Страница:
– Дэлги, Ник, прекратить! – по-военному рявкнул один из мутильщиков.
Напрасно рявкнул. Ник при всем желании «прекратить» не мог, а Дэлги – тот ни на чьи приказы не реагировал. Его пытались удержать, но он всех расшвырял, не переставая избивать Ника, и при этом рычал, как взбесившийся зверь.
Боли Ник почти не ощущал. Да он вообще ничего не ощущал! Наконец Дэлги бросил его на пол, к стене.
– Убью каждого, кто при мне будет ругаться не по-нашему! – сообщил он все тем же хриплым рычащим голосом, глядя сверху вниз на свою жертву. – Насмерть убью!
Ник не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, словно парализованный. Его захлестнул ужас: он, что ли, навсегда останется беспомощным калекой?
– Парень умирает, – заметил вполголоса кто-то из гладиаторов.
Из толпы выступил мугалыцик с цепью на шее (цепь – знак отличия здешних офицеров), с опаской покосившись на Дэлги, потребовал:
– Отойди вон туда!
И лишь после того как Дэлги нарочито медленно, словно дразня, отступил в сторону и скрестил на груди руки, он присел возле Ника, нащупал пульс, потрогал парализованные конечности. Бросил через плечо:
– Кажись, пока не умирает, но двигаться не в состоянии.
Стоявшие полукольцом очевидцы обменивались впечатлениями – междометия и невнятные ругательства. Другой мутильщик-офицер повернулся к виновнику:
– Ты что с ним сделал?! Как он теперь на арену выйдет?!
– А мне плевать, – Дэлги ухмыльнулся.
– Ладно, – офицер с досадой махнул рукой. – Если помрет, с тебя штраф. Вычтем его стоимость из твоих премиальных, понял? Убивать надо на арене, а не здесь.
– Да хоть где, – процедил Дэлги сквозь зубы. – Мне без разницы!
– Если ты кого-то убьешь на арене, тебе за это деньги заплатят, а если здесь – останешься внакладе, – попытался вразумить его мутилыцик.
– Когда меня разбирает, я сам готов приплатить, лишь бы кому-нибудь наломать. На арену-то скоро?
– Сейчас проведем жеребьевку – и начинаем, зрители уже собрались. Ты это, пока потерпи, никого не трогай, а как выйдешь на арену – делай, что хочешь.
О Нике все забыли. Ну и хорошо. Он лежал под каменной стеной, на грязной колючей циновке, и думал о том, что его жизнь заканчивается нелепо до полной бессмыслицы. Кто, вообще, сказал, что в жизни обязательно есть смысл? Его личный опыт свидетельствовал о другом.
Обиды не было. Его охватило тоскливое чувство, схожее с холодной серой мглой. И еще хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, и чтобы там, за гранью жизни, ничего не оказалось.
«Главное, чтобы все не началось заново».
Гладиаторы, которым предстояло драться, ушли, за ними, возбужденно переговариваясь, потянулись остальные. Говорили, что новый этот, Дэлги, такой же псих, как Ярт Шайчи, и когда его против Ярта выпустят – кто из них, интересно, окажется круче?
Зал опустел. Издали доносилось отраженное от низких сводов эхо множества голосов. Ник заметил, что газовые рожки, в изобилии усеявшие стены, растут из грубой каменной кладки без всякой системы – то по одному, то по нескольку штук, и расстояние между ними не одинаковое. Зато все залито золотистым светом, более желтым, чем от электрических лампочек.
Он не хотел ничего вспоминать напоследок, чтобы не заплакать. Лучше всего заснуть и умереть во сне.
Заснуть не получилось. Ему под кожу как будто вонзились миллионы иголочек; боль, вначале слабая, постепенно усиливалась. Так бывает, если отлежишь руку или ногу, или закоченеешь, а потом начинаешь отогреваться.
Вскоре он обнаружил, что опять способен двигаться. Придерживаясь за стенку, встал. Кажется, ничего не сломано. Его мучило недоумение напополам с облегчением: полчаса назад его вроде бы зверски избили – и никаких последствий… Разве так бывает?
Пошатываясь, Ник побрел по коридору в ту сторону, откуда доносился шум. Поднялся по широкой выщербленной лестнице. Еще коридоры, такие же, как внизу, и всюду полно газовых рожков. Он ориентировался по звукам.
За очередным поворотом открылась широченная арка, под ней толпились люди, а дальше виднелось огромное помещение с балконами и ложами в несколько ярусов – что-то вроде стадиона. Наверное, это и есть арена.
Все вопили, свистели, улюлюкали. Внизу лязгал металл. Из-за толпы в проходе Ник не мог увидеть, что там творится.
А из бокового проема доносились стоны, почти заглушаемые общим гвалтом – жутковатые, утробные, на одной ноте. Ник заглянул туда: на полу, на темных заскорузлых циновках, лежал раненый человек; что у него за раны, не разберешь – и одежда, и доспехи в крови, и она продолжает обильно течь, так что вокруг образовалась темно-красная лужа. Резкий, страшный запах. Побелевшее лицо с порезами на щеке и на лбу покрыто капельками пота, полуопущенные веки дрожат.
Ник сперва замер, потом отступил в коридор. Оглядевшись, тронул за локоть ближайшего мутильщика с цепью на шее:
– Можно вас на минутку? Там лежит раненый, ему срочно нужна медицинская помощь. У вас тут есть врачеватели?
– А, это Кергеж. Ему не поможешь, он свое отыграл. Рана-то смертельная. А ты, выходит, еще живой? Ну, значит, завтра будет твоя очередь. Считай, этот чокнутый, Дэлги, подарил тебе лишний день жизни.
Выкрики зрителей перешли в рев.
– Ему нужна хоть какая-нибудь помощь! Тому гладиатору, Кергежу.
– С ним уже кончено, – нетерпеливо отмахнулся мутильщик. – Слушай, не путайся под ногами, а то раз уже схлопотал и еще схлопочешь.
Он отвернулся и снова втиснулся в толпу, бесцеремонно распихивая соседей, чтобы поскорее увидеть, что происходит за аркой.
Ник опять заглянул в комнату, где лежал Кергеж. Умирающий человек, на которого никто не обращает внимания – похоже, здесь это в порядке вещей.
Сам он тоже не мог ничего сделать, он ведь не врачеватель, и лекарств у него нет. Вот бы здесь была Миури… Она говорила, что не всякую рану сможет исцелить, но зато она умеет избавлять от боли.
«Если отсюда выберусь, научусь у нее. Попрошу, чтобы научила».
Он повернул обратно. Стоны и хрипы Кергежа терялись в какофонии голосов – словно его там не было вовсе, но Ник знал, что он есть, и это знание было невыносимо болезненным.
