Обер Брижит. Снежная смерть

   — Малыш, если ты еще раз дернешь нас из-за ерунды, отправишься доучиваться на техника, это я тебе обещаю! — огрызается Шнабель, выслушав его. — И убери пушку, она не из шоколада сделана!
   — В наше время нормальный персонал не найти! — комментирует Мерканти. — Элиз, все в порядке?
   Я сжимаю в кулак руку, лежащую на колене. Он приподнимает мой подбородок, от его руки пахнет чистящим порошком.
   — Устало выглядите. Хотите, чтобы я помог вам лечь в кроватку?
   Да я скорее сдохну. Трясу головой, чтобы освободиться, он сильнее сжимает мой подбородок.
   — Командир ждет! — кричит ему Шнабель. — Шевелись.
   Он оставляет меня, словно с сожалением, и бурчит так тихо, чтобы Шнабель его не услышал: «Ладно, жирный боров, иду». Этот тип мне отвратителен. Спрошу Иветт, нельзя ли мне спать в ее комнате.
   Пока повстанцы весело колобродят в кухне, Морель ходит взад и вперед, бормоча что-то сквозь зубы. Жалко, что у меня нет резинового мячика, чтобы бросить ему, это его отвлекло бы.
   Что-то не дает мне покоя. Что-то, о чем я должна вспомнить. Какие-то обрывки фраз. То, что Лорье говорил мне о Марион? Или то, что сказал Ян? Нет, это Лорье, еще в самом начале расследования: «Я просто говорил, что вы немного похожи на жертву. Цвет волос, глаза, фигура… » И Ян: «Вообще-то, по-моему, вы больше похожи на Соню. Кстати, забавно. Но Соня была похожа и на Марион… ». Почему я думаю о сходстве между Соней и Марион? Между Соней, Марион и мной. Соня — дочь моего дяди. Моего дяди и… Ну да! Я хватаюсь за ручку.
   Стук каблуков, входят два человека. Морель бросается к ним с криком: «Шеф, шеф!» Лорье слушает его секунд пять, потом велит выйти и посмотреть, все ли готово. Морель выходит, он счастлив, что получил задание.
   — Элиз, мы не так уж плохо продвинулись, — говорит мне Лорье. — Пайо ждет меня в кабинете мадам Ачуель, поэтому буду краток. Ваш дядя признал ряд фактов…
   Не дав ему закончить фразу, я гордо потрясаю листком из блокнота:
   «Соня и Марион были сестрами».
   — Откуда ты знаешь? — спрашивает потрясенный дядя.
   — Откуда она знает что? — подозрительно осведомляется Жюстина.
   Он ей не отвечает. Я царапаю так быстро, как могу:
   «Дедукция. Соня похожа на Марион, потому что у них одна и та же мать, но Соня похожа на меня, а я на тебя, следовательно… »
   — Эта девчушка не перестанет меня удивлять! — говорит дядя куда-то в сторону. — Да, правда, у меня было кое-что с Марсель, хм… я хочу сказать, с мадам Гастальди, когда она вышла замуж. Вообще-то когда она забеременела Марион, все сошло нам с рук, шито-крыто, но потом у ее мужа начались серьезные проблемы с простатой, а она, к несчастью, вновь забеременела, на сей раз Соней, и ребенок не мог быть от него, а делать аборт она не захотела…
   — Что?! — вскрикивает Жюстина. — Что ты нам плетешь, Ферни?!
   — Тогда на такие вещи смотрели иначе, вспомни, Жюсти! — отвечает дядя. — Марсель была уважаемой женщиной в маленьком провинциальном городке, замужем за богатым и влиятельным человеком, ясно? Тогда Марсель поехала на «термальные источники», — продолжает он, — а потом оставила ребенка, дав ему другую фамилию. Я… это все-таки была моя дочь, я признал ее и поручил заботам Моро. Вот и все.
   — «Вот и все»! — повторяет Жюстина. — Но, Ферни…
   — Нет, не «все», — говорит Лорье своим резким голосом. — Продолжайте.
   — Это все случилось почти тридцать лет назад. У нас с твоей тетей, Элиз, не все было ладно. Я… хм… у меня было порядочно женщин….
