Обер Брижит. Снежная смерть

   — А! — говорит дядя.
   — Честно говоря, со всей этой суматохой я и не подумала проверить, не исчезло ли что-то еще, — объясняет Жюстина. — Пойдешь со мной, Ферни?
   Ферни! В жизни не слышала ничего глупее! Ферни! А почему не Фефе? Всем на свете известно, что уменьшительное от Фернана — Нану, во всяком случае, моя тетя звала его именно так.
   Ферни и его Дульцинея уходят вместе с Тентеном. Я тычу пальцем в кожаную подушку, словно хочу провертеть там дырку. Нет, я вовсе не представляю себе, что это — глаз Жюстины. В любом случае, зачем ей глаза, этой лгунье. Почему лгунье? Ах, да, портсигар! Дядя словно с луны упал. Внимание, Элиз, напрашивается важный вывод: если дядя не подарил ей портсигар, Вероник не могла его украсть. Но он был при ней. Вернее, у нее нашли портсигар с инициалами моего дяди.
   — Больше воды не хотите? — приветливо спрашивает Лорье.
   Он меня сбивает! Машу рукой.
   — Ладно, я вас на минутку оставлю. Постарайтесь отдохнуть.
   О'кей, чао! Так на чем я остановилась? Ах, да: а) Если Вероник не украла у Жюстины портсигар, почему Жюстина утверждала обратное? б) принадлежал ли этот портсигар моему дяде? в) почему он находился у Вероник Ганс в то самое утро, когда она пришла в ГЦОРВИ, чтобы увидеться с кем-то, кому она должна была сообщить «нечто важное»? г) украла ли она портсигар у моего дяди? Если да, то мы возвращаемся к пункту а); д) дарил ли дядя тяжелый серебряный портсигар Вероник Ганс? е) неужели я переберу весь алфавит, а ответа так и не найду?
   Мне надо поговорить с дядюшкой с глазу на глаз.
   Хорошо было бы получить обратно кресло, тогда я смогла бы передвигаться. Пока что я кажусь сама себе старой тряпичной куклой, которую забыли на этажерке. Жандармы ходят взад и вперед, не удостаивая меня и словом. Эй, я здесь, я живая! Может быть, я стала невидимкой? Призраком. Как подумаю о напыщенной речи Вора, изображавшего дух… Но зачем? Почему?! Почему! Есть же какая-то подоплека у всего этого кошмара. Людей не убивают просто для забавы. Бомбы не бросают для развлечения. Он действительно хотел всех нас уничтожить? Или, согласно теории Жан-Клода, он просто пускает пыль в глаза?
   Почему Тентен все время ходит за дядей?
   Пытаюсь передвинуться на диване, приказываю этим проклятым ногам сдвинуться в сторону. Напрасный труд. А, есть идея: я цепляюсь за спинку здоровой рукой и пытаюсь подтянуться, напрягая кисть. Бах, неловко валюсь обратно на подушки. Интересно, на что я похожа, лежу тут, наполовину перевернувшись, с вывороченными ногами. Судя по всему, волнует это только меня.

12

   Сколько же времени я так лежу, скорчившись, на этом диване? Может быть, Вор уже убил всех. Не шути с этим, Элиз. «Вор». Что это такое, «Вор»? Концепция. Абстракция. Олицетворение Зла. Невозможно даже представить себе существо из плоти и крови, достаточно сказать «Вор», это то же самое, что сказать «пугало». Не понимаю смысла этого спектакля в кухне. Жан-Клод прав: если бы этот тип хотел всех нас убить, это не составило бы для него труда. Ну и что тогда?
   Ах, наконец, кто-то пришел! Кто-то падает на диван возле меня, со стороны моей плохой руки. Сейчас меня усадят. Нет, меня не усаживают, кто-то медленно дышит. Запах табака. «Житан», как у Тони. На мгновение представляю себе, что Тони решил сделать мне сюрприз и приехал.
   — Вы должны понять одну вещь, — шепчет мне незнакомый голос, о котором я даже не могу сказать, женский он или мужской, — одну вещь: жизнь — это бутерброд с дерьмом.