«Хоть бы поскорее умер… Хоть бы кто-нибудь его добил – неужели они даже это не могут для него сделать? Он же их товарищ… Или здесь никто никому не товарищ?»
Он изо всех сил хватил кулаком по стене – рассадил кулак, и ничего от этого не изменилось. Ну, может, тошнить стало чуть меньше.
Потом он опять спустился вниз и долго сидел на полу в темном закоулке, обхватив колени, ощущая спиной неровности холодной стены.
Рядом с ним присела женщина с нездоровой бледной кожей, ярко накрашенными губами и кукольными локонами. Платье из блестящей бледно-зеленой ткани, на бретельках, с пеной грязноватых оборок, походило на дорогую комбинацию, на потном обнаженном плече расплылся изжелта-лиловый кровоподтек. Жанна, здешняя проститутка, в прошлом – московская путана.
Ника это поразило: неужели Иллихея не смогла предложить ей других вариантов?
– Да мне предлагали, – она сипло засмеялась и махнула рукой. – Всякое разное предлагали, но меня, понимаешь, понесло, понесло – и в конце концов занесло сюда.
О хвыщерах она сказала то же самое, что говорил Рют. Есть только один способ выманить эту пакость наружу: убить противника – обязательно на арене! – и для верности тело расчленить, тогда хвыщер вылезет, потому что жрать захочет. Тутошнее колдовство. А пока он сидит в тебе, из Убивальни живым не уйдешь.
Еще Ник узнал от нее, что под Убивальней находятся катакомбы, подземные этажи, никто не знает, сколько их точно, и туда лучше не соваться. Даже такой крутой псих, как Ярт Шайчи, туда не полезет. Бывает, туда всякая дрянь с болота забирается, с ней шутки плохи.
Жанна посоветовала Нику попросить мутильщиков, чтобы ему дали время потренироваться. Может, тогда его не убьют, а он сам кого-нибудь убьет. Надо сказать им: раз в первый вечер случай не позволил ему выйти на арену – это знак судьбы, к таким вещам тут относятся серьезно.
Следовать ее совету Ник не собирался. Когда Жанна ушла, он принял другое решение: спуститься в катакомбы, найти выход наружу и попробовать сбежать. Он не будет делать то, что от него хотят, не будет играть по их правилам. Лучше пусть его разорвет хвыщер – при условии, что этот хвыщер существует.
– Если бы мой помощник в разгар охоты укатил неизвестно куда на двое суток, не предупредив меня, я бы выгнал его взашей!
Донат Пеларчи до того был выведен из себя внезапным исчезновением Ксавата, что заговорил быстро и резко, без обычной своей тягомотины. Его голос напоминал сейчас маслянистую темную воду, которая сердито плещет о волнолом, как в хасетанском порту в штормовую погоду.
Пришлось объяснять, что Ксават улаживал проблему государственного значения. Мол, служба в министерстве – это вам не срань собачья, накладывает обязательства.
Зато шальная удача от Клетчаба не отвернулась. Приехав в Эвду, он узнал, что единственный свидетель, который мог бы его подставить, – уже покойник. Во всех эвдийских трактирах судачили о зверском убийстве: старого аптекаря Радухта с улицы Гипсовых Ваз нашли с перерезанной глоткой, и случилось это в ту самую ночь, когда Ксават приводил к нему Ника. Видимо, убийца забрался в аптеку через несколько часов после того, как дрянной внедорожник с двумя громилами, Ксаватом и одурманенным Ником взял курс на Ганжебду. Ни кассу, ни сейф не тронули – значит, это был не грабеж, а кто-то сводил с Радухтом счеты. Возможно, кто-то из хасетанских.
Теперь все концы спрятаны. Радухт был хитер и догадлив, и Ксават нет-нет да и начинал опасаться: а вдруг он раскумекает, что энергичный пожилой господин без определенных занятий, который любит поговорить о Хасетане, и высокородный Ксават цан Ревернух – одно и то же лицо? Такое разоблачение чревато большой-пребольшой сранью, особенно после того, как они стали соучастниками в тяжком преступлении – продали в Убивальню иллихейского полугражданина. Радухт наверняка начал бы подельника шантажировать, уж не отказался бы от такого подарка шальной удачи! Его больше нет – и проблемы нет. Двое громил не в счет, с ними Ксават едва парой слов перекинулся.
На радостях, что все так хорошо утряслось, он даже с Донатом не стал ругаться, хотя тот его отчитал как бестолкового тупака. Ник сгинул, и опасный свидетель сгинул. Теперь в самый раз вспомнить о важном и продолжить охоту.
На нижних этажах под Убивальней газовых рожков не было – кому они нужны в необитаемых катакомбах? Лезть без фонаря в эту кромешную тьму, теплую, влажную, вонючую, вздыхающую, Ник не осмелился. Он прятался на пограничном этаже, между верхним освещенным и нижним неосвещенным пространствами.
Тут царил тусклый полумрак, и оно даже к лучшему, потому что этаж был отвратительно грязный – его использовали как помойку. Ник нашел укромный закоулок с относительно сухим полом и устроился в углу, подальше от зловонной кучи тряпья. Ушибы ныли, болело в левом боку – ниже сердца, где ребра, и вдобавок его лихорадило. Похоже, найти лазейку наружу не так просто, как он поначалу думал.
Попросить помощи у Лунноглазой? Если в этом мире боги – реальная сила, способная вмешиваться в дела людей, почему бы и нет? Но Миури говорила, что Лунноглазой надо молиться на языке ее народа, иначе она не услышит. Что кошке человеческая речь?
Неожиданно куча тряпья зашевелилась и обернулась человеческим существом – изможденным, с жидкими седыми космами и испитым лицом.
– Э, пошел отсюда! – каркнуло существо. – Тут мое… Тут я живу!
Ник не стал связываться и отправился искать другое жизненное пространство, но все закутки, где было более-менее сухо и не слишком противно, уже кому-то принадлежали. Кто это, интересно, такие? Здешние нищие, которые кормятся от щедрот гладиаторов? Вышедший на пенсию обслуживающий персонал Убивальни? Или – самый страшный вариант – это те, кто попал сюда не по своей воле, как Ник, и не смог избавиться от пресловутых хвыщеров? И ему предстоит стать таким же?..
Так или иначе, пограничный этаж оказался густозаселенной экологической нишей. Ника отовсюду прогоняли, а он, до предела измученный, готов был уснуть или потерять сознание (принципиальной разницы никакой) где угодно, лишь бы только была уверенность, что об него не запнутся мутильщики, которые пойдут его искать. И еще хоть несколько глотков чистой воды! Он мог думать только об этих двух вещах, на другое его не хватало. Наверное, это не так уж плохо, а то здесь впору сойти с ума от безысходности.
