– Босиком – это лишнее, оденься. Но если будешь ещё вякать попусту, вот как сейчас, то рано или поздно не то что босиком – с оторванными ногами побежишь! Энди мне про тебя рассказывал (Точно! Про «Малька» доложил Энди. Как я упустил из виду?), привык там, понимаешь, на малолетке основным расхаживать! А здесь подождать придётся. Все. Кыш. – Дядя Джеймс кивком показал Патрику следовать за собой и ушёл наверх.
Гек смыл кровь с лица, быстро оделся, проверил в карманах деньги, ключи от комнатёнки, ключи от точки дежурства и вышел на улицу. До конца смены и до послезавтра оставалась ещё бездна времени, и Геку было о чем подумать.
Дядя Джеймс осваивал новые территории не торопясь, основательно и осторожно. Трехэтажный особняк на Низком, дом 19, находился совсем в другом районе, в сфере влияния сицилийцев, быстро набирающих силы мерзавцев. Идея разместить там бордель по своей силе была близка к гениальной: у Дяди Джеймса появлялся в перспективном старом городе высокодоходный форпост. Кроме того, криминализированный по самой своей природе бизнес привлекал внимание полиции, с её мелочным вымогательством и дурацкими придирками, но он же позволял заводить с полицейскими тесные и тёплые, как кошелёк пенсионерки, отношения. А грехи и грешки клиентов и обитательниц покрывали куда более серьёзные дела, вершащиеся в недрах весёлого дома. Именно отсюда осуществлялась мелкооптовая поставка героина уличным толкачам, именно здесь проворачивались операции с контрабандным золотом и крадеными автомобилями. Дядя Джеймс, кроме небольшого армейского арсенала, в штабе на Старогаванской никакого криминала не держал, там был его офис, его гнездо. Здесь же, на отлёте, вдалеке от его безусловных и всем известных владений, проще стало проворачивать горячие дела. Полиция – другой район, другие люди. Им было легче не подозревать ни в чем особо отвратительном нечистоплотных, но в общем-то безвредных торговцев женскими гениталиями.
Местные плохо организованные преступные группировки попытались было прижать Мамочку Марго, но Дядя Джеймс прислал с десяток буйных ребят, а для пущей остроты ощущений придал им Патрика. Тот самолично казнил двух строптивых и самых жадных до денег бандитов. Их прищучили в биллиардной, где они держали нечто вроде притона и точки по розничной продаже героина. Патрик насадил каждого из них на биллиардный кий, как на вертел, так, чтобы острый конец торчал изо рта запрокинутой головы, и сделал это на глазах у своей команды, для назидания и опыта.
Больше смертей и не понадобилось: фотографии в газетах, страшные слухи среди районного дна, подкреплённые щедрым мордобоем деморализованных аборигенов в злачных местах, – все это сделало своё дело, поползновения прекратились. Дядя Джеймс не обольщался лёгким успехом и решил подождать с полгодика, прежде чем продолжить экспансию. Детективы легко получили своего преступника, мелкого букмекера с запущенным раком желудка: тому надо было хоть как-то обеспечить будущую вдову с тремя детьми, а Герман по поручению Дяди Джеймса загрузил семью того сотней тысяч сразу и ещё двумя после суда. В пересчёте на доллары (а Дядя Джеймс, постоянно имея дело с «импортной» наличкой, привык все считать в долларах) получилось почти шестьдесят тысяч, но по крайней мере сорок процентов от этой суммы удалось компенсировать трофеями, оставшимися после братишек Мосластых, казнённых владельцев биллиардной. Суд присяжных после ознакомления с биографией убитых, якобы гнусно шантажировавших семью будущего «убийцы», признал бедолагу виновным, но при этом смертную казнь применять наотрез отказался: 10 лет, из них три года крытки – таков был приговор. «Сухарь» отсидел из них четыре с половиной недели, не считая двух месяцев до суда, и умер, все-таки прилично обеспечив свою семью на несколько лет.
