Страница:
— Ян здесь?
— Ян? — переспрашивает Иветт. — Здесь? В шесть утра?
— У Яна было свидание с Соней Овар прошлой ночью, так ведь?
— Понятия не имею! — протестует Иветт.
— Элиз! Ответьте!
Я поднимаю руку, я не понимаю, почему Лорье так возбужден.
— Если это сделал он, я убью его!
Иветт икает:
— Что?
— Ничего! Он не имел права пытаться снова увидеться с ней!
— Вы в порядке, старшина? Может быть, немного кофе?
— Она умерла! — кричит он в ответ. — Если бы вы видели ее тело, если бы вы видели, что сделал с ней этот подлец! Кровь повсюду… на стенах… на потолке… и ее живот… О, Господи…
— Ну… успокойтесь… Вот, горячий…
Видимо, она имеет в виду кофе. Лорье шумно дует. Он успокаивается, глубоко вздыхает.
— Простите меня.
Не могу удержаться, пишу: «Вы были близки с Соней?» и наугад протягиваю листок.
— Да, — отвечает он неожиданно усталым голосом. — О, да… мы год были вместе. Мы собирались пожениться. Это был сон, прекрасный сон, вот и все. Она не могла отвыкнуть от дури. А чтобы достать деньги … ну, вы понимаете. Мы порвали больше полугода назад. Ян знал, что… что я был очень привязан к ней. Мне в голову не могло прийти, что он… в общем, что он…
«Что он решит за ней приударить?»
— Да. Хотя мне следовало бы догадаться. Ян не может устоять перед хорошенькой девушкой. Он бабник.
Убийца, которого мы ищем, тоже бабник. Я барабаню по подлокотнику кресла, я раздражена, желудок разрывается. Иветт пьет кофе, старшина тоже; я слышу, как они глотают.
Итак, офицер, ведущий расследование, спал с жертвой и, судя по всему, до сих пор влюблен в нее. Его лучший друг накануне вечером назначил жертве свидание, а потом исчез.
— Я должен прослушать ее звонок, — резко бросает он сквозь зубы.
— Это невозможно слушать, — протестует Иветт.
Он не отвечает, нажимает кнопки на аппарате, и комнату заполняет полный ужаса голос Сони. Я знаю, что слышу голос уже умершей женщины, я слышу, как она умирает вновь и вновь.
Он не произносит ни слова, но, когда звучит сигнал отключения, он хрустит пальцами и с трудом выговаривает:
— Цифровой автоответчик. Кассеты нет. Не стирайте запись, я перепишу ее.
— Хотите еще кофе? — жалобно предлагает Иветт.
Он не отвечает ей и продолжает:
— Ее нашли в туалете, в подвале. Наверное, пыталась закрыться, дверь выломана.
Тишина. Кашель Иветт.
— Она лежала на полу, телефон — сантиметрах в тридцати от лица. Радиотелефон, — добавляет он машинально.
Именно в этот момент звонит наш телефон, и я опять внутренне подпрыгиваю. Иветт бросается к телефону:
— Это вас, старшина, — говорит она.
— Старшина Лорье у телефона… Где?… В стельку пьян?! Да, сейчас буду… Десять минут…
Он кладет трубку.
— Яна нашли. В снегу, у подножия горы. Алкогольная кома. Полузамерзший. Его привезли в больницу. Рядом с ним нашли бутылку водки. Мадемуазель Андриоли, мне нужно быстро получить ваше заявление. Можете ли вы написать все, что вам известно о событиях этой ночи?
Я повинуюсь и описываю встречу с Соней, свидание и так далее.
Он перечитывает вслух, потом хлопает листком по бедру:
— Она что-то знала! Почему же ничего не сказала мне? Почему?
Мне в голову приходят десять тысяч причин, но я не рискую излагать их. Иветт молчит, видимо, на нее подействовал кофе. Лорье дает мне подписать заявление, потом выходит большими шагами. Иветт вздыхает:
— Что-то голова побаливает. Бедная малышка… И как вспомнишь, что мы слышали… Ох, боюсь, что мне…
Она бежит в туалет. Мне тоже не по себе. Слишком много кошмаров, очень хочется выйти из игры. Иветт возвращается, извиняется. Предлагает мне стакан миндального молока. Потягиваю его маленькими глотками, оно освежает. Снимает чувство жжения в пищеводе.
— Надо нам вернуться в Буасси, — вдруг предлагает Иветт.
Блокнот: «Недумаю, что это возможно. Мы — свидетели».
— Ну и что, а мне наплевать! — восклицает она. — Пусть приедут туда нас допрашивать. Я позвоню Жану. Невозможно оставаться здесь, когда этот псих на свободе, все эти убитые женщины, влюбленный жандарм, Ян в больнице… Вам нравится играть в детектива, а мне — нет. Во всяком случае, не тогда, когда люди по-настоящему умирают.
Она идет в гостиную. Опять слышу радио: перебои с бензином. Кто отвезет нас в аэропорт, даже если выяснится, что летчики не бастуют? Каждое мое перемещение — это целая история, и я избегаю длинных переездов в поезде или в автобусе из-за проблем с туалетом. Да и в Буасси мы не будем в полной безопасности. Пока что мне не хотелось бы уезжать далеко от наших друзей-жандармов.
Иветт возвращается на кухню, начинает перетирать посуду, как всегда, когда сердится.
— В департаменте нет бензина, «Эр Интер» предупредила, что послезавтра начнется забастовка. А на поезде — двенадцать часов и три пересадки. Честное слово, в двухтысячном году ездить по Франции сложнее, чем в Средние века! — вдруг взрывается она.
Блокнот: «В любом случае, там, совсем одни… »
— Я думала, что Жан мог бы вернуться, учитывая эти обстоятельства, но нет, Их Высочеству надо закончить работу, ему совершенно плевать, что нас тут убивают! А когда я сказала, что мы могли бы приехать к нему, он вроде как растерялся. Растерялся! В хорошеньком мире мы живем! И вроде бы трубы ненадежные, холод собачий… Можно было бы остановиться в гостинице…
«А какдобраться до Кемпера? Наймем лимузин с шофером?»
— Что, рука у вас не устала… Обычно пишете: «Есть! Пить! Выйти!», а тут времени не жалко, все так подробно!…
Блокнот: «Прости меня, думаю, что мы обе просто нервничаем».
Одобрительное ворчание. Посуда убирается в буфет.
— Ну, если я правильно поняла, мы тут застряли. Жан пообещал звонить каждый вечер. Мужчины, мужчины… никогда нельзя на них рассчитывать!
Почему же. Можно, когда речь идет об убийстве. О разрушении. Не скрывается ли в примитивном сексизме моего замечания тайная рана? Внимательный взгляд больших бровастых глаз Психоаналитика. (Я настаиваю на авторстве слова «бровастые»). Пошел вон, Психоаналитик! Ты такой же подлый мужик!
Телефон. Звонки начинают действовать мне на нервы. Включается автоответчик:
— Говорит старшина Лорье!
Иветт сразу берет трубку.
