Конь заржал, когда я натянул повод, разворачивая его, и взволнованно пряднул передними ногами, будто чувствуя предстоящую скачку. У животных интуиция намного лучше, чем у людей.
   Ларс вскинулся в седле, остановил коня, глядя на меня с зарождающейся тревогой.
   — Эван?..
   — Прости, Ларс, — с облегчением сказал я. — Прости, но ты прав. Мне это надоело.
   — Что надоело?!
   — Бежать надоело, — сказал я и ударил пятками бока жеребца. Ларс, громко выругавшись, еле успел перехватить у меня повод. Конь яростно заржал и дернул головой. Я посмотрел на Ларса и сказал:
   — Пусти.
   — Да что ты делаешь, Жнец тебя дери?! Для этого, что ли, я с тобой возился в Мелодии?!
   — Не знаю, для чего ты со мной возился, это тебе виднее. Прости, если не оправдал твоих ожиданий. Я тебе ничего не обещал.
   — Слушай, не дури, — Ларс старался говорить спокойно, но, кажется, никогда я еще не видел его в таком смятении. Я бы удивился этому, если бы мне не было так радостно в этот миг. — Ты сам сказал, что вы уладили все свои дела. Как Проводник она тебе не нужна.
   — Как Проводник — не нужна, — согласился я. Ларс выматерился. Громко, яростно и витиевато.
   Я невольно вздрогнул — не каждый день такое услышишь. Наши кони нервно гарцевали друг против друга, и Ларс продолжал сжимать повод моего жеребца, будто понимая, что стоит отпустить — и он больше никогда меня не увидит.
   Потому что Йевелин не нужна мне как Проводник — но я нужен ей как человек из Черничного Замка. Как тот, чей ужас смотрит из ее глаз. Этот долг нельзя не вернуть. От этого долга нет смысла бежать, потому что он внутри меня.
   — Извини, — сказал я. Ларс еще какое-то время смотрел на меня молча, судорожно стискивая руку. Если бы мародеры вздумали напасть на нас сейчас, им могло и повезти.
   — Куда ты поедешь на ночь глядя? — его голос все еще звучал зло, но в нем сквозила беспомощность, — Ты и мили не сделаешь, подрубят начисто.
   Я заколебался, и тогда Ларс отпустил повод.
   — А впрочем, дело твое, — добавил он, и в его словах было столько ярости, что я почувствовал себя виноватым. Если бы на его месте был Грей или Роланд, или Юстас, или кто угодно, я бы решительно сказал «нет», потому что любой из них непременно стал бы уговаривать меня и прочищать мне мозги, а я и так еще не слишком укрепился в решении ввести новую стратегию поведения в этой гребаной игре, называемой жизнью. Но Ларс, единожды потерпев поражение, имеет достаточно достоинства, чтобы не малодушничать, требуя реванша. К тому же, как я подозревал, в глубине души ему было все-таки плевать и на меня, и на мое ненормальное поведение. «Хочешь рыть себе могилу — рой, только других не запачкай» — сколько я знал Ларса, столько это было его кредо. Потому я и удивился в свое время, когда он изъявил участие по отношению к моей на хрен разладившейся судьбе… Но вряд ли стоило ожидать, что он посвятит остаток жизни служению светлым идеям моей дурной головы. Он не мешал мне — это больше, чем я мог просить.
   Темнота уже стала почти непроглядной, и мы спешились прямо на месте моего внезапного просветления. Ларс пошел к шумевшему неподалеку ручью напоить коней, а я наломал веток, развел костер и присел возле него на корточки, жалея, что в последнем трактире мы не прихватили вина. Было сухо, но довольно холодно, а на мне оставались только рубашка графа Перингтона и его же холщовые штаны и сапоги — я нарочно упросил Паулину дать мне только самое необходимое и, желательно, из дешевых обносков. Они сидели на мне, будто сшитые по моей мерке. Всё равно надо будет сменить при первой возможности. Я уже и не помнил, когда носил одежду, добытую честным путем… Все обноски аристократов я либо вытряхивал из сундуков без их ведома и соизволения, либо принимал в качестве милостивого одолжения. Надо бы заказать что-нибудь у портного в первом же спокойном городе, до которого мы доберемся. Слишком долго я покорно носил чужую одежду… слишком.
