Страница:
– Возможно, когда-нибудь вы передумаете и иначе ответите на мое предложение, – сказал он с надеждой в голосе. – Я знаю о том, как вы и ваш брат боролись, чтобы спасти плантацию. Позвольте мне помочь вам.
– Никогда! Вы должны понять, почему я ни с кем не могу связать свою жизнь, пока плантация Уиндворд не освободится от долгов. Мы слишком горды, Филипп. Ни я, ни мой брат не примем благотворительности. Настанет день, когда мы одержим победу, но лишь благодаря тому, что мы трудились в поте лица и добились этого сами, без посторонней помощи.
– Милая Доминик, я прекрасно знаю причину, из-за которой у вас с братом начались неприятности. Я с удовольствием одолжу вам денег и не потребую ничего взамен.
Ее взгляд стал жестким, и она холодно произнесла:
– Оставьте свою жалость при себе. Могу вас заверить, что я в ней не нуждаюсь.
Усмехнувшись, Филипп взял ее за руку.
– Жалость? Но это не жалость, Доминик. Видите ли, мне известно, что ваш дедушка потратил почти все сбережения и даже заложил плантацию Уиндворд, помогая семьям роялистов выбраться из Франции. Его щедрость распространялась даже на людей, вовсе ему не знакомых. И хотя я не одобряю того, что мсье Шарбоно спустил все свое состояние, оставив вас с братом почти без средств, я тем не менее восхищаюсь мотивами, которые заставили его так поступить.
Глаза Доминик гневно сверкнули:
– Важно лишь то, что я и мой брат одобряем поступки дедушки.
Взгляд Филиппа упал на потрепанный и уже не раз штопаный подол ее платья. Для него Доминик была красивее любой молодой особы, щеголяющей в нарядах по последней моде, выписанных из Парижа. И ее старенькое, залатанное во многих местах платье служило лишним свидетельством того, какое у нее мужественное сердце.
– Хотел бы я знать, согласились бы вы стать моей женой, если бы вам ничто не мешало: ни ваша гордость, ни отсутствие денег, ни обязательства перед семьей?
Однажды дедушка объяснил Доминик, что любовь – та, что приходит надолго, – возникает не сразу. Она рождается и крепнет постепенно, и для нее нужна твердая основа. Возможно, дедушка был прав, и ей следовало принять предложение Филиппа. Кто, как не он, достоин ее любви. Но нет, в который раз подумала она, в любви должно быть нечто большее, нежели простая привязанность, которую она чувствовала к Филиппу. Что-то неизмеримо большее!
– Я не могу дать вам того ответа, которого вы от меня ждете, Филипп. И пока давайте останемся друзьями.
Он ощутил безумное желание заключить ее в объятия, прижаться губами к ее соблазнительному рту и сказать ей о любви, бушующей у него в груди, но рассудок восторжествовал над страстью.
– Мы поговорим об этом в другой раз, Доминик. Я уже давно осознал, что мы с вами созданы друг для друга. Придет день, и вы тоже это поймете.
Она не нашлась, что ответить. Филипп был не первый, кто предлагал ей руку и сердце. Остальным ей ничего не стоило отказать, но он – совсем другое дело. Пусть она не любила его, однако относилась к нему с большой теплотой.
– Пойдемте к гостям, Филипп. Боюсь, я непростительно пренебрегаю обязанностями хозяйки.
Он неохотно повел девушку в дом, где ему неизбежно предстояло делить ее с остальными.
– Доминик, я уверен, что Валькура задержало какое-нибудь пустячное происшествие – лошадь захромала или сломалась ось. Ничего такого, из-за чего стоило бы так тревожиться.
Доминик вошла в гостиную, изобразив на лице улыбку. Она потанцевала с несколькими кавалерами, с досадой думая про себя, что этот вечер, наверное, никогда не кончится. И когда к ней приблизился самый старый друг ее дедушки, Бертран Дюбо, она испытала прилив благодарности.
– Я вижу у тебя в глазах тревогу, малышка, – обратился к ней Бертран. – Может быть, поведаешь мне, что тебя беспокоит?
Вся ее семья очень дорожила дружбой с Бертраном. И Доминик всегда была с ним откровенна.
– Да. Я чувствую, что Валькур попал в беду.
– Не стоит беспокоиться, пока не узнаешь наверняка, есть ли для этого причина, – сказал он, пожав плечами.
– Вы могли бы узнать, где он? Ради меня?
– Если это успокоит твое сердечко, я попытаюсь. – Он поднес к губам ее руку и улыбнулся. – Передай моему старому другу, что его внучка созрела для замужества и что дедушке пора отправить ее из Гваделупы на поиски сильного и смелого мужчины, такого, который способен оценить женщину, подобную тебе. На этом острове нет достойного тебя мужчины.
Она одарила его благодарной улыбкой, понимая, что подобными речами он просто хочет отвлечь ее от тревожных мыслей о брате.
– Но всегда есть Филипп. И если я выйду за него замуж, мне даже не придется покидать остров.
Бертран нашел взглядом Филиппа, который с недовольным видом наблюдал за ним и Доминик.
– Филипп – жалкий олух, который думает только о своих желаниях и нуждах. Он не может оценить душу такой женщины, как ты. Ах, если бы у меня был сын, а не три дочери! Я бы женил его на тебе. Но увы, его нет.
Она улыбнулась и поцеловала его в щеку.
– Пожалуй, я бы согласилась, будь он похож на вас, только немного помоложе.
Бертран повел ее в конец комнаты и передал Филиппу, подмигнув и прошептав ей на ухо:
– Напыщенный болван, льстец и деревенщина.
– Мне не нравится ни сам мсье Дюбо, ни то влияние, которое он на вас оказывает, – раздраженно заметил Филипп, когда пожилой господин отошел.
– Я не разрешаю вам говорить о нем плохо, – сказала Доминик, желая держать Филиппа на расстоянии. – Бертран Дюбо мне все равно, что дядя. Не считая моих родных, я доверяю ему больше, чем кому бы то ни было.
И она направилась в другой конец гостиной, провожаемая хмурым взглядом Филиппа. «Почему она всегда ускользает от меня?» – с горечью подумал он.
Остаток вечера Доминик избегала Филиппа. Она видела, как он все время наблюдает за ней, и знала, что он дуется. Эту черту она особенно не одобряла в мужчинах, а у него Доминик замечала ее все чаще и чаще. Если бы она могла спросить у дедушки, что думает он о Филиппе! Но она не станет беспокоить больного старика своими проблемами.