Освещенная парой рожков проходная комната с мохнатыми от плесени стенами как будто была ничья. Ник решил отключиться здесь, и не важно, проснется он потом или нет. Ему было все равно – однако, услышав рядом, за проемом, громкие властные голоса, он встрепенулся и поднялся на ноги.
– …Где-то здесь его видели. Давай, ты там посмотри, а я тут…
Ник непроизвольно сжал кулаки. Он не пойдет на арену. Он ничего им не должен. Он не соглашался в этом участвовать.
В проеме появился рослый мутильщик. Его глаза удовлетворенно вспыхнули.
– Ага…
Тупой звук удара, хруст. Не успев высказаться до конца, мутильщик начал оседать на замусоренный пол. Булыжник, размозживший ему голову, тяжело упал рядом.
Ник смотрел на это с оторопью, но без удивления, у него не осталось сил, чтобы чему-то удивляться. Камень взялся непонятно откуда, а он хочет спать, но вместо этого надо блуждать и прятаться…
Чуть слышный шорох, словно что-то хрупнуло под подошвой. Ник понял, что за спиной кто-то есть, но оглянуться не успел – ему зажали рот, а в следующее мгновение его подхватили и вытащили из комнаты с плесенью на стенах через другой проем.
Темное колено коридора. Отсыревшее помещение с маслянистой лужей посередине, в луже валяется трехногий стул. Все это промелькнуло за две-три секунды.
Следующая комната была погружена в полумрак, из нескольких рожков светился только один. Здесь Ника уложили на пол и сразу же сунули в рот кляп, связали руки, а в довершение натянули на него мешок. Все это быстро и ловко, он не успел рассмотреть, кто на него напал.
Издали доносилась ругань мутильщика, обнаружившего своего коллегу с проломленным черепом.
«Удивился, наверное», – сонно подумал Ник.
Он понимал, что влип в переделку похуже, чем до сих пор (хотя совсем недавно казалось, что дальше некуда), но ему по-прежнему больше всего хотелось спать. Он ведь мотался по катакомбам часов десять-двенадцать, не меньше.
Такое впечатление, что теперь его взвалили на плечо и куда-то несут. Голова свесилась вниз, это неудобно, и дышать в мешке трудно. Ткань была плотная, Ник сквозь нее ничего не видел.
– Эй, дай покушать! – попросил чей-то дребезжащий голос. – Дай лепешечку…
– На, – бросил другой голос, негромкий и хрипловатый.
– Ты добрый человек, удачи тебе на арене! А что это у тебя в мешке такое большое?
– Это мои одеяла.
– Поделись одеялком, добрый человек, а то по ночам холодно, косточки мерзнут…
– Лишнего нету.
«Добрый человек» потащил свою добычу дальше. Ник закрыл слипающиеся глаза и сам не заметил, как отключился.
Высокородный Шеорт цан Икавенги рассказывал о своих любовных победах.
Флирты-поединки с искушенными в удовольствиях великосветскими хищницами. Тайные связи с деловыми дамами, состоящими на государственной службе. Романтические приключения со случайными попутчицами. Сентиментальные романы с замужними провинциалками. Незабываемая ночь с оторвой Марго, имевшая место около двадцати лет назад. Пикантные эпизоды с актрисами и ресторанными певичками. Интрижки с хозяйками кафе, продавщицами и гостиничными служанками.
Все эти истории Шеорт излагал на один и тот же манер: вскользь сообщал о месте действия и сопутствующей ситуации, экспрессивно обрисовывал препятствия, которые пришлось преодолеть, с нудноватой обстоятельностью живописал анатомические подробности очередного женского тела, щедро перемежал основную линию самовосхваленческими пассажами, а заканчивал каждый раз одной и той же фразой: «И тогда я как ей вставил…»
Ксавату хотелось его убить. Во-первых, лютая зависть разбирала, а во-вторых – ну, сколько можно?!!
Сбежать от собеседника он не мог, поскольку задушевный разговор с Икавенги за бутылкой вина был частью хитроумного плана: Ксават проверял, не является ли этот самовлюбленный пожилой повеса Королем Сорегдийских гор.
Покамест неясно, является или нет. Может, тварь опять наслаждается игрой и потешается над Ксаватом, а может, это самый настоящий высокородный Шеорт цан Икавенги, старый брехун. Наверняка больше половины привирает, потому как слишком обидно, если все его истории – правда. Ксават был уверен, что собеседник бессовестно брешет, но покуда не разобрался, какова природа этой брехни.
Охотникам хорошо, они сидят в засаде в одном из соседних номеров, им не надо выслушивать напыщенные эротические откровения Шеорта. Их черед настанет, если Шеорт окажется оборотнем. Донат рассудил, что клиент не слишком рискует: тварь ведь не убить его хочет, а живьем уволочь к себе в горы, чтобы съесть душу.
Когда пошел третий час игривой застольной беседы, нервы Ксавата начали рваться, один за другим. Он вот-вот что-нибудь сделает. Например, схватит бутылку и огреет Шеорта по благоухающей дорогим одеколоном седовласой голове, и тогда его заметут цепняки.
Невнятно пробормотав, что ему надобно отлучиться, он выскочил из номера, нетвердым быстрым шагом пересек коридор, ввалился к охотникам. Те сидели, трезвые и собранные, с оружием наготове, между ними стояла шахматная доска с начатой партией. Когда появился Ксават, взмокший, злой, красный, с отблеском безумия во взгляде, оба вскочили, и Донат схватился за рукоятку ножа, больше похожего на короткий меч, а Келхар молниеносным движением натянул шипастую перчатку, лежавшую на столе рядом с парой лакированных белых пешек.
– Он себя выдал? – негромко осведомился Донат.
– Пока нет, но я больше не могу! – Ксават оскалил зубы. – Выдал не выдал – какая, срань собачья, разница?! Убейте его! Тогда сразу станет ясно, кто он на самом деле, поэтому убивайте, и поглядим!
– А если он человек? – убрав руку с ножа, нахмурился Пеларчи.
– Он достал своими историями, я больше не могу его слушать! – Ксават перешел на торопливый горячечный шепот. – Донат, убейте, вы же охотник, потом скажем, что вы ошиблись… Бывает же… Я вам заплачу, сколько за это возьмете?
– Господин Ревернух, вы не в себе, – угрюмо возразил Донат. – Я людей не убиваю, я охочусь на тварей.
– Ежели бы вы послушали его два часа кряду, как я, вы бы запели иначе! А потом она раздвинула ножки, и я как ей вставил… Не могу больше!
Келхар стянул свою страшную колючую перчатку, шагнул вперед и хлестнул Ксавата по щеке – раз, другой. Его узкое костистое лицо с плотно сжатыми губами оставалось надменно-невозмутимым, но в глубине близко посаженных глаз зажглись удовлетворенные огоньки.