   Не все ладно? А я-то помню дружную, всегда во всем согласную пару. «Повезло этой Югетт, — говорила моя мама, — Фернан носится с ней, как с королевой». У королевы вместо короны были рога, бедная ты моя мамочка. Вдруг мысль о том, что мама и Фернан могли… тайком от папы, и что я… Сердце колотится, ну, хватит, Элиз, кончай свои фантазии, это твое вечное стремление быть героиней в придуманном фильме просто смешно!
   Фернан продолжает:
   — Это довольно сложно. Вкратце, лет десять назад я встретил Жюстину, я овдовел, поумнел, у нас все хорошо, мы стали добрыми друзьями. В прошлом году она поехала в Венецию с группой людей с ограниченными возможностями, а по возвращении сообщила, что идут слухи, будто я — основатель ГЦОРВИ и что у меня есть сын, который здесь живет!
   Я поднимаю руку, дядя опускает ее.
   — Дойдем и до этого. Да, я основал Центр, и я настоял на том, чтобы мое имя не упоминалось, сейчас поймешь почему, Элиз. Как-то раз я получил письмо. Самое обычное письмо, извещавшее меня о том, что у меня есть сын. Мать, тогда еще совсем юная, попыталась избавиться от ребенка самостоятельно, можешь себе представить, каким образом. Его удалось спасти, но он остался неполноценным. Что-то там с мозгом, я точно так и не узнал, она отказалась увидеться со мной и назвать мне имя ребенка. На меня словно прозрение снизошло, я ужаснулся, я решил по мере возможносткй исправлять свои ошибки.
   У меня голова идет кругом. Все эти младенцы, появляющиеся ниоткуда, как кролики из шапки фокусника, мой дядя в роли терзаемого муками совести производителя, толпы двоюродных братьев и сестер с такими же черными волосами и внушительным носом, как у меня, да что это — издеваются надо мной, что ли?
   — И вот сейчас мне говорят, что этот сын находится здесь!
   — Х-м-м, — произносит Лорье, явно взбудораженный этой запутанной семейной сагой, — извините, но я должен вернуться к Пайо.
   — На чем я остановился? — вслух спрашивает дядя сам себя (и я его понимаю). — Ах, да, — соображает он, — на ГЦОРВИ. Мадам Ачуель думает, что я просто щедрый спонсор, и я предпочел бы, чтобы она оставалась в этом заблуждении. Я не стремлюсь выдвинуться, понимаешь?
   Да, ты уже и так много сделал… Элиз! — гремит Психоаналитик. Меаculpa^[4]. Но этот мальчик? У меня есть кое-какие соображения на этот счет
   — Так сколько же у тебя всего детей, если точно? — пронзительным голосом спрашивает Жюстина.
   — Уф… Не знаю. Слушай, Жюсти, я никогда не хотел обременять тебя своими семейными историями…
   — Должна признать, что они весьма пикантны! — взрывается она. — Как в скверном бульварном романе… Все эти тайны!
   — Нет нужды их хранить теперь, когда моей бедняжки Сони не стало! — устало заключает дядя.
   Я представляю себе, как он сидит, обхватив голову руками, погрузившись в скорбные размышления. Жюстина нервно барабанит пальцами по мраморному столику, ей явно далеко до ощущения полноты дзен. Мимо нас все время кто-то ходит. Жужжит камера Жан-Клода. Он не должен ничего упустить. Конечно, это отличается от фильмов о животных. Хотя… и там, и здесь действует закон джунглей. «Люди — это не более чем животные, Элиз!» — внушает мне Психоаналитик. Согласна, но это обидно, потому что, в отличие от других млекопитающих, они истребляют себе подобных!
   Меня толкают, не извиняясь, как будто я мебель.
   — Элиз, у тебя что-то упало, — вдруг говорит дядя.
   Ощупываю себя, ах да, нет блокнота. Слышу, как дядя нагибается, поднимает его.
   Что он делает? А, наверняка читает мои записи. Он откашливается. Он должен понять, в каком кошмаре мы живем.
   — Ага! — восклицает он. — Но тогда…
   Он резко замолкает. Вошел Морель, я узнаю его по юношеской походке.
   — Ну, что, Ферни? — интересуется Жюстина.
   — Ничего, ничего, — бормочет дядя.
