Парфёнов Сергей. Виа Долороза

   Нина Максимовна отошла от окна – по паркету легко застучали ее пробковые каблучки, – остановилась, карие глаза требовательно уперлись в склоненную голову мужа.
   – Это не алиби, Алексей! – сказала она строго. – Человеческие поступки определяют не только человека, но и картину событий. Ты – лидер! Ты – лидер великой державы и должен оставаться лидером при любых обстоятельствах! Сальвадор Альенде, как ты помнишь, погиб на своем посту, но дал право потом утверждать, что в Чили был совершен государственный переворот! А если ты будешь спокойно сидеть здесь и ждать пока тебя освободят, то это не алиби!
   Михайлов удивленно посмотрел на жену из-под узких стекол очков и отложил в сторону "Паркер" с золотым пером. Уголок его рта скептически пополз вверх.
   – Так что ж мне теперь умереть? Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я умер? – спросил он.
   Но Нина Максимовна не приняла легковесного тона супруга.
   – Не время для шуток, Алексей! – сердито обронила она. – По твоим поступкам потом будут судить и о тебе, и о том, что это был за путч! А, если ты будешь сидеть и писать тут свои мемуары, то путч потом назовут фарсом… Сейчас ты должен доказать, что не смотря на обстоятельства, ты оставался Президентом! Поэтому… Во-первых, потребуй, чтобы тебе восстановили правительственную связь… Во-вторых, чтобы дали самолет для возвращения в Москву…
   Михайлов, продолжая слушать жену, недовольно снял очки и положил их на стол. "Какой смысл в требованиях, которые никто не собирается выполнять?" – с досадой думал он, стараясь не смотреть на супругу. Он попробовал откинуться на высокую спинку стула, но боль острым шилом вонзилась в поясницу и тут же заставила распрямиться. Стянув болезненные складки вокруг рта, Михайлов выдавил через силу:
   – Это ерунда, Нина… Это не на кого не подействует…
   Но Нина Максимовна тряхнула головой так, что ее короткие каштановые волосы разлетелись густым, пышным всполохом и решительно заявила:
   – Не подействует? Пусть! Но нельзя показывать, что ты сдался! Завтра потребуй, чтобы тебе прислали журналистов! Советских и иностранных… Потом, чтобы обеспечили телефонный разговор с американским президентом… Послезавтра – чтобы устроили встречу с Председателем Верховного Совета… И так каждый день! По нарастающей… Пусть они чувствуют, что ты не сломлен, что ты по-прежнему – президент Советского Союза!
   Михайлов отодвинул на край стола исписанные листы и посмотрел на супругу долгим испытывающим взглядом. Ему сейчас вдруг показалось, что эта маленькая, хрупкая женщина гораздо мудрее и сильнее его. А ещё он подумал… Нет, даже не подумал, а скорее ощутил, какое непостижимо огромное бремя она на себя взвалила. Через нервное перенапряжение, заглушая в себе страх и сомнение, она продолжала оставаться не просто женщиной, любящей и заботливой супругой, она продолжала оставаться женой президента, – первой Леди Страны! И тут Михайлов опять (в который раз!) подивился тому, какой прекрасный подарок преподнесла ему жизнь, подарив встречу с этой удивительной женщиной. Натужно сопя, он снова нацепил на нос очки и заражаясь энергичностью супруги, произнес:
   – Наверное ты права… Нужно будет написать заявление о моем отношении к перевороту… А затем постараться передать его в Москву…
   Он хотел сказать ещё что-то, но в этот момент на лестнице, ведущей на второй этаж, послышались нетерпеливые шаги. Михайлов и Нина Максимовна одновременно обернулись к двери. Широкая дверь отворилась, и в дверном проеме показался сын Сергей. За ним в кабинет вошла сноха – Ирина, – она держала на руках четырехлетнюю дочь. Увидев Михайлова, девочка соскользнула с рук матери и с радостным воплем бросилась к деду.
   – Деда!
   – Подожди, Даша! Дедушка болеет… – Сергей цепко ухватил за руку дочь и отдал ее обратно в руки супруги. Он обернулся и посмотрел на замершего за столом отца. – Папа, что происходит? Я пробую включить телевизор – не работает! Пробую позвонить – все телефоны отключены! Потом узнаю от охранника, что здесь, оказывается, уже побывали Петров с Вязовым. Зачем они прилетали? Ты что, подписал отставку?
   Михайлов, недовольно нахмурив высокий лоб, окинул сына угрюмым взглядом.