– Не сочтите за оскорбление, господин Ревернух, – произнес он церемонно вежливым тоном. – Это единственно для того, чтобы вашу истерику прекратить. – Ксават, выпейте холодной воды, – посоветовал Донат, кивком указав на коричневый с желтым деревенским орнаментом керамический кувшин. – Нехорошо, что вас так разбирает во время охоты.
– А вы сходите, послушайте его сами, тогда вас тоже разберет! – огрызнулся Ревернух, но совету последовал, налил воды в желто-коричневую глазированную кружку, залпом осушил.
– Нам бы сейчас очень помогли очки, позволяющие видеть истинный облик существ и предметов, – проворчал Донат. – Досадно, если мы попусту тратим время на этого Икавенги.
«А может, и к лучшему, что у нас их нет, – подумал Ксават, возвращая кружку на место. – Вдруг тот, кто смотрит сквозь такие очки, увидел бы вместо высокородного цан Ревернуха – Клетчаба Луджерефа? Вот получилась бы срань…»
– Кстати, как они выглядят? – поинтересовался Келхар.
Поинтересовался этак настороженно, словно сделал стойку на невидимую дичь.
– Я слышал, что они похожи на детские игрушечные очки с разноцветными стеклами. Только детские сверху покрыты прозрачной краской, а у этих сами линзы цветные, словно радуга – фиолетовый, голубой, желтый, розовый, зеленый… Но это не переливы, у каждого участка свой постоянный цвет. Такую вещь ни с чем не спутаешь.
– Могу поручиться, я такие видел. Когда-то очень давно.
– В прошлой жизни? – предположил старший охотник.
– Скорее, в этой, но в раннем детстве. То ли на рынке, то ли на ярмарке… Воспоминание смутное, как сон.
– Возможно, вы видели игрушечные очки?
– Мне запомнилось, что стекла были именно такие, как вы описали. Если бы мне удалось вспомнить, где это было…
Некрасивое бледное лицо Келхара свело гримасой – на сей раз не презрительной, а напряженно-задумчивой.
«Погоди, я тебе еще припомню, как ты, срань собачья, по мордасам меня сегодня отлупцевал!» – мысленно пригрозил Ксават.
Дела обстояли неважно. Охота не заладилась, Элиза дерзила и огрызалась, где-то в отдалении высочайший советник Варсеорт цан Аванебих вынашивал планы мести за стычку в театре, да еще этот пошляк Шеорт доконал своими скабрезными байками, и радовало Ксавата только одно: то, что Ника он все-таки похоронил.
Нику было тепло и уютно. Он лежал на мягком, укрытый, и под головой как будто подушка. Что вокруг – не видно, потому что на лице мокрая тряпка, но сквозь щелки проникает неяркий свет.
Он помнил, как на него напали в катакомбах, связали, запихнули в мешок – дальше воспоминания обрывались. Главное, что сейчас кляпа нет, руки свободны. Все каким-то образом уладилось само собой.
Вокруг было тихо, только что-то негромко звякало – мирный звук, как будто размешивают варево в кастрюле. Пахло травами и мясным бульоном, от этого аромата у него свело желудок. В последний раз он ел… Давно. Перекусил в кафе тем вечером, когда приехал в Эвду, да еще в трапезной Убивальни сжевал, почти не чувствуя вкуса, половинку плотной, как лаваш, лепешки и выпил полкружки темного пива (когда ему объяснили, что его ждет, аппетит отшибло). После этого прошло не меньше суток. Теперь он находился вроде бы в безопасности, и его начал мучить голод.
Приподняв с лица тряпку, Ник осмотрелся.
Просторная комната… или нет, пещера с неровными каменными сводами, в дальнем углу устроен очаг, над огнем подвешен котелок. На полу лежат вещи – посуда, оружие, несколько свертков, веник. К стенам прикреплены три пары канделябров, в каждом по восемь свечей.
Возле очага сидел человек. Широкоплечий. Видно, что высокий. Волосы длинные и прямые, как у индейца. Он помешивал то, что кипело в котелке, но, услышав позади шорох, оглянулся.
Дэлги. Тот чокнутый гладиатор, который избил его в первый вечер.
Ник рывком сел. Влажная тряпка шлепнулась на тюфяк. От резкого движения голова закружилась, и заполненная дрожащим золотистым полумраком пещера поплыла, словно пол вращался.
– Компресс-то зачем сбросил? Думаешь, такое большое удовольствие созерцать расквашенную рожу?
– Что вам нужно? – Ник не мог отвести глаз от разложенных у стены поблескивающих клинков. – Зачем вы меня сюда притащили?
– Чтобы на арене с тобой не встретиться.
Он ожидал какого угодно ответа, но не такого.
– Вы меня, что ли, боитесь?..
Гладиатор секунду смотрел на него, потом расхохотался. Ник ничего не понимал.
– Ага, так боюсь, что все поджилки трясутся! – сквозь смех процедил Дэлги. – Тебя все равно поймали бы рано или поздно, а кто против кого выходит, решает жеребьевка. Если бы мне достался ты, я бы тебя убил до истечения первой минуты. И что, по-твоему, дальше? Мутильщикам без разницы, они свой навар по любому получат, зато я бы заработал дюжину тухлых яиц. Не люблю тухлятину. Публика-то сюда разная приезжает, есть разборчивые, с принципами. Одно дело победить Ярта Шайчи, и совсем другое – тебя. Если начнутся разговоры, что я зарезал мальчишку-иммигранта, который не знает, с какой стороны берутся за меч, это будет не та слава, которая мне нужна.
– Я знаю, с какой стороны берутся за меч, – возразил Ник, слегка задетый.
– Приятно удивлен, – буркнул Дэлги и снова отвернулся к своему вареву.
Ник оглядывал пещеру. Пол застлан циновками, ветхими, но не настолько грязными, как в Убивальне. Справа висит на стене большая серая штора, слева – еще одна такая же. Наверное, за ними проемы.
– Давай-ка ложись, и компресс на лицо положи, пока он не высох, – велел Дэлги, колдуя над котелком. – Чтобы хорошее лекарство зазря не переводить… Я не скряга, но в Ганжебде не все можно достать, а мои запасы невелики. Ты уже меньше похож на перезревшую побитую грушу. Кто тебя так знатно отделал?
– Один высокородный, – подчинившись, ответил Ник, компресс приглушал его голос. – Мы из-за девушки подрались.
– Ты за это время так и не научился драться?
– За какое – за это?.. Фраза Дэлги сбила его с толку.
– За то время, что ты в Иллихее. Ты ведь не вчера сюда попал?
– Два с половиной года.
– А на кой выпил ту дрянь?
– Какую дрянь?
– Которой тебя угостили перед тем, как сплавить в Ганжебду.