Наконец, когда Доминик уже казалось, что еще одного танца ей просто не выдержать, гости начали расходиться. Филипп попрощался с ней чрезвычайно холодно, она ответила ему тем же.
Стоя у окна, Доминик наблюдала, как длинная вереница карет с зажженными факелами, достигнув поворота дороги, исчезает в густой чаще леса.
3
4
– Никогда! Вы должны понять, почему я ни с кем не могу связать свою жизнь, пока плантация Уиндворд не освободится от долгов. Мы слишком горды, Филипп. Ни я, ни мой брат не примем благотворительности. Настанет день, когда мы одержим победу, но лишь благодаря тому, что мы трудились в поте лица и добились этого сами, без посторонней помощи.
– Милая Доминик, я прекрасно знаю причину, из-за которой у вас с братом начались неприятности. Я с удовольствием одолжу вам денег и не потребую ничего взамен.
Ее взгляд стал жестким, и она холодно произнесла:
– Оставьте свою жалость при себе. Могу вас заверить, что я в ней не нуждаюсь.
Усмехнувшись, Филипп взял ее за руку.
– Жалость? Но это не жалость, Доминик. Видите ли, мне известно, что ваш дедушка потратил почти все сбережения и даже заложил плантацию Уиндворд, помогая семьям роялистов выбраться из Франции. Его щедрость распространялась даже на людей, вовсе ему не знакомых. И хотя я не одобряю того, что мсье Шарбоно спустил все свое состояние, оставив вас с братом почти без средств, я тем не менее восхищаюсь мотивами, которые заставили его так поступить.
Глаза Доминик гневно сверкнули:
– Важно лишь то, что я и мой брат одобряем поступки дедушки.
Взгляд Филиппа упал на потрепанный и уже не раз штопаный подол ее платья. Для него Доминик была красивее любой молодой особы, щеголяющей в нарядах по последней моде, выписанных из Парижа. И ее старенькое, залатанное во многих местах платье служило лишним свидетельством того, какое у нее мужественное сердце.
– Хотел бы я знать, согласились бы вы стать моей женой, если бы вам ничто не мешало: ни ваша гордость, ни отсутствие денег, ни обязательства перед семьей?
Однажды дедушка объяснил Доминик, что любовь – та, что приходит надолго, – возникает не сразу. Она рождается и крепнет постепенно, и для нее нужна твердая основа. Возможно, дедушка был прав, и ей следовало принять предложение Филиппа. Кто, как не он, достоин ее любви. Но нет, в который раз подумала она, в любви должно быть нечто большее, нежели простая привязанность, которую она чувствовала к Филиппу. Что-то неизмеримо большее!
– Я не могу дать вам того ответа, которого вы от меня ждете, Филипп. И пока давайте останемся друзьями.
Он ощутил безумное желание заключить ее в объятия, прижаться губами к ее соблазнительному рту и сказать ей о любви, бушующей у него в груди, но рассудок восторжествовал над страстью.
– Мы поговорим об этом в другой раз, Доминик. Я уже давно осознал, что мы с вами созданы друг для друга. Придет день, и вы тоже это поймете.
Она не нашлась, что ответить. Филипп был не первый, кто предлагал ей руку и сердце. Остальным ей ничего не стоило отказать, но он – совсем другое дело. Пусть она не любила его, однако относилась к нему с большой теплотой.
– Пойдемте к гостям, Филипп. Боюсь, я непростительно пренебрегаю обязанностями хозяйки.
Он неохотно повел девушку в дом, где ему неизбежно предстояло делить ее с остальными.
– Доминик, я уверен, что Валькура задержало какое-нибудь пустячное происшествие – лошадь захромала или сломалась ось. Ничего такого, из-за чего стоило бы так тревожиться.
Доминик вошла в гостиную, изобразив на лице улыбку. Она потанцевала с несколькими кавалерами, с досадой думая про себя, что этот вечер, наверное, никогда не кончится. И когда к ней приблизился самый старый друг ее дедушки, Бертран Дюбо, она испытала прилив благодарности.
– Я вижу у тебя в глазах тревогу, малышка, – обратился к ней Бертран. – Может быть, поведаешь мне, что тебя беспокоит?
Вся ее семья очень дорожила дружбой с Бертраном. И Доминик всегда была с ним откровенна.
– Да. Я чувствую, что Валькур попал в беду.
– Не стоит беспокоиться, пока не узнаешь наверняка, есть ли для этого причина, – сказал он, пожав плечами.
– Вы могли бы узнать, где он? Ради меня?
– Если это успокоит твое сердечко, я попытаюсь. – Он поднес к губам ее руку и улыбнулся. – Передай моему старому другу, что его внучка созрела для замужества и что дедушке пора отправить ее из Гваделупы на поиски сильного и смелого мужчины, такого, который способен оценить женщину, подобную тебе. На этом острове нет достойного тебя мужчины.
Она одарила его благодарной улыбкой, понимая, что подобными речами он просто хочет отвлечь ее от тревожных мыслей о брате.
– Но всегда есть Филипп. И если я выйду за него замуж, мне даже не придется покидать остров.
Бертран нашел взглядом Филиппа, который с недовольным видом наблюдал за ним и Доминик.
– Филипп – жалкий олух, который думает только о своих желаниях и нуждах. Он не может оценить душу такой женщины, как ты. Ах, если бы у меня был сын, а не три дочери! Я бы женил его на тебе. Но увы, его нет.
Она улыбнулась и поцеловала его в щеку.
– Пожалуй, я бы согласилась, будь он похож на вас, только немного помоложе.
Бертран повел ее в конец комнаты и передал Филиппу, подмигнув и прошептав ей на ухо:
– Напыщенный болван, льстец и деревенщина.
– Мне не нравится ни сам мсье Дюбо, ни то влияние, которое он на вас оказывает, – раздраженно заметил Филипп, когда пожилой господин отошел.
– Я не разрешаю вам говорить о нем плохо, – сказала Доминик, желая держать Филиппа на расстоянии. – Бертран Дюбо мне все равно, что дядя. Не считая моих родных, я доверяю ему больше, чем кому бы то ни было.
И она направилась в другой конец гостиной, провожаемая хмурым взглядом Филиппа. «Почему она всегда ускользает от меня?» – с горечью подумал он.
Остаток вечера Доминик избегала Филиппа. Она видела, как он все время наблюдает за ней, и знала, что он дуется. Эту черту она особенно не одобряла в мужчинах, а у него Доминик замечала ее все чаще и чаще. Если бы она могла спросить у дедушки, что думает он о Филиппе! Но она не станет беспокоить больного старика своими проблемами.