Кто-то из недовольных, не решаясь отныне выступать в открытую, решил сделать мелкую пакость и настучал в городскую префектуру с надуманным доносом. (Расчёт был на авось.) Оттуда спустили оперативный циркуляр с приказом немедленно проверить. Приказ поступил утром, в участке контролировался ревизором, так что старший инспектор не смог предупредить своего финансового побратима Дядю Джеймса о готовящейся облаве. Штраф за запертые двери накладывал с тайным удовольствием, как бы оправдываясь частично перед своей совестью.
В тот день, кстати, Дядя Джеймс и его люди сортировали «розницу» – деньги, собранные с мелких распространителей наркоты. Там были талеры, доллары, иногда аргентинские песо, реже английские фунты, и все это – мелкими купюрами. Лягавые надорвались бы приделывать серьёзную статью по такому поводу, но деньги, до объяснения источников происхождения их владельцем (и владельца ещё назначать!), конфискуют, в смысле арестуют, что почти одно и то же. А двести тысяч в пересчёте на доллары на дороге не валяются! Так что когда прозвучал сигнал тревоги, на втором этаже, в «спортзале», поднялась суета: разложенные на десятки кучек деньги без счета опять запихивали в чемодан, а они, растребушенные из пачек, туда не лезли, а за ребятами глаз да глаз, чтобы по карманам не разбежалось…
– Смотри на дорогу, морда! – гаркнул Дядя Джеймс своему водиле, по прозвищу Мазила. – Не дрова везёшь!
На улице мела позёмка, давно уже стемнело – восьмой час. Дядя Джеймс возвращался в контору, где его ждала бумажная работа минимум на два часа, телефонные звонки и встреча с Франком, корсиканцем-наркоторговцем, его закадычным дружком-партнёром. Дядя Джеймс выбился в тот день из рабочего графика, а все из-за нелепой облавы, и устал больше обычного. Он знавал ребят, которые, сколотив приличную команду и получив статус Дяди, начинали брезговать черновой работой, прицепляли бабочку, заводили смокинг, разъезжали с телками по ночным клубам… Где они теперь? Вопрос риторический – либо парашу нюхают, либо прорастают из-под могильных плит в виде незабудок.
Дядя Джеймс хорошо знал все детали в своём огромном механизме, некоторыми именуемом «бандой», и тщательно следил, чтобы все колёсики и винтики действовали как положено. Он инспектировал «охранников», работающих на рынке, выслушивал отчёты по сбору дани с подшефных магазинов, проверял химический анализ качества «товара» на узловой точке, разбирал свары между «лбами»… С усердием, прямо скажем, трудились немногие, а мозги так вообще были в большом дефиците: Герман да Червончик, ну, Патрик ещё в своей области. Боцман ещё – борозды не испортит. Но и глубоко не вспашет. Менять бы его пора, если по уму, да где замену-то взять? Вот и приходится самому крутиться с утра до ночи, как проклятому! А тут ещё Мазила, урод, по колдобинам скачет!
Мазила очумел уже за сегодняшний день: ни за что днём схлопотал по хоботу, да и теперь рычит, идиот: под снегом-то не видно – колдобина там или что… Патрик сидит ещё – черт его мысли знает! Решит, что Дудя отмашку дал на «воспитание», – опять в зале мучить будет. Хоть бы убил его кто, черта рыжего! А их целый день по гололёду не жрамши возить – это как? Хоть бы кто слово доброе сказал – ждать устанешь!
– Ты чего там сопишь? Недовольный чем?
– С чего довольным-то быть? За весь день маковой росинки во рту не было.
– Правильно. Ты за сегодня и на хлеб не наработал. А сейчас вот побил бы мотор – за свой счёт бы и восстанавливал. Ну-ка, тормозни поближе к тротуару. Слышь, Мазила, а где ты был вчера с часу до трех?
