Однажды, в порыве осторожности, он вынул из ненадёжного подкроватного тайничка все своё состояние – три тысячи восемьсот пятьдесят монет – и отдал их Рите на хранение. С тех пор он успел скопить ещё почти тысячу, чтобы больше половины из неё ухайдакать в колечко.
К семи утра все наконец угомонились. Публичный дом к утру напоминал, по выражению Мамочки, бордель для низших армейских чинов: битые чашки, полупереваренный винегрет на паркете, липкие винные лужи, загаженные скатерти, разбросанные всюду чулки и бретельки – повеселились, в общем, на славу!
К полудню очухались; приходящая прислуга в лице двух пенсионерок под руководством Мамочки взялась восстанавливать порядок. Девицы также принялись наводить марафет, каждая в своей комнатке, а потом ещё предстояло краситься-мазаться-душиться – праздник прошёл, впереди рабочий вечер…
Стали разъезжаться и парни, кто куда. Патрик зван был к Дяде Джеймсу домой, на праздничный обед, Боцман, хмурый, апоплексически лиловый, поехал сдаваться своей «старой кочерге», Мазила просто уехал, не сказав куда и зачем. В Доме, кроме Гека, остались четверо мужчин: Чекрыж, Червонец, Нестор и Трупак. До вечера, когда надо было выметаться, освобождать Дом для работы, было далеко, до обеда – ближе, но тоже час с лишним. Одним словом, решили сгонять в картишки, в покер. Гек уходил в тот момент к себе, и когда вернулся, игра уже пошла. Но его охотно взяли пятым, продав ему предварительно фишек на пятьсот талеров. Играли в европейский, с двумя джокерами. Фул был объявлен старше чем флешь, двумастный колер не считался, лимит – по времени, до обеда. Все это Гек уточнил наспех, в процессе игры. Кость шла ему ни шатко ни валко, играть он решил честно, не исполняя, поэтому горка фишек перед ним росла медленнее, чем ему бы хотелось. Однако играл он неплохо, и ближе к концу «пятихатка» переросла в «косую».
Сдавал Трупак. Гек сидел по правую руку от него, получая карты предпоследним. Прямо с раздачи ему привалила сказочная карта: трефовый рояль, то есть пять крестовых карт по порядку, от туза до десятки, где вместо короля был джокер. Гек мастерски изобразил еле заметные колебания и отказался прикупать, когда пришла его очередь. Но ещё до прикупа Чекрыж и Червонец доторговали до сотни, либо блефуя, либо имея солидные заготовки. Чекрыж был известный блефовщик, абсолютно хладнокровно он мог поднять соперника на тысячу или даже уравнять, имея на руках голого туза, к примеру. Червонец прикупал первым, одну карту, Нестор поменял три, Чекрыж одну, Гек отказался, Трупак поменял две. Червонец сразу брякнул об стол тремя сотнями, и Нестор сбросил свои карты в «мусор». Чекрыж морщил лоб с умным видом, но тоже паснул. Гек, боясь спугнуть, ответил и добавил две сотни. Трупак посопел и уравнял. Червонец ответил на две сотни Гека и поднял ещё на пятьсот. Гек ответил, объяснил свои возможности по деньгам, получил фишек ещё на тысячу и, ответив пятьсот, поднял ещё пятьсот. Трупак, уразумев, паснул (у него было три туза без джокеров). Червонец ответил, докупил ещё фишек и приподнял ещё на тысячу. Гек под немедленный расчёт взял ещё три тысячи фишками и поставил их все. Червонец надолго задумался, покусывая нижнюю губу, и ответил. Он не прочь был поднимать ещё (денег в конверте было изрядно, шестьдесят косых), но Гек заранее объявил свои пределы, и это было по правилам. Итак, Червонец ответил и выложил червонный стрит-флешь, от четвёрки до восьмёрки. Гек с ликованием прихлопнул его сверху своим ройял-флешем. Червонец вдруг заржал и потянул к себе фишки.