Наконец, когда Доминик уже казалось, что еще одного танца ей просто не выдержать, гости начали расходиться. Филипп попрощался с ней чрезвычайно холодно, она ответила ему тем же.
Стоя у окна, Доминик наблюдала, как длинная вереница карет с зажженными факелами, достигнув поворота дороги, исчезает в густой чаще леса.
3
Едва держась на ногах, Доминик отдала слугам последние распоряжения, выполнив которые, все могли отправляться спать.
У нее было так неспокойно на душе, что сама она о сне и не думала. Она вышла на веранду и снова принялась напряженно вглядываться в ночь и прислушиваться, не едет ли брат. Потом она поднялась наверх проведать дедушку. Глаза его были закрыты. На столике рядом с изголовьем кровати горела одинокая свеча. Пьер, человек, который ухаживал за дедом, тихонько удалился, давая им возможность побыть вдвоем.
Полагая, что дедушка спит, Доминик нагнулась и поцеловала его в щеку.
– И тебе не спится, Доминик, – проговорил он, обратив на нее ясный взор, который свидетельствовал о том, что память на некоторое время вернулась к нему. Бывали моменты, когда дедушка узнавал ее, но чаще всего он принимал ее за свою жену, умершую много лет тому назад. Даже сейчас он перевел взгляд с внучки на портрет ее бабушки, где та была изображена невестой.
Сколько же часов, подумалось Доминик, он пролежал так, рассматривая знакомый портрет и вспоминая счастливые времена?
– Я как раз собираюсь ложиться, дедушка. Тебе что-нибудь нужно?
Жан-Луи Шарбоно взял внучку за руку и сжал ее в своих дрожащих пальцах.
– Не забывай, малышка, что я еще в состоянии сам о себе позаботиться. А где же твой брат? Наверное, вообразил, будто бы уже слишком взрослый, чтобы прийти и пожелать своему дедушке спокойной ночи.
– Разве ты забыл, дедушка? Валькур ведь уехал в город.
– Ах да. – Он провел рукой по лицу, словно пытаясь что-то вспомнить. – Знаешь, сегодня я лежал и думал о разном, и мне в голову приходили очень тревожные мысли. С тех пор как Бонапарт назначил генерала Ришпанса губернатором нашего острова, здесь стали исчезать люди. Много людей. И никто никогда больше о них не слышал.
Доминик была поражена тем, насколько ясен сегодня рассудок дедушки, а также тем, что он тоже, казалось, чувствовал грозящую Валькуру опасность.
– Что тебя тревожит? – спросила она, придвигая стул и садясь рядом с кроватью.
Он положил свою старческую, с искривленными пальцами руку на ее темные волосы.
– Многое. Я вспоминал прошлое. Если бы ты знала, как мне не хватает твоей бабушки.
Доминик вгляделась в дедушку, насколько позволяло тусклое освещение. Его облик сохранил былой аристократизм, но высокий и статный когда-то человек превратился теперь в слабого и болезненного старика. Бледное лицо обрамляла копна белых волос, а голубые глаза, в которых прежде светился острый ум, теперь потускнели, и блеск их погас.
Доминик обожала своего деда. Он подарил им с Валькуром чудесное, незабываемое детство. Он всегда позволял им свободно выражать свое мнение и с раннего возраста поощрял в обоих внуках желание думать самостоятельно.
Жан-Луи Шарбоно приехал на Гваделупу из Франции с молодой женой, которая родила ему сына, отца Доминик. Бабушка Доминик умерла задолго до ее рождения, но девочка выросла, постоянно слыша рассказы об этой волевой женщине, работавшей плечом к плечу с мужем и отвоевывавшей у джунглей плантацию Уиндворд.
Жан-Луи часто с гордостью отмечал, насколько Доминик похожа на свою красавицу бабушку. Похожа не только красотой, но также упорством и стойкостью.
Но семейство, обитавшее на плантации Уиндворд, ожидала беда – на них пало проклятие смерти. В 1790 году во время эпидемии желтой лихорадки, свирепствовавшей на острове, умерла мать Доминик. Затем, три года спустя, от шальной пули на охоте погиб ее отец. Он оставил Доминик и Валькура на дедушку, успев перед смертью пожелать, чтобы он воспитал их в семейных традициях и привил им свои представления о жизни. Главным среди них дед считал то, что люди и отношения между ними гораздо важнее материальных благ.
Доминик нежно поцеловала шершавую руку деда, чувствуя, как сердце ее переполняется любовью. Как жаль, если ему придется лишиться дома из-за своей щедрости, благодаря которой стольким людям удалось избежать гильотины во Франции.
Доминик с братом тщательно скрывали от дедушки, что плантация больше не приносила дохода. Каждый день им приходилось выдерживать схватки с кредиторами, чтобы те не отняли у них дом.
В отличие от многих других плантаторов, Жан-Луи Шарбоно не одобрял рабства, поэтому у него никогда не было ни одного раба. Люди, нанимавшиеся к ним на работу, никогда не могли жаловаться на плохое обращение, и им платили жалованье, даже когда самим членам семьи Шарбоно не хватало денег.
Тяжело вздохнув, Доминик встала и направилась к окну. Она откинула шторы и опять устремила взгляд на дорогу. Ветер тут же подхватил и спутал ее волосы. На острове, наконец, задули пассаты, принеся измученным жителям долгожданную прохладу после трех месяцев нескончаемой жары.
– У тебя был длинный день, дедушка. Я пойду к себе, а ты сможешь отдохнуть. – Она наклонилась и коснулась губами его лба. – Спи спокойно. Мне не хотелось бы, чтобы ты переутомился.
Жан-Луи ласково похлопал ее по руке.
– Ты оберегаешь мое здоровье, как дикая кошка своих котят. Но я должен сказать тебе кое-что. Сегодня вечером, пока я ждал, когда ты поднимешься сюда, на меня снизошло странное чувство смирения. Я вдруг ясно понял, что большая часть моей жизни уже прожита и впереди осталось совсем немного. Единственная моя забота – сохранить для тебя и твоего брата плантацию Уиндворд.
Доминик прижалась щекой к щеке деда, и он обнял внучку.
– Мы хотим только одного – чтобы ты скорее выздоровел, дедушка.
Он усмехнулся и мягко отстранил ее от себя.
– Когда тело становится дряхлым, рассудок тоже иногда мутится. Отчего это, Мари, как ты думаешь? – спросил он, и Доминик поняла, что он снова принимает ее за бабушку.
Она хотела бы рассказать ему о Валькуре и посоветовать, что ей делать, но дедушка закрыл глаза, и по его ровному дыханию она поняла, что он уснул.
