Дома было светло и уютно. Паша уже лежал в постели и листал ершовского
"Конька-Горбунка".
- Охота тебе сказочки читать? - укорил его Митя, - взял бы Вальтера
Скотта.
- В здешней нашей библиотеке есть только один его роман - "Роб Рой", и
я его прочел, - ответил брат. - А поэма Ершова такая складная, и к тому же
он - земляк и бывает у нас в доме.
В это время в комнату вошел Иван Павлович, посмотреть: спят ли
мальчики.
- Папенька, я хочу у тебя узнать кое- что... - сказал Митя. -Ты помнишь
человека, которого поймали тогда возле склада? Кто он?
- Вот ты о чем! - удивился отец. - Мужик это был, обворованный на
постоялом. Крестьянин или охотник. Думаю, он нам не соврал.
- А вдруг мы отпустили душегуба? - зловещим тоном произнес Митя. - И
разбойник причинит людям зло. Все говорят, что в лесах скрываются грабители.
Верно, Паша?
Но брат не ответил: он спал. А Митя, понизив голос, продолжил:
- Скорее всего, в нашем лесу такой шайки нет. Но, вообще-то,
преступники существуют на свете. А кто сидит в тобольском остроге?
Мальчик вспомнил высокий забор городской тюрьмы.
- Всякие люди туда посажены... - раздумчиво ответил Иван Павлович. -
Воры, убийцы, мошенники, ну и бунтовщики. Иногда господа бывают жестоки и
несправедливы: терпение крестьян истощается. Молодые мужики хватаются за
вилы. И вот уже нападение на усадьбу помещика. Ладно, если он сам уцелеет и
красного петуха ему не пустят... А то заполыхает господский дом! В село
появляются полицейские и солдаты. Мужиков порют, зачинщиков везут в острог.
И не всегда разберешься, кто тут прав, кто виноват... Впрочем, Богу виднее.
Спи!
Иван Павлович сидел на краю постели. Поседевшая голова четко
вырисовывалась на фоне окна. Мите нравились рассудительность и доброта
батюшки. Он вообще уважал отца, зная, что тот только благодаря своим
способностям и упорству выбился в люди.
Менделеев-старший родом был из Тверской губернии. Дедушку со стороны
папеньки звали Павлом Максимовичем. Принадлежал он к духовному сословию и
был священником в Тихомандрицком приходе Вышневолоцкого уезда. Жизнь его
мало чем отличалась от крестьянской. Доход имел скромный и, чтобы прокормить
семью, держал скотину и развел пчел. Лечил больных односельчан, умел мирить
, если те ссорились.
У Павла Васильевича было четверо сыновей. По тогдашним правилам они
после школы обучались в семинарии, где им, согласно обычаю, дали новые
фамилии. Старший брат сохранил отцовскую - Соколов, второго нарекли
Покровским, третьего - Тихомандрицким, а младший - Иван получил фамилию
Менделеев. Возможно, он дал какой-то повод, обменяв что-то в классе: то есть
- мену сделал. По другой версии, неподалеку жил помещик Менделеев, владелец
большой конюшни. Семинарское начальство покупало или выменивало у него
лошадей... Ну, а дали одному из бурсаков его фамилию.
После семинарии Иван Павлович поехал в Петербург сдавать экзамены в
духовную академию. Для сыновей провинциальных священников в те времена это
было пределом мечтаний, поскольку в другие учебные заведения их не брали. И
вдруг столичные знакомые подсказали: есть возможность поступить в
Педагогический институт. Духовное происхождение, дескать, - не помеха...
Закончив словесно-исторический факультет, Иван Павлович был направлен в
Тобольск, учителем гимназии. Город сей только из столицы казался глухоманью.
Приехав на место, молодой преподаватель вскоре узнал, что здесь живет немало
образованных людей. К их числу принадлежали состоятельные купцы Корнильевы.
Менделеев вскоре посватался к дочери одного из братьев Корнильевых - Маше.
Обвенчались влюбленные в Богоявленской церкви, и началась обычная,
полная радостей, тревог и бед жизнь. У молодых супругов рождался ребенок за
ребенком. Кто-то из детей умирал во младанчестве, иные росли, поднимались...
Семейство жило в Тобольске, Иван Павлович по-прежнему работал в
гимназии. Через несколько лет получил повышение в должности: его назначили
директором гимназии, правда, - в Тамбове. Потом директорствовал в Саратове и
Пензе.
Марью Дмитриевну тяготили эти переезды, она мечтала об оседлом образе
жизни, о возвращении в родные места. И вот, наконец, сбывается ее желание -
Ивана Павловича вернули в Тобольск. Семья к тому времени стала большая:
росло пять дочерей. Старшей Оле было пятнадцать лет, затем шли Катя, Поля,
Лиза. Младшей - Маше исполнилось четыре года. А еще был шестилетний сын
Ваня. После возвращения в родной город родился Паша, а за ним - Митя,
которому было суждено стать в семье последним ребенком.
Митя слышал, что однажды с отцом поступили несправедливо, не вернув ему
должности директора Тобольской гимназии после того, как к ослепший на
некоторое время Иван Павлович вновь обрел зрение. Но разве мало
несправедливостей творится на свете? Может быть, и того человека у амбаров
обидели напрасно? Обокрали крестьянина на постоялом. А кучер и сторож
хватают пострадавшего и обвиняют в воровстве и намерении поджечь склад. На
каком основании? Но вдруг он и в самом деле разбойник?
Митя встал с постели, закрыл створку окна, защелкнул задвижку. Нырнув
обратно под одеяло, постарался думать только о завтрашней поездке... Ему
грезился Тобольск, старый сад за менделеевским домом на Большой Болотной.
Сад пуст, ни души. Неожиданно из густых лопухов, разросшихся возле ограды,
высунулась скуластая рожица Фешки - кузнеца. Приятель лукаво подмигнул и
взмахнул рукой: в воздухе взметнулась веревка, на конце которой дергалась
живая крыса. Ее пасть, усаженная белыми зубами, мелькнула перед Митиным
носом. Спящий вскрикнул и проснулся...
Комнату освещала луна. За окном монотонно стрекотали кузнечики. Ночная
бабочка сидела на подушке, на ее крыльях белело по три пятнышка. Осторожно
взяв гостью, Митя выпустил ее в форточку.
Вода промочила Фешке лапти и онучи. Порой она добиралась до колен, но
выше ноги оставались сухими. "Нынче и на этом болоте неглубоко. Жара воду
выпарила, а то брел бы в ней по пояс...", - подумал парнишка. Он двигался
вперед, привычно нащупывая брод палкой.
Окрестный лес Фешку не страшил: почти каждую осень собирал он здесь
клюкву вместе с отцом, тобольским кузнецом Северьяном Кожевниковым, и своим
крестным - здешним крестьянином Серафимом, жившим неподалеку отсюда, в
деревне Чукманка.
