О`Брайен Флэнн. О водоплавающих

   — Мне кажется, он ни к чему не притронется, — сказал дядя. — Полагаю, это человек строгих правил.
   — Да, но ведь он не один там будет, есть и другие, — резко произнес мистер Хики.
   — Кто это, другие? — спросил дядя.
   — Ради Бога, будто вы не понимаете! — запальчиво произнес мистер Хики.
   В напряженной тишине раздался громкий смех мистера Фогарти.
   — Ах, да запишите вы это, мистер Председатель, — проговорил он смеясь. — Запишите, дружище. Ручаюсь, кое-кто из нас не откажется от бутылочки портера, это сближает. Запишите, и дело с концом.
   — Отлично, — сказал дядя. — Что ж, запишем так запишем.
   Я аккуратно занес имевшую место полемику в протокол.
   — Кстати, насчет духовенства, — неожиданно проговорил мистер Коннорс, — не беспокойтесь, господин Председатель, про Памятную Записку я помню. Так вот, случилось мне как-то слышать одну забавную историю. Про некоего приходского священника из графства Мит.
   — Прошу вас, мистер Коннорс, не забывайте, что на нашем собрании присутствуют посторонние, — сурово произнес дядя.
   — История эта для любых ушей годится, — с улыбкой заверил мистер Коннорс. — Так вот, значит, пригласил этот священник двух молодых клириков к себе отобедать. Двух молодых клириков из Клонгоуза, кажется, да, впрочем, неважно, двух симпатичных парней, со степенями и все прочее. Так вот, заходят они втроем в столовую, а на столе — два упитаннейших цыпленка. Два цыпленка на троих.
   — Все по справедливости, — высказал свое мнение мистер Фогарти.
   — И попрошу без намеков, — предупредил дядя, взглядывая на Коннорса.
   — Хорошо, хорошо, — ответил тот. — И только стали все трое усаживаться за стол — а у самих уж слюнки текут, — как вызывают нашего священника к больному. Садится он на свою белую лошадку и уезжает, сказав гостям, что так, мол, и так, ешьте, меня не дожидайтесь.
   — И опять-таки все по справедливости, — снова решил высказаться мистер Фогарти.
   — Ну, и этак через часок возвращается его преподобие и видит: на блюде — гора обглоданных костей, а цыплят поминай как звали. И, сами понимаете, пришлось ему проглотить обиду, потому что больше глотать уж нечего было.
   — Славная парочка, такие далеко пойдут, — шутливым тоном произнес дядя, делая страшные глаза.
   — Именно, — согласился мистер Коннорс. — А теперь, говорят добры молодцы, хорошенько подкрепившись, недурно бы и передохнуть. И выходит вся троица во двор. Дело летом было, сами понимаете.
   — Все чин чином, — заметил мистер Фогарти.
   — Тут навстречу им выступает эдак горделиво петух нашего преподобного, перья на хвосте так радугой и переливаются, грудь колесом — орел, а не петух. Экий у вас красавец-петушок, говорит один из клириков. И вид у него такой гордый. И тогда его преподобие поворачивается к нему и пристально, долго так на него смотрит. Чего ж ему не гордиться, спрашивает он, когда двое его детишек пришлись по вкусу сынам ордена иезуитов?
   — Вот отбрил так отбрил, — еле выговорил, заливаясь смехом, мистер Фогарти.
   В комнате воцарилось всеобщее веселье, послышались возгласы и громогласный смех, к которому я присоединил свой негромкий смешок.
   — Нет, каково! — еле выговорил сквозь смех мистер Коннорс. — Поворачивается и говорит: — Чего ж ему не гордиться, когда двое его детишек пришлись по вкусу сынам ордена иезуитов?
   — Отличная история, — сказал дядя. — Так, а теперь нам нужны три опрятные почтенные женщины, нарезать хлеб, ну и, словом, все приготовить.
