ворот, он, пригибаясь, побежал к знакомому лазу. Оказавшись по другую
сторону кладбищенской ограды, Фешка увидел, как капитан и поручик сели в
сани, и пара рысаков помчала их в город...
Вернувшись домой, он застал Северьяна в кузне и рассказал ему обо всем,
что видел на кладбище. Признался он и в потере скоб, которые нес Собакиной.
- Я найду их, - пообещал он.
- Не ходи. Скобы у меня еще есть, - сказал отец. - Хорошо, что сам
цел...
Северьян снял фартук, помыл руки и, сказав, что ему надо навестить
товарища, удалился. Фешка малость отдохнул и затем отправился на Большую
Болотную поделиться с братьями Менделеевыми распиравшими его новостями.
Возможно, гимназисты тоже узнали что-нибудь интересное...
Возле костерка на пустыре, где приятели пекли картошку, сын кузнеца и
поведал о своих необычайных приключениях. Рассказывая, он не удержался и
прихвастнул, будто сам стрелял на кладбище из пистолета.
- Нашел его среди могил. Там мертвяк лежал, а в руке у него пистолет...
Я хватаю, ба-бах в небо! И бежать... Жандармы за мной, не поняли, что я их
просто отвлекаю. Тут Орлик и другие арестанты и смогли удрать...
- Феша, ты - хвастун! - воскликнул Митя. - Бессовестный врун...
- Не горячись, - остановил его Паша. - Конечно, Фешка присочинил.
Пистолета у него не было. Но до кладбища он добрался, а там стреляли, но он
не испугался. Так мог поступить только смельчак.
Тогда Митя сказал, что лично он тоже не побоялся бы и тоже помог бы
людям из леса освободить арестантов. Эти лесовики так похожи на вольных
стрелков Робин Гуда. И Митя начал пересказывать роман "Айвенго", однако ему
вскоре помешал подошедший к мальчикам кучер.
- Костер-то развели напрасно, - ворчал Ларион. - Хотя и зима, и ветра
нет, однако баловать с огнем не надо. Вон изгородь рядом: жерди сухие. Как
бы чего не вышло. А ну, бросайте в костер снег... Матушка Пашу и Митю домой
звала...
Ребята торопливо погасили костер и ушли. Над черными головешками
некоторое время еще курился белый пар.
Голубело мартовское небо. В окрестных лесах еще лежал глубокий снег,
покрытый корочкой наста. Митя особенно любил кататься на лыжах в раннюю
весеннюю пору. Как приятно скользить по блестящей лыжне, вдыхая воздух,
насыщенный запахом сосен и елей, по временам слыша глуховатое постукивание
дятла и оживленный пересвист овсянок.
Отмахав по лесным просекам с десяток верст, Митя возвращался домой и с
особым аппетитом поглощал обед. Потом читал, играл в шахматы с братом Пашей
или Деденко, иногда - с отцом. Иван Павлович обычно давал сыновьям фору -
слона или ладью. Но и в этом случае мальчики чаще терпели поражение,
одерживая победу лишь тогда, когда Менделеев-старший недостаточно
внимательно следил за перипетиями на доске.
Шахматы - прекрасное развлечение, особенно в вечерние часы. Днем же
Митя предпочитал улицу. Весной он бродил от дома к дому, навещая
одноклассников. Или прогуливался по главным улицам города просто так, без
цели. Во время одного подобного хождения ему встретились на Большой
Пятницкой Деденко и Пашков. По Прямскому всходу троица поднялась в кремль.
Там мальчишки уселись на старинные пушки, стоящие перед арсеналом.
- Наверное, из них Ермак по Кучуму палил, - сказал Деденко.
- Нет, они более позднего времени, - не согласился Митя. - Пушки
привезли в Тобольск по приказу императора Павла. Он хотел ими вооружить
войско, отправлявшееся в поход на Индию...
- Если расковырять заглушку и набить в ствол пороху, то можно здорово
бабахнуть, - размечтался Пашков.
- Столько пороху не достанем, - деловито возразил Митя. - Да и полиция
не позволит. Это разбойников на Завальном она упустила, а нас сразу схватит.
- Лесовиков полицейские, точно, проморгали. Теперь бегают по городу,
словно потревоженные муравьи, - засмеялся Деденко.
Гимназисты вышли к пустырю у острога. Там несколько подростков играло в
бабки. Среди них был и Сенька-Огонь с Кузнечной. На этот раз задираться он
не решился: и улица не своя, и гимназистов - трое. Тем не менее, Сенька и
его дружки посматривали все более неприязненно. Лучше было уйти...
Вернувшись домой, Митя застал мать в столовой, что-то читавшей за
конторкой. Услышав стук двери, она оторвалась от бумаг, подняла голову:
- А я уже беспокоюсь, где ты? Поешь, да сходи к докторуСвистунову.
Скажи Петру Николаевичу, что наш батюшка опять занемог. Не горячка ли у
него?
Пообедав, Митя направился к Свистунову. На улице было людно, спешили по
делам чиновники, мещане... Целовальник зазывал прохожих в кабак. Брали "на
караул", отдавая честь офицерам, двое часовых у батальонных казарм.
"Смотри-ка, усилили охрану, раньше здесь стоял один солдат...", - подумал
Митя.
После недавней заварухи на кладбище город явно зажил беспокойнее. Это
чувствовалось и по разговорам обывателей.
- Я, Матвеевна, раньше ставни на ночь не затворяла. А ныне запираю, -
говорила одна соседка другой. - Того и гляди, шиши в дом влезут... А хожалые
днем прогуливаются, а ночью их не видно. Наверное, в темноте ходить
боятся...
- Шиши нас не обворуют, - успокаивала ее собеседница. - У меня им и
брать нечего. Они к купцам лезут.
- Вор-то разный бывает, - сомневалась Матвеевна. - Матерый, конечно, по
богатым купцам промышляет. А шушера воровская и нашим добром не брезгует.
Намедни скатерку во дворе повесила сушить, так унесли вместе с веревкой...
Веревка была совсем новехонькая...
- В мой двор не сунутся. У меня - собака.
- Вор - не дурак. Бросит собаке кость, она и не гавкнет. Да и не больно
испугаются шиши вашего Полкана. Он с голоду еле шевелится...
- Не мели, кума. У самой кошка отощала и удрала.
Женщины были готовы рассориться вконец. Однако Митя не стал ждать -
подерутся они или нет - и продолжил путь.