– Милый дедушка, ты всегда будешь тем источником, из которого я черпаю свои силы, – прошептала она и на цыпочках вышла из спальни.
В доме все затихло, слуги разошлись по своим комнатам. Доминик бесшумно двигалась по натертому до блеска полу. Подняв повыше свечу, она направилась к себе в спальню, но вдруг остановилась – кто-то негромко постучал в дверь, ведущую в сад. Через минуту стук повторился. Доминик подумала, что скорее всего это одна из охотничьих собак Валькура убежала с псарни и просится в дом.
Девушка подошла к двери и распахнула ее настежь, но на пороге никого не было. Она уже собиралась закрыть дверь, но тут на глаза ей попался валявшийся на земле клочок бумаги.
Недоумевая, она подобрала его и обнаружила, что это записка. Поспешно вернувшись в дом, Доминик поднесла бумагу к свету. И прочла несколько нацарапанных на ней строчек:
Мадемуазель Шарбоно!
Вынужден таким способом известить Вас, что Ваш брат, мсье Валькур Шарбоно, арестован и содержится в форте. Полагаю, с вашей стороны будет разумно поспешить туда как можно скорее. Его жизнь подвергается серьезной опасности. Известно, что он дружески настроен по отношению к англичанам, и это обстоятельство будет использовано против него.
Подпись под запиской отсутствовала.
Доминик сотрясала такая дрожь, что ей пришлось сесть и прислонить голову к спинке кресла. Ее худшие опасения подтвердились – Валькур попал в беду, и в какую беду!
Первым ее побуждением было броситься к дедушке и спросить у него совета. Но нет, она должна поберечь его. Он ни в коем случае не должен знать, что его внук арестован.
Не мешкая ни минуты, она влетела в свою комнату и переоделась в серую амазонку. Потом помчалась на конюшню, где в такой поздний час не было ни души. Пока Доминик торопливо седлала своего коня, ее сердце замирало от тревоги.
Солнце уже начало золотить верхушки деревьев, когда Доминик выехала с плантации Уиндворд и во весь опор пустилась по дороге, ведущей в Бас-Тер. Мощный мерин скакал, побивая все рекорды скорости, взметая из-под копыт целые тучи пыли.
Доминик знала, почему арестовали Валькура. Слишком часто он во всеуслышание заявлял о своей ненависти к Наполеону Бонапарту. Вероятнее всего, его обвинят в измене или даже в шпионаже – а оба эти преступления карались смертью!
Она скакала мимо плантаций сахарного тростника, где повсюду виднелись новые отжимные прессы, которые Валькур построил для того, чтобы можно было перерабатывать тростник и торговать готовым сахаром. Валькур построил даже маленький винокуренный заводик, где полученный ром разливали в бутылки с этикетками с именем Шарбоно. Они надеялись со временем экспортировать этот ром, но пока удача им так и не улыбнулась.
Доминик не терпелось поскорее добраться до Бас-Тера, и она то и дело пришпоривала коня. Ее мысли крутились вокруг того, что она сделает, когда приедет в форт. Генералу Ришпансу, несомненно, придется держать ответ за свой поступок. Уж она напомнит ему, что на Гваделупе семья Шарбоно пользуется определенным влиянием. У них много друзей, и они наверняка помогут ей добиться освобождения Валькура.
Натянув поводья, Доминик придержала мерина, чтобы пересечь небольшой ручей, и ее взгляд упал на манговые деревья, растущие вдоль дороги. Вдалеке она заметила алые кроны других фруктовых деревьев. Она любила этот остров и никогда не покидала его, если не считать коротких морских прогулок на соседние острова. Но теперь, с приходом сюда наполеоновских войск, он уже не казался прежним райским уголком.
Когда Доминик наконец достигла окраин Бас-Тера, город уже начинал просыпаться. Она шагом поехала по узким улицам, которые вскоре заполнил городской люд. Навстречу ей двигались запряженные волами повозки, доверху груженные бананами и табаком. Женщины устанавливали на улицах прилавки, готовясь торговать фруктами и овощами, а их детишки тут же плели корзины из сухих банановых листьев.
Она подняла глаза и увидела впереди очертания форта, издалека напоминавшего какое-то темное дьявольское логово. Подъехав ближе, Доминик ощутила, как ее сердце сжалось от страха, но взяла себя в руки. Она несколько приободрилась, когда часовой у ворот впустил ее внутрь, не задавая вопросов. Но едва тяжелые ворота с лязгом захлопнулись за спиной Доминик, ею овладело чувство обреченности.
Доминик остановилась, соскочила на землю и принялась привязывать лошадь к коновязи. Нельзя показывать им, что боишься, сказала она себе. Ради спасения Валькура она обязана быть сильной.
– Эй, вы! – окликнула она караульного, стараясь говорить повелительным тоном. – Я требую, чтобы меня немедленно проводили к губернатору Ришпансу.
Солдат с нерешительным видом переминался с ноги на ногу. Он был ошеломлен появлением этой красивой женщины, к тому же она определенно являлась важной особой. Но пренебрежительная манера, с которой она к нему обратилась, вызвала в нем возмущение. Он, подобно большинству солдат, прибывших на этот остров из Франции, питал неприязнь к местным французам, чье высокомерие напоминало ему о роялистах.
– Я не могу этого сделать, мадемуазель, – холодно ответил солдат. – Во-первых, я должен доложить о вас адъютанту полковника Марсо, капралу Парино, который, в свою очередь, переговорит с полковником. Только полковник может решить, будете ли вы допущены к его превосходительству губернатору.
Доминик бросила на француза испепеляющий взгляд.
– В таком случае доложите полковнику, что мадемуазель Шарбоно требует, чтобы ее немедленно провели к генералу Ришпансу.
Внутри форта Сент-Шарль стояла невыносимая духота. За спиной полковника Марсо босоногий мальчишка изо всех сил размахивал соломенным опахалом на длинной ручке. По хмурому выражению лица полковника можно было судить, что настроение у него не из лучших.
Со злобным рыком оттолкнув мальчишку в сторону, полковник вытер пот со лба кружевным платком.
Мальчик шмыгнул вон из комнаты, радуясь неожиданному избавлению. Если бы его спросили, он бы объяснил этому французу, что при такой жаре напяливать полную военную форму – верх тупости. Но его мнением никто не поинтересовался.
Полковник Анри Марсо встретил вошедшего капрала Парино брюзгливым ворчанием:
– Чертова душегубка. И как только цивилизованный человек может жить в подобной дыре? Если тебя не прикончит жара, так это сделает лихорадка. Местные жители презирают тебя, а потом возмущаются, когда ты платишь им той же монетой.