   — Погодите, дайте-ка вспомнить, — сказал мистер Коркоран. — А не пригласить ли нам миссис Ханафин и миссис Корки? Они, конечно, не леди, но женщины почтенные и чистоплотные, за это я ручаюсь.
   — Опрятность прежде всего, — сказал дядя. — Господи упаси, нет ничего на свете хуже жирной заляпанной посуды. Так, значит, они опрятные, мистер Коркоран?
   — В высшей степени опрятные и почтенные.
   — Отлично, — произнес дядя. — Поручаем это вам.
   Он поднял руку и, загибая пальцы, стал перечислять обязанности, возложенные на каждого из членов высокоуважаемого собрания:
   — Мистер Коркоран, вы займетесь бутербродами и закусками. Мистер Хики будет наблюдать за оркестром и за всем, что будет происходить в перерывах. Мистер Фогарти назначается распорядителем и должен подыскать хорошего исполнителя на рожке. Я буду непосредственно заниматься нашим другом. Ну вот, я полагаю, и все. Есть какие-нибудь вопросы, джентльмены?
   — Надо бы проголосовать за вынесение благодарности нашему юному секретарю, — с улыбкой произнес мистер Фогарти.
   — О да, конечно, — сказал дядя. — Принято единогласно. Что-нибудь еще?
   — Нет, нет, — раздалось в ответ несколько голосов.
   — Отлично. Объявляю заседание закрытым. Конец отступления.
 
   Продолжение прерыванного рассказа о путешествии Пуки сотоварищи. Около двадцати минут пятого пополудни путники достигли «Красного Лебедя» и никем не замеченные проникли в здание через окно спальни служанки на первом этаже. Двигаясь бесшумно, они старались не оставлять следов на пыли, толстым слоем покрывавшей ковровые дорожки. Проскользнув в небольшую комнатку, примыкавшую к спальне, где почивала мисс Ламонт, они принялись ловко и проворно раскладывать по висевшим на стенах полкам свои изысканные дары и живописные приношения: наливные золотистые колосья ячменя; круги овечьего сыра; ягоды, желуди и пурпурные плоды ямса; нежные сочные дыни; сочащиеся медом соты и овсяные хлебцы; глиняные кувшины с густым, тягучим испанским вином и фарфоровые кружки с пенно-янтарным легким пивом; щавель; песочное печенье и коржи из муки грубого помола; огурцы, свежие и пузатые; соломой оплетенные бутылки самбукового вина; кубки и бокалы цвета морской волны и причудливых форм; белые и красные мясистые грибы — словом, все, что могла дать им щедрая и изобильная мать-земля.
   — А теперь, ребята, располагайтесь поудобнее, — сказал Кривая Пуля, — да разведите-ка кто-нибудь огонь. Толкните дверь, мистер Кейси. И посмотрите, не настал ли час, если вы понимаете, что я имею в виду.
   — Вот этой клюквы, — сказал Коротышка, указывая на сочные красные ягоды своим бурым пальцем, — не будет большого греха поклевать?
   — Конечно, будет, — откликнулась Добрая Фея. — И не вздумай только прикасаться к этим ягодам! К тому же это не клюква.
   — Что, красавица, думаешь, будто я клюквы никогда не видал. Сказано — клюква, значит клюква, маленькая сводница!
   — Дверь заперта, — сказал Кейси.
   — А я говорю — не клюква! — воскликнула Добрая Фея.
   — Очень жаль, — благовоспитанно произнес Пука. — Полагаю, остается только ждать, пока нас не пригласят войти. Кстати, нет ли у кого-нибудь отмычки?
   — Зачем отмычка, пальнуть разок по замку, и все дела, — ответил Коротышка.
   — Ясное дело, — сказал Кривая Пуля, — но только здесь никакой пальбы, заруби это себе на носу.
   — Я вообще никогда не ношу с собой ключей, — сказала Добрая Фея, — кроме одного старинного часового ключика — им так удобно угри выковыривать.
