Обер Брижит. Снежная смерть

   А, это Ян. Дамский угодник. Тот, кто укладывает их в могилы? Тихо, Элиз. У меня кружится голова. Ян подливал мне два раза, не скупясь. Ему надо было бы стать барменом.
   Телефон. Очень резко.
   — Алло-о? — говорит Иветт, судя по всему, тоже перебравшая игристого. — Да… да, он тут — ик! — бедняжка, о-ля-ля, у меня икота, сейчас — ик! — я вам его дам… А — ик! — шеф, это вас, это дядя Э — ик! — лиз.
   Наверное, Лорье взял трубку и вышел, я слышу его голос, но слов не различаю. Спроси у моего чертова дядюшки, зачем ему звонила Жюстина! Где мой блокнот? Дьявол, потеряла! Быть не может. А, нет, он тут, под пледом. Ручку. А теперь — к Лорье.
   — Элиз, сколько можно! Вы кого-нибудь задавите! Куда вам надо?
   Ну, так пойди и посмотри, где я и куда еду, милая Франсина. Вперед, глупое кресло!
   Иветт, сотрясаемая икотой, громко спрашивает:
   — Вы хотите — ик! — пи-пи?
   — У'а! — вопит Кристиан.
   Я размахиваю блокнотом в знак отрицания. Блокнотом, на котором написано имя Лорье. Может быть, кому-то придет в голову передать ему листок? Судя по всему, нет. Ладно, я врезаюсь в толпу.
   — Да хватит же, наконец! Что на нее нашло?
   — Она слишком много выпила, — говорит моя двуличная Иветт, — не надо ей давать столько — ик! — спиртного, Ян, это не годится. Давайте сюда!
   Она заталкивает меня в угол. Я трясу блокнотом, как будто у меня болезнь Паркинсона.
   — Хотите — ик! — написать? Вот ваша ручка! — Иветт дергает за шнурок, висящий у меня на шее.
   Она что, не видит, что я уже написала? Я так резко поднимаю руку, что попадаю ей по лицу, чувствую, что прямо по носу.
   — Ай! Я ваш блокнот в окно выкину! Вы мне чуть нос не сломали! Надо же, теперь у меня икота прошла, кто бы мог подумать. Не могу рекомендовать этот метод, но… Так, можно узнать, почему вы размахиваете этим блокнотом, как ненормальная? Посмотрим, посмотрим… я не понимаю, там ничего не написано. Вы и впрямь налакались!
   Иветт уходит. Я совершенно уверена, что написала: «Спросите у моего дяди, знаком ли он с Жюстиной». Дьявол! Значит, кто-то вырвал листок из блокнота.
   Пытаюсь собраться с мыслями. Сосредоточиваюсь. Надо создать мысленную защиту против изощренных атак спиртного. О чем это я должна подумать? Ах, да! Листок. Кто взял листок? Самым очевидным был бы ответ: Жюстина. Но для этого она должна была бы прочесть написанное. То есть быть зрячей. А будь она зрячей, она бы увидела меня сегодня утром в гостиной, когда зашла позвонить. Значит, это не Жюстина. А если не Жюстина, значит, ее собрат. То есть сообщник. Кто-то, кто прочитал записку, адресованную Лорье, и хотел защитить Жюстину. Но какой в этом смысл? Я могу задать вопрос снова, в любой момент. Если только не умру в ближайшие пять минут. Отравившись игристым. Смейся, смейся, Элиз, тебе сейчас есть, над чем посмеяться! Разве у меня не жжет странным образом желудок? И в горле щиплет. Мне больно глотать. Иветт, где ты? Мне кажется, что меня поставили в угол. Ой-ой-ой, может быть, меня раздуло, а на лице выступили красные пятна? Язык у меня распух, в этом я уверена.
   — Ну как, Элиз, вам лучше?
   Отлично, дорогой Ян, меня просто немножко отравили цианидом.
   — Это ваше? — продолжает он. — «Лорье, прошу, спросите у моего дяди, знаком ли он с Жюстиной»!
   Тишина в комнате.
   — Это валялось смятое на полу, кто-то явно наступил.
   — Дай мне! — приказывает Лорье.