   – Во-первых, доброе утро, – произнес он бесцветным голосом. – Присаживайтесь… Я думаю, разговор будет серьёзный…
   Сноха беспокойно подошла к большому мягкому креслу и усадив к себе дочь на колени, прижала ее к животу, обхватив обеими руками. Девочка неудобно заерзала и, вскинув на мать узкое личико, спросила:
   – А можно я к дедушке? Я тихонечко… Правда, дедушка?
   – Нет, нельзя, Даша! – непреклонным голосом ответил Сергей. – Посиди с мамой!
   Сам он уселся на высоком стуле, нервно закинув ногу на ногу, и выжидательно уставился на отца. Михайлов механически вытянулся за столом, думая с чего начать. "Что сказать? Что им вообще можно сказать? – думал он, настороженно подперев рукой мелкий подбородок и смотря остановившимся взглядом на стол. – Всего он им, конечно, не скажет… Незачем Сергею, тем более Ирине вникать во все их политические дрязги и интриги… Это слишком грязно и дурно пахнет… Но успокоить он их должен… Как старший, как отец, в конце концов… Хотя… Как тут успокоишь? Как бы ему ни хотелось, они не могут оставаться вне политики, вне того, что сейчас происходит… На них, на самых близких для президента людей, всегда будет падать и тень его положения, и тень его ответственности… Значит, видимо, придется говорить, все как есть… – понял он. – Пусть это будет жестоко, но они должны понимать, в какой ситуации оказались…" Посмотрев на сына, Михайлов произнес:
   – В стране произошел государственный переворот, Сергей… Меня незаконно отстранили от власти…
   – Тебя отстранили? – сын упрямо мотнул головой. – Кто? Вот эти? Которые приезжали?
   Взгляд его больших карих глаз – таких же как у матери, с бескомпромиссной жестокостью уперся в отца. Михайлов склонил широкое темя с багровой отметиной и произнес с горечью:
   – К сожалению в число заговорщиков попали люди, которым я доверял… – рот у него презрительно скривился и по темному, болезненному лицу пробежали тонкие морщинки. – Они хотели, чтобы я подал в отставку и передал власть Линаеву… Я этого, конечно, не сделал! Поэтому никаких законных оснований именовать себя властью у них нет… Все, что они сейчас делают – это авантюра… И безучастным к этому я не останусь…
   В этот момент Нина Максимовна, до сих пор молча стоящая у стола, поднесла маленькую ладошку ко рту и разморено зевнула.
   – Что-то здесь душно! – усталым голосом сказала она. – Пойдемте-ка лучше на воздух…
   Михайлов бросил на нее удивленный взгляд, а Нина Максимовна выразительно стрельнула глазами в сторону телефона, стоящего на столе, потом ещё для убедительности приложила палец к губам. Михайлов нахмурился:
   – Хорошо, – согласился он. – Пойдемте…
   Не разговаривая, они вышли из дома и спустились вниз по мраморной лестнице к небольшому пляжу с привозным, белым, как снег, песком. Подойдя к широкому полосатому тенту, тихо полоскавшемуся под легким бризом недалеко от кромки прибоя, они, не раздеваясь, расселись на расставленные под тентом высокие плетеные шезлонги.
   Море уже проснулось – накатывало на берег редкими пенистыми бурунами. Ленивые барашки, цепляясь за прибрежные камни пузырчатой шерстью, тут же исчезали в коротких зеленых водорослях. Мелкие крабы, прячась в узких расщелинах валунов, испуганно таращили глаза на перемены, произошедшие на берегу… А перемены, действительно, были, – их просто невозможно было не заметить… Вдоль берега через каждые пятьдесят-семьдесят метров, по двое, по трое стояли пограничники. Некоторые из них держали на толстых кожаных поводках овчарок. До сегодняшнего дня они обычно старались не докучать своим видом ни президенту, ни его семье, оставаясь на расстоянии, в тени, за деревьями, за скалами… Но сегодня у них, видимо, была совсем другая задача… А кроме того около президентского санатория произошли и другие неприятные изменения… На рейде, недалеко от берега курсировали несколько небольших военных кораблей. Один из них подошел совсем близко – хорошо было видно, как с его серого борта пристально наблюдают за берегом несколько человек в темной военной форме, – не смущаясь, они целили на президентский пляж мощные морские бинокли. От такого повышенного внимания становилось не по себе. Нина Максимовна невольно передернула плечами, понимая, что им придется мириться с назойливым надзором, как с атрибутом их нового положения. Алексей Сергеевич снял себя легонькую шерстяную кофту и повязал её рукавами вокруг пояса.
