Страница:
Не хватало только одного – оставить свой след в эфемерной субстанции, называемой вечностью. И вновь, как в сказке, его желание исполнилось. В 1961 году Сальваторе Лучано получил письмо. «Уважаемый сеньор Лучано, – говорилось в нем. – Я преклоняюсь перед вами, перед вашим талантом и хотел бы попросить вас об одной услуге: окажите мне честь. Как профессиональный писатель, я хотел бы написать книгу о вашей жизни, ставшей уже легендой, и снять фильм по этой книге. Сценарист и продюсер Мартин А. Гош». Вот она, вечность, слава. При жизни он сможет стать живой легендой, мифом. Конечно, Лучано согласен, разумеется, при условии, что прежде сам подробно прочитает книгу: ему ли не знать, как много слухов ходило о нем за все эти долгие годы…
Лаки Лучано никогда так не нервничал, и сам не знал почему. Он никогда так не рвался вперед, так, что, казалось, сердце выскочит из груди, хотя он, добропорядочный джентльмен и солидный бизнесмен, должен вести себя так, как подобает человеку его ранга, – спокойно, уверенно, слегка лениво и немного снисходительно. Но прошло всего несколько дней, и Лучано взял билет до Неаполя: именно там проживал автор будущего фильма. Он был немного взвинчен, но так и светился счастьем. Видя лучезарное настроение хозяина, парни из его охраны, подтянутые и отлично одетые, тоже ощущали себя словно в предвкушении праздника.
Чувствуя себя молодым, как никогда, Лаки Лучано шел по зданию аэропорта пружинящей уверенной походкой. И вдруг внезапно он негромко вскрикнул, успел поднести руку к сердцу и рухнул на пол. Лучано лежал в аэропорту Неаполя, беспомощно раскинув руки, а с губ так еще и не успела сойти улыбка счастья и торжества. «Разойдитесь, разойдитесь!» – крикнул собравшейся вокруг толпе комиссар Джордано. «Ушел! – с отчаянием пробормотал он себе под нос. – Такая операция и так глупо провалилась. Если бы не случайность, он был бы уже у нас, в наручниках».
Через три дня Лаки Лучано хоронили в Неаполе. Говорили, будто в городе еще не было за всю его историю столь шикарных похорон. Лаки Лучано уходил совершенно счастливым, в свою вечность, за ту стену, за которой всех ждет только одно – молчание…
Лаки Лучано. Обложка книги
Гений гемблинга. Мейер Лански
Лаки Лучано никогда так не нервничал, и сам не знал почему. Он никогда так не рвался вперед, так, что, казалось, сердце выскочит из груди, хотя он, добропорядочный джентльмен и солидный бизнесмен, должен вести себя так, как подобает человеку его ранга, – спокойно, уверенно, слегка лениво и немного снисходительно. Но прошло всего несколько дней, и Лучано взял билет до Неаполя: именно там проживал автор будущего фильма. Он был немного взвинчен, но так и светился счастьем. Видя лучезарное настроение хозяина, парни из его охраны, подтянутые и отлично одетые, тоже ощущали себя словно в предвкушении праздника.
Чувствуя себя молодым, как никогда, Лаки Лучано шел по зданию аэропорта пружинящей уверенной походкой. И вдруг внезапно он негромко вскрикнул, успел поднести руку к сердцу и рухнул на пол. Лучано лежал в аэропорту Неаполя, беспомощно раскинув руки, а с губ так еще и не успела сойти улыбка счастья и торжества. «Разойдитесь, разойдитесь!» – крикнул собравшейся вокруг толпе комиссар Джордано. «Ушел! – с отчаянием пробормотал он себе под нос. – Такая операция и так глупо провалилась. Если бы не случайность, он был бы уже у нас, в наручниках».
Через три дня Лаки Лучано хоронили в Неаполе. Говорили, будто в городе еще не было за всю его историю столь шикарных похорон. Лаки Лучано уходил совершенно счастливым, в свою вечность, за ту стену, за которой всех ждет только одно – молчание…
Гений гемблинга. Мейер Лански
Великий финансовый гений преступного мира, Мейер Лански, о котором позже «Уолл-Стрит-Джорнэл» писал, что «если бы Лански не сделался бандитом, то он был бы президентом компании „Дженерал Моторс“», родился в 1902 году в городе Гродно, почти на самой границе Российской империи, в местечке, погрязшем в беспросветной нищете и страдавшем от разгула антисемитизма. Его отец, забитый и вечно запуганный портной Сухомлянский, в 1911 году все же решился на смелый шаг – переехать в Америку, поскольку в России для него места не было, это он понял наконец очень ясно. В это время Мейеру было 9 лет, и выглядел он маленьким и тощим оборванцем. Именно таким его увидели иммиграционные чиновники Нью-Йорка. Когда мать Мейера спросили дату рождения ее сына, это оказалось для нее неразрешимой задачей, однако, недолго думая, она назвала 4 июля, День независимости Америки.
Пока Мейер был еще очень мал, а его семья постоянно голодала, впрочем, как и многие миллионы еврейских иммигрантов. Нищета была поистине вопиющей, и так прошло 6 лет, показавшихся мальчику бесконечными. В школу Мейера сумели определить лишь в 1917 году. Учился он относительно слабо. Особенно трудно давался английский язык. Лучше других предметов у него шла математика: ведь язык цифр не требовал великолепного владения английским.
В то же время Мейер понимал: он ничего не добьется в этой жизни, если по-прежнему будет оставаться не в ладах с языком. И мальчик старался, старался изо всех сил. Пожалуй, ему приходилось даже труднее, чем всем остальным иммигрантам, поскольку, как он вспоминал, особенно сложно было избавиться от этого отвратительного местечкового акцента. Только после нескольких лет упорной работы Мейер научился свободно говорить по-английски, так, что никто не смог бы отличить его от настоящего американца. В то же время он имел четкое понятие о том, что такое национальное достоинство, и хотя не стремился соблюдать традиции, никогда не забывал при случае помочь своим соплеменникам.
