Страница:
Вот ведь… Подобного я почему-то не ожидал. А следовало: этот дом слишком велик для нее одной да и находится, насколько я могу судить, отнюдь не в том квартале, где аристократы содержат своих фавориток… А уж как прислуга косилась на меня, пока мы с Паулиной шли через двор…
— За кого? — спросил я с большим интересом, чем чувствовал.
— За графа Перингтона.
Хорошо, что я не пил в этот момент. Впрочем, по моему лицу она и так всё поняла.
— Да, — горячо сказала Паулина, выпрямляясь и стискивая веер. Похоже, знатные леди носят веера только для того, чтобы стискивать их, когда нервишки шалят. Проклятье, знатные леди… — А что, так трудно поверить, что я могу быть графиней?
— Да что вы, миледи, — протянул я, откидываясь на спинку стула. Индюшки оставалась еще треть, но есть мне вдруг расхотелось. — Совсем наоборот. Я удивлен, что вы ждали так долго. Выбирали?
— Он любит меня, Эван. Он на самом деле меня любит, понимаешь?
— Грей тоже тебя любил.
Паулина встала и пошла ко мне. Ее лицо ровным счетом ничего не выражало, и я просто смотрел на нее, не имея ни малейшего представления о том, что она намеревается сделать, пока пощечина не обожгла мне лицо.
— Если ты еще раз назовешь при мне его имя, я позову дворецкого и велю ему вышвырнуть тебя вон, — очень спокойно сказала она.
Я молча потер ушибленную щеку, не сводя с нее глаз. Паулина стояла надо мной, холодная, прекрасная и очень усталая. Я вдруг подумал, что не имею ни малейшего права вмешиваться в ее жизнь. Да и никогда не имел.
— Прости, — сказал я.
Она вздрогнула, словно очнувшись, и вдруг покраснела.
— Это ты прости, — пробормотала она и, на миг коснувшись пальцами моей все еще пылавшей щеки, быстро вернулась на прежнее место. — Ты… ешь, ешь, ты же давно не ел по-человечески, правда?
— Правда, — вынужден был согласиться я. — Только наелся уже, спасибо.
Она казалась теперь совершенно несчастной, и в другое время я бы ее обнял и погладил по белокурой головке, пока она сморкалась бы мне в плечо… Но времена, как я уже говорил, меняются, да и моя вымазанная в крови и грязи рубашка сейчас была не лучшим носовым платочком для графини.
— Если ты счастлива, это самое главное, — сказал я, и она вздохнула. Странно, даже на банальности графиня Паулина Перингтон реагирует совсем не так, как Паулина Морс, элитная шлюшка и участник партизанского движения. Я вдруг подумал, что она никогда не смотрелась естественно среди нас — на фоне оборванцев вроде меня и Грея, на фоне неистовой Флейм, и надо было быть полным кретином, чтобы этого не понимать. Этого — и того, что у нее с Греем никогда бы ничего не вышло. Что ж, по правде говоря, именно полным кретином я всё это время и был.
— Если бы… — тихо сказала Паулина и, подняв голову, уже бодрее, словно приняв решение сменить тему, спросила: — А ты что здесь делаешь? Юстас говорил мне, вы поехали на Перешеек, к Саймеку…
— Мы там были, — кивнул я. — Мы еще… я еще много где был потом. Паулина, мне надо найти одного человека. И, может быть, ты одна могла бы мне в этом помочь.
— Конечно, — сказала она и улыбнулась. У меня отлегло от сердца: мне не хотелось быть ей в тягость, — Кого ты ищешь?
— Одну женщину… Дворянку из Далланта. Ты ведь, наверное, бываешь при дворе… — Графиня… Всё еще поверить не могу…
— Да, из западных земель в последнее время приезжают многие, принц Донован ведет себя там совсем недостойно, — подтвердила она.
«Недостойно»… Принц Донован… С ума сойти… Мы никогда его так не называли: только Шервалем. Мне вдруг до безумия захотелось спросить ее, почему она была с нами так долго, но мы ведь никогда не задавали вопросов. Это не та игра, в которой можно задавать вопросы… да, Йев?
— Йевелин… Ее зовут маркиза Йевелин Аннервиль.
Лицо Паулины застыло. Она почти улыбалась в этот миг, и эта почти улыбка на ее окаменевшем лице выглядела жутко.
— Что-то не так? — настороженно поинтересовался я.
— Аннервиль? Маркиза Аннервиль? — переспросила Паулина, словно не расслышав.
— Да, леди Йевелин Аннервиль. Ты ее знаешь?
— Знаю, — сказала Паулина и встала. — Эван, что у тебя может быть общего с этой… ведьмой?
Я с трудом удержал нервный смешок. У меня с ней много общего, Паул, но это слишком долгая история. И не для твоих нежных аристократических ушек.
— Что у меня общего с дворянкой, ты не спрашиваешь, — заметил я, тоже вставая. Паулина сжала губы, упрямо тряхнула головой.
— Она чудовище. Она…
— Я знаю, кто она, — перебил я. Мне хотелось взять ее за локоть, как я делал всегда, когда она начинала говорить глупости, но я почему-то не осмелился и разозлился на себя за это. С трудом сохраняя ровный тон, я продолжил: — Мне очень нужно ее увидеть. Ты можешь сказать ей, что… что Эван хочет с ней поговорить? Всё равно где, но как можно быстрее. Пожалуйста. Это важно.
Паулина вздохнула. Я ждал молча, надеясь на ее милосердие. Она вздохнула снова и вдруг повернулась ко мне так резко, что юбки ее платья взметнулись над до блеска начищенным полом.
— А как же Флейм? — я и не думал, что в сладком голосе этой куколки может быть столько яда, — Как насчет нее? Она же тебя любит.
Это было жестоко, но честно. Я ответил так же:
— Да, наверное, но я ее не люблю.
Паулина побелела, и я вдруг понял, что невольно снова ударил ее в открытую рану, причем гораздо больнее, чем мог бы хотеть. И еще понял, что некоторые вещи не осознаешь, пока не скажешь вслух.
— К тому же это совсем другое, — добавил я, но она уже не слушала.
— Я попробую с ней поговорить.
— Спасибо…
— Пока останешься здесь. Я дам тебе что-нибудь из одежды Ройса.
— Ройса?
— Моего мужа, — ответила она и сердито посмотрела на меня. — И я попросила бы тебя в его присутствии придержать язык. Он не осведомлен о моем бурном прошлом.
— Конечно, — обнять бы ее и закружить по комнате, но… — Постой, а как ты ему объяснишь мое присутствие?
Она только фыркнула.
— Скажу, что ты мой блудный кузен! Искатель приключений. Шлялся по королевству несколько лет…
— … исполняя семейный обет, — закончил я и усмехнулся, когда ее брови вопросительно приподнялись. — Не обращай внимания. Паулина, ты чудо, тебе это известно?