Долгое молчание, прерываемое «как же это?» и «правда?».
К счастью, у дяди телефон старой модели. Иветт прикладывает трубку к моему уху.
Голос Лорье — усталый, невыразительный.
— Я сказал мадам Ольцински, что вы, наверное, удивлены, почему Соня, — он переводит дыхание, — позвонила в дом вашего дяди?
— Верно! — подтверждает Иветт.
— Соня рассказывала мне, что у нее есть крестный, который иногда подкидывал ей деньжат. Пожилой человек, из местных, в свое время пел в хоре с ее дядькой Моро. Некто Фернан. До сегодняшнего утра я о нем и не вспоминал. Как зовут вашего дядю?
— Фернан Андриоли, — отвечает Иветт.
— Шнабель так мне и сказал. Вот и объяснение ее звонку. Этот номер был первым в записной книжке ее мобильника.
Он добавляет еле слышно:
— Наверное, нажала кнопку, когда пыталась убежать.
Потом громче:
— У вас есть номер, по которому можно найти господина Андриоли? Это единственный близкий ей человек, Моро Овар умер шесть месяцев назад.
Иветт диктует ему номер дядиного мобильного и уточняет, что он — предприниматель, связан со строительством и сейчас находится в Польше на торговой выставке. Потом кладет трубку и восклицает:
— Вот еще! Ваш дядюшка был крестным этой Сони! Вы представляете?
Представляю ли я… Дядя был крестным отцом Сони. Странно, что он никогда не говорил мне об этом. Странно также, что все кругом связаны со второй жертвой, тогда как о первой никто ничего не знает. Да, такое впечатление, что об анонимной жертве все забыли. А если убийц двое? Если убийство Сони было «классическим» убийством из ревности, ненависти или из-за денег, а ее убийца просто воспользовался сложившимися обстоятельствами в надежде, что все спишут на безумного…
Но какое отношение ко всему этому имеет Вор? Думай, Элиз, заставь работать твои серые клеточки, как сказал бы Пуаро. Вор — влюбленный в меня психопат. Он распинает одну несчастную и дарит мне куски ее тела. Параллельно с этим кто-то убивает электродрелью Соню Овар. Жестокость, с которой совершены убийства, вроде бы, указывает на одного автора, поэтому второй убийца считает себя вне подозрений. Ну что же, эта гипотеза имеет право на существование. Но она ни в коей мере не объясняет мне ни кто такой Вор, ни кто этот имитатор.
Телефон!
Иветт, чье терпение явно на пределе:
— Алло! А, Франсина, здравствуйте… Да, я знаю… Увы, мы первыми узнали об этом… Я вам объясню… Что?… Ох! Какой ужас!… Да, конечно, до скорого.
Вешает трубку.
— Бригадир Шнабель приезжал в Центр, чтобы уточнить расписание Яна. Он был совершенно вне себя. Он сказал, что и представить невозможно, как это чудовище с его дрелью надругалось над бедной девочкой. Шнабель признался Франсине, что его чуть не стошнило, а ведь он прошел Алжир…
Слава Богу, Иветт замолкает. Я была бы очень признательна, если бы она не пересказывала мне подробностей того, что выпало на долю Сони! Предпочитаю думать о чем угодно, кроме этого. Например, о Шнабеле. Предположим, в шестьдесят первом ему было восемнадцать лет, сейчас у нас твухтысячный год, значит, ему лет пятьдесят семь. Не очень-то, наверно, весело ему быть под началом у совсем молоденького парнишки.
— Франсина пригласила нас приехать…
Она перебивает саму себя:
— Где мой кошелек?
«На чашечку чая?»
— Как вы угадали? Нам сейчас только на пользу оказаться среди людей. Я пошла в булочную. Никому не открывайте!
Не буду, и километровый кросс тоже не побегу, не бойся. Щелкает замок. Наконец немного покоя и тишины. Придвигаюсь к окну. Интересно, снег идет до сих пор? Идут ли по улице люди, видят ли меня, сидящую у окна? Вор, например. Я отодвигаю кресло. Иветт забыла разжечь камин. Жалко, мне было бы приятно послушать, как трещат дрова. Я сижу посередине гостиной, вслушиваюсь в тишину и пережевываю свои невеселые мысли.
Моя гипотеза о втором убийце не вписывается во вчерашний разговор Сони с Яном. Только вчера! Судя по этому разговору, она знала, что ей угрожает беда. Если она думала, что находится в опасности, то, ясное дело, она боялась каких-то действий со стороны того, кто убил первую девушку. Значит, убийца только один. О, Боже! Что она знала? Почему не сбежала, если боялась? Ее дрожащий голос: «Здесь будут твориться жуткие вещи». И эта страшная смерть… Вор, Д. Вор, тот кто ворует чужие жизни.
Настойчивый звонок в дверь. Наверное, Иветт опять забыла ключи! Еду к входной двери, кончиками пальцев веду по стене коридора. Поднимаю руку, чтобы открыть замок. По ту сторону двери — тишина. Сама не зная почему, не довожу движение до конца.
Он там, он там, с той стороны двери, я в этом уверена! Проходят несколько секунд. Потом я слышу, как поднимается клапан почтового ящика, и что-то падает внутрь. Если даже я открою, я не узнаю, кто это был. Даже если я могла бы закричать: «Задержите этого человека!» — мой крик ушел бы в пустоту. А может быть, это почтальон, и я буду выглядеть идиоткой. Или это он, и тогда он вернется и зарежет меня. Я не открываю. Мне страшно.
Я ощупываю изнутри почтовый ящик, моя рука наталкивается на маленький квадратный пакетик. Если это опять кусок… Я не решаюсь развернуть упаковку. Давай же, Элиз, будь смелее! Кое-как срываю бумагу, под ней деревянная коробочка размером с пачку сигарет. Поднимаю крышку, шарю внутри. В коробочке лежат два круглых влажных предмета, вроде резиновых мячиков. Что это, шары для снятия напряжения? Нажимаю на них легонько, чтобы не повредить. Шоколадки? Нюхаю, они ничем не пахнут… нет, есть какой-то аптечный запах. Кажется, эфир? Что же это может быть?
Дверь внезапно распахивается, входит Иветт, проклиная снег, который никогда не прекратится, копушу-булочника и всех этих старушек, которым лишь бы поболтать, когда и так людей полно…
— Такими темпами можно все новости пропустить! Правильно вы сделали, что не пошли со мной, такая погода… А-а-а-а-а-х!
От дикого вопля Иветт я цепенею. Что такое?
— О, Боже! Глаза!
Что, мои глаза? Представляю себе огромного волосатого паука, тянущего свои лапы к моим глазам… Да говори же!
— Глаза… у вас в руке! — ахает Иветт.
Что? У меня в руке глаза? О, не-е-ет! Эти желеобразные шарики! Сердце уходит в пятки. Разжимаю пальцы, слышу два негромких «плюх!» на полу. Это невозможно. Наверное, я не так поняла. Пытаюсь подъехать к Иветт. Новый вопль:
— Стоп! Вы их раздавите. О! скорее, жандармов, скорее! Откуда вы взяли эти глаза?
