Страница:
– Вижу, вас это не впечатлило, – вздохнул продавец. – Товар третьесортный, да и я не художник. Скульпторы используют глафидр для моделей, чтобы получить наглядное представление о своем будущем творении. А этот кусок годится только для забавы. Попробуйте сами.
– Что для этого нужно? Чтобы из него что-то получилось?
– Смотрите на него и мысленно представляйте желаемый образ во всех подробностях.
У Ника получилась фигурка, в общих чертах напоминающая кошку, но стоило на секунду отвлечься – и она опять превратилась в плоскую полупрозрачную лепешку на серебряном блюде.
– Что нужно сделать, чтобы оно сохраняло форму?
– Удерживать мысленный контроль над моделью. Как только вы его ослабите, изваяние исчезнет. Ученики магов таким образом тренируются, а художники просматривают варианты своих замыслов.
Продавец добился-таки того, что Нику захотелось этот студень купить.
– Сколько оно стоит?
– Пятьсот рикелей. Отдаю за бесценок, дешевле нигде не найдете.
Скрип рассохшихся ступенек.
– Наверное, это идет мой друг. Я должен с ним посоветоваться.
Шаги легкие, уверенные. Не похоже, что поднимается пьяный. Значит, пока все в порядке.
– Если ваш друг – иллихеец, он согласится с тем, что пятьсот рикелей – невысокая цена за кусок глафидра, потому что добывать его…
Продавец осекся на полуслове и обеими руками вцепился в край прилавка. Морщинистое лицо побледнело, зачесанные назад жидковатые волосы мышиного цвета слегка приподнялись над лоснящимся от пота черепом. До сих пор Ник считал, что выражение «волосы встали дыбом» – это просто литературный оборот, преувеличение, но оказалось, оно и в жизни бывает.
Попятившись, продавец врезался в полку, расставленные там предметы со стуком посыпались на пол. Поросшая роскошными розовыми перьями пирамидка тоже свалилась и закатилась под прилавок.
«Его испугало то, что у меня за спиной…»
Заразившийся чужим страхом Ник напрягся до мелкой дрожи в мышцах, скованно повернулся, готовый к любому кошмару – и увидел Дэлги с двумя бутылками фруктовой воды.
У продавца вырвался отчаянный нечленораздельный крик – не слишком громкий, но полный паники.
– Что с ним? – растерянно спросил Ник у Дэлги.
Не ответив, тот поставил сумку с бутылками на прилавок, одним махом очутился перед продавцом и сорвал с него цветные очки.
Лицо покрыто испариной, подбородок трясется. В широко раскрытых глазах – почти безумный страх и безнадежное обреченное выражение, словно ему только что сообщили скверную новость.
– Несчастный дурак… – процедил Дэлги с досадой. – Сожалею, но вы не оставили мне выбора.
– Да-да… – продавец выдавил беспомощную улыбку. – Вы позволите мне помолиться Девятирукому?
– Молитесь.
Ник не понимал, что происходит, и неприкаянно стоял посреди маленького помещения, разбитого процеженным сквозь пыльные витражи солнцем на косые цветные многоугольники. Снаружи доносился рыночный гомон. Сникший и на глазах постаревший продавец негромко бормотал молитву.
Дэлги молчал. Когда бормотание стихло, он мягко шагнул к подавшемуся назад продавцу.
– Пожалуйста, не трогайте кассу, – произнес тот дрожащим голосом. – У меня есть наследники, а вы и так богаты.
– Я ничего отсюда не заберу, кроме очков.
После этого заверения Дэлги приблизился к нему вплотную, заслонил его от Ника – и через секунду, поддерживая, опустил на дощатый пол, словно продавец внезапно потерял сознание.
– У него что, обморок? – спросил, подойдя к ним, Ник.
Ага, такой обморок, после которого не очнешься… Из груди продавца, слева, торчала рукоятка ножа. Ник перевел взгляд на Дэлги.
– Зачем?
Тот молча вырвал нож из раны, вытер лезвие о плюшевую куртку мертвого хозяина лавки. Выпрямился, взял брошенные на прилавок очки, выдавил из оправы разноцветные линзы. Оглядев полки, снял бронзовую, с широким основанием, статуэтку, изображавшую хоровод танцующих поселянок, и превратил линзы в стеклянную крошку – сначала одну, потом другую. Как будто по прилавку рассыпали разноцветный сахар.
Все это он проделал быстро, без суеты и раздумий. Ник еще не успел опомниться от шока, а он уже нашел под прилавком тряпку и тщательно протер бронзовый пресс.
Уничтожает отпечатки пальцев. Оба рехнулись – сначала продавец, потом Дэлги.
Особенно Ника поразила взаимная вежливость убийцы и жертвы. Все совершилось так тихо, культурно… не страшно, и в этом было что-то ужасающе неправильное, извращенное.
Отсюда лучше поскорее убраться, не дожидаясь продолжения. Он шагнул к дверному проему. Теплый застоявшийся воздух казался ему плотным, как вода, а собственные движения – замедленными, словно во сне.
Дэлги моментально очутился рядом и схватил его за плечо.
– Смыться лучше не пробуй. И не вздумай звать на помощь – сразу шею сверну.
Спрятав нож, он взял сумку с бутылками, окинул взглядом помещение.
Тело продавца лежит за прилавком, с порога не видно. Полки перекосились, диковинные предметы валяются на полу. На темной столешнице поблескивает пустая оправа, рядом горит всеми цветами радуги стеклянное крошево.
– Вы убили его из-за этих очков? – прошептал Ник.
– Пошли, – Дэлги подтолкнул его к лестнице, больно сдавив руку выше локтя. – Если по дороге что-нибудь выкинешь – гарантирую продолжительную агонию, понял?
Еще одна метаморфоза Пластилиновой страны. Ника начало подташнивать.
Выйдя на улицу, они окунулись в солнечный пыльный полдень, полный толкотни, криков, мельтешения лиц. Как будто ничего не случилось.
Пока пробирались по кривым рыночным улочкам к воротам, он опять щурился. Купленные в лавке темные очки так и лежали в кармане куртки. Не надо было заходить в эту лавку.
Посеревшая от пыли вывеска с намалеванными шляпами. На торцовой стене шляпного павильончика – довольно крупный зеркальный четырехугольник, и в нем проплыли, среди спешащего мимо народа, Дэлги и Ник. Дэлги внешне спокоен, в его болотно-зеленых глазах ни тревоги, ни настороженности. Держит сумку из просвечивающей ткани с двумя запотевшими бутылками газировки, которая теперь вряд ли кому-то понадобится. Хотя не мог же он оставить ее на месте преступления – улика!
