Страница:
Дайон О’Банион считал себя настоящим бизнесменом, но только без цилиндра. В Чикаго у него был крупнейший цветочный магазин. Он мог в любых количествах поставлять цветы и венки, тем более, что, когда вокруг так часто гремели выстрелы, солидные заказчики часто выражали желание усыпать весь гроб очередного безвременно почившего цветами.
Однако цветы не являлись главным занятием О’Баниона. Его называли пивным королем, и он оправдывал свое прозвище. Впрочем, он занимался не только контрабандой спиртного, но и контролировал многие игорные дома Чикаго.
Глядя на него, никто бы не подумал, что этот благообразный солидный человек вышел из беднейшей семьи. Его отец был штукатуром, и ему еле удавалось сводить концы с концами. Он был рад, что мог хотя бы платить за сына Дини, который пел на клиросе в церкви Имени Господня. Отец так никогда и не понял, почему его немного прихрамывающий очаровательный малыш так и не внял проповедям священника и избрал для себя в жизни совсем иной путь.
Вероятно, Дини оказался слишком умен и понял, что в этом жестоком мире, который окружал его, выжить мог только тот, кто уподобится хищному зверю. Он вырос и превратился в крепкого и сильного парня, который оказал благоприятное впечатление на Макговерна и получил место в его салоне. Задачей Дини было быстро и умело рассаживать по местам клиентов, а заодно приводить в чувство тех, кто решался проявлять свой норов. Посмотрев на его работу, Макговерн понял, что Дини окажется прекрасным телохранителем, а может, даже больше.
И Дини старался. Ни одна чикагская разборка не происходила без его участия. Дважды он отсидел в тюрьме: за ограбление (он пытался вскрыть сейф в помещении городской почты) и вооруженное нападение.
С наступлением времени сухого закона работы у Дини прибавилось. Поскольку денег у него пока было маловато, то он вместе с ближайшими приятелями Хайми – Полаком, Вайссом, Джорджем Мораном и Винсентом Олтери по прозвищу Трехстволка – попросту грабил грузовики со спиртным. Их совместный «бизнес» процветал на глазах, и вскоре, когда компанию друзей поймали буквально за руку, при выгрузке из машины большой партии бурбона «Кентукки» довоенного производства, О’Банион нашел средства, чтобы заплатить за молчание владельцу и полицейским, которые предпочли закрыть глаза на это дело.
Естественно, когда Джон Торрио принял дела безвременно почившего Джима Колориссимо, он сразу же вызвал к себе конкурента, чтобы попробовать с ним договориться о сферах влияния. «Я хозяин этой империи, которая ведет торговлю спиртным, – объяснил он О’Баниону, – а твои ребята ведут себя, так скажем, некорректно. В наше время налеты на грузовики со спиртным уже отошли в прошлое, и ты должен это понимать». «И что же вы хотите мне предложить?» – усмехнувшись, поинтересовался О’Банион. «Да все, что хотите, – ответил Торрио. – Только оставьте в покое мои грузовики со спиртным и не суйтесь на мою территорию; тогда все у нас будет хорошо. В противном случае неприятностей не миновать».
Эти условия устраивали Дини. Ему вполне хватало дохода с точек, где продавалось виски, в том числе и с аптек. К тому же казино тоже приносили очень неплохие деньги. Единственное, чем О’Банион решительно отказывался заниматься, это публичными домами. К проституции он всю жизнь испытывал непреодолимое отвращение.
Впрочем, нужды заниматься еще и этим сомнительным бизнесом у него не было. Он стал действительно богат, стал одеваться у лучших портных и регулярно полировать ногти. Наконец, он женился на глупенькой, но приятной девушке. Возможно, она за всю жизнь и пары книг не прочитала, зато сумела устроить исключительно уютное семейное гнездышко. «Он был таким заботливым мужем, – вспоминала его жена Виола. – Дини никогда не выходил из дома, не поцеловав меня на прощание. Он так доверял мне и всегда говорил, куда отправляется».
Бывший мальчик из церковного хора теперь ходил в отличных смокингах с внутренними карманами – для ношения оружия, не забывал посещать мессы, время от времени, когда его посещала сентиментальность, заглядывал в квартал, где прошло его нищее детство, и раздавал милостыню беднякам. Часто после этого у него слезы наворачивались на глаза. «Все-таки, я очень хороший парень», – часто говорил он. Да, скромности ему было не занимать.
Осенью 1924 года умер президент Союза сицилийцев Майкл Мерло, как это ни удивительно, своей смертью и в собственной постели. Магазин О’Баниона был буквально завален заказами на цветы и траурные венки для усопшего. Только Джон Торрио сделал заказ на 10 тысяч долларов, а Аль Капоне – на 8 тысяч. Был и такой оригинальный заказ: выложить из цветов фигуру Мерло в полный рост. И наконец, последним был заказ на чрезвычайно сложный венок, работу над которым Дини не мог поручить никому, а потому решил выполнить эту работу сам. Он спешил, потому что заказчик обещал забрать венок в полдень на следующий день.
О’Банион почти успел. Ему осталось только слегка подрезать хризантемы, как дверь отворилась, и в магазин вошли вчерашние заказчики. Их было трое, и О’Банион всех прекрасно знал, потому что нередко вел с ними совместные дела. Своей обычной прихрамывающей походкой он с улыбкой пошел навстречу посетителям и протянул им руку. При этом человек в надвинутой на глаза шляпе крепко сжал руку О’Баниона, а двое других стремительными жестами достали из карманов револьверы и прижали их к самому телу Дини. Они стреляли до тех пор, пока он не рухнул на пол. Человек в шляпе отряхнул руку и сделал своим подручным неуловимый знак, после чего они тихо и быстро направились к катафалку, на котором приехали и который ждал их до сих пор.
Полиция, прибывшая на место преступления, смогла констатировать только одно: убийцы держали пистолеты на минимальном расстоянии от тела убитого, потому что около пулевых отверстий остались следы пороха. В то же время ни один из прохожих, которых в момент убийства на улице было множество, не смог описать внешность посетителей цветочного магазина. Как обычно, следствие зашло в тупик, а О’Банион уже ничего не мог сказать. Думается, не сказал бы он ничего и в том случае, если бы ему посчастливилось выжить. Для порядка задержали тех, кого возможно, однако улик не было никаких, и всех отпустили.