Можно подумать, я специально ходила искать их, чтобы подшутить над ней! Я пишу дрожащей рукой «впочтовом ящике», у меня ощущение, что я — персонаж какого-то сюрреалистического фильма.
— В почтовом ящике, — мрачно повторяет Иветт. — Этот ненормальный знает, где мы живем. Он придет и разрежет нас на кусочки. Мы не можем тут оставаться. Алло, мне нужен страшина Лорье, это срочно!.. Что значит «занят»?.. Говорю вам, это срочно… Почему? Потому что у меня на полу в гостиной лежат два голубых глаза, вот почему!.. Нет, молодой человек, я не шучу и я не пьяна! Скажите, чтобы он немедленно приехал в шале Монруж! И не тяните!
Она швыряет трубку.
— Ваше счастье, что вы этого не видите… О, Боженька мой, как же я пойду в кухню? Я не могу перешагнуть через эти… это! Элиз, главное, не двигайтесь с места. Представляете, если вы на них наедете?
Представляю. Резиновое колесо кресла давит голубой глаз, как яйцо, сваренное в мешочек… Довольно думать об этом, надо думать о птичках на деревьях, у них такие маленькие черные глазки, как виноградинки, они вот-вот лопнут, нет, о бабочках, вот-вот, о бабочках, порхающих над зарослями цветов. Глаз. Человеческий глаз. Бычий глаз в кабинете биологии. Огромный. Мертвый. Мертвый. Мертвый.
Иветт нервно роется в сумке, шуршат бумажные пакеты. Замечаю, что я вцепилась в подлокотник кресла, как в спасательный круг.
— Да, напугали вы меня!
Я? А сама я не напугалась? Знать, что я держала в руке глаза, что я их щупала, давила на них, чуть в рот не положила! Глаза трупа!
— Вы думаете, это глаза бедной Сони? — спрашивает Иветт, понизив голос.
Увы, это не исключено! А когда Лорье это увидит… Звонок. Я еще сильнее сжимаю подлокотник. Иветт смотрит в глазок, потом открывает.
— Ох, старшина, это ужасно… Посмотрите…
Два шага в мою сторону. Вздох. Потом глухой удар.
— Старшина Лорье! Он в обмороке!
Иветт быстро похлопывает его по щекам. Дверь открывается, струя холодного воздуха, низкий голос Шнабеля.
— Старшина сказал, чтобы я шел… Что с ним? — спрашивает он с изумлением.
— Он увидел глаза, — коротко объясняет Иветт.
— Глаза? Какие глаза?
— Глаза, вон там…
— Ого! Мать твою! Это чьи?
— Я-то откуда знаю? — взрывается Иветт. — Наверное, бедной Сони! Помогите мне, положим его на диван.
Шнабель повинуется, бормоча:
— За тридцать лет службы впервые такое вижу!
С дивана доносится слабый стон, потом дрожащий голос Лорье:
— Глаза Сони…
— Шеф, я свяжусь с ребятами из лаборатории. Повезло, они остались на обед в Альп д'Азюр.
— Повезло? Роже, ты это видел? Ты видел, что сделала эта сволочь? — вопит Лорье, вскакивая с дивана.
— Успокойтесь, шеф, успокойтесь! Мадам Иветт, у вас не найдется немного водочки?
— Если я накрою этого сукина сына, я ему оторву …! — голос Лорье дрожит от ненависти.
— Вот, выпейте, вам полегчает, старшина. Это настоящий полынный ликер.
Буль-буль. Слышу, как наполняют рюмки. Что до меня, я бы тоже не отказалась от чего-нибудь покрепче, но мне не предлагают. Шнабель звонит в ресторанчик, где обедают эксперты-криминалисты. Лорье меряет шагами гостиную. Иветт накачивается полынным ликером. А я так и сижу одна в коридоре возле этих проклятых глаз и не решаюсь тронуться с места, чтобы не наехать на них.
— Шнабель, сними показания с госпожи Ольцински, — вдруг говорит овладевший собой Лорье. — Я займусь мадемуазель Андриоли. Блокнот при вас? Напишите, что произошло, — приказывает мне Лорье.
Его голос кажется тверже, в нем звучат злость и отчаяние. Он читает мои короткие записи.
— Мерзавец пришел и принес это к вам домой. Да чего же он хочет, в конце концов? Можно подумать, что он с нами играет!
Мне приходят в голову кошки, приносящие добычу хозяевам. Может быть, он действительно играет. Может быть, он хочет показать мне, как он силен, хитер, безжалостен. Но почему именно. мне? Неужели я его знаю? Блокнот: «Может, мы были с ним знакомы… еще до моего несчастья».
— Точно. Я об этом не подумал. Это могло бы объяснить, зачем от приносит вам свои… свои охотничьи трофеи, этот козел!
Никогда не встречалась с жандармом, который изъяснялся бы таким языком. Почти как в американском сериале, где от всех легавых в коротких курточках только и слышно что «мать твою».
Звонок. Вваливаются эксперты — они ругаются, что им не дали закончить обед, и сразу начинают посыпать своим порошком все вокруг. Треск вспышки. Голоса:
— Передай мне пластиковый пакет.
— Смотри, этот прилип к паркету, давай осторожненько…
— Не думал, что там такие крупные связки сзади…
— А как, по-твоему, это держится?
— Секундочку, последний снимок, вот так.
Я медленно сглатываю. Лорье скрипит зубами. В буквальном смысле слова. Новая струя холода.
— Ну, Лорье! Что тут еще? Я даже кофе не допил.
— Сами посмотрите, доктор.
— Бог мой, ваш приятель не в игрушки играет!
Наверное, он нагнулся, я слышу, что он тяжело дышит.
— Восемьдесят из ста, что это от нашей утренней клиентки, у нее были выколоты глаза, — произносит он. — Когда видишь такое, действительно не по себе… Ладно, ребятки, делайте что положено, я к вам присоединюсь.
— Надо шевелиться, если хотим добраться до лаборатории вовремя. Снег так и валит, сегодня вечером точно дорогу перекроют. Шеф, завтра мы позвоним! — говорит кто-то, обращаясь к Лорье.
Они уходят так же поспешно и шумно, как пришли. Час пути до Антрево и до цивилизации. Доктор постукивает по чему-то, наверное, по трубке. Угадала! Сладкий запах голландского табака заполняет коридор.
— Грязная это история… Есть идеи?
— Честно говоря, нет.
— Убийца женщин в Альп-Маритим?
— А вы как думаете?
— Характер ран не позволяет мне дать точную оценку, но, судя по общему впечатлению, мы имеем дело с одним и тем же человеком. Довольно странный тип, между прочим. Это напоминает мне… — начинает он, явно собираясь перечислить все интересные случаи, с которыми имел дело.
— Этого я достану, уж поверьте! — перебивает Лорье, охваченный яростью.
Доктор недоверчиво вздыхает, выбивает трубку.