Возле ворот с решетчатыми створками двое полицейских болтали с продавщицей жареных улиток.
– Ник, молчать, – шепнул Дэлги, на мгновение сжав его локоть, словно клещами.
Ник прошел мимо блюстителей порядка, даже не повернув головы в их сторону. Дело не в страхе. Человек, который столько времени о нем заботился и еще сегодня утром был его другом, готов его убить, чтобы замести следы жутковатого и нелепого преступления. Эта перемена угнетала Ника сильнее, чем очевидный вывод, что до вечера ему не дожить.
Он свидетель. Если бы его труп нашли рядом с трупом продавца, сразу стало бы ясно, кого подозревать, поэтому Дэлги сначала увезет его куда-нибудь подальше.
Ник покорно сел в купленный утром автомобиль (сегодня утром – как это было давно!). Бросив на заднее сиденье сумку с бутылками, Дэлги задернул шторки, молча положил ему на горло сильную жесткую ладонь, нащупал сонную артерию.
«Ага, сейчас придушит…»
Ник не сопротивлялся, но придушили его не насмерть. Через некоторое время он выплыл из ватного забытья, захлебываясь теплым шипучим напитком.
– Очнулся? – спросил Дэлги, убирая горлышко бутылки от его губ. – Идем. И без подвигов, понял?
Машина стояла перед зданием, окруженным увитой желтоватым плющом колоннадой. Гостиница, где сняли номер.
«Зачем мы сюда приехали? Наверное, чтобы не было вопросов, куда я делся. Ему ведь нужно избавиться от меня так, чтобы на него не подумали».
Когда поднялись в номер, Дэлги разрешил ему сходить в туалет и умыться холодной водой, потом велел сесть в кресло, которое стояло достаточно далеко и от окна, и от двери. Привязал руки к подлокотникам, заткнул рот – все это ловко, но без лишней жестокости, не причиняя боли. Впрочем, Ник сейчас и не обратил бы особого внимания на физическую боль, до того болезненным было разочарование: они столько вместе пережили, пока добирались из Ганжебды в Слакшат, – и все закончилось каким-то дурацким криминалом!
После Дэлги ушел, в замке щелкнул ключ. Ник был почти спокоен. Даже глаза оставались сухими. Спокойствие человека, замерзающего в двадцатиградусный мороз. Он надеялся, что Дэлги, по крайней мере, убьет его быстро, не мучая. Все-таки они почти друзья.
Дэлги отсутствовал не слишком долго. Вернувшись, освободил его от кляпа, развязал.
– Ну как, не скучал? – чуть прищуренные болотные глаза смотрят на Ника с непонятным выражением, выжидающе. – Ты что-нибудь хочешь?
«Это он спрашивает о моем последнем желании? Значит, все…»
Сопротивляться бесполезно. Правда, у него есть оружие, да не простое, а абсолютное: заинька Мардарий. Если заиньку выпустить, он всех порвет, как пресловутую грелку… Ну и ладно, пусть и дальше сидит в кулоне.
– Вообще, я хотел бы увидеть море. Ни разу его не видел. Но это, наверное, нереально. Тогда просто крепкий кофе с сахаром. А кулон перешлите сестре Миури.
Дэлги хмыкнул, снял трубку с золоченого телефонного аппарата и заказал две чашки кофе в номер.
Свою порцию Ник выпил медленно, маленькими глотками. Рука с чашкой дрожала, и ему было стыдно, но он ничего не мог с этим поделать. Глаза сами собой стали слипаться.
«Он меня, что ли, отравил? Я сейчас просто усну – и больше ничего не почувствую? Совсем не страшно…»
Вилен, срань собачья, оказался предателем! Против своего благодетеля пошел, против начальника, против авторитета! Настрочил втихаря донос непогрешимому советнику цан Маберлаку – и о том, что министерское задание на самом деле не выполняется, и об ихней с Элизой зарплате, систематически присваиваемой Ксаватом, и о поездке в Ганжебду, и еще какую-то несусветную чушь приплел насчет «безыдейности» и «идеологической неграмотности» господина цан Ревернуха.
Последнее, положим, заумь в духе Окаянного мира, но все остальное – очень даже серьезно. Ксавату предложили официально объясниться, курьер с казенным письмом аж в Слакшате его разыскал. И вручил потихоньку еще одно письмецо, от верного человека из министерства, который Виленов донос для Ревернуха тайком скопировал.
Будь у него такая возможность, Ксават убил бы предателя-молокососа, но Вилен после появления курьера благоразумно исчез. Улизнул. Наверное, в столицу, срань такая, подался, под крыло к цан Маберлаку, а то бы Ксават расквитался с ним за подлянку по воровским законам.
А Элиза осталась, чтобы со своим Келхаром миловаться. И ругать ее не моги – будешь иметь дело с высокородным цан Севегустом!
Сам Келхар нынче куда-то запропастился, уже второй день ни слуху ни духу. А перед этим многозначительно обмолвился, что вспомнил, благодаря эксперименту с клюнсом, что-то «исключительно важное».
Может, просто сбежал с охоты, бросив и учителя, и клиента, и девку на произвол судьбы. Высокородный, с него станется. Для него те, кто без приставки «цан», вроде как и не люди.
…Ощеренные осколками оконные рамы, и за ними колышется что-то темное, зыбкое, взбаламученное, не похожее на обычную ночь. Мама, пока еще живая, собирает чемоданы. Яростные смуглые лица с блестящими белками глаз. Кровь повсюду, целыми лужами.
Чей-то знакомый голос:
– Эй, это просто сон, галлюцинации, понял? Потерпи, скоро все будет хорошо.
Переполненный плацкартный вагон, длинный-предлинный, словно переход в московском метрополитене. Людей с пожитками столько, что даже сесть некуда. Надо найти среди них маму, тогда она останется жива, но как ее найдешь, если воздух в этом бесконечном вагоне сероватый, мутный – даже не воздух, какая-то иная субстанция, размывающая лица и очертания фигур. А времени на поиски всего ничего, пока температура не упала ниже минус двадцати.
Дверь в тамбур. Открывать ее нельзя, потому что за ней на самом деле не тамбур, а магазин с черепами, где лежит на одной из полок покрытый коричневым лаком череп Люссойг. Ей надо было превратиться в человека насовсем, тогда бы ее не убили.
По широкой зимней улице мчатся потоки машин, а подземные переходы доверху завалены снегом – и один, и второй, и третий… Надо разыскать свободный от снега, иначе негде будет переночевать. Хотя можно лечь и прямо в сугроб. Все равно небо низкое, как потолок…
Это и есть потолок, расписанный лиловыми и золотыми цветами, каких не бывает в природе, – вся эта роскошь местами облупилась, но видно, что работа настоящего художника. Еще и белый лепной карниз с модерновыми завитками.