Свистунов, к счастью, оказался дома. Это был человек лет сорока пяти.
Каштановые с проседью волосы ниспадали на высокий лоб. Доктор, видимо,
недавно вернулся из губернского правления и не успел снять темно-синий, с
красной окантовкой мундир. Выражение лица у него было усталое, но
приветливое. Вскоре он собрался обедать и сел за стол вместе с квартирантом
седобородым поселенцем Бобрищевым-Пушкиным. Петр Николаевич предоставил
другу по несчастью бесплатную комнату в правом крыле своего дома.
Бобрищев-Пушкин испытывал к благодетелю самые теплые чувства, ибо
существовал лишь на скудное казенное пособие и еще немного прирабатывал
медицинской практикой, леча больных, причем преимущественно травами.
Когда хозяин и его друг приступили к трапезе, они пригласили к столу и
Митю. Петр Николаевич налил ему кружку молока, а жена - Татьяна
Александровна принесла блюдо с горячими араматными блинами. Митя ушел от
Свистуновых только через час...
Возвращаясь, Митя увидел на Почтовой улице обывателей, обступивших
слепого шарманщика, на груди которого висел обшарпанный ящик. Старик крутил
ручку шарманки, и из нее слышалась дребезжащая жалобная мелодия. Возле
бродячего музыканта стояла девочка-поводырь, примерно тех же лет, что и
Митя. Тонким голосом она пела:
Стонет сизый голубочек,
Стонет он и день, и ночь.
Миленький его дружочек
Отлетел надолго прочь.
Лицо девочки выглядело бледным, как бы прозрачным. Пела она привычно,
опустив голову, лишь иногда поднимая ее, словно стараясь понять нравится ли
окружающим ее выступление:
...Он уж боле не воркует
И пшенички не клюет,
Все тоскует, все тоскует
И тихонько слезы льет...
В шапку, лежавшую у ног шарманщика, упало несколько монет. Услышав
позвякивание, старик склонил голову в поклоне и хриплым голосом сказал:
- Спасибо, добрые люди. Да воздаст вам бог... Наша артистка немного
отдохнет и будет петь снова. А пока послушайте музыкальный ящик, который
стар, но еще играет...
Слепец завертел ручку шарманки и через некоторое время вновь обратился
к зрителям:
- Прошу не расходиться. У вас есть редкая возможность узнать свою
судьбу. Всего пять копеек, господа, и перед вами откроется ваше будущее...
Девочка вытащила из сумки белую крысу с выпуклыми, словно бусинки,
красными глазками. Потом зверек стал нырять в сумку, каждый раз извлекая из
нее кусочек картона, надпись на котором сулила не пожалевшим пятачок, то
большие деньги, то дальнюю дорогу или приятную встречу... "Интересно, что
предсказала бы крыса своей хозяйке? - думал Митя, отходя от толпы. - Вряд ли
эту девочку ждет что-то хорошее..."
Задумавшись, он не свернул на Большую Болотную, а прошел дальше - до
Кузнечной улицы. Здесь было больше луж: в пору мартовского потепления с
Панина бугра в низину стекал не один бурный ручей. Вода наполняла канавы,
выкопанные вдоль тротуаров, и выбоины на проезжей части улицы. Митя
оступился и, черпанув башмаком воду, обозвал себя раззявой. Он был недоволен
собой еще и потому, что ненароком оказался на улице, мальчишки которой
враждовали с юными обитателями Большой Болотной. Никто не помнил: когда и
из-за чего возникло жестокое противостояние, но оно не прекращалось, а
длилось год за годом, то ослабевая - то усиливаясь. Необъяснимая вражда
осложняла жизнь мальчишек двух соседних улиц, но и разнообразила ее насыщая
ощущением постоянной опасности.
У Мити еще оставалась надежда пройти по Кузнечной беспрепятственно.
Однако вскоре она иссякла: на поляне перед домом умершего прошлой осенью
титулярного советника Белошеева четверо пацанов развлекались, играя в
"чижика". Митю сразу приметили, и игра остановилась.
- Болотная вошь, куда ползешь? - крикнул один из мальчишек, в котором
Митя узнал Сеньку - Огня. Неприятели обступили чужака, не скрывая
воинственных намерений.
- Отвали, - сказал Митя вплотную подступившему Сеньке.
- А ты чего по нашей улице разгуливаешь? Драться хочешь? Или мое
хозяйство порушить? - Сенька, говоря так, имел ввиду свою голубятню, которой
очень дорожил, и потому в каждом пришлом видел возможного вора.
- Хожу, где хочу, - ответил Митя. - Тебя на нашей улице намедни не
тронули...
- Забоялись, - зло засмеялся Сенька-Огонь. - И мы тебя не тронем, если
полтинник дашь. Мне надо турмана выкупить. Его Ваня Кривой сманил.
- Ты долги не отдаешь.
- Я? Не отдаю? Гляди: вздуем!
Драка казалась неизбежной, и опыт подсказывал Мите, что лучше бить
первым. Но еще теплилась надежда, что все кончится миром.
- Петьку Рябого с Абрамовской знаешь? - спросил Сенька, давая понять,
что у него есть сильный и влиятельный друг в уличном мире.
- Испугался я Рябого... А ты Фешку-кузнеца с Большой Никольской знаешь?
Сенька на миг задумался. Очевидно, Фешкино имя не было для него пустым
звуком.
- Максим-Дед - тоже мой лучший друг.
Но оказалось, что о Деденко лучше было не вспоминать. У Сеньки с
Максимом имелись старые счеты: они соперничали как заядлые голубятники.
Услышав последние Митины слова, Сенька без промедления боднул супротивника
головой в грудь. Однако Митя успел отступить на шаг и тут же ударил
напавшего кулаком в подбородок. Сенька мужественно стерпел боль, прошипев:
- Держись, гимназия!
Кузнецовские плотно окружили Митю, и ему пришлось бы туго, но тут
раздались свист и возглас:
- Держись, Митяй!
Невесть откуда, но очень во время, возник Фешка. При его появлении
Сенька и его товарищи сначала отступили, а потом обратились в бегство...
- Катись, Огонек, колбаской по Малой Спасской! - крикнул вслед Фешка. -
Шустрее, а не то догоним... Здорово ты рыжему двинул, я видел.
- Да я бы его на месте уложил, -сказал Митя. - Однако пойдем, они с
подмогой вернутся...