   Потом человек, курящий «Житан», встает. Шаги удаляются в сторону двери. Эй, постойте! Дверь закрывается. И я так и остаюсь лежать носом в подушках. Я совершенно не представляю, кем был этот таинственный посетитель. И не могу сказать, что его юмор ободрил меня. Как же эта цитата звучит полностью? «Жизнь — бутерброд с дерьмом, и каждый день вы откусываете следующий кусок». Еще один моралист! Ну, хватит, сколько мне я еще тут корячиться! Барабаню пальцами по стене. Снова дверь. Если это еще кто-то собирается произнести идиотскую цитату…
   — Что это вы тут изображаете? Выставили трусы напоказ! — отчитывает меня Иветт.
   Все нормально, я изображаю индюшку на диване. Иветт хватает меня и, кряхтя, усаживает
   — Замерзший жандарм начинает отогреваться, — говорит она. — Мы сняли с него промокшую одежду и надели пижаму Яна. Кстати, о Яне: учитывая холод, Лорье разрешил запереть его в доме. Его привязали к отоплению в столовой, смешно смотреть. Ваше кресло подняли, оно в порядке, хотите, чтобы вас туда посадили?
   Сжимаю и разжимаю пальцы — это наш с Иветт условный знак, обозначающий «да», у нас полно подобных сигналов.
   — Пойду, найду кого-нибудь.
   Итак, неизвестный визитер имел возможность обозревать мои трусики. Надо полагать, это его не слишком развеселило. Тем не менее я надеюсь, что не это грустное зрелище вдохновило его на такие рассуждения о жизни!
   Иветт возвращается с Морелем, и они вдвоем усаживают меня в любимое кресло. Любовно ощупываю подлокотники, колеса. О, милое кресло, какое счастье вновь обрести тебя, твои хорошенькие кнопочки, твой запах стали и больницы! Ты — стремительный жеребец, на котором я гарцую по миру, теперь одинокий ковбой Элиз снова может отправиться на поиски приключений! Пользуюсь возможностью врезаться в ноги Мореля, который не решается вскрикнуть. Старея, я становлюсь шутницей. Вот подождите, доживу до болезни Альцгеймера, тогда повеселимся!
   Иветт довозит меня до столовой. В игровой по телевизору идут мультфильмы. Я слышу, как смеется Клара.
   — Мадам Реймон и Франсина пошли подсчитывать убытки, — сообщает Иветт. — Ну как, бригадир, приходите в себя?
   Мужской голос бурчит:
   — Понемножку.
   — Сделаю вам еще грогу.
   Я бы тоже с удовольствием выпила грогу, мне холодно. Поднимаю руку, но Иветт меня не замечает. Бригадир Дюпюи сморкается и чихает каждые десять секунд. В камине потрескивает огонь. Приближаюсь к очагу. Приятное тепло, приятный успокаивающий запах. Иветт возвращается с грогом и снова деловито убегает. С завистью вдыхаю запах горячего рома.
   — О, ты здесь! Мы тебя искали!
   Дядя.
   — Вроде бы в комнате Жюстины все на месте.
   Конечно: трудно представить, чтобы Вероник что-то украла, а жандармы, обыскивавшие тело, ничего не нашли.
   — Я видел твой портрет — замечательно! И портрет Леонара — очень впечатляет. И фотографии симпатичные, кто это снимал?
   — Какие фотографии? — спрашивает Жюстина.
   — Что значит «какие фотографии»? Те, которые ты пришпилила над кроватью.
   — Я не пришпиливала никаких фотографий.
   — Да? Ну, может быть, Иветт или мадам Ачуель. Там Элиз, сидящая в своем кресле на террасе и перед окном в гостиной, за занавеской… очень художественный снимок. И рыженькая девушка со скакалкой.
   — О чем ты рассказываешь? — недоумевает Жюстина.
   — И скадрировано весьма удачно. Я не знаю, кто эта рыжая девушка, довольно хорошенькая, лет двадцати, с роскошными волосами. Но взгляд у нее странный…
   — Магали.. , — бормочет Жюстина. — Фотография Магали над моей кроватью?
   — И Элиз тоже, я только что сказал. Очень четкие, явно сняты с приближением.