У Мазилы душа ухнула глубоко вниз, к промежности поближе: он задвинул на паях с Боцманом шестьдесят два грамма левого героина и вчера ездил снимать деньги со сделки. Мазиле отламывалась с этого доля. Предполагалось, что Дудя об этом не знает. Но он назвал его не Питом, а Мазилой: это серьёзно, дальше некуда…
– Да там Боцману кое-что помог сделать, с деньгами связано.
– А что именно?
– Хрен его знает. Это Боцман в курсе и вы, а моё дело маленькое: деньги взять да передать.
– Врать ты здоров. Что сказал почти правду сейчас – молодец, через то и жив остался. А что юлил да хитрил, да отначивал – плохо. Патрик, всю неделю потренируешь его особо, чтобы уши вспотели! Ещё повторишь такой финт, вместо назначения и маковой росинки запихну тебе в пасть что-нибудь иное. Посмертно. – Дядя Джеймс засмеялся, но коротко и без задора, видно было, что притомился.
Мазила не чуял рук и ног, вытаращил глаза на дорогу и жал на газ – торопился. Он знал, что ему крепко повезло: раз Дядя Джеймс «вскрыл» его, значит – не будет убивать, а это самое ценное. Хорошо, что деньги были уже у Боцмана, паскуды! Патрика он перетерпит, а Боцману-иуде запомнит. Есть расхотелось…
Франк ещё не подъехал. Дядя Джеймс управился со звонками, против ожидания раскидал за пять минут бумаги, немногочисленные сегодня, и предложил Патрику попить с ним чаю. Патрик понял, что сейчас пойдёт разговор, и кивнул.
– Не знаю, что с этим парнишкой делать…
– С сегодняшним? А что тебе с ним делать? Почему ты о нем речь ведёшь?
– Новые люди нам нужны. Толковых ребят всегда нехватка, а этот – толковый.
– Сидел зато. Он же замазан, на учёте состоит. И сопляк к тому же.
– Я тоже сидел и тоже на учёте. Одним словом – берём его к нам. Я решил.
Патрик подумал, что разговор закончен, кивнул и повернулся было к телевизору.
– …А отвечать за него будешь ты!
– Как это – я?
– Молча. Он переходит в твоё непосредственное ведение и подчинение.
– Джеймс, ты обалдел, что ли? На хрен он мне сдался!
– Возьмёшь. Мне он и сам не очень-то приятен – больно прыткий, гадёныш. Но смётка у него есть и характер есть. Что кадрами-то разбрасываться, не я – другой подберёт.
– Ну так сам и воспитывай, у тебя небось лучше выйдет.
– Нет. Я, видишь ли, гнул его сегодня не по уму. Не сразу породу рассёк. Он на меня сердце теперь держит, и надолго. Вот я дал сегодня Мазиле в рыло – он утёрся, и все. Потому что за дело и потому что Мазила прямой парень, без чуланов внутри. А этот…
– Что – этот? Такой же, как все, только сопливый.
– Патрик, я не могу сказать, что ты во всем дурак… Но…
– Ясное дело, Джеймс, ты самый умный. Но в таком случае зачем тебе змею на груди обогревать – прогнал, и вся недолга.
– И вся недолга… Вырастет – поумнеет, поймёт… А не поймёт – тогда… Тогда и поглядим. Да я не столько за него хлопочу, сколько о тебе думаю. Ребята опять стали жаловаться на тебя – мучаешь ты их, ломаешь на тренировках.
– Что я кому сломал? И кто жалуется? Оливер?
– Не только. Ты что, в натуре, садист?
– При чем тут садист, если они слов не понимают и вообще тупые. И при чем тут Малёк, парнишка этот?
– При том, что он будет твой человек. Других ребят, моих, тебе не жалко, а здесь ответственность на тебе будет. И если ничего особо плохого от него не изойдёт в течение полугода – он должен быть жив и здоров, и он будет у тебя учиться. Ты понял?
– Не очень.
– Повторяю специально для дебилов: я отдаю его тебе в ученики, в подручные, если угодно, на полгода. Посмотрим, на что он способен, а главное, на что ты способен как педагог. Это тебе не ребят избивать почём зря.