— О да, — серьезно ответила она. — Я слышу это ежедневно в течение последних двух месяцев.
И только? Неужели Грей тебе никогда этого не говорил?
— Ладно, иди переоденься. Я распоряжусь, чтобы тебе отвели комнату. И доешь индюшку, я же вижу, ты хочешь.
— Обожаю тебя, — с чувством проговорил я, и она легонько стукнула меня веером по губам.
— Ешь давай и приводи себя в порядок. Не хочу, чтобы Ройс застал моего новоявленного родственника в таком виде.
Я не смел спорить и уселся обратно за стол. Паулина пошла к выходу, шурша юбками, когда я вдруг вспомнил вопрос, который собирался ей задать.
— Когда ты в последний раз видела Юстаса? — Она приостановилась, нахмурилась, вспоминая.
— В Лемминувере… Через пять или шесть дней после вашего отъезда…
— И всё? Он не сказал, куда едет?
— Нет.
— Он… был таким, как всегда? Не казался странным, может, взволнованным или рассерженным…
— Не казался… Эван, что с ним?
Не знаю, заботит ли ее это до сих пор… А если и так… Она ведь тоже ушла, незачем бередить старые раны. Мне бы не хотелось, чтобы бередили мои.
— Да нет, ничего.
Она помолчала, потом кивнула.
Я остался один. Но не стал есть: просто смотрел на ярко-белый прямоугольник окна, перевитый далеким шумом столичной улицы, и думал о том, что сказал Паулине про Флейм.
ГЛАВА 29
ГЛАВА 30
— За кого? — спросил я с большим интересом, чем чувствовал.
— За графа Перингтона.
Хорошо, что я не пил в этот момент. Впрочем, по моему лицу она и так всё поняла.
— Да, — горячо сказала Паулина, выпрямляясь и стискивая веер. Похоже, знатные леди носят веера только для того, чтобы стискивать их, когда нервишки шалят. Проклятье, знатные леди… — А что, так трудно поверить, что я могу быть графиней?
— Да что вы, миледи, — протянул я, откидываясь на спинку стула. Индюшки оставалась еще треть, но есть мне вдруг расхотелось. — Совсем наоборот. Я удивлен, что вы ждали так долго. Выбирали?
— Он любит меня, Эван. Он на самом деле меня любит, понимаешь?
— Грей тоже тебя любил.
Паулина встала и пошла ко мне. Ее лицо ровным счетом ничего не выражало, и я просто смотрел на нее, не имея ни малейшего представления о том, что она намеревается сделать, пока пощечина не обожгла мне лицо.
— Если ты еще раз назовешь при мне его имя, я позову дворецкого и велю ему вышвырнуть тебя вон, — очень спокойно сказала она.
Я молча потер ушибленную щеку, не сводя с нее глаз. Паулина стояла надо мной, холодная, прекрасная и очень усталая. Я вдруг подумал, что не имею ни малейшего права вмешиваться в ее жизнь. Да и никогда не имел.
— Прости, — сказал я.
Она вздрогнула, словно очнувшись, и вдруг покраснела.
— Это ты прости, — пробормотала она и, на миг коснувшись пальцами моей все еще пылавшей щеки, быстро вернулась на прежнее место. — Ты… ешь, ешь, ты же давно не ел по-человечески, правда?
— Правда, — вынужден был согласиться я. — Только наелся уже, спасибо.
Она казалась теперь совершенно несчастной, и в другое время я бы ее обнял и погладил по белокурой головке, пока она сморкалась бы мне в плечо… Но времена, как я уже говорил, меняются, да и моя вымазанная в крови и грязи рубашка сейчас была не лучшим носовым платочком для графини.
— Если ты счастлива, это самое главное, — сказал я, и она вздохнула. Странно, даже на банальности графиня Паулина Перингтон реагирует совсем не так, как Паулина Морс, элитная шлюшка и участник партизанского движения. Я вдруг подумал, что она никогда не смотрелась естественно среди нас — на фоне оборванцев вроде меня и Грея, на фоне неистовой Флейм, и надо было быть полным кретином, чтобы этого не понимать. Этого — и того, что у нее с Греем никогда бы ничего не вышло. Что ж, по правде говоря, именно полным кретином я всё это время и был.
— Если бы… — тихо сказала Паулина и, подняв голову, уже бодрее, словно приняв решение сменить тему, спросила: — А ты что здесь делаешь? Юстас говорил мне, вы поехали на Перешеек, к Саймеку…
— Мы там были, — кивнул я. — Мы еще… я еще много где был потом. Паулина, мне надо найти одного человека. И, может быть, ты одна могла бы мне в этом помочь.
— Конечно, — сказала она и улыбнулась. У меня отлегло от сердца: мне не хотелось быть ей в тягость, — Кого ты ищешь?
— Одну женщину… Дворянку из Далланта. Ты ведь, наверное, бываешь при дворе… — Графиня… Всё еще поверить не могу…
— Да, из западных земель в последнее время приезжают многие, принц Донован ведет себя там совсем недостойно, — подтвердила она.
«Недостойно»… Принц Донован… С ума сойти… Мы никогда его так не называли: только Шервалем. Мне вдруг до безумия захотелось спросить ее, почему она была с нами так долго, но мы ведь никогда не задавали вопросов. Это не та игра, в которой можно задавать вопросы… да, Йев?
— Йевелин… Ее зовут маркиза Йевелин Аннервиль.
Лицо Паулины застыло. Она почти улыбалась в этот миг, и эта почти улыбка на ее окаменевшем лице выглядела жутко.
— Что-то не так? — настороженно поинтересовался я.
— Аннервиль? Маркиза Аннервиль? — переспросила Паулина, словно не расслышав.
— Да, леди Йевелин Аннервиль. Ты ее знаешь?
— Знаю, — сказала Паулина и встала. — Эван, что у тебя может быть общего с этой… ведьмой?
Я с трудом удержал нервный смешок. У меня с ней много общего, Паул, но это слишком долгая история. И не для твоих нежных аристократических ушек.
— Что у меня общего с дворянкой, ты не спрашиваешь, — заметил я, тоже вставая. Паулина сжала губы, упрямо тряхнула головой.
— Она чудовище. Она…
— Я знаю, кто она, — перебил я. Мне хотелось взять ее за локоть, как я делал всегда, когда она начинала говорить глупости, но я почему-то не осмелился и разозлился на себя за это. С трудом сохраняя ровный тон, я продолжил: — Мне очень нужно ее увидеть. Ты можешь сказать ей, что… что Эван хочет с ней поговорить? Всё равно где, но как можно быстрее. Пожалуйста. Это важно.
Паулина вздохнула. Я ждал молча, надеясь на ее милосердие. Она вздохнула снова и вдруг повернулась ко мне так резко, что юбки ее платья взметнулись над до блеска начищенным полом.