— Надеюсь! Вам за это деньги платят! Ладно, я составлю для вас предварительный отчет. Думаю, что судья потребует проведения полного вскрытия в Марселе.
Лорье соглашается. Доктор прощается. Шнабель и Иветт присоединяются к нам, в воздухе разливается аромат ликера. Лорье протяжно вздыхает. Шнабель покашливает. Иветт сморкается. Я чешусь. Наверное, мы похожи на грустных и растерянных животных.
— Мне не удалось связаться с господином Андриоли, — вдруг говорит Лорье. — Мобильный временно недоступен. Вам нельзя здесь оставаться одним, — добавляет он решительно. — Госпожа Ачуель, ваша приятельница, могла бы приютить вас?
— О, я не знаю… Мы об этом не думали… Не хочу ее беспокоить, — бормочет застигнутая врасплох Иветт.
— Обсудите это с ней и держите меня в курсе.
Он выходит вместе со Шнабелем, и мы остаемся наедине с малопривлекательной перспективой пребывания в ГЦОРВИ.
6
— Ян? — переспрашивает Иветт. — Здесь? В шесть утра?
— У Яна было свидание с Соней Овар прошлой ночью, так ведь?
— Понятия не имею! — протестует Иветт.
— Элиз! Ответьте!
Я поднимаю руку, я не понимаю, почему Лорье так возбужден.
— Если это сделал он, я убью его!
Иветт икает:
— Что?
— Ничего! Он не имел права пытаться снова увидеться с ней!
— Вы в порядке, старшина? Может быть, немного кофе?
— Она умерла! — кричит он в ответ. — Если бы вы видели ее тело, если бы вы видели, что сделал с ней этот подлец! Кровь повсюду… на стенах… на потолке… и ее живот… О, Господи…
— Ну… успокойтесь… Вот, горячий…
Видимо, она имеет в виду кофе. Лорье шумно дует. Он успокаивается, глубоко вздыхает.
— Простите меня.
Не могу удержаться, пишу: «Вы были близки с Соней?» и наугад протягиваю листок.
— Да, — отвечает он неожиданно усталым голосом. — О, да… мы год были вместе. Мы собирались пожениться. Это был сон, прекрасный сон, вот и все. Она не могла отвыкнуть от дури. А чтобы достать деньги … ну, вы понимаете. Мы порвали больше полугода назад. Ян знал, что… что я был очень привязан к ней. Мне в голову не могло прийти, что он… в общем, что он…
«Что он решит за ней приударить?»
— Да. Хотя мне следовало бы догадаться. Ян не может устоять перед хорошенькой девушкой. Он бабник.
Убийца, которого мы ищем, тоже бабник. Я барабаню по подлокотнику кресла, я раздражена, желудок разрывается. Иветт пьет кофе, старшина тоже; я слышу, как они глотают.
Итак, офицер, ведущий расследование, спал с жертвой и, судя по всему, до сих пор влюблен в нее. Его лучший друг накануне вечером назначил жертве свидание, а потом исчез.
— Я должен прослушать ее звонок, — резко бросает он сквозь зубы.
— Это невозможно слушать, — протестует Иветт.
Он не отвечает, нажимает кнопки на аппарате, и комнату заполняет полный ужаса голос Сони. Я знаю, что слышу голос уже умершей женщины, я слышу, как она умирает вновь и вновь.
Он не произносит ни слова, но, когда звучит сигнал отключения, он хрустит пальцами и с трудом выговаривает:
— Цифровой автоответчик. Кассеты нет. Не стирайте запись, я перепишу ее.
— Хотите еще кофе? — жалобно предлагает Иветт.
Он не отвечает ей и продолжает:
— Ее нашли в туалете, в подвале. Наверное, пыталась закрыться, дверь выломана.
Тишина. Кашель Иветт.
— Она лежала на полу, телефон — сантиметрах в тридцати от лица. Радиотелефон, — добавляет он машинально.
Именно в этот момент звонит наш телефон, и я опять внутренне подпрыгиваю. Иветт бросается к телефону:
— Это вас, старшина, — говорит она.
— Старшина Лорье у телефона… Где?… В стельку пьян?! Да, сейчас буду… Десять минут…
Он кладет трубку.
— Яна нашли. В снегу, у подножия горы. Алкогольная кома. Полузамерзший. Его привезли в больницу. Рядом с ним нашли бутылку водки. Мадемуазель Андриоли, мне нужно быстро получить ваше заявление. Можете ли вы написать все, что вам известно о событиях этой ночи?
Я повинуюсь и описываю встречу с Соней, свидание и так далее.
Он перечитывает вслух, потом хлопает листком по бедру:
— Она что-то знала! Почему же ничего не сказала мне? Почему?
Мне в голову приходят десять тысяч причин, но я не рискую излагать их. Иветт молчит, видимо, на нее подействовал кофе. Лорье дает мне подписать заявление, потом выходит большими шагами. Иветт вздыхает:
— Что-то голова побаливает. Бедная малышка… И как вспомнишь, что мы слышали… Ох, боюсь, что мне…
Она бежит в туалет. Мне тоже не по себе. Слишком много кошмаров, очень хочется выйти из игры. Иветт возвращается, извиняется. Предлагает мне стакан миндального молока. Потягиваю его маленькими глотками, оно освежает. Снимает чувство жжения в пищеводе.
— Надо нам вернуться в Буасси, — вдруг предлагает Иветт.
Блокнот: «Недумаю, что это возможно. Мы — свидетели».
— Ну и что, а мне наплевать! — восклицает она. — Пусть приедут туда нас допрашивать. Я позвоню Жану. Невозможно оставаться здесь, когда этот псих на свободе, все эти убитые женщины, влюбленный жандарм, Ян в больнице… Вам нравится играть в детектива, а мне — нет. Во всяком случае, не тогда, когда люди по-настоящему умирают.
Она идет в гостиную. Опять слышу радио: перебои с бензином. Кто отвезет нас в аэропорт, даже если выяснится, что летчики не бастуют? Каждое мое перемещение — это целая история, и я избегаю длинных переездов в поезде или в автобусе из-за проблем с туалетом. Да и в Буасси мы не будем в полной безопасности. Пока что мне не хотелось бы уезжать далеко от наших друзей-жандармов.
Иветт возвращается на кухню, начинает перетирать посуду, как всегда, когда сердится.
— В департаменте нет бензина, «Эр Интер» предупредила, что послезавтра начнется забастовка. А на поезде — двенадцать часов и три пересадки. Честное слово, в двухтысячном году ездить по Франции сложнее, чем в Средние века! — вдруг взрывается она.
Блокнот: «В любом случае, там, совсем одни… »
— Я думала, что Жан мог бы вернуться, учитывая эти обстоятельства, но нет, Их Высочеству надо закончить работу, ему совершенно плевать, что нас тут убивают! А когда я сказала, что мы могли бы приехать к нему, он вроде как растерялся. Растерялся! В хорошеньком мире мы живем! И вроде бы трубы ненадежные, холод собачий… Можно было бы остановиться в гостинице…
«А какдобраться до Кемпера? Наймем лимузин с шофером?»