Во всяком случае, у Торрио и Аль Капоне алиби было железное: они проводили время за городом в компании Майкла Генна, Альберта Ансельми и Джона Скализи. Подозревался и Фрэнк Йейл, друг Аль Капоне, хотя тот и утверждал, что находился на момент преступления в Бруклине. Ко дню похорон О’Баниона их отпустили.
Если сравнивать похороны Мерло и Дини, то они разительно отличались друг от друга: первая – до предела помпезная, обошедшаяся в 100 тысяч долларов, и вторая – почти нищая, словно хоронили обычного триггермена. Его положили в обычный гроб, отделанный бронзой, и все ритуальные услуги обошлись в 10 тысяч долларов.
Тем не менее желающих попрощаться с Дини было очень много. В эти три дня около его гроба побывало не менее 40 тысяч человек. Торрио прислал венок с короткой надписью: «От Джонни». Похоронную процессию сопровождал и Аль Капоне. Глядя на людей О’Баниона, которые не могли сдержать искренних слез, он подумал, что эти ребята убийство Дини просто так не оставят.
Священники Чикаго отказались проводить отпевание гангстера О’Баниона в церкви, но один из них на похороны все же пришел. Это был старый Патрик Мэллой, знавший когда-то Дини славным мальчуганом, который пел в его церковном хоре. Он не мог оставить человека, прошедшего в детстве страшный ад квартала, который он так хорошо знал. Преподобный Патрик не мог даже надеть приличествующего случаю церковного облачения. Все, что он смог сделать, – это прочитать несколько молитв.
Жена О’Баниона Виола хотела поставить над могилой мужа обелиск, однако кардинал Манделейн, узнав, что женщина хочет начертать на нем надпись «Моему любимому», возмутился и заявил, что в этом случае писать следует нечто не столь возмущающее общественную нравственность. Виола подчинилась, оставшись наедине со своим горем. «Дини почти все вечера проводил со мной, – вспоминала она. – Ему не нужны были другие женщины, он любил только меня».
Вероятно, друзья О’Баниона были верны ему. Во всяком случае, они еще питали какие-то романтические иллюзии. Так, едва похороны закончились, как один из ирландцев, Луис Альтери, заявил: «Я обращаюсь к убийцам Дайона О’Баниона и надеюсь, что они слышат меня. Я вызываю их на дуэль в любое угодное для них время, даже днем. Я буду ждать их на углу улиц Стейт и Мэдисон. Интересно узнать, люди они или звери?».
Вскоре Альтери узнал ответ на свой вопрос, потому что 1925 год вошел в историю Америки как один из самых кровавых и люди, даже если они до этого находили в себе силы оставаться людьми, уже все больше и больше напоминали диких зверей, и за это их мало кто мог осуждать.
В этот год произошло более сотни заказных убийств, причем все они так или иначе были связаны с алкогольным бизнесом, а эта сфера принадлежала практически полностью Капоне. Правда, одно неудачное покушение на жизнь Торрио было сделано соратниками погибшего О’Баниона. Устроив засаду, они обстреляли из автоматов автомобиль Торрио, но погиб при этом только шофер, а Джону только прострелили в двух местах шляпу. На этом дело не закончилось, и не прошло и трех дней, как ирланцы подстерегли Торрио в подъезде его дома. Они выпустили по Грозному Джо не менее 50 пуль, но цели достигли только три. И все же их оказалось достаточно: Джо попал в больницу, находясь на грани между жизнью и смертью. Выйдя через месяц из клиники, он заявил, что окончательно решил оставить все дела и сделать своим преемником Аль Капоне, пообещав помогать ему советами в случае необходимости. Так Аль Капоне стал королем гангстерского Чикаго.
Склеп Джона Торрио
Через год, когда от бесконечных войн и перестрелок все порядком устали, Аль Капоне созвал съезд, на котором присутствовали все представители преступных группировок Чикаго – и враги и друзья. Собрание проходило в небольшом, но уютном ресторане. Аль Капоне, человек со шрамами на холеном лице, с руками, унизанными золотыми перстнями, произнес короткую речь. Он знал: чем короче говоришь, тем дело важнее, тем скорее люди понимают тебя. «Мы – представители большого бизнеса, – заявил Капоне. – Так не стоит превращать дело в детскую игру в войну. Я предлагаю считать все прошлые дела закрытыми. Больше не должно быть ни стрельбы, ни мести в Чикаго». Он говорил как настоящий хозяин города, и все поняли: теперь больше не существует ни официальной власти, ни авторитетов какого угодно рода, ни, тем более, сицилийского союза. Глядя на этого человека, весомо и размеренно говорящего о мире, почему-то делалось страшно от ледяного и безразличного выражения его глаз, которые не выражали ровным счетом ничего – ни радости, ни гнева. И каждый понимал: так может говорить только хозяин.
И все же борьба между мафиозными группировками Чикаго продолжалась, и это было естественно, поскольку никто не хотел отдавать нечто большее, чем деньги, – власть, даже если человек, который произносил такие неуловимо пугающие слова о мире, выглядел устрашающе самоуверенно. Ирландская и итальянская мафии на время, казалось бы, прекратили свои разборки, но все-таки то там, то здесь происходили столкновения между «черными и „белыми“ бандами.
И тогда Аль Капоне решился на крайние меры. Ему особенно досаждал главарь банды Северного Чикаго Моран по прозвищу Багз. Впрочем, если разобраться, то у Багза было множество причин для того, чтобы, мягко говоря, обижаться на Капоне: в перестрелках погибли его лучшие люди и соратники – О’Банион, Вайсс и Друччи. Однако он упустил из виду одну важную деталь: если Капоне к тому времени обладал отличной, почти по-военному отлаженной организацией, то у Морана не было ничего, кроме шайки обыкновенных головорезов.
Принято считать, что известная во всем мире гангстерская разборка под названием «резня святого Валентина» была организована именно Капоне, хотя это было не совсем так. Дело в том, что он предпочитал все свои дела вести тихо, не вызывая никакого шума и стараясь лишний раз не встречаться с представителями власти.