— А как же Флейм? — я и не думал, что в сладком голосе этой куколки может быть столько яда, — Как насчет нее? Она же тебя любит.
Это было жестоко, но честно. Я ответил так же:
— Да, наверное, но я ее не люблю.
Паулина побелела, и я вдруг понял, что невольно снова ударил ее в открытую рану, причем гораздо больнее, чем мог бы хотеть. И еще понял, что некоторые вещи не осознаешь, пока не скажешь вслух.
— К тому же это совсем другое, — добавил я, но она уже не слушала.
— Я попробую с ней поговорить.
— Спасибо…
— Пока останешься здесь. Я дам тебе что-нибудь из одежды Ройса.
— Ройса?
— Моего мужа, — ответила она и сердито посмотрела на меня. — И я попросила бы тебя в его присутствии придержать язык. Он не осведомлен о моем бурном прошлом.
— Конечно, — обнять бы ее и закружить по комнате, но… — Постой, а как ты ему объяснишь мое присутствие?
Она только фыркнула.
— Скажу, что ты мой блудный кузен! Искатель приключений. Шлялся по королевству несколько лет…
— … исполняя семейный обет, — закончил я и усмехнулся, когда ее брови вопросительно приподнялись. — Не обращай внимания. Паулина, ты чудо, тебе это известно?
— О да, — серьезно ответила она. — Я слышу это ежедневно в течение последних двух месяцев.
И только? Неужели Грей тебе никогда этого не говорил?
— Ладно, иди переоденься. Я распоряжусь, чтобы тебе отвели комнату. И доешь индюшку, я же вижу, ты хочешь.
— Обожаю тебя, — с чувством проговорил я, и она легонько стукнула меня веером по губам.
— Ешь давай и приводи себя в порядок. Не хочу, чтобы Ройс застал моего новоявленного родственника в таком виде.
Я не смел спорить и уселся обратно за стол. Паулина пошла к выходу, шурша юбками, когда я вдруг вспомнил вопрос, который собирался ей задать.
— Когда ты в последний раз видела Юстаса? — Она приостановилась, нахмурилась, вспоминая.
— В Лемминувере… Через пять или шесть дней после вашего отъезда…
— И всё? Он не сказал, куда едет?
— Нет.
— Он… был таким, как всегда? Не казался странным, может, взволнованным или рассерженным…
— Не казался… Эван, что с ним?
Не знаю, заботит ли ее это до сих пор… А если и так… Она ведь тоже ушла, незачем бередить старые раны. Мне бы не хотелось, чтобы бередили мои.
— Да нет, ничего.
Она помолчала, потом кивнула.
Я остался один. Но не стал есть: просто смотрел на ярко-белый прямоугольник окна, перевитый далеким шумом столичной улицы, и думал о том, что сказал Паулине про Флейм.
ГЛАВА 29
Ветер в волосах будто живет отдельной жизнью. Будто поет другую песню — свою, тайную, и всё равно, чьи волосы — его струны. Арфе не положено понимать смысл песни, которую на ней играют.
Глаза — на север, сквозь слабый прищур. Губы, обветренные, серые, растрескавшиеся в улыбке:
— Девочка моя…
Я теперь понимаю тебя… Понимаю?
Истертые ноги не остановятся, пока в волосах играет ветер, пока глаза смотрят на север, пока на губах ее истинное имя. Зная истинное имя, можно властвовать над человеком. И не только над человеком…
— Вы ведь не человек, дорогая моя девочка… Вы не человек, вы… Я люблю вас за то, ЧТО вы… моя девочка…
Просто шептать и идти: если шептать — дойду. Просто шептать… а она-то уж услышит. Знаю. Слышишь, правда?
— Я теперь понимаю… он и вы… так красиво, девочка… Это будет… забавнее всего. Так прелестно, моя маленькая леди Аттена… Спасибо… родная…
Он идет на север и улыбается.
Есть еще двое — у него за спиной. Они не улыбаются и идут не за ним.
Но им, всем троим, по пути.
— Эван, расслабься, — шикнула Паулина, не глядя на меня и не переставая сияюще улыбаться и приседать в реверансах. — Ты будто на виселицу идешь.
Виселица устроила бы меня больше. Кажется, я никогда в жизни не находился в столь ярко освещенном месте. Оранжевые огоньки свечей (Паулина сказала, что их более десяти тысяч и это не предел) резали глаза, блики на зеркальных плитках будто меняли пол и потолок местами, уши закладывало от мягкой, обволакивающей какофонии десятков оркестриков, игравших в каждой нише, в каждом углу. Когда король откроет бал, все они синхронно грянут единый торжественный марш, и я надеялся не дожить до этого великого момента.
Я шел среди мучительно ярких, искрящихся, сверкающих красок, среди головокружительного щебечущего гула сотен голосов, слившихся воедино тысяч запахов: от тонкого аромата жасминовых духов Паулины до вони свежего пота и просачивавшегося из трапезной запаха свежеиспеченных уток с начиненными ромом яблоками, среди ясных улыбок, хитрых глаз, поблескивающих сквозь прорези расшитых бисером масок, звонкого ядовитого смеха, нарумяненных щек и тонких, никогда не знавших мозолей кистей. Среди всего, что я так ненавидел. Что было так легко ненавидеть. Если бы не твердый голый локоток Паулины, время от времени впивавшийся мне между ребрами, и не молчаливая поддержка ее мужа, я бы уже с позором бежал. До сих пор не могу забыть взгляда Ройса Перингтона, увидевшего выражение моего лица, когда Паулина с безупречно искренней радостью прощебетала, что на королевский бал в честь дня рождения королевы Сибиллы мы отправимся втроем. Я все еще не мог поверить, что Йевелин в самом деле поставила такое условие.
— Она сказала: «Как удачно, на будущей неделе в Ладаньере бал», — жалобно сообщила Паулина, сочувственно сжимая мои пальцы. О моей любви к светским развлечениям она была хорошо осведомлена. — Пусть придет туда. В толпе легко затеряться… В толпе правда же легко затеряться, — с воодушевлением добавила она, видя тучу, наползающую на мое лицо. Я так не думал, но идти пришлось. Понятия не имею, зачем Йевелин сделала это: нам было бы гораздо удобнее встретиться где-нибудь в укромном местечке Старой Мелодии. Если она не хотела видеть меня, могла бы прямо так и сказать. Значит, хотела. Я в очередной раз не мог понять ее мотивов.
Ройс Перингтон выручил меня, снабдив подобающим костюмом и порцией крайне скептических высказываний относительно любви короля и всего двора к дешевой показухе.
— В стране война, — горячо говорил этот маленький, суховатый, уже почти совсем лысый мужчина с волевым лицом и умным пронзительным взглядом. — В половине мелких поселений голод. У его величества никогда не найдется лишнего галлона зерна для своих подданных, но галлон рома для своих подхалимов — всегда пожалуйста.