– Червонец, ты что? У меня же рояль!
– И молодец, можешь поиграть на нем теперь, брям-брям!
– Стоп! Прими конечности, у меня кость выше!
– С чего бы это? – с издёвкой спросил Червонец, продолжая считать фишки.
– У тебя стрит-флешь, а у меня ройял-флешь, от туза.
– Надо было слушать ухом, а не брюхом, у нас было договорено – не различать.
Гек похолодел: такое было возможно по правилам, но рояли так редки, тем более парные, что он не уточнял этого. Остальные нейтрально молчали.
– Пусть так, но у меня с туза, а у тебя с валета.
– При чем тут… Здесь должно по масти считаться, а моя масть червонная, высшая!
Тут бы подумать Геку, не горячась, может, что и придумал бы толковое, оспорить насчёт туза и валета, назначить третейский суд, но он в запальчивости выкрикнул:
– С каких это пор червонная масть выше трефовой? На зоне её пидорам на спины колют, червонную-то масть!
Глаза у Червончика мгновенно наполнились лютостью:
– Не знаю, на твоей зоне я не был, гадёныш! Но здесь червонная масть выше. За столом я тебе рыло чистить не буду, не положено, но за мной должок, имей это в виду. И за тобой должок: деньги на кон. Как обещал!
Гек обвёл взглядом безучастных Нестора, Трупака, Чекрыжа и, делать нечего, пошёл за деньгами к Рите.
Свет померк в глазах у бедного Гека, когда Рита, выслушав его просьбу, разинула рот для ответа. Оказывается, денег у неё сейчас нет, потому что она истратила их на лекарства для больной матери. Но она отдаст, отработает и отдаст, ведь он такой лапушка, такой добрый и хороший. Видя, что Гек в столбняке и не уходит, она, хлюпая слезами, начала описывать подробности маминой болезни. Но Гек не слышал её, на ватных ногах он пошёл вниз: теперь придётся объясняться за задержку и занимать у Патрика, он даст…
– Немедленно, я сказал! Имею получить и не ждать никаких Патриков! Осталось пятнадцать минут… Малёк, что ты там про пидоров-то говорил? Придётся тебе натурой отдавать, гадёныш! А туза крестей я тебе на спину прилеплю. Во время сеанса!
У Гека зашумело в ушах, он уже не воспринимал издевательского смеха Червончика. Серьёзность положения – глубже некуда: и в тюрьме, и на воле, и в бандитском, и в урочьем мире отношение к заигранным было схожим. Волна чего-то тёмного и страшного залила ему сердце и уже подкатывала к голове: жить оставалось – самый краешек, от внутреннего позора и на край света не сбежишь. Оставалось только замочить Червончика и вскрываться самому. Но прежде – Червончика, тот смошенничал, не могли они заранее договориться насчёт выбора старшинства двух роялей… Или объявить «шандалы» и потребовать авторитетного разбирательства, выиграв тем самым время. А там, даже если и неправым объявят, – найти и выложить деньги… Пожалуй… Но почему остальные молчат, трусы?…
– …вот три тысячи, Червончик, я за него ответил… – Гек с усилием возвращался в реальность.
Нестор, монументальный парень с физиономией неандертальца, вынул из внутреннего кармана пиджака новенький бумажник, с хрустом, словно разрывая вилок капусты, раскрыл его и отсчитал три с половиной тысячи сотенными бумажками. Червончик со злобой посмотрел в надбровные дуги Нестора, но тому было плевать на Червончиковы эмоции, он боялся только одного человека на свете – Дудю, ну, может быть, ещё этого крокодила зеленого, Патрика, а раньше ещё – покойного отца. С Червончиком бы связываться не хотелось, конечно, но и пацанёнка не по делу нагрели: Дудя, к примеру, если рассудил бы иначе, то и все бы также согласились, правила – они такие…
Червончик, взбешённый, не стал дожидаться обеда, кивнул Трупаку, младшему корешу своему, и они уехали. Чекрыж пошёл в угол, смотреть телевизор, Нестор и Гек остались.