   — Не стесняйтесь меня, — бросает Морель. — Судя по всему, я тут для мебели! Я же в жандармерии временно, — добавляет он, — да мне плевать!
   — Вся проблема заключается в скоплении отрицательной энергии, — шепчет мне Жюстина, — это мешает разглядеть что-то сквозь тени. Ты бы пошел что-нибудь съесть, Ферни, — говорит она громко, — и принес бы бутерброд Элиз.
   Он уходит, бормоча: «Ну и история, нет, надо же, ну и история!», а Морель идет за ним и задает вопросы о профессии предпринимателя. Жюстина кладет руку мне на плечо.
   — Теперь я понимаю, почему он хотел, чтобы я выяснила, кто его сын! Когда он узнал об убийстве дочери Гастальди, он, разумеется, был в шоке, но когда он узнал, что и Соня… совпадение было слишком очевидным! Две сестры, в одной и той же местности! А здесь его сын!
   Боялся ли он, что и его тоже убьют? Или же… ответ поражает меня своей очевидностью: кому выгодно преступление? Последнему выжившему родственнику, кем бы он ни был. Он получит два миллиона франков Гастальди, не доставшиеся Марион, не доставшиеся ее сестре Соне, и, следовательно…
   — Ужасно, — вдруг говорит Жюстина, — но я себе говорю, что Марион была единственной наследницей Гастальди, у нее не было родственников, кроме Сони, а у самой Сони не было родственников, кроме этого единокровного брата, о котором говорил Фернан. Надеюсь, что это не он…
   Она не договаривает фразу.
   Я мысленно заканчиваю ее: убийца.
   Но, если это действительно Леонар, о котором все говорят, и если он действительно калека, как же он мог совершить эти преступления? Марион убили в Дине, а Соню в подвале дискотеки. Я быстро пишу вопрос, — ах, черт, она же не может прочесть, я так и остаюсь сидеть с бумажкой в руке, пережевывая бесконечные вопросы.
   Ничего не выстраивается.
   И, по-моему, дядя не проявляет особенного горя по поводу убийства девушек, которые, как выясняется, были его родными дочерями!
   Мелькает мысль, что он лжет, но я не очень понимаю, ради чего он мог такое придумать. Жюстина тяжело дышит. Ей, наверное, нелегко переварить такие новости.
   Я чувствую себя как-то странно, словно меня накачали наркотиками. Такое случалось со мной лишь однажды, в Буасси, когда меня похитил убийца детей. Тот же гадкий вкус во рту и ощущение полной сумятицы.
   Что-то не ладится. Все не ладится.
   — Можно подумать, что вышло солнце, — вдруг говорит Жюстина.
   Точно. Я ощущаю тепло на плечах. Значит, буря закончилась?
   Но в семь или восемь часов вечера солнца не бывает.
   — Интересно, что там делает Ферни? И куда они все подевались?
   Мне послышался какой-то смешок. Жюстина, наверное, тоже что-то услышала, потому что я чувствую, как она резко поворачивается.
   — Тут кто-нибудь есть?
   Ответа, как и следовало ожидать, нет. Я хватаю ее руку и нащупываю говорящие часы. Надо будет сказать Иветт, чтобы она мне купила такие же.
   — Хотите узнать время?
   Она нажимает на кнопочку, и часы пищат с японским акцентом: «Двадцать часов две минуты четыре секунды».
   — Боже мой! Уже! — восклицает Жюстина.
   В восемь вечера солнца нет, Жюсти, проснись! Наверное, полицейские включили прожекторы. Ясное дело, ищут одежду, в которую переодевался Вор. Но почему прожекторы направлены в окна дома?
   — Подождите меня здесь, пойду посмотрю, что делает Фернан, — продолжает она.
   Ах, так ты хочешь, чтобы я ждала здесь одна. Я вцепляюсь в ее руку, и ей приходится идти, волоча меня за собой.
   — Но, послушайте, отпустите же меня! Я не могу вас тащить, это смешно! Мне нужны обе руки, чтобы нащупать направление.
   Снова смешок.
   Теперь мне становится по-настоящему страшно.
   Жюстина пытается вырваться, я крепче сжимаю ее руку, мне кажется, что мои пальцы превратились в орлиные когти, сомкнувшиеся на ляжке ягненка.