   – Что теперь ? – настороженно спросил его Сергей.
   – Теперь? – Михайлов тонко прищурился, и негромко, почти не раскрывая бледного рта, произнес. – Сергей, мне понадобится твоя видеокамера… Нужно будет записать мое заявление и постараться передать его через надежных людей в Москву…
   Сергей откинулся на плетеную спинку шезлонга и, сдвинув на переносице брови, принялся нервно покусывать губы.
   – Пап… А ты подумал, что будет, если эту пленку прокрутят где-нибудь на Западе? – наконец произнес он. – Что будет с тобой? С мамой, с Дашкой? Что будет, когда эту пленку увидят путчисты?
   Ирина, услышав сердитую реплику мужа, испуганно прижала дочь к себе и принялась ее гладить по тонким льняным волосам. Девочка недоуменно захлопала васильковыми глазками, не понимая, что происходит, но, чувствуя, что говорят о чем-то нехорошем и страшном. Лицо Михайлова превратилось в тугую, застывшую маску. Медленно подбирая слова, словно взвешивая каждое из них на невидимом безмене, он произнес:
   – Я хочу, чтобы ты понял, Сергей… Пока такой пленки нет, пока она не попала в руки тех, кто может заявить на весь мир, что Михайлов жив, о нас можно заявить все, что угодно… Что наш самолет разбился, что машина сорвалась в пропасть… Сумасшедший фанатик нас тут всех перестрелял… Чем дольше мир будет оставаться в неведении, тем дольше мы продлеваем это состояние неопределенности.. Надеюсь теперь тебе понятно?
   Сын промолчал… Понял или нет – неизвестно, но возражать не стал… Хотя, что тут можно возразить? То, что только что сказал отец, было правдой, но только от её осознания не становилось легче… Президента кольнула в сердце остренькая мысль – ну вот, успокоил, называется! Стараясь не дать охватить себя малодушию и жалости, он терпко произнес:
   – Сергей, мы с мамой пошли… А вы к двум часам подходите… С видеокамерой и кассетой… Я закажу какой-нибудь фильм…
   Он неуклюже поднялся, тяжело опираясь на подлокотник шезлонга, – Нина Максимовна подхватила его под руку, – и они медленно побрели обратно к коттеджу. Когда отошли от пляжа на приличное расстояние, так что ни сын, ни невестка не могли их уже услышать, Нина Максимовна тихо проронила:
   – Господи, я и не предполагала, что будет так тяжело… Как ты думаешь, это ещё долго продлиться?
   – Нет… Не думаю… Кишка у них тонка… – ответил Михайлов с напускным спокойствием. Потом ещё бодро добавил:
   – Успокойся… Все будет хорошо…
   – Дай –то бог, – сдавленно вздохнула Нина Максимовна. – Дай-то бог…
 
   К двум часам сын с женой подошли к президентскому коттеджу. Сергей нес кожаную сумку с видеокамерой, старательно прикрывая её пляжным пледом, а Ирина вела за руку дочь. Они вошли в дом, поднялись по лестнице на второй этаж и направились в гостиную. Михайлов и Нина Максимовна вышли им навстречу. В комнату не пошли, остановились в холле, рядом с лестницей, подальше от стола, на котором стоял подозрительный телефон, – стали переговариваться возбужденным шепотком.
   – Дашенька, мы с папой, с мамой побеседуем, а ты пока фильм посмотри, договорились? – тихонько присела на корточки рядом с внучкой Нина Максимовна.
   – Хорошо, – покладисто кивнула девочка.
   Но тут же забеспокоилась невестка.
   – Я её одну не оставлю, Нина Максимовна, – заявила она тревожно. – Вы идите, а я с ней побуду …
   Нина Максимовна не стала возражать.
   – Хорошо, Ириша…
   С мужем и сыном они спустилась вниз по лестнице. Оказавшись в просторном холле первого этажа, Сергей оценивающе осмотрелся вокруг.
   – Где будем снимать? – спросил он, вытаскивая видеокамеру из кожаного кофра и деловито вставляя в нее широкую черную кассету.