И приятели ушли с Кузнецовской. У старушки, сидевшей на скамеечке,
возле е дома, они купили по жареной репе и съели. Потом прицепились сзади к
возу сеном и ехали, пока их не согнал какой-то дворник. Возле Казанской
церкви два дородных полицейских вели молодого человека в распахнутом
фризовом пальто. Стражи порядка держались так, будто изловили крупного
преступника.
- За что схватили? И не надо меня тащить. Я пойду сам. Вам известно,
что я - чиновник?
- А будь ты хоть енерал. Безобразить в трактире некому не дозволено. У
нас служба.
- Извините, может, перебрал перцовой: у меня сегодня именины...
К городовым подошла женщина и сказала:
- Он и вправду коллежский регистратор. Пеньков его фамилия. Из
благородных... Маменька желают женить его на богатой девице, а он не хочет,
мол, невеста красотой не вышла. Вот и колобродит по трактирам. Истинный
крест...
Полицейские, посовещавшись, отпустили гуляку и тут же остановили
пожилого человека в тулупе и папахе, из-под которой выбивались пряди седых
волос. Видимо, в его облике было что-то необычное, привлекшее внимание
городовых.
- Кто таков? - спросил старший из них и велел показать документ.
- Пожалуйста, я - ссыльный Семенов Семен Михайлович, - спокойно ответил
прохожий, доставая из-за пазухи какую-то бумагу. - Я поселенец, состою на
казенной службе как советник губернского правления.
Слово "советник" произвело на полицейских должное впечатление. Они даже
отдали Семенову честь и удалились.
- Вот чокнутые. Всех подряд хватают, - засмеялся Фешка. - Им переодетых
разбойников приказано ловить. За Галкиным охотятся. Только он в надежном
месте...
- А тебе это откуда известно? - полюбопытствовал Митя.
- Я сказал, должно быть, в надежном... - поправился Фешка. - Знать, в
лесу скрылся. А мне своих забот хватает: батя в кузнице оступился, на
раскаленный шкворень упал. Вот гривенник дал, просил мази купить. В аптеку
на Большой Пятницкой говорят: нет такой мази, приходи послезавтра...
Митя вспомнил, как кузнец однажды подарил ему на счастье подковку, и
ему стало жаль Северьяна. Его осенила мысль:
- Пойдем к нам! У мамы, наверное, есть такая мазь.
Лекарство у Марьи Дмитриевны нашлось. Она взяла банку с желтоватым
снадобьем и отложила его в другую скляночку:
- Феша, возьми вот еще бинты и вату. Если станет Северьяну хуже, то
зови Свистунова, Дьякова или еще кого из докторов.
Фешка ушел в приподнятом настроении. Митя стоял на дороге и махал
вслед, пока приятель не скрылся из виду.
Митя вернулся домой. И, когда переступил порог, его пронзило глубокое,
хотя и мимолетное, ощущение радости и душевного покоя. Уют и надежность
семейного гнезда порождали неосознанное чувство счастья и долговечности
жизни. Все в доме выглядело прочным, разумным и единственно возможным. И сам
дом, срубленный из вековых сосен. И фронтон, и наличники, и ставни, и навес
над крыльцом, украшенный затейливой резьбой.
И внутри дома все так обжито, привычно. Убранство комнат. Цветы... Мите
случалось бывать в домах более состоятельных тоболяков, но у себя все
казалось лучше... Наблюдательный гость, осматривая жилище Менделеевых,
заметил бы, что они унаследовали от предков не только мебель, утварь, книги,
но и тот дух семейного гнезда, прочного и разумного, который как бы
подсказывает: это дом людей, трудолюбивых, основательных. Место, где умеют
заботиться о ближних, особенно о младших.
Внимание к детям в семье порой становилось даже чрезмерным. Например,
Паша и Митя собираются утром в гимназию. Их старательно, опекают мать и
сестры. Одна напоминает: надо взять с собой учебник латыни, вторая в
передней торопливо чистит щеткой Митину куртку и ворчит:
- Разве нельзя быть поаккуратней? Мог бы почистить и сам. Боже, да тут
везде шерсть! Опять таскал на руках собаку? А ну-ка бери в руку щетку!
Голос Лизы звучит требовательно. И брат подчиняется. Потом Митя и Паша
шагают в гимназию. Вдвоем идти веселее и за разговором дорога кажется
короче. Несколько минут ходьбы - и гимназия.
Здесь все, в отличии от дома, выглядит казенно. Регламентированная
обыденность гимназической жизни тяготит учащихся. Мите часто хочется
нарушить ее скучное течение. Уже на первом уроке он о чем-то шепчется с
Деденко. Видимо, в их головах созревает какой-то замысел. Потом друзья
посвящают в свой план и Андрея Чугунова. Жевавший бутерброд Чугун сперва
возражает:
- Ну, вас! Еще влетит от директора. Зачем?
- Повеселимся, - поясняет Митя.
Чугун достает из ранца второй бутерброд и методично его уничтожает. А
Менделеев и Деденко на большой перемене ловят во дворе гимназии черного
кота, принадлежащего Католинскому, приносят его в класс и незаметно от
Амвросина пихают в его ранец, вытащив оттуда учебники и тетради.
Начинается латынь. Кот в ранце скребется, начинает отвратительно орать.
Учитель Резанов в недоумении озирает класс. Наконец, обнаружив
местонахождение кота, вышвыривает в коридор и протестующего владельца ранца,
и животное.
- За поведение - двойку! - кричит Редька вслед Амвросину.
Захар оглядывается на пороге, стремясь отгадать, кто подстроил ему
такую пакость... Митя и Максим едва сдерживают смех... Гимназический день
теперь не кажется слишком нудным и длинным. И вот уже тарахтенье последнего
звонка, можно возвращаться на Большую Болотную.
А дома, пообедав, отдыхай себе или иди к старику Вакарину, Фешке или
Косте Пашкову. Однако чаще всего Митя направляется к Деденко: тот живет по
соседству, у него - голубятня.
...Максим отворяет дверцы клеток, и птицы желанно взмывают в небо... Их
высотный полет не может не завораживать. С земли голубиная стая похожа на
белое облачко. Возле него возникает второе, потом - третье. Стаи сливаются в
одну и, кружась, удаляются. Максим обеспокоен.
- Чужие? - спрашивает Менделеев.
