Страница:
Резман перестал массировать глаз и с удивлением посмотрел на Игоря, – тот словно неожиданно открылся ему совсем с другой стороны…Игорь сидел на стуле сильно ссутулившись, положив на колени тонкие, мускулистые руки с рельефно выступающими на них темными прожилками вен, глядел устало, – глаза не молодые совсем, не тридцатилетние… "Подранок", – почему-то подумал про себя Аркадий.
– Ну, старик! – сказал он небрежно. – Сейчас-то кого будить? Сейчас уже все разбужены давно! Уже можно говорить обо всем, что угодно и где угодно… Перестройка… О коммунистическом выборе уже вообще никто не вспоминает…
– Да? – Игорь иронично вскинул на Аркадия глаза и в них опять полыхнул знакомый упрямый огонек. – А чего ж ты мне литы тогда через задний проход доставал?
– Ну-у! – растерялся Аркадий. – Это уже так… Остатки!
Он взял подушку с подголовья кровати, подложил ее себе под спину и удобно облокотился на стену.
– Остатки, говоришь? И от коммунистического выбора отказались? – едко произнес Игорь. – А открой-ка любую газету, Аркаш, любой журнал… Везде либо крупно, либо мелко: "Пролетарии всех стран соединяйтесь!" Это что такое? Зачем и против кого надо объединяться? Опять ради мировой революции? А ты говоришь – "остатки"! Кстати… Ты не задумывался никогда, что это за класс такой особый, что должен объединяться только он? Так я тебе подскажу… Самый низкообразованный и самый низкоинтеллектуальный… Им управлять легко…
– Слушай-ка… Так, получается, ты и ни в какую перестройку не веришь? – вдруг догадался Аркадий. – Но про Михайлова-то, что не говори, а гласность и демократия, это все-таки его заслуга…
– Угу… Заслуга! – передразнил Игорь. – Интересно, а к какой системе ценностей – западной или российской, ты собираешься отнести убитых саперными лопатами девочек в Тбилиси или раздавленных танками демонстрантов в Вильнюсе… Это что, тоже достижение демократии? Истории достаточно одного убитого младенца, чтобы навсегда остаться в ней злодеем! Помнишь, как у Пушкина в "Борисе Годунове":
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от Божьего суда…
Так-то ! Так, что Михайлов по всем статьям преступник, и перед богом и перед людьми – преступник! А ты – "перестройка – перекройка"!
Аркадий усмехнулся, чувствуя, что немного уязвлен аргументами Игоря, но эмоциональный разговор ему нравился, полемика увлекала и в пылу спора даже в какой-то момент забыл даже про свой подбитый глаз.
– Слушай-ка, старик! Ты, оказывается очень опасный для общества субъект, – заметил он с подначкой. – Ведь на самом деле ты ведь делаешь очень вредное дело – разрушаешь у народа самое святое, – веру в идеалы. А этого, заметь, не прощают! Ещё, по-моему, Тамерлан сказал, что государство не может долго существовать без религии, то есть, считай, без веры…
– Я не идеалы ниспровергаю, а идолов, – буркнул Игорь угрюмо. – Идол – это истукан, которому поклоняются язычники. Если нет истинных идеалов, люди придумывают себе символы, наделяя их божественным содержанием!
– Ну-ну… На самом деле в религии символов не меньше… – не сдавался Аркадий.
Так бы они, наверное, и дальше бы продолжали беззлобно перескаливаться, но тут дверь распахнулась и в дверном проеме возник Илья – новый клавишник ансамбля. В одной руке он держал бутылку водки, с нахлобученным на нее граненым гостиничным стаканом, а в другой у него была зажата консервная банка с коричневой этикеткой. На этикетке большими черными буквами было обозначено "Частик в томатном соусе".
– Привет, богодулы! Кончайте свои лекции на религиозные темы! – заявил он жизнерадостно, видимо, услышав последнюю фразу Аркадия. Пройдя в номер, он поставил свою немудреную снедь на столик у окна и взглянув на красочную физиономию товарища, протянул с нарочитой опечаленностью:
– О-о! Ну, прям персонаж с картины Пикассо… Мальчик в голубых тонах! Нет! Скорее даже в фиолетовых!
Аркадий обиженно насупился, покосился на товарища неприязненно.
– А ты-то чего лыбишся! Насчет концертов с такой физиономией хрен два договоришься! Ты же деньги из-за этого потеряешь!
Но Илья лишь добродушно осклабился в ответ.
– Ничего… Переживем как-нибудь… Ты отдыхай пока… Расслабься и получай удовольствие… А мы сейчас тебе поможем, мы сейчас тебя подлечим. Сейчас, сейчас, сейчас! – пропел он быстрой скороговоркой, затем достал из кармана перочинный ножик, раскрыл его и принялся открывать банку рыбных консервов – черный хвост его на затылке запрыгал в такт методичным движениям.
Аркадий снова приоткрыл дверцу платяного шкафа – посмотрел на себя в зеркало. Картина, действительно, была невеселая, – глаз почти полностью заплыл, налившись нездоровой фиолетовой опухолью.
– Красавец! – грустно произнес он, а затем повернул голову к Таликову. – Вообще-то, старик, проблемы безопасности на концертах надо решать заранее…
Игорь нахмурился, словно почувствовав свою вину, сказал негромко:
– Я тебе эту поездку оплачу, Аркаш… Немного, конечно, но…
Аркадий попытался усмехнуться, но только мучительно скривился, потому что больной засаднило ещё больше. Безнадежно махнул рукой:
– Не надо! Это ерунда… Что ты там на таких гастролях заработаешь? От таких поездок только геморрой один! Чтобы нормально зарабатывать надо сначала имя себе сделать, – на радио засветится, на телевидении… А это можно сделать только в Москве! Так что давай договоримся так! Я все равно тебе теперь не помощник… Поэтому завтра я улетаю в Москву и к вашему возвращению договариваюсь о нужных вещах… А по возращению с гастролей начнем твою раскрутку по полной программе. Идет?
Игорь хотел было ответить, но не успел, потому что Илья как раз закончил сервировку стола, – разлил водку по стаканам, отогнул тонкую жестяную крышку у консервной банки и сказал:
– Расхватывайте стаканы, господа менестрели… Все готово!
