Страница:
.. Но я этого не оставлю так! Я не для того свою дочь воспитывала, чтобы она лодыря гоняла с какими-то приятелями. - Это не какие-то... Ты не должна так говорить, мама! Мать и дочь смотрели друг на друга холодными, враждебными глазами. Потом Нюра отвела взгляд и пошла к двери. Дел так много! Их накапливается все больше и больше. Теперь они уже начинаются с самого раннего утра. Ведь все ребята на работе! Что понимает в этом мать!.. Возвращаясь поздно вечером, Нюра с замиранием сердца слышит всегда одно и то же восклицание: - Наконец-то!.. И пока Нюра, снимая на ходу пальтишко, проскальзывает в комнату, мать, шумно дыша, идет за ней, как грозный судья, имеющий право на угрозы, наказания и жалобы. - В последний раз чтобы это было! И помни: если ты меня обманываешь... если все эти твои россказни, что ты ходишь в госпиталь, окажутся ложью... - Мать дробно стучит пальцем по столу, голос ее повышается до крика: - Я к главврачу пойду! Я тебя не пожалею... Я целый день как безумная мечусь по дому и не знаю, где моя дочь... Да мало мы с отцом из-за тебя пережили, когда ты на этой самой Украине застряли! Мало я ночей не спала! Неблагодарная! Мать бессильно опускается на стул, закрывая лицо руками; крупные слезы просачиваются сквозь ее пальцы. - Неблагодарная ты! Вот останешься без матери, вспомнишь тогда все. Испуг и жалость охватывают Нюру. Она бросается к матери, пробует разнять ее руки, прижимается к ним лицом: - Мамочка, ведь я не одна, ведь все ребята так! И я ничего тебе не солгала - мы все работаем. - Кто - все? - грозно спрашивает мать. - Кто? Твои Трубачев? Вот эта самая компания, которая и испортила тебя вконец! Где моя дочь? Я ее не узнаю... То-то сюда и глаз не кажут! Стыдно им... Я на тебя все силы положила. Но ты готова на первых встречных променять родителей. Бессовестная! Тебе никого не жалко! Нюра уже не слушает, как со слезами и возмущением упрекает ее мать, - она все равно не в состоянии доказать свою правоту. Поздно ночью, когда приходит с завода отец, в комнате родителей затевается тяжелый спор. Нюра лежит на кровати, смотрит в темноту открытыми глазами и жадно ловит каждое слово отца. Что делать? Как быть? Может быть, папа поймет ее? Папа все время на заводе с людьми, он понимает, что каждый должен сейчас работать изо всех сил... Отец встает очень рано; мать, измученная ссорами с дочерью, еще спит. Нюра в одной рубашонке выбегает в переднюю, бросается к отцу: - Папа, подожди! Поговори со мной! - Нюрочка, дружочек, что же тут говорить? Пожалей маму, доченька... Всем трудно, и ей трудно. Война... Пойми это, Нюрочка. Ты ведь уже не маленькая... Мы все с головой ушли в работу. Иначе нельзя. А маму надо жалеть. Мама у нас больная, она за тебя все глаза выплакала. Это надо понимать, доченька. - Отец гладит Нюру по голове, смотрит на нее расстроенными, умоляющими глазами. - До войны я жил для семьи - для тебя, для мамы, а теперь у меня так много дела, я прихожу только на несколько часов домой. Ты ведь большая девочка, Нюра, ты пионерка. Ты должна понять, что у каждого из нас есть долг перед страной... высокий долг... - Отец бессильно оглядывается, ищет убедительных слов. - Вот если бы был твой вожатый - он с вами умеет разговаривать, - он тебе объяснил бы. А я вот спешу сейчас... - Отец набрасывает пальто, бегло целует дочь. - Пожалей же папу, доченька... Будь хорошей девочкой, не волнуй маму, не затрудняй собой жизнь взрослых. Я не могу сейчас разбирать ваши ссоры, я должен работать, я не могу иначе... - бормочет отец на ходу. - Папа, папа... я тоже не могу иначе! - беспомощно рыдает Нюра и ловит руки отца, чтобы удержать его, чтобы рассказать ему, что и в ее маленькой жизни есть свои обязанности перед Родиной. На плач Нюры выходит из спальни мать. Девочка выпускает руки отца и убегает к себе. Некому, некому рассказать, не с кем поделиться своим горем... Если бы поговорить об этом с Лидой, с товарищами! Но Нюра скрытная. Ей стыдно за родителей, ей не хочется, чтобы кто-нибудь обвинял ее мать. Она даже никогда не зовет никого к себе в дом - стесняется матери. Мать может начать упрекать, сердиться, выговаривать. Разве в такой дом можно прийти товарищам? И Нюра молчит, затаив свое горе. Дома она старается помогать матери. По утрам молча берет карточки и идет в булочную за хлебом. Она всегда ходит за хлебом в эту булочную, что на углу. Коля Одинцов тоже прикрепил там свои карточки, хотя эта булочная далеко от его дома. Коля видит Нюру еще издали. Он занимает для нее очередь и берет сто граммов румяных, поджаристых сухарей. Коля старается не смотреть на распухшие от слез глаза подруги и, когда она выходит из булочной, неловко сует ей в руки свои сухари: - Бери!.. Ну что ты еще... бери! - Да нет, я не хочу! Лучше бабушке отнеси, - слабо возражает Нюра. - Да бери, откусывай! Я для бабушки белого хлеба взял, - уговаривает Одинцов. Они идут по улице, похрустывая сухарями. Заплаканные глаза Нюры тревожат се товарища, но он не смеет спросить, почему она плакала. Ведь Нюра все скрывает. А зачем скрывать? Ведь и Коля и все товарищи давно видят, что у нее дома как-то неладно. Недавно они все напали на Лиду: "Почему ты не спросишь? Ведь ты же ее подруга!" - "Я спрашивала... я двадцать раз спрашивала, но она