   — Фернан! — блеет она и устремляется вперед.
   Мое кресло скачет за ней, я натыкаюсь на все подряд, Жюстина тоже. «Фернан! Фернан!», — никакого Фернана. Жюстина резко поворачивает, кресло накреняется, я выпускаю ее руку и врезаюсь головой в стену.
   Ба-бах, что-то падает на меня, что-то обжигающее, лампа, кто-то кричит: «Осторожно!», меня толкают назад, звон разбитого стекла. «Вы постоянно делаете глупости!», — говорит мне Мерканти, проводя своими мерзкими пальцами по моей груди, слышу свой немой крик: «Дядя!», вид Мерканти, насилующего и убивающего Марион и Соню, внезапно кажется мне чудовищно правдоподобным. Его ласки становятся все более откровенными, я беспомощна, рот раскрыт, но безгласен, сейчас он надругается надо мной прямо здесь, пока все остальные жрут на кухне, а жандармы суетятся на улице. Мне удается высвободить руку, я поднимаю ее, вытягиваю большой и средний пальцы, молниеносно тычу в его лицо, зажимаю его нос, он шипит: «Сучка», я соображаю, где глаза, отпускаю нос, и вот мои напряженные пальцы втыкаются в его глазницы, что-то мягкое, он кричит, хватает меня за запястье, сильно выворачивает его, вот подлец! Шаги, два человека, скорее! «Прекратить! — орет Шнабель . — Немедленно прекратить! Ты сдурел или что?!» Я из всех сил внушаю себе: «Все в порядке». Вот бы Шнабель случайно нажал на курок и всадил две пули в колени этому подлюге Мерканти. Сладкий сон!
   — Набить бы тебе морду! — добавляет Шнабель в наступившей тишине.
   — Что делать будем? — бормочет сопровождающий его жандарм.
   — Шнабель! Фаззи! — вдруг зовет с улицы Дюпюи. — Сюда, быстро! Смотрите!
   Бросив: «Мог бы и подождать!», Шнабель убегает вместе с Фаззи.
   — Ох, у вас опять кровь идет, раны открылись, — обращается ко мне Франсина. — Позову Мартину.
   — Что такое? — спрашивает Мартина, словно она только этого и ждала.
   Я не слушаю, что отвечает Франсина. Я прислушиваюсь к хорошо знакомому шуму. Жужжание камеры Жан-Клода. Почему жандармы разрешают ему снимать все это? Что-то пытается сложиться в моем затуманенном сознании, но я никак не могу выстроить мысли. Я позволяю Мартине заниматься собой, не реагируя, мысленно я пытаюсь сдавить свое мозговое вещество, чтобы выжать из него истину.
   Тррррррах! Я подскакиваю, Мартина тоже.
   — Свет! — кричит Франсина.
   — Все взорвалось! — издали отвечает Ян.
   — Это, безусловно, из-за грозы, — кричит Лорье из соседней комнаты. — Эй, снаружи, в деревне свет есть?
   — Нет, командир! — вопит Морель.
   Слышу, как на улице Шнабель отчитывает Дюпюи.
   — Ну, Эжен, и где этот проклятый плащ?
   — Опять улетел!
   — Шнабель, в машине есть аварийные фонари? — спрашивает Лорье, заходя в комнату.
   — Пойду посмотрю! — отвечает Шнабель через окно.
   — Что делать? — тихо спрашивает Мартина, обращаясь непонятно к кому.
   — На время остановимся, — тем же тоном отвечает Мерканти.
   — Вот уж невезуха, — говорит Франсина.
   Это замечание так не похоже на Франсину. Мне вдруг остро хочется оказаться рядом с Иветт, с моим дядей, даже с Жюстиной, потому что мне кажется, что я теряю рассудок. Я слышу голоса, я строю в уме абсурдные диалоги, я схожу с ума.
   Слышу, как люди суетятся в темноте, как их возгласы сливаются в общий хор. Без света зрячие быстро впадают в панику. А для меня, переживающей вечный сбой в подаче электричества, это ничего не меняет.
   — Что мне с остальными делать? — спрашивает Мартина.
