– …Хрен его поймёт, Эли, уж не знаю, что и подумать. Как ты и просил, я надавил на Контору и суд, но – тяжело проворачивалось, не ожидал, честно говоря. В глаза – улыбки, полное понимание, тут же руку на телефон и все такое прочее, но… Подспудное противодействие было очень сильно, Эли, и если бы не вмешательство Генерального прокурора… Это Жирный (генерал-полковник Сабборг, министр внутренних дел) под меня копает, иначе – как объяснить? А может, это Ларей якшается с Конторой? И какая разница – где ему сидеть? Ларей не мог направлять все эти дела?
Муртез помолчал несколько секунд, вперился в потолок:
– Вряд ли. Он на нарах в это время куковал. Сам факт того, что он прихвачен вдалеке от дома по идиотскому делу, о многом говорит, но говорит, к сожалению, иероглифами, которые надо очень долго расшифровывать.
– Расшифровал?
– Частично. Мне, к примеру, ясно, что он сам полез за решётку, причём в «Пентагоне» сидеть не захотел. Что у него в банде творится – неизвестно, то есть почти полностью, разве только косвенно, из сопредельных структур новости приходят. Темп резни сбавлен на порядок, его люди, по слухам, завоевали территории и разделились на несколько структур. Во главе каждой – новый царь, по-ихнему – Дядька. И в новой иерархии Ларею места не нашлось. Как развал Римской империи, но при живом Цезаре. Видимо, платой за мир стало низложение господина Ларея с последующей головой на блюде. Такова основная версия наших аналитиков. Иначе не укладывается его поведение в рамки здоровой психики. Косвенное подтверждение утраты Лареем своих позиций служит и прохладное поведение на суде адвокатов из конюшни Малоуна – те могли бы развалить дело по формальным признакам, я следил за процессом…
– А на фига тебе оно надо, это дело и сам Ларей в придачу, Эли?
– Вот фишка! Помнишь, я сам тебе задавал этот вопрос – слово в слово? Что ты мне ответил тогда?
– Ну, что?
– Что сам не знаешь, авось пригодится – держать криминал на коротком поводке…
– Давно это было, у меня иных забот по горло… И я, кстати, задавался тем же вопросом в адрес папаши Кроули, было дело… Так, говоришь, не в самом Ларее суть затяжки в приговоре?
– Я ничего этого не говорил. Моя служба, не я, считает, что Ларей утратил влияние и вынужден скрываться от своих людей там, где они его не достанут, в зонах за пределами Бабилона. А отсюда следует, что тормоз не в Ларее и не из-за него… Может, и Жирный демонстрирует свой вес…
– А ты что считаешь, камрад? Со службой своей не согласен, со мной юлишь – Эли, сукин ты сын, Жирному, что ли, продался?… Достань конины из бара, потом оправдываться будешь…
Муртез с преувеличенными охами и стонами сполз с кресла, добыл из бара початую бутылку арманьяка, два пузатых бокала, то и другое поставил на столик между ними, наплескал по полной и первый отхлебнул.
– Оправдываюсь: никогда не юлил, не кроил, никому не продавался. Второе: свою службу не упрекаю, но вот тут, – похлопал себя по мягкой груди, – что-то мне подсказывает некое второе дно в происходящих событиях. Все.
– Негусто, – вежливо прокомментировал Доффер, убрал с бокала вторую ладонь и тоже отхлебнул. – А-а, зараза, хорошо усвоилась, с огоньком… Вот так люди и спиваются… Тогда копи свои сомнения и ковыряйся в них по воскресным дням. У нас же с тобой есть более серьёзные дела, и сейчас мы ими займёмся… Но, Эли, держи меня в курсе, ладно? Я по поводу Ларея, пока он жив. Ты его на двадцать шестой спец не просто так отправил, как я понимаю, а с целью утилизации?