И стал передавать по очереди наполненные стаканы Игорю и Аркадию. Затем взял свой, посмотрел в него на просвет, словно стараясь определить качество водки и выдохнул в нетерпеливом предвкушении:
– Слеза… Ну! Чтоб у нас все было хорошо! – добавил он вместо тоста, а потом озорно стрельнул в сторону Аркадия коротким и хитрым взглядом. – И чтоб нам за это ничего не было!
– Будем! – подытожил Игорь.
Они выпили. Поморщились… Поставили пустые стаканы на стол… Илья подцепил лезвием перочинного ножа кусок рыбы из консервной банки и отправил его в рот. Зажмурился, энергично заработал челюстями. Игорь ухватил мелкий частик кончиками пальцев (вилок в номере не было, приходилось обходиться руками) и аккуратно подставляя ладонь, чтобы не закапать стол, забросил его себе в рот. Аркадий закусывать не стал, потеряно уселся на кровать и болезненно шмыгнул носом. В этот момент дверь в номер опять отворилась и внутрь просунулась всклокоченная голова Гены Буркова, бас-гитариста группы.
– Тук-тук! – произнесла голова. – Прибыла "Скорая помощь" для пострадавшего!
Дверь широко распахнулась и вслед за улыбающимся Геннадием в небольшом гостиничный номер вошли две девицы. Одна была покрупнее, с налитыми, сочными формами, – словно нимфа с картин Рубенса, – вторая поменьше, но постройнее. У обеих были длинные волосы, разделенные пробором посредине, – волосы падали вдоль щек прямыми ровными прядями, темными ручейками спускались на спину и плечи. Девушки были одеты в короткие кожаные куртки со множеством молний и обтягивающие, словно впившихся в ноги джинсы – судя по всему они были из того контингента, который был сегодня на концерте.
– Привет! – непринужденно произнесла та, что была покрупнее, – видимо заводила, – она первой прошла в комнату. Вторая, наоборот, в смущении остановилась у двери, в нерешительности обводя взглядом незнакомую компанию. У Игоря, когда он взглянул на нее, что-то беспокойно йокнуло в груди. В памяти тревожным всполохом всплыло старое виденье – девушка, увиденная им перед началом концерта, в Москве во Дворце молодежи, – она мелькнула тогда призрачным секундным миражом, но успела обжечь его глубоким магнетизмом своих зеленых глаз. Нет, сейчас это была не та, другая, совсем непохожая на нее… Вот только взгляд! Взгляд был тот же… Тот же зеленый омут, тот же притягивающий магнит… Игорь хорошо помнил тот концерт, свою ссору с куратором от ЦК комсомола, помнил свои неожиданно растревоженные чувства, написанные вечером на кухне строчки. Он пришел тогда домой и долго не мог заснуть… Выбравшись среди ночи из-под тепла одеяла, от крепко уснувшей рядом жены, ушел на маленькую кухню, и сразу, за один присест написал песню. Строчки стихов выплескивались наружу сами, а мелодия звучала в ушах так, как будто тебе её туда кто-то вложил.
– А где ваш раненый? – спросила в этот момент рослая девица с тугими аппетитными формами. Увидев Аркадия, с несчастным видом сидящего на кровати, она подошла к нему и уселась рядом.
– Бедненький! – произнесла с плаксивым интонациями. – Дай, я тебя пожалею…
И осторожно попробовала отодвинуть руку Аркадия от глаза.
– Брысь! – зло зыркнул на нее Резман, – ладонь от лица отодвигать не стал, но девицу это, похоже, совсем не смутило.
– Ой, ой, ой! Какие мы гордые! – с нежностью проворковала она. – Ну-ну, дурачок! Я ж не царапаться собралась…
И снова дотронулась до руки Аркадия.
– Брысь, я сказал! – ещё более злобно рявкнул на нее Аркадий. – Гена, где ты их достал? Убери их отсюда…
Девица обиженно надулась.
– Ну и дурак! – заявила она. Поднявшись с кровати и гордо неся перед собою свой монументальный бюст, она направилась к выходу. Гена Бурков осуждающе посмотрел на Аркадия и постучал пальцем по виску. Догнав девицу, он обхватил ее за талию и зашептал, подталкивая к двери:
– Не обижайся, солнышко! У больного бред… Оставим несчастного, пусть отдохнет…
Обе девицы вместе с Геннадием суетливо покинули номер. Потом из коридора донесся веселый голос Геннадия, а следом раздался заливистый, не слишком естественный смех одной из девиц, – видимо, той, что незаслуженно обидели.
– Посидели! – коротко выдохнул Илья и, оглядев заставленный стол, спросил. – Допьем?
– Допьем! – меланхолично согласился Игорь.
Разлив по стаканам остатки водки, они чокнулись и выпили. Затем доели консервы, по очереди выковыривая ножом рыбу из жестяной банки. Достав сигареты, закурили.
– Интересно, а сколько сейчас времени? – Игорь поглядел в серое окно. – Светло вроде! – а потом посмотрел на часы. – Ого! Третий час… Вот черт! Здесь же белые ночи! Давайте спать, мужики… Завтра не встанем…
– Сегодня! – не то ворчливо, не то сонно поправил его Илья – Сегодня уже… Ладно… Я пошел… Спокойной ночи!
Он нетвердой походкой вышел из номера, забыв прикрыть за собою дверь…
– Я, пожалуй, тоже пойду! – Игорь поднялся, чувствуя, как алкогольный дурман мягко покачивает усталое тело. – Давай, Аркаш, до завтра!
– Угу, – засыпающим голосом откликнулся Аркадий.
Игорь вышел, осторожно прикрывая за собой дверь, но тут услышал сзади негромкое:
– Игорь! Подождите…
Игорь недоуменно оглянулся – не померещилось ли? Позади стояла девушка, – та самая, с зелеными глазами… Нет, не та далекая, из Дворца молодежи, а другая, которую только что приводил Геннадий… Маленькая, – глаз, которые его недавно так поразили, не видно – настороженно спрятались в тени… Игорь почувствовал, что мысли путаются, свиваются в темный клубок, а потом вдруг лопаются, как мыльные пузыри.
– Игорь… Вы не дадите свой автограф? – спросила девушка.
– Что? – недоуменно переспросил Таликов, пытаясь сосредоточится.
Девушка смотрела на него с какой-то отчаянной надеждой и испугом одновременно.
– Автограф…– повторила она. – Ну… На память… У вас песни такие… Ну, как сказать? Очень хорошие.. Про любовь, особенно… Я таких раньше никогда не слышала. Правда, правда…
Игорь подошел, облокотился для устойчивости рукой на шершавую стену и посмотрел девушке прямо в глаза. Долго, не отрываясь. Потом спросил.