– Да ты же сам мне велел Мазилу пропесочить – час назад!
– Это другое дело, это ему на пользу будет, а здесь воспитание подрастающего поколения. Глядишь, и ты с пьянками завяжешь, несолидно воспитателю под заборами валяться.
– Джеймс, не свисти. Когда это я под заборами валялся?… Ну скажи толком: зачем мне этот мальчишка?
– Пригодится, я сказал. Баста. Стоп… Точно, Франк приехал. Патрик, ты мне сегодня не нужен больше, двигай домой. Завтра тоже, так что занимайся своими проблемами. В случае чего – Герман на делах, а я отдыхаю.
Франк был хорошим и надёжным партнёром Дяде Джеймсу и незаменимым товарищем, когда дело касалось жеребячьих утех с лучшими телками Бабилона. Сегодня вечером Франк обещал познакомить Дядю Джеймса с белокурой пухлогубой манекенщицей, длинноногой, почти с него ростом (ну, не почти, но метр восемьдесят пять в ней было), в пленительном для Джеймса стиле вамп.
Патрик редко водил машину – считал, что она отвлекает от наблюдения за оперативной ситуацией. Вот и сейчас он не стал пользоваться услугами охраны Дяди Джеймса, а просто взял такси. Утром он планировал, что на ночь заедет к мамочке Марго, но теперь передумал и поехал домой, на Восьмую Президентскую, дом десять, хотелось поразмыслить, а ещё лучше – напиться в дым от расстройства. Так он и сделал. И всю неделю, дома, завивал он горе верёвочкой, изредка делая вылазки за виски и едой в ближайший магазинчик.
Дядя Джеймс знал за Патриком эту слабость: трижды или четырежды в год тот пускался в недельный загул, игнорируя дела любой важности. Дядя Джеймс относил это на распущенность и странности характера Патрика, не предполагая, что это всего лишь одна из разновидностей алкоголизма. Сам Дядя Джеймс любил глотнуть иной раз пивка, предпочитая всем сортам «Будвайзер», не чурался и чего покрепче, но ему и в голову не могло прийти выпить в ущерб делу или просто перебрать норму. А уж что такое утреннее похмелье и головная боль – знать он этого не знал, ни в молодости, ни сейчас. Но в свои сорок три года он многое повидал, многое научился принимать таким, какое оно есть. Есть люди жадные, есть и глупые. Есть трусливые, пьющие, неграмотные, глухие, вороватые и недалёкие – разные. Приходится жить среди них и приспосабливаться. Если среди помощников и работников выискивать сплошь Архимедов и святых, можно всю жизнь прожить вожаком-одиночкой. Да вот, некем будет руководить. Вместе с прожитыми годами накапливая мудрость, Дядя Джеймс открыл для себя, что в работе с людьми можно с успехом опираться не только на человеческие достоинства, но и на пороки с недостатками. И ещё лучше получается, поскольку человеческого материала, годного к эксплуатации, становится резко больше. Сколько лет первому такому открытию? Кто знает, но явно: будь оно предметным, овеществлённым, изучали бы его уж если не палеонтологи, то археологи, точно.