не хочет, чтобы я знала. И вы меня не упрекайте! Я сама не знаю, что делать!" Лида сильно рассердилась на них за упреки. - Мне скоро придется после обеда дядю Егора Ивановича на электризацию водить, - думая о своем, устало говорит Нюра. - Давай вместо тебя я буду! - быстро предлагает Одинцов. - Нельзя. Он со мной хочет. У него дома дочка такая же, вот он все со мной дружит. - Нюра, - осторожно говорит Одинцов, - может, на тебя мама сердится за что-нибудь? Ты скажи нам... Может, тебе нельзя так часто из дому уходить? Нюра молчит, и Одинцов сам пугается своего вопроса. Но уже все равно начал так начал. - Нюра, мы ведь все товарищи, ничего друг от друга не скрываем... Ты только скажи нам, может, мы к твоей маме пойдем, поговорим с ней... Может, Севе пойти или Трубачеву? Нюра сразу настораживается: - Нет, что ты! У меня... ничего особенного. Просто мама нервная - она не любит, когда я ухожу. - Взрослые, конечно, все нервные. - бормочет Коля. Но Нюра неожиданно твердо говорит: - Но ты не беспокойся, я все равно буду ходить. Надо так надо. Помнишь, как в походе мы подошли к холодной, глубокой речке и все испугались, что придется ее вброд переходить, а Валя сияла тапочки и так просто сказала: "Надо так надо"? Помнишь? Одинцов не помнит, но из уважения к памяти подруги грустно кивает головой. - Вот и я так теперь буду. Надо так надо! - говорит Нюра. - Трудно тебе все-таки с родителями... - опять начинает Одинцов. Но Нюра, готовая защищать свою семью, смотрит на него настороженно и сухо. Коля в смущении надкусывает последний сухарь и протягивает его Нюре: - Ты не думай, я ничего не говорю... Вот возьми еще сухарь, я нечаянно надкусил... Может, брезгаешь? - Ой, как не стыдно! - вспыхивает Нюра и в доказательство поспешно засовывает в рот сухарь. Сухарь с хрустом разламывается пополам под ее крепкими зубами. - Вот как раз! На тебе половину! - радуется Нюра. - Здорово сломался - точка в точку пополам! - с особым удовольствием похрустывая своей половинкой, замечает Коля. Обоим становится беспричинно смешно и весело. И до самого дома, пока рядом с Нюрой идет ее друг и товарищ, она не вспоминает больше о тяжелой размолвке с матерью.
Глава 29. ШКОЛА No 2
Бывший пустырь привлекал внимание всех жителей маленького городка. "Школа № 2" - читали они объявление на приземистом столбике, вбитом в землю на том месте, где предполагался въезд в будущую аллею. Люди останавливались и с любопытством глядели на широкий двор, на большой дом, опоясанный вокруг лесами. На крыше звонко отстукивал молоток кровельщика, плотники вставляли рамы, а по двору с тачками, носилками и лопатами пробегали школьники. Мокрые загорелые спины мальчишек жарко блестели на солнце, повязанные платочками головы девочек, как разноцветные маки, мелькали на пустыре. Двор был уже убран, яма с мусором аккуратно засыпана и сровнена с землей, освобожденная от щебня трава поднялась, и в ней зацвели желтые и синие цветики иван-да-марьи, зеленые калачики и мелкая ромашка. - Давай, давай! Принимай! - слышался крик рабочих. Доски и рамы поднимали на второй этаж на веревках. Упираясь крепкими ногами в землю, ребята держали железную лестницу, подавали инструменты. - Эй, ребята, кто там из вас половчее, подай сюда плоскогубцы! - доносился с крыши голос кровельщика. - Есть подать плоскогубцы! Опережая товарищей, мальчуган в полосатой тельняшке бросался к лестнице и, поплевав на ладони, быстро, как обезьяна, карабкался наверх. Черные ленточки его бескозырки развевались в воздухе, и через мгновение задорный голос слышался уже на крыше: - Приказ выполнен! Есть спускаться обратно! Ленты бескозырки снова развевались в воздухе, и мальчуган прыгал на землю. Заслышав гудок машины, ребята с торжествующими криками выбегали на улицу, прибирая по пути брошенные доски и обрезки железа: - Везут! Везут! - Отойдите, граждане! Посторонитесь! На пустырь въезжала белая от извести машина. Зычные гудки ее наполняли двор. Тяжелый борт с грохотом откидывался, и белая пыль густо покрывала волосы и плечи школьников. Известь сваливали в приготовленную яму, лопаты звонко скребли дно грузовика. Шофер, выглядывая из кабинки, давал задний ход: - Эй, работнички! Отойди подальше! - Разворачивай, дядя, разворачивай! - Стой, стой! На доски наедешь! Одна из машин сбросила прямо около столбика ящики с гвоздями и тяжелые листы железа. Грозный с двумя рабочими принялся разбирать кучу железа. Васек, откинув со лба мокрый от жары чуб, взмахнул рукой: - Эй, ребята, носилки сюда! Лида и Нюра оглянулись, схватили носилки и побежали на его зов. Васек обхватил обеими руками ящик с гвоздями, силясь поднять его с земли. На помощь ему со всех сторон бросились товарищи. Ящики потяжелее тащили волоком, оставляя примятый след на траве. Любопытствующие граждане но выдерживали - крупно шагали за черту, где стоял врытый в землю столб, сбрасывали на сложенные бревна пиджаки и включались в работу: - Стой, ребята! Веревки надо! Веревки давайте! - Эй, ве-рев-ку! Ве-рев-ку давай! - неслось по двору. Ящики с гвоздями обвязывали веревкой и втаскивали на второй этаж. Блестящие белые листы железа, поблескивая на солнце, плыли на головах людей к дому. Прежний пустырь стал похож на жизнерадостный, трудолюбивый муравейник. Объявление Мазина