– А… В аптеке мне сказали, что это укрепляющая микстура.
Напрасно рявкнул. Ник при всем желании «прекратить» не мог, а Дэлги – тот ни на чьи приказы не реагировал. Его пытались удержать, но он всех расшвырял, не переставая избивать Ника, и при этом рычал, как взбесившийся зверь.
Боли Ник почти не ощущал. Да он вообще ничего не ощущал! Наконец Дэлги бросил его на пол, к стене.
– Убью каждого, кто при мне будет ругаться не по-нашему! – сообщил он все тем же хриплым рычащим голосом, глядя сверху вниз на свою жертву. – Насмерть убью!
Ник не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, словно парализованный. Его захлестнул ужас: он, что ли, навсегда останется беспомощным калекой?
– Парень умирает, – заметил вполголоса кто-то из гладиаторов.
Из толпы выступил мугалыцик с цепью на шее (цепь – знак отличия здешних офицеров), с опаской покосившись на Дэлги, потребовал:
– Отойди вон туда!
И лишь после того как Дэлги нарочито медленно, словно дразня, отступил в сторону и скрестил на груди руки, он присел возле Ника, нащупал пульс, потрогал парализованные конечности. Бросил через плечо:
– Кажись, пока не умирает, но двигаться не в состоянии.
Стоявшие полукольцом очевидцы обменивались впечатлениями – междометия и невнятные ругательства. Другой мутильщик-офицер повернулся к виновнику:
– Ты что с ним сделал?! Как он теперь на арену выйдет?!
– А мне плевать, – Дэлги ухмыльнулся.
– Ладно, – офицер с досадой махнул рукой. – Если помрет, с тебя штраф. Вычтем его стоимость из твоих премиальных, понял? Убивать надо на арене, а не здесь.
– Да хоть где, – процедил Дэлги сквозь зубы. – Мне без разницы!
– Если ты кого-то убьешь на арене, тебе за это деньги заплатят, а если здесь – останешься внакладе, – попытался вразумить его мутилыцик.
– Когда меня разбирает, я сам готов приплатить, лишь бы кому-нибудь наломать. На арену-то скоро?
– Сейчас проведем жеребьевку – и начинаем, зрители уже собрались. Ты это, пока потерпи, никого не трогай, а как выйдешь на арену – делай, что хочешь.
О Нике все забыли. Ну и хорошо. Он лежал под каменной стеной, на грязной колючей циновке, и думал о том, что его жизнь заканчивается нелепо до полной бессмыслицы. Кто, вообще, сказал, что в жизни обязательно есть смысл? Его личный опыт свидетельствовал о другом.
Обиды не было. Его охватило тоскливое чувство, схожее с холодной серой мглой. И еще хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, и чтобы там, за гранью жизни, ничего не оказалось.
«Главное, чтобы все не началось заново».
Гладиаторы, которым предстояло драться, ушли, за ними, возбужденно переговариваясь, потянулись остальные. Говорили, что новый этот, Дэлги, такой же псих, как Ярт Шайчи, и когда его против Ярта выпустят – кто из них, интересно, окажется круче?
Зал опустел. Издали доносилось отраженное от низких сводов эхо множества голосов. Ник заметил, что газовые рожки, в изобилии усеявшие стены, растут из грубой каменной кладки без всякой системы – то по одному, то по нескольку штук, и расстояние между ними не одинаковое. Зато все залито золотистым светом, более желтым, чем от электрических лампочек.
Он не хотел ничего вспоминать напоследок, чтобы не заплакать. Лучше всего заснуть и умереть во сне.
Заснуть не получилось. Ему под кожу как будто вонзились миллионы иголочек; боль, вначале слабая, постепенно усиливалась. Так бывает, если отлежишь руку или ногу, или закоченеешь, а потом начинаешь отогреваться.
Вскоре он обнаружил, что опять способен двигаться. Придерживаясь за стенку, встал. Кажется, ничего не сломано. Его мучило недоумение напополам с облегчением: полчаса назад его вроде бы зверски избили – и никаких последствий… Разве так бывает?
Пошатываясь, Ник побрел по коридору в ту сторону, откуда доносился шум. Поднялся по широкой выщербленной лестнице. Еще коридоры, такие же, как внизу, и всюду полно газовых рожков. Он ориентировался по звукам.
За очередным поворотом открылась широченная арка, под ней толпились люди, а дальше виднелось огромное помещение с балконами и ложами в несколько ярусов – что-то вроде стадиона. Наверное, это и есть арена.
Все вопили, свистели, улюлюкали. Внизу лязгал металл. Из-за толпы в проходе Ник не мог увидеть, что там творится.
А из бокового проема доносились стоны, почти заглушаемые общим гвалтом – жутковатые, утробные, на одной ноте. Ник заглянул туда: на полу, на темных заскорузлых циновках, лежал раненый человек; что у него за раны, не разберешь – и одежда, и доспехи в крови, и она продолжает обильно течь, так что вокруг образовалась темно-красная лужа. Резкий, страшный запах. Побелевшее лицо с порезами на щеке и на лбу покрыто капельками пота, полуопущенные веки дрожат.
Ник сперва замер, потом отступил в коридор. Оглядевшись, тронул за локоть ближайшего мутильщика с цепью на шее:
– Можно вас на минутку? Там лежит раненый, ему срочно нужна медицинская помощь. У вас тут есть врачеватели?
– А, это Кергеж. Ему не поможешь, он свое отыграл. Рана-то смертельная. А ты, выходит, еще живой? Ну, значит, завтра будет твоя очередь. Считай, этот чокнутый, Дэлги, подарил тебе лишний день жизни.
Выкрики зрителей перешли в рев.
– Ему нужна хоть какая-нибудь помощь! Тому гладиатору, Кергежу.
– С ним уже кончено, – нетерпеливо отмахнулся мутильщик. – Слушай, не путайся под ногами, а то раз уже схлопотал и еще схлопочешь.
Он отвернулся и снова втиснулся в толпу, бесцеремонно распихивая соседей, чтобы поскорее увидеть, что происходит за аркой.
Ник опять заглянул в комнату, где лежал Кергеж. Умирающий человек, на которого никто не обращает внимания – похоже, здесь это в порядке вещей.
Сам он тоже не мог ничего сделать, он ведь не врачеватель, и лекарств у него нет. Вот бы здесь была Миури… Она говорила, что не всякую рану сможет исцелить, но зато она умеет избавлять от боли.
«Если отсюда выберусь, научусь у нее. Попрошу, чтобы научила».
Он повернул обратно. Стоны и хрипы Кергежа терялись в какофонии голосов – словно его там не было вовсе, но Ник знал, что он есть, и это знание было невыносимо болезненным.