Сегодня спозаранку Северьян разбудил спавшего на полатях сына и наказал
ему идти в лес к Тарасу Федоровичу. Лучшего поручения батя и придумать не
мог! Путешествие на займище приятно нарушало поднадоевшее течение городской
жизни и манило своей таинственностью и даже опасностью. Тарасом Федоровичем
звали пожилого коренастого человека по фамилии Галкин. Он был одним из тех
"лесовиков", о которых шептались тобольские обыватели. И не просто
лесовиком, а одним из их предводителей.
Галкин собрал вокруг себя десяток- другой беглых крепостных, чалдонов и
оренбургских казаков, оставивших службу. Последние стали называть его
атаманом, а вслед за ним и остальные. Самому предводителю такое обращение
пришлось по нраву. По словам Северьяна, Галкин действительно происходил из
казаков, предок его пришел в Сибирь вместе с Ермаком...
- Дорожка тобою уже топтаная, - говорил Северьян, напутствуя сына перед
дорогой. - До Чукманки подвезет свояк. У него обоз в ту сторону идет. В
деревне ступай к крестному - отцу Серафиму, у него отдохнешь, поешь. Вместе
с ним переправишься через болото. От крестного не отбивайся, иди по топи
след в след. Понял? А как брод кончится, вас на бережку встретят и спросят:
"Нет ли хлеба с салом?" Отвечай, что, мол, съели, только корочка осталась.
Дальше все будет ладно. А Серафим пусть к себе в деревню ворочается.
Кожевников проводил сына до базарной площади. На ее краю стоял обоз, с
гончарным товаром, готовый отправиться в путь. Кузнец перетолковал с
возницей и посадил сына в телегу. Вскоре подводы тронулись. Северьян помахал
вслед рукой:
- Счастливо, сыне! Ждать буду!
Тарахтели колеса по дощатой мостовой, потом пылили по тракту,
убегавшему на восток от города. Вот справа от дороги и Чукманка! В деревне,
попрощавшись с молчаливым возчиком, парнишка направился к избе крестного.
Серафим сидел во дворе на толстой чурке и дробными ударами молотка
утончал лезвие косы. Увидев гостя, он прекратил стучать и повел Фешку в дом.
Жена крестного Марфа накормила гостя щами и овсяным киселем, налила кружку
молока.
Хозяин, потягивая чай с блюдечка, расспрашивал Фешку о Северьяне, о
городской жизни и, как бы, между прочим, полюбопытствовал:
- Провожать тебя через болото или сам пойдешь? Наши деревенские там
нынче запросто бегают: воды-то мало...
- Зря его одного отправляешь, - проворчала Марфа. - Случись что, не
оправдаешься...
- Что может случиться? - возразил крестный. - Фешка брод знает. Верно,
парень?
- Ага! - подтвердил тот.
- Весь в отца! - довольно воскликнул Серафим. - Мне пойти - раз
плюнуть, хоть до самого займища, да косить надо: трава перестоялась. С
версту провожу тебя, до покоса... От заломленной осинки брод начнется. Держи
путь на высокую сосну. Прихвати дрючок и нащупывай брод...
Они вместе дошли до ручья, по берегу которого собирался косить Серафим,
и простились.
Впереди расстилалось болото. Справа оно переходило в озеро, а слева
вздымался лес. На мшистых кочках грела бока розовая, копившая сок клюква.
Там и тут серели крупные подберезовики.
Из травы выпорхнула тетерка, метнулась в сторону и припала к земле. "От
гнезда уводит", - догадался Фешка, но не стал искать птичий дом, торопился.
Он прыгал с кочки на кочку, брел по мягкому мху, уже не ступая по холодной
воде.
Покрупнел сосняк. По краю бора, у подножия деревьев, кустилась черника.
Большинство ягод осыпалось, но Фешка насобирал две-три пригоршни, метнул в
рот.
Вверху, в просвете между соснами, распластав крылья, парил орел,
похоже, беркут. Снизу он казался птахой. У опрокинутой бурей ели мальчик
остановился, засвистел в два пальца. Ему не отозвались. Тогда Фешка
просигналил еще раз изо всех сил.
- Оглушишь, соловей-разбойник! - раздался ехидный голос.
Из ельника выбрался низкорослый мужик с клинообразной бороденкой. Был
он простоволос, в поношенном армяке. За кушаком торчал топор. Растерявшийся
поначалу Фешка перешел в наступление:
- Чего пугаешь, лешак?
- Не бойся, не обижу, - успокоил незнакомец. - Чего у тебя в торбе? Нет
ли хлебца? А может и сало завалялось? С утра маковой росинки во рту не было.
Мужик хитро прищурился. У сына кузнеца отлегло от сердца:
- Хлеб я съел. Только корка осталась.
- Давай сюда корку, - сурово потребовал Фешку мужик, но потом смягчился
и продолжил уже миролюбиво. - А ведь я тебя сразу признал. Ты приходил на
заимку с Северьяном. Только имечко запамятовал...
- Феоктистом кличут, Фешей.
Они долго шли сквозь чащу чуть приметной тропой. Наконец, уперлись в
высокий частокол, и Спиридон, так звали провожатого, постучал в дубовую
калитку. Отворил ее хромой сторож, придержал собаку.
Путники вступили на широкий двор, посреди которого стояла добротная
пятистенка. За ней - конюшня, хлев, банька. Возле избы две оседланные лошади
подбирали губами с земли накошеную траву. На верхней ступеньке крыльца,
сидя, спал паренек в красной выгоревшей на солнце рубахе. Возле него лежали
уздечка, шило, иголка, моток дратвы. Видимо, перед тем, как уснуть,
шорничал. В ногах парня свернулся в клубок лохматый песик.
Как только Спиридон и Фешка вступили на крыльцо, щенок затявкал, и
спящий пробудился. Сделав вид, что бодрствовал, с притворной строгостью
спросил:
- Откуда шлепаешь, Спиря? Что за хлопец с тобой?
- У брода его встречал. Кузнеца Северьяна из Тобольска сынок. К
атаману, можно?
- Валяйте. Там сейчас обедают. А я уже... - и парень погладил
округлившийся живот.
- Оно и видно. Караульный, а дрыхнешь - съязвил Спиридон и через сени
прошел с Фешкой в горницу. Там за столом, накрытым белой холстиной, сидели
пять человек. В красном углу мальчик увидел самого Галкина, плечистого
мужика с властными чертами лица. На его правой щеке пролег глубокий шрам.
Фешка сразу узнал атамана, хотя раньше видел его только раз.
Между тем, молодица в нарядном сарафане внесла в горницу сковороду с
рыбой. Соблазняюще запахло жареным.
- Удружила, Маланья Егоровна, от и хариусов дождались! - оживились за
столом. - Золото - баба!
- С такой хозяйкой не жизнь, а малина! - молвил Галкин.
Он окинул застолье взглядом, и стало тихо. Воспользовавшись паузой,
Спиридон напомнил о своем присутствии:
- Тарас Федорович! Вот мальца привел, как велели...
- Вижу, - отозвался атаман. - Подойдите ближе. Знаю тебя, хлопче. Отца
твоего, давно знаю. Какие вести принес?