   Только что разведенный в очаге огонь зрел и набирал силу, высоко взметывающиеся языки его бросали мгновенные красные отсветы на гроздья чернильно-черных виноградин, плясали на глянцевитых боках баклажанов.
   — Наша политика, — произнес Пука, с заботливой улыбкой государственного деятеля усевшийся в кресле, подобрав под сиденье увечную ногу, — должна быть открытой: выжидать и быть начеку.
   — Может, в картишки перебросимся? — предложил Коротышка.
   — Простите?
   — Да так, скоротать время...
   — А неплохая мысль, — сказала Добрая Фея.
   — Я не сторонник азартных игр, — ответил Пука, — по крайней мере на деньги.
   И неспешными умелыми движениями он принялся набивать свою трубку, целиком уйдя в это занятие.
   — Конечно, если играть на небольшие ставки, для интересу, в этом большой беды нет, — заметил он. — Это другое дело.
   — Пока все равно делать нечего, отчего и не сыграть, — поддержал идею Коротышки Кейси.
   — Давайте для начала в покер, — предложила Добрая Фея. — Что может быть лучше, чем хорошенько сразиться за карточным столом?
   — Колода при тебе, Коротышка? — спросил Кривая Пуля.
   — Что за вопрос, карты у меня всегда под рукой, — ответил Коротышка, — садитесь поближе, не за версту же мне тянуться. На сколько человек сдавать?
   — Не знаю, как насчет Суини. Суини, сыграешь с нами разок? — спросил Кейси.
   — Суини, а деньги у тебя есть? — спросил Кривая Пуля.
   — Сдавай на шестерых, — проворковала Добрая Фея. — Все играют.
   — Ты там, в кармане, — ощерился Коротышка, — если ты решила, что будешь играть с нами, то, черт меня побери, ты здорово ошибаешься.
   Безумец, с отрешенным видом развалясь на стуле, отдирал от глубокой раны на груди корку запекшегося мха ленивым движением указательного пальца. Веки его начинали быстро моргать, как только он вновь принимался бормотать себе под нос скорбные строфы.
   — Они прошли подо мной, подобные стремительному потоку, олени Бен-Борэхе, и острия их рогов задевали за небо... Да, я тоже буду играть.
   — Скажи мне, — спросил Пука, засовывая руку в карман, — а ты собираешься играть?
   — Разумеется, собираюсь! — громко ответила Добрая Фея. — Почему бы мне не играть? С какой это стати?
   — Мы играем на деньги, — грубо прервал ее Коротышка. — Где гарантия, что ты... заплатишь?
   — Даю слово чести, — произнесла Добрая Фея.
   — Хватит лапшу вешать, — сказал Коротышка.
   — Где же ты будешь держать карты, если у тебя рук нет? — резко спросил Кривая Пуля. — И где, позволь узнать, твои деньги, если ты без карманов?
   — Джентльмены, — вежливо вмешался Пука, — мы действительно должны научиться обсуждать встающие перед нами проблемы без излишней запальчивости и никому не нужных взаимных оскорблений. Особа, находящаяся в моем кармане, долго бы там не пребывала, если бы я не имел возможности вполне удостовериться в ее безупречном характере. Обвинение в шулерстве или отказе от уплаты карточного долга бросает несмываемое пятно на каждого из членов нашей компании. Люди, составляющие любое благовоспитанное цивилизованное общество, обязаны относиться друг к другу лицеприятно, как честный человек к честному человеку, пока не будет доказано обратное. Дайте мне колоду, я буду сдавать каждому по карте, а одну класть в карман. Кстати, я не рассказывал вам одну старую историю о Дермоте и Гранье?
   — Бери карты, если тебе так уж не терпится, — оборвал его Коротышка, — и можешь дальше рассуждать о лицеприятности, все равно у этой особы ни приятного, ни неприятного лица нет. Ей-Богу, несчастная девица: как ни посмотришь, то одного у нее нет, то другого.
   — Надо бы ей как-нибудь помочь, — отозвался Кейси.