скликало со всего города бывших учеников школы. Ребята входили во двор, как бы не веря своим глазам, со счастливыми, удивленными улыбками оглядывали работающих школьников, узнавали друг друга, радостно здоровались. - Где директор? Ребята, где Леонид Тимофеевич? - Он лесовоз хлопочет! На делянку поехал! - Эй, чего спрашиваешь! Твоя школа? - Ну как же! Вторая?.. Моя! Я в пятом классе учился, не узнаешь? Как не узнать! Узнавали. Жарко хлопали пыльными от работы ладонями по чистой ладони пришедшего. - Сбрасывай майку! Становись на работу! Новый школьник сбрасывал майку, принимался за работу. По улице громыхала трехтонка. Ребята, оглушая криками шофера, заглядывали в кабинку. Из нес неторопливо выходил директор, с доброй усмешкой в карих глазах встречал вновь пришедших, вспоминал фамилии, пожимал протянутые руки. - Здравствуйте, здравствуйте! Нашла вас школа? Очень рад... Какой класс? Шестой? Великолепно! Определяйтесь на работу. Вон Иван Васильевич покажет куда. - Да что-то уж больно много помощников стало! Идут и идут! - ворчал Грозный. - Эдак вместо работы одна забота получится с ними. Хитрость Мазина привлекала на пустырь не только школьников, но и родителей. Прочитав объявление, они торопились записать своих детей в школу. Директор принимал посетителей прямо во дворе. На крыше гремело железо, вокруг дома по лесам ходили рабочие, со стен сыпалась отбитая штукатурка, на земле лежали горы стружек. - Школы еще нет. Вот закончим ремонт, тогда начнем записывать детей, устало пояснял директор. Ремонт шел полным ходом. Директору приходилось ездить в Москву, ходить по разным учреждениям, хлопотать материал. Возвращаясь на пустырь, он всегда спрашивал: - Как у нас дела? - Тес привезли! Мазин с дедушкой Миронычем ездили! - бойко докладывал ему Васек Трубачев. - А другой Мироныч как? Закончил обвязку рам? - Вставляет уже! Двух плотников, по странной случайности, звали одинаковым отчеством Миронычи. Старший - дедушка Мироныч, бородатый, с кудрявой сединой, - был всегда весел и говорлив; младший - дядя Мироныч, - наоборот, глубоко прятал под насупленными бровями глаза и, не тратя попусту слов, выразительно стучал корявым пальцем по спине приставленного к нему помощника, указывая бровями на нужную ему вещь. Работали оба плотника добросовестно, с охотой. - Мы, товарищ директор, работаем на совесть. Мы, по общей человечности, труда не жалеем, потому как детям нужна школа... Денег с вас мы не требуем, потому как нас выделил завод. Мы пришли от коллектива рабочих. Дело это почетное, и Родина нам зачтет, - перебрасывая доски, рассуждал дедушка Мироныч. - Вот, конечно, ежели после работы кружечку пивца поднесете - это мы не откажемся, это, так сказать, мы в своем праве. Как ты думаешь, Мироныч, а? - Я к этому делу равнодушный, - искоса поглядывая на директора, отвечал младший Мироныч, - разве от жары, конечно. Леонид Тимофеевич посылал Грозного за пивом. Грозный, неодобрительно поглядывая на старика Мироныча, качал головой, советовал: - Вечером угощайте, после работы. А то уж очень разговорчивый дед попался! Внешний вид дома постепенно восстанавливался. Можно было приниматься за отделку комнат нижнего этажа. Работа задерживалась из-за отсутствия печника. - Что ты будешь делать! - горевал школьный сторож. Нет как нет! Леонид Тимофеевич весь исхлопотался! И куда они все подевались в городе? - Дефицитный товар. Большой спрос на печника идет, - авторитетно заявлял Мироныч-старший. - Как хотите, а доставайте. Школа без печей не может быть, - хмуро цедил младший. В комнате стояли аккуратными столбиками сложенные кирпичи. Ребята наносили песку, глины, но печника не было. Каждое утро, почистив с помощью Грозного свой выходной костюм, Леонид Тимофеевич отправлялся на поиски. Однажды, вернувшись, он весело похлопал сторожа по плечу: - На днях печник будет! - Откуда? - всполошился Грозный. - Из райкома комсомола, - с лукавой усмешкой ответил Леонид Тимофеевич. Сторож значительно поднял брови. - Уж это без ошибки! - с уважением сказал он.
Глава 30. КАК ЗАРОЖДАЕТСЯ МЕЧТА...
От жаркого солнца кое-где на тротуарах образовались кривые трещины, пыль густо оседала на кустах, на заборах. В разгар работы с улицы на зеленый пустырь вдруг доносился громкий знакомый голос диктора, передающего последнюю сводку. Работа останавливалась, взрослые и дети выбегали на улицу и, повернув головы к громкоговорителю, слушали сообщение с фронта. Те, которые не могли бросить работу, нетерпеливо спрашивали вернувшихся: "Ну что там слышно? Как дела на фронте?" Сегодня, заслышав сводку, Васек выбежал на улицу вместе с Витей Матросом. Перегоняя друг друга, они помчались на голос диктора и, пристроившись позади собравшейся кучки прохожих, слушали утреннее сообщение. Витя Матрос стоял рядом с Васьком и не мигая смотрел горячими, черными, как угли, глазами на громкоговоритель. Военные события владели всеми помыслами Вити - он не пропускал ни одной сводки, жадно слушал рассказы о героях и сам мечтал о подвигах. В доме у Вити, на чердаке, под слуховым окном, долго лежал на боку старый ящик, когда-то заменявший ему корабль. Еще не так давно Витя являлся на чердак и, воображая себя капитаном, командовал невидимыми матросами: "Команда, наверх! Убрать снасти! Надвигается