Вокруг никакого снега. Незнакомая комната, у изголовья кровати, на столике, стоит стеклянный кувшин с розовато-оранжевой жидкостью, рядом керамический бокал. На стуле аккуратно сложена одежда. За арочным окном, забранным решеткой, сплошная масса зеленой листвы – то ли крона дерева, то ли кустарник.
Ник откинулся на влажную подушку. После тяжелого сна он чувствовал себя измотанным.
На нем были только плавки плюс кулон на шее. Он не мог вспомнить, как разделся и как вообще сюда попал. Последнее воспоминание: люкс в слакшатской гостинице, разговор с Дэлги, чашка отравленного кофе. Отравленного?.. Наверное, все-таки нет, раз он жив.
Он выбрался из постели, шлепая босиком по теплым деревянным половицам, подошел к окну. Подоконник утоплен в толстой стене, кремовая краска местами облупилась. В листве ни одного просвета, поэтому комната затенена, снаружи переливчато щебечут птицы. Похоже, тихий пригород или загородная вилла.
Внезапно он почувствовал нестерпимую жажду. Налил из кувшина в бокал: так и есть, фруктовый сок.
После второго бокала натянул брюки – вовремя успел, потому что дверь открылась, вошли мужчина и женщина. Их половую принадлежность можно было определить по одежде и по сложению, лица скрывали глухие маски с прорезями.
Такие же маски были у спецназовцев, разгромивших палаточный лагерь. Это напоминание, да еще сразу после сна, проистекавшего оттуда же, из прошлого, заставило Ника похолодеть.
Вошедшие истолковали его реакцию по-своему – как обыкновенный испуг.
– Велено сказать, чтобы вы не беспокоились. – голос у женщины был грудной, певучий. – Вам ничего не угрожает. Если хотите в уборную или принять душ, он проводит, – кивок на мужчину. – Потом принесу обед, а то проголодались, наверное.
Мужчина молчал. Должно быть, охранник.
Уборная и душевая находились рядом, соседние двери. Коридорчик с истертым мозаичным полом. Высоко расположенные зарешеченные окошки, полукруглые, не застекленные, прикрыты плющом, лишь кое-где проникают солнечные лучи (еще не стемнело – значит, с того момента, как он выпил «последнюю» чашку кофе, времени прошло не так уж много). На всем легкий налет запущенности, словно патина на старой бронзе, но в то же время чисто, даже уютно.
Ник долго плескался в душе, смывая липкий пот и невидимые обрывки приснившегося кошмара, никто его не торопил. Потом его отвели обратно в комнату, где ожидал обед из нескольких блюд.
Женщина в маске наблюдала за ним, устроившись в оконном проеме. Полногрудая, широкобедрая, с крепкими округлыми плечами и маняще-золотистой кожей. На ней была белая облегающая майка и шелковые шаровары с блестящей вышивкой бисером. Охранника она отослала в коридор.
Ника смущало ее внимание, и он старался есть культурно, несмотря на сильный голод. Он сам удивлялся своему аппетиту, утром ведь в гостинице позавтракал.
Потом она ушла, забрав поднос с посудой. Ник растянулся на кровати, закинул руки за голову. Он в Иллихее. Здесь нет ни «горячих точек», ни переполненных плацкартных вагонов, ни заметенных снегом подземных переходов. То, что он оказался, по-видимому, в роли похищенного свидетеля, не очень его пугало. Если не считать масок, в окружающей обстановке не было ничего бандитского.
Женщина вернулась и на этот раз присела не на подоконник, а на край кровати. Он выпрямился, решив, что невежливо будет валяться в ее присутствии.
– Ты красивый.
– Вы тоже, – окончательно смутившись, пробормотал Ник.
Лицо и волосы спрятаны под маской, однако то, что оставлено на виду, ему нравилось. Полное, но крепкое тело напоминает большую изящную вазу, вылепленную мастером. Гладкая кожа покрыта тем загаром, какой называют «золотым» и «тропическим».
– Правда? – судя по звучанию голоса, она усмехнулась – и вдруг начала, без дальнейших разговоров, стаскивать с себя майку.
Ник, совсем растерявшись, отодвинулся к спинке кровати.
– Чего боишься?
– А вам можно? – выдавил он, чувствуя нарастающее возбуждение. Еще немного, и он тоже начнет срывать с себя одежду. – Вы же на работе…
– Почему нельзя? – она засмеялась грудным смехом, заставившим Ника вспомнить пение Энчарэл. – Я здешняя домоправительница, состою на службе у господина, а с кем я ложусь в постель – это мое личное дело. Наш господин предупредил, что у тебя не должно остаться неприятных воспоминаний о том, как ты побывал у нас в гостях, а насчет приятных ничего не было сказано!
Спустя час или два в дверь постучали.
– Лемира, господин приехал, – сообщил сипловатый мужской голос.
– Иду! – соскочив с кровати и проворно натягивая шаровары, крикнула Лемира.
Скорее всего, на самом деле ее зовут иначе. Раз у них такие меры предосторожности, вряд ли они станут в присутствии пленника называть друг друга настоящими именами.
Когда Лемира ушла, Ник, спохватившись, тоже оделся. И правильно сделал, потому что вскоре дверь опять открылась и появился Дэлги.
– Как себя чувствуешь?
Вопрос был задан таким тоном, словно ничего из ряда вон выходящего не случилось, и расстались они в последний раз самым будничным образом.
– Нормально, – настороженно отозвался Ник. – И что теперь?
– Жить будешь.
Он угрюмо молчал. Бессмысленная смерть продавца в радужных очках, странноватого, но приветливого и безобидного, представлялась ему чем-то вроде черной трещины, разодравшей полную привлекательных деталей солнечную картину.
Дэлги тоже молчал. Его глаза болотного цвета казались сейчас неуместно мудрыми: глаза существа, которое живет на свете бесконечно долго, все понимает, к сидящему напротив человеку относится с симпатией и сочувствием и, несмотря на это, способно на жестокий поступок – например, на немотивированное убийство.
– Зачем вы его убили? – отчужденно спросил Ник.
– Как ты сам догадался, из-за очков. Если держать у себя такую вещь, это может кончиться плохо. Нужно быть последним дураком, чтобы этого не понимать. И тем более глупо демонстрировать их кому попало да еще терять самообладание, когда увидел то, чего не ожидал. Он выжил из ума, и я был вынужден поставить точку в конце его жизни. Честное слово, мне не хотелось, но своя шкура дороже.