   Где-то коротко ухнула птица, и я вдруг понял, что Ларсу давно пора вернуться. Низкий огонь потрескивал передо мной, делая окружающую костер тьму еще непрогляднее. Я вдруг подумал, что в этой тьме запросто могли расположиться и мародеры, и более опытные лесные бандиты, и даже Зеленые… и, чем Жнец не шутит, Ржавый Рыцарь… Мы ведь не виделись с ним уже достаточно давно…
   Внутри защемило от дурного предчувствия. Я рывком поднялся и обернулся в темноту за миг до того, как вынырнувший из мрака силуэт метнулся ко мне.
   Моя рука дернулась к оружию, и он ударил меня в лицо.

ГЛАВА 36

   Этот дом пустой, он всегда был пустым и пустым останется. Эти стены созданы, чтобы охранять пустоту. В пустоте легче видеть истину. Они не понимают. Им не понять. Они ведь не пусты. Перо шуршит о пергамент — так странно, не скрипит, шуршит. Как будто знает, что пишет правду.
   «Я ничего не могу сделать. Алоиз даже слышать меня не желает. Ничего нового. Так было всегда. Только раньше это было так далеко».
   Он ведь не знает, что такое быть пустым.
   «Он считает, что контролирует ситуацию. Что сможет ее контролировать несмотря ни на что. Его интересует только достижение цели. То, что будет после, он считает очевидным».
   Он ведь не знает, как это — быть пустым.
   «Они мне ничего не сказали про рисунки. Про Его рисунки. Я знал… Я ничего немогу сделать, но я ведь знал, что здесь что-то не так. Мне сказали, что изображение женщины, которое Он оставил, истекает кровью. Настоящей кровью. Очень медленно, но набралось уже почти на галлон. И они всё еще не понимают. Безымянный, они не хотят понять».
   Они же никогда не боялись стать пустыми.
   «И это ведь не та женщина. Не Она. Другая. Если бы была Она, оставалась бы надежда. Но это просто жертва, которая Ему нужна. Которую Он хочет. Всё будет так, как Он захочет. Вот и всё. А они не могут этого понять. Не понимают, что Ему просто достаточно захотеть…»
   … и все станут пустыми. Как я.
   «С Ней проще… Он, Она… Она хочет Его. Но будет так, как Он решит. Она сильная, но будет так, как Он решит».
 
   Еще не открыв глаза, я понял, что руки и ноги у меня связаны. Я лежал на земле лицом вниз, и близкое пламя костра обжигало мне щеку. Я шевельнул головой, попытался отодвинуться от огня, и с третьей попытки это мне удалось. Левая часть лица онемела от удара, которым меня вырубили, — синячище останется будь здоров.
   Так, ладно, похоже, синяки теперь самая незначительная из моих проблем. Сейчас гораздо важнее, с кем я имел удовольствие столкнуться. Если они схватили и Ларса тоже, дела плохи. Если нет…
   Я перетерпел острую вспышку головной боли и только тогда смог разглядеть человека, сидящего по другую сторону костра. Огонь слепил мне глаза, однако я ясно видел, что это не Ржавый Рыцарь — комплекция не та. Но он всего один…
   Я шевельнулся, пытаясь приподняться, и веревки врезались мне в тело. Выругавшись, я подался вперед, едва не угодив в костер, и увидел лицо человека, сидевшего напротив меня. Несколько мгновений я был уверен, что брежу, но когда он заговорил, сомневаться стало невозможно.
   — Эван, — сказал Ларс, — Жнец тебя подери, ну почему ты такой упрямый!
   Собравшись с силами, я перевернулся на бок, потом на спину и, поднатужившись, рывком сел. Поерзав в листьях, я оказался с Ларсом лицом к лицу. Он сидел, скрестив ноги и облокотившись о колени, и, насколько я мог судить, его движения ничто не стесняло.
   — Какого хрена… — начал я, но он перебил меня. Его голос подрагивал от раздражения.