   — Нет, — сказала Добрая Фея, — я никогда не слышала такой истории. Впрочем, если это какие-нибудь сальности, правила хорошего тона не позволяют мне слушать ее.
   Пука неловко стасовал колоду своими когтистыми лапами.
   — Давай, приятель, сдавай, — сказал Кривая Пуля.
   — Никаких сальностей в этой истории нет, — ответил Пука, — просто это одна старинная ирландская сага. Когда-то и мне довелось сыграть в ней свою небольшую роль. И вот из-за карт-то мне все снова и припомнилось... Так на сколько человек сдавать?
   — На шестерых.
   — Шестью пять — тридцать, четное число. Если дело заходило о женщинах, этот Дермот был, что называется, сущая оторва. Если тебе случалось жить в одном городе с Дермотом, то честь своей супруги приходилось беречь день и ночь.
   — Хватит попусту разглагольствовать, этак мы только зря время теряем, — прервал его Кривая Пуля.
   — Не хочешь ли ты сказать, — спросила Добрая Фея, — что он умыкнул твою кенгуру? Давай поживей, где там мои карты? А теперь можешь продолжать.
   — Ну вот, — сказал Пука, — сдал ровно на шестерых. Нет, до моей жены не дошло, потому что приключилось все это задолго до счастливого дня моего бракосочетания. Но он сбежал с Гранье, подругой Финна Мак Кула. Да, это был парень не промах.
   — Что-то здесь освещение слабовато, — сказала Добрая Фея, — не могу разобрать, что ты мне сдал. Хоть глаз выколи.
   — Об одном прошу, не зажигай там спички, — обратился к ней Пука, — терпеть не могу огня. А теперь, джентльмены, бросаем карты на пол. Сколько вам еще, мистер Кейси?
   — Три.
   — Пожалуйста, еще три карты. Само собой, далеко уйти они не успели, как Финн ринулся за ними в погоню. Нелегко было влюбленным брести в разгар зимы по глубокому снегу.
   — Охапку зеленых листьев в изголовье, — сказал Суини, — щавель и желуди, орехи и густой кресс на обед... Три карты нам желательно.
   — И вам три, пожалуйста, — сказал Пука.
   — Сунь руку в карман, — повелительно обратилась к нему Добрая Фея, — вытащи две карты слева и сдай мне две новые.
   — Всегда к вашим услугам, — ответил Пука. — Так вот, как-то темной ночкой Дермот и эта женщина забрели в мою пещеру, ища, изволите видеть, где бы переночевать. А я в ту пору работал — вы понимаете, что я хочу сказать, — на западе страны. Пещера же моя находилась недалеко от моря.
   — О чем это вы там толкуете? — крикнул Коротышка. — Ставлю три пенса!
   — Ну, слово за слово, — продолжал Пука, — и договорились мы наконец с Дермотом сыграть партийку в шахматы на эту женщину. Гранье же, надо вам сказать, была лакомый кусочек. Поднимаю до пяти.
   — Я почти ничего не слышу, — пожаловалась Добрая Фея. — Так на что мы играем — на женщину? Мне-то она на что сдалась?
   — Пять пенсов, тебе говорят, дубина! — заорал Коротышка.
   — Удваиваю, — откликнулась Добрая Фея. — Десять.
   В этот момент часть игравших заявила, что пасует.
   — Итак, уселись мы оба за доску, — продолжал свою повесть Пука. — Гостю моему посчастливилось играть белыми, и двинул он сразу свою пешку на Г4, явно предпочитая староиндейскую защиту, — излюбленный вариант Алехина и других великих русских мастеров. Ставлю шиллинг.
   — И шесть пенсов сверху, — быстро проговорил Коротышка.
   — Принимаю, — ответила Добрая Фея.
   — Я, не мудрствуя лукаво, ответил королевской пешкой на еЗ. Хороший выжидательный ход, пока противник не обнаружит свои намерения. Этот ход высоко ценился многими авторитетами. Я тоже принимаю ставку мистера Эндрюса.