– Верно. Коли он правоверный урка, как о нем говорят, с местными якшаться не станет, да и не сумеет. Это ему не цепи рвать… И нам спокойнее станет… Хотя…
И Доффер и Муртез пили редко и сравнительно мало, но в эту субботу изрядно назюзюкались: подкатило вдруг такое настроение – если вдуматься, господа хорошие, все на свете дым, тлен, чушь и всяческая суета. Жены… а что жены – разве они поймут, каково оно жить, не снимая хомута… Обойдутся один субботний вечер и без оперы с театром… Брось, Эли, не трусь, и все будет нормально. Хочешь, я с тобой поеду и все ей объясню? Она умнейшая женщина и все нормально поймёт… Да, ты прав, никому нас не понять. Эх…
В тот вечер Муртез был на самом краю полной откровенности, но и будучи пьяным – струсил в последний момент, не смог признаться старому другу, что обманул его в предыдущей беседе о Ларее. Фотографии в фас и в профиль, показанные Дофферу, были вынуты из архивов, и изображали они бесследно сгинувшего лет тридцать назад Джеза Тинера, сходство которого с Лареем Дэнни отказался признать когда-то. Эли хотел тогда открыться для пущего эффекта, но упустил момент… Официально Тинер был расстрелян в радиоактивной зоне, во время эвакуации, но Муртез провёл дотошнейшее архивное расследование, с показаниями, с идентификацией останков во время работы чистильщиков, – и факты не подтвердились… Отпечатки пальцев не совпадали с Лареевыми – тоже факт. Но факт и то, что в дерматоглифическом отделе долгое время действовал «крот», за мзду подменяющий отпечатки пальцев. Восемь лет Эли держал разоблачённого на прежнем месте, использовал в качестве приманного фонарика, но – глухо заросла тропинка, ни Ларей, ни кто другой туда больше не обращались. Старика в конце концов отдали под трибунал и тихонько расстреляли: скольких подонков эта шкура спасла от возмездия…
«Он молодо выглядит…» Эли почти физически слышал выкрик того кривого старика, известного ему только по документам… Козлы тупые и вонючие! Как они могли упустить связного… Без малого тридцать пять лет прошло, а Ларей – все тот же, хоть сегодня те фотографии в дело вклеивай. Муртез, между прочим, сравнивал: Тинер тридцать (нет, даже больше!) лет назад, Ларей девять лет назад, Ларей недавно. Разница есть, но её не больше, чем в серии снимков во время одного оперативного наблюдения. Качество неважнецкое, но все равно…
Дэниел крепко верил в оперативное чутьё своего друга: раз говорит, что ощущает нечто, – значит, есть основания. Темнит что-то Муртез, недоговаривает… Нет-нет, упаси бог – камней за пазухой не прячет, кому ещё верить в этом мире, как не Эли… Или он стесняется чего-то, или боится престиж свой уронить нелепыми версиями… Ничего, время есть – пусть утрясёт в себе, разберётся… Ларей – тот ещё тип… Эли правильно его спровадил в чужой муравейник, проблемы надо решать с максимальной эффективностью и минимальными затратами… Было бы время, занялись бы и Лареем вплотную… Эли, интересно, докопался как следует до Джеза Тинера или ещё нет? Чёртов Ларей (а может, и Тинер) – этот взгляд трудно забыть… И никак не вспомнить… Да ещё голова трещит с похмелюги… Славное выходит воскресенье… Птенчик мой, не ругайся, дай аспирину и запить…
Сорокавосьмилетний Арвид Сабборг, генерал-полковник и глава Департамента внутренних дел, сидел в кругу трех своих замов и также подбивал итоги трудовой недели. Речь зашла и о Службе.
– Дэнни-то, Парашютист, точит зуб на нас, все время Адмиралу нашёптывает… Да руки коротки у сопляка… У нас они хоть и погрубее, да подлиннее, да оно и понятно, мы их круглый год по локоть в дерьме держим, а они чистоплюйствуют…
– Шеф, так что они там с тем делом мудрили, чего им надо было?
