Страница:
Стройная ножка в бархатной туфельке ступает на усыпанный маргаритками песок. Улыбка, взгляд в глаза и сквозь глаза. Теплая рука, холодная рука.
— Я счастлив наконец приветствовать вас, миледи, в своей — простите, в нашей — скромной обители.
— Ваше счастье вряд ли сравнится с моим, милорд. Я так долго ждала этого часа.
Брызги острых, как иглы, лучиков от искрящихся улыбкой губ.
— Как вы доехали?
— О, чудесно. Дорога была на редкость приятной. Ее омрачало лишь мое нетерпение, вызванное жаждой встречи с вами, мой господин.
Неловкий смешок — попытка осмелиться поверить в счастье. Рука в руке (холодное в теплом), медленные — нога в ногу — шаги по новой, общей жизни. Аханье, вздохи, восторги, ненависть.
— Разрешите представить вам, сударыня: мои чада, Куэйд и Дарла. Дети мои, поприветствуйте вашу возлюбленную мать.
Не возлюбленную, не мать. Никогда, никогда, никогда — ядовитое солнце сочится из карминовых губ. Восторг, ненависть, обожание, презрение, страх.
— Они похожи на вас, мой господин. Я уже люблю их.
Ноги в бархатных туфельках топчут мертвые маргаритки.
Флейм громко выругалась, когда проезжающая мимо повозка, смачно вмявшись колесами в затянувшую тракт лужу, окатила ее ноги волной жидкой грязи. Кучер лишь ухмыльнулся, стегнул лошадей хлыстом, как бы невзначай пройдясь Флейм по спине, а заодно и по крупу ее лошадки. Флейм взвыла от злости и схватилась за пояс, на котором не было оружия. Я кинул на нее быстрый предупреждающий взгляд:
— Потише.
— Ты что, не видел?! Как он смел! Вот ублюдок!
— Ничего, — сказал Ларс, придерживая коня и оглядываясь — видимо, в поисках подходящего дерева, и мысль об этом вызвала у меня невольную ухмылку — Не плачь, родная, он за это заплатит.
— И правда! — оживился я. — На возу вроде стояли сундуки.
— А я о чем, по-твоему? — бросил Ларс через плечо, спешиваясь. Он сошел с размытого деревенского тракта и двинулся к крепкому высокому клену. — Эх, если кидаться защищать честь каждой бабы, на долго ли нас хватит?
— Подонок, — коротко констатировала Флейм. — Все вы одинаковые.
— Конечно, — откликнулся я, глядя на Ларса, проворно взбирающегося на дерево. — Ну, как там?
Он в минуту оказался наверху, густая зеленая листва еще какое-то время колыхалась, выдавая присутствие человека, потом успокоилась.
— Ага, отлично, — крикнул Ларс сверху. — Сейчас…
В воздухе сухо засвистели болты: один, потом другой. Я на миг покрылся приятным ознобом, словно вернувшись ненадолго в свой прежний мир, мир душисто пахнущей листвы, пронзительного синего неба, терпкой земли, шершавой коры, затекших от долгого сидения мышц, сухих щелчков тетивы, ноющей сладости в кончиках пальцев…
— Готово, — Ларс спрыгнул вниз, бесцеремонно выдернув меня из облагороженных романтикой воспоминаний, за что я был ему почти признателен. — Флейм, ты отомщена.
— Спасибо, мой милый рыцарь, — огрызнулась та, но уже не так зло.
— Далеко он не уехал. Но всё равно давайте-ка, ребята, быстро.
Повторять не понадобилось. Мы вернулись на тракт и двинулись вперед. Перевернутый обоз лежал посреди дороги двумястами шагами дальше — видимо, кони заметались и успели понести, прежде чем Ларс разбил сцепку скрепляющей на упряжке.
— Эван! — нетерпеливо окликнула Флейм. — Что ты там возишься? Иди посмотри, это же просто блеск!
Я повернулся к ней. Ларс и Флейм, вспомнив былые времена, принялись с удовольствием разграблять поверженный обоз. Кучер валялся неподалеку лицом вниз, прикрыв голову руками, и это выглядело особенно нелепо, учитывая то, что стрела торчала у него между лопатками. Завязшая в грязи повозка кренилась набок, вот-вот грозя завалиться и погрести под собой останки грубияна, осмелившегося оскорбить нашу Флейм. Сундуки попадали, некоторые открылись, их содержимое высыпалось, покрыв грязную землю аляповатыми цветными пятнами. Ларс как в воду глядел: похоже, обоз возвращался с ярмарки, где запасся кучей полезного в быту барахла, в том числе одеждой. Ларс вытащил на сухое место два или три сундука, и Флейм рылась в них с одержимостью лавочницы, которой муж выдал месячное содержание.
— Смотри! Ты только посмотри! — восторженно крикнула она, вытаскивая на свет божий ворох тряпья.
Отчасти я мог ее понять. Но мог понять и Ларса, стоявшего в стороне и издалека критично рассматривавшего эту кучу барахла. Конечно, за две недели шатания по имперским землям мы порядком поистаскались и сейчас напоминали троих оборванцев. Во всяком случае, Ларс и Флейм сильно смахивали на бродяг, и у меня не было оснований надеяться, что сам я выгляжу лучше. Мы ехали по заброшенным дорогам, избегая селений (к неудовольствию Ларса, заявившего вчера с видом мученика, что он уже две недели не брал в руки карты). Оружие тщательно прятали на случай встречи с королевскими солдатами (и дважды могли убедиться в собственной предусмотрительности). Бродяг в последние годы стало много — особенно в землях, то и дело переходивших от Гийома к Шервалю и обратно, — и на них почти не обращали внимания. Спали мы под открытым небом, ели то, что удавалось подстрелить по дороге. Но два дня назад мы наконец ступили в пределы округа Даллант, и Ларс резонно предложил посмотреть на себя в зеркало. Нам предстояло втираться в доверие местному дворянству, а для такой цели лучше иметь более респектабельный вид, чем тот, в котором мы разгуливали.
— Вот, это как раз для тебя! — заявила Флейм, бросая мне кучу тряпья. Я поймал, уставился на светлосерые тряпки, которые сжимал в руках.
— Не мни! — посуровела Флейм и снова склонилась над сундуком. — Тут я где-то рубашки видела…
— Поскорее нельзя? — поторопил Ларс, недовольно хмурясь. Пока я размышлял о смысле жизни, он уже откопал в сундуке очень приличный дорожный костюм из коричневого велюра и даже успел в него облачиться.
— Расслабься, — раздраженно бросила Флейм через плечо. — Сам же видишь, какая тут глухомань. Мы до этой повозки здесь кого-нибудь видели? Часа четыре назад?
— Да уж, места жутковатые, — согласился я. — Только самые опасные тут, вероятно, мы.