Основной причиной резни явилось совсем другое. Как известно, в синдикате Капоне большими правами пользовался Джек Макговерн, правая рука короля Чикаго, который одно время испытывал к нему нечто вроде слабости, вероятно уважая человека, который не побоялся изувечить его когда-то. Однако со временем видно что-то «сломалось» в Макговерне, и этот человек стал наводить ужас на весь Чикаго, причем подчас действуя во вред собственному хозяину. Если происходили громкие убийства, так или иначе связанные с организацией Капоне, можно было не сомневаться: в этом непременно замешан и Макговерн. Подчас он даже не удосуживался спросить согласия у шефа, имеет ли право совершить тот или иной поступок. И это Капоне еще прощал ему, хотя все чаще начинал просто выходить из себя, услышав об очередной затее Макговерна, проведенной без его участия. «Я умоляю тебя, – говорил Капоне Макговерну, – ничего не делай, не переговорив со мной. Ты убиваешь и калечишь направо и налево, как будто бес в тебя вселился. Запомни, все это закончится крайне плохо». «У всех нас все закончится плохо», – только и сказал в ответ Макговерн.
И вот, видимо, для Макговерна прозвенел первый звонок, но он не смог бы пожаловаться на то, что не был предупрежден. Моран много думал о том, как бы разделаться с самим Капоне, но отдавал себе отчет, что вряд ли сможет сделать это: силы слишком неравны. Тогда, недолго думая, он решил нанести удар по Капоне, убив самого близкого ему человека – Макговерна.
Фрэнк и Питер Гузенберги, профессиональные убийцы из банды Морана несколько дней выслеживали почти неуловимого компаньона Аль Капоне и наконец сочли удобным тот момент, когда Макговерн разговаривал по телефону в одном из отелей. Он прекрасно был виден сквозь стекло холла и представлял собой идеальную мишень. Гузенберги выпустили по нему несколько очередей и скрылись, пребывая в полнейшем убеждении, что дело сделано. Однако докладывать о своих подвигах Морану было еще рано.
Макговерн упал на пол не сразу после первых же выстрелов, а от следующих: дверь телефонной кабины защитила его, оградив, как щит, хотя и весьма ненадежный. К тому же отель – место людное, а потому к раненому немедленно вызвали врача. Он находился буквально на волоске от смерти, и все же помощь подоспела вовремя: врачи вытащили Макговерна буквально с того света.
Теперь Моран находился в крайне сложной ситуации. Он не смог убить одного из самых влиятельных и опасных людей из организации Капоне, а это грозило ему самому и его людям весьма тяжелыми последствиями. Макговерн выжил, а это было скверно: теперь если не Капоне, то сам Макговерн был просто обязан ответить ударом на удар.
В том, что вендетта неизбежна, Капоне не сомневался. Он был настолько уверен в том, что разборка произойдет в ближайшее время, что предпочел на время вовсе покинуть Чикаго, так что в День святого Валентина его в городе не было.
Макговерн действовал быстро. В больнице у него было достаточно времени, чтобы тщательно спланировать уничтожение банды Морана – всей сразу, одним ударом. В качестве помощников он взял двух людей из команды Капоне, славившихся своей жесткостью и непримиримостью – Джона Скализи и Альберта Ансельми, а заодно Фрэда Бурка из чикагской группировки и еще одного приятеля со стороны, который не входил ни в одну из банд, но чисто по-приятельски никогда не отказывался помочь Макговерну, если тот просил.
Этот друг Макговерна представился Морану как торговец канадским виски, и на встрече, устроенной с мнимым «продавцом» люди Багза убедились, что все чисто. «Торговец» вел себя правильно и ни разу не прокололся, сказав, что доставит товар в то место, которое укажет Моран. Тот предложил использовать в качестве следующей встречи место в гараже, принадлежавшем компании SMС, и заявил, что лично принесет деньги. Он назначил также день и час – 14 февраля, половина одиннадцатого утра.
Остальных участников действа Макговерн нарядил в полицейских. Им предстояло разыграть облаву. Была в этом деле лишь одна неприятная деталь: подручные Макговерна понятия не имели, как выглядит главарь шайки, которую им предстояло уничтожить.
Итак, 14 февраля, в праздник святого Валентина, когда принято преподносить любимым подарки, делать признания в любви, дарить открытки в форме очаровательных сердечек, стояла погода на редкость ветреная и промозглая, из-за чего казалось, что градусник показывает не –8° С, а как минимум на 10? С меньше. Потому и народу на улице было немного, если не считать явно ждущих кого-то людей в полицейской форме. Заметив человека, одним из последних вошедших в гараж, кто-то из приятелей Макговерна сказал: «Я узнал его, это точно Моран». Тогда Макговерн подал сигнал к атаке. Он не знал, что Моран случайно опоздал на эту роковую для его людей встречу, и это спасло ему жизнь.
Взревела полицейская сирена, и машина затормозила у гаража, где притаились семеро бутлегеров. Обыватели, привлеченные звуками облавы, приникли к окнам. Они хорошо видели, как из машины показались шестеро человек – четверо в полицейской форме и двое в штатском.
Тем временем эти четверо «полицейских» и двое в штатском действовали стремительно. Они вломились в гараж с криками «Все арестованы!». Фрэнк и Питер Гузенберги, Джеймс Кларк, Джон Мэй, Вайшенк и Шиммер буквально оцепенели от ужаса. Они не могли двинуться с места, как будто их уже обдало ледяное дыхание смерти.
Они послушно выполнили приказания «полицейских» встать лицом к стене и закрыли глаза. Через секунду раздались автоматные очереди и выстрелы из винтовок. Отдаваясь от пустых стен гаража, шум превратился в сплошной адский грохот. А потом наступила мертвая тишина. Семеро людей Багза скорчились у стен, забрызганных кровью, и только у некоторых еще продолжалась предсмертная агония. Чтобы удостовериться, что в живых не осталось никого, «полицейские» стреляли до тех пор, пока не прекратились малейшие движения их жертв.
Когда все было кончено, компания Макговерна удалилась. Случайные прохожие сообщили потом, что видели, как двое полицейских выводили из гаража как будто арестованных людей в штатском. Ничего определенного заметить они не успели. Макговерн был чрезвычайно доволен результатами побоища, несмотря на то что Моран чудом избежал участи своих товарищей. По крайней мере, Макговерн продемонстрировал свою силу и дал понять: с ним лучше не связываться.
Когда же приехала настоящая полиция, то стражи порядка буквально оцепенели от представшей перед ними картины ужасной бойни. Только один из гангстеров еще дышал. Когда полицейский наклонился к нему, пытаясь выяснить, что же произошло, или услышать хотя бы какое-нибудь имя, он еле слышно произнес: «В меня никто не стрелял», после чего испустил дух.