Сабборг в честь грядущего дня рождения уже принял на грудь не менее половины литра сорокатрехградусного виски, но кроме налитых кровью глаз и зычных матюгов ничто не выдавало в нем опьянения.
– Вот уж не знаю, мать их… С понтом дела просили спроворить этого… Ларея – в другую зону, а сами палки в колёса вставляли… Может, примерялись – насколько сильны их ставленники в наших рядах… Демонстраторы возможностей, мать их… Пришлось брякнуть на нейтральную территорию, Генпрокурору… Мы и сами сумели бы дожать, тем более формально – их же просьбу удовлетворяли, но ещё не время с ними вплотную связываться, их разоблачать… Тут они себя перехитрили-перемудрили: если Ларей их человек – хана ему. Ван он, не Ван – роли не играет… Боб, дашь отмашку на зону, чтобы от Хозяина никакого особого внимания: никакого, мол, Ларея не знаем, осуждённый – значит, сиди на общих основаниях. И куму двужопому намекни… Ситуация сама созреет, согласно их традициям… А потом и зону слегка почистим: развели, понимаешь ты, самоуправление да демократию. Моя бы воля – я бы каждого десятого в тюрьмах да зонах… амнистировал бы… А остальных расстрелял бы к чёртовой матери! – Сабборг толкнул в бок своего заместителя и басисто захохотал, остальные за ним. – Перестрелял бы, ей-богу!…
– Хорошая мысля!
– Ха! Сам знаю. Адмирал не велит – мировая общественность завоет… И на хрена ему эта общественность и ООН в придачу? Сила есть – друзей не надо… За нашего Старика, дай ему Бог здоровья!
– А если выживет?
– Кто?
– Ларей этот…
– Не выживет. Ну а случись такое – используем: ткнём когда-нибудь Парашютиста в парашу поглубже… Один результат мы поимели: знаем теперь, кто за Лареем стоит. Понять бы, зачем им это надо? Теперь-то вряд ли уже узнаем… Ах, ребятки вы мои, ребятки! Выпьем за мои сорок восемь – через два года полтинник! Прожита жизнь – как не было её. Ничего, пока Адмирал в нас верит – нам сам черт не страшен… Наливай, Боб…
Малоун чувствовал себя препогано: второй раз Ларей доверился его связям и возможностям – и второй раз неудача. Невелика заслуга – повторять заученные до автоматизма фокусы и номера, а когда в экстренных ситуациях очутишься – птфср-р-р! Малоун не давал взяток, на них у Ларея подручные были поставлены: этот… Тони… и толстяк-здоровяк, а он обрабатывал на связях чиновников-приятелей в департаментах Конторы. Не сработало где-то: Плискин божился, что чуть ли не сам Господин Президент вмешался и устным повелением сменил адрес отсидки… Чушь полная, но апелляцию, как говорится, некуда нести. Луиза уговаривает съездить в Мексику, отдохнуть недельку – видит, что изнервничался… Да как поедешь – ты в Мексику, а Ларей с пингвинами на нары, да?… Ларей пишет, что все в порядке будет, вот чудак: он – меня – успокаивает!… Тридцать три года – возраст Иисуса Христа. Все есть – деньги, работа, дом, семья (Малоун не удержался, достал портмоне и вынул оттуда фотографии своих любимых девочек – Луизы и Анны). Эх, ещё бы пацанёнка завести… В Мексику так в Мексику, там тепло, тем более что Анна ещё толком за границей и не бывала. Но прежде следует встретиться в клубе и поприжать за обедом Плискина: выяснить достоверно, откуда дул ветер. И не забыть договориться с айбиэмовцами насчёт сетевого обслуживания… И хорошо бы совесть успокоить, да как с ней договоришься? И не виноват вроде – а грызёт, упрекает… Джеффри спросишь иной раз исподтишка, что там, да как – молчит, но тоже – вздыхает… Тридцать три года – для чего живём, к чему стремимся… Ларей хоть и по-своему, но успел пожить на свете и что-то понять. Да, живёт и стремится, и знает смысл своей жизни… Мне бы так…
Гек не знал. А было ему в ту пору двадцать девять лет.