– Выручил, Нестор, благодарствую. Я тебе во как обязан, и за мной не заржавеет. Сегодня же постараюсь отдать, как Патрика увижу…
– Что мне твой Патрик! А ты тоже дурак по оба уха! И с Червончиком дурак, и с Ритой-маргаритой… А ну-ка, пошли к ней!
– …?
– Пошли, там разберёмся.
Рита заканчивала макияж, разнеся уже помаду без малого от уха до уха, когда дверь отворилась и проем загородила этакая стодвадцатикилограммовая небритая Немезида:
– Хороша! Монету гони.
– Чего? Нестор, пьяный ты, что ли? Нестор?… Какую тебе монету, с болта упал?
– Вот он, – он пальцем указал на Гека, – проиграл мне три с половиной косых под немедленную отдачу…
– Ну а я при чем, он пусть и отдаёт!… – У Гека полезли глаза из орбит, он не верил своим ушам: ведь это его Рита, нежная и… и… самая родная, лучший др…
Нестор выразительно посмотрел на Гека: понял, мол, как оно бывает, – и двинулся к Рите. Он схватил её своей лапищей за волосы возле затылка и легко, как кошку, выдернул из плюшевого кресла:
– Ещё слово, шмакодявка трипперная, и ни один болт отныне на тебя не позарится! Деньги, говорю, гони. Объясняю один раз и человеческим языком: иначе ты – заиграна! – Нестор встряхнул её и свободной рукой со всей силы отвесил ей щелобан. Он врал, конечно, заигранной Рита считаться никак не могла, но она же этого не знала. Зато знала, что если она и в самом деле заиграна, то ни от кого не будет ей защиты и сочувствия. Рита заплакала в голос, завыла, чтобы её отпустили, попыталась уйти в истерику, чтобы выгадать отсрочку, но Нестор поставил ей ещё один щелобан (под волосами шишек не видно будет, работе не помешают), выпустил её волосы и выщелкнул лезвие пружинного ножа:
– Ну, раз так, держись, паскуда!…
Рита, словно раненая корова, с мычанием полезла под стол, стала ковыряться в столешнице и вытащила круглый увесистый рулончик с деньгами. Нестор бесцеремонно вырвал рулон у неё из рук, насчитал три с половиной тысячи, стараясь выбирать крупные купюры, остальные высыпал ей на голову.
– Вот так, Малёк, учись, пока я жив! Ну, держи краба, я пошёл. Пока, а вы поворкуйте, коли нравится…
Дверь хлопнула, и они остались вдвоём: Гек, похожий на соляной столб, и Рита, грязная и зарёванная.
– Гек, милый, я все тебе объясню. Я уже лекарства отослала, а деньги сейчас должна была отдать, иначе они мать погубили бы на операционном столе…
Гек, не отвечая, наклонился и стал собирать деньги. Рита, продолжая причитать, заторопилась, хватая купюры, чтобы Геку досталось меньше. Но он отсчитал триста пятьдесят талеров и за неимением бумажника сунул их в карман брюк.
– Гек, Гек… Обожди…
Но Гек, едва сдерживая слезы, выскочил из комнаты и побежал к себе. У него был выходной, от обеда он отказался, и никто его не должен был доставать. У себя в каморке Гек наконец дал волю чувствам, разрешил себе заплакать, пока никто не видит. Но слезы так и не пошли. И больно ему было, и одиноко. Но если одиночество время от времени бывает желанным, то предательство, невыносимо горькое на вкус, навсегда оставляет язвы в душе. Гек вспомнил, как он в первый и единственный раз ходил проведать свою Плешку, нёс ей здоровенный кус свиной печёнки, представлял, как они будут сидеть и разговаривать… А Плешка, несмотря на его призывные крики, равнодушно пробежала мимо, окружённая целой стаей разномастных ублюдков. У неё была течка, и в её собачьей голове не оставалось места ни для чего другого, так уж устроила всемогущая природа, но Гек ведь не знал этого.