шторм! Попросить ко мне Виктора Боброва!" - "Есть Виктора Боброва!" - отвечал сам себе Витя. "Виктор Бобров! Вам предстоит выяснить расположение противника. Возьмите запасную шлюпку и отправляйтесь немедленно!" - "Есть, капитан!" Старый ящик превращался в шлюпку, он скрипел и бешено раскачивался. Мать стучала щеткой в потолок. "Витя, Витя! - кричала она. - Что ты там делаешь, противный мальчишка. Штукатурка сыплется с потолка". Витя затихал, но ненадолго. "Человек за бортом!" - вдруг отчаянно орал он, прыгая с размаху из "шлюпки" на старый ободранный диван с торчащими из ваты пружинами. Игра разгоралась снова. Но с тех пор как началась война и любимый брат Вити ушел на фронт, мальчик забыл свои детские забавы. Слуховое окно на чердаке затянулось паутиной, и в морозную зиму Витя сам порубил свой старый ящик матери на дрова. Сейчас мысли Вити Матроса уносились к каменистым берегам под Севастополем, где сражался его старший брат - моряк Черноморского флота Николай Бобров. С побелевшим от волнения лицом мальчик жадно вслушивался в каждое слово диктора: "Неувядаемой славой покрыли себя защитники Севастополя. Они стойко и мужественно обороняют от немецко-фашистских захватчиков каждую пядь Советской земли1..." Васек мельком поглядывал на Витю, тихонько жал его тонкие загорелые пальцы. "Брата вспоминает..." - с теплой жалостью думал он. Сводка кончилась. Прохожие постепенно разошлись, а Витя все еще стоял и, забывшись, смотрел вверх, на громкоговоритель. Васек тронул его за плечо: - Пойдем! Витя медленно повернул к нему голову. В его глазах блестели слезы. Васек заволновался. - Витя, он вернется, твой брат, ты не бойся! - поспешно сказал он, чтобы утешить мальчика. Ресницы у Вити дрогнули, сбрасывая светлые капли слез, губы зашевелились, но он ничего не сказал, только покачал головой и вытащил из-за пазухи пачку писем, завернутых в газетную бумагу. Письма были смятые, зачитанные, с истертыми, расплывшимися буквами. Витя развернул одну бумажку и прочитал дорогие слова, написанные ему братом перед боем. Письмо было суровое, но между строк сквозила нежная. большая любовь к младшему братишке. Кончалось оно так: "...Моряки стоят насмерть. Пусть советские люди крепки надеются на нас будем бороться до последней капли крови. И ты, Витька, помни: коли не вернется твой брат, значит, смертью храбрых погиб он на своем посту. И плакать о нем, братишка, не надо. Утешай мать, береги ее за себя и за меня. Вырастешь - станешь моряком. Выйди в море, погляди на город-герой Севастополь, на прибрежные камни, политые нашей кровью, и сними, Витька, шапку перед славными защитниками-черноморцами. Был между ними и брат твой Николай..." Мальчик опустил письмо. Глаза его сверкнули гордой решимостью: - Кончу школу - стану моряком. И, если Родина даст мне какой-нибудь приказ, я не посрамлю брата! Васек с большим уважением смотрел на мальчугана, который с недетской суровостью преодолевал свое горе и твердо знал свой будущий путь. Васек с беспокойством подумал о себе. А кем будет он, Васек Трубачев? Какие-то неясные мысли тревожили его душу. Он видел себя и командиром отряда, и строителем, и геологом, но во всем этом не было того главного, прямого, раз навсегда намеченного пути, который был у Вити. Глубоко задумавшись, Васек не слышал, как Витя тихонько потянул его за рукав и что-то сказал. Он понял только, что товарищ говорит о море, где, рассекая гребни неспокойных волн, идут на врага боевые советские корабли, где на берегу бьются насмерть севастопольские моряки, где из рукопашной схватки не уйти живыми врагам... Витя говорил громко, возбужденно, и сила его слов захватывала Васька. Потом он умолк. Лицо его засветилось неизъяснимой прелестью затаенной мечты. - Уйдем в море, Трубачев! - с восторгом сказал он вдруг. - Ты не знаешь, какое море! Я вырос на берегу. Я видел высокие, как дома, волны - они выбрасывали громадные камни и разбивали их вдребезги. Но моряки ничего не боятся... Уйдем на корабль, Трубачев! Ты не знаешь, какой народ моряки! Голос Вити проникает в сердце Васька. Стать отважным советским моряком, служить своей Родине, защищать ее от врагов, стоять насмерть, как стоят под Севастополем черноморские моряки... Васек вскидывает голову. По широкому синему небу уплывают куда-то вдаль тяжелые белые облака. Чудится: в далеком, невиданном море идут на врага боевые корабли, на палубе в черных бушлатах стоят моряки, и, залитый солнечным светом, на высокой мачте реет советский флаг. - Уйдем в море, Трубачев! - настойчиво шепчет Витя. Бывает в жизни тревожный и радостный миг, когда в сердце человека зарождается мечта. Васек уже чувствует ее крылатое прикосновение. - Но ведь это еще не скоро, Витя. Нам еще надо кончить школу, - с трудом возвращая себя к своим делам, к своей теперешней жизни, рассеянно говорит Васек. - Конечно, конечно! Мы кончим школу и морское училище... Нам еще много надо учиться! - радостно подхватывает Витя. - Ты только скажи мне пойдешь? Васек крепко обнимает его за плечи: - Пойду... Спасибо тебе, Витя! Спасибо тебе... Васек не знает, за что он благодарит этого черноглазого мальчишку, но чувствует, что Витя Матрос как будто подарил ему синее море с боевым кораблем, и бушлат моряка, и будущие подвиги. Так зарождается мечта...