   – Думаю, лучше всего в коридоре, – негромко произнес Михайлов (про себя подумал – там они вряд ли догадались поставить "жучки"…) Они зашли в широкий коридор. Сергей посмотрел в сумрачный закоулок и щелкнул выключателем, добавив освещения. Михайлов торопливо поправив сбившуюся кофту и замер посреди прохода. Вскинув на плечо видеокамеру, Сергей принялся выбирать ракурс.
   – Папа, ты готов? – спросил он.
   Михайлов вытащил из кармана наскоро набросанное заявление, далеко отставляя руку, быстро пробежал его глазами, потом сунул его обратно в карман и молча кивнул. Сергей уткнулся в видоискатель, и нажал на кнопку записи. Михайлов негромким голосом принялся говорить. Заявление его было коротким, – он сказал лишь о том, что его и его семью незаконно удерживают в правительственной пансионате в Крыму, что у них отобраны все средства связи и они лишены всякой информации о происходящем в мире… Но не смотря на это, он уверен, что советский народ не позволит отобрать у себя демократические ценности, – он верит в твердый выбор советских людей и остается приверженцем демократии… И всё… Ничего больше… Ни выпадов в адрес путчистов, ни резких оценок, ни пламенных призывов, – слишком очевидна была опасность, что первым эту пленку просмотрит Крюков, а не те, кому она предназначена. Когда Сергей закончил отснимать третий дубль, Михайлов нетерпеливо спросил:
   – Ну, как?
   Сергей нажал на красную кнопочку и снял видеокамеру с плеча.
   – Нормально! – ответил он.
   Потом они долго возились с кассетой на полу, вырезая из широкой пленки маникюрными ножницами три экземпляра записи. Получилось три маленьких рулончика. Каждый упаковали в прозрачный целлофан и для герметичности запаяли зажигалкой, – теперь каждый такой пакетик вполне мог незаметно уместиться в кулаке.
   – Кому ты их собираешься передавать? – когда все было закончено, спросила Нина Максимовна, беспокойно глядя на мужа.
   – Сегодня отправляют в Москву моих секретарей, – ответил Алексей Сергеевич, пряча целлофановые пакетики в карман. – Можно было бы попробовать передать через них – я уверен, что они меня не выдадут…
   – Радио бы послушать, – с досадой поджала губы Нина Максимовна. – Наверняка по "Голосу Америки" или "Свободной Европе" передают, что сейчас происходит в стране… Сережа, а у тебя ведь был приемник! – она вскинула свои большие, выразительные глаза на сына, вспомнив про маленькую магнитолу "Сони", которую Сергей и Ирина иногда брали с собой на пляж.
   – Там сели батарейки, – сумрачно ответил Сергей. – Можно, конечно, одну вещь попробовать… Если их нагреть, они могут ещё некоторое время поработать… Мы так в стройотряде делали…
   Михайлов улыбнулся.
   – Давайте попробуем, – произнес он. Почему-то затея с батарейками показалась ему забавной. Сергей быстро направился к выходу и через несколько минут вернулся с белым полиэтиленовым пакетом, в который был спрятан маленький приемник. Достав приемник, Сергей, вынул из него батарейки и несколько секунд подержал каждую над узким пламенем зажигалки. В коридоре запахло жженой краской. Сергей, не обращая внимание на удушливый запах, вставил батарейки обратно, выдвинул до отказа длинный штырь антенны и щелкнул выключателем. Приемник слабо зашипел, а потом из него донеслась музыка.
   – Сработало, – удивленно произнес Сергей и принялся крутить ручку настройки. Сначала из приемника попеременно доносились музыка, помехи и обрывочные фразы на иностранных языках, потом вдруг женский голос отчетливо произнес:
   – Сегодня в Москве перед журналистами выступил Григорий Линаев, лидер самопровозглашенного Комитета по чрезвычайной ситуации. Он заявил, что президент Михайлов тяжело болен и не в состоянии управлять страной… В связи с этим вся полнота власти переходит к Комитету…
   На этом месте приемник издал затухающий хрип и умолк.
   – Черт! – Сергей несколько раз с силой тряхнул приемник, но тот продолжал безмолвствовать.
   – Всё! Сдох бобик! – сердито произнес он. – Что теперь будем делать?
   Михайлов невесело усмехнулся.
   – Похоже, что Линаев ищет алиби на тот случай, если с нами "вдруг" что-то случится! Потому что обычно так заявляют, когда жгут за собой все мосты…
   Он перевел мрачный взгляд на сына и на жену, – сын нахмурился, а Нине Максимовне от этих слов вдруг стало нехорошо.