«Хоть бы поскорее умер… Хоть бы кто-нибудь его добил – неужели они даже это не могут для него сделать? Он же их товарищ… Или здесь никто никому не товарищ?»
Он изо всех сил хватил кулаком по стене – рассадил кулак, и ничего от этого не изменилось. Ну, может, тошнить стало чуть меньше.
Потом он опять спустился вниз и долго сидел на полу в темном закоулке, обхватив колени, ощущая спиной неровности холодной стены.
Рядом с ним присела женщина с нездоровой бледной кожей, ярко накрашенными губами и кукольными локонами. Платье из блестящей бледно-зеленой ткани, на бретельках, с пеной грязноватых оборок, походило на дорогую комбинацию, на потном обнаженном плече расплылся изжелта-лиловый кровоподтек. Жанна, здешняя проститутка, в прошлом – московская путана.
Ника это поразило: неужели Иллихея не смогла предложить ей других вариантов?
– Да мне предлагали, – она сипло засмеялась и махнула рукой. – Всякое разное предлагали, но меня, понимаешь, понесло, понесло – и в конце концов занесло сюда.
О хвыщерах она сказала то же самое, что говорил Рют. Есть только один способ выманить эту пакость наружу: убить противника – обязательно на арене! – и для верности тело расчленить, тогда хвыщер вылезет, потому что жрать захочет. Тутошнее колдовство. А пока он сидит в тебе, из Убивальни живым не уйдешь.
Еще Ник узнал от нее, что под Убивальней находятся катакомбы, подземные этажи, никто не знает, сколько их точно, и туда лучше не соваться. Даже такой крутой псих, как Ярт Шайчи, туда не полезет. Бывает, туда всякая дрянь с болота забирается, с ней шутки плохи.
Жанна посоветовала Нику попросить мутильщиков, чтобы ему дали время потренироваться. Может, тогда его не убьют, а он сам кого-нибудь убьет. Надо сказать им: раз в первый вечер случай не позволил ему выйти на арену – это знак судьбы, к таким вещам тут относятся серьезно.
Следовать ее совету Ник не собирался. Когда Жанна ушла, он принял другое решение: спуститься в катакомбы, найти выход наружу и попробовать сбежать. Он не будет делать то, что от него хотят, не будет играть по их правилам. Лучше пусть его разорвет хвыщер – при условии, что этот хвыщер существует.
– Если бы мой помощник в разгар охоты укатил неизвестно куда на двое суток, не предупредив меня, я бы выгнал его взашей!
Донат Пеларчи до того был выведен из себя внезапным исчезновением Ксавата, что заговорил быстро и резко, без обычной своей тягомотины. Его голос напоминал сейчас маслянистую темную воду, которая сердито плещет о волнолом, как в хасетанском порту в штормовую погоду.
Пришлось объяснять, что Ксават улаживал проблему государственного значения. Мол, служба в министерстве – это вам не срань собачья, накладывает обязательства.
Зато шальная удача от Клетчаба не отвернулась. Приехав в Эвду, он узнал, что единственный свидетель, который мог бы его подставить, – уже покойник. Во всех эвдийских трактирах судачили о зверском убийстве: старого аптекаря Радухта с улицы Гипсовых Ваз нашли с перерезанной глоткой, и случилось это в ту самую ночь, когда Ксават приводил к нему Ника. Видимо, убийца забрался в аптеку через несколько часов после того, как дрянной внедорожник с двумя громилами, Ксаватом и одурманенным Ником взял курс на Ганжебду. Ни кассу, ни сейф не тронули – значит, это был не грабеж, а кто-то сводил с Радухтом счеты. Возможно, кто-то из хасетанских.
Теперь все концы спрятаны. Радухт был хитер и догадлив, и Ксават нет-нет да и начинал опасаться: а вдруг он раскумекает, что энергичный пожилой господин без определенных занятий, который любит поговорить о Хасетане, и высокородный Ксават цан Ревернух – одно и то же лицо? Такое разоблачение чревато большой-пребольшой сранью, особенно после того, как они стали соучастниками в тяжком преступлении – продали в Убивальню иллихейского полугражданина. Радухт наверняка начал бы подельника шантажировать, уж не отказался бы от такого подарка шальной удачи! Его больше нет – и проблемы нет. Двое громил не в счет, с ними Ксават едва парой слов перекинулся.
На радостях, что все так хорошо утряслось, он даже с Донатом не стал ругаться, хотя тот его отчитал как бестолкового тупака. Ник сгинул, и опасный свидетель сгинул. Теперь в самый раз вспомнить о важном и продолжить охоту.
На нижних этажах под Убивальней газовых рожков не было – кому они нужны в необитаемых катакомбах? Лезть без фонаря в эту кромешную тьму, теплую, влажную, вонючую, вздыхающую, Ник не осмелился. Он прятался на пограничном этаже, между верхним освещенным и нижним неосвещенным пространствами.
Тут царил тусклый полумрак, и оно даже к лучшему, потому что этаж был отвратительно грязный – его использовали как помойку. Ник нашел укромный закоулок с относительно сухим полом и устроился в углу, подальше от зловонной кучи тряпья. Ушибы ныли, болело в левом боку – ниже сердца, где ребра, и вдобавок его лихорадило. Похоже, найти лазейку наружу не так просто, как он поначалу думал.
Попросить помощи у Лунноглазой? Если в этом мире боги – реальная сила, способная вмешиваться в дела людей, почему бы и нет? Но Миури говорила, что Лунноглазой надо молиться на языке ее народа, иначе она не услышит. Что кошке человеческая речь?
Неожиданно куча тряпья зашевелилась и обернулась человеческим существом – изможденным, с жидкими седыми космами и испитым лицом.
– Э, пошел отсюда! – каркнуло существо. – Тут мое… Тут я живу!
Ник не стал связываться и отправился искать другое жизненное пространство, но все закутки, где было более-менее сухо и не слишком противно, уже кому-то принадлежали. Кто это, интересно, такие? Здешние нищие, которые кормятся от щедрот гладиаторов? Вышедший на пенсию обслуживающий персонал Убивальни? Или – самый страшный вариант – это те, кто попал сюда не по своей воле, как Ник, и не смог избавиться от пресловутых хвыщеров? И ему предстоит стать таким же?..
Так или иначе, пограничный этаж оказался густозаселенной экологической нишей. Ника отовсюду прогоняли, а он, до предела измученный, готов был уснуть или потерять сознание (принципиальной разницы никакой) где угодно, лишь бы только была уверенность, что об него не запнутся мутильщики, которые пойдут его искать. И еще хоть несколько глотков чистой воды! Он мог думать только об этих двух вещах, на другое его не хватало. Наверное, это не так уж плохо, а то здесь впору сойти с ума от безысходности.