Гек, сгорбившись, сидел на своей жёсткой, на досках, кровати и смотрел на стену, все ждал, по старой памяти, что хлынут слезы и принесут ему облегчение, но сухими оставались его глаза, разве что дыхание иногда переходило в охи, такие тихие, что их могли слышать только тараканы, изредка пробегающие стороною мимо этих бесплодных мест. Тикали часы, по комнате растекались лёгкие-прелегкие запахи, вроде как дым, но стоило Геку обратить на них внимание, как они улетучились. Он даже подошёл к двери и выглянул наружу, но нет – оттуда не пахло ничем необычным, да и в комнате запах исчез. Гек опять уселся на кровать и продолжил мыкать горе. Патрик от Дуди поехал домой, на Восьмую Президентскую, и Гек, никем не отвлекаемый, просидел истуканом до самого утра, без сна, еды и питья. О том, что кроме любви он лишился всех своих сбережений (и конвертом его обнесли), Гек вспомнил только вечером следующего дня.
Рита, испытывая определённую неловкость, решила как-то загладить свой проступок и в тот вечер спустилась в каморку Гека.
– Привет, мальчик мой бе… – только и успела она сказать. Гек двумя пальцами ткнул её в солнечное сплетение, а когда она стала приходить в себя и сделала попытку подняться с полу, он дал ей несильного пинка, только чтобы она опять упала на четвереньки, правой рукой смял ей причёску, а левой зажал горло, чтобы молчала:
– Слушай, тварь. Слушай внимательно. Если ты ещё раз со мной заговоришь или покажешь каким-нибудь образом, что мы знакомы, я тебя даже не убью: вырву язык и выдавлю шнифты, станешь некрасивой. Мне простят, а нет – будь что будет. Дальше я ни хрена не боюсь. Посмотри на меня и ответь, знаком ответь, поганой вафельницы своей не открывая, шучу я или нет? Пикнешь – сделаю как обещал, без напоминаний. Так как, веришь мне – шучу я или нет?
Рита испуганно замотала головой, потом глаза её ещё больше расширились, и она стала энергично кивать, в ужасе запутавшись, как нужно ответить – «да» или «нет», – чтобы избавиться от этого змеиного взгляда. Гек, удовлетворённый и бледный, поднял её на ноги и взашей вытолкал из комнатки. До дежурства оставался ещё час, и он взялся за упражнения – переписывал газетные статьи из вчерашней почты левой рукой, чтобы окончательно превратить левую руку во вторую правую. Патрик объяснил ему, что мышцу качать – мало, надо чтобы координация была и на большом и на мелком уровне, а писанина для малого уровня – лучший способ. И действительно, левой рукой он писал уже довольно бегло, хотя и с наклоном в левую сторону. Перо бойко выводило фразы о герметичном пакете, включающем в себя два жёстких диска по тридцать каких-то Мбайт, что позволило назвать эту систему винчестером. (Да, верно, Гек слышал от Патрика о калибре 30/30.) Обычно он не вдумывался в смысл прочитанного, но тут на глаза ему попалась заметка об облаве на «муншайнеров», самогонщиков в трущобах, где он жил когда-то с отцом. Гек пощупал мышцы на обеих руках, встал из-за тумбочки и принялся двигаться по тесной комнатке, кружась в бою с тенью. «Пора бы уже», – подумал он, ощутив внезапно холодок под ложечкой…
Аккуратно и тихо выкраивая свободное время, он целый месяц с неделей осторожно прощупывал географию своего старого района, транспортные маршруты, скопления пенсионерок на скамеечках, графики движения полицейских патрулей. К десятому февраля, к субботе, он подгадал так, чтобы полдня и ночь никто его не хватился.