— Что, рука у вас не устала… Обычно пишете: «Есть! Пить! Выйти!», а тут времени не жалко, все так подробно!…
Блокнот: «Прости меня, думаю, что мы обе просто нервничаем».
Одобрительное ворчание. Посуда убирается в буфет.
— Ну, если я правильно поняла, мы тут застряли. Жан пообещал звонить каждый вечер. Мужчины, мужчины… никогда нельзя на них рассчитывать!
Почему же. Можно, когда речь идет об убийстве. О разрушении. Не скрывается ли в примитивном сексизме моего замечания тайная рана? Внимательный взгляд больших бровастых глаз Психоаналитика. (Я настаиваю на авторстве слова «бровастые»). Пошел вон, Психоаналитик! Ты такой же подлый мужик!
Телефон. Звонки начинают действовать мне на нервы. Включается автоответчик:
— Говорит старшина Лорье!
Иветт сразу берет трубку.
Долгое молчание, прерываемое «как же это?» и «правда?».
К счастью, у дяди телефон старой модели. Иветт прикладывает трубку к моему уху.
Голос Лорье — усталый, невыразительный.
— Я сказал мадам Ольцински, что вы, наверное, удивлены, почему Соня, — он переводит дыхание, — позвонила в дом вашего дяди?
— Верно! — подтверждает Иветт.
— Соня рассказывала мне, что у нее есть крестный, который иногда подкидывал ей деньжат. Пожилой человек, из местных, в свое время пел в хоре с ее дядькой Моро. Некто Фернан. До сегодняшнего утра я о нем и не вспоминал. Как зовут вашего дядю?
— Фернан Андриоли, — отвечает Иветт.
— Шнабель так мне и сказал. Вот и объяснение ее звонку. Этот номер был первым в записной книжке ее мобильника.
Он добавляет еле слышно:
— Наверное, нажала кнопку, когда пыталась убежать.
Потом громче:
— У вас есть номер, по которому можно найти господина Андриоли? Это единственный близкий ей человек, Моро Овар умер шесть месяцев назад.
Иветт диктует ему номер дядиного мобильного и уточняет, что он — предприниматель, связан со строительством и сейчас находится в Польше на торговой выставке. Потом кладет трубку и восклицает:
— Вот еще! Ваш дядюшка был крестным этой Сони! Вы представляете?
Представляю ли я… Дядя был крестным отцом Сони. Странно, что он никогда не говорил мне об этом. Странно также, что все кругом связаны со второй жертвой, тогда как о первой никто ничего не знает. Да, такое впечатление, что об анонимной жертве все забыли. А если убийц двое? Если убийство Сони было «классическим» убийством из ревности, ненависти или из-за денег, а ее убийца просто воспользовался сложившимися обстоятельствами в надежде, что все спишут на безумного…
Но какое отношение ко всему этому имеет Вор? Думай, Элиз, заставь работать твои серые клеточки, как сказал бы Пуаро. Вор — влюбленный в меня психопат. Он распинает одну несчастную и дарит мне куски ее тела. Параллельно с этим кто-то убивает электродрелью Соню Овар. Жестокость, с которой совершены убийства, вроде бы, указывает на одного автора, поэтому второй убийца считает себя вне подозрений. Ну что же, эта гипотеза имеет право на существование. Но она ни в коей мере не объясняет мне ни кто такой Вор, ни кто этот имитатор.
Телефон!
Иветт, чье терпение явно на пределе:
— Алло! А, Франсина, здравствуйте… Да, я знаю… Увы, мы первыми узнали об этом… Я вам объясню… Что?… Ох! Какой ужас!… Да, конечно, до скорого.
Вешает трубку.
— Бригадир Шнабель приезжал в Центр, чтобы уточнить расписание Яна. Он был совершенно вне себя. Он сказал, что и представить невозможно, как это чудовище с его дрелью надругалось над бедной девочкой. Шнабель признался Франсине, что его чуть не стошнило, а ведь он прошел Алжир…
Слава Богу, Иветт замолкает. Я была бы очень признательна, если бы она не пересказывала мне подробностей того, что выпало на долю Сони! Предпочитаю думать о чем угодно, кроме этого. Например, о Шнабеле. Предположим, в шестьдесят первом ему было восемнадцать лет, сейчас у нас твухтысячный год, значит, ему лет пятьдесят семь. Не очень-то, наверно, весело ему быть под началом у совсем молоденького парнишки.
— Франсина пригласила нас приехать…
Она перебивает саму себя:
— Где мой кошелек?
«На чашечку чая?»
— Как вы угадали? Нам сейчас только на пользу оказаться среди людей. Я пошла в булочную. Никому не открывайте!
Не буду, и километровый кросс тоже не побегу, не бойся. Щелкает замок. Наконец немного покоя и тишины. Придвигаюсь к окну. Интересно, снег идет до сих пор? Идут ли по улице люди, видят ли меня, сидящую у окна? Вор, например. Я отодвигаю кресло. Иветт забыла разжечь камин. Жалко, мне было бы приятно послушать, как трещат дрова. Я сижу посередине гостиной, вслушиваюсь в тишину и пережевываю свои невеселые мысли.
Моя гипотеза о втором убийце не вписывается во вчерашний разговор Сони с Яном. Только вчера! Судя по этому разговору, она знала, что ей угрожает беда. Если она думала, что находится в опасности, то, ясное дело, она боялась каких-то действий со стороны того, кто убил первую девушку. Значит, убийца только один. О, Боже! Что она знала? Почему не сбежала, если боялась? Ее дрожащий голос: «Здесь будут твориться жуткие вещи». И эта страшная смерть… Вор, Д. Вор, тот кто ворует чужие жизни.
Настойчивый звонок в дверь. Наверное, Иветт опять забыла ключи! Еду к входной двери, кончиками пальцев веду по стене коридора. Поднимаю руку, чтобы открыть замок. По ту сторону двери — тишина. Сама не зная почему, не довожу движение до конца.
Он там, он там, с той стороны двери, я в этом уверена! Проходят несколько секунд. Потом я слышу, как поднимается клапан почтового ящика, и что-то падает внутрь. Если даже я открою, я не узнаю, кто это был. Даже если я могла бы закричать: «Задержите этого человека!» — мой крик ушел бы в пустоту. А может быть, это почтальон, и я буду выглядеть идиоткой. Или это он, и тогда он вернется и зарежет меня. Я не открываю. Мне страшно.
Я ощупываю изнутри почтовый ящик, моя рука наталкивается на маленький квадратный пакетик. Если это опять кусок… Я не решаюсь развернуть упаковку. Давай же, Элиз, будь смелее! Кое-как срываю бумагу, под ней деревянная коробочка размером с пачку сигарет. Поднимаю крышку, шарю внутри. В коробочке лежат два круглых влажных предмета, вроде резиновых мячиков. Что это, шары для снятия напряжения? Нажимаю на них легонько, чтобы не повредить. Шоколадки? Нюхаю, они ничем не пахнут… нет, есть какой-то аптечный запах. Кажется, эфир? Что же это может быть?