   Моя фотография на террасе. Моя фотография за окном. Перед тем, как нападать, он меня фотографировал. И потом вывесил эти снимки у Жюстины, зная, что она не может их увидеть. Но Леонар, он-то что? Ручку.
   «Леонар видел эти снимки?»
   — Откуда я знаю! — возмущается дядя.
   — Что она написала? — спрашивает Жюстина. «Спроси у Леонара».
   — Чего ради? — в голосе дяди звучит недоумение.
   — В чем же дело? — нервничает Жюстина.
   — Ох! Жюсти, пару минут, прошу тебя. Жюсти! «Жюсти и Ферни на лодке катались… »
   — Элиз хочет, чтобы я спросил Леонара, видел ли он эти чертовы фотографии, — со вздохом объясняет он.
   — Не груби, Ферни, тебе не идет. Если бы Леонар их видел, он бы мне сказал, я думаю.
   — А разрешения пописать он у тебя тоже спрашивает? — усмехается дядя.
   — Ферни!
   — Да с чего это вы обе так завелись из-за этих фотографий?
   — Надо понять, кто их снимал, — объясняет Жюстина. — Ферни, будь добр, сходи за фотографиями и позови старшину.
   — Что за чушь!
   — Нет, не чушь. Элиз меня прекрасно поняла. Сделай, как я прошу, пожалуйста. Рыжая девушка, это, конечно, Магали, та, что вроде бы повесилась на бельевой веревке. А ты говоришь, что она сфотографирована со скакалкой.
   — Дьявол! Я сказал «скакалка», там какая-то пластиковая веревка, она держит ее перед собой, я и подумал…
   — Милый, довольно думать, сходи за фотографиями.
   Дядя поспешно уходит. Я кашляю, Жюстина кашляет, Дюпюи кашляет.
   — Я слышал ваш разговор, — говорит он нам, — … и правда, тут будешь гадать, кто же это снял, понимаете, о чем я?
   Да, в наши дни даже жандармы с трудом выражают свои мысли!
   Он сморкается, чихает и продолжает:
   — Тухлая тут атмосфера, что-то нечисто. Я-то сам из Оверни, я такие вещи чую. Тут не полицию нужно вызывать, а изгонять дьявола. Тут много народу померло, еще когда лечебница была, а это всегда несчастье приносит.
   Я вспоминаю маленькую куклу без одежды, валявшуюся в заброшенном Центре, свое ощущение, будто меня подстерегает людоедка.
   — Эгрегоры.. , — вздыхает Жюстина, — парящие над нами эгрегоры очень зловредны. Мы выделяем слишком много злости, слишком много горечи.
   — Когда я был там наверху, на крыше, я увидел эти следы, они вели к краю…
   Он понижает голос:
   — Я наклонился и увидел белое лицо без глаз и черный плащ, летевший по ветру, у меня сердце в пятки ушло! И тут этот говнюк Морель заорал, я подскочил — и ба-бах!
   Он на мгновение умолкает… наверное, размышляет над тем, какой говнюк Морель?
   — А когда меня из цистерны вытащили, я посмотрел наверх и ничего не увидел! Nada!^[3]
   — Вы рассказали об этом своему начальнику? — интересуется Жюстина.
   — Да, он сказал, что это убийца так переоделся. Но я-то не уверен, что это маскарад. Может быть, это холодный ночной ветер превратился в него. Может быть, его и поймать-то невозможно.
   Ну вот, ряды мистиков множатся.
   — Знаете, — продолжает бригадир, — когда я свалился в ледяную воду, мне показалось, что я скольжу по туннелю, гладкому, как желе, а в конце его горел свет.
   — Без всякого сомнения, вы потеряли сознание, — говорит Жюстина, — и перед вами промелькнула жизненная сила.
   — Может быть, но только я уверен, что на дне цистерны что-то было, да и кто знает, случайно ли я туда упал?
   — Убийца мог что-то спрятать в цистерне? — вслух размышляет Жюстина.
   — Вот фотографии, — кричит дядя, влетая в комнату. — Где малыш Лорье?
   — Не советую вам говорить о шефе в таком тоне, — говорит ему пробегающий мимо Шнабель. — С виду он мальчишка, но, поверьте, он способен на многое! Он чемпион по кикбоксингу!