– Полковник, – адъютант улыбнулся, зная, что принес известие, которого командир с нетерпением ожидает, – как вы и предвидели, прибыла мадемуазель Шарбоно.
В глазах полковника Марсо сверкнуло удовлетворение, и он самодовольно кивнул.
– В сопровождении своего деда?
– Нет, полковник, она одна.
Полковник сунул платок в карман. Удовлетворение в его взгляде сменилось торжеством.
– Очень жаль, что он не приехал вместе с ней. Пошлите кого-нибудь за стариком. Пусть его доставят ко мне как можно скорее.
– Но, сэр, я слышал, что старик болен и не встает с постели.
– Подробности меня не интересуют, делайте, что вам приказано! И немедленно! – Внезапно его лицо приняло спокойное выражение. – Как поступить с женщиной, вы знаете. Займитесь ею до того, как послать за стариком.
– Полковник, – осторожно заметил адъютант, – разумно ли сажать столь знатную даму в камеру? Первый консул настаивал на том, чтобы мы обходились с аристократами должным образом. И генералу Ришпансу может не понравиться, если женщину…
Глаза полковника Марсо превратились в ледышки, шея непомерно раздулась. Адъютант подумал, что более всего полковник смахивает сейчас на бойцового петуха.
– Идиот! Кретин! Как вы смеете подвергать сомнению мои приказы?! Здесь командую я, а ваше дело подчиняться. К тому же Наполеон Бонапарт находится далеко от Гваделупы и не имеет представления, как управляться с этими людьми. То же самое и генерал – ему подавай результаты, а добиваюсь их я!
Лицо полковника стало пунцовым, темные глаза горели яростью. Он продолжил свою тираду:
– Мадемуазель Шарбоно необходимо посадить в камеру, чтобы сделать эту девицу более сговорчивой и заставить ее принять мое… как бы это назвать… предложение. – Он ухмыльнулся, как бы удивляясь собственной дерзости. – Думаю, после нескольких часов в камере она охотно выполнит любую мою просьбу. – Его глаза сузились. – А теперь ступайте и выполняйте, что вам велено.
– Слушаюсь, полковник. Будет исполнено, полковник.
Пятясь и то и дело кланяясь, молодой капрал удалился.
Оказавшись за дверью, он с облегчением вздохнул. Честолюбие полковника не знало границ, и можно было только пожалеть мадемуазель Шарбоно, если она вздумает ему перечить. Парино знал, что полковник умеет быть беспощадным.
У нее было так неспокойно на душе, что сама она о сне и не думала. Она вышла на веранду и снова принялась напряженно вглядываться в ночь и прислушиваться, не едет ли брат. Потом она поднялась наверх проведать дедушку. Глаза его были закрыты. На столике рядом с изголовьем кровати горела одинокая свеча. Пьер, человек, который ухаживал за дедом, тихонько удалился, давая им возможность побыть вдвоем.
Полагая, что дедушка спит, Доминик нагнулась и поцеловала его в щеку.
– И тебе не спится, Доминик, – проговорил он, обратив на нее ясный взор, который свидетельствовал о том, что память на некоторое время вернулась к нему. Бывали моменты, когда дедушка узнавал ее, но чаще всего он принимал ее за свою жену, умершую много лет тому назад. Даже сейчас он перевел взгляд с внучки на портрет ее бабушки, где та была изображена невестой.
Сколько же часов, подумалось Доминик, он пролежал так, рассматривая знакомый портрет и вспоминая счастливые времена?
– Я как раз собираюсь ложиться, дедушка. Тебе что-нибудь нужно?
Жан-Луи Шарбоно взял внучку за руку и сжал ее в своих дрожащих пальцах.
– Не забывай, малышка, что я еще в состоянии сам о себе позаботиться. А где же твой брат? Наверное, вообразил, будто бы уже слишком взрослый, чтобы прийти и пожелать своему дедушке спокойной ночи.
– Разве ты забыл, дедушка? Валькур ведь уехал в город.
– Ах да. – Он провел рукой по лицу, словно пытаясь что-то вспомнить. – Знаешь, сегодня я лежал и думал о разном, и мне в голову приходили очень тревожные мысли. С тех пор как Бонапарт назначил генерала Ришпанса губернатором нашего острова, здесь стали исчезать люди. Много людей. И никто никогда больше о них не слышал.
Доминик была поражена тем, насколько ясен сегодня рассудок дедушки, а также тем, что он тоже, казалось, чувствовал грозящую Валькуру опасность.
– Что тебя тревожит? – спросила она, придвигая стул и садясь рядом с кроватью.
Он положил свою старческую, с искривленными пальцами руку на ее темные волосы.
– Многое. Я вспоминал прошлое. Если бы ты знала, как мне не хватает твоей бабушки.
Доминик вгляделась в дедушку, насколько позволяло тусклое освещение. Его облик сохранил былой аристократизм, но высокий и статный когда-то человек превратился теперь в слабого и болезненного старика. Бледное лицо обрамляла копна белых волос, а голубые глаза, в которых прежде светился острый ум, теперь потускнели, и блеск их погас.
Доминик обожала своего деда. Он подарил им с Валькуром чудесное, незабываемое детство. Он всегда позволял им свободно выражать свое мнение и с раннего возраста поощрял в обоих внуках желание думать самостоятельно.
Жан-Луи Шарбоно приехал на Гваделупу из Франции с молодой женой, которая родила ему сына, отца Доминик. Бабушка Доминик умерла задолго до ее рождения, но девочка выросла, постоянно слыша рассказы об этой волевой женщине, работавшей плечом к плечу с мужем и отвоевывавшей у джунглей плантацию Уиндворд.
Жан-Луи часто с гордостью отмечал, насколько Доминик похожа на свою красавицу бабушку. Похожа не только красотой, но также упорством и стойкостью.
Но семейство, обитавшее на плантации Уиндворд, ожидала беда – на них пало проклятие смерти. В 1790 году во время эпидемии желтой лихорадки, свирепствовавшей на острове, умерла мать Доминик. Затем, три года спустя, от шальной пули на охоте погиб ее отец. Он оставил Доминик и Валькура на дедушку, успев перед смертью пожелать, чтобы он воспитал их в семейных традициях и привил им свои представления о жизни. Главным среди них дед считал то, что люди и отношения между ними гораздо важнее материальных благ.
Доминик нежно поцеловала шершавую руку деда, чувствуя, как сердце ее переполняется любовью. Как жаль, если ему придется лишиться дома из-за своей щедрости, благодаря которой стольким людям удалось избежать гильотины во Франции.