Король Гийом, как оказалось, был большим почитателем крепких спиртных напитков. Граф Перингтон — нет.
— Ладно вам, мальчики, — щебетала Паулина по дороге в Ладаньерский замок, пытаясь разрядить обстановку, пока мы угрюмо тряслись на паршивой аленкурской дороге. На ремонтные работы у короля, видимо, денег тоже нет. — Развлекаться ведь как-то надо, не так ли?
Никогда не понимал, что некоторые находят в женщинах, которые притворяются дурами. Особенно такие, как Ройс Перингтон. Сам-то далеко не дурак. Не знаю, поверил ли он невинной сказке Паулины о блудном кузене, или просто любил ее достаточно сильно, чтобы признавать за ней право на личные тайны, но оп смолчал, когда она представила меня ему, только улыбнулся и пожал мне руку. Думаю, если бы он хоть сколько-нибудь подозревал меня в том, что на деле я не часть прошлого Паулины, а ее настоящее, ноги бы моей не было в их доме. Точнее, нога, может, и была бы, если бы он мне ее предварительно оторвал… В любом случае, Грея она бы так безболезненно ко двору не протащила.
Но Грею, на его счастье, королевский двор был ни к чему. Уверен, Грей сейчас поет похабные песни у костра где-то в Восточных Лесах, на поясе у него арбалет, а в голове — сладкая пустота. Я же, в отличие от него, стою в бальном зале королевской резиденции, рассматривая мутным взглядом расфуфыренных аристократов и всеми силами стараясь соответствовать. Сорочка Перингтона была узка мне в плечах, башмаки жали, шейный платок всё больше напоминал удавку, я взмок, как лошадь, и хотел либо умереть, либо напиться, а ведь вечер только начинался.
— Она будет ждать тебя в Зимнем Саду в час пополуночи, — передала мне Паулина еще в Мелодии. — Это самое удобное время: первый и второй королевские выходы уже позади, обстановка становится менее официальной.
— А почему нельзя выехать в полночь? — взвыл я: была только половина восьмого.
Паулина только посмотрела на меня и ничего не сказала. Мне стало немного стыдно. Она ведь вовсе не обязана делать всё это. Более того: вспоминая ее ласковые отзывы о маркизе Аннервиль, я понимал, что поручение не было для нее приятным. Неизвестно еще, что ей пришлось выслушать от Йевелин, прежде чем та согласилась. Можно немного и потерпеть. Терпел же я в Далланте, в конце-то концов.
Только в Далланте пировали в основном и так уже пьяные рыхлые рыцари и их потасканные дамы, манерами не особо отличающиеся от свиней и партизан, так что там я чувствовал себя более-менее в своей тарелке. Во всяком случае, меня никто никому не представлял. И мне не приходилось целовать три десятка сухоньких дамских ручек, все как одна воняющих смесью духов и пота. Сам напросился: граф Перинггон был достаточно уважаем, и кузен его жены не мог прошмыгнуть ко двору незамеченным. Только вот предупредили меня об этом за минуту до того, как передо мной выросла первая сияющая и блестящая пара высоких господ, жаждущих свести со мной знакомство.
— Лорд и леди Феррель. Мой брат виконт Соммерсен. Лорд и леди Павкерс. Мой брат виконт Соммерсен. Ее светлость леди Ребекка, вдовствующая герцогиня Абингемская. Мой брат виконт Соммерсен. Лорд и леди Везерс с дочерью Катрин. Мой брат виконт Соммерсен…
Скажи: леди Аннервиль. Пусть и вместе с лордом, плевать. Скажи, Паулина, ну чего тебе стоит. Только эта леди меня интересует.
— Леди Антвик с дочерью Миланой. Мой брат виконт Соммерсен. Лорд и леди Карт с дочерью Ассоль. Мой брат виконт Соммерсен. Леди Капитер с дочерью Сюзетт…
С определенного момента потянулась вереница, состоявшая исключительно из леди с дочерьми. Ройс давно удрал в оружейную вместе со знакомыми лордами, и я остался один на растерзание улыбающихся баб, пахнувших смесью духов и пота.
— Да чего они все ко мне прицепились? — прошипел я в промежутке между деревянными поклонами. Паулина только фыркнула:
— Дурак. Их дочерям просто надо замуж.
Матримониальных устремлений Дарлы Аннервиль мне хватило, полагаю, на ближайшие десять лет. После этих слов Паулины желание умереть или напиться стало просто невыносимым.
— За меня?!
— Не обольщайся. Это все крайне низкородные или перезрелые девицы. В последнее время холостяков при дворе осталось не так много, они уже скоро будут на трупы бросаться.
«Когда я стану трупом, мне будет всё равно», — в отчаянии подумал я и вновь поклонился, как истукан, когда Паулина дернула меня за рукав.
— Мой брат виконт Соммерсеи. Леди Сейт-Аннен с дочерью Арианной.
Я застыл.
Вежливая улыбка, которую до выезда очень хвалила Паулина и которая, как мне казалось, за последний час намертво вклеилась в мое лицо, как будто зажила отдельной жизнью. Я понимал, что улыбаюсь, но улыбки не чувствовал — я ее будто видел, со стороны, глупую, лживую, как две капли воды похожую на те улыбки, что дарили мне — и на ту, что я видел сейчас перед собой. Мне почему-то казалось, что женщина, протягивающая мне руку для поцелуя, тоже чувствует фальшь своей улыбки, тоже не ощущает ее частью себя и, может быть, ненавидит меня за то, что я это знаю.
— Леди Сейт-Аннен, — медленно повторил я, поднося к губам ее затянутую в кружевную перчатку руку. — Леди Лагивика Сейт-Аннен… шестая графиня Меллер, супруга… досточтимого сэра Лайама Меллера, рыцаря Соколиного Поля.
Паулина воззрилась на меня с изумлением, а леди Сейт-Аннен засмеялась от удовольствия.
— Всё верно, милорд, — сказала она; голос у нее был низкий, с грудной хрипотцой — видимо, она слишком часто употребляла табак, а может, и пила. — Наш род не столь древен и славен, как род графа Перингтона, но и мы оставили след в геральдической летописи королевства.
— Вы этого достойны, — сказал я.
Она была старой. Не думал я, что она такая старая. Наверное, под шестьдесят, а может, и больше. Толстый слой белил и пудры не только не скрывал, а подчеркивал ее возраст. Большие, всё еще красивые, хоть и почти выцветшие глаза были щедро подведены, вылезшие брови — тщательно и ровно нарисованы. Она носила тяжелый парик и глубокое декольте, обнажающее морщинистую плоскую грудь. Смотреть на нее было почти жутко. Но я смотрел. Смотрел, не в силах оторвать от нее взгляд: от обвислой кожи под подбородком, от грубо и вульгарно накрашенных губ, от ручейков вен на тощей, будто куриной, шее, заметных даже сквозь белила. Она довольно засмеялась, послав мне томный пристальный взгляд и царапнув веер длинными накладными ногтями.