Освещенная парой рожков проходная комната с мохнатыми от плесени стенами как будто была ничья. Ник решил отключиться здесь, и не важно, проснется он потом или нет. Ему было все равно – однако, услышав рядом, за проемом, громкие властные голоса, он встрепенулся и поднялся на ноги.
– …Где-то здесь его видели. Давай, ты там посмотри, а я тут…
Ник непроизвольно сжал кулаки. Он не пойдет на арену. Он ничего им не должен. Он не соглашался в этом участвовать.
В проеме появился рослый мутильщик. Его глаза удовлетворенно вспыхнули.
– Ага…
Тупой звук удара, хруст. Не успев высказаться до конца, мутильщик начал оседать на замусоренный пол. Булыжник, размозживший ему голову, тяжело упал рядом.
Ник смотрел на это с оторопью, но без удивления, у него не осталось сил, чтобы чему-то удивляться. Камень взялся непонятно откуда, а он хочет спать, но вместо этого надо блуждать и прятаться…
Чуть слышный шорох, словно что-то хрупнуло под подошвой. Ник понял, что за спиной кто-то есть, но оглянуться не успел – ему зажали рот, а в следующее мгновение его подхватили и вытащили из комнаты с плесенью на стенах через другой проем.
Темное колено коридора. Отсыревшее помещение с маслянистой лужей посередине, в луже валяется трехногий стул. Все это промелькнуло за две-три секунды.
Следующая комната была погружена в полумрак, из нескольких рожков светился только один. Здесь Ника уложили на пол и сразу же сунули в рот кляп, связали руки, а в довершение натянули на него мешок. Все это быстро и ловко, он не успел рассмотреть, кто на него напал.
Издали доносилась ругань мутильщика, обнаружившего своего коллегу с проломленным черепом.
«Удивился, наверное», – сонно подумал Ник.
Он понимал, что влип в переделку похуже, чем до сих пор (хотя совсем недавно казалось, что дальше некуда), но ему по-прежнему больше всего хотелось спать. Он ведь мотался по катакомбам часов десять-двенадцать, не меньше.
Такое впечатление, что теперь его взвалили на плечо и куда-то несут. Голова свесилась вниз, это неудобно, и дышать в мешке трудно. Ткань была плотная, Ник сквозь нее ничего не видел.
– Эй, дай покушать! – попросил чей-то дребезжащий голос. – Дай лепешечку…
– На, – бросил другой голос, негромкий и хрипловатый.
– Ты добрый человек, удачи тебе на арене! А что это у тебя в мешке такое большое?
– Это мои одеяла.
– Поделись одеялком, добрый человек, а то по ночам холодно, косточки мерзнут…
– Лишнего нету.
«Добрый человек» потащил свою добычу дальше. Ник закрыл слипающиеся глаза и сам не заметил, как отключился.
Высокородный Шеорт цан Икавенги рассказывал о своих любовных победах.
Флирты-поединки с искушенными в удовольствиях великосветскими хищницами. Тайные связи с деловыми дамами, состоящими на государственной службе. Романтические приключения со случайными попутчицами. Сентиментальные романы с замужними провинциалками. Незабываемая ночь с оторвой Марго, имевшая место около двадцати лет назад. Пикантные эпизоды с актрисами и ресторанными певичками. Интрижки с хозяйками кафе, продавщицами и гостиничными служанками.
Все эти истории Шеорт излагал на один и тот же манер: вскользь сообщал о месте действия и сопутствующей ситуации, экспрессивно обрисовывал препятствия, которые пришлось преодолеть, с нудноватой обстоятельностью живописал анатомические подробности очередного женского тела, щедро перемежал основную линию самовосхваленческими пассажами, а заканчивал каждый раз одной и той же фразой: «И тогда я как ей вставил…»
Ксавату хотелось его убить. Во-первых, лютая зависть разбирала, а во-вторых – ну, сколько можно?!!
Сбежать от собеседника он не мог, поскольку задушевный разговор с Икавенги за бутылкой вина был частью хитроумного плана: Ксават проверял, не является ли этот самовлюбленный пожилой повеса Королем Сорегдийских гор.
Покамест неясно, является или нет. Может, тварь опять наслаждается игрой и потешается над Ксаватом, а может, это самый настоящий высокородный Шеорт цан Икавенги, старый брехун. Наверняка больше половины привирает, потому как слишком обидно, если все его истории – правда. Ксават был уверен, что собеседник бессовестно брешет, но покуда не разобрался, какова природа этой брехни.
Охотникам хорошо, они сидят в засаде в одном из соседних номеров, им не надо выслушивать напыщенные эротические откровения Шеорта. Их черед настанет, если Шеорт окажется оборотнем. Донат рассудил, что клиент не слишком рискует: тварь ведь не убить его хочет, а живьем уволочь к себе в горы, чтобы съесть душу.
Когда пошел третий час игривой застольной беседы, нервы Ксавата начали рваться, один за другим. Он вот-вот что-нибудь сделает. Например, схватит бутылку и огреет Шеорта по благоухающей дорогим одеколоном седовласой голове, и тогда его заметут цепняки.
Невнятно пробормотав, что ему надобно отлучиться, он выскочил из номера, нетвердым быстрым шагом пересек коридор, ввалился к охотникам. Те сидели, трезвые и собранные, с оружием наготове, между ними стояла шахматная доска с начатой партией. Когда появился Ксават, взмокший, злой, красный, с отблеском безумия во взгляде, оба вскочили, и Донат схватился за рукоятку ножа, больше похожего на короткий меч, а Келхар молниеносным движением натянул шипастую перчатку, лежавшую на столе рядом с парой лакированных белых пешек.
– Он себя выдал? – негромко осведомился Донат.
– Пока нет, но я больше не могу! – Ксават оскалил зубы. – Выдал не выдал – какая, срань собачья, разница?! Убейте его! Тогда сразу станет ясно, кто он на самом деле, поэтому убивайте, и поглядим!
– А если он человек? – убрав руку с ножа, нахмурился Пеларчи.
– Он достал своими историями, я больше не могу его слушать! – Ксават перешел на торопливый горячечный шепот. – Донат, убейте, вы же охотник, потом скажем, что вы ошиблись… Бывает же… Я вам заплачу, сколько за это возьмете?
– Господин Ревернух, вы не в себе, – угрюмо возразил Донат. – Я людей не убиваю, я охочусь на тварей.
– Ежели бы вы послушали его два часа кряду, как я, вы бы запели иначе! А потом она раздвинула ножки, и я как ей вставил… Не могу больше!
Келхар стянул свою страшную колючую перчатку, шагнул вперед и хлестнул Ксавата по щеке – раз, другой. Его узкое костистое лицо с плотно сжатыми губами оставалось надменно-невозмутимым, но в глубине близко посаженных глаз зажглись удовлетворенные огоньки.