Доминик с братом тщательно скрывали от дедушки, что плантация больше не приносила дохода. Каждый день им приходилось выдерживать схватки с кредиторами, чтобы те не отняли у них дом.
В отличие от многих других плантаторов, Жан-Луи Шарбоно не одобрял рабства, поэтому у него никогда не было ни одного раба. Люди, нанимавшиеся к ним на работу, никогда не могли жаловаться на плохое обращение, и им платили жалованье, даже когда самим членам семьи Шарбоно не хватало денег.
Тяжело вздохнув, Доминик встала и направилась к окну. Она откинула шторы и опять устремила взгляд на дорогу. Ветер тут же подхватил и спутал ее волосы. На острове, наконец, задули пассаты, принеся измученным жителям долгожданную прохладу после трех месяцев нескончаемой жары.
– У тебя был длинный день, дедушка. Я пойду к себе, а ты сможешь отдохнуть. – Она наклонилась и коснулась губами его лба. – Спи спокойно. Мне не хотелось бы, чтобы ты переутомился.
Жан-Луи ласково похлопал ее по руке.
– Ты оберегаешь мое здоровье, как дикая кошка своих котят. Но я должен сказать тебе кое-что. Сегодня вечером, пока я ждал, когда ты поднимешься сюда, на меня снизошло странное чувство смирения. Я вдруг ясно понял, что большая часть моей жизни уже прожита и впереди осталось совсем немного. Единственная моя забота – сохранить для тебя и твоего брата плантацию Уиндворд.
Доминик прижалась щекой к щеке деда, и он обнял внучку.
– Мы хотим только одного – чтобы ты скорее выздоровел, дедушка.
Он усмехнулся и мягко отстранил ее от себя.
– Когда тело становится дряхлым, рассудок тоже иногда мутится. Отчего это, Мари, как ты думаешь? – спросил он, и Доминик поняла, что он снова принимает ее за бабушку.
Она хотела бы рассказать ему о Валькуре и посоветовать, что ей делать, но дедушка закрыл глаза, и по его ровному дыханию она поняла, что он уснул.
– Милый дедушка, ты всегда будешь тем источником, из которого я черпаю свои силы, – прошептала она и на цыпочках вышла из спальни.
В доме все затихло, слуги разошлись по своим комнатам. Доминик бесшумно двигалась по натертому до блеска полу. Подняв повыше свечу, она направилась к себе в спальню, но вдруг остановилась – кто-то негромко постучал в дверь, ведущую в сад. Через минуту стук повторился. Доминик подумала, что скорее всего это одна из охотничьих собак Валькура убежала с псарни и просится в дом.
Девушка подошла к двери и распахнула ее настежь, но на пороге никого не было. Она уже собиралась закрыть дверь, но тут на глаза ей попался валявшийся на земле клочок бумаги.
Недоумевая, она подобрала его и обнаружила, что это записка. Поспешно вернувшись в дом, Доминик поднесла бумагу к свету. И прочла несколько нацарапанных на ней строчек:
Мадемуазель Шарбоно!
Вынужден таким способом известить Вас, что Ваш брат, мсье Валькур Шарбоно, арестован и содержится в форте. Полагаю, с вашей стороны будет разумно поспешить туда как можно скорее. Его жизнь подвергается серьезной опасности. Известно, что он дружески настроен по отношению к англичанам, и это обстоятельство будет использовано против него.
Подпись под запиской отсутствовала.
Доминик сотрясала такая дрожь, что ей пришлось сесть и прислонить голову к спинке кресла. Ее худшие опасения подтвердились – Валькур попал в беду, и в какую беду!
Первым ее побуждением было броситься к дедушке и спросить у него совета. Но нет, она должна поберечь его. Он ни в коем случае не должен знать, что его внук арестован.
Не мешкая ни минуты, она влетела в свою комнату и переоделась в серую амазонку. Потом помчалась на конюшню, где в такой поздний час не было ни души. Пока Доминик торопливо седлала своего коня, ее сердце замирало от тревоги.
Солнце уже начало золотить верхушки деревьев, когда Доминик выехала с плантации Уиндворд и во весь опор пустилась по дороге, ведущей в Бас-Тер. Мощный мерин скакал, побивая все рекорды скорости, взметая из-под копыт целые тучи пыли.
Доминик знала, почему арестовали Валькура. Слишком часто он во всеуслышание заявлял о своей ненависти к Наполеону Бонапарту. Вероятнее всего, его обвинят в измене или даже в шпионаже – а оба эти преступления карались смертью!
Она скакала мимо плантаций сахарного тростника, где повсюду виднелись новые отжимные прессы, которые Валькур построил для того, чтобы можно было перерабатывать тростник и торговать готовым сахаром. Валькур построил даже маленький винокуренный заводик, где полученный ром разливали в бутылки с этикетками с именем Шарбоно. Они надеялись со временем экспортировать этот ром, но пока удача им так и не улыбнулась.
Доминик не терпелось поскорее добраться до Бас-Тера, и она то и дело пришпоривала коня. Ее мысли крутились вокруг того, что она сделает, когда приедет в форт. Генералу Ришпансу, несомненно, придется держать ответ за свой поступок. Уж она напомнит ему, что на Гваделупе семья Шарбоно пользуется определенным влиянием. У них много друзей, и они наверняка помогут ей добиться освобождения Валькура.
Натянув поводья, Доминик придержала мерина, чтобы пересечь небольшой ручей, и ее взгляд упал на манговые деревья, растущие вдоль дороги. Вдалеке она заметила алые кроны других фруктовых деревьев. Она любила этот остров и никогда не покидала его, если не считать коротких морских прогулок на соседние острова. Но теперь, с приходом сюда наполеоновских войск, он уже не казался прежним райским уголком.
Когда Доминик наконец достигла окраин Бас-Тера, город уже начинал просыпаться. Она шагом поехала по узким улицам, которые вскоре заполнил городской люд. Навстречу ей двигались запряженные волами повозки, доверху груженные бананами и табаком. Женщины устанавливали на улицах прилавки, готовясь торговать фруктами и овощами, а их детишки тут же плели корзины из сухих банановых листьев.
Она подняла глаза и увидела впереди очертания форта, издалека напоминавшего какое-то темное дьявольское логово. Подъехав ближе, Доминик ощутила, как ее сердце сжалось от страха, но взяла себя в руки. Она несколько приободрилась, когда часовой у ворот впустил ее внутрь, не задавая вопросов. Но едва тяжелые ворота с лязгом захлопнулись за спиной Доминик, ею овладело чувство обреченности.