— Ты не разговаривай, меряй, — приказала Флейм. — Если не подойдет, тут еще кое-что…
Я подчинился, удивленный ее энтузиазмом. Флейм всегда восхищала меня равнодушием к цветным тряпкам, не в пример той же Паулине. Впрочем, мне и самому не была приятна мысль сменить одежду, которую я не менял уже полмесяца.
В конце концов мы облачились в ворованное имущество и, скептически оглядев друг друга, признали, что выглядим неплохо. Флейм, после долгих мук, выбрала себе темно-красное дорожное платье и даже — о ужас! — шляпку, едва не доведя нас с Ларсом до конвульсий расспросами о том, под каким углом этот шедевр даллантских болванщиков лучше на ней сидит. Я смотрел на нее, то и дело вспоминая Паулину, и это сравнение не доставляло мне удовольствия. И вдруг понял, что, кажется, впервые вижу Флейм вне общества, в котором привык ее видеть. Там, среди солдат, она оставалась солдатом. Но я ведь никогда не обращал внимания, как она смотрела на убранство замков, которые мы порой захватывали, или на платья аристократок, над которыми мы потешались. Она тоже потешалась… но я не видел ее глаз в такие минуты. Мысль о том, какими они были на самом деле, вдруг показалась простой и очевидной — разве самому мне заглядывали в глаза в те мгновения, когда я целился в шлем рыцаря, принимающего присягу? А если бы кто и заглянул, вряд ли его мнение обо мне улучшилось бы от увиденного. Как не улучшилось мое мнение о Флейм, когда она наконец позволила своей женской натуре выглянуть из-за плотного частокола правил, которые мы сами устанавливали. Мы договорились, что ненавидим дворян, что не хотим быть как они — мы умолчали, почему, — отчасти зная это и так слишком хорошо, отчасти оттого, что у каждого имелись свои причины. Но насколько искренни мы были? Не вначале — потом, позже, когда нас стало много, когда мы превратились в команду, в общину — со своими правилами и предрассудками? Да, Паулине было позволено то, в чем мы отказывали себе, — но разве мы не презирали ее за это? Разве ее не презирала Флейм? Там, в том мире, закончившемся для меня, — да. «А здесь она на свободе», — внезапно с изумлением осознал я. Здесь все мы на свободе. Кроме, разве что, Ларса, на картежные порывы которого у меня по-прежнему была одна реакция.
— Сойдет, — вынес приговор Ларс, когда Флейм угомонилась. — Теперь надо найти ручей и выстирать наше старое барахло. Мало ли, вдруг понадобится.
Мы ушли, оставив после себя труп, перевернутый обоз и разграбленную поклажу. Я мельком обернулся через плечо, в который раз думая с чувством смутного удовлетворения о дочках барона N., в нетерпении ожидавших возвращения с ярмарки своего старого доброго управляющего, и о страшном разочаровании, которое их ждет. Такие мысли всегда поднимали мне настроение. Не знаю почему.
Мы ехали еще около часа, потом свернули в лес — Флейм сказала, что слышит воду, а у нее всегда было чутье на подобные вещи. Действительно, скоро мы очутились возле мелкого ручья. Правда, его берега сплошь поросли камышом, так что расположиться там на ночь не было никакой возможности. Мы продвинулись на сотню шагов в глубь леса, нашли место для стоянки. Ларс отправился добывать ужин, я занялся костром, Флейм сгребла в охапку нашу старую одежду и, подобрав свои красные юбки, пошла к ручью приводить ее в божеский вид. Я подумал, что жизненно необходимо выйти на люди не позднее чем завтра — с нашим образом жизни великолепия дорожных одежд хватит ненадолго. Я засучил рукава батистовой сорочки, предназначавшейся барону N., и пошел за хворостом.
Справился я первым, успев развести огонь и заскучать, прежде чем вернулся Ларс, злой и ободранный, с тощим зайцем в судорожно стиснутой руке.
— Жнец бы его побрал! — выпалил Ларс, швыряя добычу рядом с огнем, и я мысленно зааплодировал зайцу, которому удалось то, что согласно рассказу Грея сумел лишь Роланд — вывести Ларса из себя. — Знал бы я, что он такой хилый! Мотался по всему лесу!
— Остынь, — проговорил я, наслаждаясь тем, что могу сказать сие покровительственное слово этому образцу невозмутимости. — Завтра в деревню пойдем, слышишь? В карты перекинешься. С кем-нибудь.
— Давай я тебя научу! — в который раз агрессивно предложил Ларс, и в который раз я умоляюще поднял ладони:
— Помилуй, а кто разделается с этим чудовищным каплуном? Молчу, молчу…
— А где Флейм? — мрачно спросил он.
Я нахмурился, только теперь осознав, что не слышу плеска воды в ручье, доносившегося до меня последние полчаса.
Я хотел ответить, что не знаю, и уже открыл рот, дабы произнести эту глупую фразу, когда со стороны ручья послышался женский визг. Мы вскочили одновременно и бросились к камышу, хотя я знал, что визжала не Флейм: это Паулина и ей подобные визжат по поводу и без, а женщины вроде Флейм кричат — как мужчины, во всю силу легких. Впрочем, после ее недавних превращений у разграбленного обоза я уже не был в этом уверен так, как раньше.
Уже через десяток шагов я услышал ее голос — громкий, рассерженный, — и у меня отлегло от сердца. Я замедлил шаг, и тут Ларс выругался сквозь зубы. Через миг я понял причину его недовольства: Флейм была не одна. Ее раздраженный голос перекрывал, но не заглушал тонкие женские всхлипы.
— Добрая девушка, широкая душа, — пробормотал я со злостью, и Ларс кивнул. Попутчики нам были совершенно ни к чему, но шестое чувство подсказывало мне, что обойтись без этого счастья нам не удастся.
Флейм вышла из камышовых зарослей, неся стянутый узел мокрой одежды и безбожно волоча подол дорожного платья баронессы N. по земле. Лицо у нее было сердитое. За ней, спотыкаясь, всхлипывая и прижимая ладони к раскрасневшимся щекам, брела молоденькая девчонка. Первое, что бросилось мне в глаза, — то, как она была одета. Желтая юбка, синий корсет, красные ленточки в темных волосах. Я не считаю себя эстетом, но от такой смелости даже меня слегка передернуло. Флейм с ее бархатной шляпкой в сравнении с этой особой казалась верхом элегантности.
— Не реви! — внезапно круто развернувшись, яростно выпалила Флейм. — Вот дура! Ну перестань ты, кому сказано?
— А в чем, собственно, дело? — поинтересовался я. Девчонка застыла, уставилась на нас широко распахнутыми глазами и медленно отняла руки от щек.
— О! — благоговейно прошептала она. — Какое счастье… Какое счастье, что я… вы… — она вздохнула и разрыдалась. Флейм беззвучно застонала, Ларс скривился. И только я вовремя оценил обстановку, даже не предполагая, насколько важно то, как мы поведем себя с этой расфуфыренной дурехой.