– Зовут-то как?
– Наташа, – ответила девушка тихо.
– А где ж ты будешь ночевать, Наташа?
– Я? – девушка, казалось, растерялась. – Не знаю… Найду где-нибудь…
Утром Игорь проснулся от того, что кто-то настойчиво тарабанил в дверь номера.
– Наташ, Наташка! – раздался снаружи женский голос. – Вставай! Пора уже!
С плеча у него поднялась девичья голова с разметанными в беспорядке длинными льняными волосами и сонно прокричала в ответ:
– Сейчас!
Потом ночная гостья откинула одеяло и, не смущаясь своего обнаженного тонкого тела перелезла через него, быстро оделась, собрав с пола разбросанную одежду. Так же быстро подошла, чмокнула, словно утайкой и, окатив на прощанье взглядом малахитовых глаз, прошептала:
– Не забывай меня…
Дверь за ней хлопнула и в номере повисла пустая, холодная тишина. Игорь растерянно встал, посмотрел на часы на столике. Половина восьмого. Он натянул джинсы, надел на голое тело свитер и вышел в коридор. Никого… Подошел к номеру Аркадия, дернул за ручку – в номере пусто… Кровать застелена, на покрывале аккуратно сложено чистое белье. Игорь подошел к дежурной по этажу.
– Извините… А мой друг? Из тридцать девятого номера… – спросил он. – Не знаете где?
– А… Это с глазом который… Уехал уже! С полчаса, как уже уехал. Он вам записку оставил.
Дежурная протянула Игорю сложенный вчетверо листок. Игорь развернул – там было написано:
"Я улетел в Москву. Когда будете возвращаться обязательно позвони. До встречи в Москве! Аркадий."
Вы знаете сколько весит миллион долларов? Настоящий, полноценный миллион долларов? Миллион долларов не весит ничего! Миллион долларов – это, на самом деле, маленький листочек бумаги с напечатанным на нем семизначным числом. Борис Моисеевич Сосновский вышел из прохлады банка и сел за руль припаркованных у тротуара "Жигулей". Захлопнув дверь машины, он вытащил из внутреннего кармана легкой светлой куртки выписку с банковского счета, открытого им на имя своей офшорной фирмы, и посмотрел на длинную череду цифр. Один миллион двадцать девять тысяч семьсот сорок один доллар и двадцать семь центов значилось в ней.
– Ну, вот я и миллионер! – почему-то совершенно спокойно подумал Борис Моисеевич. – Можно покупать белые штаны и ехать в Рио…
А ещё ему пришло в голову, что в отличие от великого комбинатора с таможней у него проблем не будет никаких. Ему не надо рассовывать по карманам брошки с бриллиантами, покупать дорогие шубы, его даже не интересуют пестрящие во всех газетах крикливые заголовки "Обналичим под любой договор!", "Обналичим под минимальный процент!!!" Нет, ничего этого ему делать не надо… Все гораздо проще – достаточно перевести этот миллион на счет своей офшорной фирмы в какой-нибудь иностранный банк и жить дальше на одни проценты, как рантье где-нибудь в солнечном Рио или теплой Хайфе, наслаждаясь повседневным карнавалом жизни…
Неожиданно Борису Моисеевичу показались мелкими и скучными богатства его израильского товарища Александра Шабсона – его небольшой особнячок, старая машина и со смешанным чувством удивления и недоумения он вспомнил, как еще совсем недавно пределом его мечтаний был оклад в каких-то пять тысяч долларов. Борис Моисеевич зрительно сопоставил эти цифры рядом – длинный миллион и коротенькие пять тысяч…
"Разница в двести раз, – автоматически подсчитал он. – Даже больше… Учитывая, что на счете больше миллиона…"
А эта разница не просто в цифрах, вдруг понял он. Эта разница между тем, прежним Борисом Сосновским и им сегодняшним… Разница в возможностях, в свободе выбора, в самом ощущении свободы. Смешно! Прошло-то всего чуть больше двух месяцев… Два месяца и уже два разных человека.
"А может действительно пора остановиться? – предательской искоркой сверкнула у Бориса Моисеевича в мозгу шальная мысль. – Ведь у тебя есть свой миллион! Миллион долларов! Свой! Мечта любого американца, француза, шведа… И еврея, кстати…" Но он тут же себя одернул, провел по ладонью по редеющим волосам и упрямо сжал рот.
"Стоп! Это во мне прежний товарищ Сосновский проснулся… За месяц сделать миллион и остановиться? При том, что есть отлаженный источник дохода? Не-ет! Глупее решения не придумаешь! Теперь наоборот главное – не останавливаться! Тогда что же? Продолжать дальше заниматься сбытом автомобилей? Накапливать первичный капитал, чтобы потом вложить его куда-то ещё, накопить побольше и опять же свалить за границу, наслаждаться жизнью? Нет… Это слишком простое решение! Слишком простое… Решение обывателя, посредственности… Это не для него! Его главное богатство – совсем не деньги, как может показаться на первый взгляд, его главное богатство – это мозги! Использовать этот дар на пятьдесят процентов – все равно, что ездить на машине со скоростью велосипеда: дорого и неудобно. Значит? Значит, надо увидеть проблему с более высокого уровня! Ведь именно на этом основан принцип принятия решения. В чем, в чем, а в принятии решений он – дока, это его хлеб, его специализация, на этом он собаку съел! Значит, получается надо определить уровень! Более высокий уровень…. Тогда надо разобрать ситуацию по-подробнее…"
Борис Моисеевич прикрыл глаза, чтобы избавиться от надоедливого, бьющего через лобовое стекло автомобиля полуденного солнца и углубился в педантичный анализ своего сегодняшнего положения.