Глава 8
Любит – не любит?…
К сердцу ли, к черту прижмёт?…
Легко лепесткам…
На итоговом заседании суда никого из людей Гека не было, согласно его же повелению. Только молчаливый Малоун сидел рядом и грустно сопел…
Последнее слово: «Я не виновен»… «Встать, суд идёт»… «Именем Республики Бабилон»… «…включая время предварительного содержания под стражей»…
Шесть лет, минус один месяц, две недели и два дня…
На двадцать шестой спец Гека повезли, как обычно возят осуждённых: самым кружным путём, через горы, долы и пересылки. Но Гек не возражал: «круиз» помог ему вспомнить сидельческий быт и освоиться, настроиться как следует…
На картагенской пересылке, одной из последних в маршруте, к Геку примкнул Сим-Сим, боевой двадцатилетний парнишка из команды Гнедых. Было в нем росту метр восемьдесят пять, весу под девяносто килограммов, нерастраченная наглость и гордость от осознания, что сидит рядом с Шефом. Сидел он второй раз, срок – пять лет, но периферии не нюхал и волновался только о том, чтобы не облажаться перед Самим. О предстоящих «пробных» разборках он вообще не думал – Ларей все знает, все умеет, да и кто осмелится против него вякнуть? Гек строго-настрого заказал ему обнаруживать знакомство по воле до прибытия на место, чтобы не разделили на этапе и не зафутболили Сим-Сима в другое место, поскольку, как полагал Гек, за ним возможен пригляд со стороны властей.
На помывке в душевой, перед водворением этапа в Картагенскую крытку, Гековские наколки произвели на зрителей действие, сходное с медленным ударом тока: сначала тупое равнодушие, потом недоуменное понимание, а затем шок. По тюремной почте уже который месяц кругами катилась волна о том, что некий урка, чуть ли не мифический Ван, залетел с воли в их зарешеченные и заколюченные края, чтобы покарать неправедных и восстановить справедливость… Много легенд ходит среди сидельцев, все знают, как много в них сказки и сколь мало правды. А тут – и медведь, и дерзкая тайная портачка против Президента, секрет исполнения которых давно утерян… Да ещё подоспели старые рассказы о серой зоне, которую этот самый Ларей некогда обратил в чёрную, и ещё более древние – о цепях и президентском подвале и недавние вести о резне в «Пентагоне»…
На этапах, в камерах и на зонах не принято лезть с бестактными вопросами, но когда в пустую камеру, рассчитанную на двадцать человек, затолкали шестьдесят, никто и не подумал оспаривать право Гека занять лучшую нижнюю шконку у окна. Сим-Сим разместился на верхней.
Теснота была вполне терпимой, могло быть и хуже, поскольку когда к ночи народ взялся приготавливать ночлег, разбирать лежаки в углу у дверей (те, кому не досталось место на двухъярусных кроватях), то невостребованной осталась стопка примерно в треть от общего числа.
Все временно на этапе: быт, знакомство, связи… Постоянен лишь тяжёлый тюремный воздух, да размер хлебной пайки, да страх перед неизвестностью – куда везут, что ждёт впереди… Надзиратели не отвечали в полную силу за этапников, а потому лямку волокли, особенно в ночное время, в полтяги, им хватало забот и на стационарной половине крытки. И за этапных, если без побега, лычки не срывают и премий не лишают – чужая, по сути, епархия…
На второй день, а точнее вечер, последовавший за первым ночлегом в картагенской крытке и полным циклом пайкораздачи, камеру уплотнили ещё на пять человек. Это была сплочённая блатная группа ржавой ориентации: четверо нетаков, давивших режим в допзоне № 22/2 и раскрутившихся на жёсткие «спеца», а во главе – опытный, в золото подтверждённый урка, по кличке Указ.