Дверь внезапно распахивается, входит Иветт, проклиная снег, который никогда не прекратится, копушу-булочника и всех этих старушек, которым лишь бы поболтать, когда и так людей полно…
— Такими темпами можно все новости пропустить! Правильно вы сделали, что не пошли со мной, такая погода… А-а-а-а-а-х!
От дикого вопля Иветт я цепенею. Что такое?
— О, Боже! Глаза!
Что, мои глаза? Представляю себе огромного волосатого паука, тянущего свои лапы к моим глазам… Да говори же!
— Глаза… у вас в руке! — ахает Иветт.
Что? У меня в руке глаза? О, не-е-ет! Эти желеобразные шарики! Сердце уходит в пятки. Разжимаю пальцы, слышу два негромких «плюх!» на полу. Это невозможно. Наверное, я не так поняла. Пытаюсь подъехать к Иветт. Новый вопль:
— Стоп! Вы их раздавите. О! скорее, жандармов, скорее! Откуда вы взяли эти глаза?
Можно подумать, я специально ходила искать их, чтобы подшутить над ней! Я пишу дрожащей рукой «впочтовом ящике», у меня ощущение, что я — персонаж какого-то сюрреалистического фильма.
— В почтовом ящике, — мрачно повторяет Иветт. — Этот ненормальный знает, где мы живем. Он придет и разрежет нас на кусочки. Мы не можем тут оставаться. Алло, мне нужен страшина Лорье, это срочно!.. Что значит «занят»?.. Говорю вам, это срочно… Почему? Потому что у меня на полу в гостиной лежат два голубых глаза, вот почему!.. Нет, молодой человек, я не шучу и я не пьяна! Скажите, чтобы он немедленно приехал в шале Монруж! И не тяните!
Она швыряет трубку.
— Ваше счастье, что вы этого не видите… О, Боженька мой, как же я пойду в кухню? Я не могу перешагнуть через эти… это! Элиз, главное, не двигайтесь с места. Представляете, если вы на них наедете?
Представляю. Резиновое колесо кресла давит голубой глаз, как яйцо, сваренное в мешочек… Довольно думать об этом, надо думать о птичках на деревьях, у них такие маленькие черные глазки, как виноградинки, они вот-вот лопнут, нет, о бабочках, вот-вот, о бабочках, порхающих над зарослями цветов. Глаз. Человеческий глаз. Бычий глаз в кабинете биологии. Огромный. Мертвый. Мертвый. Мертвый.
Иветт нервно роется в сумке, шуршат бумажные пакеты. Замечаю, что я вцепилась в подлокотник кресла, как в спасательный круг.
— Да, напугали вы меня!
Я? А сама я не напугалась? Знать, что я держала в руке глаза, что я их щупала, давила на них, чуть в рот не положила! Глаза трупа!
— Вы думаете, это глаза бедной Сони? — спрашивает Иветт, понизив голос.
Увы, это не исключено! А когда Лорье это увидит… Звонок. Я еще сильнее сжимаю подлокотник. Иветт смотрит в глазок, потом открывает.
— Ох, старшина, это ужасно… Посмотрите…
Два шага в мою сторону. Вздох. Потом глухой удар.
— Старшина Лорье! Он в обмороке!
Иветт быстро похлопывает его по щекам. Дверь открывается, струя холодного воздуха, низкий голос Шнабеля.
— Старшина сказал, чтобы я шел… Что с ним? — спрашивает он с изумлением.
— Он увидел глаза, — коротко объясняет Иветт.
— Глаза? Какие глаза?
— Глаза, вон там…
— Ого! Мать твою! Это чьи?
— Я-то откуда знаю? — взрывается Иветт. — Наверное, бедной Сони! Помогите мне, положим его на диван.
Шнабель повинуется, бормоча:
— За тридцать лет службы впервые такое вижу!
С дивана доносится слабый стон, потом дрожащий голос Лорье:
— Глаза Сони…
— Шеф, я свяжусь с ребятами из лаборатории. Повезло, они остались на обед в Альп д'Азюр.
— Повезло? Роже, ты это видел? Ты видел, что сделала эта сволочь? — вопит Лорье, вскакивая с дивана.
— Успокойтесь, шеф, успокойтесь! Мадам Иветт, у вас не найдется немного водочки?
— Если я накрою этого сукина сына, я ему оторву …! — голос Лорье дрожит от ненависти.
— Вот, выпейте, вам полегчает, старшина. Это настоящий полынный ликер.
Буль-буль. Слышу, как наполняют рюмки. Что до меня, я бы тоже не отказалась от чего-нибудь покрепче, но мне не предлагают. Шнабель звонит в ресторанчик, где обедают эксперты-криминалисты. Лорье меряет шагами гостиную. Иветт накачивается полынным ликером. А я так и сижу одна в коридоре возле этих проклятых глаз и не решаюсь тронуться с места, чтобы не наехать на них.
— Шнабель, сними показания с госпожи Ольцински, — вдруг говорит овладевший собой Лорье. — Я займусь мадемуазель Андриоли. Блокнот при вас? Напишите, что произошло, — приказывает мне Лорье.
Его голос кажется тверже, в нем звучат злость и отчаяние. Он читает мои короткие записи.
— Мерзавец пришел и принес это к вам домой. Да чего же он хочет, в конце концов? Можно подумать, что он с нами играет!
Мне приходят в голову кошки, приносящие добычу хозяевам. Может быть, он действительно играет. Может быть, он хочет показать мне, как он силен, хитер, безжалостен. Но почему именно. мне? Неужели я его знаю? Блокнот: «Может, мы были с ним знакомы… еще до моего несчастья».
— Точно. Я об этом не подумал. Это могло бы объяснить, зачем от приносит вам свои… свои охотничьи трофеи, этот козел!
Никогда не встречалась с жандармом, который изъяснялся бы таким языком. Почти как в американском сериале, где от всех легавых в коротких курточках только и слышно что «мать твою».
Звонок. Вваливаются эксперты — они ругаются, что им не дали закончить обед, и сразу начинают посыпать своим порошком все вокруг. Треск вспышки. Голоса:
— Передай мне пластиковый пакет.
— Смотри, этот прилип к паркету, давай осторожненько…
— Не думал, что там такие крупные связки сзади…
— А как, по-твоему, это держится?
— Секундочку, последний снимок, вот так.
Я медленно сглатываю. Лорье скрипит зубами. В буквальном смысле слова. Новая струя холода.
— Ну, Лорье! Что тут еще? Я даже кофе не допил.
— Сами посмотрите, доктор.
— Бог мой, ваш приятель не в игрушки играет!
Наверное, он нагнулся, я слышу, что он тяжело дышит.
— Восемьдесят из ста, что это от нашей утренней клиентки, у нее были выколоты глаза, — произносит он. — Когда видишь такое, действительно не по себе… Ладно, ребятки, делайте что положено, я к вам присоединюсь.
— Надо шевелиться, если хотим добраться до лаборатории вовремя. Снег так и валит, сегодня вечером точно дорогу перекроют. Шеф, завтра мы позвоним! — говорит кто-то, обращаясь к Лорье.