– Я думал, меня вы тоже убьете.
– И хорошо, что ты так думал, – собеседник усмехнулся, снова став прежним Дэлги. – Начни ты звать на помощь, я бы влип, и пришлось бы позорно сбежать, а оно не входило в мои планы.
– Вы сказали, что гарантируете мне продолжительную агонию.
Разговор шел как будто под наркозом – довольно болезненный, но вместо боли ощущается только новокаиновый холодок.
– Ага, если б я это не сказал, так бы ты и пошел со мной! Ник, ты находился в полной безопасности, но, на мое счастье, ты об этом не знал. Дело в том, что я не могу убить человека, к которому успел привязаться. Ни при каких обстоятельствах, у меня это буквально до патологии. Однажды познакомился с девчонкой… На год младше тебя, восемнадцать лет, а выглядела на все тринадцать – угловатый подросток с огромными глазищами и несгибаемым упрямством. Я сразу влюбился по уши, а она вбила себе в голову, что меня надо уничтожить. Прабабка у нее была малость чокнутая и оставила ей в наследство очки вроде тех, какие ты видел в лавке. Я из кожи лез, стараясь наладить отношения, и так, и эдак, а девочка вынашивала планы убийства. Однажды выстрелила в меня из пистолета почти в упор. Несмотря на серию дилетантских покушений, я ничего ей не сделал, даже не оттрахал. Мне-то хотелось, но она совсем этого не хотела, даже подсознательно, а то бы я, пожалуй, не удержался… Если бы мы подружились, я бы заваливал ее подарками, ничего не требуя взамен, но с ее стороны была только ненависть и неприятие. Я оказался перед ней безоружен. Возможно, у меня просто очень сильно развит инстинкт самосохранения… Не делай такие круглые глаза, я не оговорился. Думаю, если б не способность любить, я бы давно уже свихнулся и превратился в законченного урода, вроде того придурка с коровьими головами – помнишь, видели на болоте? Ну и на рынке мне оставалось только припугнуть тебя продолжительной агонией, мне же деваться было некуда! Принимаешь извинения?
Ник пожал плечами.
– Со снотворным я дал маху, – виновато продолжил Дэлги. – Оно не должно было так подействовать. Я имею в виду твои кошмары. Обычно это снадобье вызывает приятные сновидения, пациенты не жалуются. Когда ты начал бредить и плакать, я понял, что гуманней было бы связать тебя по рукам и ногам и вынести из гостиницы в чемодане, но человека, принявшего эту штуку, разбудить раньше времени невозможно. Оставалось только ждать, когда сам проснешься.
Пауза. В окне шелестела листва, по комнате гулял теплый летний сквозняк.
– Что вы собираетесь со мной сделать? – заговорил, наконец, Ник. – Раз я видел, как вы убили…
– Уже все позади, это дело улажено и закрыто. У меня есть кое-какие нехилые связи… Если начнешь направо и налево болтать о том, что видел, проблемы появятся у тебя, а не у меня. Это не угроза, просто дружеское предупреждение. Прими к сведению, ты ведь мальчик неглупый.
– Коррупция, как у нас, – грустно усмехнулся Ник. – Быстро вы все уладили, за пару часов…
– Какая там пара часов, ты же целые сутки проспал! А теперь скажи, ты считал, что я собираюсь тебя убить?
– Да.
– Тогда почему сдался без боя?
– Разве у меня были против вас шансы?
– Вообще-то, нет, но ты должен был попытаться. Я решил воспользоваться ситуацией, чтобы устроить вроде как экзамен, посмотреть, на что ты теперь способен… Полный провал! Получается, я тебя ничему не научил.
– Вам же было меньше забот, – хмуро напомнил Ник.
– Нельзя отдавать свою жизнь за просто так. И ведь не сказать, что ты был парализован страхом… Ты выглядел несчастным, но вовсе не перепуганным до потери пульса, и спокойно дожидался, когда тебя убьют. Уму непостижимо! Ты ведь думал, что кофе отравлен? Когда я подал чашку, надо было швырнуть ее мне в лицо и применить один из тех ударов, какие мы отрабатывали. А еще до этого я несколько раз поворачивался к тебе спиной – специально, в надежде, что нападешь. Возможности у нас заведомо неравные, и я бы в любом случае с тобой справился, но меня бы обрадовало то, что ты готов за себя постоять. И почему не попробовал освободиться, когда я привязал тебя к креслу и ушел?
– Откуда вы знаете, что не пробовал? – Ника эти упреки начали злить.
– Да потому что результат был бы налицо! Правую руку я привязал на совесть, зато левую – еле-еле. Несколько рывков, и веревка бы развязалась. Меня интересовало, сделаешь ты это или нет. Не сделал. И это после того, как я столько времени на тебя угробил!
– Напрасно угробили, – огрызнулся Ник.
– Мне виднее, напрасно или нет, – процедил сквозь зубы Дэлги. – И вообще, шансы есть всегда, хотя бы крохотные. Вот еще одна история. Много лет назад, в одном приморском городе, где ты, никогда не был, у меня вышла ссора с местным аферистом. Если коротко, меня кинули на крупную сумму денег. Он как будто выскочил из пошловатой воровской песенки с дешевым надрывом, на редкость отвратный субъект, до смешного подлый и ограниченный, зато самомнение – до небес. Но как он боролся за свою жизнь! Знаешь, это было что-то! И ухитрился-таки от меня сбежать… Если я его когда-нибудь поймаю, он не жилец, однако его жизнестойкость вызывает уважение, несмотря на прочие отталкивающие качества. А ты, порядочный и симпатичный, готов умереть, не сопротивляясь. Это неправильно. Это, если хочешь, просто обидно. Если такие, как ты, будут умирать, а такие, как этот Клетчаб, оставаться в живых, наш мир понемногу превратится в помойку. Я часть этого мира – к слову сказать, немаловажная часть, и я этого не допущу. Хочешь или нет, а я еще приведу тебя в чувство!
Предпоследнее заявление, насчет «части этого мира», заставило Ника подумать, что Дэлги от заниженной самооценки не страдает – с избытком хватит на целью полк уволенных с работы гвардейцев-алкоголиков.
А последнее прозвучало как угроза.
Перед ужином Дэлги затеял тренировку – для этого в доме был специальный зал, выложенный старыми матами, с окнами, занавешенными шелестящим плющом, и высоким сводчатым потолком. Ник получил на этом занятии несколько довольно болезненных ударов.
– Если не нравится – защищайся, как я учил, – с ухмылкой посоветовал Дэлги. – Дальше будет хуже. За вчерашнее ты еще не то заработал.