Дело прошлое – Дядя Джеймс подобрал Патрика в прямом смысле слова в канаве, куда тот свалился пьяный и вдобавок больной. «Сорок с лишним градусов у него в желудке и почти столько же подмышкой», – вспоминал иногда он. Случилось так, что ему срочно понадобился квалифицированный исполнитель, чтобы убить одного борова из северо-западного района, и сделать это нужно было совершенно посторонними руками, поскольку предполагаемая жертва был из отколовшихся своих. И покойный Шиш-Быш, опытный в подобных вопросах мужчина, посоветовал ему обратиться к некоему ирландцу, промышляющему такими делами. Тот ирландец, по смутным слухам, родился и вырос в Северной Ирландии, но не поладил с властями, поскольку входил в какую-то политическую то ли банду, то ли армию. Скрывался он и в Гонконге, и в Штатах, но лет восемь тому назад осел здесь, благо отсюда не выдают Её Величеству беглых преступников. Где он набрался опыта и умения, никто не знал, но действовал он хорошо, все заказчики это признавали. Другое дело, что он ничего не понимал в бизнесе и заказчики обманывали его как хотели, платя гроши за редкий и очень дорогой товар – его умение убивать из трудных положений. Дядя Джеймс поехал нанимать ирландца и, увидев бесчувственное тело, узнал его по описанию. Убедившись в том, что рыжий не убит, а только пьян в стельку, Дядя Джеймс взвалил его на плечо (заказывать, естественно, он ехал один, во взятом напрокат моторе), забросил на заднее сиденье и привёз домой. Поначалу-то он поехал в контору, тогда ещё на Смоляной улице, но почувствовал жар, исходящий от ирландца, и не раздумывая повернул домой. Врач из кареты скорой помощи подтвердил воспаление лёгких, вкатил спящему укол, пообещал приехать завтра, когда «ваш родственник очухается».
Вместе с беспамятством закончился и запой, а Дудю озарила идея. Убийство того борова он отложил на потом, перед Патриком – рыжего звали Патрик – прикинулся, будто знать не знает, кто он такой и чем занимается, просто жалко стало погибающего в луже человека. Так они познакомились. Дядя Джеймс, как более старший, преуспевающий и крутой по характеру, тотчас захватил лидерство в этом знакомстве. А Патрик был удивлён душевным поступком Джеймса и признателен ему за это. Патрик почти никого не знал в Бабилоне и страдал от бесконечного одиночества, хотя по характеру вовсе не был компанейским парнем. Дядя Джеймс оказался первым за очень долгие годы, кто отнёсся к Патрику по-человечески и бескорыстно, и он стал единственным, кому Патрик внутренне присягнул на верность. Род занятий обоих очень быстро стал им взаимно известен, и Патрик принял предложения Джеймса, который уже тогда, в шестьдесят пятом, примеривался к титулу гангстерского Дядьки. Патрик плюнул на все сторонние заказы, выполнял только указания Джеймса, деньги получал регулярно и помногу, в сравнении с прежними заработками. А Джеймс, видя, что тот не наглеет, никогда не экономил на трезвом Патрике, хотя и штрафовал его за пьянки. Да что толку штрафовать – сегодня отнял, а завтра опять заплатил. Поначалу Патрик стал при Джеймсе вроде как телохранителем, потом перерос в адъютанта. Дядя Джеймс захотел было назначить Патрика повыше – поставить во главе одной из команд, но Патрик не мог и не умел шевелить мозгами почти ни в чем, кроме костоломно-мокрушечного искусства. Но зато в нем он был подлинным гением. Дядя Джеймс не раз наблюдал его искусство и не переставал про себя восхищаться. Он и сам умел стрелять и действовать ножом, а в рукопашной драке успешно бы выстоял против любого из своих мордоворотов. Но справиться, или хотя бы отбиться от своего рыжего подручного без огнестрельного ствола – об этом не могло быть и речи: уровень был слишком разным. Да и ствол в руке – ещё не гарантия, чтобы его завалить.