"Сбыт автомобилей – это лишь этап в процессе от производства товара до его потребления, – думал он. – Конечный этап… Этап, на котором образуется прибыль… Так? Хорошо! Но всего лишь этап… И сегодня он, Борис Сосновский есть на этом этапе, а завтра может и не быть – найдутся такие же, – неглупые, со связями, но более шустрые и не слишком разборчивые в средствах, которые готовы поделиться и с директором, и с начальником сбыта, лишь бы только убрать его с этого места… А что такие найдутся, можно не сомневаться. Обязательно найдутся! Если, конечно, он до этого ничего не придумает… Значит сейчас, пока он ещё вне конкуренции, надо думать, как влиять на весь процесс… Влиять на весь процесс? Но как? – Борис Моисеевич, не открывая плотно сомкнутых век, сдвинул на переносице узкие редкие брови, сделал над собой усилие в поисках ответа и через секунду мысленно сам себе ответил. – Влиять на весь процесс можно только, когда управляешь процессом! Вот! Значит надо управлять всем процессом! А кто сегодня управляет процессом? Директор и правительство Москвы! Но правительство Москвы ведь имеет персоналии, правительство Москвы это прежде всего мэр – Харитонов Павел Гаврилович… Вот и получается, что надо выходить на мэра! И выходить желательно с подачи директора…"
Сосновский открыл глаза и улыбнулся сам себе, словно решение этой занятной головоломки доставило ему удовольствие. Затем он быстро убрал улыбку с лица и в задумчивости потер наморщенный лоб, – постарался вспомнить свою израильскую встречу в Иерусалимском департаменте иммиграции:
"Что по этому поводу говорил Моше Лавин? Что правительство Москвы задолжало восемнадцать миллионов? Так кажется? И из-за этого может встать треть автобусного парка столицы? Бред… Ерунда! Что такое восемнадцать миллионов для такого города, как Москва? Бюджет Нью-Йорка несколько миллиардов, а у нас проблема восемнадцать миллионов! Но это наш, совковый бред! Значит его можно использовать себе на пользу… Получается, что цена вопроса о заводе – восемнадцать миллионов! Это, по-бухгалтерски, наши пассивы… А что же у нас в активах? А в активах у нас – целый завод, выпускающий даже сейчас, с учетом падения производства, 300 тысяч автомобилей в год… Причем автомобили лучшие в Союзе и пользующиеся спросом. Значит, на тысяче автомобилей я заработал миллион. Получается на 300 тысячах автомобилей я вполне бы мог заработать триста миллионов… Но это в теории, – не будем забывать… Даже при всем желании я не смог бы попустить весь сбыт через себя… Это во-первых… А во-вторых, жадность наказуема! Правило успеха: делиться и тогда всё получится! Точнее, надо стараться быть полезным… Нет-нет! Не стараться понравиться – стараться понравиться занятие глупое и неблагодарное, а именно быть полезным, прочувствовать проблемы партнера, постараться ему помочь… Причем помочь искренне, потому что фальшь чувствуется сразу… Вот тогда будет отдача! Третий закон Ньютона, применительно к социуму, – сила воздействия, равна силе отдачи… Никто ведь не захочет оставаться чьим-то должником, потому что быть должником, значит признать свою зависимость, признать свою слабость… Ну что же… Задача понятна… Теперь осталось только приступить к ее выполнению…"
Сосновский включил зажигание, посмотрел в зеркальце заднего вида и медленно отъехал от обочины, – поехал вдоль по улице, ища глазами телефон-автомат. Заметив красную будку у фасада кирпичного дома, затормозил. Зайдя обшарпанную кабинку, порылся в кошельке, но медной двушки не обнаружил. "Эпохальная картина! – усмехнувшись, подумал про себя Борис Моисеевич. – Советский миллионер не может позвонить, потому что у него нет двух копеек!" Он судорожно оглянулся, выискивая, где можно разменять мелочь. Его взгляд скользнул по закрытым стеклянным дверям гастронома, – в магазине был обед, до открытия ещё оставалось полчаса, – и уперся в стоящий рядом табачный киоск. Сосновский вышел из кабинки и подошел к ларьку. Наклонил голову так, чтобы можно было видеть усатого киоскера, обосновавшегося внутри, обратился, как можно вежливее:
– Извините, пять копеек не разменяете?
– Нет! Нету мелочи, – донесся суровый ответ.
– Вы знаете, – заискивающе произнес Борис Моисеевич, заглядывая вглубь ларька, – очень нужно позвонить, а негде не могу достать две копейки… Прямо беда! Может у вас найдется – я мог бы купить… Мне очень нужно позвонить! – повторил он с ударением на слове "нужно", стараясь донести до продавца важность предстоящего телефонного разговора.
– Пятьдесят копеек, – бесстрастно раздалось из табачной будки.
"Однако!" – с изумлением подумал Борис Моисеевич, но торговаться не стал, а протянул в окошко мятый рубль. Сказал:
– Две монеты…
Киоскер быстро забрал мятую бумажку, выложил перед ним две двухкопеечные монеты и сказал насмешливо:
– На будущее… Звонить можно и по десять копеек… Автомат их тоже берет…
– Спасибо! – Сосновский забрал двушки с прилавка, а про себя подумал с раздражением: "Страна советов… Язви ее… Главное вовремя помочь человеку советом!"
Войдя снова в телефонную кабинку, он аккуратно снял трубку и крутанул диск таксофона. Автомат, пронзительно звякнув, проглотил монетку…
– Алло, здравствуйте! Я хотел бы поговорить с господином Яковом Магеном, – произнес Борис Моисеевич с замиранием в голосе.
– Маген у телефона, – бесстрастно ответила ему трубка.
Борис Моисеевич запнулся, но потом, торопливо произнес.
– Господин Маген… Это Борис Сосновский… Я хотел бы обсудить вопросы нашего дальнейшего сотрудничества… В части автомобилей…
– А, Борис!… – ясным голосом ответил Яков Маген. – Добрый день… Извините, сразу не узнал… Вы звоните из телефона-автомата?
– Да…
– Значит, у вас, как я понял, есть предложения по расширению бизнеса… И предложения, я так понимаю, финансового характера?
– Да… – односложно ответил Борис Моисеевич.
– Хорошо… Вы знаете, где находится синагога в Марьиной роще? Подъезжайте туда к четырем часам…
– Хорошо, – ответил Сосновский и повесил трубку на рычаг.
Выйдя из телефонной кабинки он направился к машине, думая, где скоротать ещё три часа… В конце концов решил зайти в ресторан и отметить там свой первый миллион, – все-таки событие… Но, когда оказался внутри рестораторной, привычная практичность в нем взяла верх. Расслабляться рано, решил он и заказал себе обычный комплексный обед за три рубля, – быстро поел и отправился к себе в офис.
Ровно к четырем часам Сосновский подъехал к зданию синагоги. Остановившись перед входом, он поймал себя на мысли, что он, еврей, никогда здесь почему-то не был… Внутрь входить не решился – с собой не было ни шляпы, ни кипы.