В свои почти шестнадцать лет Гек вырос до метра семидесяти четырех сантиметров, но был жидковат на вид, несмотря на клубки тугих, тренированных мышц, покрывающих своего владельца от лодыжек до пока ещё мальчишеской шеи. Давно уже Гек научился справляться на выруб с любым нормальным взрослым, а тут вдруг заробел. Для уверенности он взял с собой увесистый свинцовый кастет. («В хороших руках, – поучал его Патрик, – и простой кастет заиграет, словно скрипка, а если ты дурак – так хоть на каждую руку по три надевай, проку все равно не будет».)
Праздник выпадал на воскресенье, но пьяных на улицах, особенно в рабочих районах, стало видимо-невидимо ещё с пятницы, с предпраздничной получки. В «скользких» точках маршрута приходилось изображать расхристанного пьяного паренька с опущенной лохматой головой, чтобы досужие дяди и тёти не запомнили черт лица и не обратили внимания на непривычно трезвого чужака, идущего по их району.
К знакомой парадной он подошёл, когда сумерки сгустились до приемлемой концентрации, большего от февраля ждать было бессмысленно, хорошо ещё, что было пасмурно и ночь напоминала ночь, а не предрассветный закат. Стены, двери, ступеньки парадняка (парадный вход не работал никогда на памяти Гека, только чёрный, но все равно называлось это парадняком) все ещё хранили незабвенный запашок барды, но сами – съёжились, захирели, словно состарились за восемь лет разлуки. Все так же под тусклой лампочкой виднелись нацарапанные на стене буквы «Ангел – су…», недостающие «ка» обвалились вместе с куском штукатурки. Гек постепенно обшарил все окрестности за этот месяц, но войти сюда раньше времени так и не решился и теперь оглядывался с ностальгическим интересом, словно Рип Ван Винкль после долгого сна.
Игнорируя электрический звонок, он забарабанил в дверь, выстукивая наугад неопределённый ритмический узор, чтобы папаня с понтом дела принял стучащего за своего.
– Кого там черт несёт? – раздался из-за двери хриплый, ничуть не изменившийся голос отца.
– Это меня… – Гек постарался подбавить звонкости голосу.
– Кого, я спрашиваю, «меня»?!
– Папа к вам послал, деньги передать… – Гек поудобнее перехватил кастет вспотевшей левой рукой и чуть расставил ноги. Он ожидал, что дверь будет открываться постепенно, и приготовился действовать левой рукой, чтобы наверняка попасть в щель, которая тоже начиналась с левой, если смотреть от Гека, стороны двери.
Но дверь распахнулась резко, сразу настежь, и Гек ударил.
Что привело к такому результату – рудиментарный детский страх, подталкивающий бить во всю мощь, недооценка собственного роста или неопытность, – но случилось как случилось, вместо челюсти кастет раздробил папаше переносицу, и тот мгновенно отдал концы. Гек убедился в этом через минуту после того, как перешагнул порог, закрыл за собой дверь и обернулся на родителя. Крови на лице было совсем немного, но то ли смерть, то ли годы сделали его почти незнакомым Геку.
Когда сомнений не осталось, Гек отёр пальцы о штаны, взял стул и сел так, чтобы видеть отца и входную дверь, которую он поленился запирать, наплевав на все правила осторожности и конспирации, которым его обучали Патрик, Суббота, Карзубый и многие, многие другие, опытные старшие товарищи. Он сидел и вглядывался в лицо покойника, словно пытаясь найти там ответ на заветный, самый важный для себя вопрос. Но покойник лежал и вонял, как воняют все внезапные покойники. Да – труп, чего уж там! Теперь хоть режь его на части – не закричит, не заплачет и не попросит о пощаде! Не взмолится и не задрожит от ужаса перед неизбежным. Не раскается перед собственным сыном в подлости своей. Он мёртв и может отныне мести не бояться. Очень похоже на то, что он не успел даже испугаться и понять: кто и за что его почикал, в смысле покарал… Вот же невезение, хоть кричи… Сматываться пора. Гек огляделся: комод остался прежним, кровать отцовская – тоже. А его кровать исчезла, и стол другой, и телевизор появился. Может, и деньги есть, если пошарить? Но лень было устраивать обыск; Гека сильно клонило в сон, видимо на нервной почве.