Гек, сидевший за камерным столом с книжкой в руках («Кон-Тики» Тура Хейердала), мгновенно узнал старого знакомого и товарища по малолетке, когда полная кличка того была Указатель, а Указом накоротке называли его свои… Указ заматерел в свои тридцать с маленьким хвостиком и сильно изменился внешне: широкие плечи и заметная сутулость гармонично дополняли его недоброе низколобое лицо, располосованное вертикальным шрамом от левой брови через уцелевший глаз до тяжёлого подбородка. Когда-то, как помнил Гек, он вовсе не выглядел мощным, возможно, этому способствовала большая голова на хилом подростковом теле, но зато теперь он крепко смахивал на питекантропа в расцвете сил. Звёзд с неба Указатель никогда не хватал, но и в глупцах не ходил – это Гек помнил хорошо. Давняя страсть Указа к татуировкам должна была уже погаснуть сама собой: портачки плотно покрывали все видимые участки кожи, за исключением лица. Да и то на веках угадывались какие-то буквы, скорее всего, стандартные «Не буди»…
– Здорово, шпана! – Указ, с поддёрнутым кверху правым углом рта, означающим улыбку, подошёл к столу. Четверо его ребят, также довольно живописных, клином двигались за ним, бесцеремонно распихивая сидельцев, попавшихся на пути. Указ моментально вычислил главного в камере – и по тому, как взоры местных сидящих упёрлись в мужика за столом, и по описанию, которое он уже получил по тюремной почте (слух о бабилонском якобы урке далеко бежал по зонам и пересылкам… От тех слухов не уркой – сказками и псиной скорее пахнет, что, собственно, и предстоит выяснить… и поставить на место… Ржавых заедали то тут, то там всплывающие россказни о древнем и мудром хранителе тюремной справедливости, который не хуже ржавых способен толковать заповедное и твёрдо противостоять лягавым. Да при этом – не стальной и не цветмет, и не фрат трампованный, из мужиков поднявшийся, а – чуть ли не выше золотого…).
– Ошибся номером, любезный, шпаны тут нет. – Гек захлопнул книжку и без улыбки поглядел на Указа. Мысль была вроде как закончена, а фраза вроде бы нет… Но Гек и не собирался её продолжать, зато в камере повисла тишина: тусовка начиналась…
– Ну-ну, и дальше что? – Указ первый заполнил тишину проходной фразой, чтобы успеть собраться с мыслями. Он стоял – руки в карманах «трофейного» пиджака – возле стола, за которым сидел Гек, и бурил его взглядом. Но мужик, похоже, умел играть в гляделки ничуть не хуже, и взгляд у него был – не подарочный. «Если и фрат – то битый… Ха! Портачка – землячковая! Тоже на пятьдесят восьмой чалился, только раньше намного… Кто он такой?» – Смелее говори, папаша, будешь себя хорошо вести – никто тебя не обидит… И встань, когда с тобой человек беседует!
– «Ну-ну» оставь для лошадей. Люди говорили – Указ правильный, Указ понятия держит… А похоже – как был ты Указателем, так и остался – нет в тебе арестантской вежливости, маловато и понятий.
– Вот это не тебе решать, землячок. И не тебе борзеть. Тебя никто не знает, несмотря на звон. Ларей – как там тебя? Ну-ка, объявись – какой пробы? Медь, сталь, а может серебро, а?
– И опять ты нукаешь, что ужасно некрасиво. И на этапе такие вопросы задавать в лоб – неправильно. Это только псовым под стать и лягавым на руку. И хотя ржавые, по нынешним временам, многое вольно толкуют, но старый обычай для всех честных бродяг – это обычай, а не вонь парашная. Разве ты представился, порог переступив? Нет, ты наугад людей обложил, шпаной назвал. Да знаешь ли ты наши порядки, парень?