— Сударыня, что с вами? — услужливо спросил я, бережно беря ее под локоть. — Вы заблудились? Вы продрогли? Устали? Не сочтите за дерзость пригласить вас к огню…
Ларс и Флейм с минуту смотрели на меня как на сумасшедшего, потом наконец поняли. Мы слишком долго упивались свободой кочевой жизни. Кончено это славное время. Одежда, которая была на нас, обязывала к галантности. Тем более что нелепый наряд плаксивой девицы был из бархата, а красные ленты в волосах — из шелка.
Запредельный, повезло же какому-то местному дворянчику иметь столь экстравагантную дочь.
Девица соизволила обогреться, утереть слезки и съесть большую часть тощего зайца, заслужив устойчивую неприязнь Ларса. Она назвалась Дарлой Аннервиль, дочерью маркиза Аннервиля, но больше ничего сообщить не смогла; при попытке ответить на вопрос, как она оказалась одна в лесу, дочка маркиза начинала безудержно рыдать. Из ее бессвязных речей мы поняли лишь то, что она заблудилась, долго шла по лесу, пока наконец не вышла к ручью, на другом берегу которого Флейм стирала наши пожитки. Воодушевленная видом живого человека, девица Аннервиль ринулась через ручей, не подумав о температуре воды в нем, чем и объяснялся визг, поднявший нас с Ларсом с насиженных мест у костра.
Когда час спустя накормленная, согретая и утешенная девица прикорнула в сторонке, мы собрались на военный совет, главным вопросом которого было: что нам делать с этим дивным созданием?
— Значит, так, — тихо сказал Ларс, поглядывая на посапывающую в стороне дочку маркиза. — Это именно тот случай, который бывает раз в жизни. Завтра мы заявимся в замок ее отца-маркиза как спасители и благодетели.
— Спасители? — фыркнула Флейм. — До тракта триста шагов! Это же как постараться надо было, чтобы так заблудиться!
— Не важно. Главное, нам будут так признательны за возвращение чада, что не станут особо расспрашивать, кто мы такие и какого хрена здесь шляемся.
— Кстати, — вставил я, — на всякий случай, кто мы такие и какого хрена здесь шляемся?
— Это просто. Вы — Эван и Флейм… ну, скажем, Соммерсен, брат и сестра, я — ваш кузен сэр Ларс, граф… ле Доннел. А Эван может быть виконтом. Чтобы нас не путали, когда будут обращаться по титулам. Странствуем, выполняя семейный обет.
— Эй, а почему это сестра, а не леди Соммерсен? — тихо возмутилась Флейм, опасливо оборачиваясь на мирно дремавшую девицу.
— Потому что жена должна сидеть дома и нянчить детей. А сестра может податься за сумасбродным братцем хоть к самому Жнецу, если уж дожила до двадцати пяти лет в девках.
— Наглец, — прошипела Флейм. Ларс очаровательно улыбнулся.
— Не нервничай так, моя радость. Вы с Эваном даже чем-то похожи.
— Чем?!
— Ну… — он чуть отстранился и окинул нас критичным взглядом. — У вас обоих темные волосы.
— У тебя тоже темные волосы!
— У вас носы одинаковые.
Мы с Флейм, не сговариваясь, уставились друг на друга, проверяя правдивость этого утверждения. Флейм фыркнула, я в общем-то был с ней согласен.
— А кроме того, — не сдавался Ларс, — странствующие родственники вызывают меньше подозрений во всяческих нелицеприятных связях между собой, чем семейная пара и их друг. Мы же должны сохранить хоть тень внешней порядочности. Я подчеркиваю — внешней.
— Эван, вызови его на дуэль, — взмолилась Флейм. — Ты ведь теперь виконт! Защити честь своей сестры.
— Ларс, ты думаешь, это сработает? — игнорируя ее дурачества, спросил я, пристально глядя на него.
Ларс пожал плечами.
— Тебе же приходилось иметь дело с аристократами. И мне приходилось. Они страшно подозрительны, когда у человека безупречная репутация. Но если мы окружим ореолом таинственности цель нашего вояжа, то, принимая во внимание заступничество этой девчонки, сравнительно радушный прием в замке ее отца нам обеспечен. Это уже больше, чем то, на что мы рассчитывали.
Я согласился, Флейм продолжала сердиться. Похоже, ей очень хотелось побыть немного леди Нортон. И я впервые подумал, а что она сказала бы, предложи я ей такую перспективу. Но я ведь никогда этого не сделаю. Во всяком случае, не в ближайшие десять лет — а я не знаю женщин, способных ждать так долго.
Мы легли спать, договорившись хранить таинственное молчание обо всем, что касалось нашего прошлого, списывая эту скрытность на все тот же обет, говорить о котором якобы тоже было запрещено. Ларс сказал, что Даллант — один из немногих округов, где еще чтят Троих, и всяческие обеты там воспринимают трепетно, так что должны отнестись к нам с пониманием.
Я лег рядом с дочкой маркиза, впрочем, на приличном расстоянии. Ночью она придвинулась и, не просыпаясь, заползла ко мне на грудь. Я с трудом удержался от соблазна отпихнуть ее, но, вспомнив раскрасневшееся заплаканное личико, удержался. Хотя это было трудно: я не мог отделаться от странного, почти гадливого ощущения, будто у меня на груди спит змея.
ГЛАВА 13
— Я счастлив наконец приветствовать вас, миледи, в своей — простите, в нашей — скромной обители.
— Ваше счастье вряд ли сравнится с моим, милорд. Я так долго ждала этого часа.
Брызги острых, как иглы, лучиков от искрящихся улыбкой губ.
— Как вы доехали?
— О, чудесно. Дорога была на редкость приятной. Ее омрачало лишь мое нетерпение, вызванное жаждой встречи с вами, мой господин.
Неловкий смешок — попытка осмелиться поверить в счастье. Рука в руке (холодное в теплом), медленные — нога в ногу — шаги по новой, общей жизни. Аханье, вздохи, восторги, ненависть.
— Разрешите представить вам, сударыня: мои чада, Куэйд и Дарла. Дети мои, поприветствуйте вашу возлюбленную мать.
Не возлюбленную, не мать. Никогда, никогда, никогда — ядовитое солнце сочится из карминовых губ. Восторг, ненависть, обожание, презрение, страх.
— Они похожи на вас, мой господин. Я уже люблю их.
Ноги в бархатных туфельках топчут мертвые маргаритки.
Флейм громко выругалась, когда проезжающая мимо повозка, смачно вмявшись колесами в затянувшую тракт лужу, окатила ее ноги волной жидкой грязи. Кучер лишь ухмыльнулся, стегнул лошадей хлыстом, как бы невзначай пройдясь Флейм по спине, а заодно и по крупу ее лошадки. Флейм взвыла от злости и схватилась за пояс, на котором не было оружия. Я кинул на нее быстрый предупреждающий взгляд:
— Потише.