   — Заткнись, а? Я сам поверить не могу, что до этого дошло. Проклятье, я сделал всё что мог. Видит Запредельный, я старался изо всех сил, но ты ведь башку себе разобьешь, а будешь ломиться, как решил, и всё тут.
   — Ладно, хватит, — сказал я. Лицо у меня болело просто адски, но я был готов простить Ларса при условии, что он немедленно прекратит это безумие. — Развяжи меня. Я понимаю твои чувства, но это уже…
   — Да что ты понимаешь! — с досадой воскликнул он. — Ох, Эван, ну какого… тебе понадобилось передумывать, а? Всё так гладко шло! В кои-то веки! Тебе надо было потерпеть еще дня два, три от силы, только бы нам до Кельстерского распутья добраться. Там бы я сбыл тебя с рук, и все остались бы довольны! Нет, ты обязательно должен был устроить мне эту подлянку. Я будто чувствовал, что ты ее устроишь. Не в первый раз, — он зло сплюнул в костер, а я смотрел на него, чувствуя, как к горлу подкатывает ком, и отказывался верить.
   — О чем ты… Что значит «сбыл с рук»?.. Кто… остался бы доволен?
   — Все! Зеленые, Шерваль, я! По правде говоря, я этого заслуживаю больше всех! Один Запредельный знает, как ты мне надоел!
   Да нет, не может… не может такого быть, нет, что за глупости…
   — Ты продал меня Шервалю? — очень тихо спросил я.
   — Называй как хочешь, — огрызнулся он. — И не смотри на меня так. Я тебя тогда еще не знал. Мне сказали, что я должен вступить в твой гребаный отряд и присматривать за тобой. Следить, чтобы ты был в нужном месте в нужное время.
   Даллант… Тебе не нравилась Йевелин, но ты не хотел, чтобы я уезжал из Далланта… Потому что туда шел Шерваль. Ты знал… А у меня тогда не было времени задуматься, почему ты так быстро меняешь решения…
   — Мне просто полагалось со временем устроить так, чтобы он тебя взял. Я сразу сказал, что не собираюсь выполнять сам грязную работу. А всё-таки пришлось, — он снова сплюнул.
   — Ты служишь ему с самого начала, — медленно проговорил я, больше для себя, чем для него. — Ты все эти годы был его шпиком. Ты… — у меня пересохло горло. — Ты устроил ту засаду, под Арунтоном. Дуглас был ни при чем… это ты.
   — Всё должно было закончиться уже тогда, — яростно бросил Ларс. — И закончилось бы, если б ты не удрал с этим гребаным Ржавым Рыцарем!
   — Ты потом вернулся, — беспомощно сказал я, отчаянно пытаясь найти путь к отступлению — не для себя, для Ларса. Боги, что же ты, ты ведь был моим другом… — Вернулся и набил морду Роланду за то, что они меня не спасли. Мне Грей сказал…
   — Конечно, а что мне оставалось! Я уже тогда знал, что ты сбежал от Зеленых. И мне было велено вернуться и ждать твоего возвращения. И я ждал. Полтора года. Полтора сраных года в этих трижды проклятых лесах!!
   Его трясло, а я смотрел на него, пытаясь сказать себе, что человека, которого я много лет считал своим единственным другом, никогда не существовало. Я повторял это про себя снова и снова, но поверить не мог: как же, вот он, сидит напротив меня, более нервный, чем обычно, но это же он, это Ларс, с которым мы через что только ни прошли…
   — Ларс, — только и сказал я, — как же ты мог?
   Он заскрежетал зубами, врезал кулаками по коленям. Пламя бросало беспокойные тени на его исказившееся лицо, делая почти неузнаваемым, и я вдруг с облегчением подумал: «Нет, это не Ларс, правда же, не он…»
   — Ладно, — произнес Ларс. — Хорошо. Я тебе скажу. Меня зовут Ларс ле Мервиль, я семнадцатый граф Руанта, и я по уши в долгах. Я играю в карты с пятнадцати лет и всегда проигрываю. Я проиграл свои земли, родовой замок, приданое своих сестер, все состояние своих предков, и задолжал сверх того еще десять тысяч. Я сидел в долговой яме своего собственного города, когда пришел Шерваль и сказал, что выкупил мои долги. И теперь может вздернуть меня, как последнего бродягу, отдав моих обнищавших сестер замуж за своих пехотинцев. Когда он предложил мне поработать шпиком при человеке, которого я никогда не видел и о котором знал только то, что он лесной партизан, какого хрена мне было отказываться? Ты бы отказался на моем месте?