   — Ваш дядя? — спрашивает Жюстина при общем молчании. — Но, бедный друг мой, я даже не знала, что у вас есть дядя!
   — Вы отрицаете, что знакомы с господином Фернаном Андриоли? — официальным тоном спрашивает Лорье.
   — С Фернаном? Ну, конечно, с ним я знакома! Именно он порекомендовал мне ГЦОРВИ!
   Вот тебе на!
   — Фернан Андриоли — дядя Элиз, — объясняет ей Лорье.
   — Вот как? Очень приятно, — машинально отвечает она.
   — Я должен задать вам ряд вопросов, мадам Ломбар, — говорит Лорье. — Будьте так любезны, не подойдете ли сюда?
   — Охотно, дайте мне руку, бригадир.
   Наверное, Шнабель подводит ее к Лорье, стоящему возле меня.
   — Не выйдете ли в другую комнату, дамы-господа. Шнабель, проводи их.
   Все уходят. Меня никто не трогает. Я пытаюсь превратиться в китайскую вазу. Лорье прочищает горло.
   — Могу ли я попросить вас уточнить природу ваших отношений с господином Андриоли, мадам?
   — Их природа вполне естественна, господин Лорье.
   — Иными словами, он ваш любовник?
   — О, какое грубое слово! Прежде всего — он мой друг, а иногда больше чем друг. Мы знакомы уже лет десять, знаете ли.
   А он мне никогда о ней не рассказывал!
   — Я встретилась с ним в одной из своих поездок по Италии. Я отдыхала у друзей, он ехал в мраморный карьер, и моя машина врезалась в его.
   Лорье подскакивает:
   — Ваша машина? Вы что, еще и водите?
   — Если у меня есть машина, это не значит, что я за рулем. Вел машину мой шофер.
   — Неважно. Продолжайте. Ваши отношения с господином Андриоли.
   — Замечательные.
   Лорье вздыхает.
   — Он было начал кричать, — продолжает Жюстина, — а потом понял, что я…
   — Слепая?
   — … француженка, и успокоился. В тот же вечер он пригласил меня поужинать, и вот так мы подружились. Я встречаюсь с ним время от времени, он посещает мои вернисажи, все такое.
   — И он ни разу не говорил с вами о своей племяннице?
   — Однажды он упомянул, что у него есть племянница. Он очень мало рассказывает мне о своей семье. Это очень скромный человек, он много путешествует, он никогда ни о чем не спрашивает.
   Можно подумать, она описывает шпиона или наемного убийцу. Неужели дядюшка Фернан, у которого всегда наготове хорошая шутка, ведет двойную жизнь?
   Лорье умолкает.
   — Если я вам больше не нужна.. , — говорит Жюстина.
   — Да, пожалуйста. Шнабель!
   — Вы не обижены, что я не почувствовала вашего присутствия сегодня утром? — довольно холодно бросает мне Жюстина. — Может быть, вы начинаете дематериализовываться…
   Болтай-болтай, предательница, укравшая моего дядю! Да еще и обманывающая его с Леонаром!
   Она уходит, держась за Шнабеля, перестук ее высоких каблуков, топот грубых башмаков.
   Лорье задумчиво покашливает, постукивая ногой.
   — Прогнило что-то в королевстве ГЦОРВИ, — говорит он наконец. — Слишком много совпадений. Слишком много людей, знакомых друг с другом. Можно подумать, какое-то семейное сборище! И эти, совершенно бессмысленные убийства! И тут еще вы. Судья начинает проявлять нетерпение. Завтра он уезжает в отпуск, вернется через неделю и, конечно, хочет к этому времени получить какие-то результаты. Опять начнут вешать всех собак на жандармов, на этих жуков-навозников в фуражках. Будут говорить, что дело надо доверить настоящему следователю, этакому Наварро с «Эйр Макс». А Соню это не вернет.
   У него дрожит голос. Только бы он не заплакал, плачущие мужчины — это ужасно, у меня от этого сразу горло перехватывает.
   Что-то влажное падает мне на руку. Так и есть, плачет! Я чувствую, как мои собственные глаза наполняются слезами, а он тем временем тихонько всхлипывает. Молюсь про себя, чтобы никто не вошел и не застал его плачущим, это совершенно ни к чему. Он кладет руку мне на плечо и судорожно сжимает его.