— Ты что, не видел?! Как он смел! Вот ублюдок!
— Ничего, — сказал Ларс, придерживая коня и оглядываясь — видимо, в поисках подходящего дерева, и мысль об этом вызвала у меня невольную ухмылку — Не плачь, родная, он за это заплатит.
— И правда! — оживился я. — На возу вроде стояли сундуки.
— А я о чем, по-твоему? — бросил Ларс через плечо, спешиваясь. Он сошел с размытого деревенского тракта и двинулся к крепкому высокому клену. — Эх, если кидаться защищать честь каждой бабы, на долго ли нас хватит?
— Подонок, — коротко констатировала Флейм. — Все вы одинаковые.
— Конечно, — откликнулся я, глядя на Ларса, проворно взбирающегося на дерево. — Ну, как там?
Он в минуту оказался наверху, густая зеленая листва еще какое-то время колыхалась, выдавая присутствие человека, потом успокоилась.
— Ага, отлично, — крикнул Ларс сверху. — Сейчас…
В воздухе сухо засвистели болты: один, потом другой. Я на миг покрылся приятным ознобом, словно вернувшись ненадолго в свой прежний мир, мир душисто пахнущей листвы, пронзительного синего неба, терпкой земли, шершавой коры, затекших от долгого сидения мышц, сухих щелчков тетивы, ноющей сладости в кончиках пальцев…
— Готово, — Ларс спрыгнул вниз, бесцеремонно выдернув меня из облагороженных романтикой воспоминаний, за что я был ему почти признателен. — Флейм, ты отомщена.
— Спасибо, мой милый рыцарь, — огрызнулась та, но уже не так зло.
— Далеко он не уехал. Но всё равно давайте-ка, ребята, быстро.
Повторять не понадобилось. Мы вернулись на тракт и двинулись вперед. Перевернутый обоз лежал посреди дороги двумястами шагами дальше — видимо, кони заметались и успели понести, прежде чем Ларс разбил сцепку скрепляющей на упряжке.
— Эван! — нетерпеливо окликнула Флейм. — Что ты там возишься? Иди посмотри, это же просто блеск!
Я повернулся к ней. Ларс и Флейм, вспомнив былые времена, принялись с удовольствием разграблять поверженный обоз. Кучер валялся неподалеку лицом вниз, прикрыв голову руками, и это выглядело особенно нелепо, учитывая то, что стрела торчала у него между лопатками. Завязшая в грязи повозка кренилась набок, вот-вот грозя завалиться и погрести под собой останки грубияна, осмелившегося оскорбить нашу Флейм. Сундуки попадали, некоторые открылись, их содержимое высыпалось, покрыв грязную землю аляповатыми цветными пятнами. Ларс как в воду глядел: похоже, обоз возвращался с ярмарки, где запасся кучей полезного в быту барахла, в том числе одеждой. Ларс вытащил на сухое место два или три сундука, и Флейм рылась в них с одержимостью лавочницы, которой муж выдал месячное содержание.
— Смотри! Ты только посмотри! — восторженно крикнула она, вытаскивая на свет божий ворох тряпья.
Отчасти я мог ее понять. Но мог понять и Ларса, стоявшего в стороне и издалека критично рассматривавшего эту кучу барахла. Конечно, за две недели шатания по имперским землям мы порядком поистаскались и сейчас напоминали троих оборванцев. Во всяком случае, Ларс и Флейм сильно смахивали на бродяг, и у меня не было оснований надеяться, что сам я выгляжу лучше. Мы ехали по заброшенным дорогам, избегая селений (к неудовольствию Ларса, заявившего вчера с видом мученика, что он уже две недели не брал в руки карты). Оружие тщательно прятали на случай встречи с королевскими солдатами (и дважды могли убедиться в собственной предусмотрительности). Бродяг в последние годы стало много — особенно в землях, то и дело переходивших от Гийома к Шервалю и обратно, — и на них почти не обращали внимания. Спали мы под открытым небом, ели то, что удавалось подстрелить по дороге. Но два дня назад мы наконец ступили в пределы округа Даллант, и Ларс резонно предложил посмотреть на себя в зеркало. Нам предстояло втираться в доверие местному дворянству, а для такой цели лучше иметь более респектабельный вид, чем тот, в котором мы разгуливали.
— Вот, это как раз для тебя! — заявила Флейм, бросая мне кучу тряпья. Я поймал, уставился на светлосерые тряпки, которые сжимал в руках.
— Не мни! — посуровела Флейм и снова склонилась над сундуком. — Тут я где-то рубашки видела…
— Поскорее нельзя? — поторопил Ларс, недовольно хмурясь. Пока я размышлял о смысле жизни, он уже откопал в сундуке очень приличный дорожный костюм из коричневого велюра и даже успел в него облачиться.
— Расслабься, — раздраженно бросила Флейм через плечо. — Сам же видишь, какая тут глухомань. Мы до этой повозки здесь кого-нибудь видели? Часа четыре назад?
— Да уж, места жутковатые, — согласился я. — Только самые опасные тут, вероятно, мы.
— Ты не разговаривай, меряй, — приказала Флейм. — Если не подойдет, тут еще кое-что…
Я подчинился, удивленный ее энтузиазмом. Флейм всегда восхищала меня равнодушием к цветным тряпкам, не в пример той же Паулине. Впрочем, мне и самому не была приятна мысль сменить одежду, которую я не менял уже полмесяца.
В конце концов мы облачились в ворованное имущество и, скептически оглядев друг друга, признали, что выглядим неплохо. Флейм, после долгих мук, выбрала себе темно-красное дорожное платье и даже — о ужас! — шляпку, едва не доведя нас с Ларсом до конвульсий расспросами о том, под каким углом этот шедевр даллантских болванщиков лучше на ней сидит. Я смотрел на нее, то и дело вспоминая Паулину, и это сравнение не доставляло мне удовольствия. И вдруг понял, что, кажется, впервые вижу Флейм вне общества, в котором привык ее видеть. Там, среди солдат, она оставалась солдатом. Но я ведь никогда не обращал внимания, как она смотрела на убранство замков, которые мы порой захватывали, или на платья аристократок, над которыми мы потешались. Она тоже потешалась… но я не видел ее глаз в такие минуты. Мысль о том, какими они были на самом деле, вдруг показалась простой и очевидной — разве самому мне заглядывали в глаза в те мгновения, когда я целился в шлем рыцаря, принимающего присягу? А если бы кто и заглянул, вряд ли его мнение обо мне улучшилось бы от увиденного. Как не улучшилось мое мнение о Флейм, когда она наконец позволила своей женской натуре выглянуть из-за плотного частокола правил, которые мы сами устанавливали. Мы договорились, что ненавидим дворян, что не хотим быть как они — мы умолчали, почему, — отчасти зная это и так слишком хорошо, отчасти оттого, что у каждого имелись свои причины. Но насколько искренни мы были? Не вначале — потом, позже, когда нас стало много, когда мы превратились в команду, в общину — со своими правилами и предрассудками? Да, Паулине было позволено то, в чем мы отказывали себе, — но разве мы не презирали ее за это? Разве ее не презирала Флейм? Там, в том мире, закончившемся для меня, — да. «А здесь она на свободе», — внезапно с изумлением осознал я. Здесь все мы на свободе. Кроме, разве что, Ларса, на картежные порывы которого у меня по-прежнему была одна реакция.