   — Отказался бы, — мягко сказал я. Мне было его почти жаль. Дворянин. Подумать только. Ларс — дворянин. А ведь ничего удивительного — оттуда и его манеры, и знание Книги Лордов. Я, пожалуй, даже предполагал это, только не признавался самому себе.
   Мы ведь ни о чем друг друга не спрашивали… А ему, должно быть, несладко пришлось, особенно на первых порах. Унизительная роль. Его выбрали, наверное, только потому, что Шерваль держал его за горло, а на такую грязную работу никого больше не нашлось. Да и его умение обращаться с арбалетом и опыт братарства с холопами в игорных заведениях скорее всего сыграли не последнюю роль. Он просто спасал свою гордость… пусть и таким странным образом. А у меня гордости никогда не было — мне бы на его месте нечего было спасать.
   — Ох, не надо только разыгрывать благородство! — ощерился Ларс в ответ на мои слова. — Ясно, ты невинная жертва, я подлец и продажная шкура. На том и порешим.
   — Почему он ждал так долго? — спокойно спросил я. — Шесть проклятых лет. Почему сразу не приказал тебе сдать нас?
   — Откуда мне знать! Он требовал, чтобы я был с тобой рядом, оберегал от случайных стрел. Говорил, что голову мне снимет, если с тобой что случится раньше времени. Проклятье, Эван, ты думаешь, мне было легко? Я не мог бы играть в эти игры, если бы ненавидел тебя. Как можно шесть лет изображать чьего-то друга, не став им хотя бы наполовину? Пришлось искать в тебе положительные качества. А потом их старательно забывать, чтоб не терзаться, когда тебя на кол посадят. Но теперь-то я вижу, что ты просто трусливый придурок, которому вечно проблем мало на свою и чужие головы. Поэтому сдыхай, валяй. Мне насрать.
   Он раздраженно пнул полено, вывалившееся из костра. Долго же он ждал, чтобы сказать мне всё это. Наверное, ему в самом деле приходилось непросто. Только сочувствовать ему я не собирался. Нечего просаживать фамильное состояние. Это никогда не заканчивается ничем хорошим. Повезло же мне, что у меня нет и не было ни гроша за душой… И никто не может скупить мои долги и сделать из меня шлюху.
   — Может, оно и к лучшему, — не глядя на меня, бросил Ларс. — Мы ползли в последние дни, как черепахи. Теперь мне хоть не надо подгонять тебя, рискуя нарваться на подозрения. Пойдем в галоп, и гори всё…
   — Куда ты торопишься?
   — Мы еще сегодня должны были быть у Кельстера. Я предупредил, что можем задержаться, но Шерваль десять раз сказал, что ко Дню Жнеца ты должен быть у него.
   Ко Дню Жнеца?..
   Йевелин!..
   Нет же… нет, нет, неужели ты еще там знала… нет же…
   Я был так потрясен, что не слушал, что говорил Ларс дальше. Только подумал отстраненно: «Раньше он никогда не был таким разговорчивым». Что, в общем-то, теперь понятно…
   Уже предпринятых мер предосторожности Ларсу показалось недостаточно, и на ночь он привязал меня поводьями к стволу дерева рядом с костром, пригрозив переломать мне ноги, если я вздумаю пытаться удрать. Я едва не рассмеялся, когда он это сказал. Эх, Ларс, я ведь решил не бежать больше, ты забыл? Пора же когда-то начать выполнять обещанное.