Все было чужим, ничто не задевало тёплых воспоминаний, нет, не так он представлял себе встречу с домом. И не было никаких определённых представлений, но думалось, что нахлынут звуки, запахи, образы и он поймёт… что-то такое…
Гек не стал поджигать квартиру, как поначалу собирался, не стал обыскивать скудные отцовские закрома, а просто ушёл, поставив замок на автоматическую защёлку. Прикасаясь к звонкам, дверным ручкам и мебели, он прикрывал подушечки пальцев рукавом рубахи, наследить никак было нельзя!
Он вышел во двор, вдохнул ночную прохладу и сразу же встряхнулся. Зевота прошла, и спать уже не хотелось. Гек, никем не замеченный, благополучно миновал родные кварталы и пешком добрался до ближайшей станции подземки. Ехать до дому было пять остановок с одной пересадкой, а там ещё идти от силы минут пятнадцать-восемнадцать.
В вагоне подземки народу было немного, в основном парочки, пьяные в стельку мужики, синявки, группы поддатых парней и подростков… Транспортная полиция патрулями по двое, это само собой… Напротив Гека сидела молоденькая девушка, Геку ровесница, да такая она была хрупкая и симпатичная, что Гек твёрдо решил преодолеть ненавистную застенчивость и сделать попытку познакомиться с нею. И удача, словно в компенсацию за недавно пережитое, решила сделать ему подарок: сумочка свалилась с колен на пол, а оттуда посыпалась всяческая девичья дребедень: помада, пилочки, платочек, бусы, бумажки… Гек с энтузиазмом кинулся подбирать-помогать, секундой позже к нему присоединился сосед, парнишка лет пятнадцати. Но куда ему было до Гека, он и четверти не успел собрать, как все уже было подобрано и вручено девчонке. Та выпрямилась, запихнула в сумочку то, что сама успела поднять, с благодарной улыбкой приняла его улов, улыбнулась и парнишке. Геку мгновенно стало горько и обидно: этому хмырю она была благодарна и рада в десять раз больше, чем ему… Ну почему такая несправедливость? Ну, может, он на лицо красавчик и повыше на пару-тройку сантиметров, но что с того? Этого ладно скроенного мальчика он сейчас разрисует как папуаса, чтобы не лез куда не надо… Паренёк обернулся к Геку и подмигнул ему с извиняющейся улыбкой. И столь открытой и дружелюбной была его морда, что Гек слегка остыл и сумел унять раздражение: ничем парень не виноват, что девкам нравится. Он дёрнул щекой в ответ и сел на место. А его удачливый конкурент уже переместился к девчонке и вкручивал ей на ухо что-то такое… наверное весёлое, раз она с полной готовностью слушает и прыскает в ладошку… Везёт же людям…
Конечно же, двое парнишек почти сразу забыли о случайном эпизоде и ни за что не узнали бы друг друга через много лет, доведись им встретиться. А ведь один из них, более успешный соперник, станет всенародным кумиром и легендой, мечтой сотен тысяч женщин, звездой номер один мирового кинематографа, лауреатом Оскаров и черт те чего ещё, великим и прекрасным Чилли Чейном…
А другой… был Гек.