— Моя дочь Арианна, — со значением проговорила леди Сейт-Аннен, слегка поворачиваясь к девушке, стоящей рядом с ней.
Девушке еще не исполнилось и шестнадцати, она была бледной, застенчивой и очень хорошенькой. Наверное, похожей на отца: русоволосой, сероглазой, с круглым личиком и робкой, почти незаметной улыбкой. Эта улыбка не жила от нее отдельной жизнью: эта улыбка была ее частью. Частью ее милого, честного лица, вспыхнувшего под моим прямым взглядом. Я не мог смотреть на нее иначе, хотя мне совсем не хотелось ее смущать. Она казалась такой… чистой. Хотя почти наверняка только казалась.
— Надеюсь, вы подарите моей Арианне кадриль? Бедняжка всего второй раз в свете, ей так неловко, — сказала леди Сейт-Аннен и засмеялась, когда ее дочь, побелев, вскинула маленький подбородок и сжала губы. Подбородок у нее оказался твердым и упрямым — мне это понравилось. Как и ее реакция на бестактность матери.
— Непременно, — стараясь быть вежливым, ответил я, но она побледнела еще сильнее и задрала подбородок выше. При всем моем невнушительном росте, она едва доходила мне до плеча, и потому смотрелось это особенно комично.
…— Благодарю вас, сударь, — с непередаваемым достоинством сказала она. — Я сама буду решать, кому дарить кадриль. А если изволите попросить, возможно, подарю и вам.
Леди Сейт-Аннен засмеялась громче, качая увенчанной париком головой. Казалось удивительным, как от столь бурной активности весь грим не рухнул с нее сплошным пластом, словно отслоившаяся штукатурка с ветхой стены.
— Ты невыносима, Арианна! Простите ее, милорд. Мы еще увидимся, я полагаю, — сквозь смех закончила она и снова послала мне долгий, томный взгляд из-под наклеенных ресниц. Потом взяла всё еще бледную дочь под руку и, кивнув Паулине, величаво уплыла в шумную пеструю толпу.
И только тогда я заметил, что гордая девица Арианна хромает.
— Эван, ты с ума сошел?! — потрясение проговорила Паулина, когда Сейт-Аннены скрылись. — Ты поэтому бросил Флейм? Тебя потянуло на старух?!
— Прекрати, — резко сказал я, все еще глядя туда, где только что скрылась престарелая прелестница со своей хромой дочкой. — Почему она так ведет себя с ней?
— А ты не понимаешь? Девчонка уже второй сезон не может найти себе пару. Знаешь, как ее называют? Арианна-хромоножка. Будь у ее отца громкий титул или тугой кошелек, это не составило бы проблемы. Но у него нет ни того, ни другого. Вот старуха и ненавидит ее.
— Ненавидит? Собственную дочь?
— Конечно. Это ее позор. И тягость. Если бы она могла, давно бы от нее избавилась.
Позор. И тягость. Избавилась бы, если б могла. Так за чем же дело стало, леди Лагивика? Вам ведь не впервой.
— Лучше скажи, откуда ты ее знаешь?
Я повернулся к Паулине. Она смотрела на меня удивленно, но без интереса. Я выдержал паузу, и она успела пару раз стрельнуть глазами по сторонам, выглядывая знакомых.
Сказать тебе, Паул? Тебе?.. Пожалуй, нет. Мы ведь никогда ничего не рассказываем… помнишь?
— Я читал Книгу Лордов, — коротко ответил я. — Бывает полезно.
— Ее же Ларс читает.
— Это повод, чтобы ее не мог читать я? — Она умолкла. Пожала плечами. Сказала:
— Ну, как знаешь.
Знаю. Я знаю, Паулина, знаю… Йевелин, а знала ли ты, когда заманила меня сюда? Не могла, никак не могла знать… но вдруг?.. Я уже ничему бы не удивился.
— Ты куда? — Паулина уцепилась за мой локоть.
Я усмехнулся.
— Пойду выпрашивать кадриль у девицы Арианны. Вдруг получится?
Глаза — на север, сквозь слабый прищур. Губы, обветренные, серые, растрескавшиеся в улыбке:
— Девочка моя…
Я теперь понимаю тебя… Понимаю?
Истертые ноги не остановятся, пока в волосах играет ветер, пока глаза смотрят на север, пока на губах ее истинное имя. Зная истинное имя, можно властвовать над человеком. И не только над человеком…
— Вы ведь не человек, дорогая моя девочка… Вы не человек, вы… Я люблю вас за то, ЧТО вы… моя девочка…
Просто шептать и идти: если шептать — дойду. Просто шептать… а она-то уж услышит. Знаю. Слышишь, правда?
— Я теперь понимаю… он и вы… так красиво, девочка… Это будет… забавнее всего. Так прелестно, моя маленькая леди Аттена… Спасибо… родная…
Он идет на север и улыбается.
Есть еще двое — у него за спиной. Они не улыбаются и идут не за ним.
Но им, всем троим, по пути.
— Эван, расслабься, — шикнула Паулина, не глядя на меня и не переставая сияюще улыбаться и приседать в реверансах. — Ты будто на виселицу идешь.
Виселица устроила бы меня больше. Кажется, я никогда в жизни не находился в столь ярко освещенном месте. Оранжевые огоньки свечей (Паулина сказала, что их более десяти тысяч и это не предел) резали глаза, блики на зеркальных плитках будто меняли пол и потолок местами, уши закладывало от мягкой, обволакивающей какофонии десятков оркестриков, игравших в каждой нише, в каждом углу. Когда король откроет бал, все они синхронно грянут единый торжественный марш, и я надеялся не дожить до этого великого момента.
Я шел среди мучительно ярких, искрящихся, сверкающих красок, среди головокружительного щебечущего гула сотен голосов, слившихся воедино тысяч запахов: от тонкого аромата жасминовых духов Паулины до вони свежего пота и просачивавшегося из трапезной запаха свежеиспеченных уток с начиненными ромом яблоками, среди ясных улыбок, хитрых глаз, поблескивающих сквозь прорези расшитых бисером масок, звонкого ядовитого смеха, нарумяненных щек и тонких, никогда не знавших мозолей кистей. Среди всего, что я так ненавидел. Что было так легко ненавидеть. Если бы не твердый голый локоток Паулины, время от времени впивавшийся мне между ребрами, и не молчаливая поддержка ее мужа, я бы уже с позором бежал. До сих пор не могу забыть взгляда Ройса Перингтона, увидевшего выражение моего лица, когда Паулина с безупречно искренней радостью прощебетала, что на королевский бал в честь дня рождения королевы Сибиллы мы отправимся втроем. Я все еще не мог поверить, что Йевелин в самом деле поставила такое условие.