Глава 31. НА ПРУДУ
К вечеру работа на пустыре утихла. Рабочие расходились по домам. Свернув трубочкой фартуки и засунув их под верстак, ушли и два Мироныча. Закончил работу кровельщик и, постукивая молоточком по новенькой водосточной трубе, поджидал директора. Две женщины спешно домывали лестницу и комнату на втором этаже, предназначенную для учительской. Ребята собирали разбросанные по двору инструменты и вносили их в дом. В передней, возле сваленных в кучу дранок и обрезков, Грозный, присев перед табуреткой, кипятил на керосинке чан. Леонид Тимофеевич, выглянув из окна второго этажа, махнул ребятам рукой: - Кончайте! Кончайте! Домой пора! Васек сгреб лопаты, покрыл их брезентом и выпрямился. Исцарапанные плечи его, черные от солнца и грязи, ныли от усталости. Но сквозь эту усталость он чувствовал, что горячий призыв Вити Матроса влил в него какие-то новые силы. Казалось, все можно преодолеть в жизни. Девочки принесли в кружке воды и поливали друг другу на руки. Мазин молча взял у них из рук кружку, жадно выпил тепловатую водичку и, сплюнув, сказал себе в оправдание: - Все равно не отмоетесь здесь. Незачем и грязь разводить. Спорить никому не хотелось. Все молча отряхивали платье от въедливой известковой пыли, чистили о траву побелевшие тапки. - Вот и еще день прошел... - как-то значительно и печально сказал Одинцов. Васек поднял глаза и встретил тоскующий взгляд Петьки. - Пойдем на пруд! - бодро сказал Васек. - Там и вымоемся и поговорим. Он знал, что у всех на душе лежит тяжелый камень - беспокойство за учебу. Аккуратное посещение уроков все еще не налаживалось, каждый день кто-нибудь отсутствовал. - Надо посоветоваться, - как всегда в трудных случаях, говорил Одинцов. День уже кончался, но впереди был еще длинный вечер. - На пруд! На пруд! - оживились ребята. - Девочки, не расходитесь! - Мне домой надо, - покачала головой Нюра. - Васек, я сегодня обещала маме прийти пораньше. Она очень много занимается сейчас политучебой. Мне надо еще ужин сварить и посуду убрать, - - тихо сказала Лида. - А завтра мама работает, так, может быть... - Нет, у нас нет больше завтрашних дней. Мы можем потерять шестой класс, понятно? - Давно понятно! - буркнул Мазин. - Объявляю сегодняшний сбор на пруду обязательным! - решительно закончил Васек. Сбор! Знакомое слово всколыхнуло и сразу мобилизовало ребят, все повеселели. Петя Русаков с благодарностью взглянул на Трубачева. - Молодец! - одобрительно сказал Одинцов. К Лиде и Нюре подошел Сева Малютин. - Вы куда? - Пойдем, пойдем - у нас сбор! Сейчас Трубачев объявил! - Как? А я ничего не знаю! Мне даже не сказали! - обиделся Сева. - Да это только сейчас. Мы тоже еще ничего не знали - вдруг он говорит: сбор! - взволнованно зашептали девочки. - Давно не слышали! - усмехнулся Мазин и, так же как Одинцов, одобрительно сказал: - Молодец Трубачев! Васек шел впереди, не оглядываясь, но слышал все, что говорили товарищи. Слово "сбор" вырвалось у него неожиданно. И теперь он сам был взволнован этим коротким и торжественным напоминанием о том, что они пионеры, что им необходима пионерская работа, что в ней есть все, чего им не хватает в их жизни и труде. В ней есть четкость, мужество, дисциплина и многое другое, что делает жизнь увереннее и проще и не дает возможности растрачивать бесполезно свое время. Еще минуту назад Васек не знал, о чем будет говорить с товарищами и как выйдут они из своего трудного положения. Но теперь он знал. Да, сбор! На нем всегда решались самые серьезные вопросы. Васек шел твердым, уверенным шагом и чувствовал, что в его товарищах тоже появились спокойствие и бодрость. В редкие часы отдыха любимым местом ребят был старый пруд. Заросший и заброшенный, он напоминал им Слепой овражек. Так же на закате в зеленой воде отражались светлые лучи солнца, так же качались над головой шумливые ветки и кричали, пролетая, птицы. Только не было затонувшей в воде коряги. Здесь, среди елок, на темном берегу, как случайная гостья, гляделась в пруд нарядная белая береза. На ее нежном стволе чернели вырезанные Мазиным буквы: "Р.М.З.С.". Л около бывшей землянки, широко раскинув разлапистые ветки, крепко сидела в земле старая ель. Нет, это не был Слепой овражек! По краю пруда не рос густой орешник, здесь не могли спугнуть ребят чужие, страшные шаги... Но в густой тени, у заросшего пруда, вставали в памяти дорогие, знакомые лица, и чудилось, что протянешь руку - и опустишь ее на теплое загорелое колено сидящего рядом Генки, а закроешь глаза - и стоит перед тобой в шапке-кубанке Игнат, крепко сведены у переносья черные брови... А из-за спины Игната выглянут серые выпуклые глаза Федьки... И Грицько протянет через головы товарищей крепкую ладонь: "Здорово, хлопче, давай твою руку..." А то вдруг покраснеет вода на пруду, и почудится оттуда детское удивленное лицо мертвого Ничипора, покажется серебряная голова Николая Григорьевича, а рядом с ней другая - с густыми, нависшими бровями и пересеченной шрамом щекой.
Глава 29. ШКОЛА No 2
Бывший пустырь привлекал внимание всех жителей маленького городка. "Школа № 2" - читали они объявление на приземистом столбике, вбитом в землю на том месте, где предполагался въезд в будущую аллею. Люди останавливались и с любопытством глядели на широкий двор, на большой дом, опоясанный вокруг лесами. На крыше звонко отстукивал молоток кровельщика, плотники вставляли рамы, а по двору с тачками, носилками и лопатами пробегали школьники. Мокрые загорелые спины мальчишек жарко блестели на солнце, повязанные платочками головы девочек, как разноцветные маки, мелькали на пустыре. Двор был уже убран, яма с мусором аккуратно засыпана и сровнена с землей, освобожденная от щебня трава поднялась, и в ней зацвели желтые и синие цветики иван-да-марьи, зеленые калачики и мелкая ромашка. - Давай, давай! Принимай! - слышался крик рабочих. Доски и рамы поднимали на второй этаж на веревках. Упираясь крепкими ногами в землю, ребята держали железную лестницу, подавали инструменты. - Эй, ребята, кто там из вас половчее, подай сюда плоскогубцы! - доносился