Бродя по Ист-Сайду, Мейер ежедневно наблюдал ужасную картину: здесь пышным цветом расцветало все дурное, что только может быть в человеческом обществе: преступность, пьянство, проституция, наркомания и азартные игры. Он узнал, что такое рэкет, как проходимцы дают деньги в рост под безумные проценты. Он видел воровство и разбои, которые подчас происходили посреди дня. Здесь бесчинствовали подростковые банды, требуя денег у мелких предпринимателей. Повсюду разыгрывались бесконечные лотереи, велись подпольные азартные игры, в которых выиграть невозможно, и деньги просто бесстыдно отбирались у рабочих людей, зарабатывавших их многочасовым трудом.
Азартные игры особенно привлекли Мейера. Он мог часами наблюдать за карточными шулерами, наивно полагая, что с его исключительными математическими способностями он сможет найти некую закономерность выигрышей. Правила он понял быстро, а потом решил, что неплохо было бы попробовать попытать счастья на этом зыбком поприще. Вскоре мать дала Мейеру последние 5 центов и попросила купить в лавке еды для маленького братишки. Мейер, полагая, что в деле азартных игр он уже едва ли не профессионал, поставил на кон эти жалкие 5 центов и проиграл.
Какой это был для него шок! Он не мог представить, как придет домой и увидит заплаканные глаза матери. Мейер вернулся только далеко за полночь. Его мать действительно плакала тихо и безнадежно от обиды и беспросветного отчаяния. Плакал навзрыд и малыш Джейк: он два дня уже ничего не ел. Нет, Мейера не ругали и даже не били, но, возможно, для него все это было еще хуже. В эту страшную ночь он переменился, стал совсем другим, тем, кто решительно и окончательно выбрал дорогу в этом несправедливейшем из миров. Он стал тем, из кого впоследствии вырос гений преступности, самый могущественный из гангстеров, которого когда-либо знала история человечества.
С раннего утра Мейер снова отправился к тому месту, где вчера проиграл. Снова и снова он изучал и саму игру, и игроков. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять: эти игроки прежде всего непревзойденные психологи. Они умеют точно выбрать свою жертву, завлечь ее в игру, дать несколько раз выиграть, чтобы таким образом затуманить мозги, а уже после этого несчастного бедолагу раздевали до нитки, и он оставлял у игроков все свои деньги, а порой еще и оставался должен. Однако же это было не все, далеко не самое главное. Мейер видел, как к игрокам подходят прилично одетые господа и выигрыш отдается именно им. Мальчик понял: это боссы. Они как бы из чувства человеколюбия отдавали проигравшему его же собственные деньги, однако под большие проценты. Теперь этого несчастного игрока можно было легко раздеть и разуть.
Если подобный сценарий прокручивался по нескольку раз, ситуация приобретала необратимый характер. Когда отдавать боссам было больше нечего, то есть человек превращался в безнадежного должника, его попросту убивали. Спрятавшись за огромными мусорными баками, Мейер сам видел, как убили одного из таких несчастных. Вздрагивая, он считал ножевые удары: один, два, три… Восемнадцать страшных ударов в живот, и жертва азартных игр остался лежать в помойной луже между ржавых мусорных баков. Он умирал еще долго, а мальчик вспоминал, как убийцы незадолго до этого передергивали карты: это не могло укрыться от его внимательного взгляда.
Мейер впоследствии говорил, что ужасная клоака Ист-Сайда стала для него хорошей школой; возможно, не будь этого района, история не узнала бы, каким может быть настоящий гений гемблинга. После многочасовых наблюдений мальчик понял, что даже при бесчестной игре выигрыш возможен, если верно обдумать ситуацию, оценить обстоятельства и правильно распланировать свои действия. В таком случае ты просто обречен на выигрыш. Решив проверить себя вторично, Мейер снова раздобыл монету в 5 центов и выиграл. Но на этот раз он знал, что просто не имеет права на проигрыш. Он должен был выиграть и выиграл.
Став взрослым, Мейер говорил, что вообще никогда не играл, когда не был стопроцентно уверен в своей победе. «Я не знаю такого понятия – счастливый игрок. В любой игре есть победитель и побежденный. Обычно победители контролируют игру. Это профессионалы, которые прекрасно знают, что именно они делают. Что же касается остальных, то они обычные простаки. Когда у меня спрашивали совета, а я никогда никому не отказывал, членам семьи, друзьям, вообще всем, кто хотел знать мое мнение, я отвечал одно и то же: никогда не играйте в азартные игры – будь то кости, рулетка или карты, если вам, конечно, не нравится проигрывать. Не надейтесь на случай. Его не бывает. Он придуман теми, кто жаден. Вообще в игре выигрывает только один человек: хозяин предприятия, босс, и здесь не имеет значения, где проходит игра и каким образом – на улице краплеными картами или же в шикарном казино, где мультимиллионер сидит в своем роскошном бронированном кабинете среди охранников и прочих примет благополучной жизни. Запомните: побеждает всегда и везде только хозяин».
Мейеру исполнилось 12 лет, когда его игровая деятельность стала продвигаться все успешнее, однако он не собирался ограничиваться лишь игрой, а потому не менее внимательно наблюдал, как ребята немного постарше него собирают банды, кто из них становится руководителем и как им удается выживать в условиях беднейших кварталов. В это время он был еще худеньким мальчиком и вроде бы не мог претендовать на место в банде. Но тут все решил случай.
По соседству с еврейскими кварталами располагались итальянские, где местные мальчишки тоже сбивались в стаи, а потом нападали на своих соседей-евреев. В 13 лет Мейера избила банда итальянских подростков. У него отобрали все деньги, сказав при этом: «Так тебе и надо, вонючий жиденок!». Мейер хоть и не отличался большой силой, но никогда еще не чувствовал такой страшной смеси обиды и гнева. Он должен был отомстить своим обидчикам, иначе перестал бы уважать самого себя.