   — Я ничтожество! — бормочет он. — Я даже никогда не умел разбираться в женщинах, можете себе представить!
   Черт бы его побрал, он доведет меня, я разревусь!
   — Даже не знаю, почему я пошел в жандармы. Честь, родина, правосудие, знали бы вы, как мне все это сегодня опостылело! Мир полон грязи, люди отвратительны, жизнь такая страшная, а мне надо во всем этом наводить порядок? Защищать их от собственной злости, жадности, глупости? Так они же все равно сдохнут, разинув рот, раздавленные на скорости двести в час за рулем своих гробов на колесах, они все равно будут жечь свои тормоза, разбивать свои мотоциклы, убивать своих старух, жрать свои пестициды, они и без меня будут кончать с собой!
   — Все в порядке? — спрашивает издали Шнабель.
   — Угу. Иду! — отвечает ему Лорье. — Мне легче от разговора с вами, Элиз.
   Он уходит, а я остаюсь переваривать все то, что он на меня вылил. Элиз, помойка для чужих эмоций. Движение души, слишком много забот? Давайте, вываливайте все в Элиз, она — как чемодан, крышка закрывается, и все, вы уходите налегке. А я наполняюсь грустью, переживаниями, страданиями, в один прекрасный день меня с головой захлестнет этот черный прилив. Меня надо было бы привозить в палаты для безнадежно больных, возить между кроватями, я бы слушала исповеди, предсмертный бред, я лучше священника, потому что священники разговаривают. А мое преимущество в том, что я всегда помалкиваю.
   И Фернан. Фернан, который уже десять лет спит с этой женщиной и никогда не говорил о ней со мной, а обо мне — с ней, Фернан, который должен был понимать, что мы тут встретимся. Что это значит? Ох, может быть, я вечно пытаюсь найти смысл в вещах, которые этого смысла лишены. Найти смысл в мире идиотов. Можно подумать, что я заразилась пессимизмом от Лорье.
   — Ну, что она рассказала, ваша Жюстина?
   Рядом со мной возникает Иветт. Я беру ручку.
   — Уже десять лет! — восклицает она, закончив читать. — Ну-ну, скажите пожалуйста, ну и скрытный же у вас дядюшка! Мы ему всю душу раскрываем, а он за нашей спиной делишки обделывает! Кто знает, может быть, он с этой Соней… — продолжает она в запале, но тут же берет себя в руки: — Ну, в конце концов, он взрослый и в своем уме, как говорится, и вполне еще живчик.
   «Соня была его крестницей».
   — Да, это он так говорит. Сколько таких старых любезников красуются с племянницами, кузинами, крестницами!
   Да, правда, это он нам сказал, и ни старый Моро, ни Соня уже не смогут его опровергнуть. Образ дяди, превратившегося в Джеймса Бонда, в парике, окруженного порочными созданиями, выводит меня из равновесия.
   Иветт вывозит меня на террасу, теплые лучи солнца, как приятно вдыхать свежий воздух! Тентен следует за нами, покусывая мои башмаки. Я пытаюсь вспомнить слова Жюстины: «Нет, нет, это не так просто… » Тут может идти речь и о любовном свидании, и о плане. О каком-то заранее обдуманном деле. А в данной ситуации — о заговоре. Молю Бога, чтобы дядя не оказался замешанным во все это. Я так люблю дядю. Он подбрасывал меня на коленях, он катал меня на лодке, он учил меня понимать толк в вине. Катал на лодке. Как-то зловеще звучит эта фраза.
   — Я говорила с Жаном по телефону, — рассказывает в это время Иветт. — Прошлой ночью была такая гроза, часть желобов сорвало, он провел ночь на крыше, промок до костей, пытаясь закрепить черепицу и при этом удержаться самому. Я не осмелилась просить, чтобы он приехал. Он вас обнимает и просит быть осторожнее, если вы хотите, чтобы про ваши приключения и дальше писали!
   Славный Жан, я с ним полностью согласна. Нет у меня более страстного желания, чем стать вечно возвращающейся героиней, из тех, кто никогда не умирает. Но в данный момент у меня на теле с десяток дырок, что не дает оснований для безумного оптимизма.