с крыши голос кровельщика. - Есть подать плоскогубцы! Опережая товарищей, мальчуган в полосатой тельняшке бросался к лестнице и, поплевав на ладони, быстро, как обезьяна, карабкался наверх. Черные ленточки его бескозырки развевались в воздухе, и через мгновение задорный голос слышался уже на крыше: - Приказ выполнен! Есть спускаться обратно! Ленты бескозырки снова развевались в воздухе, и мальчуган прыгал на землю. Заслышав гудок машины, ребята с торжествующими криками выбегали на улицу, прибирая по пути брошенные доски и обрезки железа: - Везут! Везут! - Отойдите, граждане! Посторонитесь! На пустырь въезжала белая от извести машина. Зычные гудки ее наполняли двор. Тяжелый борт с грохотом откидывался, и белая пыль густо покрывала волосы и плечи школьников. Известь сваливали в приготовленную яму, лопаты звонко скребли дно грузовика. Шофер, выглядывая из кабинки, давал задний ход: - Эй, работнички! Отойди подальше! - Разворачивай, дядя, разворачивай! - Стой, стой! На доски наедешь! Одна из машин сбросила прямо около столбика ящики с гвоздями и тяжелые листы железа. Грозный с двумя рабочими принялся разбирать кучу железа. Васек, откинув со лба мокрый от жары чуб, взмахнул рукой: - Эй, ребята, носилки сюда! Лида и Нюра оглянулись, схватили носилки и побежали на его зов. Васек обхватил обеими руками ящик с гвоздями, силясь поднять его с земли. На помощь ему со всех сторон бросились товарищи. Ящики потяжелее тащили волоком, оставляя примятый след на траве. Любопытствующие граждане но выдерживали - крупно шагали за черту, где стоял врытый в землю столб, сбрасывали на сложенные бревна пиджаки и включались в работу: - Стой, ребята! Веревки надо! Веревки давайте! - Эй, ве-рев-ку! Ве-рев-ку давай! - неслось по двору. Ящики с гвоздями обвязывали веревкой и втаскивали на второй этаж. Блестящие белые листы железа, поблескивая на солнце, плыли на головах людей к дому. Прежний пустырь стал похож на жизнерадостный, трудолюбивый муравейник. Объявление Мазина скликало со всего города бывших учеников школы. Ребята входили во двор, как бы не веря своим глазам, со счастливыми, удивленными улыбками оглядывали работающих школьников, узнавали друг друга, радостно здоровались. - Где директор? Ребята, где Леонид Тимофеевич? - Он лесовоз хлопочет! На делянку поехал! - Эй, чего спрашиваешь! Твоя школа? - Ну как же! Вторая?.. Моя! Я в пятом классе учился, не узнаешь? Как не узнать! Узнавали. Жарко хлопали пыльными от работы ладонями по чистой ладони пришедшего. - Сбрасывай майку! Становись на работу! Новый школьник сбрасывал майку, принимался за работу. По улице громыхала трехтонка. Ребята, оглушая криками шофера, заглядывали в кабинку. Из нес неторопливо выходил директор, с доброй усмешкой в карих глазах встречал вновь пришедших, вспоминал фамилии, пожимал протянутые руки. - Здравствуйте, здравствуйте! Нашла вас школа? Очень рад... Какой класс? Шестой? Великолепно! Определяйтесь на работу. Вон Иван Васильевич покажет куда. - Да что-то уж больно много помощников стало! Идут и идут! - ворчал Грозный. - Эдак вместо работы одна забота получится с ними. Хитрость Мазина привлекала на пустырь не только школьников, но и родителей. Прочитав объявление, они торопились записать своих детей в школу. Директор принимал посетителей прямо во дворе. На крыше гремело железо, вокруг дома по лесам ходили рабочие, со стен сыпалась отбитая штукатурка, на земле лежали горы стружек. - Школы еще нет. Вот закончим ремонт, тогда начнем записывать детей, устало пояснял директор. Ремонт шел полным ходом. Директору приходилось ездить в Москву, ходить по разным учреждениям, хлопотать материал. Возвращаясь на пустырь, он всегда спрашивал: - Как у нас дела? - Тес привезли! Мазин с дедушкой Миронычем ездили! - бойко докладывал ему Васек Трубачев. - А другой Мироныч как? Закончил обвязку рам? - Вставляет уже! Двух плотников, по странной случайности, звали одинаковым отчеством Миронычи. Старший - дедушка Мироныч, бородатый, с кудрявой сединой, - был всегда весел и говорлив; младший - дядя Мироныч, - наоборот, глубоко прятал под насупленными бровями глаза и, не тратя попусту слов, выразительно стучал корявым пальцем по спине приставленного к нему помощника, указывая бровями на нужную ему вещь. Работали оба плотника добросовестно, с охотой. - Мы, товарищ директор, работаем на совесть. Мы, по общей человечности, труда не жалеем, потому как детям нужна школа... Денег с вас мы не требуем, потому как нас выделил завод. Мы пришли от коллектива рабочих. Дело это почетное, и Родина нам зачтет, - перебрасывая доски, рассуждал дедушка Мироныч. - Вот, конечно, ежели после работы кружечку пивца поднесете - это мы не откажемся, это, так сказать, мы в своем праве. Как ты думаешь, Мироныч, а? - Я к этому делу равнодушный, - искоса поглядывая на директора, отвечал младший Мироныч, - разве от жары, конечно. Леонид Тимофеевич посылал Грозного за пивом. Грозный, неодобрительно поглядывая на старика Мироныча, качал головой, советовал: - Вечером угощайте, после работы. А то уж очень разговорчивый дед попался! Внешний вид дома постепенно восстанавливался. Можно было приниматься за отделку комнат нижнего этажа. Работа задерживалась из-за отсутствия печника. - Что ты будешь делать! - горевал школьный сторож. Нет как нет! Леонид Тимофеевич весь исхлопотался! И куда они все подевались в городе? - Дефицитный товар. Большой спрос на печника идет, - авторитетно заявлял Мироныч-старший. - Как хотите, а доставайте. Школа без печей не может быть, - хмуро цедил младший. В комнате стояли аккуратными столбиками сложенные кирпичи. Ребята наносили песку, глины, но печника не было. Каждое утро, почистив с помощью Грозного свой выходной костюм, Леонид Тимофеевич отправлялся на поиски. Однажды, вернувшись, он весело похлопал сторожа по плечу: - На днях печник будет! - Откуда? - всполошился Грозный. - Из райкома комсомола, - с лукавой усмешкой ответил Леонид Тимофеевич. Сторож значительно поднял брови. - Уж это без ошибки! - с уважением сказал он.
Глава 30. КАК ЗАРОЖДАЕТСЯ МЕЧТА...