Фешка взял со стола ножик и, сняв шапку, вспорол подкладку, извлек
из-под нее скрученную бумажку, протянул Галкину. Тот прочел записку и
помрачнел:
- Орлика нашего на базаре сцапали...
В горнице затихло, постукивали на стене ходики. Старший из мужиков,
сивый и морщинистый, вздохнул:
- Все под Богом ходим. Предал кто-то Орлика...
- Умен ты, Петрович, - едко заметил Галкин. - Все тебе ведомо. Может, и
имечко предателя назовешь?
- Придет час, и назову, - ответил старик - А пока ни на кого грешить не
буду. Дознаюсь - не пощажу!
- Валяй. Чем быстрее, тем лучше, - разрешил Тарас Федорович. - Спиря и
хлопец, садитесь к столу. Ешь, малый, и сказывай, чего тебе еще ведомо.
- Жизнь в городе обычная, - робко, но постепенно смелея, заговорил
Фешка. - Прислали из Омска драгун. Одних в казарме кантонистов поселили,
других по избам на постой развели. Арестантов из острога выводят под двойной
охраной. Ночью по улицам гарнизонный караул ходит, на въезде в город рогатки
устанавливают. Как солнышко сядет, люди ворота запирают, ставни тоже.
Пристав Сякин кобеля купил цепного ростом с теленка. На Петропавловской,
сказывают, купец умер с перепугу. Ему померещилось: тать ночью в окно лезет,
а это черный котище был...
- Складно баешь, хлопец, - усмехнулся атаман. - Любо слушать...
- Я не вру! - обиделся Фешка. - Весь Тобольск о купце знает.
- Царствие ему небесное... Наверное, блинами объелся. Во сне сердечко и
прихватило. Ешь, да ступай - отдохни. Егоровна тебе место укажет. Хозяйка
отвела Фешку на другую половину избы и постелила ему на широкой лавке.
Укрывшись зипуном, мальчик уснул.
На следующее утро Спиридон проводил Фешку до Чукманки. На большаке он
остановил подводу, ехавшую в сторону Тобольска. Договорившись с возницей,
лесовик подался в обратный путь.
...Фешка возвращался в Тобольск, а на займище текла своя жизнь.
Известие о несчастье с Орликом опечалило всю ватагу. Галкин послал в город
человека, приказав ему встретиться с Кожевниковым. А на заимке к вечеру
появился невысокий мужик цыганистого обличья. Войдя в атаманову избу, он
бойко всех поприветствовал:
- Тарас Федоровичу и честной компании! Растолстели, разбойные, от
безделья!
- Шуткуешь, Анисим? - с укоризной откликнулся Галкин. - А нам лихо: в
Тобольске Орлика заловили. Рады хоть тебя видеть целехоньким. А то донесли,
будто сдан ты в Аремзянском приставу, и сидишь, ты, растяпа, в холодной...
- Залетел дуриком, - вздохнул Анисим. - Еле выкрутился. Управляющая
тамошняя отпустила меня с миром.
- Свет не без добрых людей, но и злых хватает, - сказал Галкин. -
Кто-то сдал Орлика. Жаль его, и за остальных тревожно...
- Орлик - крепкий орешек, вступил в разговор Анисим. - Им его не
расколоть. Однако надо уходить с заимки...
- Я и сам так мыслю, - согласился атаман. - Сменим стоянку. До сих пор
не снялся потому, что ждал вести из других уездов. Да видно, зря. Время
поджимает...
Тарас Федорович вышел из горницы на крыльцо. Через двор - к сеннику.
Влез наверх по скрипучей лесенке и лег, вдыхая запах сохнущей травы,
задумался. Ему вспомнился родной поселок Игрим на берегу Сосьвы. Там он лет
до двадцати жил в родной семье. Промышлял охотой вместе с батей. А потом по
навету местного старосты Федор Галкин был арестован и посажен в Березове в
холодную. Отца судили за оскорбление властей и заключили в тобольский
острог. Через год Галкин-старший там и умер...
Тарас застрелил старосту и подался в тайгу. Его ловили, сажали в
тюрьму, сдавали в солдаты. Из полка бежал. Однажды он участвовал в побеге с
Ялуторовского винокуренного завода, где работали каторжные. Тарас чистил там
квашни от остатков бурды. Рядом с ним работал подольский гайдамак Кармалюк.
Вместе с Устимом они замыслили побег и подговорили двух других арестантов.
Подпилили в камере на окне решетку, сплели из рубах веревку. Ночью
спустились по ней во двор, перелезли через стену и подались на волю...
Мудрый был этот Кармалюк. Надолго запомнил Галкин советы гайдамака,
томившегося во многих острогах, в том числе и тобольском... На свободе Тарас
собрал лихих людей и нападал с ними на приставов, бар и заводских
управителей. Потом затаился на дальней таежной заимке...
Три года назад в западно-сибирском крае заполыхало восстание. В степях
поднялись казахи. Мятежники попытались захватить Акмолинск. В низовьях Оби
храбрый Ваули Пиеттомин возглавил вагулов, отказавшихся платить чрезмерный
ясак, и подступил к самому Обдорску...
Волновались и русские крестьяне. Мужики в Камышловском уезде -
некоторое время спустя в Ирбитском и Шадринском - вооружились охотничьими
дробовиками, самодельными пиками, вилами, топорами. С уральского завода им
привезли две старинных мортиры... Восставших собралось много, и небольшой
отряд правительственных войск укрылся от них в Далматовском монастыре,
ожидая подмоги. Бунтовщики лихо двинулись на приступ. Защитники монастыря
ударили по набегавшей толпе из пушек. Картечь косила атакующих, их потери
были огромны.
Вскоре крестьянская война кончилась. Вожаков похватали. Некоторым,
среди них и Галкину, удалось спастись. Раненый атаман снова скрылся в лесу.
Год назад оставшиеся на воле заводилы мятежа попытались, в который раз,
поднять народ. Мужики, встревоженные слухами, что из казенных их хотят
перевести в крепостные, снова заволновались. К неугомонному Тарасу стали
стекаться люди. Но скоро их ручеек иссяк. Власти казенных крестьян в
крепостные не записали. Может быть, испугались. В те деревни, что уже
взбунтовались, послали воинские команды. Мятеж затухал...
Галкин пытался уснуть, но сон не шел. Он вернулся в избу и кликнул
помощников. Когда те явились, распорядился:
- Завтра, Петрович, с утра поднимай конных! Пойдете вроде передовой
заставы. Вперед дозорных вышли. А я с остальными двинусь следом. Поселимся
на новой заимке, в Брысинском лесу, за болотом. Там на бугре сохранились
старые охотничьи землянки. Поправим их и перезимуем. Коли и там нас отыщут,
уйдем в Полуяновский бор. И еще далее...
Тебе, Анисим, наказ: утром ступай к большаку. Пощиплешь там бар или
купчишек... Шум подними. Пускай думают, что весь отряд озорует на большаке.