   – Значит теперь они будут подгонять действительность под ложь, – прошептала она и у неё мелко задрожали губы. Она вдруг почувствовала, как напряжение, тяжелым спудом копившееся все эти дни, обрывается внутри тонкой струной, и духота коридора врывается в мозг противным, надсадным звоном…. Нина Максимовна слабо качнулась и оперлась рукой на стену.
   – Господи, это я виновата, – выдавила она. – Господи… Ну, зачем?
   У нее вдруг стало закладывать уши, а коридор плавно поплыл куда-то в сторону. Михайлов попытался подхватить ее, но не успел – рукав жены выскользнул из его пальцев и она безвольно рухнула на пол. Последнее, что она успела почувствовать перед тем, как сознание окончательно проваливалось в теплую мягкую черноту, как муж испуганно кричит:
   – Серёжа, вызови врача! Скорее!
 
   Крюков сжимал в руке сафьяновую папку для докладов с золотой надписью "Председатель КГБ" и дерганым пружинистым шагом шел по скрипучему коридору Кремля. Ярость клокотала в нем, как гейзер, готовясь вырваться наружу неуправляемым обжигающим потоком… Войдя в президентский кабинет – (дверь сильным тычком распахнута нараспашку), ни с кем не поздоровавшись, – сидевшие в кабинете Вязов и Тугго обернулись к нему с вытянувшимися лицами, – он сразу направился к Линаеву, сидевшему в президентском кресле. Подойдя, он уперся кулаками в стол и навис над Линаевым, как удав перед оцепеневшим кроликом.
   – У нас что, чрезвычайное положение или балаган? – от клокочущей ярости у Крюкова тонко трепетали ноздри. – Почему в Москве не запрещены массовые митинги? Откуда у Бельцина вдруг появились танки? У нас, что конкурс по идиотизму или мы пытаемся в стране порядок навести?
   Линаев мутным взглядом посмотрел на бледного от злости Крюкова и скривился в издевательской усмешке.
   – Что происходит? – дыхнул он Крюкову в лицо густым, едким перегаром. – А я вам скажу, что происходит, Виктор Александрович!
   "Пьян, подлец!" – у Крюкова судорожно дернулось веко.
   Наклонившись над столом, он заметил под креслом, на полу наполовину опустошенную бутылку водки. Вряд ли эту бутылку видели Тугго с Вязовым, но ему она сейчас была очень хорошо видна. Крюков перевел свинцовый, полный ненависти взгляд на Линаева, но тот, посмотрел на него с вызовом, с унизительным укором.
   – Я четыре часа подряд пытаюсь созвониться с Бельциным! – произнес Линаев со злостью. – И все четыре часа мне отвечают, что он занят и проводит совещание Совета министров… Сволочь! А всё вы, Виктор Александрович… Да, вы! Почему ваши люди не арестовали Бельцина по дороге в Москву, я вас спрашиваю? "Бельцин – реальная власть! Противника не обязательно уничтожать, достаточно с ним договориться!" Это ведь ваши слова! Вот! Договорились… (Лицо у Линаева судорожно перекосилось.) – А знаете, что это такое? – он пихнул в сторону Крюкова лежавший перед ним отпечатанный лист. – Это обращение Бельцина, где нас с вами объявляет изменниками Родины! А вот ещё! – в сторону Крюкова полетел ещё один листок из тех, что были разбросаны на столе. – Здесь уже Бельцин призывает объявить всесоюзную забастовку! А вот сообщения… Бастуют заводы в Красноярске, Ленинграде, в Москве… В Москве бастует завод "Серп и молот", бастует автозавод имени Ленинского комсомола! Что вы на это скажите? Благодаря вам из нас сделали пугала, государственных преступников! И кстати, Виктор Александрович… А где это ваш верноподданный слуга Плешаков? Почему-то я давно его не вижу… Может вы тогда объясните, почему у меня и у Петрова сегодня сменилась охрана? Не знаете? Может, я вам тогда подскажу… Наверное, для того, чтобы нас было легче арестовывать? Ну? Что же вы молчите, Виктор Александрович?
   Линаев уставился на Крюкова ненавидящим взглядом, но Крюков продолжал нависать над ним неподвижным, гранитным истуканом.