Доминик остановилась, соскочила на землю и принялась привязывать лошадь к коновязи. Нельзя показывать им, что боишься, сказала она себе. Ради спасения Валькура она обязана быть сильной.
– Эй, вы! – окликнула она караульного, стараясь говорить повелительным тоном. – Я требую, чтобы меня немедленно проводили к губернатору Ришпансу.
Солдат с нерешительным видом переминался с ноги на ногу. Он был ошеломлен появлением этой красивой женщины, к тому же она определенно являлась важной особой. Но пренебрежительная манера, с которой она к нему обратилась, вызвала в нем возмущение. Он, подобно большинству солдат, прибывших на этот остров из Франции, питал неприязнь к местным французам, чье высокомерие напоминало ему о роялистах.
– Я не могу этого сделать, мадемуазель, – холодно ответил солдат. – Во-первых, я должен доложить о вас адъютанту полковника Марсо, капралу Парино, который, в свою очередь, переговорит с полковником. Только полковник может решить, будете ли вы допущены к его превосходительству губернатору.
Доминик бросила на француза испепеляющий взгляд.
– В таком случае доложите полковнику, что мадемуазель Шарбоно требует, чтобы ее немедленно провели к генералу Ришпансу.
Внутри форта Сент-Шарль стояла невыносимая духота. За спиной полковника Марсо босоногий мальчишка изо всех сил размахивал соломенным опахалом на длинной ручке. По хмурому выражению лица полковника можно было судить, что настроение у него не из лучших.
Со злобным рыком оттолкнув мальчишку в сторону, полковник вытер пот со лба кружевным платком.
Мальчик шмыгнул вон из комнаты, радуясь неожиданному избавлению. Если бы его спросили, он бы объяснил этому французу, что при такой жаре напяливать полную военную форму – верх тупости. Но его мнением никто не поинтересовался.
Полковник Анри Марсо встретил вошедшего капрала Парино брюзгливым ворчанием:
– Чертова душегубка. И как только цивилизованный человек может жить в подобной дыре? Если тебя не прикончит жара, так это сделает лихорадка. Местные жители презирают тебя, а потом возмущаются, когда ты платишь им той же монетой.
– Полковник, – адъютант улыбнулся, зная, что принес известие, которого командир с нетерпением ожидает, – как вы и предвидели, прибыла мадемуазель Шарбоно.
В глазах полковника Марсо сверкнуло удовлетворение, и он самодовольно кивнул.
– В сопровождении своего деда?
– Нет, полковник, она одна.
Полковник сунул платок в карман. Удовлетворение в его взгляде сменилось торжеством.
– Очень жаль, что он не приехал вместе с ней. Пошлите кого-нибудь за стариком. Пусть его доставят ко мне как можно скорее.
– Но, сэр, я слышал, что старик болен и не встает с постели.
– Подробности меня не интересуют, делайте, что вам приказано! И немедленно! – Внезапно его лицо приняло спокойное выражение. – Как поступить с женщиной, вы знаете. Займитесь ею до того, как послать за стариком.
– Полковник, – осторожно заметил адъютант, – разумно ли сажать столь знатную даму в камеру? Первый консул настаивал на том, чтобы мы обходились с аристократами должным образом. И генералу Ришпансу может не понравиться, если женщину…
Глаза полковника Марсо превратились в ледышки, шея непомерно раздулась. Адъютант подумал, что более всего полковник смахивает сейчас на бойцового петуха.
– Идиот! Кретин! Как вы смеете подвергать сомнению мои приказы?! Здесь командую я, а ваше дело подчиняться. К тому же Наполеон Бонапарт находится далеко от Гваделупы и не имеет представления, как управляться с этими людьми. То же самое и генерал – ему подавай результаты, а добиваюсь их я!
Лицо полковника стало пунцовым, темные глаза горели яростью. Он продолжил свою тираду:
– Мадемуазель Шарбоно необходимо посадить в камеру, чтобы сделать эту девицу более сговорчивой и заставить ее принять мое… как бы это назвать… предложение. – Он ухмыльнулся, как бы удивляясь собственной дерзости. – Думаю, после нескольких часов в камере она охотно выполнит любую мою просьбу. – Его глаза сузились. – А теперь ступайте и выполняйте, что вам велено.
– Слушаюсь, полковник. Будет исполнено, полковник.
Пятясь и то и дело кланяясь, молодой капрал удалился.
Оказавшись за дверью, он с облегчением вздохнул. Честолюбие полковника не знало границ, и можно было только пожалеть мадемуазель Шарбоно, если она вздумает ему перечить. Парино знал, что полковник умеет быть беспощадным.
4
Доминик сидела в тесном и душном караульном помещении и была вне себя оттого, что с ней так поступают. Она не сводила глаз с двери, в нетерпении ожидая, когда вернется караульный и проводит ее к губернатору.
Но время шло, и ее нетерпение сменялось гневом. Поначалу, только прибыв в форт, она решила постараться расположить к себе генерала и быть с ним полюбезнее. Теперь же она попросту потребует немедленного освобождения Валькура.
Дверь отворилась, и в комнату с церемонным поклоном вошел военный в сине-красной форме капрала.
– Доброе утро, мадемуазель. Чем могу служить?
– Так это вы продержали меня здесь более часа? – набросилась на него Доминик.
Его лицо выражало полное равнодушие, и у нее возникло впечатление, что емусовершенно наплевать на доставленные ей неприятности.
– Увы, признаю свою вину. Но у меня столько дел. Все пустяки, но отнимают уйму времени.
– Как ваше имя? – гневно спросила Доминик. – Мне придется сообщить о вас вашему командиру. Не думаю, чтобы он одобрил ваше поведение.
Он лишь улыбнулся на это. Ее угроза не возымела на него никакого действия.
– Капрал Фрэнсис Парино, мадемуазель.
– Ну что ж, капрал Фрэнсис Парино, согласился ли генерал Ришпанс принять меня? – решив быть терпеливой, осведомилась Доминик.
Он распахнул перед ней дверь.
– Соблаговолите следовать за мной, мадемуазель Шарбоно.
– Так генерал примет меня? – снова спросила она, упрямо не двигаясь с места.
Капрал слегка поклонился, не ощущая вины за то, как ему велено было поступить с ней.
– Если вы последуете за мной, все в скором времени разъяснится.
Он жестом показал, чтобы она вышла первой, и Доминик неохотно повиновалась. Пока они проходили помещение за помещением, Доминик репетировала про себя слова, с которыми обратится к генералу Ришпансу, когда окажется с ним лицом к лицу. Но увидев, что они спускаются в сырой, полутемный подвал, она заволновалась.