Да и деньги нам нужны. Крестьянам за харч платить, иначе озлобим их. И на
покупку пороха деньги требуются. Возьми с собой трех-четырех бывалых. Потом
с ними в Брысинский лес пробирайся. После отдыха отпущу на Иркутский тракт.
Может, и сам с вами пойду. Потешимся!
На следующий день, на зорьке, с заимки вышли Анисим и еще трое. Все с
ружьями, за поясами - топоры, на спинах - котомки. За мужиками увязалась
игривая лайка. Раза два ее шуганули. Она не отставала.
- Нехай бежит! - махнул рукой Анисим.
Наступил день отъезда. После завтрака Марья Дмитриевна велела Паше и
Мите надеть курточки. Вдруг поднимется ветер? А пыли и в затишье хватает. На
случай дождя взяли зонты и плащи.
Багаж был уложен накануне. Однако братья вновь и вновь проверяли
содержимое чемоданов: не забыты ли рыболовные снасти, мешочки с "бабками" -
гладкими блестящими игральными костями, гербарии и чучело бурундука,
сделанное дедом Никодимом. Суета, препирательства между мальчиками, прощание
с собакой Стрелкой...
Наконец, подана неказистая, но прочная бричка. На ее козлах красуется
Ларион. На сей раз он облачился в найденный в чулане ямщицкий кафтан,
который ему явно мал и уже расползся по шву на широкой кучерской спине.
Ларион натягивал вожжи, как бы сдерживая лошадей, хотя те вели себя смирно.
Проводить управляющую в город собралось десятка два мастеровых и слуг.
По случаю воскресенья мужчины облеклись в белые рубахи из тонкого холста,
подпоясались красными или синими кушаками. Двое или трое в черных
картузах... Женщины надели разноцветные ситцевые платья и домотканые
сарафаны. В повседневной одежде аремзяне выглядели скромнее.
Марья Дмитриевна - в серой накидке и таком же капоре - вышла из дома,
села в бричку, в которой ее ждали сыновья, и обратилась к мастеровым:
- Извините меня: плату вам за месяц задолжала. Самую екатеринбургские
купцы подвели. Как получу с них долг, сразу рассчитаюсь.
- Не тревожься, матушка, - откликнулся Сергей Маршанов, - нас огороды,
скотинка и охота прокормят. Счастливой дороги!
- Ты, Ларя, будешь в овраг съезжать - коней придержи, там спуск
склизкий, - посоветовал кучеру Епифан Мальцев.
- Сам не маленький, не учи ученого... - буркнул Ларион.
- Вот язва... Я ему от души, - заворчал Мальцев.
- Нашли время спорить, - заметила Марья Дмитриевна, - Едем. Христос с
вами!
Малиновый звон колокольцев огласил округу. И вот уже мелькают спицы
экипажа. Бричка нырнула в овраг, в низине свернула направо и вскоре
показалась на противоположном склоне. Менделеевы обернулись: с горы им
махали.
Потом село скрылось за вековыми деревьями. Лес вздымался стеной по
краям дороги и лишь временами расступался, освобождая место опушкам, полям
ржи и овса. Он то подступал к дороге, то отбегал на версту-другую. Потом
снова надвигался на тракт. Кедры, сосны, ели удивляли Митю мощью, прямизной,
хотя встречались и их зачахшие собратья, утратившие хвою или листву. "Отчего
они такие? - гадал мальчик. - Погибли от избытка влаги? Или здесь была
паль?"
Мерный бег лошадей, плавное покачивание брички, пейзаж однообразный, но
полный неизъяснимого очарования... Люди встречались редко. Только возле
деревни Ровдушка Менделеевы увидели богомолок в черных платьях и платках. В
руках у женщин были посохи, за плечами - берестяные короба. Потом
повстречался лесоруб, шагавший рядом с повозкой, груженой жердями.
Езда стала привычной, убаюкивающей. Раза два общее оживление вызвали
зайцы, ускакавшие с дороги при появлении экипажа.
- Ату-ату, косой! - оживились Паша и Митя.
Затем мальчики успокоились и начали дремать. И каково было их
изумление, когда впереди неожиданно, словно сказочное видение, возник
воинский разъезд. Картинно рысили кони, как влитые плыли в седлах пять
жандармов.
- Стой! - пропел вахмистр, воздев руку в белой, испачканной грязью
перчатке. Он натянул повод, и конь под ним присел на задние ноги. "Как
красив!" - восхитился Митя. А вахмистр с казенной любезностью обратился к
Марье Дмитриевне:
- Прошу прощения, сударыня. Не встретили ли в пути подозрительных лиц?
Мальчики смотрели на жандарма с любопытством. Он был рослый, с
бакенбардами и усами. На боку у него колыхалась сабля в поблескивающих
ножнах.
- Ничего странного мы не видели, - спокойно ответила Марья Дмитриевна.
- Разрешите ехать?
- Следуйте, - разрешил вахмистр и козырнул. - Извините. Служба-с...
- Трогай, Ларион, - распорядилась госпожа Менделеева, и бричка
покатила.
Мальчики привстали, глядя вслед удаляющемуся разъезду. Затем в один
голос спросили:
- Кого они ищут?
- Успокойтесь. Я знаю столько же, сколько и вы.
Мать откинулась на спинку сиденья. Миновали Ровдушку. Ветер доносил от
крестьянских дворов запах навоза, дегтя и дыма. На поле бабы жали серпами
рожь, вязали снопы. Позади жниц высились золотистые копны. Поодаль виднелось
гумно. Из его распахнутых дверей долетали звуки молотьбы.
За Ровдушкой тянулось редколесье, сменившееся чащей. Менделеевская
бричка догнала громоздкий рыдван, влекомый четверкой битюгов, запряженных
попарно цугом. На правой передней лошади ехал верхом мальчонка-форейтор,
облаченный в красный суконный мундирчик с блестящими пуговицами и синие
канифасовые панталоны. Рядом с возницей на козлах сидел мрачный слуга в
черкеске и ружьем за плечами. К поясу охранника был прикреплен кинжал.
Занавеска в окне кареты отодвинулась, и выглянуло лунообразное мужское
лицо, снисходительно поздоровавшееся с Марьей Дмитриевной.
Когда рыдван остался позади, Митя полюбопытствовал:
- Маменька, кому принадлежит сия колымага и кто этот толстяк?
- Сосед наш дальний, заводчик Нефедьев Аристарх Григорьевич. Кажется, в
Тобольск выбрался, - ответила Менделеева, и по ее тону нетрудно было
догадаться, что владелец рыдвана ей малосимпатичен.
- Судя по экипажу и прислуге, он - важный барин? - спросил Паша.
- Да, богат, а спесив еще больше! - усмехнулась мать. - Его считают
человеком ограниченным. Впрочем, обдирать своих крестьян у Нефедьева ума
хватает...
Марья Дмитриевна смолкла: позади, за поворотом дороги, раздались шум,
треск упавшего дерева, крики. Грохнуло несколько выстрелов. Залилась лаем
собака. Мальчики встревожились. Марья Дмитриевна перекрестилась и толкнула
кучера:
- Вперед!