Естественно, он не мог выстоять один против всей банды маленьких итальянцев, однако главаря, здоровенного и крепкого, что был выше самого Мейера едва ли не на две головы, он все-таки выследил. Мейер неожиданно напал на него из засады, повалил на землю и, схватив в руку первый попавшийся камень, стал остервенело бить его по голове, говоря: «А это тебе, вонючий макаронник, от жиденка». С того дня Мейера больше никто не трогал.
И все же что такое настоящий авторитет, Мейер узнал после встречи с юным выходцем с Сицилии, стройным, высоким и симпатичным Сальваторе Лучано, который впоследствии вошел в историю под именем Счастливчика Лучано и стал другом и партнером Мейера. У Сальваторе тоже была своя банда, рэкетировавшая еврейских подростков «за крышу». Сальваторе отличался от других итальянцев тем, что успел уже заметить, что его еврейские сверстники в борьбе за выживание часто предпочитают не грубую силу, а свои умственные способности, которые подчас помогают им гораздо эффективнее справиться с проблемами. Да и учатся они гораздо упорнее, а это качество Сальваторе очень ценил: сколько времени он боролся со своими братьями, пытаясь дать им понять, насколько важно знание английского языка, но в конце концов пришлось махнуть на них рукой.
Итак, в тот день Сальваторе подошел к худенькому Мейеру. Скорее всего, он хотел узнать его поближе, а потому небрежно взглянул на него сверху вниз и сказал: «Эй, брат, а не хотел бы ты отстегнуть мне пару монет? Я ведь могу защитить, а здесь, ты знаешь, так легко нажить неприятностей на свою голову».
Мейер отступил немного назад и немигающим взглядом своих огромных глаз посмотрел прямо в глаза Сальваторе. Как можно вежливее и мягче он произнес: «А не пошел бы ты, брат, к такой-то матери? Видишь ли, я не нуждаюсь в защите, а со своими неприятностями справляюсь сам». Они стояли и смотрели друг на друга. Лучано казался растерянным. Он не мог отвести взгляда от странных печальных глаз Мейера, которые так контрастировали с решительно сжатыми губами, и, казалось, видел что-то необычайно мощное, что могло перевернуть судьбы их обоих, а может быть не только их, но и мировой истории… Как во сне, он протянул руку еврейскому худенькому мальчишке и представился: «Сальваторе». Мейер широко улыбнулся и крепко пожал его ладонь. «Мейер», – произнес он.
Мейер все еще учился в школе, продолжая упорно изучать математику и английский, но уже стал членом организации под названием «Синдикат преступлений», или просто «Организация», или «Синдикат». Его нисколько не смущало больше отвратительное окружение: клопы и приметы вечной нищеты. Он был совершенно уверен в своем будущем и знал, что оно станет блистательным.
Вообще-то Мейер по своему происхождению не имел права быть членом мафиозной семьи, поскольку не был итальянцем, но, несмотря на это, активно сотрудничал с американской ветвью «Коза Ностры», где все посты занимали выходцы с Сицилии. Именно поэтому он и вошел в «Синдикат», где было много представителей разнообразных этнических групп, и евреев особенно.
По сути «Синдикат» в организационном отношении представлял собой копию традиционной сицилийской мафии с ее капо, советниками, командирами отрядов и пиччотти. Естественно, что американская «Коза Ностра» отличалась от итальянской организации. Например, если на Сицилии в банду входили главным образом многочисленные родственники капо – первого среди равных, то в Америке хотя группировка бандитов называлась так же – семьей, но связи между членами группы довольно редко бывали родственными, хотя понятие братства сохранилось. Просто в этом случае люди смешивали кровь друг друга, например порезав или уколов палец или руку.
Главари были совершенно разными на Сицилии и в «Коза Ностре». Так, на Сицилии донов знал каждый, но в Америке такой человек должен был оставаться неизвестным. Его главные характеристики – смелость, хладнокровие, жесткость и хитрость. Дон в Америке должен мгновенно сам пустить в ход руки, если того требуют обстоятельства. Соображать он обязан быстро, а слушать – исключительно внимательно. Если американский дон говорит, то его слова не подлежат обсуждению; он приказывает тоном хозяина, который и сам не может мысли допустить, чтобы его ослушались. Так оно и должно происходить. Американский дон – образец человека из высшего общества, где он, безусловно, принят; он имеет множество влиятельных друзей, идеально ведет себя в обществе, непосредственен на приемах, раутах и в отелях. Он должен уметь договариваться с адвокатами и депутатами, обязан уметь нравиться собеседнику, и при этом тот, какое бы ни занимал положение, должен чувствовать, что до него словно бы слегка снисходят. Дон умеет держать эту незримую дистанцию. Он даже не равный, он всегда выше, несравненно выше…
Кроме того, если на Сицилии дон может быть небогатым, но обязательно всеми уважаемым, то в Америке все по-другому. Босс обязан иметь огромные денежные средства, иначе чем тогда он отличается от миллионов прочих иммигрантов, об которого любой коп вытрет ноги и не заметит? Таким образом, если для сицилийского дона на первом месте стоит уважение, а уже потом деньги, то для американского преступная организация – род бизнеса, а бизнес – это прежде всего деньги.
Ритуал приема в американскую «Коза Ностру» выглядит упрощенным вариантом сицилийского, по сути просто формальностью. Один из американских мафиози рассказывал: «Меня ввели в комнату, велели сесть, а сами расположились во главе стола. На столе я увидел пистолет и нож. Мне сказали: „Ты вступаешь в организацию, где живут ножом и пистолетом и умирают от ножа или пистолета“. Мне разъяснили законы мафии, а я поклялся соблюдать их, в особенности омерта, потом дон уколол мне палец так, чтобы потекла кровь – символ братства. Вместе с тем я поклялся, что никогда не стану вступать в половую связь с женами, сестрами или дочерьми членов своей организации, а также применять по отношению к ним актов физического насилия».