- Андрюха Словцов с Мокрой своих поднял, - поясняет Деденко. - Вторая
стая - Сеньки с Кузнечной. Ох, любит Огонь чужих сманивать!
Деденко складывает рупором ладони и призывно курлычит. Слышно, как
старательно манит птиц Сенька. Доносится издали и голос Андрюхи. Голубятники
состязаются. Каждый надеется, что его стая преданней.
Верные вожаки - в цене: случается по ночам их крадут. Кроме похитителей
голубям угрожают коршуны. Они с высоты нападают на стаю, и тогда кружатся в
воздухе перья и пух. Еще опаснее - орланы-белохвосты... На этот раз стая
Максима благополучно возвращается к хозяину. Довольный, он запирает клетки.
Мальчики идут к Деденко в дом и какое-то время развлекаются просмотром
и обменом старинных монет: у обоих скопилось по коллекции. Менделеева хлебом
не корми - дай с монетами повозиться. Он - заядлый собиратель. Монеты у него
хранятся в специально сделанном ящичке с отделениями, и он сортирует их по
датам выпуска, странам и денежному достоинству...
Но вот Митя возвращается от Деденко к себе домой. Родные ужинают. Все в
сборе: начинается маленький семейный праздник., который сводится к взаимным
шуткам, живленному обмену новостями и планами на следующий день.
После ужина батюшка дремлет в кресле. Матушка вяжет Лизе шарф и
допытывается, как сыновья провели день в гимназии, какие у них отметки, не
набедокурили ли? Паша и Митя, переглядываясь, заверяют, что все, мол,
благополучно.
Растормошив мужа, Марья Дмитриевна предается воспоминаниям:
- Вот вы, мальчики, озорничаете в гимназии, а я была бы счастлива
учиться. У меня вообще - несчастливое детство, Мама умерла в молодых летах.
Отец, Дмитрий Васильевич, с горя хотел руки на себя наложить. Еле
отговорили, опамятовался. Заботился о нас, растил. А потом, как один из его
сыновей утонул, снова сник. Если бы не старая няня Прасковья Ферафонтова,
выжила ли бы я в ту пору? Потом к чтению пристрастилась, в отцовской
библиотеке почти все прочла. Тянуло меня к знаниями. Братья в гимназии
учились, а я вместе с ними домашние задания выполняла...
Марья Дмитриевна брала в кабинете книжку позанимательнее и читала детям
перед сном. Наконец, говорила:
- Хватит, милые, пора спать. Я тоже пораньше лягу: завтра Ивана
Павловича чуть свет в Ирбит провожаю. Не советовала ему ехать - чуть
оправился после болезни. Не слушает. Сама бы поехала, да Полинька нездорова.
За ней глаз нужен...
- Женское ли дело дальние поездки, да в зимнюю пору? - подает голос
муж. - Застудишься.
- Сибирячки к холоду привычны, - возражает жена. - И с купцами я
торгуюсь лучше. Ты больно уступчив. Да, ладно. Езжай. На обратном пути купи
муки пшеничной пуда два. Она в Ирбите дешевле и рису персидского.
- А картофеля купить?
- До посадки своего хватит. Коли семенной попадется, возьми четвертей
шесть. И одевайся теплее. Тулуп непременно не забудь.
На рассвете следующего дня батюшка укатил в Ирбит. Митя проводил его,
помахал вслед удалявшейся кибитке. Потом поднялся в мезонин, постучал в
дверь Полиной комнаты.
- Входи, - отозвалась сестра, узнавшая его по стуку.
В помещении пахло лекарствами. Поля полулежала в постели и читала
Карамзина. При появлении брата отложила томик в сторону, спросила:
- Что? Проводили?
- Проводили, уехал. Только бубенцы зазвенели... Как ты себя чувствуешь?
- Голова словно ватная. Что нового в городе?
- Возле абрамовской пристани два лабаза сгорели. Говорят, сторож пьян
был, курил и уснул...
- Обычная история, - вздохнула Поля. - Сколько бед от вина. А само
пьянство - от выматывающей работы, невежества и скуки.
- С горя тоже пьют, - сказал брат.
- Конечно! Есть и наследственные выпивохи. Пагубная привычка родителей
Впереди послышались крики, и курильщики, бросив цигарки, взялись за
ружья. О Фешке забыли, и он вполне мог улизнуть, но остался на месте из-за
любопытства. Из глубины кладбища появился и подошел вплотную офицер в
порванном мундире, из-под которого белела рубашка. Сквозь повязку на голове
- проступила кровь.
- Где капитан? - хрипло спросил раненый.
- Неподалеку... Сейчас кликну, вашбродь, - с готовностью откликнулся
пожилой жандарм.
- Быстрее, Трофимыч, - поторопил раненый поручик.
Вскоре Никифор привел другого офицера, лицо которого показалось Фешке
знакомым. Он вспомнил, что видел его в жандармском управлении, когда тот
толковал с толстым начальником.
- Рад вас видеть, Виктор Антонович! - воскликнул раненый.
- Я тем более, Александр Петрович, - ответил капитан. - Мне доложили,
мол, Амвросин убит, и я был расстроен сим известием. Но вы поручик, предо
мной... Правда, ваша голова в крови. Не послать ли за доктором? Он где-то в
оцеплении.
- Не тревожьтесь. Ничего серьезного. Хотя, пролети пуля на вершок
левее, я был бы уже покойник.
- Как завершилось дело? Мы проторчали здесь, в резерве, и ничего не
знаем. Судя по всему, негодяям удалось уйти.
- Да, капитан, а виновато наше начальство. Бандитов явилось из леса
больше, чем предполагал Петровский. У нас - двое убитых и трое раненых. О
себе не говорю. Орлик во время перестрелки бежал, атамана схватить не
удалось. Я виню в неудаче себя...
- На войне, как на войне, - философски заключил капитан Шадзевич. - Я
предупреждал майора. О чем теперь толковать и спорить? Трофимыч, собирай
нижних чинов, веди в город!
Пожилой побрел по кладбищу, скликая своих. Вскоре вокруг него собралась
группа жандармов, Трофимыч повел ее к воротам. Офицеры двинулись следом.
Споткнувшись о занесенную снегом могилу, поручик упал. Капитан помог ему
подняться:
- Не ушиблись, Амвросин?
- Пустяки. Что доложить майору?
- Доложите все, как было, голубчик, - устало сказал Шадзевич. - Рано
или поздно он узнает правду. Конечно, огорчится, ведь Буков вовремя
предупредил нас о готовящемся нападении. Казалось, мы с майором все
предусмотрели. Однако не учли по-настоящему силы проклятого Галкина...