   — Так, так, значит, оба принимаете, — со скрытым злорадством произнес Коротышка. — А теперь поглядим: у меня, изволите видеть, три короля, три, так сказать, суверенных монарха.
   — Боюсь, маловато будет, — торжествующе объявила Добрая Фея. — Тут, в кармане, кое у кого замечательная червовая флешь. Можешь вытащить и убедиться своими глазами. Червовая флешь!
   — А пошла ты со своими чудесами вонючими! — завопил Коротышка. — Мы тут на деньги играем, дело серьезное, так что без всяких фокусов-покусов! А не то вытащу тебя за твою поганую шкирку и твою водосливную систему попорчу!
   — И какой же, ты думаешь, был его следующий ход? — спросил Пука. — Ты не поверишь — пешка на g4! Между прочим, у меня фулл хаус.
   — Ну-ка, дай-ка взглянуть.
   — Три десятки и две двойки, — невозмутимо ответил Пука. — Теперь, чтобы его прищучить, мне оставалось только передвинуть своего ферзя на h5. Деньги на бочку, господа, да повеселее. Помните: главное — хорошая мина при плохой игре.
   — Хорошенькое дело — шиллинг и шесть пенсов, — проворчал Коротышка, роясь в кармашке для часов.
   — Такой ход, естественно, означал мат, — сказал Пука, — мат в два хода, такого в истории еще не бывало. Да не мечись ты так, ишь разбушевалась — карман порвешь.
   — Минуточку, — придушенно прошептала Добрая Фея, — не могу ли я уединиться с вами на пару минут. По личному делу.
   — Поторопитесь со своими секретами, господа шулера, пока мы следующий круг не начали, — сказал Кривая Пуля, ожесточенно потирая ладони, — дайте и другим свой кусок урвать.
   — Держите ваши деньги, — сказал Коротышка.
   — Тысячу извинений, джентльмены, исключительно на минутку, — учтиво произнес Пука, — Фее и мне нужно обсудить одно приватное дельце в передней, хотя место это продувное, сквозняки так и гуляют, не очень-то там побеседуешь. Мы скоро вернемся.
   Он поднялся и с поклоном удалился.
   — В чем же дело? — вежливо осведомился он, когда они с Феей покинули комнату.
   — Надеюсь, это не слишком щекотливый вопрос, — начала Добрая Фея, — но что ты сделал потом с женщиной, которую выиграл?
   — И это все, что тебе угодно знать?
   — Ну, не совсем. Дело в том, что...
   — У тебя нет денег!
   — Именно.
   — Как же ты объяснишь такое свое поведение?
   — Понимаешь, я всегда выигрывала в карты. Я...
   — Так как насчет объяснения?
   — Не надо так кричать, приятель, — встревожилась Добрая Фея, — они могут услышать. Я не вынесу такого позора перед подобной публикой.
   — Сожалею, — холодно произнес Пука, — однако боюсь, что мой долг — предать факт огласке. Если бы дело касалось только меня, разумеется, все было бы иначе. Но при сложившихся обстоятельствах у меня нет выбора. Тебе разрешили играть исключительно по моей рекомендации, а ты так грубо уязвила меня в моих благородных чувствах. Я не могу остаться равнодушным и потакать тебе и далее. Таким образом...
   — Бога ради, не делай этого, плевать на обстоятельства, я этого не переживу, это убьет мою бедную мать...
   — Такая забота о членах своей семьи делает тебе честь, но, боюсь, уже слишком поздно.
   — Я верну все до пенни.
   — Когда?
   — Дай мне возможность отыграться...
   — Ерунда! Все это сплошные увертки, сплошные...
   — Ради всего святого, дружище!..
   — Могу предложить тебе один вариант и, прошу, решай поскорее, принять его или отвергнуть. Итак, я забываю про долг и в придачу даю тебе еще шесть пенсов — итого получается два шиллинга — при условии, если ты откажешься абсолютно от всяких притязаний на младенца, появление которого ожидается с минуты на минуту.