— Она сказала: «Как удачно, на будущей неделе в Ладаньере бал», — жалобно сообщила Паулина, сочувственно сжимая мои пальцы. О моей любви к светским развлечениям она была хорошо осведомлена. — Пусть придет туда. В толпе легко затеряться… В толпе правда же легко затеряться, — с воодушевлением добавила она, видя тучу, наползающую на мое лицо. Я так не думал, но идти пришлось. Понятия не имею, зачем Йевелин сделала это: нам было бы гораздо удобнее встретиться где-нибудь в укромном местечке Старой Мелодии. Если она не хотела видеть меня, могла бы прямо так и сказать. Значит, хотела. Я в очередной раз не мог понять ее мотивов.
Ройс Перингтон выручил меня, снабдив подобающим костюмом и порцией крайне скептических высказываний относительно любви короля и всего двора к дешевой показухе.
— В стране война, — горячо говорил этот маленький, суховатый, уже почти совсем лысый мужчина с волевым лицом и умным пронзительным взглядом. — В половине мелких поселений голод. У его величества никогда не найдется лишнего галлона зерна для своих подданных, но галлон рома для своих подхалимов — всегда пожалуйста.
Король Гийом, как оказалось, был большим почитателем крепких спиртных напитков. Граф Перингтон — нет.
— Ладно вам, мальчики, — щебетала Паулина по дороге в Ладаньерский замок, пытаясь разрядить обстановку, пока мы угрюмо тряслись на паршивой аленкурской дороге. На ремонтные работы у короля, видимо, денег тоже нет. — Развлекаться ведь как-то надо, не так ли?
Никогда не понимал, что некоторые находят в женщинах, которые притворяются дурами. Особенно такие, как Ройс Перингтон. Сам-то далеко не дурак. Не знаю, поверил ли он невинной сказке Паулины о блудном кузене, или просто любил ее достаточно сильно, чтобы признавать за ней право на личные тайны, но оп смолчал, когда она представила меня ему, только улыбнулся и пожал мне руку. Думаю, если бы он хоть сколько-нибудь подозревал меня в том, что на деле я не часть прошлого Паулины, а ее настоящее, ноги бы моей не было в их доме. Точнее, нога, может, и была бы, если бы он мне ее предварительно оторвал… В любом случае, Грея она бы так безболезненно ко двору не протащила.
Но Грею, на его счастье, королевский двор был ни к чему. Уверен, Грей сейчас поет похабные песни у костра где-то в Восточных Лесах, на поясе у него арбалет, а в голове — сладкая пустота. Я же, в отличие от него, стою в бальном зале королевской резиденции, рассматривая мутным взглядом расфуфыренных аристократов и всеми силами стараясь соответствовать. Сорочка Перингтона была узка мне в плечах, башмаки жали, шейный платок всё больше напоминал удавку, я взмок, как лошадь, и хотел либо умереть, либо напиться, а ведь вечер только начинался.
— Она будет ждать тебя в Зимнем Саду в час пополуночи, — передала мне Паулина еще в Мелодии. — Это самое удобное время: первый и второй королевские выходы уже позади, обстановка становится менее официальной.
— А почему нельзя выехать в полночь? — взвыл я: была только половина восьмого.
Паулина только посмотрела на меня и ничего не сказала. Мне стало немного стыдно. Она ведь вовсе не обязана делать всё это. Более того: вспоминая ее ласковые отзывы о маркизе Аннервиль, я понимал, что поручение не было для нее приятным. Неизвестно еще, что ей пришлось выслушать от Йевелин, прежде чем та согласилась. Можно немного и потерпеть. Терпел же я в Далланте, в конце-то концов.
Только в Далланте пировали в основном и так уже пьяные рыхлые рыцари и их потасканные дамы, манерами не особо отличающиеся от свиней и партизан, так что там я чувствовал себя более-менее в своей тарелке. Во всяком случае, меня никто никому не представлял. И мне не приходилось целовать три десятка сухоньких дамских ручек, все как одна воняющих смесью духов и пота. Сам напросился: граф Перинггон был достаточно уважаем, и кузен его жены не мог прошмыгнуть ко двору незамеченным. Только вот предупредили меня об этом за минуту до того, как передо мной выросла первая сияющая и блестящая пара высоких господ, жаждущих свести со мной знакомство.
— Лорд и леди Феррель. Мой брат виконт Соммерсен. Лорд и леди Павкерс. Мой брат виконт Соммерсен. Ее светлость леди Ребекка, вдовствующая герцогиня Абингемская. Мой брат виконт Соммерсен. Лорд и леди Везерс с дочерью Катрин. Мой брат виконт Соммерсен…
Скажи: леди Аннервиль. Пусть и вместе с лордом, плевать. Скажи, Паулина, ну чего тебе стоит. Только эта леди меня интересует.
— Леди Антвик с дочерью Миланой. Мой брат виконт Соммерсен. Лорд и леди Карт с дочерью Ассоль. Мой брат виконт Соммерсен. Леди Капитер с дочерью Сюзетт…
С определенного момента потянулась вереница, состоявшая исключительно из леди с дочерьми. Ройс давно удрал в оружейную вместе со знакомыми лордами, и я остался один на растерзание улыбающихся баб, пахнувших смесью духов и пота.
— Да чего они все ко мне прицепились? — прошипел я в промежутке между деревянными поклонами. Паулина только фыркнула:
— Дурак. Их дочерям просто надо замуж.
Матримониальных устремлений Дарлы Аннервиль мне хватило, полагаю, на ближайшие десять лет. После этих слов Паулины желание умереть или напиться стало просто невыносимым.
— За меня?!
— Не обольщайся. Это все крайне низкородные или перезрелые девицы. В последнее время холостяков при дворе осталось не так много, они уже скоро будут на трупы бросаться.
«Когда я стану трупом, мне будет всё равно», — в отчаянии подумал я и вновь поклонился, как истукан, когда Паулина дернула меня за рукав.
— Мой брат виконт Соммерсеи. Леди Сейт-Аннен с дочерью Арианной.
Я застыл.
Вежливая улыбка, которую до выезда очень хвалила Паулина и которая, как мне казалось, за последний час намертво вклеилась в мое лицо, как будто зажила отдельной жизнью. Я понимал, что улыбаюсь, но улыбки не чувствовал — я ее будто видел, со стороны, глупую, лживую, как две капли воды похожую на те улыбки, что дарили мне — и на ту, что я видел сейчас перед собой. Мне почему-то казалось, что женщина, протягивающая мне руку для поцелуя, тоже чувствует фальшь своей улыбки, тоже не ощущает ее частью себя и, может быть, ненавидит меня за то, что я это знаю.
— Леди Сейт-Аннен, — медленно повторил я, поднося к губам ее затянутую в кружевную перчатку руку. — Леди Лагивика Сейт-Аннен… шестая графиня Меллер, супруга… досточтимого сэра Лайама Меллера, рыцаря Соколиного Поля.