Полицейские невольно сами окончательно запутали свидетелей, которые растерялись и уже не могли определенно показать, какая же из двух групп стражей порядка являлась настоящей. Журналисты тоже приложили руку к тому, чтобы как можно сильнее запутать расследование. Газеты пестрели заголовками вроде «Наш город настолько свободен, что преступники без особого труда могут переодеться в полицейских» или того хуже: «Полицейские изобрели новый метод расправы с преступниками: расстрелы в гаражах».
В результате оказалось, что лучше всего в данной ситуации вообще обойтись без судов и расследований, чего и добивался Макговерн, понимая, что настоящие полицейские, чувствуя себя не только подставленными, но и оскорбленными, все же предпочтут замять это дело, не пытаясь как следует расследовать его и уж тем более доводить до суда. Это могло оказаться чреватым серьезными последствиями и для них самих.
Для порядка, конечно, проверили алиби Макговерна и Аль Капоне, но первый заявил, что во время праздника всех влюбленных, как и положено, он проводил время с очаровательной знакомой; что же касается второго, то его, как известно, в Чикаго вообще не было: он отдыхал от дел во Флориде.
Итак, Макговерн сделал все так, как хотел: доказал, что связываться с ним не стоит. Попробовал же Моран – и в результате потерял всю свою банду. Багзу и вправду не удалось оправиться от удара, нанесенного ему в День святого Валентина. Остаток своих дней он доживал в тюрьме. А Макговерн никогда и не хотел долгой жизни. Думается, что, падая под выстрелами на пол кегельбана (что любопытно, снова накануне Дня святого Валентина), он ни о чем не жалел. Он умер уже давно: когда безутешно плакал на похоронах случайно убитого бандитами отца. Всю свою жизнь он превратил в месть и прошел эту дорогу до конца, не дрогнув, не сомневаясь.
И все же Аль Капоне подписал мир с ирландцами, правда ирландской же кровью. Это произошло в самом конце 1926 года, и события складывались как бы сами собой, словно эта партия уже давно была кем-то задумана и теперь только разыгрывалась как по нотам. У Капоне серьезно заболел ребенок, и он приехал из Чикаго в Нью-Йорк, чтобы поместить его в одну из лучших клиник. Заодно, если уж оказался в Нью-Йорке, как не встретиться с лучшим другом Фрэнком, который оказал Капоне столько услуг, что и всей жизни не хватит, чтобы с ним расплатиться.
Город готовился к встрече Рождества, и Аль пригласил друга Фрэнки в клуб «Адонис». Именно здесь он начинал, знаменитый гангстер, легенда века джаза. Каждая мелочь могла растрогать здесь до слез. Капоне вспомнил, как он работал в «Адонисе» вышибалой, как получил здесь свои знаменитые шрамы, как именно здесь у него впервые появились настоящие деньги и он узнал их вкус. «Как смешно, – думал Капоне, входя в ресторан, – а ведь это место было единственным, где я работал официально». Он любил, и всегда с гордостью, при случае упомянуть, что его карьера началась в ресторане, где он работал швейцаром.
Вид «Адониса» служил напоминанием: Аль Капоне – это человек, который вышел из нищеты и сделал себя сам. Какая ностальгия! Он даже не ожидал, что способен на нечто подобное. Капоне сел за столик и, полузакрыв глаза, вспомнил, что был совершенно счастлив в то время, несмотря на то что на улицах бушевали непрерывные столкновения между их с Фрэнки группировкой и «белой» бандой. Ах, эти старые добрые времена, когда приятно вспомнить даже то, что ты никогда не вставал из-за стола, не проверив, на месте ли револьвер. Капоне чувствовал себя сильным и уверенным при прикосновении прохладной стали к его ладони.
Теперь же ему предстояло вспомнить свою юность совершенно реально. «Я в затруднении, – признался Фрэнки другу. – Ирландцы достали меня, Аль. Их нынешний главарь Билл Лонерган хочет разгромить мой клуб. Он только вчера предупредил меня об этом». Капоне рассмеялся. «Что тут веселого?» – удивился Фрэнк. «Просто я вспомнил юность, – улыбнулся Капоне. – Мы сделаем их с тобой, Фрэнк, точно так же, как когда-то давно, и, клянусь тебе, это будет чрезвычайно весело!»
«Что ты намерен делать?» – спросил Фрэнк. Глаза Капоне таинственно блеснули. «Рождественский сюрприз специально для тебя, Фрэнки. Ты же доверяешь мне, правда? Я – твой самый старый, самый близкий друг». «Конечно, – сказал Фрэнк немного растерянно, – но я… Я что должен делать?». «Ничего, – отозвался Капоне. – Садись за самый дальний столик, чтобы тебя не было видно, но ты видел хорошо, что происходит. Представь, что ты в театре, а остальное предоставь мне». «Ладно, ладно, сдаюсь, – засмеялся Фрэнк, подняв вверх руки. – Делай все так, как ты считаешь нужным, Аль. Я во всем полагаюсь на тебя».
Вечером у подъезда «Адониса» затормозила машина, буквально напичканная людьми Лонергана. Дверь им открыл удивительно вежливый и любезный швейцар, как брат-близнец похожий на Аль Капоне, даже с такими же шрамами. Лонерган, не будь он столь самоуверен, не смог бы не удивиться подобному шокирующему совпадению. Но нет: он слишком хорошо знал Капоне. Капоне – швейцар? Да это абсурд! Он легче поверил бы в какого-нибудь переодетого инопланетянина.
Впрочем, Лонерган вообще не привык задумываться надолго, а потому он преспокойно вошел в клуб «Адонис», не обращая внимания на то, что швейцар – копия Аль Капоне – следует за ним по пятам. Зато Фрэнки, тихо сидевшего в темном углу зала, Лонерган заметил сразу и немедленно направился к нему. Окруженный своими телохранителями, ирландец спокойно шел по залу, как вдруг светильники на стенах бара погасли как по команде, и Лонерган оказался в световом круге, как раз под огромной хрустальной люстрой.
Немедленно из-за ширм, словно привидения, показались высокие молодые парни с автоматами в руках. Они открыли огонь по сбившимся вместе, растерянным людям Лонергана. Главарь среагировал на обстановку раньше остальных: он бросился к огромному роялю, мерцавшему красноватым лаком, чтобы укрыться за ним, однако не успел добежать до инструмента. Пуля настигла его, и Лонерган всей тяжестью тела рухнул на открытую клавиатуру, издавшую мощный и трагический аккорд. Этот аккорд Аль Капоне запомнил на всю жизнь, и не только потому, что он стал заключительным в долгом противоборстве между ирландской и итальянской группировками, не потому, что автором этого аккорда стал именно он, а потому, что он явился точкой в их дружбе с Фрэнки, которую Капоне так ценил.