Но бандитский бизнес – отнюдь не сплошные пиф-паф, а на роль прямого руководителя Патрик никак не тянул. И тогда Дядю Джеймса, ставшего уже Дядькой, осенила ещё одна идея. Он поручил Патрику руководить силовой и боевой подготовкой своих ребят. И дело пошло. По-прежнему Патрик часто находился при своём патроне, сопровождал его в переговорах, стычках и внутренних разборках, по-прежнему выполнял задачи по устранению помехообразующих людей, но теперь у него появился свой особый, ни на что не похожий статус. Не имея в прямом подчинении людей, он и сам не подчинялся никому, кроме Дяди Джеймса, держался на равных с Германом, Боцманом, Червонцем (а до Червонца с погибшим предшественником его – Пугой). Так же, как и они, он звал Дядю Джеймса на «ты» и был для всех остальных старшим. Для рядовых членов банды, особенно тех, кто работал головой только за обеденным столом, он был живым воплощением кошмара: занятия по физической подготовке были для них пыткой. Патрик умел спрашивать, но не умел понять, что способности калечить и убивать отнюдь не у всех одинаковые: он раз за разом показывал приёмы и способы, выбирая на роль спортивного снаряда одного из отстающих, либо напротив – из тех, кто уже «все понял и всему научился». Поначалу челобитчики завалили Дядю Джеймса просьбами унять этого рыжего идиота. (Один из них попытался сдуру подкараулить, чтобы прикончить, Патрика в парадной, где тот жил, – Патрик выломал и вырвал ему руку в плече; бедняга умер от потери крови, так и не придя в сознание.)
Дядя Джеймс вынужден был поприсутствовать на тренировках две недели подряд, чтобы не торопясь составить своё мнение по данному вопросу.
– Ты, Патрик, знаешь, все же ослабь удила, ну не на чемпионов же их готовишь, в самом деле. Вон, смотри: Батя уже плачет, носом хлюпает. Чекрыж вот-вот позвоночник из жопы выронит. Умерь, говорю, прыть, Патрик, – примерно на четверть.
– На три четверти, – послышался чей-то голос из шеренги.
– Кто это там вякает? А ну, выходи сюда, морда! Как тебя – Нестор, что ли? – Дядя Джеймс за руку вывел на середину площадки здоровенного глыбообразного парня лет семнадцати. – Ты чем недоволен?
Парень в момент оробел, но повторил упрямо:
– Пусть вообще отстанет от нас, что мы ему, бойск… ых-х! – У Дяди Джеймса от долгого наблюдения у самого зачесались руки, и он только ждал предлога, чтобы опробовать на ком-нибудь разучиваемый удар в солнечное сплетение.
Нестор сложился пополам и повалился на маты: удар был очень силён и точен, Нестор не мог ни кричать, ни дышать, только ворочался на полу, оглушённый невыносимой болью.
– Не так уж и сложно, если постараться, – обратился Дядя Джеймс к остальным, потирая свой крупногабаритный кулак. – Правильно я говорю, парни?
Парни испуганно молчали: уж если эти упыри вдвоём возьмутся – ложись и помирай как можно скорее!
Патрик подошёл к Нестору, присел на корточки и кончиками пальцев стал осторожно массировать ему точки в районе шеи и переносицы. Нестор замотал головой, но задышал, сначала судорожно, потом ровнее. Дядя Джеймс дождался, пока Нестор придёт в себя, велел ему вернуться в строй и с глубоким вздохом обратился к покорной и мрачной аудитории:
– Кто скажет, за что я его ударил? Патрик, теперь я проведу маленькое занятие, отдохни. Ну, так кто скажет?
Дураков не было – отвечать на такой вопрос.
– Ладно, я сам отвечу, а вы все меня проверите. И если я соврал – можете поправить, бить не буду. Те из вас, кто более или менее усвоили Патриковы уроки, спокойно могут себя чувствовать и на разборке, и на отдыхе в шалмане. Кого из вас избили в последний раз, а?
– Меня, только что, – прогудел насупленный Нестор.
Все дружно захохотали. Рассмеялся и Дядя Джеймс:
– Ну, извини, дружище, ты сам проявил недисциплинированность. Но ведь я – не просто я, какой-то там Дядя Джеймс, нет, я лучший ученик Патрика-сэнсея. Вот потому и победил.
Патрик в ответ на шутку ухмыльнулся, покрутив головой, но смолчал.