Капитан вспомнил, как вместе с майором они целый вечер обсуждали план
действий. Близ места ожидаемого нападения устроили засаду из жандармов во
главе с Амвросиным. Опасное место на некотором расстоянии опоясала цепь
нижних чинов, которыми командовал Шадзевич. Она должна была пропустить людей
Галкина на кладбище и замкнуть окружение. За оградой скрытно расположились
два наряда полиции. Один из них перекрыл Большую Спасскую, второй отрезал
разбойникам путь в лес.
- Итак, вы, поручик, полагаете, что мы потерпели фиаско вследствие
неожиданного для нас численного превосходства неприятеля? - спросил капитан,
как бы ища подтверждения собственным мыслям.
- Полагаю, так, Виктор Антонович, - согласился Амвросин. - Возле церкви
они напали на конвой, обстреляв его из ружей и пистолетов. Охрана
арестантов, хотя и усиленная, не смогла оказать достойного сопротивления.
Разбойники вместе с освобожденными острожниками устремились к северной
окраине кладбища. Им удалось прорвать редкое оцепление и перелезть через
ограду. Затем они побежали к опушке леса, где их ждали коноводы с запасными
лошадями.
- А почему бандитов не перехватил полицейский кордон?
- Он попал под обстрел из леса и отступил, унося убитого и раненого.
- Видели вы, Александр Петрович, самого атамана?
- Имел счастье. Во время прорыва нашей цепи он, черт возьми, выбежал
прямо на меня. Я прицелился и, наверное, уложил бы негодяя на месте, но упал
от удара саблей, нанесенного сбоку. Очнулся, когда злодеи были уже далеко.
Подчиненные сказали мне, что Галкин, очевидно, тяжело ранен. Скорее всего,
его спрятали где-нибудь на городской окраине...
Капитан тут же послал гонца к начальнику полиции с просьбой обыскать
все близлежащие дома и дворы.
- Наши полицейские - слабые вояки, но ищейки искусные, - сказал
Шадзевич поручику. - Будем надеяться, что им повезет.
Офицеры разговаривали громко, и Фешка, укрывшийся за ближайшим
монументом, слышал почти все. Когда собеседники удалились в сторону главных
ворот, он, пригибаясь, побежал к знакомому лазу. Оказавшись по другую
сторону кладбищенской ограды, Фешка увидел, как капитан и поручик сели в
сани, и пара рысаков помчала их в город...
Вернувшись домой, он застал Северьяна в кузне и рассказал ему обо всем,
что видел на кладбище. Признался он и в потере скоб, которые нес Собакиной.
- Я найду их, - пообещал он.
- Не ходи. Скобы у меня еще есть, - сказал отец. - Хорошо, что сам
цел...
Северьян снял фартук, помыл руки и, сказав, что ему надо навестить
товарища, удалился. Фешка малость отдохнул и затем отправился на Большую
Болотную поделиться с братьями Менделеевыми распиравшими его новостями.
Возможно, гимназисты тоже узнали что-нибудь интересное...
Возле костерка на пустыре, где приятели пекли картошку, сын кузнеца и
поведал о своих необычайных приключениях. Рассказывая, он не удержался и
прихвастнул, будто сам стрелял на кладбище из пистолета.
- Нашел его среди могил. Там мертвяк лежал, а в руке у него пистолет...
Я хватаю, ба-бах в небо! И бежать... Жандармы за мной, не поняли, что я их
просто отвлекаю. Тут Орлик и другие арестанты и смогли удрать...
- Феша, ты - хвастун! - воскликнул Митя. - Бессовестный врун...
- Не горячись, - остановил его Паша. - Конечно, Фешка присочинил.
Пистолета у него не было. Но до кладбища он добрался, а там стреляли, но он
не испугался. Так мог поступить только смельчак.
Тогда Митя сказал, что лично он тоже не побоялся бы и тоже помог бы
людям из леса освободить арестантов. Эти лесовики так похожи на вольных
стрелков Робин Гуда. И Митя начал пересказывать роман "Айвенго", однако ему
вскоре помешал подошедший к мальчикам кучер.
- Костер-то развели напрасно, - ворчал Ларион. - Хотя и зима, и ветра
нет, однако баловать с огнем не надо. Вон изгородь рядом: жерди сухие. Как
бы чего не вышло. А ну, бросайте в костер снег... Матушка Пашу и Митю домой
звала...
Ребята торопливо погасили костер и ушли. Над черными головешками
некоторое время еще курился белый пар.
Голубело мартовское небо. В окрестных лесах еще лежал глубокий снег,
покрытый корочкой наста. Митя особенно любил кататься на лыжах в раннюю
весеннюю пору. Как приятно скользить по блестящей лыжне, вдыхая воздух,
насыщенный запахом сосен и елей, по временам слыша глуховатое постукивание
дятла и оживленный пересвист овсянок.
Отмахав по лесным просекам с десяток верст, Митя возвращался домой и с
особым аппетитом поглощал обед. Потом читал, играл в шахматы с братом Пашей
или Деденко, иногда - с отцом. Иван Павлович обычно давал сыновьям фору -
слона или ладью. Но и в этом случае мальчики чаще терпели поражение,
одерживая победу лишь тогда, когда Менделеев-старший недостаточно
внимательно следил за перипетиями на доске.
Шахматы - прекрасное развлечение, особенно в вечерние часы. Днем же
Митя предпочитал улицу. Весной он бродил от дома к дому, навещая
одноклассников. Или прогуливался по главным улицам города просто так, без
цели. Во время одного подобного хождения ему встретились на Большой
Пятницкой Деденко и Пашков. По Прямскому всходу троица поднялась в кремль.
Там мальчишки уселись на старинные пушки, стоящие перед арсеналом.
- Наверное, из них Ермак по Кучуму палил, - сказал Деденко.
- Нет, они более позднего времени, - не согласился Митя. - Пушки
привезли в Тобольск по приказу императора Павла. Он хотел ими вооружить
войско, отправлявшееся в поход на Индию...
- Если расковырять заглушку и набить в ствол пороху, то можно здорово
бабахнуть, - размечтался Пашков.
- Столько пороху не достанем, - деловито возразил Митя. - Да и полиция
не позволит. Это разбойников на Завальном она упустила, а нас сразу схватит.