Однако цветы не являлись главным занятием О’Баниона. Его называли пивным королем, и он оправдывал свое прозвище. Впрочем, он занимался не только контрабандой спиртного, но и контролировал многие игорные дома Чикаго.
Глядя на него, никто бы не подумал, что этот благообразный солидный человек вышел из беднейшей семьи. Его отец был штукатуром, и ему еле удавалось сводить концы с концами. Он был рад, что мог хотя бы платить за сына Дини, который пел на клиросе в церкви Имени Господня. Отец так никогда и не понял, почему его немного прихрамывающий очаровательный малыш так и не внял проповедям священника и избрал для себя в жизни совсем иной путь.
Вероятно, Дини оказался слишком умен и понял, что в этом жестоком мире, который окружал его, выжить мог только тот, кто уподобится хищному зверю. Он вырос и превратился в крепкого и сильного парня, который оказал благоприятное впечатление на Макговерна и получил место в его салоне. Задачей Дини было быстро и умело рассаживать по местам клиентов, а заодно приводить в чувство тех, кто решался проявлять свой норов. Посмотрев на его работу, Макговерн понял, что Дини окажется прекрасным телохранителем, а может, даже больше.
И Дини старался. Ни одна чикагская разборка не происходила без его участия. Дважды он отсидел в тюрьме: за ограбление (он пытался вскрыть сейф в помещении городской почты) и вооруженное нападение.
С наступлением времени сухого закона работы у Дини прибавилось. Поскольку денег у него пока было маловато, то он вместе с ближайшими приятелями Хайми – Полаком, Вайссом, Джорджем Мораном и Винсентом Олтери по прозвищу Трехстволка – попросту грабил грузовики со спиртным. Их совместный «бизнес» процветал на глазах, и вскоре, когда компанию друзей поймали буквально за руку, при выгрузке из машины большой партии бурбона «Кентукки» довоенного производства, О’Банион нашел средства, чтобы заплатить за молчание владельцу и полицейским, которые предпочли закрыть глаза на это дело.
Естественно, когда Джон Торрио принял дела безвременно почившего Джима Колориссимо, он сразу же вызвал к себе конкурента, чтобы попробовать с ним договориться о сферах влияния. «Я хозяин этой империи, которая ведет торговлю спиртным, – объяснил он О’Баниону, – а твои ребята ведут себя, так скажем, некорректно. В наше время налеты на грузовики со спиртным уже отошли в прошлое, и ты должен это понимать». «И что же вы хотите мне предложить?» – усмехнувшись, поинтересовался О’Банион. «Да все, что хотите, – ответил Торрио. – Только оставьте в покое мои грузовики со спиртным и не суйтесь на мою территорию; тогда все у нас будет хорошо. В противном случае неприятностей не миновать».
Эти условия устраивали Дини. Ему вполне хватало дохода с точек, где продавалось виски, в том числе и с аптек. К тому же казино тоже приносили очень неплохие деньги. Единственное, чем О’Банион решительно отказывался заниматься, это публичными домами. К проституции он всю жизнь испытывал непреодолимое отвращение.
Впрочем, нужды заниматься еще и этим сомнительным бизнесом у него не было. Он стал действительно богат, стал одеваться у лучших портных и регулярно полировать ногти. Наконец, он женился на глупенькой, но приятной девушке. Возможно, она за всю жизнь и пары книг не прочитала, зато сумела устроить исключительно уютное семейное гнездышко. «Он был таким заботливым мужем, – вспоминала его жена Виола. – Дини никогда не выходил из дома, не поцеловав меня на прощание. Он так доверял мне и всегда говорил, куда отправляется».
Бывший мальчик из церковного хора теперь ходил в отличных смокингах с внутренними карманами – для ношения оружия, не забывал посещать мессы, время от времени, когда его посещала сентиментальность, заглядывал в квартал, где прошло его нищее детство, и раздавал милостыню беднякам. Часто после этого у него слезы наворачивались на глаза. «Все-таки, я очень хороший парень», – часто говорил он. Да, скромности ему было не занимать.
Осенью 1924 года умер президент Союза сицилийцев Майкл Мерло, как это ни удивительно, своей смертью и в собственной постели. Магазин О’Баниона был буквально завален заказами на цветы и траурные венки для усопшего. Только Джон Торрио сделал заказ на 10 тысяч долларов, а Аль Капоне – на 8 тысяч. Был и такой оригинальный заказ: выложить из цветов фигуру Мерло в полный рост. И наконец, последним был заказ на чрезвычайно сложный венок, работу над которым Дини не мог поручить никому, а потому решил выполнить эту работу сам. Он спешил, потому что заказчик обещал забрать венок в полдень на следующий день.
О’Банион почти успел. Ему осталось только слегка подрезать хризантемы, как дверь отворилась, и в магазин вошли вчерашние заказчики. Их было трое, и О’Банион всех прекрасно знал, потому что нередко вел с ними совместные дела. Своей обычной прихрамывающей походкой он с улыбкой пошел навстречу посетителям и протянул им руку. При этом человек в надвинутой на глаза шляпе крепко сжал руку О’Баниона, а двое других стремительными жестами достали из карманов револьверы и прижали их к самому телу Дини. Они стреляли до тех пор, пока он не рухнул на пол. Человек в шляпе отряхнул руку и сделал своим подручным неуловимый знак, после чего они тихо и быстро направились к катафалку, на котором приехали и который ждал их до сих пор.
Полиция, прибывшая на место преступления, смогла констатировать только одно: убийцы держали пистолеты на минимальном расстоянии от тела убитого, потому что около пулевых отверстий остались следы пороха. В то же время ни один из прохожих, которых в момент убийства на улице было множество, не смог описать внешность посетителей цветочного магазина. Как обычно, следствие зашло в тупик, а О’Банион уже ничего не мог сказать. Думается, не сказал бы он ничего и в том случае, если бы ему посчастливилось выжить. Для порядка задержали тех, кого возможно, однако улик не было никаких, и всех отпустили.
Во всяком случае, у Торрио и Аль Капоне алиби было железное: они проводили время за городом в компании Майкла Генна, Альберта Ансельми и Джона Скализи. Подозревался и Фрэнк Йейл, друг Аль Капоне, хотя тот и утверждал, что находился на момент преступления в Бруклине. Ко дню похорон О’Баниона их отпустили.