Ник решил, что сбежит от него при первой возможности.
Уехали оттуда утром, после завтрака. У Ника на глазах была повязка, и он так и не узнал, что это за место.
– Что для этого нужно? Чтобы из него что-то получилось?
– Смотрите на него и мысленно представляйте желаемый образ во всех подробностях.
У Ника получилась фигурка, в общих чертах напоминающая кошку, но стоило на секунду отвлечься – и она опять превратилась в плоскую полупрозрачную лепешку на серебряном блюде.
– Что нужно сделать, чтобы оно сохраняло форму?
– Удерживать мысленный контроль над моделью. Как только вы его ослабите, изваяние исчезнет. Ученики магов таким образом тренируются, а художники просматривают варианты своих замыслов.
Продавец добился-таки того, что Нику захотелось этот студень купить.
– Сколько оно стоит?
– Пятьсот рикелей. Отдаю за бесценок, дешевле нигде не найдете.
Скрип рассохшихся ступенек.
– Наверное, это идет мой друг. Я должен с ним посоветоваться.
Шаги легкие, уверенные. Не похоже, что поднимается пьяный. Значит, пока все в порядке.
– Если ваш друг – иллихеец, он согласится с тем, что пятьсот рикелей – невысокая цена за кусок глафидра, потому что добывать его…
Продавец осекся на полуслове и обеими руками вцепился в край прилавка. Морщинистое лицо побледнело, зачесанные назад жидковатые волосы мышиного цвета слегка приподнялись над лоснящимся от пота черепом. До сих пор Ник считал, что выражение «волосы встали дыбом» – это просто литературный оборот, преувеличение, но оказалось, оно и в жизни бывает.
Попятившись, продавец врезался в полку, расставленные там предметы со стуком посыпались на пол. Поросшая роскошными розовыми перьями пирамидка тоже свалилась и закатилась под прилавок.
«Его испугало то, что у меня за спиной…»
Заразившийся чужим страхом Ник напрягся до мелкой дрожи в мышцах, скованно повернулся, готовый к любому кошмару – и увидел Дэлги с двумя бутылками фруктовой воды.
У продавца вырвался отчаянный нечленораздельный крик – не слишком громкий, но полный паники.
– Что с ним? – растерянно спросил Ник у Дэлги.
Не ответив, тот поставил сумку с бутылками на прилавок, одним махом очутился перед продавцом и сорвал с него цветные очки.
Лицо покрыто испариной, подбородок трясется. В широко раскрытых глазах – почти безумный страх и безнадежное обреченное выражение, словно ему только что сообщили скверную новость.
– Несчастный дурак… – процедил Дэлги с досадой. – Сожалею, но вы не оставили мне выбора.
– Да-да… – продавец выдавил беспомощную улыбку. – Вы позволите мне помолиться Девятирукому?
– Молитесь.
Ник не понимал, что происходит, и неприкаянно стоял посреди маленького помещения, разбитого процеженным сквозь пыльные витражи солнцем на косые цветные многоугольники. Снаружи доносился рыночный гомон. Сникший и на глазах постаревший продавец негромко бормотал молитву.
Дэлги молчал. Когда бормотание стихло, он мягко шагнул к подавшемуся назад продавцу.
– Пожалуйста, не трогайте кассу, – произнес тот дрожащим голосом. – У меня есть наследники, а вы и так богаты.
– Я ничего отсюда не заберу, кроме очков.
После этого заверения Дэлги приблизился к нему вплотную, заслонил его от Ника – и через секунду, поддерживая, опустил на дощатый пол, словно продавец внезапно потерял сознание.
– У него что, обморок? – спросил, подойдя к ним, Ник.
Ага, такой обморок, после которого не очнешься… Из груди продавца, слева, торчала рукоятка ножа. Ник перевел взгляд на Дэлги.
– Зачем?
Тот молча вырвал нож из раны, вытер лезвие о плюшевую куртку мертвого хозяина лавки. Выпрямился, взял брошенные на прилавок очки, выдавил из оправы разноцветные линзы. Оглядев полки, снял бронзовую, с широким основанием, статуэтку, изображавшую хоровод танцующих поселянок, и превратил линзы в стеклянную крошку – сначала одну, потом другую. Как будто по прилавку рассыпали разноцветный сахар.
Все это он проделал быстро, без суеты и раздумий. Ник еще не успел опомниться от шока, а он уже нашел под прилавком тряпку и тщательно протер бронзовый пресс.
Уничтожает отпечатки пальцев. Оба рехнулись – сначала продавец, потом Дэлги.
Особенно Ника поразила взаимная вежливость убийцы и жертвы. Все совершилось так тихо, культурно… не страшно, и в этом было что-то ужасающе неправильное, извращенное.
Отсюда лучше поскорее убраться, не дожидаясь продолжения. Он шагнул к дверному проему. Теплый застоявшийся воздух казался ему плотным, как вода, а собственные движения – замедленными, словно во сне.
Дэлги моментально очутился рядом и схватил его за плечо.
– Смыться лучше не пробуй. И не вздумай звать на помощь – сразу шею сверну.
Спрятав нож, он взял сумку с бутылками, окинул взглядом помещение.
Тело продавца лежит за прилавком, с порога не видно. Полки перекосились, диковинные предметы валяются на полу. На темной столешнице поблескивает пустая оправа, рядом горит всеми цветами радуги стеклянное крошево.
– Вы убили его из-за этих очков? – прошептал Ник.
– Пошли, – Дэлги подтолкнул его к лестнице, больно сдавив руку выше локтя. – Если по дороге что-нибудь выкинешь – гарантирую продолжительную агонию, понял?
Еще одна метаморфоза Пластилиновой страны. Ника начало подташнивать.
Выйдя на улицу, они окунулись в солнечный пыльный полдень, полный толкотни, криков, мельтешения лиц. Как будто ничего не случилось.
Пока пробирались по кривым рыночным улочкам к воротам, он опять щурился. Купленные в лавке темные очки так и лежали в кармане куртки. Не надо было заходить в эту лавку.
Посеревшая от пыли вывеска с намалеванными шляпами. На торцовой стене шляпного павильончика – довольно крупный зеркальный четырехугольник, и в нем проплыли, среди спешащего мимо народа, Дэлги и Ник. Дэлги внешне спокоен, в его болотно-зеленых глазах ни тревоги, ни настороженности. Держит сумку из просвечивающей ткани с двумя запотевшими бутылками газировки, которая теперь вряд ли кому-то понадобится. Хотя не мог же он оставить ее на месте преступления – улика!
Возле ворот с решетчатыми створками двое полицейских болтали с продавщицей жареных улиток.