   Движения Ларса были резкими и грубыми, а прежде чем отойти, он проверил веревки на моих запястьях и затянул их еще туже. Но одного взгляда, брошейного на мое лицо, разукрашенное его стараниями, хватило, чтобы свести на нет всю эту маскировку. Я видел, что его жестокость нарочитая: он как будто пытался убедить то ли меня, то ли себя, что я для него — тяжкая ненавистная обуза и что теперь-то он наконец может отыграться по полной. Ларс, захоти ты отыграться по полной, отпинал бы меня ногами. Шервалю и Йевелин для их забав я нужен живым и относительно невредимым, но целые ребра мне пересчитывать никто не станет. Ну, и кому же ты врешь на этот раз? Сам ведь радовался, что больше не надо притворяться…
   Может, и мне этому порадоваться? Иначе я, наверное, взвою.
   Мы не уснули в ту ночь — ни он, ни я, оба по своей, но вполне понятной причине. Утром, едва забрезжил рассвет, Ларс затушил костер и отвязал меня от дерева. Я не исключал, что он попросту перебросит меня через своего коня, потом вдруг вспомнил, как он грозился именно таким образом увезти меня из Мелодии, и нервно хохотнул пару раз. Ларс, мрачный как туча, проигнорировал мое неуместное веселье и, предупредив, что за любые фокусы будет делать больно, разрезал веревки у меня на ногах. Потом заставил подняться и, будто ребенка, усадил в седло моего гнедого. Я и опомниться не успел, а мои ноги уже были привязаны к стременам. Ларс вскочил на своего коня и взял повод моего — в точности как вчера вечером, только я был слишком глуп, чтобы воспринять это как предупреждение. Проклятье, я же ему доверял. Я просто ему доверял.
   Мое оружие он приторочил к луке седла своего коня, и я косился на него пару раз, пытаясь придумать, как бы его добыть. Может, на следующей стоянке — Ларс сказал, что до условленного места ехать еще два или три дня. И времени мы больше, надо сказать, не теряли: Ларс взял хорошую скорость, и мне приходилось концентрировать все свои силы на том, чтобы удержаться в седле. Пару раз я едва не свалился, хотя из-за веревок, привязывающих ноги к стременам, все равно не смог бы воспользоваться ситуацией. Мы почти не разговаривали, только раз я злорадно заметил, что мародеров сегодня что-то долго не видно. Ларс только стискивал зубы, хотя знал не хуже моего, что одному ему управиться с местными бандюгами будет посложнее. Впрочем, радоваться мне было нечему, — разобравшись с Ларсом, они наверняка возьмутся за меня, не вдаваясь в детали наших с Ларсом непростых отношений.
   Когда это случилось, солнце уже достигло зенита и теперь светило нам в лица. Я поймал себя на мысли, что ждал чего-то подобного — мародеров, или Зеленых, или… или, может быть, даже того, что произошло на самом деле. Но потрясло меня другое — не то, что это всё-таки произошло, а моя реакция на случившееся. Совсем не та, которой я ждал.
   Когда арбалетный болт, пробив горло Ларса навылет, швырнул его с коня на землю, мне стало страшно. Но я успел заметить облегчение в его глазах. А может, мне просто показалось. Может, мне просто хотелось видеть в них облегчение.
   Ларс не сразу разжал руку, в которой держал повод моего коня, и гнедой испуганно заржал, когда его голову дернуло вниз, затоптался, не зная, что делать. Я стиснул его бока коленями, заставляя развернуться, и посмотрел на Ларса, лежащего навзничь в мятой сухой траве. Белое оперение болта торчало из его горла, а под затылком медленно растекалась лужица темной крови.
   Сзади раздались шаги, но я не обернулся — не мог отвести от него глаз. Ну вот, доболтался. Ларс мертв. Я смотрю на него, я это вижу, но понять не могу. И почему же мне так страшно-то, а?
   Кто-то взял моего коня под уздцы, и только тогда я вынудил себя отвернуться от белого оперения, на котором не было ни одной капли крови.
   — Ты в порядке? — спросила Флейм.
   — Нет, — ответил я.
   Когда она перерезала веревки, я с трудом спешился, почти не чувствуя одеревеневших мышц, и снова повернулся к Ларсу. Шагнул вперед, но подойти к нему не решился. Его глаза… Ну, есть в них облегчение или нет?! Есть или…
   — Давно ты за нами едешь? — не оборачиваясь, спросил я.