Если сравнивать похороны Мерло и Дини, то они разительно отличались друг от друга: первая – до предела помпезная, обошедшаяся в 100 тысяч долларов, и вторая – почти нищая, словно хоронили обычного триггермена. Его положили в обычный гроб, отделанный бронзой, и все ритуальные услуги обошлись в 10 тысяч долларов.
Тем не менее желающих попрощаться с Дини было очень много. В эти три дня около его гроба побывало не менее 40 тысяч человек. Торрио прислал венок с короткой надписью: «От Джонни». Похоронную процессию сопровождал и Аль Капоне. Глядя на людей О’Баниона, которые не могли сдержать искренних слез, он подумал, что эти ребята убийство Дини просто так не оставят.
Священники Чикаго отказались проводить отпевание гангстера О’Баниона в церкви, но один из них на похороны все же пришел. Это был старый Патрик Мэллой, знавший когда-то Дини славным мальчуганом, который пел в его церковном хоре. Он не мог оставить человека, прошедшего в детстве страшный ад квартала, который он так хорошо знал. Преподобный Патрик не мог даже надеть приличествующего случаю церковного облачения. Все, что он смог сделать, – это прочитать несколько молитв.
Жена О’Баниона Виола хотела поставить над могилой мужа обелиск, однако кардинал Манделейн, узнав, что женщина хочет начертать на нем надпись «Моему любимому», возмутился и заявил, что в этом случае писать следует нечто не столь возмущающее общественную нравственность. Виола подчинилась, оставшись наедине со своим горем. «Дини почти все вечера проводил со мной, – вспоминала она. – Ему не нужны были другие женщины, он любил только меня».
Вероятно, друзья О’Баниона были верны ему. Во всяком случае, они еще питали какие-то романтические иллюзии. Так, едва похороны закончились, как один из ирландцев, Луис Альтери, заявил: «Я обращаюсь к убийцам Дайона О’Баниона и надеюсь, что они слышат меня. Я вызываю их на дуэль в любое угодное для них время, даже днем. Я буду ждать их на углу улиц Стейт и Мэдисон. Интересно узнать, люди они или звери?».
Вскоре Альтери узнал ответ на свой вопрос, потому что 1925 год вошел в историю Америки как один из самых кровавых и люди, даже если они до этого находили в себе силы оставаться людьми, уже все больше и больше напоминали диких зверей, и за это их мало кто мог осуждать.
В этот год произошло более сотни заказных убийств, причем все они так или иначе были связаны с алкогольным бизнесом, а эта сфера принадлежала практически полностью Капоне. Правда, одно неудачное покушение на жизнь Торрио было сделано соратниками погибшего О’Баниона. Устроив засаду, они обстреляли из автоматов автомобиль Торрио, но погиб при этом только шофер, а Джону только прострелили в двух местах шляпу. На этом дело не закончилось, и не прошло и трех дней, как ирланцы подстерегли Торрио в подъезде его дома. Они выпустили по Грозному Джо не менее 50 пуль, но цели достигли только три. И все же их оказалось достаточно: Джо попал в больницу, находясь на грани между жизнью и смертью. Выйдя через месяц из клиники, он заявил, что окончательно решил оставить все дела и сделать своим преемником Аль Капоне, пообещав помогать ему советами в случае необходимости. Так Аль Капоне стал королем гангстерского Чикаго.
Через год, когда от бесконечных войн и перестрелок все порядком устали, Аль Капоне созвал съезд, на котором присутствовали все представители преступных группировок Чикаго – и враги и друзья. Собрание проходило в небольшом, но уютном ресторане. Аль Капоне, человек со шрамами на холеном лице, с руками, унизанными золотыми перстнями, произнес короткую речь. Он знал: чем короче говоришь, тем дело важнее, тем скорее люди понимают тебя. «Мы – представители большого бизнеса, – заявил Капоне. – Так не стоит превращать дело в детскую игру в войну. Я предлагаю считать все прошлые дела закрытыми. Больше не должно быть ни стрельбы, ни мести в Чикаго». Он говорил как настоящий хозяин города, и все поняли: теперь больше не существует ни официальной власти, ни авторитетов какого угодно рода, ни, тем более, сицилийского союза. Глядя на этого человека, весомо и размеренно говорящего о мире, почему-то делалось страшно от ледяного и безразличного выражения его глаз, которые не выражали ровным счетом ничего – ни радости, ни гнева. И каждый понимал: так может говорить только хозяин.
И все же борьба между мафиозными группировками Чикаго продолжалась, и это было естественно, поскольку никто не хотел отдавать нечто большее, чем деньги, – власть, даже если человек, который произносил такие неуловимо пугающие слова о мире, выглядел устрашающе самоуверенно. Ирландская и итальянская мафии на время, казалось бы, прекратили свои разборки, но все-таки то там, то здесь происходили столкновения между «черными и „белыми“ бандами.
И тогда Аль Капоне решился на крайние меры. Ему особенно досаждал главарь банды Северного Чикаго Моран по прозвищу Багз. Впрочем, если разобраться, то у Багза было множество причин для того, чтобы, мягко говоря, обижаться на Капоне: в перестрелках погибли его лучшие люди и соратники – О’Банион, Вайсс и Друччи. Однако он упустил из виду одну важную деталь: если Капоне к тому времени обладал отличной, почти по-военному отлаженной организацией, то у Морана не было ничего, кроме шайки обыкновенных головорезов.
Принято считать, что известная во всем мире гангстерская разборка под названием «резня святого Валентина» была организована именно Капоне, хотя это было не совсем так. Дело в том, что он предпочитал все свои дела вести тихо, не вызывая никакого шума и стараясь лишний раз не встречаться с представителями власти.
Основной причиной резни явилось совсем другое. Как известно, в синдикате Капоне большими правами пользовался Джек Макговерн, правая рука короля Чикаго, который одно время испытывал к нему нечто вроде слабости, вероятно уважая человека, который не побоялся изувечить его когда-то. Однако со временем видно что-то «сломалось» в Макговерне, и этот человек стал наводить ужас на весь Чикаго, причем подчас действуя во вред собственному хозяину. Если происходили громкие убийства, так или иначе связанные с организацией Капоне, можно было не сомневаться: в этом непременно замешан и Макговерн. Подчас он даже не удосуживался спросить согласия у шефа, имеет ли право совершить тот или иной поступок. И это Капоне еще прощал ему, хотя все чаще начинал просто выходить из себя, услышав об очередной затее Макговерна, проведенной без его участия. «Я умоляю тебя, – говорил Капоне Макговерну, – ничего не делай, не переговорив со мной. Ты убиваешь и калечишь направо и налево, как будто бес в тебя вселился. Запомни, все это закончится крайне плохо». «У всех нас все закончится плохо», – только и сказал в ответ Макговерн.