– Ник, молчать, – шепнул Дэлги, на мгновение сжав его локоть, словно клещами.
Ник прошел мимо блюстителей порядка, даже не повернув головы в их сторону. Дело не в страхе. Человек, который столько времени о нем заботился и еще сегодня утром был его другом, готов его убить, чтобы замести следы жутковатого и нелепого преступления. Эта перемена угнетала Ника сильнее, чем очевидный вывод, что до вечера ему не дожить.
Он свидетель. Если бы его труп нашли рядом с трупом продавца, сразу стало бы ясно, кого подозревать, поэтому Дэлги сначала увезет его куда-нибудь подальше.
Ник покорно сел в купленный утром автомобиль (сегодня утром – как это было давно!). Бросив на заднее сиденье сумку с бутылками, Дэлги задернул шторки, молча положил ему на горло сильную жесткую ладонь, нащупал сонную артерию.
«Ага, сейчас придушит…»
Ник не сопротивлялся, но придушили его не насмерть. Через некоторое время он выплыл из ватного забытья, захлебываясь теплым шипучим напитком.
– Очнулся? – спросил Дэлги, убирая горлышко бутылки от его губ. – Идем. И без подвигов, понял?
Машина стояла перед зданием, окруженным увитой желтоватым плющом колоннадой. Гостиница, где сняли номер.
«Зачем мы сюда приехали? Наверное, чтобы не было вопросов, куда я делся. Ему ведь нужно избавиться от меня так, чтобы на него не подумали».
Когда поднялись в номер, Дэлги разрешил ему сходить в туалет и умыться холодной водой, потом велел сесть в кресло, которое стояло достаточно далеко и от окна, и от двери. Привязал руки к подлокотникам, заткнул рот – все это ловко, но без лишней жестокости, не причиняя боли. Впрочем, Ник сейчас и не обратил бы особого внимания на физическую боль, до того болезненным было разочарование: они столько вместе пережили, пока добирались из Ганжебды в Слакшат, – и все закончилось каким-то дурацким криминалом!
После Дэлги ушел, в замке щелкнул ключ. Ник был почти спокоен. Даже глаза оставались сухими. Спокойствие человека, замерзающего в двадцатиградусный мороз. Он надеялся, что Дэлги, по крайней мере, убьет его быстро, не мучая. Все-таки они почти друзья.
Дэлги отсутствовал не слишком долго. Вернувшись, освободил его от кляпа, развязал.
– Ну как, не скучал? – чуть прищуренные болотные глаза смотрят на Ника с непонятным выражением, выжидающе. – Ты что-нибудь хочешь?
«Это он спрашивает о моем последнем желании? Значит, все…»
Сопротивляться бесполезно. Правда, у него есть оружие, да не простое, а абсолютное: заинька Мардарий. Если заиньку выпустить, он всех порвет, как пресловутую грелку… Ну и ладно, пусть и дальше сидит в кулоне.
– Вообще, я хотел бы увидеть море. Ни разу его не видел. Но это, наверное, нереально. Тогда просто крепкий кофе с сахаром. А кулон перешлите сестре Миури.
Дэлги хмыкнул, снял трубку с золоченого телефонного аппарата и заказал две чашки кофе в номер.
Свою порцию Ник выпил медленно, маленькими глотками. Рука с чашкой дрожала, и ему было стыдно, но он ничего не мог с этим поделать. Глаза сами собой стали слипаться.
«Он меня, что ли, отравил? Я сейчас просто усну – и больше ничего не почувствую? Совсем не страшно…»
Вилен, срань собачья, оказался предателем! Против своего благодетеля пошел, против начальника, против авторитета! Настрочил втихаря донос непогрешимому советнику цан Маберлаку – и о том, что министерское задание на самом деле не выполняется, и об ихней с Элизой зарплате, систематически присваиваемой Ксаватом, и о поездке в Ганжебду, и еще какую-то несусветную чушь приплел насчет «безыдейности» и «идеологической неграмотности» господина цан Ревернуха.
Последнее, положим, заумь в духе Окаянного мира, но все остальное – очень даже серьезно. Ксавату предложили официально объясниться, курьер с казенным письмом аж в Слакшате его разыскал. И вручил потихоньку еще одно письмецо, от верного человека из министерства, который Виленов донос для Ревернуха тайком скопировал.
Будь у него такая возможность, Ксават убил бы предателя-молокососа, но Вилен после появления курьера благоразумно исчез. Улизнул. Наверное, в столицу, срань такая, подался, под крыло к цан Маберлаку, а то бы Ксават расквитался с ним за подлянку по воровским законам.
А Элиза осталась, чтобы со своим Келхаром миловаться. И ругать ее не моги – будешь иметь дело с высокородным цан Севегустом!
Сам Келхар нынче куда-то запропастился, уже второй день ни слуху ни духу. А перед этим многозначительно обмолвился, что вспомнил, благодаря эксперименту с клюнсом, что-то «исключительно важное».
Может, просто сбежал с охоты, бросив и учителя, и клиента, и девку на произвол судьбы. Высокородный, с него станется. Для него те, кто без приставки «цан», вроде как и не люди.
…Ощеренные осколками оконные рамы, и за ними колышется что-то темное, зыбкое, взбаламученное, не похожее на обычную ночь. Мама, пока еще живая, собирает чемоданы. Яростные смуглые лица с блестящими белками глаз. Кровь повсюду, целыми лужами.
Чей-то знакомый голос:
– Эй, это просто сон, галлюцинации, понял? Потерпи, скоро все будет хорошо.
Переполненный плацкартный вагон, длинный-предлинный, словно переход в московском метрополитене. Людей с пожитками столько, что даже сесть некуда. Надо найти среди них маму, тогда она останется жива, но как ее найдешь, если воздух в этом бесконечном вагоне сероватый, мутный – даже не воздух, какая-то иная субстанция, размывающая лица и очертания фигур. А времени на поиски всего ничего, пока температура не упала ниже минус двадцати.
Дверь в тамбур. Открывать ее нельзя, потому что за ней на самом деле не тамбур, а магазин с черепами, где лежит на одной из полок покрытый коричневым лаком череп Люссойг. Ей надо было превратиться в человека насовсем, тогда бы ее не убили.
По широкой зимней улице мчатся потоки машин, а подземные переходы доверху завалены снегом – и один, и второй, и третий… Надо разыскать свободный от снега, иначе негде будет переночевать. Хотя можно лечь и прямо в сугроб. Все равно небо низкое, как потолок…
Это и есть потолок, расписанный лиловыми и золотыми цветами, каких не бывает в природе, – вся эта роскошь местами облупилась, но видно, что работа настоящего художника. Еще и белый лепной карниз с модерновыми завитками.