Одно лишь объединяло мафию сицилийскую и американскую. И в той и в другой главарь должен был иметь хорошие связи, поскольку только они имеют истинную ценность. Человек без связей – никто, даже если он считается самым страшным киллером в семействе, при упоминании которого в дрожь бросает все население страны. На самом деле он не имеет ни одного шанса возвыситься до положения босса. Недаром все серьезные мафиози, американские и итальянские, любят повторять: «Убийство – это не заслуга».
Если итальянцы принесли с собой в Америку опыт отлаживания машины устрашения с прекрасной конспирацией, с отлаженной системой насилия, то евреи придали маргинальной деятельности эффектную умственность и изящество. Сицилийские доны просто не могли увидеть такие источники дохода, как гемблинг, профсоюзные кассы и даже бутлегерство. Свободная от расовых предрассудков итальянская молодежь поняла, насколько выгодным может быть сотрудничество с такими выдающимися евреями, как, например, Мейер Лански, Луис Лепке, Арнольд Ропштейн. Американцы оценили по достоинству интеллектуальную преступность – банковские аферы, гемблинг, махинации на спортивных тотализаторах и прочее. Это была преступность, где не было жертв, а работа полиции не давала практически никаких результатов по пресечению данной деятельности.
Правда, бессилие полиции в Америке базировалось, кроме того, на том, что законодательство и уголовно-процессуальные кодексы разных штатов порой значительно отличались друг от друга, а федеральные законы содержали только общие принципы по вопросам уголовной ответственности. Да и сама американская полиция – это нецентрализованная организация. Даже на федеральном уровне известно не менее 50 раз личных подразделений, занимающихся исключительно теми или иными видами преступлений: одно незаконной иммиграцией, другое – наркотиками, третье – нарушениями налогового закона.
В отдельных штатах и городах действуют полицейские силы местных властей, а потому преступники чувствуют себя здесь как рыба в воде. Что касается судей, то они назначаются разного рода политическими группировками, что не может не оказывать влияние на их работу. Кроме того, в Америке существует необычайно широкая практика освобождения заключенных под залог, причем размер суммы устанавливается судьей, и он же решает, освобождать подозреваемого или нет.
Существует и такое понятие, как «сделка о признании вины», специфически американское. Суть его состоит в том, что обвиняемый может выбирать: ждать ему судебного разбирательства его собственного дела или признать себя виновным в менее тяжком преступлении. Любопытно, что на подобные сделки идет до 90% обвиняемых; таким образом, сделка о признании вины – это не исключение, а норма американской юриспруденции. Если обвиняемый согласен взять вину на себя, то его дело будет рассматриваться одним судьей, но в противном случае процесс значительно усложняется, поскольку здесь потребуется еще и суд присяжных.
В последнем случае подсудимый и его адвокат могут затягивать дело едва ли не до бесконечности, а потом, при оглашении приговора, иметь возможность обжаловать его, просить об отсрочке и т. д. Волокита часто возникает уже тогда, когда заходит вопрос о формировании скамьи присяжных. В выборе участвуют обе стороны – защита и обвинение. Каждого из возможных кандидатов они долго расспрашивают о занятиях, взглядах, пристрастиях и т. п. Всего требуется выбрать 12 человек, но они должны устраивать как одну, так и другую сторону. В результате отбирать присяжных заседателей можно в течение нескольких месяцев, а в это время многочисленные друзья «серьезных людей», оказавшихся в затруднительном положении, могут как следует обработать свидетелей обвинения.
От присяжных требуется одно: вынести вердикт, является ли, по их мнению, подсудимый виновным, после чего судья выносит приговор. После приговора дается время на его обжалование, прошения в разные инстанции, в том числе и губернатору штата, о его смягчении.
В американской юриспруденции практикуются и так называемые неопределенные приговоры, когда осужденный приговаривается к значительным срокам – от 30 до 50 лет. В этом случае вопрос, когда обвиняемый может получить свободу, решает специальная комиссия по условно-досрочному освобождению.
Наконец, еще одна оригинальная особенность американского правосудия заключается в том, что до судебного разбирательства в тюрьме обычно оказываются не только обвиняемые, но и свидетели преступления, а бывает, что и его жертвы. Американская фемида полагает, что лишь таким образом у нее существует возможность реально добиться осуждения преступника, друзья которого всегда имеют множество способов убедить тех же самых свидетелей, что не всегда следует верить своим ушам и глазам.
Мейер Лански
Американскую систему правосудия Мейер Лански проанализировал самым тщательным образом. Раз судья – лицо выборное, разумно решил он, то его карьера зависит от мнения общественности. Соответственно, с этой самой общественностью ссориться не стоит, главное – никогда не следует злить ее своими финансовыми успехами. И еще необходимо, чтобы твое имя не было засвечено ни в одном скандале, ни в одном деле, связанном с проституцией или наркотиками. Человек, желающий иметь вес и выглядеть действительно серьезным, просто обязан вести себя очень прилично. Можно время от времени играть, не возбраняется также и выпить, но самого важного забывать не следует: нужно регулярно платить налоги. Сам Мейер именно так всегда и делал. Естественно, что все налоги он платить не собирался, но с заявленных – непременно. Совместно с Багси Сигелом Мейер Лански владел бюро по прокату автомобилей, и его приходно-расходные документы могли привести любого бухгалтера в состояние полного восторга. Сам Мейер в это время крутил уже десятками миллионов долларов, однако по его внешнему виду никто не догадался бы об этом. Выглядел он как обычный средний бизнесмен. Его одежда была очень добротной, но совсем неброской. Он не ходил в бордели, не устраивал гулянок в ресторанах, а по делам ездил в «шевроле», взятом напрокат. Ночевал он всегда исключительно дома, а время от времени делал щедрые благотворительные взносы; иной раз подавал своим землякам до 5 тысяч долларов, словно хотел этим сказать: «Да, я и сам был из этих бедных евреев, которые трудились по 12 часов в день за ничтожное жалованье».
Поскольку Лански был гением, то пути его обогащения были весьма разнообразны и – что главное – безопасны. Его первоначальная ставка на гемблинг сделала его миллионером; он сумел не только выжить в этом жестоком мире, но и подняться до головокружительных высот. Пожалуй, Лански, оказался едва ли не единственным мафиози, кому удалось спокойно умереть в собственной постели – редчайший случай!