И вот, видимо, для Макговерна прозвенел первый звонок, но он не смог бы пожаловаться на то, что не был предупрежден. Моран много думал о том, как бы разделаться с самим Капоне, но отдавал себе отчет, что вряд ли сможет сделать это: силы слишком неравны. Тогда, недолго думая, он решил нанести удар по Капоне, убив самого близкого ему человека – Макговерна.
Фрэнк и Питер Гузенберги, профессиональные убийцы из банды Морана несколько дней выслеживали почти неуловимого компаньона Аль Капоне и наконец сочли удобным тот момент, когда Макговерн разговаривал по телефону в одном из отелей. Он прекрасно был виден сквозь стекло холла и представлял собой идеальную мишень. Гузенберги выпустили по нему несколько очередей и скрылись, пребывая в полнейшем убеждении, что дело сделано. Однако докладывать о своих подвигах Морану было еще рано.
Макговерн упал на пол не сразу после первых же выстрелов, а от следующих: дверь телефонной кабины защитила его, оградив, как щит, хотя и весьма ненадежный. К тому же отель – место людное, а потому к раненому немедленно вызвали врача. Он находился буквально на волоске от смерти, и все же помощь подоспела вовремя: врачи вытащили Макговерна буквально с того света.
Теперь Моран находился в крайне сложной ситуации. Он не смог убить одного из самых влиятельных и опасных людей из организации Капоне, а это грозило ему самому и его людям весьма тяжелыми последствиями. Макговерн выжил, а это было скверно: теперь если не Капоне, то сам Макговерн был просто обязан ответить ударом на удар.
В том, что вендетта неизбежна, Капоне не сомневался. Он был настолько уверен в том, что разборка произойдет в ближайшее время, что предпочел на время вовсе покинуть Чикаго, так что в День святого Валентина его в городе не было.
Макговерн действовал быстро. В больнице у него было достаточно времени, чтобы тщательно спланировать уничтожение банды Морана – всей сразу, одним ударом. В качестве помощников он взял двух людей из команды Капоне, славившихся своей жесткостью и непримиримостью – Джона Скализи и Альберта Ансельми, а заодно Фрэда Бурка из чикагской группировки и еще одного приятеля со стороны, который не входил ни в одну из банд, но чисто по-приятельски никогда не отказывался помочь Макговерну, если тот просил.
Этот друг Макговерна представился Морану как торговец канадским виски, и на встрече, устроенной с мнимым «продавцом» люди Багза убедились, что все чисто. «Торговец» вел себя правильно и ни разу не прокололся, сказав, что доставит товар в то место, которое укажет Моран. Тот предложил использовать в качестве следующей встречи место в гараже, принадлежавшем компании SMС, и заявил, что лично принесет деньги. Он назначил также день и час – 14 февраля, половина одиннадцатого утра.
Остальных участников действа Макговерн нарядил в полицейских. Им предстояло разыграть облаву. Была в этом деле лишь одна неприятная деталь: подручные Макговерна понятия не имели, как выглядит главарь шайки, которую им предстояло уничтожить.
Итак, 14 февраля, в праздник святого Валентина, когда принято преподносить любимым подарки, делать признания в любви, дарить открытки в форме очаровательных сердечек, стояла погода на редкость ветреная и промозглая, из-за чего казалось, что градусник показывает не –8° С, а как минимум на 10? С меньше. Потому и народу на улице было немного, если не считать явно ждущих кого-то людей в полицейской форме. Заметив человека, одним из последних вошедших в гараж, кто-то из приятелей Макговерна сказал: «Я узнал его, это точно Моран». Тогда Макговерн подал сигнал к атаке. Он не знал, что Моран случайно опоздал на эту роковую для его людей встречу, и это спасло ему жизнь.
Взревела полицейская сирена, и машина затормозила у гаража, где притаились семеро бутлегеров. Обыватели, привлеченные звуками облавы, приникли к окнам. Они хорошо видели, как из машины показались шестеро человек – четверо в полицейской форме и двое в штатском.
Тем временем эти четверо «полицейских» и двое в штатском действовали стремительно. Они вломились в гараж с криками «Все арестованы!». Фрэнк и Питер Гузенберги, Джеймс Кларк, Джон Мэй, Вайшенк и Шиммер буквально оцепенели от ужаса. Они не могли двинуться с места, как будто их уже обдало ледяное дыхание смерти.
Они послушно выполнили приказания «полицейских» встать лицом к стене и закрыли глаза. Через секунду раздались автоматные очереди и выстрелы из винтовок. Отдаваясь от пустых стен гаража, шум превратился в сплошной адский грохот. А потом наступила мертвая тишина. Семеро людей Багза скорчились у стен, забрызганных кровью, и только у некоторых еще продолжалась предсмертная агония. Чтобы удостовериться, что в живых не осталось никого, «полицейские» стреляли до тех пор, пока не прекратились малейшие движения их жертв.
Когда все было кончено, компания Макговерна удалилась. Случайные прохожие сообщили потом, что видели, как двое полицейских выводили из гаража как будто арестованных людей в штатском. Ничего определенного заметить они не успели. Макговерн был чрезвычайно доволен результатами побоища, несмотря на то что Моран чудом избежал участи своих товарищей. По крайней мере, Макговерн продемонстрировал свою силу и дал понять: с ним лучше не связываться.
Когда же приехала настоящая полиция, то стражи порядка буквально оцепенели от представшей перед ними картины ужасной бойни. Только один из гангстеров еще дышал. Когда полицейский наклонился к нему, пытаясь выяснить, что же произошло, или услышать хотя бы какое-нибудь имя, он еле слышно произнес: «В меня никто не стрелял», после чего испустил дух.
Полицейские невольно сами окончательно запутали свидетелей, которые растерялись и уже не могли определенно показать, какая же из двух групп стражей порядка являлась настоящей. Журналисты тоже приложили руку к тому, чтобы как можно сильнее запутать расследование. Газеты пестрели заголовками вроде «Наш город настолько свободен, что преступники без особого труда могут переодеться в полицейских» или того хуже: «Полицейские изобрели новый метод расправы с преступниками: расстрелы в гаражах».