   — Давно.
   — От самой Мелодии?
   — Дольше.
   — Ты знала?
   — Нет.
   Я медленно кивнул, потом всё же подошел к распростертому по земле телу человека, которого я никогда не знал, и встал перед ним на колени. Его голова откинулась набок, и глаз с такого ракурса я не видел.
   Ты почувствовал облегчение, Ларс, Жнец тебя побери? Когда понял, что тебе всё же не придется этого делать — почувствовал? Или я как был дураком, так и остался?
   Я протянул руку и закрыл ему глаза, так и не посмотрев в них.
   — Надо ехать, — сказала Флейм у меня из-за спины.
   — Помоги мне его похоронить, — по-прежнему не оборачиваясь, ответил я. Она молчала какое-то время, потом сказала звенящим от потрясения голосом:
   — Эван! Он предал тебя!
   — Ладно, сам справлюсь, — сказал я.
   Пока я рыл яму ножом Ларса, Флейм стояла в стороне, скрестив руки на груди и кусая губы. У меня ушло много времени, и яма вышла совсем мелкой, но я натаскал камней, утрамбовав дно, и завернул тело Ларса в попону, прежде чем опустить вниз. Потом забросал землей, сровнял верхний слой дерна и отодрал широкую полосу коры с дерева, росшего над могилой.
   — Ты же не собираешься сюда вернуться? — спросила Флейм.
   Мне следовало поблагодарить ее… только вот за что? За то, что она убила моего лучшего друга и спасла мою бессмысленную жизнь? Почему-то особой признательности я не испытывал.
   — Ты следила за мной, — сказал я, отряхнув руки от земли.
   Флейм угрюмо кивнула, глядя в сторону и судорожно стискивая скрещенные на груди руки. Она плохо выглядела — грязная, осунувшаяся, сильно похудевшая. Помотайся пару месяцев по всей стране за человеком, который очень здорово умеет убегать, еще и не так пообтрепешься.
   — Чего ты хочешь?
   Ее ввалившиеся щеки вспыхнули, глаза сверкнули, и на миг я увидел свою Флейм, которую когда-то почти… Нет. Она ведь тогда приложила ладонь к моим губам и шепнула: «Не надо».
   — Я хочу, чтобы ты остановился хоть на минуту и поговорил со мной!
   — Хорошо. Вот я, стою перед тобой. О чем ты хочешь говорить?
   Она осеклась, ее руки безвольно упали. Я посмотрел на ее арбалет — совсем маленький, мы такой иронично называли «дамским», — его и в юбках спрятать можно. Неудивительно, что стрела застряла в горле.
   — Хорошая игрушка, — кивнув на оружие, проговорил я и пошел к коню.
   — Ты трус, — сказала Флейм.
   Я покачал головой. Ничего нового она мне не сообщила.
   — Все иногда делают ошибки, все оступаются, а ты не хочешь этого признать, потому что у тебя кишка тонка отряхнуться и идти дальше! — крикнула она.
   Может, и так, Флейм, только трудно подняться и идти дальше, когда переломаны.
   — Я сделала это для тебя! — в отчаянии закричала она.
   Я замер, медленно сжал кулак, чувствуя, что это предпоследняя вещь, которую я могу вынести. Ты сделала это для меня. Все вы что-то для меня делаете, а когда я оказываюсь неспособным оценить по достоинству ваши жертвы, почему-то злитесь. Стало быть, ждали чего-то взамен? Признайся, Флейм: ты чего-то ждала?
   — Я тебе ничего не должен, — ответил я и вскочил в седло.
   — А ей ты много должен, что ли?! — Ага. С этого надо было начинать.
   — Больше, чем тебе, — я развернул коня в сторону, противоположную той, куда ехали мы с Ларсом. Надо было всё-таки сделать это вчера вечером, ну да еще, я надеюсь, не поздно.
   Флейм стояла на пути, широко расставив ноги и запрокинув пылающее лицо. Я подумал, что, если она сейчас упадет на колени, я могу заставить гнедого просто перескочить через нее. Но она поступила лучше. Она сказала:
   — Ее там нет.