- Лесовиков полицейские, точно, проморгали. Теперь бегают по городу,
словно потревоженные муравьи, - засмеялся Деденко.
Гимназисты вышли к пустырю у острога. Там несколько подростков играло в
бабки. Среди них был и Сенька-Огонь с Кузнечной. На этот раз задираться он
не решился: и улица не своя, и гимназистов - трое. Тем не менее, Сенька и
его дружки посматривали все более неприязненно. Лучше было уйти...
Вернувшись домой, Митя застал мать в столовой, что-то читавшей за
конторкой. Услышав стук двери, она оторвалась от бумаг, подняла голову:
- А я уже беспокоюсь, где ты? Поешь, да сходи к докторуСвистунову.
Скажи Петру Николаевичу, что наш батюшка опять занемог. Не горячка ли у
него?
Пообедав, Митя направился к Свистунову. На улице было людно, спешили по
делам чиновники, мещане... Целовальник зазывал прохожих в кабак. Брали "на
караул", отдавая честь офицерам, двое часовых у батальонных казарм.
"Смотри-ка, усилили охрану, раньше здесь стоял один солдат...", - подумал
Митя.
После недавней заварухи на кладбище город явно зажил беспокойнее. Это
чувствовалось и по разговорам обывателей.
- Я, Матвеевна, раньше ставни на ночь не затворяла. А ныне запираю, -
говорила одна соседка другой. - Того и гляди, шиши в дом влезут... А хожалые
днем прогуливаются, а ночью их не видно. Наверное, в темноте ходить
боятся...
- Шиши нас не обворуют, - успокаивала ее собеседница. - У меня им и
брать нечего. Они к купцам лезут.
- Вор-то разный бывает, - сомневалась Матвеевна. - Матерый, конечно, по
богатым купцам промышляет. А шушера воровская и нашим добром не брезгует.
Намедни скатерку во дворе повесила сушить, так унесли вместе с веревкой...
Веревка была совсем новехонькая...
- В мой двор не сунутся. У меня - собака.
- Вор - не дурак. Бросит собаке кость, она и не гавкнет. Да и не больно
испугаются шиши вашего Полкана. Он с голоду еле шевелится...
- Не мели, кума. У самой кошка отощала и удрала.
Женщины были готовы рассориться вконец. Однако Митя не стал ждать -
подерутся они или нет - и продолжил путь.
Свистунов, к счастью, оказался дома. Это был человек лет сорока пяти.
Каштановые с проседью волосы ниспадали на высокий лоб. Доктор, видимо,
недавно вернулся из губернского правления и не успел снять темно-синий, с
красной окантовкой мундир. Выражение лица у него было усталое, но
приветливое. Вскоре он собрался обедать и сел за стол вместе с квартирантом
седобородым поселенцем Бобрищевым-Пушкиным. Петр Николаевич предоставил
другу по несчастью бесплатную комнату в правом крыле своего дома.
Бобрищев-Пушкин испытывал к благодетелю самые теплые чувства, ибо
существовал лишь на скудное казенное пособие и еще немного прирабатывал
медицинской практикой, леча больных, причем преимущественно травами.
Когда хозяин и его друг приступили к трапезе, они пригласили к столу и
Митю. Петр Николаевич налил ему кружку молока, а жена - Татьяна
Александровна принесла блюдо с горячими араматными блинами. Митя ушел от
Свистуновых только через час...
Возвращаясь, Митя увидел на Почтовой улице обывателей, обступивших
слепого шарманщика, на груди которого висел обшарпанный ящик. Старик крутил
ручку шарманки, и из нее слышалась дребезжащая жалобная мелодия. Возле
бродячего музыканта стояла девочка-поводырь, примерно тех же лет, что и
Митя. Тонким голосом она пела:
Стонет сизый голубочек,
Стонет он и день, и ночь.
Миленький его дружочек
Отлетел надолго прочь.
Лицо девочки выглядело бледным, как бы прозрачным. Пела она привычно,
опустив голову, лишь иногда поднимая ее, словно стараясь понять нравится ли
окружающим ее выступление:
...Он уж боле не воркует
И пшенички не клюет,
Все тоскует, все тоскует
И тихонько слезы льет...
В шапку, лежавшую у ног шарманщика, упало несколько монет. Услышав
позвякивание, старик склонил голову в поклоне и хриплым голосом сказал:
- Спасибо, добрые люди. Да воздаст вам бог... Наша артистка немного
отдохнет и будет петь снова. А пока послушайте музыкальный ящик, который
стар, но еще играет...
Слепец завертел ручку шарманки и через некоторое время вновь обратился
к зрителям:
- Прошу не расходиться. У вас есть редкая возможность узнать свою
судьбу. Всего пять копеек, господа, и перед вами откроется ваше будущее...
Девочка вытащила из сумки белую крысу с выпуклыми, словно бусинки,
красными глазками. Потом зверек стал нырять в сумку, каждый раз извлекая из
нее кусочек картона, надпись на котором сулила не пожалевшим пятачок, то
большие деньги, то дальнюю дорогу или приятную встречу... "Интересно, что
предсказала бы крыса своей хозяйке? - думал Митя, отходя от толпы. - Вряд ли
эту девочку ждет что-то хорошее..."
Задумавшись, он не свернул на Большую Болотную, а прошел дальше - до
Кузнечной улицы. Здесь было больше луж: в пору мартовского потепления с
Панина бугра в низину стекал не один бурный ручей. Вода наполняла канавы,
выкопанные вдоль тротуаров, и выбоины на проезжей части улицы. Митя
оступился и, черпанув башмаком воду, обозвал себя раззявой. Он был недоволен
собой еще и потому, что ненароком оказался на улице, мальчишки которой
враждовали с юными обитателями Большой Болотной. Никто не помнил: когда и
из-за чего возникло жестокое противостояние, но оно не прекращалось, а
длилось год за годом, то ослабевая - то усиливаясь. Необъяснимая вражда
осложняла жизнь мальчишек двух соседних улиц, но и разнообразила ее насыщая
ощущением постоянной опасности.
У Мити еще оставалась надежда пройти по Кузнечной беспрепятственно.
Однако вскоре она иссякла: на поляне перед домом умершего прошлой осенью
титулярного советника Белошеева четверо пацанов развлекались, играя в
"чижика". Митю сразу приметили, и игра остановилась.