– Борис Моисеевич? – неожиданно услышал он голос сбоку.
– Ну, старик! – сказал он небрежно. – Сейчас-то кого будить? Сейчас уже все разбужены давно! Уже можно говорить обо всем, что угодно и где угодно… Перестройка… О коммунистическом выборе уже вообще никто не вспоминает…
– Да? – Игорь иронично вскинул на Аркадия глаза и в них опять полыхнул знакомый упрямый огонек. – А чего ж ты мне литы тогда через задний проход доставал?
– Ну-у! – растерялся Аркадий. – Это уже так… Остатки!
Он взял подушку с подголовья кровати, подложил ее себе под спину и удобно облокотился на стену.
– Остатки, говоришь? И от коммунистического выбора отказались? – едко произнес Игорь. – А открой-ка любую газету, Аркаш, любой журнал… Везде либо крупно, либо мелко: "Пролетарии всех стран соединяйтесь!" Это что такое? Зачем и против кого надо объединяться? Опять ради мировой революции? А ты говоришь – "остатки"! Кстати… Ты не задумывался никогда, что это за класс такой особый, что должен объединяться только он? Так я тебе подскажу… Самый низкообразованный и самый низкоинтеллектуальный… Им управлять легко…
– Слушай-ка… Так, получается, ты и ни в какую перестройку не веришь? – вдруг догадался Аркадий. – Но про Михайлова-то, что не говори, а гласность и демократия, это все-таки его заслуга…
– Угу… Заслуга! – передразнил Игорь. – Интересно, а к какой системе ценностей – западной или российской, ты собираешься отнести убитых саперными лопатами девочек в Тбилиси или раздавленных танками демонстрантов в Вильнюсе… Это что, тоже достижение демократии? Истории достаточно одного убитого младенца, чтобы навсегда остаться в ней злодеем! Помнишь, как у Пушкина в "Борисе Годунове":
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от Божьего суда…
Так-то ! Так, что Михайлов по всем статьям преступник, и перед богом и перед людьми – преступник! А ты – "перестройка – перекройка"!
Аркадий усмехнулся, чувствуя, что немного уязвлен аргументами Игоря, но эмоциональный разговор ему нравился, полемика увлекала и в пылу спора даже в какой-то момент забыл даже про свой подбитый глаз.
– Слушай-ка, старик! Ты, оказывается очень опасный для общества субъект, – заметил он с подначкой. – Ведь на самом деле ты ведь делаешь очень вредное дело – разрушаешь у народа самое святое, – веру в идеалы. А этого, заметь, не прощают! Ещё, по-моему, Тамерлан сказал, что государство не может долго существовать без религии, то есть, считай, без веры…
– Я не идеалы ниспровергаю, а идолов, – буркнул Игорь угрюмо. – Идол – это истукан, которому поклоняются язычники. Если нет истинных идеалов, люди придумывают себе символы, наделяя их божественным содержанием!
– Ну-ну… На самом деле в религии символов не меньше… – не сдавался Аркадий.
Так бы они, наверное, и дальше бы продолжали беззлобно перескаливаться, но тут дверь распахнулась и в дверном проеме возник Илья – новый клавишник ансамбля. В одной руке он держал бутылку водки, с нахлобученным на нее граненым гостиничным стаканом, а в другой у него была зажата консервная банка с коричневой этикеткой. На этикетке большими черными буквами было обозначено "Частик в томатном соусе".
– Привет, богодулы! Кончайте свои лекции на религиозные темы! – заявил он жизнерадостно, видимо, услышав последнюю фразу Аркадия. Пройдя в номер, он поставил свою немудреную снедь на столик у окна и взглянув на красочную физиономию товарища, протянул с нарочитой опечаленностью:
– О-о! Ну, прям персонаж с картины Пикассо… Мальчик в голубых тонах! Нет! Скорее даже в фиолетовых!
Аркадий обиженно насупился, покосился на товарища неприязненно.
– А ты-то чего лыбишся! Насчет концертов с такой физиономией хрен два договоришься! Ты же деньги из-за этого потеряешь!
Но Илья лишь добродушно осклабился в ответ.
– Ничего… Переживем как-нибудь… Ты отдыхай пока… Расслабься и получай удовольствие… А мы сейчас тебе поможем, мы сейчас тебя подлечим. Сейчас, сейчас, сейчас! – пропел он быстрой скороговоркой, затем достал из кармана перочинный ножик, раскрыл его и принялся открывать банку рыбных консервов – черный хвост его на затылке запрыгал в такт методичным движениям.
Аркадий снова приоткрыл дверцу платяного шкафа – посмотрел на себя в зеркало. Картина, действительно, была невеселая, – глаз почти полностью заплыл, налившись нездоровой фиолетовой опухолью.
– Красавец! – грустно произнес он, а затем повернул голову к Таликову. – Вообще-то, старик, проблемы безопасности на концертах надо решать заранее…
Игорь нахмурился, словно почувствовав свою вину, сказал негромко:
– Я тебе эту поездку оплачу, Аркаш… Немного, конечно, но…
Аркадий попытался усмехнуться, но только мучительно скривился, потому что больной засаднило ещё больше. Безнадежно махнул рукой:
– Не надо! Это ерунда… Что ты там на таких гастролях заработаешь? От таких поездок только геморрой один! Чтобы нормально зарабатывать надо сначала имя себе сделать, – на радио засветится, на телевидении… А это можно сделать только в Москве! Так что давай договоримся так! Я все равно тебе теперь не помощник… Поэтому завтра я улетаю в Москву и к вашему возвращению договариваюсь о нужных вещах… А по возращению с гастролей начнем твою раскрутку по полной программе. Идет?
Игорь хотел было ответить, но не успел, потому что Илья как раз закончил сервировку стола, – разлил водку по стаканам, отогнул тонкую жестяную крышку у консервной банки и сказал:
– Расхватывайте стаканы, господа менестрели… Все готово!
И стал передавать по очереди наполненные стаканы Игорю и Аркадию. Затем взял свой, посмотрел в него на просвет, словно стараясь определить качество водки и выдохнул в нетерпеливом предвкушении:
– Слеза… Ну! Чтоб у нас все было хорошо! – добавил он вместо тоста, а потом озорно стрельнул в сторону Аркадия коротким и хитрым взглядом. – И чтоб нам за это ничего не было!
– Будем! – подытожил Игорь.