— Сойдет, — вынес приговор Ларс, когда Флейм угомонилась. — Теперь надо найти ручей и выстирать наше старое барахло. Мало ли, вдруг понадобится.
Мы ушли, оставив после себя труп, перевернутый обоз и разграбленную поклажу. Я мельком обернулся через плечо, в который раз думая с чувством смутного удовлетворения о дочках барона N., в нетерпении ожидавших возвращения с ярмарки своего старого доброго управляющего, и о страшном разочаровании, которое их ждет. Такие мысли всегда поднимали мне настроение. Не знаю почему.
Мы ехали еще около часа, потом свернули в лес — Флейм сказала, что слышит воду, а у нее всегда было чутье на подобные вещи. Действительно, скоро мы очутились возле мелкого ручья. Правда, его берега сплошь поросли камышом, так что расположиться там на ночь не было никакой возможности. Мы продвинулись на сотню шагов в глубь леса, нашли место для стоянки. Ларс отправился добывать ужин, я занялся костром, Флейм сгребла в охапку нашу старую одежду и, подобрав свои красные юбки, пошла к ручью приводить ее в божеский вид. Я подумал, что жизненно необходимо выйти на люди не позднее чем завтра — с нашим образом жизни великолепия дорожных одежд хватит ненадолго. Я засучил рукава батистовой сорочки, предназначавшейся барону N., и пошел за хворостом.
Справился я первым, успев развести огонь и заскучать, прежде чем вернулся Ларс, злой и ободранный, с тощим зайцем в судорожно стиснутой руке.
— Жнец бы его побрал! — выпалил Ларс, швыряя добычу рядом с огнем, и я мысленно зааплодировал зайцу, которому удалось то, что согласно рассказу Грея сумел лишь Роланд — вывести Ларса из себя. — Знал бы я, что он такой хилый! Мотался по всему лесу!
— Остынь, — проговорил я, наслаждаясь тем, что могу сказать сие покровительственное слово этому образцу невозмутимости. — Завтра в деревню пойдем, слышишь? В карты перекинешься. С кем-нибудь.
— Давай я тебя научу! — в который раз агрессивно предложил Ларс, и в который раз я умоляюще поднял ладони:
— Помилуй, а кто разделается с этим чудовищным каплуном? Молчу, молчу…
— А где Флейм? — мрачно спросил он.
Я нахмурился, только теперь осознав, что не слышу плеска воды в ручье, доносившегося до меня последние полчаса.
Я хотел ответить, что не знаю, и уже открыл рот, дабы произнести эту глупую фразу, когда со стороны ручья послышался женский визг. Мы вскочили одновременно и бросились к камышу, хотя я знал, что визжала не Флейм: это Паулина и ей подобные визжат по поводу и без, а женщины вроде Флейм кричат — как мужчины, во всю силу легких. Впрочем, после ее недавних превращений у разграбленного обоза я уже не был в этом уверен так, как раньше.
Уже через десяток шагов я услышал ее голос — громкий, рассерженный, — и у меня отлегло от сердца. Я замедлил шаг, и тут Ларс выругался сквозь зубы. Через миг я понял причину его недовольства: Флейм была не одна. Ее раздраженный голос перекрывал, но не заглушал тонкие женские всхлипы.
— Добрая девушка, широкая душа, — пробормотал я со злостью, и Ларс кивнул. Попутчики нам были совершенно ни к чему, но шестое чувство подсказывало мне, что обойтись без этого счастья нам не удастся.
Флейм вышла из камышовых зарослей, неся стянутый узел мокрой одежды и безбожно волоча подол дорожного платья баронессы N. по земле. Лицо у нее было сердитое. За ней, спотыкаясь, всхлипывая и прижимая ладони к раскрасневшимся щекам, брела молоденькая девчонка. Первое, что бросилось мне в глаза, — то, как она была одета. Желтая юбка, синий корсет, красные ленточки в темных волосах. Я не считаю себя эстетом, но от такой смелости даже меня слегка передернуло. Флейм с ее бархатной шляпкой в сравнении с этой особой казалась верхом элегантности.
— Не реви! — внезапно круто развернувшись, яростно выпалила Флейм. — Вот дура! Ну перестань ты, кому сказано?
— А в чем, собственно, дело? — поинтересовался я. Девчонка застыла, уставилась на нас широко распахнутыми глазами и медленно отняла руки от щек.
— О! — благоговейно прошептала она. — Какое счастье… Какое счастье, что я… вы… — она вздохнула и разрыдалась. Флейм беззвучно застонала, Ларс скривился. И только я вовремя оценил обстановку, даже не предполагая, насколько важно то, как мы поведем себя с этой расфуфыренной дурехой.
— Сударыня, что с вами? — услужливо спросил я, бережно беря ее под локоть. — Вы заблудились? Вы продрогли? Устали? Не сочтите за дерзость пригласить вас к огню…
Ларс и Флейм с минуту смотрели на меня как на сумасшедшего, потом наконец поняли. Мы слишком долго упивались свободой кочевой жизни. Кончено это славное время. Одежда, которая была на нас, обязывала к галантности. Тем более что нелепый наряд плаксивой девицы был из бархата, а красные ленты в волосах — из шелка.
Запредельный, повезло же какому-то местному дворянчику иметь столь экстравагантную дочь.
Девица соизволила обогреться, утереть слезки и съесть большую часть тощего зайца, заслужив устойчивую неприязнь Ларса. Она назвалась Дарлой Аннервиль, дочерью маркиза Аннервиля, но больше ничего сообщить не смогла; при попытке ответить на вопрос, как она оказалась одна в лесу, дочка маркиза начинала безудержно рыдать. Из ее бессвязных речей мы поняли лишь то, что она заблудилась, долго шла по лесу, пока наконец не вышла к ручью, на другом берегу которого Флейм стирала наши пожитки. Воодушевленная видом живого человека, девица Аннервиль ринулась через ручей, не подумав о температуре воды в нем, чем и объяснялся визг, поднявший нас с Ларсом с насиженных мест у костра.
Когда час спустя накормленная, согретая и утешенная девица прикорнула в сторонке, мы собрались на военный совет, главным вопросом которого было: что нам делать с этим дивным созданием?