От жаркого солнца кое-где на тротуарах образовались кривые трещины, пыль густо оседала на кустах, на заборах. В разгар работы с улицы на зеленый пустырь вдруг доносился громкий знакомый голос диктора, передающего последнюю сводку. Работа останавливалась, взрослые и дети выбегали на улицу и, повернув головы к громкоговорителю, слушали сообщение с фронта. Те, которые не могли бросить работу, нетерпеливо спрашивали вернувшихся: "Ну что там слышно? Как дела на фронте?" Сегодня, заслышав сводку, Васек выбежал на улицу вместе с Витей Матросом. Перегоняя друг друга, они помчались на голос диктора и, пристроившись позади собравшейся кучки прохожих, слушали утреннее сообщение. Витя Матрос стоял рядом с Васьком и не мигая смотрел горячими, черными, как угли, глазами на громкоговоритель. Военные события владели всеми помыслами Вити - он не пропускал ни одной сводки, жадно слушал рассказы о героях и сам мечтал о подвигах. В доме у Вити, на чердаке, под слуховым окном, долго лежал на боку старый ящик, когда-то заменявший ему корабль. Еще не так давно Витя являлся на чердак и, воображая себя капитаном, командовал невидимыми матросами: "Команда, наверх! Убрать снасти! Надвигается шторм! Попросить ко мне Виктора Боброва!" - "Есть Виктора Боброва!" - отвечал сам себе Витя. "Виктор Бобров! Вам предстоит выяснить расположение противника. Возьмите запасную шлюпку и отправляйтесь немедленно!" - "Есть, капитан!" Старый ящик превращался в шлюпку, он скрипел и бешено раскачивался. Мать стучала щеткой в потолок. "Витя, Витя! - кричала она. - Что ты там делаешь, противный мальчишка. Штукатурка сыплется с потолка". Витя затихал, но ненадолго. "Человек за бортом!" - вдруг отчаянно орал он, прыгая с размаху из "шлюпки" на старый ободранный диван с торчащими из ваты пружинами. Игра разгоралась снова. Но с тех пор как началась война и любимый брат Вити ушел на фронт, мальчик забыл свои детские забавы. Слуховое окно на чердаке затянулось паутиной, и в морозную зиму Витя сам порубил свой старый ящик матери на дрова. Сейчас мысли Вити Матроса уносились к каменистым берегам под Севастополем, где сражался его старший брат - моряк Черноморского флота Николай Бобров. С побелевшим от волнения лицом мальчик жадно вслушивался в каждое слово диктора: "Неувядаемой славой покрыли себя защитники Севастополя. Они стойко и мужественно обороняют от немецко-фашистских захватчиков каждую пядь Советской земли1..." Васек мельком поглядывал на Витю, тихонько жал его тонкие загорелые пальцы. "Брата вспоминает..." - с теплой жалостью думал он. Сводка кончилась. Прохожие постепенно разошлись, а Витя все еще стоял и, забывшись, смотрел вверх, на громкоговоритель. Васек тронул его за плечо: - Пойдем! Витя медленно повернул к нему голову. В его глазах блестели слезы. Васек заволновался. - Витя, он вернется, твой брат, ты не бойся! - поспешно сказал он, чтобы утешить мальчика. Ресницы у Вити дрогнули, сбрасывая светлые капли слез, губы зашевелились, но он ничего не сказал, только покачал головой и вытащил из-за пазухи пачку писем, завернутых в газетную бумагу. Письма были смятые, зачитанные, с истертыми, расплывшимися буквами. Витя развернул одну бумажку и прочитал дорогие слова, написанные ему братом перед боем. Письмо было суровое, но между строк сквозила нежная. большая любовь к младшему братишке. Кончалось оно так: "...Моряки стоят насмерть. Пусть советские люди крепки надеются на нас будем бороться до последней капли крови. И ты, Витька, помни: коли не вернется твой брат, значит, смертью храбрых погиб он на своем посту. И плакать о нем, братишка, не надо. Утешай мать, береги ее за себя и за меня. Вырастешь - станешь моряком. Выйди в море, погляди на город-герой Севастополь, на прибрежные камни, политые нашей кровью, и сними, Витька, шапку перед славными защитниками-черноморцами. Был между ними и брат твой Николай..." Мальчик опустил письмо. Глаза его сверкнули гордой решимостью: - Кончу школу - стану моряком. И, если Родина даст мне какой-нибудь приказ, я не посрамлю брата! Васек с большим уважением смотрел на мальчугана, который с недетской суровостью преодолевал свое горе и твердо знал свой будущий путь. Васек с беспокойством подумал о себе. А кем будет он, Васек Трубачев? Какие-то неясные мысли тревожили его душу. Он видел себя и командиром отряда, и строителем, и геологом, но во всем этом не было того главного, прямого, раз навсегда намеченного пути, который был у Вити. Глубоко задумавшись, Васек не слышал, как Витя тихонько потянул его за рукав и что-то сказал. Он понял только, что товарищ говорит о море, где, рассекая гребни неспокойных волн, идут на врага боевые советские корабли, где на берегу бьются насмерть севастопольские моряки, где из рукопашной схватки не уйти живыми врагам... Витя говорил громко, возбужденно, и сила его слов захватывала Васька. Потом он умолк. Лицо его засветилось неизъяснимой прелестью затаенной мечты. - Уйдем в море, Трубачев! - с восторгом сказал он вдруг. - Ты не знаешь, какое море! Я вырос на берегу. Я видел высокие, как дома, волны - они выбрасывали громадные камни и разбивали их вдребезги. Но моряки ничего не боятся... Уйдем на корабль, Трубачев! Ты не знаешь, какой народ моряки! Голос Вити проникает в сердце Васька. Стать отважным советским моряком, служить своей Родине, защищать ее от врагов, стоять насмерть, как стоят под Севастополем черноморские моряки... Васек вскидывает голову. По широкому синему небу уплывают куда-то вдаль тяжелые белые облака. Чудится: в далеком, невиданном море идут на врага боевые корабли, на палубе в черных бушлатах стоят моряки, и, залитый солнечным светом, на высокой мачте реет советский флаг. - Уйдем в море, Трубачев! - настойчиво шепчет Витя. Бывает в жизни тревожный и радостный миг, когда в сердце человека зарождается мечта. Васек уже чувствует ее крылатое прикосновение. - Но ведь это еще не скоро, Витя. Нам еще надо кончить школу, - с трудом возвращая себя к своим делам, к своей теперешней жизни, рассеянно говорит Васек. - Конечно, конечно! Мы кончим школу и морское училище... Нам еще много надо учиться! - радостно подхватывает Витя. - Ты только скажи мне пойдешь? Васек крепко обнимает его за плечи: - Пойду... Спасибо тебе, Витя! Спасибо тебе... Васек не знает, за что он благодарит этого черноглазого мальчишку, но чувствует, что Витя Матрос как будто подарил ему синее море с боевым кораблем, и бушлат моряка, и будущие подвиги. Так зарождается мечта...