Они выпили. Поморщились… Поставили пустые стаканы на стол… Илья подцепил лезвием перочинного ножа кусок рыбы из консервной банки и отправил его в рот. Зажмурился, энергично заработал челюстями. Игорь ухватил мелкий частик кончиками пальцев (вилок в номере не было, приходилось обходиться руками) и аккуратно подставляя ладонь, чтобы не закапать стол, забросил его себе в рот. Аркадий закусывать не стал, потеряно уселся на кровать и болезненно шмыгнул носом. В этот момент дверь в номер опять отворилась и внутрь просунулась всклокоченная голова Гены Буркова, бас-гитариста группы.
– Тук-тук! – произнесла голова. – Прибыла "Скорая помощь" для пострадавшего!
Дверь широко распахнулась и вслед за улыбающимся Геннадием в небольшом гостиничный номер вошли две девицы. Одна была покрупнее, с налитыми, сочными формами, – словно нимфа с картин Рубенса, – вторая поменьше, но постройнее. У обеих были длинные волосы, разделенные пробором посредине, – волосы падали вдоль щек прямыми ровными прядями, темными ручейками спускались на спину и плечи. Девушки были одеты в короткие кожаные куртки со множеством молний и обтягивающие, словно впившихся в ноги джинсы – судя по всему они были из того контингента, который был сегодня на концерте.
– Привет! – непринужденно произнесла та, что была покрупнее, – видимо заводила, – она первой прошла в комнату. Вторая, наоборот, в смущении остановилась у двери, в нерешительности обводя взглядом незнакомую компанию. У Игоря, когда он взглянул на нее, что-то беспокойно йокнуло в груди. В памяти тревожным всполохом всплыло старое виденье – девушка, увиденная им перед началом концерта, в Москве во Дворце молодежи, – она мелькнула тогда призрачным секундным миражом, но успела обжечь его глубоким магнетизмом своих зеленых глаз. Нет, сейчас это была не та, другая, совсем непохожая на нее… Вот только взгляд! Взгляд был тот же… Тот же зеленый омут, тот же притягивающий магнит… Игорь хорошо помнил тот концерт, свою ссору с куратором от ЦК комсомола, помнил свои неожиданно растревоженные чувства, написанные вечером на кухне строчки. Он пришел тогда домой и долго не мог заснуть… Выбравшись среди ночи из-под тепла одеяла, от крепко уснувшей рядом жены, ушел на маленькую кухню, и сразу, за один присест написал песню. Строчки стихов выплескивались наружу сами, а мелодия звучала в ушах так, как будто тебе её туда кто-то вложил.
Игорь опять взглянул на девушку. Нет! Другая… Не похожа… Показалось!
Мне снова зеленые снятся глаза,
Словно ты рядом, за окнами плещет гроза,
Вот растревоженный гром прогудел, мой покой теребя
Я просыпаюсь – и снова я без тебя…
– А где ваш раненый? – спросила в этот момент рослая девица с тугими аппетитными формами. Увидев Аркадия, с несчастным видом сидящего на кровати, она подошла к нему и уселась рядом.
– Бедненький! – произнесла с плаксивым интонациями. – Дай, я тебя пожалею…
И осторожно попробовала отодвинуть руку Аркадия от глаза.
– Брысь! – зло зыркнул на нее Резман, – ладонь от лица отодвигать не стал, но девицу это, похоже, совсем не смутило.
– Ой, ой, ой! Какие мы гордые! – с нежностью проворковала она. – Ну-ну, дурачок! Я ж не царапаться собралась…
И снова дотронулась до руки Аркадия.
– Брысь, я сказал! – ещё более злобно рявкнул на нее Аркадий. – Гена, где ты их достал? Убери их отсюда…
Девица обиженно надулась.
– Ну и дурак! – заявила она. Поднявшись с кровати и гордо неся перед собою свой монументальный бюст, она направилась к выходу. Гена Бурков осуждающе посмотрел на Аркадия и постучал пальцем по виску. Догнав девицу, он обхватил ее за талию и зашептал, подталкивая к двери:
– Не обижайся, солнышко! У больного бред… Оставим несчастного, пусть отдохнет…
Обе девицы вместе с Геннадием суетливо покинули номер. Потом из коридора донесся веселый голос Геннадия, а следом раздался заливистый, не слишком естественный смех одной из девиц, – видимо, той, что незаслуженно обидели.
– Посидели! – коротко выдохнул Илья и, оглядев заставленный стол, спросил. – Допьем?
– Допьем! – меланхолично согласился Игорь.
Разлив по стаканам остатки водки, они чокнулись и выпили. Затем доели консервы, по очереди выковыривая ножом рыбу из жестяной банки. Достав сигареты, закурили.
– Интересно, а сколько сейчас времени? – Игорь поглядел в серое окно. – Светло вроде! – а потом посмотрел на часы. – Ого! Третий час… Вот черт! Здесь же белые ночи! Давайте спать, мужики… Завтра не встанем…
– Сегодня! – не то ворчливо, не то сонно поправил его Илья – Сегодня уже… Ладно… Я пошел… Спокойной ночи!
Он нетвердой походкой вышел из номера, забыв прикрыть за собою дверь…
– Я, пожалуй, тоже пойду! – Игорь поднялся, чувствуя, как алкогольный дурман мягко покачивает усталое тело. – Давай, Аркаш, до завтра!
– Угу, – засыпающим голосом откликнулся Аркадий.
Игорь вышел, осторожно прикрывая за собой дверь, но тут услышал сзади негромкое:
– Игорь! Подождите…
Игорь недоуменно оглянулся – не померещилось ли? Позади стояла девушка, – та самая, с зелеными глазами… Нет, не та далекая, из Дворца молодежи, а другая, которую только что приводил Геннадий… Маленькая, – глаз, которые его недавно так поразили, не видно – настороженно спрятались в тени… Игорь почувствовал, что мысли путаются, свиваются в темный клубок, а потом вдруг лопаются, как мыльные пузыри.
– Игорь… Вы не дадите свой автограф? – спросила девушка.
– Что? – недоуменно переспросил Таликов, пытаясь сосредоточится.
Девушка смотрела на него с какой-то отчаянной надеждой и испугом одновременно.
– Автограф…– повторила она. – Ну… На память… У вас песни такие… Ну, как сказать? Очень хорошие.. Про любовь, особенно… Я таких раньше никогда не слышала. Правда, правда…
Игорь подошел, облокотился для устойчивости рукой на шершавую стену и посмотрел девушке прямо в глаза. Долго, не отрываясь. Потом спросил.