   Какая досада, что кикбоксинг бессилен против ночного ветра, вооруженного кусторезом!
   — Вы меня искали? — Лорье внезапно входит в комнату.
   — Я нашел эти фотографии в комнате Жюстины, и она настаивает, чтобы я показал их вам, — объясняет дядя.
   — Я не знала, что эти снимки висят над моей кроватью, я не подозревала об их существовании, — уточняет Жюстина.
   — Посмотрим… Элиз, опять Элиз, Магали с… о, нет! Она в вашей комнате, Элиз, я узнаю обои, и она держит в руке бельевую веревку; она не видела, что ее снимали, она смотрит на что-то в окно.
   — Она кого-то подстерегает? — предполагает дядя.
   — Вы назначили ей встречу в своей комнате? — спрашивает меня Жюстина.
   Я машу рукой.
   — Что ответила Элиз? — спрашивает Жюстина в пустоту.
   — Кто-то мог сказать Магали, что она должна ждать Элиз в ее комнате… — бормочет Лорье.
   — А зачем она должна была принести веревку? — спрашивает у него дядя.
   — Этот тип мог ей что угодно наболтать.
   Ручку. «Магали узнала Вора потелевизору, она думала, что это мой друг».
   — Да, вполне вероятно. Он убеждает ее подняться, идет за ней, фотографирует и убивает ее, — мрачно заключает Лорье. — Так же, как он сфотографировал Элиз, прежде, чем напасть на нее. Тут, на террасе, на солнышке, и тут, возле балконной двери. Ишь, наладился! Вообще-то, я был прав насчет переодевания. Дюпюи видел плащ, зацепившийся за желоб.
   — Он сказал нам, что не смог его поймать, — говорит Жюстина.
   — Его там уже не было! — протестует Дюпюи.
   — Наверное, ветром унесло. Позже найдется на дереве или где-нибудь еще.
   «Почему он не унес кусторез?»
   — Хороший вопрос, Элиз. Кто-нибудь хочет ответить?
   — А что за вопрос? — спрашивает Жюстина.
   Лорье читает вслух.
   — Он хотел, чтобы его нашли в комнате Кристиана, — говорит она.
   Зачем? И еще одна вещь меня мучит: не мог он, переодевшись вампиром, спрятаться в камине после убийства Вероник, потому что мы все находились внизу, а мадам Реймон стояла у плиты. Значит, он принес свой костюм позже. Следовательно, главный вопрос в следующем: почему он не оставил его в комнате Кристиана вместе с кусторезом?
   Мысли постепенно начинают выстраиваться. Он убивает Вероник, прячет орудие убийства, прячет плащ и маску под свитером, спускается по лестнице и присоединяется к нам за завтраком, не привлекая внимания, потому что он — один из нас. Например, Юго, Ян или Леонар.
   Все эти версии мельтешат в уме, сталкиваясь друг с другом, как автомобили, и мне кажется, что мне сверлят мозги бормашиной. Надо перестать думать, хотя бы на десять минут. На две минуты. На минуту. Мне нужна минута мысленной тишины!
   Все. Больше не могу, задыхаюсь, мне надо думать!
   Ой, а куда это они все подевались? Они оставили меня одну с взбудораженным овернцем.
   — Бедная вы моя дамочка, — говорит мне в эту минуту мистик в фуражке, — вам, видать, невесело так жить-то. Мой отец был мастером порчу снимать. Он вам, может быть, помог бы.
   Если он знал заговор против ирландских бомб, то почему бы нет? Но сейчас мои мелкие невзгоды отходят на второй план. Главное — остановить бойню. Не бери на себя функции Бога, говорит Психоаналитик, который мне уже порядком надоел. Да не беру я на себя ничьих функций, огрызаюсь я в ответ. Кроме того, Бог никогда еще не останавливал бойню. Психоаналитик ворчит и дергает себя за бородку.
   Иветт, не изменяющая своему призванию сиделки, приносит добавку грога, и Дюпюи с жадностью его лакает. Я облизываю губы в тишине.
   — Вот это здорово! — говорит Дюпюи. — Похожий грог я пил у старика Моро.
   — Вы знали Моро?
   — А то как же! Трех месяцев не прошло, как мы вместе выпивали. Знаете, — продолжает он, снова понизив голос, — Моро мне открыл один секрет относительно этой девчушки, Овар.