   Блокнот: «Тебе не обязательно оставаться. Мной может заняться Франсина».
   — Да чтобы я вас бросила! А бедняжка Лорье, ему ведь тоже нужна поддержка, а? Ведь у него невесту убили!
   «Бывшую».
   — Чувства в один день не умирают, — с достоинством отвечает Иветт.

10

   В четыре часа! «Завтра, в четыре», — вот что сказала по телефону Жюстина. А вот это завтра наступило, превратилось в сегодня. Сегодня мой дядя должен с ней увидеться. Но он не сообщил нам, что приезжает. Впрочем, может быть, речь идет о телефонном свидании. Надо поручить Иветт следить за ней. Если она будет передвигаться бесшумно, Жюстина не заметит.
   Но может ли Иветт передвигаться бесшумно?
   — Приятного аппетита! — восклицает Франсина радостным тоном, как в рекламе завтраков.
   Вокруг меня все жуют. Я не очень голодна. Мне опять снилась Магали, и я проснулась с тяжестью в желудке. Как странно, когда снится кто-то, чье лицо ты никогда не видел. Я знала, что это Магали, но у нее были черты боттичелливской Венеры, множество веснушек и волосы до пят, такие длинные, что они путались вокруг ее щиколоток и мешали ей ходить, а я отступала, как только она приближалась ко мне, потому что боялась, что она до меня дотронется, я знала, что она мертва, а ее глаза — это всего лишь две черные и пустые дыры. Интересно, ведь я не сидела в кресле, нет, я ходила. О! ощущение ходьбы, такое подлинное, такое сильное, я почти готова поверить, что мне достаточно встать и…
   И ничего.
   Металлическое лязганье, это Жан-Клод в аппарате, позволяющем ему стоять и немного перемещаться. Последние дни его почти не было видно: он очень страдает и не выходит из своей комнаты.
   — Улыбайтесь, вас снимают! — призывает он.
   — И не осточертело тебе ходить, приклеившись глазом к этой камере? — спрашивает Летиция.
   — Я свидетель современности. Итак, как продвигается расследование?
   — Расслед-след-пед!
   — Кристиан! Замолчи! — кричит Мартина.
   — Мне кажется, что силы правопорядка несколько переоценили свои возможности, — насмешливо замечает Франсина. — Боюсь, что нашего старшину, — с ударением произносит она, — скоро заменят кем-то, более компетентным в сфере раскрытия преступлений.
   — Коломбо? — хихикает Ян.
   — Любопытно, я что-то не припоминаю, чтобы нанимала вас за остроумие, — отвечает Франсина, стараясь держать себя в руках. — Как там насчет прогулки на снегокате?
   — Сейчас же займусь этим.
   — Этой ночью я перечитал все газеты, — возобновляет разговор Жан-Клод. — Если этот Вор действительно хотел убить Элиз, он бы это давно сделал. Такую дичь, как мы, выследить нетрудно.
   — Жан-Клод! О таких вещах за столом не говорят! — протестует Франсина.
   — Лучше уж говорить об этом за столом, чем на кладбище, — не может удержаться Ян.
   — Жан-Клод прав, — вдруг говорит Летиция. — Элиз не прячется. Вору было достаточно прицелиться в нее из ружья с оптическим прицелом или не знаю из чего.
   Неприятно думать, что притаившийся в углу Вор говорит себе: «А что, неплохая идея!»
   — Так какую же цель он преследует? — спрашивает Ян, кроша хлеб между пальцами (я слышу, как ломается корочка).
   — Запугать нас? — предполагает Франсина.
   — Манипулировать нами! — говорит Жан-Клод. — Отвлечь наше внимание, пока он совершает какую-то мерзость. Как иллюзионист.
   — Нельзя сказать, что он просто делает вид, будто причиняет зло Элиз, — замечает Ян.
   — Да, но ничего серьезного, — отвечает Жан-Клод, которому в шкуру не воткнули дюжину дротиков.
   — И потом, от чего он отвлекает наше внимание? — продолжает Ян. — Мерзости свои он, в любом случае, совершает.