– Вы хотите, чтобы я сначала повидалась со своим братом? – в замешательстве промолвила она.
Капрал молча улыбнулся и слегка подтолкнул ее вперед.
– Я желаю сегодня же забрать Валькура домой. Видите ли, наш дедушка болен, и Валькуру необходимо быть дома, чтобы распоряжаться на плантации Уиндворд. Сахарный тростник гниет на полях и…
Она запнулась, ибо в эту секунду ее ноздрей коснулся отвратительный запах. Ошеломленная, она остановилась, пока стражник, на поясе у которого висело кольцо с ключами, отпирал тяжелую деревянную дверь. За дверью был беспросветный мрак.
Капрал Парино протянул руку и взял у стражника фонарь.
Шагая по крутой лестнице, Доминик различала по сторонам лишь неясные тени. Но, судя по всему, они с капралом двигались мимо массивных решетчатых дверей. Ей стало жутко при мысли, что Валькура держат узником в этом страшном подземелье.
– Где мой брат? – обратилась она к капралу, лицо которого хранило каменное выражение. – Он здесь?
Вместо ответа тот вставил ключ в ржавую замочную скважину, и дверь со скрипом отворилась. В камере не было освещения, но Доминик бросилась внутрь, зовя брата.
И тут, убедившись, что камера пуста, она поняла все. Она повернулась к капралу Парино, но в этот момент железная дверь с лязгом захлопнулась, и в замке заскрежетал ключ.
– Мсье, что вы делаете? – воскликнула Доминик, метнувшись к двери, и изо всех сил вцепилась в прутья решетки, пытаясь открыть ее. – Неужели вы оставите меня здесь? Я не сделала ничего Плохого. Ну, погодите, мой дедушка добьется, чтобы вас разжаловали и самого бросили за решетку!
Эта угроза лишь развеселила ее тюремщика.
– Вы же сказали, мадемуазель, что ваш дедушка стар и болен. А я слышал, что он вдобавок выжил из ума.
Не оборачиваясь более, он пошел прочь, оставив Доминик в ощущении, что все происшедшее – дурной сон. Не может быть, чтобы это случилось с ней на самом деле!
Они с Валькуром были как-никак французскими подданными. Не могли же их бросить в тюрьму без всякой на то причины. Наверное, это какая-то чудовищная ошибка. Или все это затеяно для того, чтобы запугать ее. Если так, то им это удалось: она была в ужасе!
Но время шло, и ее нетерпение сменялось гневом. Поначалу, только прибыв в форт, она решила постараться расположить к себе генерала и быть с ним полюбезнее. Теперь же она попросту потребует немедленного освобождения Валькура.
Дверь отворилась, и в комнату с церемонным поклоном вошел военный в сине-красной форме капрала.
– Доброе утро, мадемуазель. Чем могу служить?
– Так это вы продержали меня здесь более часа? – набросилась на него Доминик.
Его лицо выражало полное равнодушие, и у нее возникло впечатление, что емусовершенно наплевать на доставленные ей неприятности.
– Увы, признаю свою вину. Но у меня столько дел. Все пустяки, но отнимают уйму времени.
– Как ваше имя? – гневно спросила Доминик. – Мне придется сообщить о вас вашему командиру. Не думаю, чтобы он одобрил ваше поведение.
Он лишь улыбнулся на это. Ее угроза не возымела на него никакого действия.
– Капрал Фрэнсис Парино, мадемуазель.
– Ну что ж, капрал Фрэнсис Парино, согласился ли генерал Ришпанс принять меня? – решив быть терпеливой, осведомилась Доминик.
Он распахнул перед ней дверь.
– Соблаговолите следовать за мной, мадемуазель Шарбоно.
– Так генерал примет меня? – снова спросила она, упрямо не двигаясь с места.
Капрал слегка поклонился, не ощущая вины за то, как ему велено было поступить с ней.
– Если вы последуете за мной, все в скором времени разъяснится.
Он жестом показал, чтобы она вышла первой, и Доминик неохотно повиновалась. Пока они проходили помещение за помещением, Доминик репетировала про себя слова, с которыми обратится к генералу Ришпансу, когда окажется с ним лицом к лицу. Но увидев, что они спускаются в сырой, полутемный подвал, она заволновалась.
– Вы хотите, чтобы я сначала повидалась со своим братом? – в замешательстве промолвила она.
Капрал молча улыбнулся и слегка подтолкнул ее вперед.
– Я желаю сегодня же забрать Валькура домой. Видите ли, наш дедушка болен, и Валькуру необходимо быть дома, чтобы распоряжаться на плантации Уиндворд. Сахарный тростник гниет на полях и…
Она запнулась, ибо в эту секунду ее ноздрей коснулся отвратительный запах. Ошеломленная, она остановилась, пока стражник, на поясе у которого висело кольцо с ключами, отпирал тяжелую деревянную дверь. За дверью был беспросветный мрак.
Капрал Парино протянул руку и взял у стражника фонарь.
Шагая по крутой лестнице, Доминик различала по сторонам лишь неясные тени. Но, судя по всему, они с капралом двигались мимо массивных решетчатых дверей. Ей стало жутко при мысли, что Валькура держат узником в этом страшном подземелье.
– Где мой брат? – обратилась она к капралу, лицо которого хранило каменное выражение. – Он здесь?
Вместо ответа тот вставил ключ в ржавую замочную скважину, и дверь со скрипом отворилась. В камере не было освещения, но Доминик бросилась внутрь, зовя брата.
И тут, убедившись, что камера пуста, она поняла все. Она повернулась к капралу Парино, но в этот момент железная дверь с лязгом захлопнулась, и в замке заскрежетал ключ.
– Мсье, что вы делаете? – воскликнула Доминик, метнувшись к двери, и изо всех сил вцепилась в прутья решетки, пытаясь открыть ее. – Неужели вы оставите меня здесь? Я не сделала ничего Плохого. Ну, погодите, мой дедушка добьется, чтобы вас разжаловали и самого бросили за решетку!
Эта угроза лишь развеселила ее тюремщика.
– Вы же сказали, мадемуазель, что ваш дедушка стар и болен. А я слышал, что он вдобавок выжил из ума.
Не оборачиваясь более, он пошел прочь, оставив Доминик в ощущении, что все происшедшее – дурной сон. Не может быть, чтобы это случилось с ней на самом деле!
Они с Валькуром были как-никак французскими подданными. Не могли же их бросить в тюрьму без всякой на то причины. Наверное, это какая-то чудовищная ошибка. Или все это затеяно для того, чтобы запугать ее. Если так, то им это удалось: она была в ужасе!