Паулина воззрилась на меня с изумлением, а леди Сейт-Аннен засмеялась от удовольствия.
— Всё верно, милорд, — сказала она; голос у нее был низкий, с грудной хрипотцой — видимо, она слишком часто употребляла табак, а может, и пила. — Наш род не столь древен и славен, как род графа Перингтона, но и мы оставили след в геральдической летописи королевства.
— Вы этого достойны, — сказал я.
Она была старой. Не думал я, что она такая старая. Наверное, под шестьдесят, а может, и больше. Толстый слой белил и пудры не только не скрывал, а подчеркивал ее возраст. Большие, всё еще красивые, хоть и почти выцветшие глаза были щедро подведены, вылезшие брови — тщательно и ровно нарисованы. Она носила тяжелый парик и глубокое декольте, обнажающее морщинистую плоскую грудь. Смотреть на нее было почти жутко. Но я смотрел. Смотрел, не в силах оторвать от нее взгляд: от обвислой кожи под подбородком, от грубо и вульгарно накрашенных губ, от ручейков вен на тощей, будто куриной, шее, заметных даже сквозь белила. Она довольно засмеялась, послав мне томный пристальный взгляд и царапнув веер длинными накладными ногтями.
— Моя дочь Арианна, — со значением проговорила леди Сейт-Аннен, слегка поворачиваясь к девушке, стоящей рядом с ней.
Девушке еще не исполнилось и шестнадцати, она была бледной, застенчивой и очень хорошенькой. Наверное, похожей на отца: русоволосой, сероглазой, с круглым личиком и робкой, почти незаметной улыбкой. Эта улыбка не жила от нее отдельной жизнью: эта улыбка была ее частью. Частью ее милого, честного лица, вспыхнувшего под моим прямым взглядом. Я не мог смотреть на нее иначе, хотя мне совсем не хотелось ее смущать. Она казалась такой… чистой. Хотя почти наверняка только казалась.
— Надеюсь, вы подарите моей Арианне кадриль? Бедняжка всего второй раз в свете, ей так неловко, — сказала леди Сейт-Аннен и засмеялась, когда ее дочь, побелев, вскинула маленький подбородок и сжала губы. Подбородок у нее оказался твердым и упрямым — мне это понравилось. Как и ее реакция на бестактность матери.
— Непременно, — стараясь быть вежливым, ответил я, но она побледнела еще сильнее и задрала подбородок выше. При всем моем невнушительном росте, она едва доходила мне до плеча, и потому смотрелось это особенно комично.
…— Благодарю вас, сударь, — с непередаваемым достоинством сказала она. — Я сама буду решать, кому дарить кадриль. А если изволите попросить, возможно, подарю и вам.
Леди Сейт-Аннен засмеялась громче, качая увенчанной париком головой. Казалось удивительным, как от столь бурной активности весь грим не рухнул с нее сплошным пластом, словно отслоившаяся штукатурка с ветхой стены.
— Ты невыносима, Арианна! Простите ее, милорд. Мы еще увидимся, я полагаю, — сквозь смех закончила она и снова послала мне долгий, томный взгляд из-под наклеенных ресниц. Потом взяла всё еще бледную дочь под руку и, кивнув Паулине, величаво уплыла в шумную пеструю толпу.
И только тогда я заметил, что гордая девица Арианна хромает.
— Эван, ты с ума сошел?! — потрясение проговорила Паулина, когда Сейт-Аннены скрылись. — Ты поэтому бросил Флейм? Тебя потянуло на старух?!
— Прекрати, — резко сказал я, все еще глядя туда, где только что скрылась престарелая прелестница со своей хромой дочкой. — Почему она так ведет себя с ней?
— А ты не понимаешь? Девчонка уже второй сезон не может найти себе пару. Знаешь, как ее называют? Арианна-хромоножка. Будь у ее отца громкий титул или тугой кошелек, это не составило бы проблемы. Но у него нет ни того, ни другого. Вот старуха и ненавидит ее.
— Ненавидит? Собственную дочь?
— Конечно. Это ее позор. И тягость. Если бы она могла, давно бы от нее избавилась.
Позор. И тягость. Избавилась бы, если б могла. Так за чем же дело стало, леди Лагивика? Вам ведь не впервой.
— Лучше скажи, откуда ты ее знаешь?
Я повернулся к Паулине. Она смотрела на меня удивленно, но без интереса. Я выдержал паузу, и она успела пару раз стрельнуть глазами по сторонам, выглядывая знакомых.
Сказать тебе, Паул? Тебе?.. Пожалуй, нет. Мы ведь никогда ничего не рассказываем… помнишь?
— Я читал Книгу Лордов, — коротко ответил я. — Бывает полезно.
— Ее же Ларс читает.
— Это повод, чтобы ее не мог читать я? — Она умолкла. Пожала плечами. Сказала:
— Ну, как знаешь.
Знаю. Я знаю, Паулина, знаю… Йевелин, а знала ли ты, когда заманила меня сюда? Не могла, никак не могла знать… но вдруг?.. Я уже ничему бы не удивился.
— Ты куда? — Паулина уцепилась за мой локоть.
Я усмехнулся.
— Пойду выпрашивать кадриль у девицы Арианны. Вдруг получится?
ГЛАВА 30
По пергаменту стекает воск, капает на пол, застывает, тускнеет.
— Ничего не выйдет.
Он почти верит в то, что говорит. Хочет верить — привычка.
— Возможно.
— Не возможно, а вполне вероятно. Глупости.
— Может быть.
Он уверен в том, что говорит. Абсолютно. Беззаветно. Привычка.
— Перестань увиливать, Алоиз! Твои жестяные изверги не оправдывают ожиданий! Надо просто выслать за ними два десятка человек. Как с Мирандой.
«Жестяные изверги», — смакуя, мысленно повторяет он и так же мысленно смеется. Только мысленно, только.
— Как с Мирандой? С Мирандой, Джевген? Ты уже, видимо, забыл, КАК вышло с Мирандой.
— Это ни при чем…
— Ты думаешь?
Что на это можно ответить? Что на это ХОЧЕТСЯ ответить?
— Это же очевидно, Джевген. Тех, прежних, тоже не поймали. Потому что послали за ними людей. Люди не могут захватить богов.
— Они не боги. Они просто сосуды.
— Сосуд для божественной сути — это уже больше, чем человек.
Воск плавится, капает, стекает, тускнеет… но больше не хочет стыть.