Ларион взмахнул кнутом. Он и сам сообразил: что-то случилось. С
"Конька-Горбунка".
- Охота тебе сказочки читать? - укорил его Митя, - взял бы Вальтера
Скотта.
- В здешней нашей библиотеке есть только один его роман - "Роб Рой", и
я его прочел, - ответил брат. - А поэма Ершова такая складная, и к тому же
он - земляк и бывает у нас в доме.
В это время в комнату вошел Иван Павлович, посмотреть: спят ли
мальчики.
- Папенька, я хочу у тебя узнать кое- что... - сказал Митя. -Ты помнишь
человека, которого поймали тогда возле склада? Кто он?
- Вот ты о чем! - удивился отец. - Мужик это был, обворованный на
постоялом. Крестьянин или охотник. Думаю, он нам не соврал.
- А вдруг мы отпустили душегуба? - зловещим тоном произнес Митя. - И
разбойник причинит людям зло. Все говорят, что в лесах скрываются грабители.
Верно, Паша?
Но брат не ответил: он спал. А Митя, понизив голос, продолжил:
- Скорее всего, в нашем лесу такой шайки нет. Но, вообще-то,
преступники существуют на свете. А кто сидит в тобольском остроге?
Мальчик вспомнил высокий забор городской тюрьмы.
- Всякие люди туда посажены... - раздумчиво ответил Иван Павлович. -
Воры, убийцы, мошенники, ну и бунтовщики. Иногда господа бывают жестоки и
несправедливы: терпение крестьян истощается. Молодые мужики хватаются за
вилы. И вот уже нападение на усадьбу помещика. Ладно, если он сам уцелеет и
красного петуха ему не пустят... А то заполыхает господский дом! В село
появляются полицейские и солдаты. Мужиков порют, зачинщиков везут в острог.
И не всегда разберешься, кто тут прав, кто виноват... Впрочем, Богу виднее.
Спи!
Иван Павлович сидел на краю постели. Поседевшая голова четко
вырисовывалась на фоне окна. Мите нравились рассудительность и доброта
батюшки. Он вообще уважал отца, зная, что тот только благодаря своим
способностям и упорству выбился в люди.
Менделеев-старший родом был из Тверской губернии. Дедушку со стороны
папеньки звали Павлом Максимовичем. Принадлежал он к духовному сословию и
был священником в Тихомандрицком приходе Вышневолоцкого уезда. Жизнь его
мало чем отличалась от крестьянской. Доход имел скромный и, чтобы прокормить
семью, держал скотину и развел пчел. Лечил больных односельчан, умел мирить
, если те ссорились.
У Павла Васильевича было четверо сыновей. По тогдашним правилам они
после школы обучались в семинарии, где им, согласно обычаю, дали новые
фамилии. Старший брат сохранил отцовскую - Соколов, второго нарекли
Покровским, третьего - Тихомандрицким, а младший - Иван получил фамилию
Менделеев. Возможно, он дал какой-то повод, обменяв что-то в классе: то есть
- мену сделал. По другой версии, неподалеку жил помещик Менделеев, владелец
большой конюшни. Семинарское начальство покупало или выменивало у него
лошадей... Ну, а дали одному из бурсаков его фамилию.
После семинарии Иван Павлович поехал в Петербург сдавать экзамены в
духовную академию. Для сыновей провинциальных священников в те времена это
было пределом мечтаний, поскольку в другие учебные заведения их не брали. И
вдруг столичные знакомые подсказали: есть возможность поступить в
Педагогический институт. Духовное происхождение, дескать, - не помеха...
Закончив словесно-исторический факультет, Иван Павлович был направлен в
Тобольск, учителем гимназии. Город сей только из столицы казался глухоманью.
Приехав на место, молодой преподаватель вскоре узнал, что здесь живет немало
образованных людей. К их числу принадлежали состоятельные купцы Корнильевы.
Менделеев вскоре посватался к дочери одного из братьев Корнильевых - Маше.
Обвенчались влюбленные в Богоявленской церкви, и началась обычная,
полная радостей, тревог и бед жизнь. У молодых супругов рождался ребенок за
ребенком. Кто-то из детей умирал во младанчестве, иные росли, поднимались...
Семейство жило в Тобольске, Иван Павлович по-прежнему работал в
гимназии. Через несколько лет получил повышение в должности: его назначили
директором гимназии, правда, - в Тамбове. Потом директорствовал в Саратове и
Пензе.
Марью Дмитриевну тяготили эти переезды, она мечтала об оседлом образе
жизни, о возвращении в родные места. И вот, наконец, сбывается ее желание -
Ивана Павловича вернули в Тобольск. Семья к тому времени стала большая:
росло пять дочерей. Старшей Оле было пятнадцать лет, затем шли Катя, Поля,
Лиза. Младшей - Маше исполнилось четыре года. А еще был шестилетний сын
Ваня. После возвращения в родной город родился Паша, а за ним - Митя,
которому было суждено стать в семье последним ребенком.
Митя слышал, что однажды с отцом поступили несправедливо, не вернув ему
должности директора Тобольской гимназии после того, как к ослепший на
некоторое время Иван Павлович вновь обрел зрение. Но разве мало
несправедливостей творится на свете? Может быть, и того человека у амбаров
обидели напрасно? Обокрали крестьянина на постоялом. А кучер и сторож
хватают пострадавшего и обвиняют в воровстве и намерении поджечь склад. На
каком основании? Но вдруг он и в самом деле разбойник?
Митя встал с постели, закрыл створку окна, защелкнул задвижку. Нырнув
обратно под одеяло, постарался думать только о завтрашней поездке... Ему
грезился Тобольск, старый сад за менделеевским домом на Большой Болотной.
Сад пуст, ни души. Неожиданно из густых лопухов, разросшихся возле ограды,
высунулась скуластая рожица Фешки - кузнеца. Приятель лукаво подмигнул и
взмахнул рукой: в воздухе взметнулась веревка, на конце которой дергалась
живая крыса. Ее пасть, усаженная белыми зубами, мелькнула перед Митиным
носом. Спящий вскрикнул и проснулся...
Комнату освещала луна. За окном монотонно стрекотали кузнечики. Ночная
бабочка сидела на подушке, на ее крыльях белело по три пятнышка. Осторожно
взяв гостью, Митя выпустил ее в форточку.
Вода промочила Фешке лапти и онучи. Порой она добиралась до колен, но
выше ноги оставались сухими. "Нынче и на этом болоте неглубоко. Жара воду
выпарила, а то брел бы в ней по пояс...", - подумал парнишка. Он двигался
вперед, привычно нащупывая брод палкой.
Окрестный лес Фешку не страшил: почти каждую осень собирал он здесь
клюкву вместе с отцом, тобольским кузнецом Северьяном Кожевниковым, и своим
крестным - здешним крестьянином Серафимом, жившим неподалеку отсюда, в
деревне Чукманка.