   — Что?!
   — Выбор за тобой.
   — Скотина, чертова скотина!
   Пука резко пожал своими костлявыми плечами, основательно встряхнув карман вместе с его содержимым.
   — Так что ты выбираешь? — поинтересовался он.
   — Гори ты синим пламенем! — с чувством произнесла Добрая Фея.
   — Отлично. Мне все равно. Что ж, пойдем обратно.
   — Погоди минутку, ты, ты... Подожди.
   — Ну?
   — Ладно, твоя взяла. Но, клянусь Богом, я еще с тобой посчитаюсь, даже если мне на это понадобится тысяча лет, даже если наизнанку придется вывернуться, помни об этом!
   — Отрадно слышать, — сказал Пука, вновь расцветая одной из самых учтивых своих улыбок, — вне всякого сомнения, ты поступила правильно, к тому же поздравляю — у тебя на редкость упорный характер. Вот шесть пенсов. Пора возвращаться к нашей милой компании.
   — Ужо тебе! Ты еще обо мне вспомнишь!
   — Что же касается того пустякового вопроса о том, как я поступил с леди, которую выиграл благодаря своему искусству шахматной игры, то это долгая и весьма запутанная история... Так что, мы идем?
   — Идем, будь ты проклят!
   Пука вернулся в комнату с любезной улыбкой на губах.
   — Вот ваши карты, — сказал Кривая Пуля, — и поторапливайтесь, времени в обрез.
   — Прошу извинения, что пришлось задержаться, — ответил Пука.
   Игра возобновилась.
   Прошло сравнительно немного времени, как вдруг ключ со скрежетом повернулся в добротном американском замке, дверь спальни распахнулась, и широкий луч газового света упал на игроков, повернувших недоумевающие лица к его незримому источнику. Полоса бледного света была окаймлена мягким, явно сверхъестественным сиянием, аметистовой протоплазмой, усеянной мерцающим узором красных и зеленых звездочек, которая, клубясь, разлилась по комнате, подобно огромному распущенному павлиньему хвосту, шелковисто переливающемуся всеми цветами радуги северному сиянию или тонкой дымке, повисшей над кипящим молоком. На этом месте повествование временно прерывается.
 
   Заметка о композиционных и сюжетообразующих сложностях. Задача подробно описать появление на свет незаконнорожденного чада мистера Треллиса показалась мне полной стольких препятствий и сложностей технического, композиционного, то есть чисто литературного, свойства, что я твердо решил, что она мне совершенно не по силам. Это, в свою очередь, обусловило мое решение изъять отрывок длиной в одиннадцать страниц, рассказывающий о появлении сына и его невеселом разговоре со своей изможденной матерью на тему о неустановленном отцовстве, отрывок, по общему мнению, безусловно самый заурядный.
   Тем не менее отрывок этот послужил поводом для многочисленных споров с моими друзьями и знакомыми на предмет эстетико-психоевгенического характера, а также всеобщего хаоса, который угрожал воцариться, если бы вдруг все авторы проявили склонность совращать своих героинь, что в результате привело бы к появлению квазииллюзорного потомства. Меня спрашивали, почему Треллис не потребовал от томимой ожиданием матери покончить с собой каким-нибудь ужасным способом и зачем понадобился переполох, который поднялся после того, как она выпила бутылку дезинфицирующей жидкости из тех, что обычно стоят в ванных комнатах? На это я отвечал, что писатель уделял все меньше и меньше внимания своему литературному труду, денно и нощно практикуя сонное времяпрепровождение. Рад сообщить, что подобное объяснение мгновенно удовлетворило, как крайне остроумное, по крайней мере одного из взыскующих истины.