Они уходят так же поспешно и шумно, как пришли. Час пути до Антрево и до цивилизации. Доктор постукивает по чему-то, наверное, по трубке. Угадала! Сладкий запах голландского табака заполняет коридор.
— Грязная это история… Есть идеи?
— Честно говоря, нет.
— Убийца женщин в Альп-Маритим?
— А вы как думаете?
— Характер ран не позволяет мне дать точную оценку, но, судя по общему впечатлению, мы имеем дело с одним и тем же человеком. Довольно странный тип, между прочим. Это напоминает мне… — начинает он, явно собираясь перечислить все интересные случаи, с которыми имел дело.
— Этого я достану, уж поверьте! — перебивает Лорье, охваченный яростью.
Доктор недоверчиво вздыхает, выбивает трубку.
— Надеюсь! Вам за это деньги платят! Ладно, я составлю для вас предварительный отчет. Думаю, что судья потребует проведения полного вскрытия в Марселе.
Лорье соглашается. Доктор прощается. Шнабель и Иветт присоединяются к нам, в воздухе разливается аромат ликера. Лорье протяжно вздыхает. Шнабель покашливает. Иветт сморкается. Я чешусь. Наверное, мы похожи на грустных и растерянных животных.
— Мне не удалось связаться с господином Андриоли, — вдруг говорит Лорье. — Мобильный временно недоступен. Вам нельзя здесь оставаться одним, — добавляет он решительно. — Госпожа Ачуель, ваша приятельница, могла бы приютить вас?
— О, я не знаю… Мы об этом не думали… Не хочу ее беспокоить, — бормочет застигнутая врасплох Иветт.
— Обсудите это с ней и держите меня в курсе.
Он выходит вместе со Шнабелем, и мы остаемся наедине с малопривлекательной перспективой пребывания в ГЦОРВИ.
6
Ну, вот!
Нас устроили в двух маленьких комнатках в мансарде, обшитых сосновыми панелями, с видом на горы, как поведала Иветт.
Милая Франсина устроила нам очередной небольшой исторический экскурс, напомнив, что в начале века Кастен собирались сделать термальным курортом, потому что тут был серный источник, к настоящему времени иссякший. Именно в то время в здании Центра организовали интернат для больных, хилых, несчастных детишек: недоедание, анемия, туберкулез и все такое. Их отправляли в горы, тогда это называли «воздухолечение». Внутреннюю отделку старой казармы обновили, приспособив под нужды больных постояльцев. Лечебные кабинеты, кабинеты для водных процедур, и так далее. Три этажа здания обслуживаются большим, недавно модернизированным лифтом.
Милая Франсина дала мне план здания, напечатанный азбукой Брайля, а Юго провез меня по всем помещениям, чтобы я могла хоть как-то ориентироваться самостоятельно. Жюстина, Летиция и Леонар живут на том же этаже, что и мы. Такое соседство не должно меня беспокоить. Самые подвижные постояльцы размещены на втором этаже, рядом с воспитателями. Жан-Клоду выделена специальная комната на первом этаже, напротив комнаты Яна.
Я объезжаю на кресле свои новые владения: кровать, комод, шкаф, откуда приятно пахнет лавандой. Окно находится выше моей головы; подняв руку, я могу дотянуться до задвижки. Стук в дверь. Я не кричу «войдите!», но кто-то входит.
— Элиз? Вы тут?
Это Жюстина. Я медленно еду на ее голос, натыкаюсь на вытянутую руку.
— Здравствуйте! Надеюсь, я вам не помешала. Я просто зашла узнать, что новенького.
Я, понятное дело, сижу молча, а писать смысла нет — она все равно не может прочесть. Я просто быстро стучу три раза по ободу колеса.
— Вы знаете азбуку Морзе? — спрашивает Жюстина как бы между прочим.
Ответа нет.
— Я вас научу, это просто. Так мы сможем общаться.
Это заменит мне палец и блокнот.
— Я пошла. До вечера.
Она натыкается на косяк двери, хихикает, потом уходит по коридору. Где-то хлопает дверь. Она еще плохо освоилась с помещением, ей, наверное, трудно тут ходить. А мне, честно говоря, легче, ведь меня чаще всего везут. Не всегда туда, куда я хочу, но…
Пользуюсь минуткой покоя, чтобы попытаться расслабиться. Долгий вдох, выдох, и так раз десять. Стараюсь освободиться от мыслей. Сосредотачиваюсь на образе острого горного пика, покрытого снегом, на гробовом спокойствии вершин. В сияющем голубом небе взад и вперед с протяжными криками летают чайки. Ладно-ладно, я знаю, что в горах нет чаек, но в моих медитациях они есть. Снег и соль сверкают одинаково, горизонт виден так же отчетливо. Белое, голубое. Голубизна радужной оболочки на белой роговице. Ах, дьявол, все напрасно! Стук в дверь, я вздрагиваю.
Дверь открывается. Неуверенные шаги. Кашель. Мужской кашель. Я нервно сжимаю обод колеса.
— До-б-ро… по — жа — ловать… , — с трудом выговаривает низкий голос.
Мужчина замолкает, слышу свистящее дыхание.
— Со-се-д… Ле-о-нн-ар.
А, знаменитый Леонар! Сумрачный молодой ученый, утративший дар речи. Я наугад протягиваю руку. Теплые пальцы на моей кисти. Легкое пожатие, и он выпускает мою руку. Неловкие шаги, тишина, дверь закрывается.
Ну вот, грустно не будет, теплая дружеская компания по вечерам мне обеспечена. Один видит, но не говорит. Вторая говорит, но не видит. И я — не говорю и не вижу. Пытаюсь восстановить ход мыслей. Снова дать волю образам. В мозгу бурлит поток резких и ярких видений. Чайка клюет пустые глазницы трупа, брошенного у подножия горы.
Старшина Лорье с длинными белокурыми локонами воет на луну. Ян в черных очках, его клыки окрашены кровью. Успокойся, Элиз. Рассуждай.
Убиты две женщины. Почему? Кем? Мне принесли два куска от тела первой, глаза от второй. Что это — какая-то схема? Нагнетание страстей? Старшина Лорье, ведущий расследование, был влюблен во вторую жертву, Соню Овар. Эта самая Соня, девушка далеко не строгих нравов, была крестницей моего дяди. Ее собственный дядя был неотесанным пастухом и жил в горах. Соня утверждала, что ей что-то известно о первом убийстве, жертвой которого стала неизвестная нам женщина. Итак, Соня — единственное связующее звено между всеми элементами. Если бы я могла нарисовать диаграмму или воспользоваться волшебным компьютером, как в кино.. Туда можно было бы ввести все данные, которыми я располагаю, и — раз-два! — зал, затаив дыхание, смотрит, как на экране, расчерченном квадратами, медленно выплывает лицо убийцы.
А поскольку я ничего не вижу, то останусь единственной, кто так и не узнает, о ком идет речь.