Сегодня спозаранку Северьян разбудил спавшего на полатях сына и наказал
ему идти в лес к Тарасу Федоровичу. Лучшего поручения батя и придумать не
мог! Путешествие на займище приятно нарушало поднадоевшее течение городской
жизни и манило своей таинственностью и даже опасностью. Тарасом Федоровичем
звали пожилого коренастого человека по фамилии Галкин. Он был одним из тех
"лесовиков", о которых шептались тобольские обыватели. И не просто
лесовиком, а одним из их предводителей.
Галкин собрал вокруг себя десяток- другой беглых крепостных, чалдонов и
оренбургских казаков, оставивших службу. Последние стали называть его
атаманом, а вслед за ним и остальные. Самому предводителю такое обращение
пришлось по нраву. По словам Северьяна, Галкин действительно происходил из
казаков, предок его пришел в Сибирь вместе с Ермаком...
- Дорожка тобою уже топтаная, - говорил Северьян, напутствуя сына перед
дорогой. - До Чукманки подвезет свояк. У него обоз в ту сторону идет. В
деревне ступай к крестному - отцу Серафиму, у него отдохнешь, поешь. Вместе
с ним переправишься через болото. От крестного не отбивайся, иди по топи
след в след. Понял? А как брод кончится, вас на бережку встретят и спросят:
"Нет ли хлеба с салом?" Отвечай, что, мол, съели, только корочка осталась.
Дальше все будет ладно. А Серафим пусть к себе в деревню ворочается.
Кожевников проводил сына до базарной площади. На ее краю стоял обоз, с
гончарным товаром, готовый отправиться в путь. Кузнец перетолковал с
возницей и посадил сына в телегу. Вскоре подводы тронулись. Северьян помахал
вслед рукой:
- Счастливо, сыне! Ждать буду!
Тарахтели колеса по дощатой мостовой, потом пылили по тракту,
убегавшему на восток от города. Вот справа от дороги и Чукманка! В деревне,
попрощавшись с молчаливым возчиком, парнишка направился к избе крестного.
Серафим сидел во дворе на толстой чурке и дробными ударами молотка
утончал лезвие косы. Увидев гостя, он прекратил стучать и повел Фешку в дом.
Жена крестного Марфа накормила гостя щами и овсяным киселем, налила кружку
молока.
Хозяин, потягивая чай с блюдечка, расспрашивал Фешку о Северьяне, о
городской жизни и, как бы, между прочим, полюбопытствовал:
- Провожать тебя через болото или сам пойдешь? Наши деревенские там
нынче запросто бегают: воды-то мало...
- Зря его одного отправляешь, - проворчала Марфа. - Случись что, не
оправдаешься...
- Что может случиться? - возразил крестный. - Фешка брод знает. Верно,
парень?
- Ага! - подтвердил тот.
- Весь в отца! - довольно воскликнул Серафим. - Мне пойти - раз
плюнуть, хоть до самого займища, да косить надо: трава перестоялась. С
версту провожу тебя, до покоса... От заломленной осинки брод начнется. Держи
путь на высокую сосну. Прихвати дрючок и нащупывай брод...
Они вместе дошли до ручья, по берегу которого собирался косить Серафим,
и простились.
Впереди расстилалось болото. Справа оно переходило в озеро, а слева
вздымался лес. На мшистых кочках грела бока розовая, копившая сок клюква.
Там и тут серели крупные подберезовики.
Из травы выпорхнула тетерка, метнулась в сторону и припала к земле. "От
гнезда уводит", - догадался Фешка, но не стал искать птичий дом, торопился.
Он прыгал с кочки на кочку, брел по мягкому мху, уже не ступая по холодной
воде.
Покрупнел сосняк. По краю бора, у подножия деревьев, кустилась черника.
Большинство ягод осыпалось, но Фешка насобирал две-три пригоршни, метнул в
рот.
Вверху, в просвете между соснами, распластав крылья, парил орел,
похоже, беркут. Снизу он казался птахой. У опрокинутой бурей ели мальчик
остановился, засвистел в два пальца. Ему не отозвались. Тогда Фешка
просигналил еще раз изо всех сил.
- Оглушишь, соловей-разбойник! - раздался ехидный голос.
Из ельника выбрался низкорослый мужик с клинообразной бороденкой. Был
он простоволос, в поношенном армяке. За кушаком торчал топор. Растерявшийся
поначалу Фешка перешел в наступление:
- Чего пугаешь, лешак?
- Не бойся, не обижу, - успокоил незнакомец. - Чего у тебя в торбе? Нет
ли хлебца? А может и сало завалялось? С утра маковой росинки во рту не было.
Мужик хитро прищурился. У сына кузнеца отлегло от сердца:
- Хлеб я съел. Только корка осталась.
- Давай сюда корку, - сурово потребовал Фешку мужик, но потом смягчился
и продолжил уже миролюбиво. - А ведь я тебя сразу признал. Ты приходил на
заимку с Северьяном. Только имечко запамятовал...
- Феоктистом кличут, Фешей.
Они долго шли сквозь чащу чуть приметной тропой. Наконец, уперлись в
высокий частокол, и Спиридон, так звали провожатого, постучал в дубовую
калитку. Отворил ее хромой сторож, придержал собаку.
Путники вступили на широкий двор, посреди которого стояла добротная
пятистенка. За ней - конюшня, хлев, банька. Возле избы две оседланные лошади
подбирали губами с земли накошеную траву. На верхней ступеньке крыльца,
сидя, спал паренек в красной выгоревшей на солнце рубахе. Возле него лежали
уздечка, шило, иголка, моток дратвы. Видимо, перед тем, как уснуть,
шорничал. В ногах парня свернулся в клубок лохматый песик.
Как только Спиридон и Фешка вступили на крыльцо, щенок затявкал, и
спящий пробудился. Сделав вид, что бодрствовал, с притворной строгостью
спросил:
- Откуда шлепаешь, Спиря? Что за хлопец с тобой?
- У брода его встречал. Кузнеца Северьяна из Тобольска сынок. К
атаману, можно?
- Валяйте. Там сейчас обедают. А я уже... - и парень погладил
округлившийся живот.
- Оно и видно. Караульный, а дрыхнешь - съязвил Спиридон и через сени
прошел с Фешкой в горницу. Там за столом, накрытым белой холстиной, сидели
пять человек. В красном углу мальчик увидел самого Галкина, плечистого
мужика с властными чертами лица. На его правой щеке пролег глубокий шрам.
Фешка сразу узнал атамана, хотя раньше видел его только раз.
Между тем, молодица в нарядном сарафане внесла в горницу сковороду с
рыбой. Соблазняюще запахло жареным.
- Удружила, Маланья Егоровна, от и хариусов дождались! - оживились за
столом. - Золото - баба!
- С такой хозяйкой не жизнь, а малина! - молвил Галкин.
Он окинул застолье взглядом, и стало тихо. Воспользовавшись паузой,
Спиридон напомнил о своем присутствии:
- Тарас Федорович! Вот мальца привел, как велели...
- Вижу, - отозвался атаман. - Подойдите ближе. Знаю тебя, хлопче. Отца
твоего, давно знаю. Какие вести принес?