Глава 31. НА ПРУДУ
К вечеру работа на пустыре утихла. Рабочие расходились по домам. Свернув трубочкой фартуки и засунув их под верстак, ушли и два Мироныча. Закончил работу кровельщик и, постукивая молоточком по новенькой водосточной трубе, поджидал директора. Две женщины спешно домывали лестницу и комнату на втором этаже, предназначенную для учительской. Ребята собирали разбросанные по двору инструменты и вносили их в дом. В передней, возле сваленных в кучу дранок и обрезков, Грозный, присев перед табуреткой, кипятил на керосинке чан. Леонид Тимофеевич, выглянув из окна второго этажа, махнул ребятам рукой: - Кончайте! Кончайте! Домой пора! Васек сгреб лопаты, покрыл их брезентом и выпрямился. Исцарапанные плечи его, черные от солнца и грязи, ныли от усталости. Но сквозь эту усталость он чувствовал, что горячий призыв Вити Матроса влил в него какие-то новые силы. Казалось, все можно преодолеть в жизни. Девочки принесли в кружке воды и поливали друг другу на руки. Мазин молча взял у них из рук кружку, жадно выпил тепловатую водичку и, сплюнув, сказал себе в оправдание: - Все равно не отмоетесь здесь. Незачем и грязь разводить. Спорить никому не хотелось. Все молча отряхивали платье от въедливой известковой пыли, чистили о траву побелевшие тапки. - Вот и еще день прошел... - как-то значительно и печально сказал Одинцов. Васек поднял глаза и встретил тоскующий взгляд Петьки. - Пойдем на пруд! - бодро сказал Васек. - Там и вымоемся и поговорим. Он знал, что у всех на душе лежит тяжелый камень - беспокойство за учебу. Аккуратное посещение уроков все еще не налаживалось, каждый день кто-нибудь отсутствовал. - Надо посоветоваться, - как всегда в трудных случаях, говорил Одинцов. День уже кончался, но впереди был еще длинный вечер. - На пруд! На пруд! - оживились ребята. - Девочки, не расходитесь! - Мне домой надо, - покачала головой Нюра. - Васек, я сегодня обещала маме прийти пораньше. Она очень много занимается сейчас политучебой. Мне надо еще ужин сварить и посуду убрать, - - тихо сказала Лида. - А завтра мама работает, так, может быть... - Нет, у нас нет больше завтрашних дней. Мы можем потерять шестой класс, понятно? - Давно понятно! - буркнул Мазин. - Объявляю сегодняшний сбор на пруду обязательным! - решительно закончил Васек. Сбор! Знакомое слово всколыхнуло и сразу мобилизовало ребят, все повеселели. Петя Русаков с благодарностью взглянул на Трубачева. - Молодец! - одобрительно сказал Одинцов. К Лиде и Нюре подошел Сева Малютин. - Вы куда? - Пойдем, пойдем - у нас сбор! Сейчас Трубачев объявил! - Как? А я ничего не знаю! Мне даже не сказали! - обиделся Сева. - Да это только сейчас. Мы тоже еще ничего не знали - вдруг он говорит: сбор! - взволнованно зашептали девочки. - Давно не слышали! - усмехнулся Мазин и, так же как Одинцов, одобрительно сказал: - Молодец Трубачев! Васек шел впереди, не оглядываясь, но слышал все, что говорили товарищи. Слово "сбор" вырвалось у него неожиданно. И теперь он сам был взволнован этим коротким и торжественным напоминанием о том, что они пионеры, что им необходима пионерская работа, что в ней есть все, чего им не хватает в их жизни и труде. В ней есть четкость, мужество, дисциплина и многое другое, что делает жизнь увереннее и проще и не дает возможности растрачивать бесполезно свое время. Еще минуту назад Васек не знал, о чем будет говорить с товарищами и как выйдут они из своего трудного положения. Но теперь он знал. Да, сбор! На нем всегда решались самые серьезные вопросы. Васек шел твердым, уверенным шагом и чувствовал, что в его товарищах тоже появились спокойствие и бодрость. В редкие часы отдыха любимым местом ребят был старый пруд. Заросший и заброшенный, он напоминал им Слепой овражек. Так же на закате в зеленой воде отражались светлые лучи солнца, так же качались над головой шумливые ветки и кричали, пролетая, птицы. Только не было затонувшей в воде коряги. Здесь, среди елок, на темном берегу, как случайная гостья, гляделась в пруд нарядная белая береза. На ее нежном стволе чернели вырезанные Мазиным буквы: "Р.М.З.С.". Л около бывшей землянки, широко раскинув разлапистые ветки, крепко сидела в земле старая ель. Нет, это не был Слепой овражек! По краю пруда не рос густой орешник, здесь не могли спугнуть ребят чужие, страшные шаги... Но в густой тени, у заросшего пруда, вставали в памяти дорогие, знакомые лица, и чудилось, что протянешь руку - и опустишь ее на теплое загорелое колено сидящего рядом Генки, а закроешь глаза - и стоит перед тобой в шапке-кубанке Игнат, крепко сведены у переносья черные брови... А из-за спины Игната выглянут серые выпуклые глаза Федьки... И Грицько протянет через головы товарищей крепкую ладонь: "Здорово, хлопче, давай твою руку..." А то вдруг покраснеет вода на пруду, и почудится оттуда детское удивленное лицо мертвого Ничипора, покажется серебряная голова Николая Григорьевича, а рядом с ней другая - с густыми, нависшими бровями и пересеченной шрамом щекой.