   — И тем не менее, — настаивает Жан-Клод, — перед нами человек, отвратительным образом угрожающий Элиз, жестоко убивший двух женщин — и все! Молчание в эфире. Если это маньяк, он снова примется за дело. Зачем наводить нас на свой след этими провокациями против Элиз?
   — Ты хочешь сказать, что он просто притворяется маньяком? — заинтересованно спрашивает Ян.
   — Угу, — соглашается Жан-Клод с набитым ртом. — Именно поэтому он устраивает весь этот цирк с письмами, мясом и так далее. А на самом деле он преследует совершенно четкую цель.
   — Превратить Элиз в карпаччо? — усмехается Ян, чем вызывает возмущенные протесты присутствующих.
   Он с силой сжимает мое плечо в знак извинения за шутку более чем сомнительного вкуса. Самое интересное, что, если бы речь шла о ком-то другом, это меня рассмешило бы. Интересно и то, что от него исходит едва уловимый, но явный запах горечавки.
   — А, по-моему, это настоящий сумасшедший! — говорит Иветт. — Как подумаю об этих глазах в руке Элиз… Человек, способный расчленить женщину, это уж точно не шутник.
   — Садист не означает сумасшедший, — упорствует Жан-Клод. — Ну, мы увидим, продолжит ли он.
   Это — самый подходящий момент, чтобы вошел Лорье со словами: «Он продолжил!». Я приготовилась услышать его быстрые нервные шаги в сопровождении тяжелых шагов Шнабеля, и, когда в действительности слышу, как открывается входная дверь и два человека быстро идут по коридору, задаюсь вопросом, не начались ли у меня галлюцинации.
   — Вероник Ганс здесь? — еще пронзительнее, чем обычно, спрашивает Лорье.
   — Вероник — как? — спрашивает Франсина.
   — Одна из инструкторш по лыжам, — поясняет ей Ян. — С чего бы Вероник быть здесь? — обращается он к Лорье.
   — Я только что заходил в лыжную школу, чтобы задать ей несколько дополнительных вопросов. Кевен Дейстрей сказал нам, что она отправилась в ГЦОРВИ, чтобы встретиться с кем-то, кому она хотела сообщить нечто важное.
   Я представляю себе, как все обмениваются подозрительными взглядами.
   — Так ее никто не видел? — снова спрашивает Лорье.
   Все остаются такими же безгласными, как я. Шорох балконной двери.
   — Здрав-ствуй-те.
   — А, господин де Кинсей! Я ищу Вероник Ганс.
   — Я ее н-не зна-ю.
   Шум отодвигаемого стула, падает стакан, Леонар садится.
   — Может быть, она поднялась к мадам Ломбар? — предполагает Лорье.
   — Меня спрашивают?
   Шуршание закрывающихся дверей лифта, из которого вышла Жюстина.
   — Вы, случайно, не виделись с Вероник Ганс? — в четвертый раз осведомляется Лорье.
   — Я не знакома с этой особой, — охрипшим голосом отвечает Жюстина, — а что касается того, виделась ли я с ней…
   Она изящно не договаривает фразу и проходит передо мной, оставив за собой след фиалковых духов и мятного ингалятора.
   — У меня такой насморк! — говорит она мне, усаживаясь.
   — Шнабель, поднимись и посмотри наверху! — приказывает Лорье.
   — У вас есть ордер? — немедленно квакает Франсина.
   — Ордер на что? — ласково возражает Лорье. — Мы ищем человека, который сказал, что идет сюда. Надеюсь, вы не сочтете неудобным, если мы проверим, не заблудилась ли она в коридорах?
   — Или не роется ли в комнатах, — сухо говорит Иветт.
   Я щиплю ее за руку, чтобы она замолчала.
   — О, можете щипаться сколько угодно! Эта особа способна на все! Отвратительная хамка!
   — Вижу, что вы, по крайней мере, с ней знакомы! — говорит Лорье.
   Над нашими головами грохочут шаги Шнабеля. Мы слышим, как шумно открываются и закрываются двери.
   — Мне не очень нравится, что ваш подчиненный вот так разгуливает по частным комнатам моих милых постояльцев, — говорит Франсина.
   — А что именно он там ищет? — спрашивает Жюстина между двумя приступами кашля.