Фешка взял со стола ножик и, сняв шапку, вспорол подкладку, извлек
из-под нее скрученную бумажку, протянул Галкину. Тот прочел записку и
помрачнел:
- Орлика нашего на базаре сцапали...
В горнице затихло, постукивали на стене ходики. Старший из мужиков,
сивый и морщинистый, вздохнул:
- Все под Богом ходим. Предал кто-то Орлика...
- Умен ты, Петрович, - едко заметил Галкин. - Все тебе ведомо. Может, и
имечко предателя назовешь?
- Придет час, и назову, - ответил старик - А пока ни на кого грешить не
буду. Дознаюсь - не пощажу!
- Валяй. Чем быстрее, тем лучше, - разрешил Тарас Федорович. - Спиря и
хлопец, садитесь к столу. Ешь, малый, и сказывай, чего тебе еще ведомо.
- Жизнь в городе обычная, - робко, но постепенно смелея, заговорил
Фешка. - Прислали из Омска драгун. Одних в казарме кантонистов поселили,
других по избам на постой развели. Арестантов из острога выводят под двойной
охраной. Ночью по улицам гарнизонный караул ходит, на въезде в город рогатки
устанавливают. Как солнышко сядет, люди ворота запирают, ставни тоже.
Пристав Сякин кобеля купил цепного ростом с теленка. На Петропавловской,
сказывают, купец умер с перепугу. Ему померещилось: тать ночью в окно лезет,
а это черный котище был...
- Складно баешь, хлопец, - усмехнулся атаман. - Любо слушать...
- Я не вру! - обиделся Фешка. - Весь Тобольск о купце знает.
- Царствие ему небесное... Наверное, блинами объелся. Во сне сердечко и
прихватило. Ешь, да ступай - отдохни. Егоровна тебе место укажет. Хозяйка
отвела Фешку на другую половину избы и постелила ему на широкой лавке.
Укрывшись зипуном, мальчик уснул.
На следующее утро Спиридон проводил Фешку до Чукманки. На большаке он
остановил подводу, ехавшую в сторону Тобольска. Договорившись с возницей,
лесовик подался в обратный путь.
...Фешка возвращался в Тобольск, а на займище текла своя жизнь.
Известие о несчастье с Орликом опечалило всю ватагу. Галкин послал в город
человека, приказав ему встретиться с Кожевниковым. А на заимке к вечеру
появился невысокий мужик цыганистого обличья. Войдя в атаманову избу, он
бойко всех поприветствовал:
- Тарас Федоровичу и честной компании! Растолстели, разбойные, от
безделья!
- Шуткуешь, Анисим? - с укоризной откликнулся Галкин. - А нам лихо: в
Тобольске Орлика заловили. Рады хоть тебя видеть целехоньким. А то донесли,
будто сдан ты в Аремзянском приставу, и сидишь, ты, растяпа, в холодной...
- Залетел дуриком, - вздохнул Анисим. - Еле выкрутился. Управляющая
тамошняя отпустила меня с миром.
- Свет не без добрых людей, но и злых хватает, - сказал Галкин. -
Кто-то сдал Орлика. Жаль его, и за остальных тревожно...
- Орлик - крепкий орешек, вступил в разговор Анисим. - Им его не
расколоть. Однако надо уходить с заимки...
- Я и сам так мыслю, - согласился атаман. - Сменим стоянку. До сих пор
не снялся потому, что ждал вести из других уездов. Да видно, зря. Время
поджимает...
Тарас Федорович вышел из горницы на крыльцо. Через двор - к сеннику.
Влез наверх по скрипучей лесенке и лег, вдыхая запах сохнущей травы,
задумался. Ему вспомнился родной поселок Игрим на берегу Сосьвы. Там он лет
до двадцати жил в родной семье. Промышлял охотой вместе с батей. А потом по
навету местного старосты Федор Галкин был арестован и посажен в Березове в
холодную. Отца судили за оскорбление властей и заключили в тобольский
острог. Через год Галкин-старший там и умер...
Тарас застрелил старосту и подался в тайгу. Его ловили, сажали в
тюрьму, сдавали в солдаты. Из полка бежал. Однажды он участвовал в побеге с
Ялуторовского винокуренного завода, где работали каторжные. Тарас чистил там
квашни от остатков бурды. Рядом с ним работал подольский гайдамак Кармалюк.
Вместе с Устимом они замыслили побег и подговорили двух других арестантов.
Подпилили в камере на окне решетку, сплели из рубах веревку. Ночью
спустились по ней во двор, перелезли через стену и подались на волю...
Мудрый был этот Кармалюк. Надолго запомнил Галкин советы гайдамака,
томившегося во многих острогах, в том числе и тобольском... На свободе Тарас
собрал лихих людей и нападал с ними на приставов, бар и заводских
управителей. Потом затаился на дальней таежной заимке...
Три года назад в западно-сибирском крае заполыхало восстание. В степях
поднялись казахи. Мятежники попытались захватить Акмолинск. В низовьях Оби
храбрый Ваули Пиеттомин возглавил вагулов, отказавшихся платить чрезмерный
ясак, и подступил к самому Обдорску...
Волновались и русские крестьяне. Мужики в Камышловском уезде -
некоторое время спустя в Ирбитском и Шадринском - вооружились охотничьими
дробовиками, самодельными пиками, вилами, топорами. С уральского завода им
привезли две старинных мортиры... Восставших собралось много, и небольшой
отряд правительственных войск укрылся от них в Далматовском монастыре,
ожидая подмоги. Бунтовщики лихо двинулись на приступ. Защитники монастыря
ударили по набегавшей толпе из пушек. Картечь косила атакующих, их потери
были огромны.
Вскоре крестьянская война кончилась. Вожаков похватали. Некоторым,
среди них и Галкину, удалось спастись. Раненый атаман снова скрылся в лесу.
Год назад оставшиеся на воле заводилы мятежа попытались, в который раз,
поднять народ. Мужики, встревоженные слухами, что из казенных их хотят
перевести в крепостные, снова заволновались. К неугомонному Тарасу стали
стекаться люди. Но скоро их ручеек иссяк. Власти казенных крестьян в
крепостные не записали. Может быть, испугались. В те деревни, что уже
взбунтовались, послали воинские команды. Мятеж затухал...
Галкин пытался уснуть, но сон не шел. Он вернулся в избу и кликнул
помощников. Когда те явились, распорядился:
- Завтра, Петрович, с утра поднимай конных! Пойдете вроде передовой
заставы. Вперед дозорных вышли. А я с остальными двинусь следом. Поселимся
на новой заимке, в Брысинском лесу, за болотом. Там на бугре сохранились
старые охотничьи землянки. Поправим их и перезимуем. Коли и там нас отыщут,
уйдем в Полуяновский бор. И еще далее...
Тебе, Анисим, наказ: утром ступай к большаку. Пощиплешь там бар или
купчишек... Шум подними. Пускай думают, что весь отряд озорует на большаке.
Да и деньги нам нужны. Крестьянам за харч платить, иначе озлобим их. И на
покупку пороха деньги требуются. Возьми с собой трех-четырех бывалых. Потом
с ними в Брысинский лес пробирайся. После отдыха отпущу на Иркутский тракт.