– Не сочтите за оскорбление, господин Ревернух, – произнес он церемонно вежливым тоном. – Это единственно для того, чтобы вашу истерику прекратить. – Ксават, выпейте холодной воды, – посоветовал Донат, кивком указав на коричневый с желтым деревенским орнаментом керамический кувшин. – Нехорошо, что вас так разбирает во время охоты.
– А вы сходите, послушайте его сами, тогда вас тоже разберет! – огрызнулся Ревернух, но совету последовал, налил воды в желто-коричневую глазированную кружку, залпом осушил.
– Нам бы сейчас очень помогли очки, позволяющие видеть истинный облик существ и предметов, – проворчал Донат. – Досадно, если мы попусту тратим время на этого Икавенги.
«А может, и к лучшему, что у нас их нет, – подумал Ксават, возвращая кружку на место. – Вдруг тот, кто смотрит сквозь такие очки, увидел бы вместо высокородного цан Ревернуха – Клетчаба Луджерефа? Вот получилась бы срань…»
– Кстати, как они выглядят? – поинтересовался Келхар.
Поинтересовался этак настороженно, словно сделал стойку на невидимую дичь.
– Я слышал, что они похожи на детские игрушечные очки с разноцветными стеклами. Только детские сверху покрыты прозрачной краской, а у этих сами линзы цветные, словно радуга – фиолетовый, голубой, желтый, розовый, зеленый… Но это не переливы, у каждого участка свой постоянный цвет. Такую вещь ни с чем не спутаешь.
– Могу поручиться, я такие видел. Когда-то очень давно.
– В прошлой жизни? – предположил старший охотник.
– Скорее, в этой, но в раннем детстве. То ли на рынке, то ли на ярмарке… Воспоминание смутное, как сон.
– Возможно, вы видели игрушечные очки?
– Мне запомнилось, что стекла были именно такие, как вы описали. Если бы мне удалось вспомнить, где это было…
Некрасивое бледное лицо Келхара свело гримасой – на сей раз не презрительной, а напряженно-задумчивой.
«Погоди, я тебе еще припомню, как ты, срань собачья, по мордасам меня сегодня отлупцевал!» – мысленно пригрозил Ксават.
Дела обстояли неважно. Охота не заладилась, Элиза дерзила и огрызалась, где-то в отдалении высочайший советник Варсеорт цан Аванебих вынашивал планы мести за стычку в театре, да еще этот пошляк Шеорт доконал своими скабрезными байками, и радовало Ксавата только одно: то, что Ника он все-таки похоронил.
Нику было тепло и уютно. Он лежал на мягком, укрытый, и под головой как будто подушка. Что вокруг – не видно, потому что на лице мокрая тряпка, но сквозь щелки проникает неяркий свет.
Он помнил, как на него напали в катакомбах, связали, запихнули в мешок – дальше воспоминания обрывались. Главное, что сейчас кляпа нет, руки свободны. Все каким-то образом уладилось само собой.
Вокруг было тихо, только что-то негромко звякало – мирный звук, как будто размешивают варево в кастрюле. Пахло травами и мясным бульоном, от этого аромата у него свело желудок. В последний раз он ел… Давно. Перекусил в кафе тем вечером, когда приехал в Эвду, да еще в трапезной Убивальни сжевал, почти не чувствуя вкуса, половинку плотной, как лаваш, лепешки и выпил полкружки темного пива (когда ему объяснили, что его ждет, аппетит отшибло). После этого прошло не меньше суток. Теперь он находился вроде бы в безопасности, и его начал мучить голод.
Приподняв с лица тряпку, Ник осмотрелся.
Просторная комната… или нет, пещера с неровными каменными сводами, в дальнем углу устроен очаг, над огнем подвешен котелок. На полу лежат вещи – посуда, оружие, несколько свертков, веник. К стенам прикреплены три пары канделябров, в каждом по восемь свечей.
Возле очага сидел человек. Широкоплечий. Видно, что высокий. Волосы длинные и прямые, как у индейца. Он помешивал то, что кипело в котелке, но, услышав позади шорох, оглянулся.
Дэлги. Тот чокнутый гладиатор, который избил его в первый вечер.
Ник рывком сел. Влажная тряпка шлепнулась на тюфяк. От резкого движения голова закружилась, и заполненная дрожащим золотистым полумраком пещера поплыла, словно пол вращался.
– Компресс-то зачем сбросил? Думаешь, такое большое удовольствие созерцать расквашенную рожу?
– Что вам нужно? – Ник не мог отвести глаз от разложенных у стены поблескивающих клинков. – Зачем вы меня сюда притащили?
– Чтобы на арене с тобой не встретиться.
Он ожидал какого угодно ответа, но не такого.
– Вы меня, что ли, боитесь?..
Гладиатор секунду смотрел на него, потом расхохотался. Ник ничего не понимал.
– Ага, так боюсь, что все поджилки трясутся! – сквозь смех процедил Дэлги. – Тебя все равно поймали бы рано или поздно, а кто против кого выходит, решает жеребьевка. Если бы мне достался ты, я бы тебя убил до истечения первой минуты. И что, по-твоему, дальше? Мутильщикам без разницы, они свой навар по любому получат, зато я бы заработал дюжину тухлых яиц. Не люблю тухлятину. Публика-то сюда разная приезжает, есть разборчивые, с принципами. Одно дело победить Ярта Шайчи, и совсем другое – тебя. Если начнутся разговоры, что я зарезал мальчишку-иммигранта, который не знает, с какой стороны берутся за меч, это будет не та слава, которая мне нужна.
– Я знаю, с какой стороны берутся за меч, – возразил Ник, слегка задетый.
– Приятно удивлен, – буркнул Дэлги и снова отвернулся к своему вареву.
Ник оглядывал пещеру. Пол застлан циновками, ветхими, но не настолько грязными, как в Убивальне. Справа висит на стене большая серая штора, слева – еще одна такая же. Наверное, за ними проемы.
– Давай-ка ложись, и компресс на лицо положи, пока он не высох, – велел Дэлги, колдуя над котелком. – Чтобы хорошее лекарство зазря не переводить… Я не скряга, но в Ганжебде не все можно достать, а мои запасы невелики. Ты уже меньше похож на перезревшую побитую грушу. Кто тебя так знатно отделал?
– Один высокородный, – подчинившись, ответил Ник, компресс приглушал его голос. – Мы из-за девушки подрались.
– Ты за это время так и не научился драться?
– За какое – за это?.. Фраза Дэлги сбила его с толку.
– За то время, что ты в Иллихее. Ты ведь не вчера сюда попал?
– Два с половиной года.
– А на кой выпил ту дрянь?
– Какую дрянь?
– Которой тебя угостили перед тем, как сплавить в Ганжебду.
– А… В аптеке мне сказали, что это укрепляющая микстура.