– Зовут-то как?
– Наташа, – ответила девушка тихо.
– А где ж ты будешь ночевать, Наташа?
– Я? – девушка, казалось, растерялась. – Не знаю… Найду где-нибудь…
Утром Игорь проснулся от того, что кто-то настойчиво тарабанил в дверь номера.
– Наташ, Наташка! – раздался снаружи женский голос. – Вставай! Пора уже!
С плеча у него поднялась девичья голова с разметанными в беспорядке длинными льняными волосами и сонно прокричала в ответ:
– Сейчас!
Потом ночная гостья откинула одеяло и, не смущаясь своего обнаженного тонкого тела перелезла через него, быстро оделась, собрав с пола разбросанную одежду. Так же быстро подошла, чмокнула, словно утайкой и, окатив на прощанье взглядом малахитовых глаз, прошептала:
– Не забывай меня…
Дверь за ней хлопнула и в номере повисла пустая, холодная тишина. Игорь растерянно встал, посмотрел на часы на столике. Половина восьмого. Он натянул джинсы, надел на голое тело свитер и вышел в коридор. Никого… Подошел к номеру Аркадия, дернул за ручку – в номере пусто… Кровать застелена, на покрывале аккуратно сложено чистое белье. Игорь подошел к дежурной по этажу.
– Извините… А мой друг? Из тридцать девятого номера… – спросил он. – Не знаете где?
– А… Это с глазом который… Уехал уже! С полчаса, как уже уехал. Он вам записку оставил.
Дежурная протянула Игорю сложенный вчетверо листок. Игорь развернул – там было написано:
"Я улетел в Москву. Когда будете возвращаться обязательно позвони. До встречи в Москве! Аркадий."
Вы знаете сколько весит миллион долларов? Настоящий, полноценный миллион долларов? Миллион долларов не весит ничего! Миллион долларов – это, на самом деле, маленький листочек бумаги с напечатанным на нем семизначным числом. Борис Моисеевич Сосновский вышел из прохлады банка и сел за руль припаркованных у тротуара "Жигулей". Захлопнув дверь машины, он вытащил из внутреннего кармана легкой светлой куртки выписку с банковского счета, открытого им на имя своей офшорной фирмы, и посмотрел на длинную череду цифр. Один миллион двадцать девять тысяч семьсот сорок один доллар и двадцать семь центов значилось в ней.
– Ну, вот я и миллионер! – почему-то совершенно спокойно подумал Борис Моисеевич. – Можно покупать белые штаны и ехать в Рио…
А ещё ему пришло в голову, что в отличие от великого комбинатора с таможней у него проблем не будет никаких. Ему не надо рассовывать по карманам брошки с бриллиантами, покупать дорогие шубы, его даже не интересуют пестрящие во всех газетах крикливые заголовки "Обналичим под любой договор!", "Обналичим под минимальный процент!!!" Нет, ничего этого ему делать не надо… Все гораздо проще – достаточно перевести этот миллион на счет своей офшорной фирмы в какой-нибудь иностранный банк и жить дальше на одни проценты, как рантье где-нибудь в солнечном Рио или теплой Хайфе, наслаждаясь повседневным карнавалом жизни…
Неожиданно Борису Моисеевичу показались мелкими и скучными богатства его израильского товарища Александра Шабсона – его небольшой особнячок, старая машина и со смешанным чувством удивления и недоумения он вспомнил, как еще совсем недавно пределом его мечтаний был оклад в каких-то пять тысяч долларов. Борис Моисеевич зрительно сопоставил эти цифры рядом – длинный миллион и коротенькие пять тысяч…
"Разница в двести раз, – автоматически подсчитал он. – Даже больше… Учитывая, что на счете больше миллиона…"
А эта разница не просто в цифрах, вдруг понял он. Эта разница между тем, прежним Борисом Сосновским и им сегодняшним… Разница в возможностях, в свободе выбора, в самом ощущении свободы. Смешно! Прошло-то всего чуть больше двух месяцев… Два месяца и уже два разных человека.
"А может действительно пора остановиться? – предательской искоркой сверкнула у Бориса Моисеевича в мозгу шальная мысль. – Ведь у тебя есть свой миллион! Миллион долларов! Свой! Мечта любого американца, француза, шведа… И еврея, кстати…" Но он тут же себя одернул, провел по ладонью по редеющим волосам и упрямо сжал рот.
"Стоп! Это во мне прежний товарищ Сосновский проснулся… За месяц сделать миллион и остановиться? При том, что есть отлаженный источник дохода? Не-ет! Глупее решения не придумаешь! Теперь наоборот главное – не останавливаться! Тогда что же? Продолжать дальше заниматься сбытом автомобилей? Накапливать первичный капитал, чтобы потом вложить его куда-то ещё, накопить побольше и опять же свалить за границу, наслаждаться жизнью? Нет… Это слишком простое решение! Слишком простое… Решение обывателя, посредственности… Это не для него! Его главное богатство – совсем не деньги, как может показаться на первый взгляд, его главное богатство – это мозги! Использовать этот дар на пятьдесят процентов – все равно, что ездить на машине со скоростью велосипеда: дорого и неудобно. Значит? Значит, надо увидеть проблему с более высокого уровня! Ведь именно на этом основан принцип принятия решения. В чем, в чем, а в принятии решений он – дока, это его хлеб, его специализация, на этом он собаку съел! Значит, получается надо определить уровень! Более высокий уровень…. Тогда надо разобрать ситуацию по-подробнее…"
Борис Моисеевич прикрыл глаза, чтобы избавиться от надоедливого, бьющего через лобовое стекло автомобиля полуденного солнца и углубился в педантичный анализ своего сегодняшнего положения.