— Значит, так, — тихо сказал Ларс, поглядывая на посапывающую в стороне дочку маркиза. — Это именно тот случай, который бывает раз в жизни. Завтра мы заявимся в замок ее отца-маркиза как спасители и благодетели.
— Спасители? — фыркнула Флейм. — До тракта триста шагов! Это же как постараться надо было, чтобы так заблудиться!
— Не важно. Главное, нам будут так признательны за возвращение чада, что не станут особо расспрашивать, кто мы такие и какого хрена здесь шляемся.
— Кстати, — вставил я, — на всякий случай, кто мы такие и какого хрена здесь шляемся?
— Это просто. Вы — Эван и Флейм… ну, скажем, Соммерсен, брат и сестра, я — ваш кузен сэр Ларс, граф… ле Доннел. А Эван может быть виконтом. Чтобы нас не путали, когда будут обращаться по титулам. Странствуем, выполняя семейный обет.
— Эй, а почему это сестра, а не леди Соммерсен? — тихо возмутилась Флейм, опасливо оборачиваясь на мирно дремавшую девицу.
— Потому что жена должна сидеть дома и нянчить детей. А сестра может податься за сумасбродным братцем хоть к самому Жнецу, если уж дожила до двадцати пяти лет в девках.
— Наглец, — прошипела Флейм. Ларс очаровательно улыбнулся.
— Не нервничай так, моя радость. Вы с Эваном даже чем-то похожи.
— Чем?!
— Ну… — он чуть отстранился и окинул нас критичным взглядом. — У вас обоих темные волосы.
— У тебя тоже темные волосы!
— У вас носы одинаковые.
Мы с Флейм, не сговариваясь, уставились друг на друга, проверяя правдивость этого утверждения. Флейм фыркнула, я в общем-то был с ней согласен.
— А кроме того, — не сдавался Ларс, — странствующие родственники вызывают меньше подозрений во всяческих нелицеприятных связях между собой, чем семейная пара и их друг. Мы же должны сохранить хоть тень внешней порядочности. Я подчеркиваю — внешней.
— Эван, вызови его на дуэль, — взмолилась Флейм. — Ты ведь теперь виконт! Защити честь своей сестры.
— Ларс, ты думаешь, это сработает? — игнорируя ее дурачества, спросил я, пристально глядя на него.
Ларс пожал плечами.
— Тебе же приходилось иметь дело с аристократами. И мне приходилось. Они страшно подозрительны, когда у человека безупречная репутация. Но если мы окружим ореолом таинственности цель нашего вояжа, то, принимая во внимание заступничество этой девчонки, сравнительно радушный прием в замке ее отца нам обеспечен. Это уже больше, чем то, на что мы рассчитывали.
Я согласился, Флейм продолжала сердиться. Похоже, ей очень хотелось побыть немного леди Нортон. И я впервые подумал, а что она сказала бы, предложи я ей такую перспективу. Но я ведь никогда этого не сделаю. Во всяком случае, не в ближайшие десять лет — а я не знаю женщин, способных ждать так долго.
Мы легли спать, договорившись хранить таинственное молчание обо всем, что касалось нашего прошлого, списывая эту скрытность на все тот же обет, говорить о котором якобы тоже было запрещено. Ларс сказал, что Даллант — один из немногих округов, где еще чтят Троих, и всяческие обеты там воспринимают трепетно, так что должны отнестись к нам с пониманием.
Я лег рядом с дочкой маркиза, впрочем, на приличном расстоянии. Ночью она придвинулась и, не просыпаясь, заползла ко мне на грудь. Я с трудом удержался от соблазна отпихнуть ее, но, вспомнив раскрасневшееся заплаканное личико, удержался. Хотя это было трудно: я не мог отделаться от странного, почти гадливого ощущения, будто у меня на груди спит змея.
ГЛАВА 13
Легкие звуки арфы в прозрачном золотистом воздухе. Как тогда, когда она… Те пальцы когда-то дрожали, роняя на струны страх — до сих пор дрожат, если их обладательница еще жива… А эти — сильны, уверенны, грациозны, в них сила, в них знание об этой силе. Слушает: затаив дыхание, закрыв глаза, не думая, не дыша — всё в ней. Она — всё, и в ней — всё. Есть ли смысл ходить под небом, на которое смотрят ее глаза?
— Это… удивительно…
— Спасибо, дорогой. Я рада, что тебе нравится моя музыка.
— Мне нравишься ТЫ.
— Да ну! Как я могу нравиться? У меня слишком большие ноги.
— Глупышка. Несносная кокетка! Иди ко мне…
— Милорд… Как можно, милорд! Оставьте меня! Среди бела дня?!
— Я тебя люблю, Йевелин.
Гортанный смех плетью бьет по лицу, по глазам, по сердцу. Тонкие руки на широких плечах, такие бледные, такие слабые, без украшений — им не нужны украшения. Они и так прекраснее всех алмазов этого мира.
Легкий смех, тонкий смех — как шелковый платок, подброшенный в сладкий летний воздух.
Рука в стальной перчатке поднимает нож, и платок рассекается надвое лезвием чужого взгляда.
Копыта коней ритмично чавкали в вязкой грязи. Тракт был до того узким, что трое всадников едва могли на нем уместиться, поэтому Ларс то и дело отставал, впрочем, не сильно по этому поводу переживая. Я подозревал, что самые хищные ухмылки появлялись на его лице именно в те минуты, когда он оказывался позади меня. Мне и так было немного не по себе от того, как тесно маркизская дочка прижималась к моей спине, обхватив меня руками за пояс — ее еще и упрашивать пришлось, мерзавку этакую, всё жеманилась и заливалась румянцем. Я чуть было не предложил ей в сердцах ехать самостоятельно, на свой страх и риск, надеясь полюбоваться, как она свалится в лужу, но вынужденная галантность снова взяла верх. Я старался всё время напоминать себе, что теперь являюсь виконтом. Да и девчонка была всё же хороша: круглолицая, с восхитительной белоснежной кожей, на которой то и дело вспыхивал трогательный румянец. Раз или два я соизволил улыбнуться ей — видимо, именно поэтому Флейм упорно не отставала от нас, даже когда дорога совсем сужалась.
— Мой отец примет вас подобающим образом! — горячо заверила девица Аннервиль (впрочем, тут же предложившая называть ее просто Дарлой). — Если вам нужна помощь или кров, только скажите!
— Да, от крова не откажемся, — вставил Ларс. — Пора сделать небольшой перерыв в наших странствиях…
— Всё что угодно! О, как хорошо, что боги послали вас! — это страстное заявление было подкреплено сжатием моей талии, и без того запотевшей в тесном плену девичьих рук. То ли она правда боялась свалиться, то ли неровно ко мне дышала. Сидя к ней спиной, я не мог утверждать наверняка, но недобро прищуренные глаза Флейм склоняли к последнему.