Азартные игры в Америке всегда считались достойными порядочных людей, а потому и доходы с них не считались зазорными. В связи с этим многие политики не раз пользовались услугами Лански, беря деньги из его касс для своих избирательных кампаний.
Естественно, опыт пришел со временем, а до той поры и у Лански случались проколы и явные нелады с уголовным кодексом. В молодости он участвовал в ограблениях банков, в компании приятелей совершал налеты на инкассаторов, вправлял мозги туго соображающим свидетелям.
Так, в ноябре 1918 года соседка донесла на Мейера, будто он угрожал кому-то из ее знакомых, чтобы те дали нужные показания в связи с делом «законопослушных» товарищей Лански. Его арестовали, но он заплатил полицейскому 2 доллара, и Мейера отпустили, не желая связываться с подобной мелочью.
Не прошло и 10 дней, как Мейер снова оказался в участке, только теперь уже не один, а в компании Лучано и Багси Сигела. Снова донос. Американская гражданка утверждала, что будто бы видела, как эти молодые люди убили сына одного из полицейских, имевших зуб на Сальваторе Лучано. После этого предприимчивая гражданка требовала с Мейера денег за недонесение, но тот почему-то денег не дал, но оплеуху она заработала хорошую. И снова полицейский тосковал, слушая весь этот бред, и снова означенные молодые люди были выпущены, уплатив 2 доллара штрафа.
Эти штрафы буквально преследовали Мейера. То летом 1920 года он выстрелил из пистолета в общественном месте. Правда, ни в кого не попал, но штраф платить пришлось.
В 1928 году его арестовали по доносу за соучастие в убийстве. Улик, однако, против него не было никаких, да и свидетели испарились как по мановению волшебной палочки. Опять штраф. В 1932 году снова арест в компании с Лучано. Обвинение: участие в поножовщине между двумя криминальными группировками Чикаго. Свидетелей снова не оказалось, жертв тоже, но штрафа избежать не удалось.
Мейеру это порядком надоело, и он поведал всем, что у него обнаружили рак и он того и гляди умрет. Как ни странно, подобное положение дел пришлось полиции по вкусу. Раз этот хитрюга сам помрет, то не стоит и время на него переводить: у стражей порядка имеются дела поважнее. Впоследствии оказалось, что раковая опухоль в организме несчастного Мейера благополучно просуществовала еще 60 лет.
Пока Мейер был еще очень мал, а его семья постоянно голодала, впрочем, как и многие миллионы еврейских иммигрантов. Нищета была поистине вопиющей, и так прошло 6 лет, показавшихся мальчику бесконечными. В школу Мейера сумели определить лишь в 1917 году. Учился он относительно слабо. Особенно трудно давался английский язык. Лучше других предметов у него шла математика: ведь язык цифр не требовал великолепного владения английским.
В то же время Мейер понимал: он ничего не добьется в этой жизни, если по-прежнему будет оставаться не в ладах с языком. И мальчик старался, старался изо всех сил. Пожалуй, ему приходилось даже труднее, чем всем остальным иммигрантам, поскольку, как он вспоминал, особенно сложно было избавиться от этого отвратительного местечкового акцента. Только после нескольких лет упорной работы Мейер научился свободно говорить по-английски, так, что никто не смог бы отличить его от настоящего американца. В то же время он имел четкое понятие о том, что такое национальное достоинство, и хотя не стремился соблюдать традиции, никогда не забывал при случае помочь своим соплеменникам.
Бродя по Ист-Сайду, Мейер ежедневно наблюдал ужасную картину: здесь пышным цветом расцветало все дурное, что только может быть в человеческом обществе: преступность, пьянство, проституция, наркомания и азартные игры. Он узнал, что такое рэкет, как проходимцы дают деньги в рост под безумные проценты. Он видел воровство и разбои, которые подчас происходили посреди дня. Здесь бесчинствовали подростковые банды, требуя денег у мелких предпринимателей. Повсюду разыгрывались бесконечные лотереи, велись подпольные азартные игры, в которых выиграть невозможно, и деньги просто бесстыдно отбирались у рабочих людей, зарабатывавших их многочасовым трудом.
Азартные игры особенно привлекли Мейера. Он мог часами наблюдать за карточными шулерами, наивно полагая, что с его исключительными математическими способностями он сможет найти некую закономерность выигрышей. Правила он понял быстро, а потом решил, что неплохо было бы попробовать попытать счастья на этом зыбком поприще. Вскоре мать дала Мейеру последние 5 центов и попросила купить в лавке еды для маленького братишки. Мейер, полагая, что в деле азартных игр он уже едва ли не профессионал, поставил на кон эти жалкие 5 центов и проиграл.
Какой это был для него шок! Он не мог представить, как придет домой и увидит заплаканные глаза матери. Мейер вернулся только далеко за полночь. Его мать действительно плакала тихо и безнадежно от обиды и беспросветного отчаяния. Плакал навзрыд и малыш Джейк: он два дня уже ничего не ел. Нет, Мейера не ругали и даже не били, но, возможно, для него все это было еще хуже. В эту страшную ночь он переменился, стал совсем другим, тем, кто решительно и окончательно выбрал дорогу в этом несправедливейшем из миров. Он стал тем, из кого впоследствии вырос гений преступности, самый могущественный из гангстеров, которого когда-либо знала история человечества.
С раннего утра Мейер снова отправился к тому месту, где вчера проиграл. Снова и снова он изучал и саму игру, и игроков. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять: эти игроки прежде всего непревзойденные психологи. Они умеют точно выбрать свою жертву, завлечь ее в игру, дать несколько раз выиграть, чтобы таким образом затуманить мозги, а уже после этого несчастного бедолагу раздевали до нитки, и он оставлял у игроков все свои деньги, а порой еще и оставался должен. Однако же это было не все, далеко не самое главное. Мейер видел, как к игрокам подходят прилично одетые господа и выигрыш отдается именно им. Мальчик понял: это боссы. Они как бы из чувства человеколюбия отдавали проигравшему его же собственные деньги, однако под большие проценты. Теперь этого несчастного игрока можно было легко раздеть и разуть.