   — Пока ничего, — отвечает ей Мерканти. — Она мне чуть глаза не выдавила, эта сука, — громко и внятно добавляет он.
   Слуховые галлюцинации. Я сжимаю подлокотник кресла. Он, вроде бы, настоящий.
   — Ладно, в любом случае мы почти закончили, — говорит Мерканти. — Продолжение посмотрим завтра.
   Кто-то берется за мое кресло, меня везут, если это опять Мерканти…
   — Что за бред! — шепчет мне на ухо голос, пахнущий «Житан», и мое кресло ставят возле стены.
   — Вот фонарь, командир! — раздается мощный голос Шнабеля. — Я использовал универсальный источник энергии, — продолжает он, тщательно артикулируя, — мне удалось связаться с казармой. Для спецтехники дорога уже проходима, нам вышлют подкрепление. Они приедут ночью.
   После этих слов наступает тишина. Топот башмаков Лорье.
   — Хорошо. Собери людей, пусть поедят, а потом распределим дежурства. Мерканти, пойди скажи мамаше Реймон, пусть чего-нибудь им состряпает.
   — В темноте? — дерзко отвечает Мерканти.
   — У нее есть керосиновая лампа и свечки, устроится.
   — Ладно, — бурчание Мерканти удаляется.
   Уф, наконец-то!
   — Сейчас вернусь, — говорит Лорье, выходя. Щелчок зажигалки, вдох, запах «Житан», человек рядом со мной закуривает.
   — Что мы теперь будем делать? — спрашивает он, а я не понимаю, к кому он обращается.
   — Самое необходимое, — отвечает ему Мартина, закрывая двойную раму окна. — Погаси этот рассадник рака, с ним ты отличная мишень.
   — Мишень для кого? — удивляется мой сосед.
   — А ты забыл, что там психопат на воле разгуливает?!
   — Он нападает только на женщин, — беззаботно отвечает курильщик.
   — Будущее только Богу известно!
   — Вас понял! — мрачно буркает мужчина.
   Ну, этот явно не инвалид. И Мартина с ним на «ты»! Почему не возвращаются дядя с Жюстиной?
   И что делает Жан-Клод? Я слышала звук камеры, но за все это время он не произнес ни слова.
   — А, вот и снова свет! — радостно восклицает Мартина. — Хвала Всевышнему!
   Серия взрывов. На улице. Как будто один за другим хлопают глушители. Но глушители не кричат. Я действительно услышала крики? Шум бури все заглушает. Я что, единственная, кто услышал крики?
   — Все в порядке, — заявляет Мерканти, открывая дверь. — Шнабель пытается завести фургон.
   Ох, каким же фальшивым тоном он говорит это! Я уверена, что он лжет. На улице что-то случилось, что-то серьезное. Может быть, это были выстрелы? Но, в таком случае, зачем Мерканти будет врать?.. Если только… О, Боже мой!.. Если это он, если он — это Вор, и он убил их всех?! Ручку, скорее!
   «Вы уверены в Мерканти?» — читает курящий, глядя через мое плечо.
   Черт!
   — Ясное дело! — отвечает он. — Мы четыре года знакомы. Мерканти, он надежный, на него можно положиться.
   Нет, вы ошибаетесь, он порочен и лжив! Но как это доказать? Если я напишу: «Мерканти меня лапал», то заранее представляю комментарии: «Ну и фантазии у этой дуры! Она что, себя не видела?» и прочие любезности, привычные в нашем мире, где бал правят мужчины.
   Дверь резко распахивается, порыв ледяного ветра, до меня долетают хлопья снега.
   — Все в порядке, — говорит Мерканти хорошо поставленным голосом, так непохожим на тот, которым он обращался ко мне.
   — А Леонар?
   — В своей комнате.
   Значит, они действительно подозревают Леонара.
   — В котором часу должно прийти подкрепление? — опять спрашивает Мерканти.
   — Ночью, думаю, часа через три-четыре, снег, гололед, им придется ползти.
   Разговор вполголоса. Напрасно я напрягаю слух, я ничего не слышу. Мой сосед потягивается, слышу треск суставов, потом говорит в сторону:
   — А если пойти пожевать? Потом времени не будет.