Вокруг никакого снега. Незнакомая комната, у изголовья кровати, на столике, стоит стеклянный кувшин с розовато-оранжевой жидкостью, рядом керамический бокал. На стуле аккуратно сложена одежда. За арочным окном, забранным решеткой, сплошная масса зеленой листвы – то ли крона дерева, то ли кустарник.
Ник откинулся на влажную подушку. После тяжелого сна он чувствовал себя измотанным.
На нем были только плавки плюс кулон на шее. Он не мог вспомнить, как разделся и как вообще сюда попал. Последнее воспоминание: люкс в слакшатской гостинице, разговор с Дэлги, чашка отравленного кофе. Отравленного?.. Наверное, все-таки нет, раз он жив.
Он выбрался из постели, шлепая босиком по теплым деревянным половицам, подошел к окну. Подоконник утоплен в толстой стене, кремовая краска местами облупилась. В листве ни одного просвета, поэтому комната затенена, снаружи переливчато щебечут птицы. Похоже, тихий пригород или загородная вилла.
Внезапно он почувствовал нестерпимую жажду. Налил из кувшина в бокал: так и есть, фруктовый сок.
После второго бокала натянул брюки – вовремя успел, потому что дверь открылась, вошли мужчина и женщина. Их половую принадлежность можно было определить по одежде и по сложению, лица скрывали глухие маски с прорезями.
Такие же маски были у спецназовцев, разгромивших палаточный лагерь. Это напоминание, да еще сразу после сна, проистекавшего оттуда же, из прошлого, заставило Ника похолодеть.
Вошедшие истолковали его реакцию по-своему – как обыкновенный испуг.
– Велено сказать, чтобы вы не беспокоились. – голос у женщины был грудной, певучий. – Вам ничего не угрожает. Если хотите в уборную или принять душ, он проводит, – кивок на мужчину. – Потом принесу обед, а то проголодались, наверное.
Мужчина молчал. Должно быть, охранник.
Уборная и душевая находились рядом, соседние двери. Коридорчик с истертым мозаичным полом. Высоко расположенные зарешеченные окошки, полукруглые, не застекленные, прикрыты плющом, лишь кое-где проникают солнечные лучи (еще не стемнело – значит, с того момента, как он выпил «последнюю» чашку кофе, времени прошло не так уж много). На всем легкий налет запущенности, словно патина на старой бронзе, но в то же время чисто, даже уютно.
Ник долго плескался в душе, смывая липкий пот и невидимые обрывки приснившегося кошмара, никто его не торопил. Потом его отвели обратно в комнату, где ожидал обед из нескольких блюд.
Женщина в маске наблюдала за ним, устроившись в оконном проеме. Полногрудая, широкобедрая, с крепкими округлыми плечами и маняще-золотистой кожей. На ней была белая облегающая майка и шелковые шаровары с блестящей вышивкой бисером. Охранника она отослала в коридор.
Ника смущало ее внимание, и он старался есть культурно, несмотря на сильный голод. Он сам удивлялся своему аппетиту, утром ведь в гостинице позавтракал.
Потом она ушла, забрав поднос с посудой. Ник растянулся на кровати, закинул руки за голову. Он в Иллихее. Здесь нет ни «горячих точек», ни переполненных плацкартных вагонов, ни заметенных снегом подземных переходов. То, что он оказался, по-видимому, в роли похищенного свидетеля, не очень его пугало. Если не считать масок, в окружающей обстановке не было ничего бандитского.
Женщина вернулась и на этот раз присела не на подоконник, а на край кровати. Он выпрямился, решив, что невежливо будет валяться в ее присутствии.
– Ты красивый.
– Вы тоже, – окончательно смутившись, пробормотал Ник.
Лицо и волосы спрятаны под маской, однако то, что оставлено на виду, ему нравилось. Полное, но крепкое тело напоминает большую изящную вазу, вылепленную мастером. Гладкая кожа покрыта тем загаром, какой называют «золотым» и «тропическим».
– Правда? – судя по звучанию голоса, она усмехнулась – и вдруг начала, без дальнейших разговоров, стаскивать с себя майку.
Ник, совсем растерявшись, отодвинулся к спинке кровати.
– Чего боишься?
– А вам можно? – выдавил он, чувствуя нарастающее возбуждение. Еще немного, и он тоже начнет срывать с себя одежду. – Вы же на работе…
– Почему нельзя? – она засмеялась грудным смехом, заставившим Ника вспомнить пение Энчарэл. – Я здешняя домоправительница, состою на службе у господина, а с кем я ложусь в постель – это мое личное дело. Наш господин предупредил, что у тебя не должно остаться неприятных воспоминаний о том, как ты побывал у нас в гостях, а насчет приятных ничего не было сказано!
Спустя час или два в дверь постучали.
– Лемира, господин приехал, – сообщил сипловатый мужской голос.
– Иду! – соскочив с кровати и проворно натягивая шаровары, крикнула Лемира.
Скорее всего, на самом деле ее зовут иначе. Раз у них такие меры предосторожности, вряд ли они станут в присутствии пленника называть друг друга настоящими именами.
Когда Лемира ушла, Ник, спохватившись, тоже оделся. И правильно сделал, потому что вскоре дверь опять открылась и появился Дэлги.
– Как себя чувствуешь?
Вопрос был задан таким тоном, словно ничего из ряда вон выходящего не случилось, и расстались они в последний раз самым будничным образом.
– Нормально, – настороженно отозвался Ник. – И что теперь?
– Жить будешь.
Он угрюмо молчал. Бессмысленная смерть продавца в радужных очках, странноватого, но приветливого и безобидного, представлялась ему чем-то вроде черной трещины, разодравшей полную привлекательных деталей солнечную картину.
Дэлги тоже молчал. Его глаза болотного цвета казались сейчас неуместно мудрыми: глаза существа, которое живет на свете бесконечно долго, все понимает, к сидящему напротив человеку относится с симпатией и сочувствием и, несмотря на это, способно на жестокий поступок – например, на немотивированное убийство.
– Зачем вы его убили? – отчужденно спросил Ник.
– Как ты сам догадался, из-за очков. Если держать у себя такую вещь, это может кончиться плохо. Нужно быть последним дураком, чтобы этого не понимать. И тем более глупо демонстрировать их кому попало да еще терять самообладание, когда увидел то, чего не ожидал. Он выжил из ума, и я был вынужден поставить точку в конце его жизни. Честное слово, мне не хотелось, но своя шкура дороже.
– Я думал, меня вы тоже убьете.