   У меня уши встают торчком, как у охотничьей собаки. Придвигаю кресло так близко, что могу прикоснуться к волосатой лодыжке и к влажному одеялу.
   — Эй, Дюпюи, когда выпьешь все здешние запасы рома, тебя не затруднит нам помочь?
   Голос Шнабеля звучит резко, грубо. Дюпюи извиняется, с трудом встает, чихая и ворча что-то в бороду, и идет за формой, высушенной и выглаженной Иветт. Я так и остаюсь сидеть, вдыхая оставшийся после него аромат рома, я почти что щелкаю зубами, словно кот, упустивший птичку.
   Ко мне кто-то подходит, запах абсолютной свежести: это Мерканти, и он испускает короткий, полный сарказма смешок.
   — Вы мне напоминаете паука в центре паутины, — бросает он. — Неустанно прядете свою нить, расставляете ловушки, и вам совершенно наплевать, что может случиться с другими.
   Ну и ну, это уже чересчур! По какому праву он так говорит со мной? Что, по его мнению, мне следует делать? Кричать? Я не могу. Бегать взад и вперед и рвать на себе волосы? Я не могу. Плакать двадцать четыре часа в сутки? Это я могла бы, но беда в том, что не такой у меня характер. Страстное ожидание будущего всегда возобладает над грустью настоящего.
   — Но это не имеет значения, — продолжает он, положив ледяную руку мне на голову, — мне больше нравятся такие упрямые малышки, тем приятнее заставить их подчиняться.
   Что может быть сильнее «чересчур»?
   — Когда холодно, ваша блузка выглядит весьма откровенно, — шепчет он мне на ухо, — это может навести людей с дурными намерениями на нехорошие мысли.
   Моя блузка. Черт, черт, черт, я чувствую, что соски у меня напряглись от холода. Я нашариваю пуговицы: ну, конечно, одна расстегнулась, неловко застегиваюсь, он кладет руку на мою и, пользуясь моментом, похотливо поглаживает мое тело.
   — Я вам помогу, вот так, умненькая девочка, застегнулась как следует!
   Уберите от меня этого типа, или меня стошнит. К счастью, из другой комнаты зовет Ян.
   — Зараза! Я подыхаю от жажды, дайте попить, говнюки!
   — Долг призывает меня, до скорого, куколка!
   И он уходит, проведя перед этим длинными холодными пальцами по моим губам. У меня мороз по коже от этого мерзавца. За стеной слышится разговор, но слов не разобрать. Надеюсь, он не прикончит Яна. Тентен глухо ворчит, Ян приказывает ему замолчать. Быстро удаляющиеся шаги Мерканти.
   Я подъезжаю к двери, на ощупь ищу ручку, поворачиваю. Никакого эффекта. Заперта на ключ! Меня охватывает паника. Я стучу в дверь. Никто не приходит. Снова стучу.
   — Какого черта вы хотите въехать в шкаф? — неожиданно раздается усталый голос Иветт.
   Я растеряла все ориентиры, я слишком взволнована, надо успокоиться. Позволяю ей подвезти меня к камину, надеть на меня свитер и выслушиваю ее опасения. Недавно стемнело, жандармы расположатся тут на ночлег, со сменой караула и так далее. Теперь здесь все, как фильме про войну.
   — Ваш дядя вышел на улицу с Жюстиной, — Иветт продолжает изливать на меня бесконечный поток слов, — им хотелось подышать. Жандармы обыскивают дом в поисках костюма убийцы. Ребята из лаборатории засыпали всю кухню своими порошками, теперь надо все чистить. Постояльцы сидят в игровой с Мартиной и Юго, даже Летиция пришла: Лорье не хотел, чтобы она сидела одна в комнате. У нее на голове толстая повязка, вроде чалмы, прямо индуска!
   Гадаю, какой же секрет о Соне знал старый Моро. Может быть, на самом деле она была его родной дочерью? Или подкидышем?