   Они проходят передо мной в направлении кухни, я внимательно слушаю, но не улавливаю в комнате признаков чьего бы то ни было присутствия. Судя по всему, я одна. Нажимаю кнопку кресла и очень медленно еду вдоль стены, останавливаясь, как только встречаю препятствие. Если ехать вдоль стены, обязательно приедешь к двери. Потом попадешь в коридор. А там и к входной двери.
   Мои плечи напряжены в ожидании, что на них вот-вот ляжет рука, а полный ненависти голос скажет: «Ку-ку!» Но я без проблем выбираюсь в коридор. Еще метр, пятьдесят сантиметров, я протягиваю руку, чтобы открыть дверь, но она и так открыта и ходит взад-вперед в такт неравномерным порывам ветра. Отодвигаю створку, въезжаю на пандус, предусмотренный для инвалидных колясок, снег обрушивается на меня, хлещет меня крутящимися зарядами, но после спертой атмосферы комнаты холод приносит мне облегчение.
   Я спускаюсь по пандусу, но не представляю, что делать дальше. Я слышу только завывание ветра в лесу. Кресло с трудом продвигается в толстом слое свежевыпавшего снега, а снегопад все не прекращается. Я не очень представляю, куда ехать, поэтому еду прямо перед собой. Никаких голосов. Где же постовые? Вдруг мне остро захотелось по-маленькому, волоски на коже встают дыбом. Мне знакомо это ощущение. Это страх. Настоящий страх. Страх идти в темноту, зная, что там тебя подстерегает чудовище.
   А-ах! Кто-то дотронулся до меня! Большая мокрая рука! Издаю вопль, которого никто не слышит. Рука мягко скользит вдоль моей шеи, по плечу — Мерканти? — отодвигается, и большая пыхтящая масса падает рядом со мной, преграждая путь креслу.
   Наклоняюсь, насколько могу. Мои пальцы нащупывают грубую влажную ткань с нашитыми пуговицами. Форменная куртка. Без паники, спокойно! Куртка надета на тело мужчины. Куртка порвана, мои пальцы цепляются за неровные края дыры, и струя жидкости ударяет мне в лицо, запах меди, о, Боже мой! Запах крови, кровь заливает меня фонтаном, а я не могу даже уклониться. Трясу головой как сумасшедшая, кровь хлещет, она горячая, ужасно горячая, меня охватывает неконтролируемый ужас, чувствую, что мочусь под себя, а удержаться не могу, горячая моча на ляжках, горячая кровь на щеках, наконец мне удается сдать назад!
   Нет, я должна знать, жив ли этот человек. Снова еду вперед, приподнимаюсь, насколько могу, сбоку, сердце колотится до боли, ну же, пальцы, вперед, смелее, куртка, массивный торс, мясистый подбородок, густые усы, похожие на влажную собачью шерсть. Шнабель!
   Трогаю его губы. Дыхания нет. Ни малейшего дыхания. Шнабеля убили! Он только что умер, здесь, перед моими бесполезными глазами! Я зачем-то сую пальцы в рот, откуда не исходит дыхание, трогаю зубы, язык, абсурдное ощущение, что этот рот вот-вот укусит меня, скорее убрать пальцы, но рот не только не кусает, рот и не дышит.
   Задний ход! Предупредить Лорье! Отъезжаю, разворачиваю кресло, медленно еду вперед, теперь я различаю запах металла и бензина от полицейского фургона. И запах крови. Веду рукой вдоль колеса. Они здесь, под моими пальцами. Тела. Лежат вповалку. Минимум пять или шесть. Бригада Лорье.
   О, нет! Невозможно, чтобы все они были мертвы! И я с ними, одна, а может быть, кто-то смотрит на меня, может быть, дуло пистолета нацелено мне в голову? Гусиная кожа, волоски на теле встают дыбом. Скорее, вернуться в Центр, черт, я ошиблась, кресло делает рывок вперед, — ай — я наткнулась еще на какое-то препятствие, оно дергается, валится мне на колени и так и остается лежать на них.
   Вытягиваю вперед руку. Отдергиваю ее, как будто нащупала паучье гнездо. Я дотронулась до волос. На моих безжизненных коленях лежит чьято голова.