– И хорошо, что ты так думал, – собеседник усмехнулся, снова став прежним Дэлги. – Начни ты звать на помощь, я бы влип, и пришлось бы позорно сбежать, а оно не входило в мои планы.
– Вы сказали, что гарантируете мне продолжительную агонию.
Разговор шел как будто под наркозом – довольно болезненный, но вместо боли ощущается только новокаиновый холодок.
– Ага, если б я это не сказал, так бы ты и пошел со мной! Ник, ты находился в полной безопасности, но, на мое счастье, ты об этом не знал. Дело в том, что я не могу убить человека, к которому успел привязаться. Ни при каких обстоятельствах, у меня это буквально до патологии. Однажды познакомился с девчонкой… На год младше тебя, восемнадцать лет, а выглядела на все тринадцать – угловатый подросток с огромными глазищами и несгибаемым упрямством. Я сразу влюбился по уши, а она вбила себе в голову, что меня надо уничтожить. Прабабка у нее была малость чокнутая и оставила ей в наследство очки вроде тех, какие ты видел в лавке. Я из кожи лез, стараясь наладить отношения, и так, и эдак, а девочка вынашивала планы убийства. Однажды выстрелила в меня из пистолета почти в упор. Несмотря на серию дилетантских покушений, я ничего ей не сделал, даже не оттрахал. Мне-то хотелось, но она совсем этого не хотела, даже подсознательно, а то бы я, пожалуй, не удержался… Если бы мы подружились, я бы заваливал ее подарками, ничего не требуя взамен, но с ее стороны была только ненависть и неприятие. Я оказался перед ней безоружен. Возможно, у меня просто очень сильно развит инстинкт самосохранения… Не делай такие круглые глаза, я не оговорился. Думаю, если б не способность любить, я бы давно уже свихнулся и превратился в законченного урода, вроде того придурка с коровьими головами – помнишь, видели на болоте? Ну и на рынке мне оставалось только припугнуть тебя продолжительной агонией, мне же деваться было некуда! Принимаешь извинения?
Ник пожал плечами.
– Со снотворным я дал маху, – виновато продолжил Дэлги. – Оно не должно было так подействовать. Я имею в виду твои кошмары. Обычно это снадобье вызывает приятные сновидения, пациенты не жалуются. Когда ты начал бредить и плакать, я понял, что гуманней было бы связать тебя по рукам и ногам и вынести из гостиницы в чемодане, но человека, принявшего эту штуку, разбудить раньше времени невозможно. Оставалось только ждать, когда сам проснешься.
Пауза. В окне шелестела листва, по комнате гулял теплый летний сквозняк.
– Что вы собираетесь со мной сделать? – заговорил, наконец, Ник. – Раз я видел, как вы убили…
– Уже все позади, это дело улажено и закрыто. У меня есть кое-какие нехилые связи… Если начнешь направо и налево болтать о том, что видел, проблемы появятся у тебя, а не у меня. Это не угроза, просто дружеское предупреждение. Прими к сведению, ты ведь мальчик неглупый.
– Коррупция, как у нас, – грустно усмехнулся Ник. – Быстро вы все уладили, за пару часов…
– Какая там пара часов, ты же целые сутки проспал! А теперь скажи, ты считал, что я собираюсь тебя убить?
– Да.
– Тогда почему сдался без боя?
– Разве у меня были против вас шансы?
– Вообще-то, нет, но ты должен был попытаться. Я решил воспользоваться ситуацией, чтобы устроить вроде как экзамен, посмотреть, на что ты теперь способен… Полный провал! Получается, я тебя ничему не научил.
– Вам же было меньше забот, – хмуро напомнил Ник.
– Нельзя отдавать свою жизнь за просто так. И ведь не сказать, что ты был парализован страхом… Ты выглядел несчастным, но вовсе не перепуганным до потери пульса, и спокойно дожидался, когда тебя убьют. Уму непостижимо! Ты ведь думал, что кофе отравлен? Когда я подал чашку, надо было швырнуть ее мне в лицо и применить один из тех ударов, какие мы отрабатывали. А еще до этого я несколько раз поворачивался к тебе спиной – специально, в надежде, что нападешь. Возможности у нас заведомо неравные, и я бы в любом случае с тобой справился, но меня бы обрадовало то, что ты готов за себя постоять. И почему не попробовал освободиться, когда я привязал тебя к креслу и ушел?
– Откуда вы знаете, что не пробовал? – Ника эти упреки начали злить.
– Да потому что результат был бы налицо! Правую руку я привязал на совесть, зато левую – еле-еле. Несколько рывков, и веревка бы развязалась. Меня интересовало, сделаешь ты это или нет. Не сделал. И это после того, как я столько времени на тебя угробил!
– Напрасно угробили, – огрызнулся Ник.
– Мне виднее, напрасно или нет, – процедил сквозь зубы Дэлги. – И вообще, шансы есть всегда, хотя бы крохотные. Вот еще одна история. Много лет назад, в одном приморском городе, где ты, никогда не был, у меня вышла ссора с местным аферистом. Если коротко, меня кинули на крупную сумму денег. Он как будто выскочил из пошловатой воровской песенки с дешевым надрывом, на редкость отвратный субъект, до смешного подлый и ограниченный, зато самомнение – до небес. Но как он боролся за свою жизнь! Знаешь, это было что-то! И ухитрился-таки от меня сбежать… Если я его когда-нибудь поймаю, он не жилец, однако его жизнестойкость вызывает уважение, несмотря на прочие отталкивающие качества. А ты, порядочный и симпатичный, готов умереть, не сопротивляясь. Это неправильно. Это, если хочешь, просто обидно. Если такие, как ты, будут умирать, а такие, как этот Клетчаб, оставаться в живых, наш мир понемногу превратится в помойку. Я часть этого мира – к слову сказать, немаловажная часть, и я этого не допущу. Хочешь или нет, а я еще приведу тебя в чувство!
Предпоследнее заявление, насчет «части этого мира», заставило Ника подумать, что Дэлги от заниженной самооценки не страдает – с избытком хватит на целью полк уволенных с работы гвардейцев-алкоголиков.
А последнее прозвучало как угроза.
Перед ужином Дэлги затеял тренировку – для этого в доме был специальный зал, выложенный старыми матами, с окнами, занавешенными шелестящим плющом, и высоким сводчатым потолком. Ник получил на этом занятии несколько довольно болезненных ударов.
– Если не нравится – защищайся, как я учил, – с ухмылкой посоветовал Дэлги. – Дальше будет хуже. За вчерашнее ты еще не то заработал.
Ник решил, что сбежит от него при первой возможности.
Уехали оттуда утром, после завтрака. У Ника на глазах была повязка, и он так и не узнал, что это за место.