Ян вышел из больницы. Мы как раз наслаждались вкуснейшим-милейшим чайком Франсины, когда он вошел. Франсина приняла его весьма холодно, и он пустился в оправдания: Соня не пришла на свидание, он напрасно ждал, потом безрезультатно стучал в служебную дверь и, наконец, решил напиться, благо в багажнике у него была бутылка водки.
Тут Франсина спросила: что, это у него привычка такая, держать в машине бутылки с водкой, а он ответил, что купил ее вечером, надеясь, что Соня пригласит его выпить. Со стороны Франсины донеслось «хм-хм», со стороны Иветт донеслось «хмхм», и Ян разозлился. Если хотят, чтобы он уволился, пусть так и скажут, а что он делает в свободное от работы время, касается только его, ну, и так далее.
— Признайте, что вы ставите меня в неловкое положение, — посоветовала ему Франсина.
После этого обмена мнениями все успокоились. Ян извинился: больным пора заниматься гимнастикой. Он быстро вышел.
Нас устроили в двух маленьких комнатках в мансарде, обшитых сосновыми панелями, с видом на горы, как поведала Иветт.
Милая Франсина устроила нам очередной небольшой исторический экскурс, напомнив, что в начале века Кастен собирались сделать термальным курортом, потому что тут был серный источник, к настоящему времени иссякший. Именно в то время в здании Центра организовали интернат для больных, хилых, несчастных детишек: недоедание, анемия, туберкулез и все такое. Их отправляли в горы, тогда это называли «воздухолечение». Внутреннюю отделку старой казармы обновили, приспособив под нужды больных постояльцев. Лечебные кабинеты, кабинеты для водных процедур, и так далее. Три этажа здания обслуживаются большим, недавно модернизированным лифтом.
Милая Франсина дала мне план здания, напечатанный азбукой Брайля, а Юго провез меня по всем помещениям, чтобы я могла хоть как-то ориентироваться самостоятельно. Жюстина, Летиция и Леонар живут на том же этаже, что и мы. Такое соседство не должно меня беспокоить. Самые подвижные постояльцы размещены на втором этаже, рядом с воспитателями. Жан-Клоду выделена специальная комната на первом этаже, напротив комнаты Яна.
Я объезжаю на кресле свои новые владения: кровать, комод, шкаф, откуда приятно пахнет лавандой. Окно находится выше моей головы; подняв руку, я могу дотянуться до задвижки. Стук в дверь. Я не кричу «войдите!», но кто-то входит.
— Элиз? Вы тут?
Это Жюстина. Я медленно еду на ее голос, натыкаюсь на вытянутую руку.
— Здравствуйте! Надеюсь, я вам не помешала. Я просто зашла узнать, что новенького.
Я, понятное дело, сижу молча, а писать смысла нет — она все равно не может прочесть. Я просто быстро стучу три раза по ободу колеса.
— Вы знаете азбуку Морзе? — спрашивает Жюстина как бы между прочим.
Ответа нет.
— Я вас научу, это просто. Так мы сможем общаться.
Это заменит мне палец и блокнот.
— Я пошла. До вечера.
Она натыкается на косяк двери, хихикает, потом уходит по коридору. Где-то хлопает дверь. Она еще плохо освоилась с помещением, ей, наверное, трудно тут ходить. А мне, честно говоря, легче, ведь меня чаще всего везут. Не всегда туда, куда я хочу, но…
Пользуюсь минуткой покоя, чтобы попытаться расслабиться. Долгий вдох, выдох, и так раз десять. Стараюсь освободиться от мыслей. Сосредотачиваюсь на образе острого горного пика, покрытого снегом, на гробовом спокойствии вершин. В сияющем голубом небе взад и вперед с протяжными криками летают чайки. Ладно-ладно, я знаю, что в горах нет чаек, но в моих медитациях они есть. Снег и соль сверкают одинаково, горизонт виден так же отчетливо. Белое, голубое. Голубизна радужной оболочки на белой роговице. Ах, дьявол, все напрасно! Стук в дверь, я вздрагиваю.
Дверь открывается. Неуверенные шаги. Кашель. Мужской кашель. Я нервно сжимаю обод колеса.
— До-б-ро… по — жа — ловать… , — с трудом выговаривает низкий голос.
Мужчина замолкает, слышу свистящее дыхание.
— Со-се-д… Ле-о-нн-ар.
А, знаменитый Леонар! Сумрачный молодой ученый, утративший дар речи. Я наугад протягиваю руку. Теплые пальцы на моей кисти. Легкое пожатие, и он выпускает мою руку. Неловкие шаги, тишина, дверь закрывается.
Ну вот, грустно не будет, теплая дружеская компания по вечерам мне обеспечена. Один видит, но не говорит. Вторая говорит, но не видит. И я — не говорю и не вижу. Пытаюсь восстановить ход мыслей. Снова дать волю образам. В мозгу бурлит поток резких и ярких видений. Чайка клюет пустые глазницы трупа, брошенного у подножия горы.
Старшина Лорье с длинными белокурыми локонами воет на луну. Ян в черных очках, его клыки окрашены кровью. Успокойся, Элиз. Рассуждай.
Убиты две женщины. Почему? Кем? Мне принесли два куска от тела первой, глаза от второй. Что это — какая-то схема? Нагнетание страстей? Старшина Лорье, ведущий расследование, был влюблен во вторую жертву, Соню Овар. Эта самая Соня, девушка далеко не строгих нравов, была крестницей моего дяди. Ее собственный дядя был неотесанным пастухом и жил в горах. Соня утверждала, что ей что-то известно о первом убийстве, жертвой которого стала неизвестная нам женщина. Итак, Соня — единственное связующее звено между всеми элементами. Если бы я могла нарисовать диаграмму или воспользоваться волшебным компьютером, как в кино.. Туда можно было бы ввести все данные, которыми я располагаю, и — раз-два! — зал, затаив дыхание, смотрит, как на экране, расчерченном квадратами, медленно выплывает лицо убийцы.
А поскольку я ничего не вижу, то останусь единственной, кто так и не узнает, о ком идет речь.
Ян вышел из больницы. Мы как раз наслаждались вкуснейшим-милейшим чайком Франсины, когда он вошел. Франсина приняла его весьма холодно, и он пустился в оправдания: Соня не пришла на свидание, он напрасно ждал, потом безрезультатно стучал в служебную дверь и, наконец, решил напиться, благо в багажнике у него была бутылка водки.
Тут Франсина спросила: что, это у него привычка такая, держать в машине бутылки с водкой, а он ответил, что купил ее вечером, надеясь, что Соня пригласит его выпить. Со стороны Франсины донеслось «хм-хм», со стороны Иветт донеслось «хмхм», и Ян разозлился. Если хотят, чтобы он уволился, пусть так и скажут, а что он делает в свободное от работы время, касается только его, ну, и так далее.
— Признайте, что вы ставите меня в неловкое положение, — посоветовала ему Франсина.
После этого обмена мнениями все успокоились. Ян извинился: больным пора заниматься гимнастикой. Он быстро вышел.