Указ чувствовал, что дал промашку, мелкую, но все же… Но ведь он чётко знал заранее, что никого из ему равных не было в камере. А тут этот старпер… Но не считать же его за ржавого, в натуре… Указ зло бухнулся на привинченную к полу табуретку напротив Гека и по новой вперился ему в переносицу (так легче гляделось, чем в эти сволочные зрачки).
– Папаша! Не тебе меня учить правилам жизни в доме моем. Меня подтверждали честные люди, они отвечают за меня, а я за них. Вижу, ты тоже с малолетки путь держишь… И я на ней был… Но и только. Я, может, из-за этого, из-за пятьдесят восьмой общей нашей мачехи, и разговоры пока по-хорошему веду. Но твоё нахальство начинает меня доставать. Не тебе, понял, не тебе меня правилам учить, понял?
– Ты бы прискинул лепень, сынок… – Ирония явственно слышалась в голосе Ларея, но взгляд его по-прежнему был холоден и угрюм.
Вся камера, молчаливым кольцом окружившая сцену «тусовочного базара», зачарованно смотрела, как закоренело-бледное, сероватое лицо Указа покрылось багровыми пятнами – тут не было двух мнений – стыда; случайного народа в камере было немного, остальные же знали о существовании старинного, уже и необязательного пожалуй, но никем не отменённого обычая – снимать верхнюю одежду, садясь за стол в камере (если не было ощутимого, минусового дубаря – а здесь было тепло и душно). Указ попался, как последний «укроп», тому было бы простительно, да и с Указа при иных обстоятельствах никто не спросил бы за такую ерунду, но речь шла о правилах и понятиях, монопольными толкователями и хранителями которых с давних пор выступала золотая проба, та, в которую на Кальцекковском сходняке возвели Указа… А теперь – в который уже раз за пять минут – его ткнули рылом в незнание и несоблюдение… Стыд распирал Указа за собственную расхлябанность и глупость, стыд и чёрная злоба… Погоди, погоди, ублюдок… Сейчас…
– Ты прав, папаша, перегрелся я… – Указ, не вставая с места, стянул пиджак и сунул его, смеясь, назад, Хомуту. – Однако речь у нас идёт вовсе не о том, как ходить и как садиться. Тебе был задан вопрос – кто ты, кто тебя знает и кого ты знаешь. Что до меня – сам же звякнул, что слышал обо мне, фэйс мой знаешь и погоняло… И другие меня знают – чего представляться? А вот ты…
– Стоп. Давай соблюдать очерёдность: задал вопрос – выслушай ответ. Согласен?
– Убедил. Слушаю тебя. Все слушаем…
– Отвечай за себя, не ссылайся на всех – ещё есть одно старое правило… Отвечаю: тех, кого я знаю, – в живых уж нет, из современных – по жизни не часто доводилось пересекаться, не моя вина… Разве что – Дельфинчик, на «Пентагоне» соприкоснулись краешком. Ещё кое-кого мог бы назвать, но это потом… Отвечаю, кстати говоря, всем – как ты спрашивал, ибо одному тебе и не дал бы ответа. Пробой ты не вышел, с меня объяву требовать.
В тишине, и без того изрядной, почти не слышно стало даже свистящего дыхания обалдевших зрителей. Подобного на своём веку никто из сидельцев ещё не видывал и не слыхивал: авторитетному золотому публично такие слова кидать?… И не от вражеской пробы, а как бы свыше… Мама… а не сам ли это…
Мысли бешено скакали в голове Указа: маловероятно, что Ван, какие бы параши ни ходили среди сидельцев, но и не самозванец лягавской, две разогнутых зоны за ним, если сучий «Пентагон» считать, точняк… Любой ржавый руку бы отдал за подобный подвиг. На портачки бы самолично поглядеть, не с чужих слов, посмотрим, когда заделаем… да хоть кто он там… срочно надо заделать, намокро, не то авторитету – п…
– Как понимать твои слова, чувак? Что твоя проба выше… или что я не в своей? – Указ опять оскалился улыбкой и подтянул руки поближе к себе, словно готовясь к прыжку. Главное – сбить этого гада с уверенной позы… пусть поменжуется… Нет, не так в своих мыслях видел Указ предстоящий разговор с непонятным пророком из черт те откуда: во-первых – в возрасте мужик, но не так чтобы очень, младше гораздо, чем вычислялось по рассказам, во-вторых – кто кого меряет да взыскивает?… По идее, оправдываться и трясти регалиями должен бы Ларей, а теперь получается, что он, Указ, – не какой-нибудь сявка с ординара – оправдываться должен. А мужик – как состав на рельсах – не свернуть в другую сторону…
– Как? Ты же вроде претендуешь на роль объяснителя, который в советах не нуждается… Хорошо, разберёмся вместе… Ты долги всегда отдаёшь, когда божишься? А, Указ?