- Болотная вошь, куда ползешь? - крикнул один из мальчишек, в котором
Митя узнал Сеньку - Огня. Неприятели обступили чужака, не скрывая
воинственных намерений.
- Отвали, - сказал Митя вплотную подступившему Сеньке.
- А ты чего по нашей улице разгуливаешь? Драться хочешь? Или мое
хозяйство порушить? - Сенька, говоря так, имел ввиду свою голубятню, которой
очень дорожил, и потому в каждом пришлом видел возможного вора.
- Хожу, где хочу, - ответил Митя. - Тебя на нашей улице намедни не
тронули...
- Забоялись, - зло засмеялся Сенька-Огонь. - И мы тебя не тронем, если
полтинник дашь. Мне надо турмана выкупить. Его Ваня Кривой сманил.
- Ты долги не отдаешь.
- Я? Не отдаю? Гляди: вздуем!
Драка казалась неизбежной, и опыт подсказывал Мите, что лучше бить
первым. Но еще теплилась надежда, что все кончится миром.
- Петьку Рябого с Абрамовской знаешь? - спросил Сенька, давая понять,
что у него есть сильный и влиятельный друг в уличном мире.
- Испугался я Рябого... А ты Фешку-кузнеца с Большой Никольской знаешь?
Сенька на миг задумался. Очевидно, Фешкино имя не было для него пустым
звуком.
- Максим-Дед - тоже мой лучший друг.
Но оказалось, что о Деденко лучше было не вспоминать. У Сеньки с
Максимом имелись старые счеты: они соперничали как заядлые голубятники.
Услышав последние Митины слова, Сенька без промедления боднул супротивника
головой в грудь. Однако Митя успел отступить на шаг и тут же ударил
напавшего кулаком в подбородок. Сенька мужественно стерпел боль, прошипев:
- Держись, гимназия!
Кузнецовские плотно окружили Митю, и ему пришлось бы туго, но тут
раздались свист и возглас:
- Держись, Митяй!
Невесть откуда, но очень во время, возник Фешка. При его появлении
Сенька и его товарищи сначала отступили, а потом обратились в бегство...
- Катись, Огонек, колбаской по Малой Спасской! - крикнул вслед Фешка. -
Шустрее, а не то догоним... Здорово ты рыжему двинул, я видел.
- Да я бы его на месте уложил, -сказал Митя. - Однако пойдем, они с
подмогой вернутся...
И приятели ушли с Кузнецовской. У старушки, сидевшей на скамеечке,
возле е дома, они купили по жареной репе и съели. Потом прицепились сзади к
возу сеном и ехали, пока их не согнал какой-то дворник. Возле Казанской
церкви два дородных полицейских вели молодого человека в распахнутом
фризовом пальто. Стражи порядка держались так, будто изловили крупного
преступника.
- За что схватили? И не надо меня тащить. Я пойду сам. Вам известно,
что я - чиновник?
- А будь ты хоть енерал. Безобразить в трактире некому не дозволено. У
нас служба.
- Извините, может, перебрал перцовой: у меня сегодня именины...
К городовым подошла женщина и сказала:
- Он и вправду коллежский регистратор. Пеньков его фамилия. Из
благородных... Маменька желают женить его на богатой девице, а он не хочет,
мол, невеста красотой не вышла. Вот и колобродит по трактирам. Истинный
крест...
Полицейские, посовещавшись, отпустили гуляку и тут же остановили
пожилого человека в тулупе и папахе, из-под которой выбивались пряди седых
волос. Видимо, в его облике было что-то необычное, привлекшее внимание
городовых.
- Кто таков? - спросил старший из них и велел показать документ.
- Пожалуйста, я - ссыльный Семенов Семен Михайлович, - спокойно ответил
прохожий, доставая из-за пазухи какую-то бумагу. - Я поселенец, состою на
казенной службе как советник губернского правления.
Слово "советник" произвело на полицейских должное впечатление. Они даже
отдали Семенову честь и удалились.
- Вот чокнутые. Всех подряд хватают, - засмеялся Фешка. - Им переодетых
разбойников приказано ловить. За Галкиным охотятся. Только он в надежном
месте...
- А тебе это откуда известно? - полюбопытствовал Митя.
- Я сказал, должно быть, в надежном... - поправился Фешка. - Знать, в
лесу скрылся. А мне своих забот хватает: батя в кузнице оступился, на
раскаленный шкворень упал. Вот гривенник дал, просил мази купить. В аптеку
на Большой Пятницкой говорят: нет такой мази, приходи послезавтра...
Митя вспомнил, как кузнец однажды подарил ему на счастье подковку, и
ему стало жаль Северьяна. Его осенила мысль:
- Пойдем к нам! У мамы, наверное, есть такая мазь.
Лекарство у Марьи Дмитриевны нашлось. Она взяла банку с желтоватым
снадобьем и отложила его в другую скляночку:
- Феша, возьми вот еще бинты и вату. Если станет Северьяну хуже, то
зови Свистунова, Дьякова или еще кого из докторов.
Фешка ушел в приподнятом настроении. Митя стоял на дороге и махал
вслед, пока приятель не скрылся из виду.
Митя вернулся домой. И, когда переступил порог, его пронзило глубокое,
хотя и мимолетное, ощущение радости и душевного покоя. Уют и надежность
семейного гнезда порождали неосознанное чувство счастья и долговечности
жизни. Все в доме выглядело прочным, разумным и единственно возможным. И сам
дом, срубленный из вековых сосен. И фронтон, и наличники, и ставни, и навес
над крыльцом, украшенный затейливой резьбой.
И внутри дома все так обжито, привычно. Убранство комнат. Цветы... Мите
случалось бывать в домах более состоятельных тоболяков, но у себя все
казалось лучше... Наблюдательный гость, осматривая жилище Менделеевых,
заметил бы, что они унаследовали от предков не только мебель, утварь, книги,
но и тот дух семейного гнезда, прочного и разумного, который как бы
подсказывает: это дом людей, трудолюбивых, основательных. Место, где умеют
заботиться о ближних, особенно о младших.
Внимание к детям в семье порой становилось даже чрезмерным. Например,
Паша и Митя собираются утром в гимназию. Их старательно, опекают мать и
сестры. Одна напоминает: надо взять с собой учебник латыни, вторая в
передней торопливо чистит щеткой Митину куртку и ворчит:
- Разве нельзя быть поаккуратней? Мог бы почистить и сам. Боже, да тут
везде шерсть! Опять таскал на руках собаку? А ну-ка бери в руку щетку!