В результате оказалось, что лучше всего в данной ситуации вообще обойтись без судов и расследований, чего и добивался Макговерн, понимая, что настоящие полицейские, чувствуя себя не только подставленными, но и оскорбленными, все же предпочтут замять это дело, не пытаясь как следует расследовать его и уж тем более доводить до суда. Это могло оказаться чреватым серьезными последствиями и для них самих.
Для порядка, конечно, проверили алиби Макговерна и Аль Капоне, но первый заявил, что во время праздника всех влюбленных, как и положено, он проводил время с очаровательной знакомой; что же касается второго, то его, как известно, в Чикаго вообще не было: он отдыхал от дел во Флориде.
Итак, Макговерн сделал все так, как хотел: доказал, что связываться с ним не стоит. Попробовал же Моран – и в результате потерял всю свою банду. Багзу и вправду не удалось оправиться от удара, нанесенного ему в День святого Валентина. Остаток своих дней он доживал в тюрьме. А Макговерн никогда и не хотел долгой жизни. Думается, что, падая под выстрелами на пол кегельбана (что любопытно, снова накануне Дня святого Валентина), он ни о чем не жалел. Он умер уже давно: когда безутешно плакал на похоронах случайно убитого бандитами отца. Всю свою жизнь он превратил в месть и прошел эту дорогу до конца, не дрогнув, не сомневаясь.
И все же Аль Капоне подписал мир с ирландцами, правда ирландской же кровью. Это произошло в самом конце 1926 года, и события складывались как бы сами собой, словно эта партия уже давно была кем-то задумана и теперь только разыгрывалась как по нотам. У Капоне серьезно заболел ребенок, и он приехал из Чикаго в Нью-Йорк, чтобы поместить его в одну из лучших клиник. Заодно, если уж оказался в Нью-Йорке, как не встретиться с лучшим другом Фрэнком, который оказал Капоне столько услуг, что и всей жизни не хватит, чтобы с ним расплатиться.
Город готовился к встрече Рождества, и Аль пригласил друга Фрэнки в клуб «Адонис». Именно здесь он начинал, знаменитый гангстер, легенда века джаза. Каждая мелочь могла растрогать здесь до слез. Капоне вспомнил, как он работал в «Адонисе» вышибалой, как получил здесь свои знаменитые шрамы, как именно здесь у него впервые появились настоящие деньги и он узнал их вкус. «Как смешно, – думал Капоне, входя в ресторан, – а ведь это место было единственным, где я работал официально». Он любил, и всегда с гордостью, при случае упомянуть, что его карьера началась в ресторане, где он работал швейцаром.
Вид «Адониса» служил напоминанием: Аль Капоне – это человек, который вышел из нищеты и сделал себя сам. Какая ностальгия! Он даже не ожидал, что способен на нечто подобное. Капоне сел за столик и, полузакрыв глаза, вспомнил, что был совершенно счастлив в то время, несмотря на то что на улицах бушевали непрерывные столкновения между их с Фрэнки группировкой и «белой» бандой. Ах, эти старые добрые времена, когда приятно вспомнить даже то, что ты никогда не вставал из-за стола, не проверив, на месте ли револьвер. Капоне чувствовал себя сильным и уверенным при прикосновении прохладной стали к его ладони.
Теперь же ему предстояло вспомнить свою юность совершенно реально. «Я в затруднении, – признался Фрэнки другу. – Ирландцы достали меня, Аль. Их нынешний главарь Билл Лонерган хочет разгромить мой клуб. Он только вчера предупредил меня об этом». Капоне рассмеялся. «Что тут веселого?» – удивился Фрэнк. «Просто я вспомнил юность, – улыбнулся Капоне. – Мы сделаем их с тобой, Фрэнк, точно так же, как когда-то давно, и, клянусь тебе, это будет чрезвычайно весело!»
«Что ты намерен делать?» – спросил Фрэнк. Глаза Капоне таинственно блеснули. «Рождественский сюрприз специально для тебя, Фрэнки. Ты же доверяешь мне, правда? Я – твой самый старый, самый близкий друг». «Конечно, – сказал Фрэнк немного растерянно, – но я… Я что должен делать?». «Ничего, – отозвался Капоне. – Садись за самый дальний столик, чтобы тебя не было видно, но ты видел хорошо, что происходит. Представь, что ты в театре, а остальное предоставь мне». «Ладно, ладно, сдаюсь, – засмеялся Фрэнк, подняв вверх руки. – Делай все так, как ты считаешь нужным, Аль. Я во всем полагаюсь на тебя».
Вечером у подъезда «Адониса» затормозила машина, буквально напичканная людьми Лонергана. Дверь им открыл удивительно вежливый и любезный швейцар, как брат-близнец похожий на Аль Капоне, даже с такими же шрамами. Лонерган, не будь он столь самоуверен, не смог бы не удивиться подобному шокирующему совпадению. Но нет: он слишком хорошо знал Капоне. Капоне – швейцар? Да это абсурд! Он легче поверил бы в какого-нибудь переодетого инопланетянина.
Впрочем, Лонерган вообще не привык задумываться надолго, а потому он преспокойно вошел в клуб «Адонис», не обращая внимания на то, что швейцар – копия Аль Капоне – следует за ним по пятам. Зато Фрэнки, тихо сидевшего в темном углу зала, Лонерган заметил сразу и немедленно направился к нему. Окруженный своими телохранителями, ирландец спокойно шел по залу, как вдруг светильники на стенах бара погасли как по команде, и Лонерган оказался в световом круге, как раз под огромной хрустальной люстрой.
Немедленно из-за ширм, словно привидения, показались высокие молодые парни с автоматами в руках. Они открыли огонь по сбившимся вместе, растерянным людям Лонергана. Главарь среагировал на обстановку раньше остальных: он бросился к огромному роялю, мерцавшему красноватым лаком, чтобы укрыться за ним, однако не успел добежать до инструмента. Пуля настигла его, и Лонерган всей тяжестью тела рухнул на открытую клавиатуру, издавшую мощный и трагический аккорд. Этот аккорд Аль Капоне запомнил на всю жизнь, и не только потому, что он стал заключительным в долгом противоборстве между ирландской и итальянской группировками, не потому, что автором этого аккорда стал именно он, а потому, что он явился точкой в их дружбе с Фрэнки, которую Капоне так ценил.