– Что это за пробивки? Чо мусолишь, не пойму?
– Вопрос задан. По твоему же требованию истину качаем.
– Отдаю – иначе не бывает. К чему вопросец?
– К слову, раз уж речь зашла о «Веточке»-малолеточке, пятьдесят восьмой доп. Малька помнишь? Чомбе, Карзубого, Гурама?
– Чомбе помню, а с Карзубым – с Энди, да? – ещё на тридцатом спецу два года чалились…
– А Малька?
– При чем тут Малёк? И его припоминаю, шпилять был мастер…
– Ты у него ничего не занимал?…
Занимал… Да, Указ помнил тот случай, когда перехватил червонец до первой берданы, у Малька занял, да повязали его в тот злосчастный день да прикрутили год за «дурь» и портачку. Все законно – форсмажорные обстоятельства, тогда отдать не мог – разрешается позже, по возможности, с компенсацией… Помнил, помнил… А потом забыл… ох ты черт!…
– Занимал. Я помню и не отказываюсь. Червонец на портачку.
– Отдал? Публично спрашиваю…
Ну же подлюга! Такую мелочь во что раздувает! А следующий вопросик от этого ублюдка будет: «Божился?». Ну, вафель семипидорный!…
– Ты кто, меня спрашивать? Мне и без тебя есть перед кем ответ держать и перед кем оправдываться, понял? – Сказал и сразу осознал, что сглупил – не следовало ставить вопрос и давать время на ответ… и откуда знает тот случай… перед сходняком-то я отвечу…
– Да я-то давно все понял. По понятиям – ты прав: можешь держать ответ перед своей пробой, а здесь уклониться. Имеешь право… Так что?
Что – что? Право-то он имеет, конечно… Ну, хитрожопый же гад!!! Если он уклонится от ответа («публично», мать и перемать!), авторитет он здесь в момент утратит, и подъёмным краном его не восстановишь. Скажут – дутый, гнилой и ершистый… Личный авторитет пострадает и авторитет пробы… А за это – никакой сходняк не простит, хоть наизнанку вывернись. Если по ушам – так ещё награда, а то и на вилы…
– Не отдал, не спорю. Почему – ты должен понимать, раз про тот случай знаешь… Но тут нет вопросов – и я перед Мальком законно отвечаю по полной, на «американку». Заявляю при всех. – Указ выбрался из-за стола, подошёл к умывальнику, смочил руки и лоб. В голове ревели бесполезные обрывки мыслей: «Гад, гад… убить…» Обернулся резко. – Но перед ним, а не перед тобой, псиное твоё рыло… и скуржавое!
– …Малька уж нет с нами, но он передал: не в претенз… Что-о-о?… Сука ты позорная! Падалью отве…
Впоследствии Гек неоднократно вспоминал тот эпизод, в тщетной попытке достоверно понять: действительно ли он хотел разрядить атмосферу и спасти Указа, или вдохновенно и вовремя подгадал фразу, чтобы создать у зрителей нужное впечатление… Задним числом хотелось ему думать, что от души говорил… Но с другой стороны – случилось то, что случилось, и было оно рациональнее…