Если подобный сценарий прокручивался по нескольку раз, ситуация приобретала необратимый характер. Когда отдавать боссам было больше нечего, то есть человек превращался в безнадежного должника, его попросту убивали. Спрятавшись за огромными мусорными баками, Мейер сам видел, как убили одного из таких несчастных. Вздрагивая, он считал ножевые удары: один, два, три… Восемнадцать страшных ударов в живот, и жертва азартных игр остался лежать в помойной луже между ржавых мусорных баков. Он умирал еще долго, а мальчик вспоминал, как убийцы незадолго до этого передергивали карты: это не могло укрыться от его внимательного взгляда.
Мейер впоследствии говорил, что ужасная клоака Ист-Сайда стала для него хорошей школой; возможно, не будь этого района, история не узнала бы, каким может быть настоящий гений гемблинга. После многочасовых наблюдений мальчик понял, что даже при бесчестной игре выигрыш возможен, если верно обдумать ситуацию, оценить обстоятельства и правильно распланировать свои действия. В таком случае ты просто обречен на выигрыш. Решив проверить себя вторично, Мейер снова раздобыл монету в 5 центов и выиграл. Но на этот раз он знал, что просто не имеет права на проигрыш. Он должен был выиграть и выиграл.
Став взрослым, Мейер говорил, что вообще никогда не играл, когда не был стопроцентно уверен в своей победе. «Я не знаю такого понятия – счастливый игрок. В любой игре есть победитель и побежденный. Обычно победители контролируют игру. Это профессионалы, которые прекрасно знают, что именно они делают. Что же касается остальных, то они обычные простаки. Когда у меня спрашивали совета, а я никогда никому не отказывал, членам семьи, друзьям, вообще всем, кто хотел знать мое мнение, я отвечал одно и то же: никогда не играйте в азартные игры – будь то кости, рулетка или карты, если вам, конечно, не нравится проигрывать. Не надейтесь на случай. Его не бывает. Он придуман теми, кто жаден. Вообще в игре выигрывает только один человек: хозяин предприятия, босс, и здесь не имеет значения, где проходит игра и каким образом – на улице краплеными картами или же в шикарном казино, где мультимиллионер сидит в своем роскошном бронированном кабинете среди охранников и прочих примет благополучной жизни. Запомните: побеждает всегда и везде только хозяин».
Мейеру исполнилось 12 лет, когда его игровая деятельность стала продвигаться все успешнее, однако он не собирался ограничиваться лишь игрой, а потому не менее внимательно наблюдал, как ребята немного постарше него собирают банды, кто из них становится руководителем и как им удается выживать в условиях беднейших кварталов. В это время он был еще худеньким мальчиком и вроде бы не мог претендовать на место в банде. Но тут все решил случай.
По соседству с еврейскими кварталами располагались итальянские, где местные мальчишки тоже сбивались в стаи, а потом нападали на своих соседей-евреев. В 13 лет Мейера избила банда итальянских подростков. У него отобрали все деньги, сказав при этом: «Так тебе и надо, вонючий жиденок!». Мейер хоть и не отличался большой силой, но никогда еще не чувствовал такой страшной смеси обиды и гнева. Он должен был отомстить своим обидчикам, иначе перестал бы уважать самого себя.
Естественно, он не мог выстоять один против всей банды маленьких итальянцев, однако главаря, здоровенного и крепкого, что был выше самого Мейера едва ли не на две головы, он все-таки выследил. Мейер неожиданно напал на него из засады, повалил на землю и, схватив в руку первый попавшийся камень, стал остервенело бить его по голове, говоря: «А это тебе, вонючий макаронник, от жиденка». С того дня Мейера больше никто не трогал.
И все же что такое настоящий авторитет, Мейер узнал после встречи с юным выходцем с Сицилии, стройным, высоким и симпатичным Сальваторе Лучано, который впоследствии вошел в историю под именем Счастливчика Лучано и стал другом и партнером Мейера. У Сальваторе тоже была своя банда, рэкетировавшая еврейских подростков «за крышу». Сальваторе отличался от других итальянцев тем, что успел уже заметить, что его еврейские сверстники в борьбе за выживание часто предпочитают не грубую силу, а свои умственные способности, которые подчас помогают им гораздо эффективнее справиться с проблемами. Да и учатся они гораздо упорнее, а это качество Сальваторе очень ценил: сколько времени он боролся со своими братьями, пытаясь дать им понять, насколько важно знание английского языка, но в конце концов пришлось махнуть на них рукой.
Итак, в тот день Сальваторе подошел к худенькому Мейеру. Скорее всего, он хотел узнать его поближе, а потому небрежно взглянул на него сверху вниз и сказал: «Эй, брат, а не хотел бы ты отстегнуть мне пару монет? Я ведь могу защитить, а здесь, ты знаешь, так легко нажить неприятностей на свою голову».
Мейер отступил немного назад и немигающим взглядом своих огромных глаз посмотрел прямо в глаза Сальваторе. Как можно вежливее и мягче он произнес: «А не пошел бы ты, брат, к такой-то матери? Видишь ли, я не нуждаюсь в защите, а со своими неприятностями справляюсь сам». Они стояли и смотрели друг на друга. Лучано казался растерянным. Он не мог отвести взгляда от странных печальных глаз Мейера, которые так контрастировали с решительно сжатыми губами, и, казалось, видел что-то необычайно мощное, что могло перевернуть судьбы их обоих, а может быть не только их, но и мировой истории… Как во сне, он протянул руку еврейскому худенькому мальчишке и представился: «Сальваторе». Мейер широко улыбнулся и крепко пожал его ладонь. «Мейер», – произнес он.