– Парни, теперь серьёзно. С переходом на регулярные тренировки падеж среди… э-э… ребят резко сократился. А в общественных местах наши с вами коллеги откровенно трусят, если дело доходит до стычек с вами. Не замечали? Как стрелять метче заумели? А? А каких-нибудь пять-восемь месяцев назад все это мудачье вас в грош не ставило. Да, стоит какой-нибудь Чекрыж и жалуется, что у него пальчик бо-бо. Послушаешь – прямо сирота! А на прошлой неделе почти в одиночку разнёс пивную на Мортирной. Наслышаны! Раньше у него так не получилось бы, нет. Швейцар, между прочим, до сих пор в больнице, и мой сосед, небезызвестный Кошеловка, гугнит мне в трубку про какую-то компенсацию. Ну, я ему, конечно, объяснил, что у нас каждый дурак имеет право на отдых, даже Чекрыж. Пить меньше стали. Ну, как на духу – хуже вы стали от занятий? Или считаете как Нестор, что у вас природного здоровья в достатке? Да нынче каждый из вас справится при случае с двумя из кошеловковской или пузатовской команд, а Нестор под вдохновение – и с тремя! Вон ведь какой гиппопо вымахал!
Все опять рассмеялись, хотя и не поняли, что обозначает это «гиппопо», но звучало очень забавно. Напряжение сошло.
Бедный Нестор, немало лет пройдёт, прежде чем он перестанет слышать в глаза свою смешную кличку, которая с того дня намертво к нему пристала. Дядя Джеймс, конечно, хитрил и льстил своим людям, рассказывая, как их все боятся, но здоровенный кусок истины в его словах был. Рядовые бандиты, привыкшие к тому, что в быту их размеры и наглость не встречают отпора, очень часто теряются, натыкаясь на равных себе, тушуются и теряют лицо. После занятий же у Патрика они не могли, конечно, считаться мастерами боевых искусств, но в конфликтах умели больше и держались, как правило, лучше конкурентов. Ребята сами это постепенно начали понимать и с хныканьем, матерщиной и тайными угрозами, но смирились с тренировками. Некоторые действительно стали заметно меньше пить. Тренировалась в основном одна молодёжь – Патрику тогда только-только стукнул тридцатник, он был среди них самым старым, если не считать тридцативосьмилетних Джеймса и Германа да сорокавосьмилетнего Боцмана. Те, впрочем, на занятия не ходили.
Через неделю, словно по расписанию, закончился запой у Патрика. В этот раз Дядя Джеймс не сдержался и заехал своему ближайшему подручному в морду: по его словам выходило, что из-за Патрикового загула погиб человек и пропали бабки, ощутимая сумма. Мол, если бы Патрик подстраховал в нужном месте, то все бы и обошлось. Короткая, можно сказать, чисто символическая расправа происходила в кабинете у Дяди Джеймса, без зрителей; Патрик сознавал свою вину и то, что получил за дело, а все же на душе было паскудно. Но Дядя Джеймс вызвал его на ковёр не только для зуботычины: он проинформировал Патрика, что его воспитанник поселён в Доме, на первом этаже, возле чёрного хода, где ему очистили от старого хлама комнатёнку. Патрик должен был знать все эти детали, поскольку, во избежание депортации из страны, обязан был иметь легальный финансовый источник для существования и поэтому числился завхозом при борделе. Дядя Джеймс, напротив, вовсе не обязан был заниматься подобной мелочью, но занимался, ибо стремился во всем осуществлять хозяйский догляд. Нет, он не подменял своих «наместников», предоставлял им определённую свободу рук и возможность проявлять инициативу, но проверить, проконтролировать, навести шорох – это он любил.
Патрик молча выслушал шефа, который не сообщил ему ничего нового (Марго по телефону с утра уже ввела его в курс дела), выпил с ним кофе и отправился на точку, к Марго, где его ждал навязанный ему парнишка.
Гек совершил очередной обход и пил чай в гостиной, вместе с Мамочкой Марго и девицами-близняшками Моной и Лизой, настоящие имена которых были не столь звонкими – одну из них звали Анна, другую Эльза. Марго подчёркнуто сердечно угощала Гека конфетами и печеньем, как же – протеже самого Дяди Джеймса.