Она заставила меня ждать себя, и я этому даже не удивился. Я вообще не был уверен до конца, что она придет. Она могла вовсе не явиться на бал, а я даже не знал бы. Я не понимал, не понимал, зачем она, почему она, почему мы — глупые вопросы задавать проще всего. Поэтому любую абсурдную жестокость и безжалостную глупость, которую она бы сделала, я бы «воспринял как должное. Но она пришла. Не в час пополуночи, как обещала, а без четверти два, но пришла. Я к тому времени успел всласть обдумать прорву сегодняшних полезных знакомств, из которых знакомство с Сейт-Анненами было, бесспорно, самым запоминающимся. Арианна танцевала неплохо, несмотря на свою хромоту — уж во всяком случае лучше меня, но больше всего мне нравилась молчаливая гордость в ее глазах: не надменность, не пустое чванство, а затаенная, забитая гордость человека, у которого, кроме этой гордости, ничего уже не осталось. И при этом она была очень робкой, мягкой, ранимой: я не знаток людских душ, но даже мне это стало ясно с первого взгляда. Я старался смотреть на нее поласковее, но она замкнулась и пошла танцевать со мной только после того, как мать одарила ее уничтожающим взглядом, а потом и заметным тычком в поясницу. При этом леди Лагивика улыбалась мне со слащавостью бордельной мадам и ее же лживым заискиванием во взгляде сильно подведенных глаз. А один раз даже провела сухоньким растрескавшимся языком по верхней губе, слизывая помаду. К счастью, именно в этот миг началась кадриль, иначе меня неминуемо стошнило бы на нее, как недавно на Урсона.
Приятнейшим воспоминаниям об этих минутах я и предавался, когда Йевелин вошла в Зимний Сад. Это и правда было удачное место для свиданий: буйная растительность, щедро усыпанная белой крошкой, имитирующей снег, создавала небольшие естественные ниши и беседки для парочек — при желании тут вполне можно было предаться короткой забаве без риска быть захваченными врасплох. Я вспомнил другую оранжерею — ту, в которой застал Йевелин с Юстасом, и помрачнел. А она смотрела на меня и улыбалась, неторопливо ступая по усыпанной цветным гравием дорожке. Я понял, что помню эту улыбку. Помню и почти люблю, хотя такие улыбки умеют только убивать.
— Вы хотели меня видеть? — буднично спросила она, подойдя. На ней было белое платье с рукавами до земли — не такое белое, как искусственный снег вокруг нас, скорее мраморного оттенка, и он, как всё холодное, был ей очень к лицу. Она совсем не изменилась… да и можно ли измениться за три месяца? И тем не менее мне казалось, что я не видел ее десять лет… и что знал ее перед этим никак не меньше.
— Хотел, — ответил я и вдруг понял, что она сказала мне «вы». Она почти всегда говорила так — почти. Я стоял в Зимнем Саду королевской резиденции, маркиза Йевелин Аннервиль стояла в двух шагах от меня, улыбаясь мне любезно и холодно, как и всем своим врагам, и меня вдруг охватило невыносимое ощущение нереальности происходящего.
— Ничего не выйдет.
Он почти верит в то, что говорит. Хочет верить — привычка.
— Возможно.
— Не возможно, а вполне вероятно. Глупости.
— Может быть.
Он уверен в том, что говорит. Абсолютно. Беззаветно. Привычка.
— Перестань увиливать, Алоиз! Твои жестяные изверги не оправдывают ожиданий! Надо просто выслать за ними два десятка человек. Как с Мирандой.
«Жестяные изверги», — смакуя, мысленно повторяет он и так же мысленно смеется. Только мысленно, только.
— Как с Мирандой? С Мирандой, Джевген? Ты уже, видимо, забыл, КАК вышло с Мирандой.
— Это ни при чем…
— Ты думаешь?
Что на это можно ответить? Что на это ХОЧЕТСЯ ответить?
— Это же очевидно, Джевген. Тех, прежних, тоже не поймали. Потому что послали за ними людей. Люди не могут захватить богов.
— Они не боги. Они просто сосуды.
— Сосуд для божественной сути — это уже больше, чем человек.
Воск плавится, капает, стекает, тускнеет… но больше не хочет стыть.
Она заставила меня ждать себя, и я этому даже не удивился. Я вообще не был уверен до конца, что она придет. Она могла вовсе не явиться на бал, а я даже не знал бы. Я не понимал, не понимал, зачем она, почему она, почему мы — глупые вопросы задавать проще всего. Поэтому любую абсурдную жестокость и безжалостную глупость, которую она бы сделала, я бы «воспринял как должное. Но она пришла. Не в час пополуночи, как обещала, а без четверти два, но пришла. Я к тому времени успел всласть обдумать прорву сегодняшних полезных знакомств, из которых знакомство с Сейт-Анненами было, бесспорно, самым запоминающимся. Арианна танцевала неплохо, несмотря на свою хромоту — уж во всяком случае лучше меня, но больше всего мне нравилась молчаливая гордость в ее глазах: не надменность, не пустое чванство, а затаенная, забитая гордость человека, у которого, кроме этой гордости, ничего уже не осталось. И при этом она была очень робкой, мягкой, ранимой: я не знаток людских душ, но даже мне это стало ясно с первого взгляда. Я старался смотреть на нее поласковее, но она замкнулась и пошла танцевать со мной только после того, как мать одарила ее уничтожающим взглядом, а потом и заметным тычком в поясницу. При этом леди Лагивика улыбалась мне со слащавостью бордельной мадам и ее же лживым заискиванием во взгляде сильно подведенных глаз. А один раз даже провела сухоньким растрескавшимся языком по верхней губе, слизывая помаду. К счастью, именно в этот миг началась кадриль, иначе меня неминуемо стошнило бы на нее, как недавно на Урсона.
Приятнейшим воспоминаниям об этих минутах я и предавался, когда Йевелин вошла в Зимний Сад. Это и правда было удачное место для свиданий: буйная растительность, щедро усыпанная белой крошкой, имитирующей снег, создавала небольшие естественные ниши и беседки для парочек — при желании тут вполне можно было предаться короткой забаве без риска быть захваченными врасплох. Я вспомнил другую оранжерею — ту, в которой застал Йевелин с Юстасом, и помрачнел. А она смотрела на меня и улыбалась, неторопливо ступая по усыпанной цветным гравием дорожке. Я понял, что помню эту улыбку. Помню и почти люблю, хотя такие улыбки умеют только убивать.
— Вы хотели меня видеть? — буднично спросила она, подойдя. На ней было белое платье с рукавами до земли — не такое белое, как искусственный снег вокруг нас, скорее мраморного оттенка, и он, как всё холодное, был ей очень к лицу. Она совсем не изменилась… да и можно ли измениться за три месяца? И тем не менее мне казалось, что я не видел ее десять лет… и что знал ее перед этим никак не меньше.
— Хотел, — ответил я и вдруг понял, что она сказала мне «вы». Она почти всегда говорила так — почти. Я стоял в Зимнем Саду королевской резиденции, маркиза Йевелин Аннервиль стояла в двух шагах от меня, улыбаясь мне любезно и холодно, как и всем своим врагам, и меня вдруг охватило невыносимое ощущение нереальности происходящего.