   Я придержал коня.
   — Откуда ты знаешь?
   — Я следила за тобой, — с нажимом, будто упиваясь собственными словами, проговорила Флейм. — Я всё время шла за тобой, была рядом. Я знала, что понадоблюсь тебе рано или поздно, и ты…
   — Флейм, откуда ты знаешь, что Йевелин там нет?
   Ее ударило это имя — наотмашь, по зубам, хуже кулака. Она дернулась, будто в самом деле от удара. Я потрогал левую скулу, взорвавшуюся болью от прикосновения. Конь нетерпеливо фыркнул.
   — Она уехала, — ломко сказала Флейм. — В тот же день. Вечером.
   — Куда?
   — Откуда мне знать?!
   Я знаю «куда». Знаю, Йев, я знаю, где тебя искать… где ты меня ждешь. Где вы меня ждете. Что ж, я не стану обманывать ваших ожиданий.
   — Не едь за мной, — сказал я. — Флейм, слышишь, не едь. Я прошу тебя. Пожалуйста.
   — Эван…
   — Не надо. — Если бы она сейчас разрыдалась, я бы спешился и стал утешать ее, а у меня не было на это сил. — Просто возвращайся домой, слышишь? Я прошу. Если ты правда меня… если ты хочешь мне добра. Пожалуйста.
   — Куда ты… — она протяжно всхлипнула, прижала ладонь ко рту, и в ее глазах появилась обреченность. — Куда ты едешь?
   Я осторожно тронул повод, пустил коня шагом. Поравнявшись с Флейм, протянул руку и легонько коснулся пальцами ее волос.
   — Тебе туда нельзя, — ответил я, и это было всё, что я мог для нее сделать.

ГЛАВА 37

   Прощаться больно, даже если это просто камень.
   — Мне пора… любимая…
   Какой-то слабый, мучительный свист — то ли изнутри, то ли извне…
   — Я должен… попытаться… Ты поймешь меня, правда? Теперь уже…
   Это просто камень — ему нечего ответить.
   — Я всего лишь хочу… закончить твое дело. Ты помогла ему тогда… А теперь я помогу им. Обоим. Это ведь то, чего ты хотела? Помочь, чтобы… для этого?..
   Ей есть, есть что ответить!.. но… «… Ристан…»
   — Я постараюсь… любимая… я буду стараться изо всех… сил…
   Их так мало. «… Риста-аа-а-а-ан…»
   — Ты будешь гордиться… этим… очень скоро.
   «НЕТ!»
   Он гладит ее застывшие в мраморе волосы, целует ее вечно пустые глаза, а она кричит, кричит, кричит. «Что же ты делаешь, нет!» «Да?»
   Она всего лишь мраморная статуя на собственной могиле, и ничто нельзя изменить, если он верит лишь в то, во что хочет.
 
   — Какова цель приезда благородного сэра в добрый город Билберг?
   «Быть долго и мучительно убитым бандой извращенцев», — подумал я, а вслух сказал, холодно и пренебрежительно, как пристало благородному сэру в разговоре с караулом у городских ворот:
   — Частный визит.
   Грузный стражник с масляными глазами, выполнявший обязанности старшего по караулу, кивнул писарю, тут же усердно заскрипевшему пером по пергаменту. Въездной досмотр в Билберге был, пожалуй, самым мягким из всех на моей памяти. Может, не последнюю роль тут сыграло то, что я в кои-то веки выглядел как приличный человек. К тому же был верхом и держался с надменностью, не позволявшей допустить, что этого коня я украл — по крайней мере, высказать подозрения мне в глаза. Более того — я обнаглел настолько, что даже не прятал арбалет. Меня о нем не спросили. Похоже, накануне Дня Жнеца в добрый город едва ли не толпами съезжались подозрительные благородные сэры, которых было велено пропускать без придирок. С одной стороны, опасная доверчивость. С другой — таким образом город обеспечивал себе безопасность от участия в междоусобицах. Потому что никто не станет отсекать кормящую его руку… А извращенцы, находившие особый шик в ежегодных оргиях, наверняка обретались по обе сторны от линии фронта в этой войне — да и в любой другой.