   — Совсем недавно я себе говорила, что лучше бы мы поехали в Северные Альпы, но как посмотрю на все эти лавины, — продолжает Иветт, — мы могли оказаться погребенными под снегом или сгорели бы в туннеле… В целом, тут тоже неплохо. По крайней мере, мы знаем, что находимся в опасности, а всех этих несчастных людей застигло врасплох — раз и все! — они никак не могли ожидать такого, это, наверное, ужасно.
   Вот ведь оптимистка!
   — Я вас оставлю, мне надо помочь мадам Реймон! К тому же ей не очень хочется оставаться одной в кухне, — тихо добавляет она.
   Иветт выходит, Франсина входит. Новый поток слов.
   — Я больше не могу, — говорит она, падая на застонавший диван. — какой страшный день! Мне следовало понять, что все пойдет наперекосяк, когда Иветт вчера выиграла. Я сломалась! И эти подвыпившие гусары в моем заведении! Счастье ваше, что вы не можете видеть все это, тоже бы волком взвыли! Хорошо еще, если они не запрут нас в погребе и не посадят на воду и хлеб — по куску на человека! Как подумаю, что они могли заподозрить несчастного Кристиана! И даже Клару! Почему бы уж не меня, в таком случае? Лучше бы занялись Яном. С самого начала это говорила. Ну, надеюсь, что ваш дядя сумеет достучаться до их рассудка. Как вы насчет чая? Я поставила воду. Потому что, как я всегда говорю, нельзя поддаваться обстоятельствам!
   Подавальщица чая выходит. Верчу головой вправо-влево, гадая, кто появится следующим.
   — Шины продырявили портативной аккумуляторной дрелью-отверткой.
   Так, послушаем Лорье!
   — Ее только что нашли. Угадайте, где? В цистерне. Дюпюи вспомнил, что видел что-то блестящее на дне, под водой. Мы час потратили, чтобы выловить ее, сделали что-то вроде удочки. И знаете что? Я уверен, что именно с ее помощью распяли Марион Эннекен. А почему ее спрятали здесь? Потому что здесь живет ее владелец! Все следы ведут в этот треклятый Центр. Ответ кроется здесь, в этих старых стенах. С завтрашнего дня я завязываю! Всю дирекцию задержать. После этого — подать прошение об отстранении от расследования, и пусть кто-то другой тут надрывается. А потом — две недели отпуска на Балеарах.
   Он встает и выходит. Интересно, который час? Я не голодна, но это ничего не значит: в подобные моменты мне обычно не до еды. В соседней комнате лает Тентен, потом раздается голос Яна:
   — Есть кто-нибудь?
   Ориентируясь на звук, еду к нему.
   — Элиз! Рад вас видеть.
   Я подъезжаю к нему поближе, протягиваю ему руку, он сжимает ее своими, закованными в наручники.
   — Вы такая милая. Я подам жалобу на жестокое обращение со стороны полиции. Они не имеют права бить меня и держать в цепях. Я повеселился, когда узнал, что кто-то продырявил шины, пока я сидел, как зверь в клетке, в их идиотском фургоне. А бомба, может, ее тоже я бросил? У них нет никаких оснований так обращаться со мной!
   — Кое-кто думает иначе, — заявляет неслышно вернувшийся Лорье.
   — Пайо! — восклицает Ян. — А ты тут какого черта?
   — Он пришел на лыжах, — объясняет нам Лорье, — он нашел дневник Вероник в корзине с грязным бельем.
   — Сволочь, — внезапно, словно не в силах больше сдерживаться, кричит Пайо, — ты меня хорошо сделал!
   — Не понимаю.. , — не слишком уверенно протестует Ян.
   — Мне все известно, слышишь? Сколько раз, когда и как! Она все записала!
   — Слушай, Эрве, не драматизируй!
   — Я не драматизирую, ты поимел Вероник за моей спиной! Сначала трахал Соню, и она умерла, а теперь очередь Веро!
   — Что вы сказали о Соне? — похоронным голосом осведомляется Лорье.
   — Да гонит он! — отвечает Ян. — Гонит, и все.
   — Я гоню? А ты скажи, что Вероник была вруньей!
   — Кокаинистка и врунья! — с презрением бросает Ян.
   — Что?! Нет, вы слышите?! Осторожнее, я кое-что знаю!
   Пока они переругиваются, я хватаюсь за ручку.