   Я с отвращением приподнимаю ее, чтобы освободить себе путь, а она бормочет мне:
   — Пощадите!. , просто хотел найти… работу…
   Морель! Морель жив!
   Я держу его за волосы, как держат отрубленную голову, его тело сотрясает дрожь, отдающаяся в моей руке, я не знаю, отпустить его или нет, что мне делать?
   — … надо было остаться… в институте! — лепечет Морель.
   Потом с всхлипом добавляет: «Мама!».
   Он изрыгает на мои колени жидкость, от которой насквозь промокает плед, я чувствую, как по моим щекам катятся слезы, слезы страха, отчаяния, сострадания? Я ничего не понимаю, я знаю, что он вот-вот умрет, мне нужна помощь, а я не могу ни позвать, ни оставить его. Оставить его? Отправиться за помощью? «Мама!» — повторяет Морель, потом умолкает, обмякает и валится назад, звук удара обо что-то металлическое, понятно, о фургон.
   Мне кажется, что снег идет уже и внутри меня, переполняет мое тело, его становится все больше, он затвердевает, он становится опасно твердым. Запах свежей крови и мертвых тел смешивается со свежим запахом снега. Я больше не чувствую влаги на своих ляжках, я больше не чувствую слоя крови на своей коже, я чувствую только овладевающую мной страшную злость.
   Кто же убил этих людей, Мерканти?
   — Вы и впрямь слишком любопытная, — раздается приветливый голос, словно бы в ответ на мой вопрос.
   Но это не Мерканти. Это Дюпюи. Храбрый овернец.
   Металлический предмет упирается мне в висок. Дуло пистолета-автомата?
   — Это оружие не сверхъестественное, — говорит он мне на ухо, а потом хихикает: — Ну что, хорошо мы с тобой тогда поболтали?
   Мысль о том, что Дюпюи и есть Вор и что он здорово посмеялся надо мной, окончательно выводит меня из равновесия. Понятное дело, он нашел дрель, ведь это он и закинул ее в цистерну! И как же он, наверное, веселился, рассказывая нам про маскарадный наряд на крыше! Резко, как пощечина, всплывает фраза: «Трех месяцев не прошло, как мы вместе выпивали… » Три месяца назад старый Моро был уже мертв. Как же я глупа!
   — А знаешь, что это за «секрет старика Моро»? — шепчет он. — А то, что старик был грязным развратником! Овец трахал, старый козел. Заметь, — добавляет он, — ты и сама немножко вроде овцы, такая перепуганная и защищаться не можешь…
   Он проводит стволом пистолета у меня по носу, по подбородку, вот-вот, веселись. Незаметно для него я сжимаю кулак на колесе кресла, я в таком отчаянии, я так хотела бы ударить его! Нащупываю что-то у колеса. Под моими пальцами кожа. Кожа. Влажная ткань. Тело.
   Он разжимает мои губы, просовывает ствол между моих стиснутых зубов. Интересно, что бывает, когда стреляют вот так, прямо в рот? Пуля прокладывает себе дорогу через небо, раздирает мозг, а человек осознает это? Чувствую холодную сталь на губах. «Соси, — говорит он — соси, или я выстрелю». Сумасшедший, сумасшедший!
   Рукой ощупываю тело, лежащее у моих ног, кожа, ремень, я сосу ледяной металл, мои пальцы скользят по коже ремня, сантиметр за сантиметром, вот! Вот она, рукоятка, надежная, твердая, пальцы, возьмитесь за нее покрепче, выньте ее из кобуры, вот так. «Вот так, хорошо, умница!», — говорит мне Дюпюи, давай, указательный палец, просунься под курок, да, вот так.
   Звук раскрываемой «молнии». «Знаешь что? Думаю, ты мне покажешь, что умеешь делать!». О, да, ты увидишь, что я умею делать, он убирает пистолет, он уже не считает нужным целиться мне в голову, я слышу, как он убирает его, он быстро и громко дышит, хватает меня за голову, пальцы безжалостно вцепляются мне в волосы, он притягивает меня к себе, теплая плоть, пахнущая жиром, прижимается к моим губам, мой палец на спусковом крючке, я поднимаю руку вдоль бедра, согнуть локоть под прямым углом, холодная сталь касается его горячей мошонки, он подскакивает, — слишком поздно, бригадир!