— Это был наш долг, — нудно сказал я, чтобы разрядить обстановку. — А как вы попали в лес, сударыня? Почему были там одна? Разве батюшка отпустил вас?
Менторские нотки в моем голосе ее, похоже, не задели. Дарла горько вздохнула и, к моему ужасу и вящей ярости Флейм, сиротливо опустила темноволосую головку в алых лентах ко мне на плечо.
— Не спрашивайте меня, милорды, — прошептала она, и от глухого отчаяния, звучащего в этом шепоте, мне почти расхотелось язвить. — Я… я сама не могу поверить в это.
Стоит ли говорить, что утроенными усилиями мы ее всё-таки уломали. Дарла снова вздохнула, на сей раз без всякой картинности и, видимо, оценив, что дорога до замка ее отца довольно дальняя, решилась исповедаться.
— В лес меня привел брат, — просто сказала она. — Он собирался убить меня, но я кинулась ему в ноги, я умоляла его сжалиться, и он смягчился. Оставил меня там, видимо, решив, что волки завершат дело за него.
— Проклятье! — вырвалось у меня совсем не по-виконтски. — Хорош же ваш брат, сударыня! Чем вы ему так досадили?
— Не ему… Он всего лишь выполнял приказ.
— Чей? — спросил Ларс.
— Леди Йевелин, — ответила Дарла, и ее голос сорвался. — Моей мачехи.
Мы помолчали. Я думал о том, что девчонке в самом деле не повезло: ни с мачехой, ни с братом, и проникся к ней по этому случаю чем-то похожим на жалость. Это чувство удивило меня. Обычно я испытываю его исключительно по отношению к лошадям. Ларс, я уверен, думал о том, что вполне понимает леди Йевелин, чем бы она ни руководствовалась при принятии столь человеколюбивого решения. О чем думала Флейм, я мог только догадываться (никогда не знаешь, что на уме у женщин!), пока она не проговорила:
— Хм… что-то это мне напоминает…
Мы все посмотрели на нее с удивлением, но она лишь наморщила лоб.
— Кажется, была такая легенда… О злой мачехе и бедной падчерице, которую в лесу спасли гномы…
— Спасибо, сестрица, — холодно ответил я. Она вспыхнула, неловко усмехнулась, видимо, поняв, что ударила меня в больное место: низкорослым я не был, но высокой статью всё же не отличался, что непростительно для полководца.
— Она жена вашего отца? — спросил Ларс, спасая нас от дурацкой необходимости обмениваться смущенными улыбками. Дарла кивнула — я ощутил, как ее щека скользнула вверх-вниз по моему плечу.
— Наша с Куэйдом мать умерла при родах, — простодушно объяснила она. — Отец двадцать лет хранил ей верность. Он очень ее любил. Но потом появилась она… — нотки ярости снова скользнули в ее голосе, придав ему неожиданную твердость. Я подумал, что при определенных обстоятельствах малышка, пожалуй, сможет проявить характер. — Вернее, появилась еще раньше — она дочь наших соседей, Инсбенов. Куэйд говорит, что отец обратил на нее внимание, еще когда она была девочкой, но ее обручили с лордом Картером… Она очень быстро свела его в могилу, вышла замуж за графа из Келленевера, и с тех пор о ней ничего не слышали. Говорят, она пять мужей угробила! И вот настал черед моего несчастного отца…
Я изо всех сил вслушивался, пытаясь уловить фальшь в ее голосе, но тщетно. Не знаю, почему я был так подозрителен. Дарла выглядела в этой истории жертвой, и хотя ее мнение о мачехе наверняка страдало предубеждением, я не мог не признать, что такое поведение по отношению к падчерице должно иметь очень веские основания, дабы быть оправданным.
— Что вы ей сделали? — вслед за своими мыслями спросил я.
— Вероятно, я просто более красива, — с горечью ответила Дарла, и в ее тоне не было и тени кокетства. То ли она действительно так считала, то ли искренне верила, что так считает ее мачеха.
— А при чем тут ваш брат? — спросил Ларс, и я мысленно хлопнул себя ладонью по лбу.
— И верно! Как он-то мог так поступить с вами?
— Или он тоже вас ненавидит? — едко добавила Флейм, вызвав у меня всплеск легкой неприязни. В самом деле, пока что эта миленькая глупышка не сделала ничего, чтобы заслужить такое отношение.
— Нет, Куэйд всегда был добр ко мне… Он защищал меня, заботился… Но она и его свела с ума. Она всех сводит с ума! — Дарла вскинула голову, сжала мою талию, вынудив обернуться к ней через плечо. — Посудите сами, что это за женщина, если ей хватает наглости очаровывать сына собственного мужа!
— Вас послушать, так это просто редкая прелестница, — хмыкнул Ларс. — Жду не дождусь встречи с ней.
— Вам смешно, сударь! — воскликнула Дарла. — Поглядела бы я на вас в такой ситуации.
— Сударыня, я бы не оказался в такой ситуации.
— Верно! Вы мужчина, вы можете постоять за себя! А что делать мне… что делать нам, да, дорогая миледи Флейм? Вы-то можете меня понять?
Я с интересом смотрел, как Флейм краснеет и отворачивается, бормоча какие-то банальности, и на миг ощутил что-то похожее на злорадство.
— Конечно, мы понимаем и разделяем ваши чувства, — заверил я, и Дарла тут же повернулась ко мне. — Поведение ваших родственников непозволительно. Мы разоблачим их злодеяния, как только достигнем замка вашего достойного родителя.
— Это… удивительно…
— Спасибо, дорогой. Я рада, что тебе нравится моя музыка.
— Мне нравишься ТЫ.
— Да ну! Как я могу нравиться? У меня слишком большие ноги.
— Глупышка. Несносная кокетка! Иди ко мне…
— Милорд… Как можно, милорд! Оставьте меня! Среди бела дня?!
— Я тебя люблю, Йевелин.
Гортанный смех плетью бьет по лицу, по глазам, по сердцу. Тонкие руки на широких плечах, такие бледные, такие слабые, без украшений — им не нужны украшения. Они и так прекраснее всех алмазов этого мира.
Легкий смех, тонкий смех — как шелковый платок, подброшенный в сладкий летний воздух.
Рука в стальной перчатке поднимает нож, и платок рассекается надвое лезвием чужого взгляда.