   «Вероник пишет о своем пребывании в клинике?»
   — Да, пишет, — вопит Пайо после того, как Лорье читает ему вопрос, — именно там она встретилась с этим психом, психом, ясно? Она пишет, что Соня часто приходила навестить свою кузину, Марион Эннекен, и этот гад, вы что думаете, он не знал Марион? Ее ты тоже имел, а?
   — У меня впечатление, что вы тут все сдвинулись на этой почве, — замечает Ян.
   — Да я бы тебе шею свернул! — орет Пайо.
   — Что тут происходит? — спрашивает мой дядя. — Ваши крики слышны в игровой.
   — Эрве Пайо — друг Вероник Ганс, — говорит ему Лорье, как будто это все объясняет.
   — Вероник была весьма несдержанной девушкой, — говорит дядя.
   — Я думал, вы с ней почти не были знакомы? — удивляется Лорье.
   — Я познакомился с ней, когда навещал Соню во время лечения. Вероник приходила туда на сеансы психотерапии.
   Надо же, а я думала, что все было наоборот.
   — И Марион Эннекен вы тоже знали? — во внезапно наступившей напряженной тишине спрашивает Лорье.
   — Да, я знал Марион, — отвечает дядя надтреснутым голосом. — Бедные, бедные девочки, это так дико!
   — Что дико? — вдруг спрашивает Лорье. — Что вы их убили?
   — Я убил? Да что вы несете? Вы думаете, что я мог убить собственную дочь?! — кричит дядя.
   Соня! Вот он, секрет!
   — Но у вас же не было детей! — восклицает вошедшая в этот момент Иветт.
   — А вы что об этом знаете? — огрызается он. — Моя жена была бесплодна, а я… я был бабником, — бормочет дядя. — Я не мог устоять перед хорошенькой женщиной (прошу прощения, Жюсти), ну и, иногда… несколько раз оплошал, чего уж там.
   — Несколько раз?! — с нажимом спрашивает Лорье.
   — Раньше таблеток не было! — протестует дядя. — А что до презервативов, то я…
   — Ферни! Может быть, ты обсудишь это со старшиной Лорье с глазу на глаз? — решительно предлагает Жюстина.
   — Ты права.
   — А черт, только нам стало интересно! — восклицает Ян.
   — Сволочь! — повторяет Пайо. — Когда я поговорю со старшиной, тебе станет не до смеха.
   — Тихо! — командует Лорье. — Морель, отвяжите подозреваемого, дайте ему пить и наблюдайте за ним. Пайо, следуйте за мной, я должен задать вам ряд вопросов.
   Хлопает дверь.

13

   — Никогда бы не подумала! — во вновь наступившей тишине говорит Франсина. — Такой примерный человек…
   — У мужчин одно на уме, — заявляет Иветт. — Ну… конечно, я не имею в виду моего Жана…
   — Мне вас жаль! — говорит Ян. — У меня совершенно затекли руки! Кто-нибудь, дайте мне попить, пожалуйста.
   Я рассеянно слушаю их разговоры. Моя дядя — отец Сони! Ладно. Но кто же мать? Жюстина? Нет, у Жюстины не было никаких причин бросать своего ребенка, она не замужем, и ее мало волнуют сплетни. Значит, какая-то замужняя женщина.
   — И в котором же часу мы, со всем этим кошмаром, сможем поесть? — причитает Франсина. — Мне хотелось бы вначале покормить пансионеров.
   — Надо дождаться распоряжений шефа, — отвечает ей Морель.
   — Не смешите меня, мальчик мой. Я не стану дожидаться его разрешения, чтобы накормить моих постояльцев!
   — Насколько я понял, вы все находитесь под арестом! Так что с этого момента — затычка!
   — Затычка? — повторяет Франсина. — Какая затычка?
   — Он хочет сказать «заткнитесь»! — объясняет Ян.
   — Ах, вот оно что! Я не позволю какому-то провинциальному жандармишке меня запугивать! — восклицает Франсина. — Все за мной, на кухню!
   Она устремляется к кухне, за ней — Ян, с восторгом поддержавший идею восстания, Иветт и постояльцы, наслаждающиеся суетой, а Морель призывает на помощь. Вбегают Мерканти и Шнабель.