Мейер все еще учился в школе, продолжая упорно изучать математику и английский, но уже стал членом организации под названием «Синдикат преступлений», или просто «Организация», или «Синдикат». Его нисколько не смущало больше отвратительное окружение: клопы и приметы вечной нищеты. Он был совершенно уверен в своем будущем и знал, что оно станет блистательным.
Вообще-то Мейер по своему происхождению не имел права быть членом мафиозной семьи, поскольку не был итальянцем, но, несмотря на это, активно сотрудничал с американской ветвью «Коза Ностры», где все посты занимали выходцы с Сицилии. Именно поэтому он и вошел в «Синдикат», где было много представителей разнообразных этнических групп, и евреев особенно.
По сути «Синдикат» в организационном отношении представлял собой копию традиционной сицилийской мафии с ее капо, советниками, командирами отрядов и пиччотти. Естественно, что американская «Коза Ностра» отличалась от итальянской организации. Например, если на Сицилии в банду входили главным образом многочисленные родственники капо – первого среди равных, то в Америке хотя группировка бандитов называлась так же – семьей, но связи между членами группы довольно редко бывали родственными, хотя понятие братства сохранилось. Просто в этом случае люди смешивали кровь друг друга, например порезав или уколов палец или руку.
Главари были совершенно разными на Сицилии и в «Коза Ностре». Так, на Сицилии донов знал каждый, но в Америке такой человек должен был оставаться неизвестным. Его главные характеристики – смелость, хладнокровие, жесткость и хитрость. Дон в Америке должен мгновенно сам пустить в ход руки, если того требуют обстоятельства. Соображать он обязан быстро, а слушать – исключительно внимательно. Если американский дон говорит, то его слова не подлежат обсуждению; он приказывает тоном хозяина, который и сам не может мысли допустить, чтобы его ослушались. Так оно и должно происходить. Американский дон – образец человека из высшего общества, где он, безусловно, принят; он имеет множество влиятельных друзей, идеально ведет себя в обществе, непосредственен на приемах, раутах и в отелях. Он должен уметь договариваться с адвокатами и депутатами, обязан уметь нравиться собеседнику, и при этом тот, какое бы ни занимал положение, должен чувствовать, что до него словно бы слегка снисходят. Дон умеет держать эту незримую дистанцию. Он даже не равный, он всегда выше, несравненно выше…
Кроме того, если на Сицилии дон может быть небогатым, но обязательно всеми уважаемым, то в Америке все по-другому. Босс обязан иметь огромные денежные средства, иначе чем тогда он отличается от миллионов прочих иммигрантов, об которого любой коп вытрет ноги и не заметит? Таким образом, если для сицилийского дона на первом месте стоит уважение, а уже потом деньги, то для американского преступная организация – род бизнеса, а бизнес – это прежде всего деньги.
Ритуал приема в американскую «Коза Ностру» выглядит упрощенным вариантом сицилийского, по сути просто формальностью. Один из американских мафиози рассказывал: «Меня ввели в комнату, велели сесть, а сами расположились во главе стола. На столе я увидел пистолет и нож. Мне сказали: „Ты вступаешь в организацию, где живут ножом и пистолетом и умирают от ножа или пистолета“. Мне разъяснили законы мафии, а я поклялся соблюдать их, в особенности омерта, потом дон уколол мне палец так, чтобы потекла кровь – символ братства. Вместе с тем я поклялся, что никогда не стану вступать в половую связь с женами, сестрами или дочерьми членов своей организации, а также применять по отношению к ним актов физического насилия».
Одно лишь объединяло мафию сицилийскую и американскую. И в той и в другой главарь должен был иметь хорошие связи, поскольку только они имеют истинную ценность. Человек без связей – никто, даже если он считается самым страшным киллером в семействе, при упоминании которого в дрожь бросает все население страны. На самом деле он не имеет ни одного шанса возвыситься до положения босса. Недаром все серьезные мафиози, американские и итальянские, любят повторять: «Убийство – это не заслуга».
Если итальянцы принесли с собой в Америку опыт отлаживания машины устрашения с прекрасной конспирацией, с отлаженной системой насилия, то евреи придали маргинальной деятельности эффектную умственность и изящество. Сицилийские доны просто не могли увидеть такие источники дохода, как гемблинг, профсоюзные кассы и даже бутлегерство. Свободная от расовых предрассудков итальянская молодежь поняла, насколько выгодным может быть сотрудничество с такими выдающимися евреями, как, например, Мейер Лански, Луис Лепке, Арнольд Ропштейн. Американцы оценили по достоинству интеллектуальную преступность – банковские аферы, гемблинг, махинации на спортивных тотализаторах и прочее. Это была преступность, где не было жертв, а работа полиции не давала практически никаких результатов по пресечению данной деятельности.
Правда, бессилие полиции в Америке базировалось, кроме того, на том, что законодательство и уголовно-процессуальные кодексы разных штатов порой значительно отличались друг от друга, а федеральные законы содержали только общие принципы по вопросам уголовной ответственности. Да и сама американская полиция – это нецентрализованная организация. Даже на федеральном уровне известно не менее 50 раз личных подразделений, занимающихся исключительно теми или иными видами преступлений: одно незаконной иммиграцией, другое – наркотиками, третье – нарушениями налогового закона.
В отдельных штатах и городах действуют полицейские силы местных властей, а потому преступники чувствуют себя здесь как рыба в воде. Что касается судей, то они назначаются разного рода политическими группировками, что не может не оказывать влияние на их работу. Кроме того, в Америке существует необычайно широкая практика освобождения заключенных под залог, причем размер суммы устанавливается судьей, и он же решает, освобождать подозреваемого или нет.
Существует и такое понятие, как «сделка о признании вины», специфически американское. Суть его состоит в том, что обвиняемый может выбирать: ждать ему судебного разбирательства его собственного дела или признать себя виновным в менее тяжком преступлении. Любопытно, что на подобные сделки идет до 90% обвиняемых; таким образом, сделка о признании вины – это не исключение, а норма американской юриспруденции. Если обвиняемый согласен взять вину на себя, то его дело будет рассматриваться одним судьей, но в противном случае процесс значительно усложняется, поскольку здесь потребуется еще и суд присяжных.