   Нелишне будет упомянуть здесь и о том, что я долго раздумывал, давать ли внешние указания на получеловеческую природу сына, снабдив его лишь половиной туловища. Здесь, однако, я столкнулся с новыми трудностями. Если бы речь шла только о верхней половине, то моему герою понадобился бы портшез или носилки, а в придачу к ним по крайней мере парочка расторопных молодых людей, которые бы с ними управлялись. Вынужденное появление двух новых персонажей могло бы повлечь за собой осложнения, масштабы которых оказались бы непредсказуемы. С другой стороны, наделить его одной только нижней частью, то есть — videlicet — ногами и брюшной полостью, значило бы несправедливо сузить круг его жизнедеятельности, ограничив ее исключительно ходьбой, бегом, ползаньем на коленях и забиванием голов на футбольных состязаниях. По этой причине я в конце концов решил отказаться от каких бы то ни было внешне зафиксированных признаков, таким образом избежав обвинений в том, что книга моя получилась несколько переусложненной. Следует отметить, что пропуск нескольких страниц на данном этапе фактически не нарушил связности повествования.
 
   Продолжение прерванного отрывка. На мгновение заслонив щедро льющийся через дверной проем поток света своими пушистыми очертаниями, коренастый молодой человек вошел в комнату и остановился, с вежливым интересом разглядывая сгрудившихся у очага картежников. Его темный, хорошо скроенный костюм резко контрастировал с болезненной белесоватостью его лица; лоб его был усыпан прыщами размером с шестипенсовик, и тревожащим был взгляд его полузакрытых томными тяжелыми веками глаз; медлительность, усталость и бесконечная дрема словно окутывали его с ног до головы, пока он стоял на пороге, не произнося ни слова.
   Отодвинув свой стул, Пука приподнялся с легким поклоном.
   — Тысячу приветствий, — произнес он своим благозвучным голосом. — Нам выпала большая честь оказаться в этом доме ко времени вашего появления. Также почтем за честь почтить вас разложенными здесь, на полу, подношениями — самыми редкими и отборными дарами земли. Прошу принять их от имени моих друзей и от меня лично. Мы все, как один, спешим приветствовать вас, выразить надежду на то, что путешествие оказалось приятным и что ваша дражайшая матушка жива и пребывает в добром здравии.
   — Я глубоко тронут, господа, — с благодарностью промолвил незнакомец своим низким, густым голосом. — Ваш поистине дружеский жест — один из тех счастливых подарков судьбы, которые хотя бы на время изгоняют ютящееся в сердце всякого едва явившегося в этот мир ощущение, что жизнь пуста и бесприютна, пошла и безвкусна и не стоит тревог, связанных с тем, чтобы вступить в нее. От всего сердца благодарю вас. Ваши дары, они...
   Он пошарил в воздухе толстыми красными пальцами, словно надеясь выудить нужное слово.
   — О, не стоит, — сказала Добрая Фея. — Все это в изобилии можно найти повсюду, и нам не стоило никакого труда принести это сюда. От всей души приветствуем вас.
   — Тебе-то уж точно никакого труда не стоило, — огрызнулся Коротышка.
   — Ругаться при чужих людях, — ответила Добрая Фея, — это верх вульгарности. Представляю, какой тяжкий крест пришлось нести воспитавшим тебя родителям.
   — Заткни пасть, — прикрикнул на нее Коротышка.
   — И все равно, как бы там ни было, жизнь прекрасна, — сказал Орлик. — У всех такие разные лица, и говорит каждый по-своему. Вот, например, у вас, сэр, — обратился он к Пуке, — какой чудной голосок доносится из складок вашей одежды. А у меня только один рот — вот он.
   — Не беспокойтесь и не ломайте себе над этим голову, — ответил Пука. — Просто у меня в кармане — маленький ангел.
   — Рада с вами познакомиться, сэр, — приветливо обратилась Добрая Фея к Орлику.
   — Маленький ангел? — удивленно спросил Орлик. — А какого он роста?
   — О, совершенно никакого, — ответил Пука.
   — Я как Евклидова точка, — пояснила Добрая Фея, — неизмеримая частица пространства. Ставлю пять фунтов, что вы не сможете меня и пальцем тронуть.