"Сбыт автомобилей – это лишь этап в процессе от производства товара до его потребления, – думал он. – Конечный этап… Этап, на котором образуется прибыль… Так? Хорошо! Но всего лишь этап… И сегодня он, Борис Сосновский есть на этом этапе, а завтра может и не быть – найдутся такие же, – неглупые, со связями, но более шустрые и не слишком разборчивые в средствах, которые готовы поделиться и с директором, и с начальником сбыта, лишь бы только убрать его с этого места… А что такие найдутся, можно не сомневаться. Обязательно найдутся! Если, конечно, он до этого ничего не придумает… Значит сейчас, пока он ещё вне конкуренции, надо думать, как влиять на весь процесс… Влиять на весь процесс? Но как? – Борис Моисеевич, не открывая плотно сомкнутых век, сдвинул на переносице узкие редкие брови, сделал над собой усилие в поисках ответа и через секунду мысленно сам себе ответил. – Влиять на весь процесс можно только, когда управляешь процессом! Вот! Значит надо управлять всем процессом! А кто сегодня управляет процессом? Директор и правительство Москвы! Но правительство Москвы ведь имеет персоналии, правительство Москвы это прежде всего мэр – Харитонов Павел Гаврилович… Вот и получается, что надо выходить на мэра! И выходить желательно с подачи директора…"
Сосновский открыл глаза и улыбнулся сам себе, словно решение этой занятной головоломки доставило ему удовольствие. Затем он быстро убрал улыбку с лица и в задумчивости потер наморщенный лоб, – постарался вспомнить свою израильскую встречу в Иерусалимском департаменте иммиграции:
"Что по этому поводу говорил Моше Лавин? Что правительство Москвы задолжало восемнадцать миллионов? Так кажется? И из-за этого может встать треть автобусного парка столицы? Бред… Ерунда! Что такое восемнадцать миллионов для такого города, как Москва? Бюджет Нью-Йорка несколько миллиардов, а у нас проблема восемнадцать миллионов! Но это наш, совковый бред! Значит его можно использовать себе на пользу… Получается, что цена вопроса о заводе – восемнадцать миллионов! Это, по-бухгалтерски, наши пассивы… А что же у нас в активах? А в активах у нас – целый завод, выпускающий даже сейчас, с учетом падения производства, 300 тысяч автомобилей в год… Причем автомобили лучшие в Союзе и пользующиеся спросом. Значит, на тысяче автомобилей я заработал миллион. Получается на 300 тысячах автомобилей я вполне бы мог заработать триста миллионов… Но это в теории, – не будем забывать… Даже при всем желании я не смог бы попустить весь сбыт через себя… Это во-первых… А во-вторых, жадность наказуема! Правило успеха: делиться и тогда всё получится! Точнее, надо стараться быть полезным… Нет-нет! Не стараться понравиться – стараться понравиться занятие глупое и неблагодарное, а именно быть полезным, прочувствовать проблемы партнера, постараться ему помочь… Причем помочь искренне, потому что фальшь чувствуется сразу… Вот тогда будет отдача! Третий закон Ньютона, применительно к социуму, – сила воздействия, равна силе отдачи… Никто ведь не захочет оставаться чьим-то должником, потому что быть должником, значит признать свою зависимость, признать свою слабость… Ну что же… Задача понятна… Теперь осталось только приступить к ее выполнению…"
Сосновский включил зажигание, посмотрел в зеркальце заднего вида и медленно отъехал от обочины, – поехал вдоль по улице, ища глазами телефон-автомат. Заметив красную будку у фасада кирпичного дома, затормозил. Зайдя обшарпанную кабинку, порылся в кошельке, но медной двушки не обнаружил. "Эпохальная картина! – усмехнувшись, подумал про себя Борис Моисеевич. – Советский миллионер не может позвонить, потому что у него нет двух копеек!" Он судорожно оглянулся, выискивая, где можно разменять мелочь. Его взгляд скользнул по закрытым стеклянным дверям гастронома, – в магазине был обед, до открытия ещё оставалось полчаса, – и уперся в стоящий рядом табачный киоск. Сосновский вышел из кабинки и подошел к ларьку. Наклонил голову так, чтобы можно было видеть усатого киоскера, обосновавшегося внутри, обратился, как можно вежливее:
– Извините, пять копеек не разменяете?
– Нет! Нету мелочи, – донесся суровый ответ.
– Вы знаете, – заискивающе произнес Борис Моисеевич, заглядывая вглубь ларька, – очень нужно позвонить, а негде не могу достать две копейки… Прямо беда! Может у вас найдется – я мог бы купить… Мне очень нужно позвонить! – повторил он с ударением на слове "нужно", стараясь донести до продавца важность предстоящего телефонного разговора.
– Пятьдесят копеек, – бесстрастно раздалось из табачной будки.
"Однако!" – с изумлением подумал Борис Моисеевич, но торговаться не стал, а протянул в окошко мятый рубль. Сказал:
– Две монеты…
Киоскер быстро забрал мятую бумажку, выложил перед ним две двухкопеечные монеты и сказал насмешливо:
– На будущее… Звонить можно и по десять копеек… Автомат их тоже берет…
– Спасибо! – Сосновский забрал двушки с прилавка, а про себя подумал с раздражением: "Страна советов… Язви ее… Главное вовремя помочь человеку советом!"
Войдя снова в телефонную кабинку, он аккуратно снял трубку и крутанул диск таксофона. Автомат, пронзительно звякнув, проглотил монетку…
– Алло, здравствуйте! Я хотел бы поговорить с господином Яковом Магеном, – произнес Борис Моисеевич с замиранием в голосе.
– Маген у телефона, – бесстрастно ответила ему трубка.
Борис Моисеевич запнулся, но потом, торопливо произнес.
– Господин Маген… Это Борис Сосновский… Я хотел бы обсудить вопросы нашего дальнейшего сотрудничества… В части автомобилей…
– А, Борис!… – ясным голосом ответил Яков Маген. – Добрый день… Извините, сразу не узнал… Вы звоните из телефона-автомата?
– Да…
– Значит, у вас, как я понял, есть предложения по расширению бизнеса… И предложения, я так понимаю, финансового характера?
– Да… – односложно ответил Борис Моисеевич.
– Хорошо… Вы знаете, где находится синагога в Марьиной роще? Подъезжайте туда к четырем часам…
– Хорошо, – ответил Сосновский и повесил трубку на рычаг.
Выйдя из телефонной кабинки он направился к машине, думая, где скоротать ещё три часа… В конце концов решил зайти в ресторан и отметить там свой первый миллион, – все-таки событие… Но, когда оказался внутри рестораторной, привычная практичность в нем взяла верх. Расслабляться рано, решил он и заказал себе обычный комплексный обед за три рубля, – быстро поел и отправился к себе в офис.
Ровно к четырем часам Сосновский подъехал к зданию синагоги. Остановившись перед входом, он поймал себя на мысли, что он, еврей, никогда здесь почему-то не был… Внутрь входить не решился – с собой не было ни шляпы, ни кипы.
– Борис Моисеевич? – неожиданно услышал он голос сбоку.