   — Он ставит везде микрофоны, — отвечает ей Ян.
   Летиция прыскает. Бульканье жидкости, запах «Сюз». Ян с удовольствием причмокивает губами. В соседней комнате Юго достал пластилин и дает указания милым постояльцам. Взрывы смеха, бормотанье, возгласы звучат резким контрастом с нашим молчанием и с шагами Шнабеля, разносящимися по дому.
   — Хорошо, Клара, хорошо, твоя дама очень красивая. Нет, Бернар, это не едят, ты же знаешь. Мне все равно, пусть колбаса будет белая, как снег. А ты, Кристиан? Что хорошенького ты нам сделал? Таксу? Но у твоей собаки нет лап!
   Шаги на лестнице.
   — Я ее не нашел, шеф, — говорит запыхавшийся Шнабель.
   — Хорошо. Извините, что помешал вам завтракать. Если Вероник Ганс объявится, буду признателен за сообщение.
   Мой блокнот: »Почему вы ее ищете?»
   — Ее алиби не подтверждается, — шепчет Лорье мне на ухо.
   — Может быть, мы вам мешаем? — ледяным тоном спрашивает Франсина.
   — Не больше, чем обычно, — отвечает ей Лорье и тщательно прикрывает за собой дверь.
   — Вот ведь зануда! — бросает Франсина.
   — Филипп всегда принимал себя слишком всерьез, — говорит Ян. — Ну так, я хочу еще стакан.
   — Вам не кажется, что от старшины пахнет эдельвейсами? — спрашивает Жюстина.
   — Мне кажется, что он стоит на краю профессиональной пропасти! — смеется Франсина. — кто-нибудь хочет еще чайку? Элиз, гренок?
   Делаю отрицательный жест. Почему Вероник Ганс сказала, что должна зайти сюда? Зачем она сказала это другому инструктору, если это неправда? Я предпочла бы, чтобы Шнабель нашел ее роющейся в моих вещах. Рассеянно прислушиваюсь к общему шуму.
   — Ну, Клара, покажи мне. Да нет же, лапочка! Голову человечку надо поставить на плечи, а не рядом! Кристиан, попробуй для разнообразия сделать что-нибудь еще, кроме бананов и апельсинов.
   — Я забыла наверху плеер, — говорит Летиция.
   — Пожалуй, поставлю мольберт на террасе, там такое ласковое солнышко, — воркует Жюстина.
   — Парень, занимающийся снегокатами, позвонит через час. Надо будет предусмотреть привалы, — бормочет Ян немного сонным голосом.
   — Да нет же, Клара, я тебе только что говорил, что голову надо приделывать к плечам, слышишь меня! Ты же не носишь голову под мышкой, а?
   — Я пошла наверх! — заявляет Летиция.
   Звук ходунков. Шуршание открывающихся дверей лифта. И крик, от которого у меня кровь стынет в жилах. Кто-то толкает меня на бегу, переворачивается стул, возглас Жюстины: «Что происходит? Что происходит?», Франсина и Иветт тоже начинают кричать, я лихорадочно сжимаю свой плед, двери лифта открываются и закрываются, открываются и закрываются, Летиция икает, Ян, мужественный голос Яна, произносит в телефонную трубку:
   — Предупредите Лорье, немедленно! Пусть он немедленно вернется в ГЦОРВИ!
   — Что происходит? Может кто-нибудь мне объяснить?
   Толкотня. И эти бесконечно хлопающие двери.
   — Юго, закрой двери игровой! — кричит Ян.
   Беспорядочные выкрики.
   — Ничего не трогайте! — снова орет Ян.
   — Но…
   — И заблокируйте эту гребаную дверь!
   — Ян!
   — Господи, Ачуель! Вы не видите, что мы имеем дело с убийством?! Что кто-то убил эту девушку в то время, пока вы подавали нам этот проклятый чай?!
   Убили. Девушку. Вероник Ганс. В лифте. О Боже!
   — Кого убили? Леонар! Леонар, где ты? — кудахчет Жюстина.
   — Я тут. Инс-трук-тор-ша мер-т-вая. Без-без…
   — Что ты хочешь сказать? Успокойся, дыши ровно. Ну, продолжай.