В последнем случае подсудимый и его адвокат могут затягивать дело едва ли не до бесконечности, а потом, при оглашении приговора, иметь возможность обжаловать его, просить об отсрочке и т. д. Волокита часто возникает уже тогда, когда заходит вопрос о формировании скамьи присяжных. В выборе участвуют обе стороны – защита и обвинение. Каждого из возможных кандидатов они долго расспрашивают о занятиях, взглядах, пристрастиях и т. п. Всего требуется выбрать 12 человек, но они должны устраивать как одну, так и другую сторону. В результате отбирать присяжных заседателей можно в течение нескольких месяцев, а в это время многочисленные друзья «серьезных людей», оказавшихся в затруднительном положении, могут как следует обработать свидетелей обвинения.
От присяжных требуется одно: вынести вердикт, является ли, по их мнению, подсудимый виновным, после чего судья выносит приговор. После приговора дается время на его обжалование, прошения в разные инстанции, в том числе и губернатору штата, о его смягчении.
В американской юриспруденции практикуются и так называемые неопределенные приговоры, когда осужденный приговаривается к значительным срокам – от 30 до 50 лет. В этом случае вопрос, когда обвиняемый может получить свободу, решает специальная комиссия по условно-досрочному освобождению.
Наконец, еще одна оригинальная особенность американского правосудия заключается в том, что до судебного разбирательства в тюрьме обычно оказываются не только обвиняемые, но и свидетели преступления, а бывает, что и его жертвы. Американская фемида полагает, что лишь таким образом у нее существует возможность реально добиться осуждения преступника, друзья которого всегда имеют множество способов убедить тех же самых свидетелей, что не всегда следует верить своим ушам и глазам.
Американскую систему правосудия Мейер Лански проанализировал самым тщательным образом. Раз судья – лицо выборное, разумно решил он, то его карьера зависит от мнения общественности. Соответственно, с этой самой общественностью ссориться не стоит, главное – никогда не следует злить ее своими финансовыми успехами. И еще необходимо, чтобы твое имя не было засвечено ни в одном скандале, ни в одном деле, связанном с проституцией или наркотиками. Человек, желающий иметь вес и выглядеть действительно серьезным, просто обязан вести себя очень прилично. Можно время от времени играть, не возбраняется также и выпить, но самого важного забывать не следует: нужно регулярно платить налоги. Сам Мейер именно так всегда и делал. Естественно, что все налоги он платить не собирался, но с заявленных – непременно. Совместно с Багси Сигелом Мейер Лански владел бюро по прокату автомобилей, и его приходно-расходные документы могли привести любого бухгалтера в состояние полного восторга. Сам Мейер в это время крутил уже десятками миллионов долларов, однако по его внешнему виду никто не догадался бы об этом. Выглядел он как обычный средний бизнесмен. Его одежда была очень добротной, но совсем неброской. Он не ходил в бордели, не устраивал гулянок в ресторанах, а по делам ездил в «шевроле», взятом напрокат. Ночевал он всегда исключительно дома, а время от времени делал щедрые благотворительные взносы; иной раз подавал своим землякам до 5 тысяч долларов, словно хотел этим сказать: «Да, я и сам был из этих бедных евреев, которые трудились по 12 часов в день за ничтожное жалованье».
Поскольку Лански был гением, то пути его обогащения были весьма разнообразны и – что главное – безопасны. Его первоначальная ставка на гемблинг сделала его миллионером; он сумел не только выжить в этом жестоком мире, но и подняться до головокружительных высот. Пожалуй, Лански, оказался едва ли не единственным мафиози, кому удалось спокойно умереть в собственной постели – редчайший случай!
Азартные игры в Америке всегда считались достойными порядочных людей, а потому и доходы с них не считались зазорными. В связи с этим многие политики не раз пользовались услугами Лански, беря деньги из его касс для своих избирательных кампаний.
Естественно, опыт пришел со временем, а до той поры и у Лански случались проколы и явные нелады с уголовным кодексом. В молодости он участвовал в ограблениях банков, в компании приятелей совершал налеты на инкассаторов, вправлял мозги туго соображающим свидетелям.
Так, в ноябре 1918 года соседка донесла на Мейера, будто он угрожал кому-то из ее знакомых, чтобы те дали нужные показания в связи с делом «законопослушных» товарищей Лански. Его арестовали, но он заплатил полицейскому 2 доллара, и Мейера отпустили, не желая связываться с подобной мелочью.
Не прошло и 10 дней, как Мейер снова оказался в участке, только теперь уже не один, а в компании Лучано и Багси Сигела. Снова донос. Американская гражданка утверждала, что будто бы видела, как эти молодые люди убили сына одного из полицейских, имевших зуб на Сальваторе Лучано. После этого предприимчивая гражданка требовала с Мейера денег за недонесение, но тот почему-то денег не дал, но оплеуху она заработала хорошую. И снова полицейский тосковал, слушая весь этот бред, и снова означенные молодые люди были выпущены, уплатив 2 доллара штрафа.
Эти штрафы буквально преследовали Мейера. То летом 1920 года он выстрелил из пистолета в общественном месте. Правда, ни в кого не попал, но штраф платить пришлось.
В 1928 году его арестовали по доносу за соучастие в убийстве. Улик, однако, против него не было никаких, да и свидетели испарились как по мановению волшебной палочки. Опять штраф. В 1932 году снова арест в компании с Лучано. Обвинение: участие в поножовщине между двумя криминальными группировками Чикаго. Свидетелей снова не оказалось, жертв тоже, но штрафа избежать не удалось.
Мейеру это порядком надоело, и он поведал всем, что у него обнаружили рак и он того и гляди умрет. Как ни странно, подобное положение дел пришлось полиции по вкусу. Раз этот хитрюга сам помрет, то не стоит и время на него переводить: у стражей порядка имеются дела поважнее. Впоследствии оказалось, что раковая опухоль в организме несчастного Мейера благополучно просуществовала еще 60 лет.