Геку вдруг захотелось попить, и не воды, а чего-нибудь шипучего, холодненького, он завернул в пустынную забегаловку на границе района. Несовершеннолетним алкоголь отпускать не разрешалось, но Геку бы налили, вздумай он попросить – он уже примелькался в здешних краях, и его принадлежность к бандитскому «логову» секрета для окрестных «налогоплательщиков» не представляла. Но Гек спросил бутылку кока-колы и ромштекс без гарнира. В сдаче оказалось с полдюжины «пятнашек» – пятнадцатипенсовых монет, видимо не без умысла: тут же у выхода стоял автоматический проигрыватель, который «оживал» как раз от монеток этого же достоинства. Гек усмехнулся, закинул в щель три монеты и, отвернув лицо, нажал наугад три клавиши. Он сел за стол, обтёр бумажкой вилку и нож, налил в стакан шипучей колы и принялся ждать заказанный ромштекс. Первая песенка прокатила мимо сознания – «вновь-любовь», умца-умца… Но вторая… Она была без слов. Гек мало понимал в музыке, слово арт-рок для него было пустым, так же как и Гершвин, и спиричуэлс. Но первые же звуки этой инструментальной вещицы волнами пробежали по всему телу и наэлектризовали корни волос. Он, так мало и редко слушавший музыку, по странному капризу жизни полюбил когда-то звуки флейты. И здесь была флейта с щемящей мелодией, и вторила ей другая, с таким же нежным и мягким ручейком созвучий. Вступление сменилось отрывистой, почти маршевой темой, по-прежнему ведомой волшебным духовым инструментом – флейтой, а Гек, перестав жевать, уродливо перекосив этим щеку, грезил наяву: среди лужаек и раскидистых деревьев возвышается замок, с подъёмными мостами, с бойницами. Синее-пресинее небо, пушинки облаков, рыцари на конях, солнышко… И вновь в финале зазвучала мелодия, с которой начиналась вещь, и Гек был готов закричать от восторга, но молчал… Видимо, под такую музыку танцевали феи… (Знал бы он, что пьеса называлась в честь старинного, ещё средневекового французского танца!) Опомнился он, лишь когда завыли пляжные мальчики из Штатов. Гек бросился к ящику, но было поздно: пластинка стала в строй, а он не знал, какую клавишу жать, чтобы ещё раз услышать ту мелодию. Хозяин заявил, что он вообще не слышал никаких мелодий, у него закрытие через десять минут, а то лягавые докопаются до его лицензии. И списка пластинок у него не оказалось, пусть паренёк завтра с утра приходит и слушает хоть целый день, не жалко…
Гек шёл и не мог надышаться. Далеко-далеко откатилось убийство отца, подколодное поведение Риты, ненавистный Червонец и потерянные деньги… Все это ничего не значило в этот миг. Все это осталось там, внизу, на грязной заплёванной земле… Но разве счастье может быть таким печальным?… Неужели жизнь – это только корыто, из которого жрут? Почему все так не любят слово «почему»? Отчего люди – такие… отвратительные? Нет… Надо бы все, все стереть начисто, чтобы только деревья, птицы и облака… И даже меня не надо…
А на следующий день пришлось вместе с Патриком сопровождать Дядю Джеймса на западное побережье, договариваться с тамошними контрабандистами. А когда вернулись – ящик не работал, а потом его увезли в ремонт, а потом забегаловку накрыли (хозяин «чёрный» приисковый шлих толкал зубным техникам)… Гек дошёл до того, что пару раз пытался насвистеть её окружающим, может, знает кто, но слишком много было дурацких острот и приколов в его адрес…
Геку исполнилось шестнадцать, пора было получать паспорт, а значит, обнаружить перед властями своё подлинное имя: Гекатор Сулла, а не Боб Миддо. Но не хотелось брать с собой во взрослое будущее три судимости. А вдруг ещё с отцовским убийством сопоставят, на него подумают…
Гек поделился с Патриком, Патрик доложил Дяде Джеймсу, Дядя Джеймс пообещал помочь. У него был прикормлен клерк в центральной картотеке, где хранились все оригиналы «пальчиков» малолеток. За небольшую взятку, всего две тысячи талеров, чиновник – плешивый сморчок тридцати лет от роду – попросту подменил отпечатки из списанной папки (умерший малолетка) на Гековы пальчики. Таким образом, Боба Миддо идентифицировать без помощи свидетелей стало невозможно. Даже фотографию можно было не трогать, на ней был изображён десятилетний мальчик – поди узнай! Где провёл все эти годы Гекатор Сулла – кому какая разница, мало ли беспризорников по стране.