Голос Лизы звучит требовательно. И брат подчиняется. Потом Митя и Паша
шагают в гимназию. Вдвоем идти веселее и за разговором дорога кажется
короче. Несколько минут ходьбы - и гимназия.
Здесь все, в отличии от дома, выглядит казенно. Регламентированная
обыденность гимназической жизни тяготит учащихся. Мите часто хочется
нарушить ее скучное течение. Уже на первом уроке он о чем-то шепчется с
Деденко. Видимо, в их головах созревает какой-то замысел. Потом друзья
посвящают в свой план и Андрея Чугунова. Жевавший бутерброд Чугун сперва
возражает:
- Ну, вас! Еще влетит от директора. Зачем?
- Повеселимся, - поясняет Митя.
Чугун достает из ранца второй бутерброд и методично его уничтожает. А
Менделеев и Деденко на большой перемене ловят во дворе гимназии черного
кота, принадлежащего Католинскому, приносят его в класс и незаметно от
Амвросина пихают в его ранец, вытащив оттуда учебники и тетради.
Начинается латынь. Кот в ранце скребется, начинает отвратительно орать.
Учитель Резанов в недоумении озирает класс. Наконец, обнаружив
местонахождение кота, вышвыривает в коридор и протестующего владельца ранца,
и животное.
- За поведение - двойку! - кричит Редька вслед Амвросину.
Захар оглядывается на пороге, стремясь отгадать, кто подстроил ему
такую пакость... Митя и Максим едва сдерживают смех... Гимназический день
теперь не кажется слишком нудным и длинным. И вот уже тарахтенье последнего
звонка, можно возвращаться на Большую Болотную.
А дома, пообедав, отдыхай себе или иди к старику Вакарину, Фешке или
Косте Пашкову. Однако чаще всего Митя направляется к Деденко: тот живет по
соседству, у него - голубятня.
...Максим отворяет дверцы клеток, и птицы желанно взмывают в небо... Их
высотный полет не может не завораживать. С земли голубиная стая похожа на
белое облачко. Возле него возникает второе, потом - третье. Стаи сливаются в
одну и, кружась, удаляются. Максим обеспокоен.
- Чужие? - спрашивает Менделеев.
- Андрюха Словцов с Мокрой своих поднял, - поясняет Деденко. - Вторая
стая - Сеньки с Кузнечной. Ох, любит Огонь чужих сманивать!
Деденко складывает рупором ладони и призывно курлычит. Слышно, как
старательно манит птиц Сенька. Доносится издали и голос Андрюхи. Голубятники
состязаются. Каждый надеется, что его стая преданней.
Верные вожаки - в цене: случается по ночам их крадут. Кроме похитителей
голубям угрожают коршуны. Они с высоты нападают на стаю, и тогда кружатся в
воздухе перья и пух. Еще опаснее - орланы-белохвосты... На этот раз стая
Максима благополучно возвращается к хозяину. Довольный, он запирает клетки.
Мальчики идут к Деденко в дом и какое-то время развлекаются просмотром
и обменом старинных монет: у обоих скопилось по коллекции. Менделеева хлебом
не корми - дай с монетами повозиться. Он - заядлый собиратель. Монеты у него
хранятся в специально сделанном ящичке с отделениями, и он сортирует их по
датам выпуска, странам и денежному достоинству...
Но вот Митя возвращается от Деденко к себе домой. Родные ужинают. Все в
сборе: начинается маленький семейный праздник., который сводится к взаимным
шуткам, живленному обмену новостями и планами на следующий день.
После ужина батюшка дремлет в кресле. Матушка вяжет Лизе шарф и
допытывается, как сыновья провели день в гимназии, какие у них отметки, не
набедокурили ли? Паша и Митя, переглядываясь, заверяют, что все, мол,
благополучно.
Растормошив мужа, Марья Дмитриевна предается воспоминаниям:
- Вот вы, мальчики, озорничаете в гимназии, а я была бы счастлива
учиться. У меня вообще - несчастливое детство, Мама умерла в молодых летах.
Отец, Дмитрий Васильевич, с горя хотел руки на себя наложить. Еле
отговорили, опамятовался. Заботился о нас, растил. А потом, как один из его
сыновей утонул, снова сник. Если бы не старая няня Прасковья Ферафонтова,
выжила ли бы я в ту пору? Потом к чтению пристрастилась, в отцовской
библиотеке почти все прочла. Тянуло меня к знаниями. Братья в гимназии
учились, а я вместе с ними домашние задания выполняла...
Марья Дмитриевна брала в кабинете книжку позанимательнее и читала детям
перед сном. Наконец, говорила:
- Хватит, милые, пора спать. Я тоже пораньше лягу: завтра Ивана
Павловича чуть свет в Ирбит провожаю. Не советовала ему ехать - чуть
оправился после болезни. Не слушает. Сама бы поехала, да Полинька нездорова.
За ней глаз нужен...
- Женское ли дело дальние поездки, да в зимнюю пору? - подает голос
муж. - Застудишься.
- Сибирячки к холоду привычны, - возражает жена. - И с купцами я
торгуюсь лучше. Ты больно уступчив. Да, ладно. Езжай. На обратном пути купи
муки пшеничной пуда два. Она в Ирбите дешевле и рису персидского.
- А картофеля купить?
- До посадки своего хватит. Коли семенной попадется, возьми четвертей
шесть. И одевайся теплее. Тулуп непременно не забудь.
На рассвете следующего дня батюшка укатил в Ирбит. Митя проводил его,
помахал вслед удалявшейся кибитке. Потом поднялся в мезонин, постучал в
дверь Полиной комнаты.
- Входи, - отозвалась сестра, узнавшая его по стуку.
В помещении пахло лекарствами. Поля полулежала в постели и читала
Карамзина. При появлении брата отложила томик в сторону, спросила:
- Что? Проводили?
- Проводили, уехал. Только бубенцы зазвенели... Как ты себя чувствуешь?
- Голова словно ватная. Что нового в городе?
- Возле абрамовской пристани два лабаза сгорели. Говорят, сторож пьян
был, курил и уснул...
- Обычная история, - вздохнула Поля. - Сколько бед от вина. А само
пьянство - от выматывающей работы, невежества и скуки.
- С горя тоже пьют, - сказал брат.
- Конечно! Есть и наследственные выпивохи. Пагубная привычка родителей