   — Без-без…
   — Без одежды? Ее изнасиловали?
   — Го-…
   Мне в голову приходит странная мысль о том, что он хочет помолиться.
   — Без го-ло-вы, — на одном дыхании заканчивает Леонар.
   Я правильно расслышала?
   — Но это кошмар! — восклицает Жюстина. — Я вам говорила, что Зло где-то здесь, Элиз, совсем близко! Весь этот красный цвет, весь этот красный цвет!
   Вероник Ганс обезглавили в лифте. Последний, кто пользовался лифтом, это ты, подружка. Ты и твой проклятый кроваво-красный цвет.
   — О, бедняжка моя, милая! — лепечет Иветт, сжимая меня в объятиях. — Какое счастье, что вы не можете видеть все это! Она лежит в глубине кабинки, а голова между щиколоток. Он отрезал ей голову! У нее широко открытые глаза, она смотрит на нас, и там полно крови, она еще течет!
   Потоки крови, изливающиеся из лифта. «Сияние» Стенли Кубрика. Останься в реальном мире, Элиз, сосредоточься. Вероник действительно пришла в ГЦОРВИ с кем-то повидаться. С кем-то, кто убил ее в лифте. Без шума. В лифте, которым воспользовалась Жюстина, чтобы спуститься к завтраку. Она не почувствовала теплового присутствия тела? Такого острого запаха крови? Забыла включить свой сенсорный детектор? Видение гримасничающей и растрепанной Жюстины, с ловкостью дровосека орудующей мясницким ножом. Да, кстати, а где орудие убийства?
   Рядом со мной Иветт по-прежнему бормочет свои безответные «как» и «почему». Франсина Ачуель требует две упаковки аспирина и предлагает его всем подряд. Летицию усадили на диван, Иветт дает ей пососать кусочек сахара, кладет ей мокрую салфетку на лоб. Мадам Реймон вышла из кухни и чуть не упала в обморок. Она вцепилась в мое кресло и стонет: «О, Божмой, о, Божмой!». Сейчас я счастлива, что ничего не вижу. Что я слишком далеко, чтобы почуять запах смерти. Что не прикасаюсь к коченеющему телу, к ледяной коже. Что я жива и не испытывала к умершей нежности, от которой меня охватила бы непреодолимая грусть. Просто сострадание, положенное каждому умершему, каждому из нас, кто покидает ряды живущих и возвращается в небытие.
   Шаги, сбивчивые объяснения, голоса нескольких мужчин. Лорье, Шнабель, Мерканти и другие.
   Мерканти собирает нас в углу комнаты. Лорье руководит техническими работниками уголовного отдела, которые не могут удержаться, чтобы не обменяться замечаниями. Четыре насильственных смерти за такой короткий промежуток времени в этом тихом местечке не могут не вызвать шока. Воспользовавшись тем, что Шнабель углубился в беседу с Иветт, я выезжаю вперед, чтобы лучше слышать.
   — Мне нужна полная экспертиза, — говорит Лорье. — А, доктор! Увы, мы тут вам снова нашли работенку.
   — Да, вижу. Боже правый, этому должен быть положен конец! Кто эта девушка?
   — Вероник Ганс, одна из лыжных инструкторш.
   — Ах да, я узнаю ее, она занималась с моим внуком. Слушайте, это же мясник какой-то! Начиная с малышки Овар, и теперь тут… Впервые за тридцать лет вижу такое! Обычно приходится иметь дело со сломанными ногами, в крайнем случае — с переломами позвоночника или с дорожными авариями, и эти аварии — зрелище малоприятное, но это же просто отвратительно! Можете посветить получше? Спасибо.
   — Как давно она умерла?
   — Тело еще теплое. Полчаса? Час от силы. Видите края раны, вот тут?
   — Да. Очень неровные.
   — Именно. И такие же следы с другой стороны. Это любопытно. Вы нашли орудие?
   — Пока нет.
   Доктор молча углубляется в работу. Кто-то толкает меня, молодой голос произносит: «Мне нехорошо… » И кого-то рвет прямо возле меня.
   — Черт возьми, Морель, аккуратнее! — замечает Мерканти.