Копыта коней ритмично чавкали в вязкой грязи. Тракт был до того узким, что трое всадников едва могли на нем уместиться, поэтому Ларс то и дело отставал, впрочем, не сильно по этому поводу переживая. Я подозревал, что самые хищные ухмылки появлялись на его лице именно в те минуты, когда он оказывался позади меня. Мне и так было немного не по себе от того, как тесно маркизская дочка прижималась к моей спине, обхватив меня руками за пояс — ее еще и упрашивать пришлось, мерзавку этакую, всё жеманилась и заливалась румянцем. Я чуть было не предложил ей в сердцах ехать самостоятельно, на свой страх и риск, надеясь полюбоваться, как она свалится в лужу, но вынужденная галантность снова взяла верх. Я старался всё время напоминать себе, что теперь являюсь виконтом. Да и девчонка была всё же хороша: круглолицая, с восхитительной белоснежной кожей, на которой то и дело вспыхивал трогательный румянец. Раз или два я соизволил улыбнуться ей — видимо, именно поэтому Флейм упорно не отставала от нас, даже когда дорога совсем сужалась.
— Мой отец примет вас подобающим образом! — горячо заверила девица Аннервиль (впрочем, тут же предложившая называть ее просто Дарлой). — Если вам нужна помощь или кров, только скажите!
— Да, от крова не откажемся, — вставил Ларс. — Пора сделать небольшой перерыв в наших странствиях…
— Всё что угодно! О, как хорошо, что боги послали вас! — это страстное заявление было подкреплено сжатием моей талии, и без того запотевшей в тесном плену девичьих рук. То ли она правда боялась свалиться, то ли неровно ко мне дышала. Сидя к ней спиной, я не мог утверждать наверняка, но недобро прищуренные глаза Флейм склоняли к последнему.
— Это был наш долг, — нудно сказал я, чтобы разрядить обстановку. — А как вы попали в лес, сударыня? Почему были там одна? Разве батюшка отпустил вас?
Менторские нотки в моем голосе ее, похоже, не задели. Дарла горько вздохнула и, к моему ужасу и вящей ярости Флейм, сиротливо опустила темноволосую головку в алых лентах ко мне на плечо.
— Не спрашивайте меня, милорды, — прошептала она, и от глухого отчаяния, звучащего в этом шепоте, мне почти расхотелось язвить. — Я… я сама не могу поверить в это.
Стоит ли говорить, что утроенными усилиями мы ее всё-таки уломали. Дарла снова вздохнула, на сей раз без всякой картинности и, видимо, оценив, что дорога до замка ее отца довольно дальняя, решилась исповедаться.
— В лес меня привел брат, — просто сказала она. — Он собирался убить меня, но я кинулась ему в ноги, я умоляла его сжалиться, и он смягчился. Оставил меня там, видимо, решив, что волки завершат дело за него.
— Проклятье! — вырвалось у меня совсем не по-виконтски. — Хорош же ваш брат, сударыня! Чем вы ему так досадили?
— Не ему… Он всего лишь выполнял приказ.
— Чей? — спросил Ларс.
— Леди Йевелин, — ответила Дарла, и ее голос сорвался. — Моей мачехи.
Мы помолчали. Я думал о том, что девчонке в самом деле не повезло: ни с мачехой, ни с братом, и проникся к ней по этому случаю чем-то похожим на жалость. Это чувство удивило меня. Обычно я испытываю его исключительно по отношению к лошадям. Ларс, я уверен, думал о том, что вполне понимает леди Йевелин, чем бы она ни руководствовалась при принятии столь человеколюбивого решения. О чем думала Флейм, я мог только догадываться (никогда не знаешь, что на уме у женщин!), пока она не проговорила:
— Хм… что-то это мне напоминает…
Мы все посмотрели на нее с удивлением, но она лишь наморщила лоб.
— Кажется, была такая легенда… О злой мачехе и бедной падчерице, которую в лесу спасли гномы…
— Спасибо, сестрица, — холодно ответил я. Она вспыхнула, неловко усмехнулась, видимо, поняв, что ударила меня в больное место: низкорослым я не был, но высокой статью всё же не отличался, что непростительно для полководца.
— Она жена вашего отца? — спросил Ларс, спасая нас от дурацкой необходимости обмениваться смущенными улыбками. Дарла кивнула — я ощутил, как ее щека скользнула вверх-вниз по моему плечу.
— Наша с Куэйдом мать умерла при родах, — простодушно объяснила она. — Отец двадцать лет хранил ей верность. Он очень ее любил. Но потом появилась она… — нотки ярости снова скользнули в ее голосе, придав ему неожиданную твердость. Я подумал, что при определенных обстоятельствах малышка, пожалуй, сможет проявить характер. — Вернее, появилась еще раньше — она дочь наших соседей, Инсбенов. Куэйд говорит, что отец обратил на нее внимание, еще когда она была девочкой, но ее обручили с лордом Картером… Она очень быстро свела его в могилу, вышла замуж за графа из Келленевера, и с тех пор о ней ничего не слышали. Говорят, она пять мужей угробила! И вот настал черед моего несчастного отца…
Я изо всех сил вслушивался, пытаясь уловить фальшь в ее голосе, но тщетно. Не знаю, почему я был так подозрителен. Дарла выглядела в этой истории жертвой, и хотя ее мнение о мачехе наверняка страдало предубеждением, я не мог не признать, что такое поведение по отношению к падчерице должно иметь очень веские основания, дабы быть оправданным.
— Что вы ей сделали? — вслед за своими мыслями спросил я.
— Вероятно, я просто более красива, — с горечью ответила Дарла, и в ее тоне не было и тени кокетства. То ли она действительно так считала, то ли искренне верила, что так считает ее мачеха.
— А при чем тут ваш брат? — спросил Ларс, и я мысленно хлопнул себя ладонью по лбу.
— И верно! Как он-то мог так поступить с вами?
— Или он тоже вас ненавидит? — едко добавила Флейм, вызвав у меня всплеск легкой неприязни. В самом деле, пока что эта миленькая глупышка не сделала ничего, чтобы заслужить такое отношение.
— Нет, Куэйд всегда был добр ко мне… Он защищал меня, заботился… Но она и его свела с ума. Она всех сводит с ума! — Дарла вскинула голову, сжала мою талию, вынудив обернуться к ней через плечо. — Посудите сами, что это за женщина, если ей хватает наглости очаровывать сына собственного мужа!
— Вас послушать, так это просто редкая прелестница, — хмыкнул Ларс. — Жду не дождусь встречи с ней.
— Вам смешно, сударь! — воскликнула Дарла. — Поглядела бы я на вас в такой ситуации.
— Сударыня, я бы не оказался в такой ситуации.
— Верно! Вы мужчина, вы можете постоять за себя! А что делать мне… что делать нам, да, дорогая миледи Флейм? Вы-то можете меня понять?
Я с интересом смотрел, как Флейм краснеет и отворачивается, бормоча какие-то банальности, и на миг ощутил что-то похожее на злорадство.
— Конечно, мы понимаем и разделяем ваши чувства, — заверил я, и Дарла тут же повернулась ко мне. — Поведение ваших родственников непозволительно. Мы разоблачим их злодеяния, как только достигнем замка вашего достойного родителя.