Может, и сам с вами пойду. Потешимся!
На следующий день, на зорьке, с заимки вышли Анисим и еще трое. Все с
ружьями, за поясами - топоры, на спинах - котомки. За мужиками увязалась
игривая лайка. Раза два ее шуганули. Она не отставала.
- Нехай бежит! - махнул рукой Анисим.
Наступил день отъезда. После завтрака Марья Дмитриевна велела Паше и
Мите надеть курточки. Вдруг поднимется ветер? А пыли и в затишье хватает. На
случай дождя взяли зонты и плащи.
Багаж был уложен накануне. Однако братья вновь и вновь проверяли
содержимое чемоданов: не забыты ли рыболовные снасти, мешочки с "бабками" -
гладкими блестящими игральными костями, гербарии и чучело бурундука,
сделанное дедом Никодимом. Суета, препирательства между мальчиками, прощание
с собакой Стрелкой...
Наконец, подана неказистая, но прочная бричка. На ее козлах красуется
Ларион. На сей раз он облачился в найденный в чулане ямщицкий кафтан,
который ему явно мал и уже расползся по шву на широкой кучерской спине.
Ларион натягивал вожжи, как бы сдерживая лошадей, хотя те вели себя смирно.
Проводить управляющую в город собралось десятка два мастеровых и слуг.
По случаю воскресенья мужчины облеклись в белые рубахи из тонкого холста,
подпоясались красными или синими кушаками. Двое или трое в черных
картузах... Женщины надели разноцветные ситцевые платья и домотканые
сарафаны. В повседневной одежде аремзяне выглядели скромнее.
Марья Дмитриевна - в серой накидке и таком же капоре - вышла из дома,
села в бричку, в которой ее ждали сыновья, и обратилась к мастеровым:
- Извините меня: плату вам за месяц задолжала. Самую екатеринбургские
купцы подвели. Как получу с них долг, сразу рассчитаюсь.
- Не тревожься, матушка, - откликнулся Сергей Маршанов, - нас огороды,
скотинка и охота прокормят. Счастливой дороги!
- Ты, Ларя, будешь в овраг съезжать - коней придержи, там спуск
склизкий, - посоветовал кучеру Епифан Мальцев.
- Сам не маленький, не учи ученого... - буркнул Ларион.
- Вот язва... Я ему от души, - заворчал Мальцев.
- Нашли время спорить, - заметила Марья Дмитриевна, - Едем. Христос с
вами!
Малиновый звон колокольцев огласил округу. И вот уже мелькают спицы
экипажа. Бричка нырнула в овраг, в низине свернула направо и вскоре
показалась на противоположном склоне. Менделеевы обернулись: с горы им
махали.
Потом село скрылось за вековыми деревьями. Лес вздымался стеной по
краям дороги и лишь временами расступался, освобождая место опушкам, полям
ржи и овса. Он то подступал к дороге, то отбегал на версту-другую. Потом
снова надвигался на тракт. Кедры, сосны, ели удивляли Митю мощью, прямизной,
хотя встречались и их зачахшие собратья, утратившие хвою или листву. "Отчего
они такие? - гадал мальчик. - Погибли от избытка влаги? Или здесь была
паль?"
Мерный бег лошадей, плавное покачивание брички, пейзаж однообразный, но
полный неизъяснимого очарования... Люди встречались редко. Только возле
деревни Ровдушка Менделеевы увидели богомолок в черных платьях и платках. В
руках у женщин были посохи, за плечами - берестяные короба. Потом
повстречался лесоруб, шагавший рядом с повозкой, груженой жердями.
Езда стала привычной, убаюкивающей. Раза два общее оживление вызвали
зайцы, ускакавшие с дороги при появлении экипажа.
- Ату-ату, косой! - оживились Паша и Митя.
Затем мальчики успокоились и начали дремать. И каково было их
изумление, когда впереди неожиданно, словно сказочное видение, возник
воинский разъезд. Картинно рысили кони, как влитые плыли в седлах пять
жандармов.
- Стой! - пропел вахмистр, воздев руку в белой, испачканной грязью
перчатке. Он натянул повод, и конь под ним присел на задние ноги. "Как
красив!" - восхитился Митя. А вахмистр с казенной любезностью обратился к
Марье Дмитриевне:
- Прошу прощения, сударыня. Не встретили ли в пути подозрительных лиц?
Мальчики смотрели на жандарма с любопытством. Он был рослый, с
бакенбардами и усами. На боку у него колыхалась сабля в поблескивающих
ножнах.
- Ничего странного мы не видели, - спокойно ответила Марья Дмитриевна.
- Разрешите ехать?
- Следуйте, - разрешил вахмистр и козырнул. - Извините. Служба-с...
- Трогай, Ларион, - распорядилась госпожа Менделеева, и бричка
покатила.
Мальчики привстали, глядя вслед удаляющемуся разъезду. Затем в один
голос спросили:
- Кого они ищут?
- Успокойтесь. Я знаю столько же, сколько и вы.
Мать откинулась на спинку сиденья. Миновали Ровдушку. Ветер доносил от
крестьянских дворов запах навоза, дегтя и дыма. На поле бабы жали серпами
рожь, вязали снопы. Позади жниц высились золотистые копны. Поодаль виднелось
гумно. Из его распахнутых дверей долетали звуки молотьбы.
За Ровдушкой тянулось редколесье, сменившееся чащей. Менделеевская
бричка догнала громоздкий рыдван, влекомый четверкой битюгов, запряженных
попарно цугом. На правой передней лошади ехал верхом мальчонка-форейтор,
облаченный в красный суконный мундирчик с блестящими пуговицами и синие
канифасовые панталоны. Рядом с возницей на козлах сидел мрачный слуга в
черкеске и ружьем за плечами. К поясу охранника был прикреплен кинжал.
Занавеска в окне кареты отодвинулась, и выглянуло лунообразное мужское
лицо, снисходительно поздоровавшееся с Марьей Дмитриевной.
Когда рыдван остался позади, Митя полюбопытствовал:
- Маменька, кому принадлежит сия колымага и кто этот толстяк?
- Сосед наш дальний, заводчик Нефедьев Аристарх Григорьевич. Кажется, в
Тобольск выбрался, - ответила Менделеева, и по ее тону нетрудно было
догадаться, что владелец рыдвана ей малосимпатичен.
- Судя по экипажу и прислуге, он - важный барин? - спросил Паша.
- Да, богат, а спесив еще больше! - усмехнулась мать. - Его считают
человеком ограниченным. Впрочем, обдирать своих крестьян у Нефедьева ума
хватает...
Марья Дмитриевна смолкла: позади, за поворотом дороги, раздались шум,
треск упавшего дерева, крики. Грохнуло несколько выстрелов. Залилась лаем
собака. Мальчики встревожились. Марья Дмитриевна перекрестилась и толкнула
кучера:
- Вперед!
Ларион взмахнул кнутом. Он и сам сообразил: что-то случилось. С