   – Я молчу? – вдруг выдавил он с раскаленной яростью в голосе. – Нет… Я не молчу! Пугал из нас никто не делал… За исключением тех, кто пугало сделал из себя сам! А по поводу того, что происходит в стране? По поводу того, что происходит в стране у меня несколько другая информация! – Крюков раскрыл сафьяновую папку и принялся доставать из неё отпечатанные листы. – Вот! – он со всей силы припечатал листок к поверхности стола, прямо перед носом у Линаева. – Дальний Восток, Хабаровск! "Поддерживаем КЧС, требуем более решительных действий по отношению к лицам, разваливающим страну"! Это раз! Северный Кавказ! "Терское казачество поддерживает действия КЧС!" Это два! – перед Линаевым оглушительным шлепком лег ещё один лист. – Ростов-на-Дону! "Создан областной комитет в поддержку КЧС!" – Крюков, не останавливаясь, в каком-то механическом раже, продолжал вытаскивать листы из папки и, словно штампуя, выкладывать их перед Линаевым. – Татария – забастовок нет, все предприятия в республике работают нормально! Азербайджан рассматривает введение чрезвычайного положения, как стабилизирующий фактор! Продолжать или нет?
   Смерив Линаева презрительным взглядом и не дожидаясь ответа, он громко захлопнул папку. Линаев судорожно сглотнул – во время оглушительного монолога он, сидел, втянув голову в плечи, но Крюков, похоже, решил на этом останавливаться… Шагнув к одному из телефонов, стоящему на столе перед Линаевым, он резко поднял трубку.
   – Крюков у телефона! Соедините меня с заводом "Серп и Молот"… – приказал он ледяным тоном. – "Серп и Молот"? Что у вас твориться на заводе? Ничего? Что значит ничего? Цеха работают? Так! (Кривая усмешка через все лицо.) Значит правильно я вас понял – цеха работают с большим энтузиазмом? Хорошо! Спасибо! – нажав на рычаг телефона, Крюков кинул на Линаева полный презрения взгляд, а затем снова поднес трубку к уху.
   – Автозавод Ленинского комсомола мне! Автозавод? Кто у аппарата? Главный инженер? Директор где? Три дня, как в отпуске? Хорош директор, нечего сказать! Какая обстановка на заводе, почему простаиваете? Что? Не простаиваете? Подождите! Повторите ещё раз! – Крюков быстро протянул руку к пульту и щелкнул тумблером громкой связи. Из динамиков раздался недоуменный голос:
   – Обстановка на заводе спокойная, товарищ Крюков… Конвейер работает в обычном режиме… У нас ряд цехов не работают, потому что запчастей нет, – у завода не хватает оборотных средств, а в остальном всё нормально… О забастовках речи нет…
   Крюков отщелкнул тонкий тумблер обратно и смерил Линаева давящим, полным отвращения взглядом. Линаев сидел с прокисшим видом и смотрел куда-то в сторону. Крюков повернулся к Тугго и Вязову и, ткнув пальцем в Линаева, спросил ядовито:
   – Это кто?… И это президент?…
   Массивный Вязов осторожно вскинул голову и пробасил из под лохматых бровей:
   – Виктор Александрович… Ты это…
   Но Крюков оборвал его:
   – Нет! Это не президент! Это дерьмо!
   И, круто повернувшись, направился к двери.
   – Виктор Александрович! – раздался у него за спиной окрик Линаева. – Виктор Александрович! Вернитесь!
   Но Крюков уже громко хлопнул дверью и вышел в коридор.
   "Зачем приходил?" – подумал он, идя обратно по длинному кремлевскому коридору. – "Зачем вообще связался с этими кретинами? Как же я, – неглупый в общем-то человек, – мог подумать, что эти идиоты могут что-то сделать… Спасители отечества! Дерьмо, а не спасители! Стоило обстановке о чуть-чуть выйти из под контроля, пойти не по запланированному сценарию один тут же свалился с сердечным приступом, а второй напился, как свинья!"
   Крюков шел по коридору, а в голове у него продолжало пульсировать острыми, колющими занозами: "Вляпался! Вляпался, как последний дурак!"
   Успокоился он немного лишь приехав к себе на Лубянку. Была, правда, ещё одна мысль, которая подспудно мучила его и не давала покоя. Мысль, которую озвучил Линаев. "Плешаков!" Да-да, Плешаков! Крюков действительно не видел Плешакова с самого утра. И если его не видели ни Петров, ни Линаев, значит, Плешаков лег на дно… Это в лучшем случае… А в худшем? В худшем он мог уже быть по пути в Крым! Крюков взял трубку и связался с начальником седьмого управления генералом Попковым, отвечающим за наружное наблюдение и охрану дипкорпуса.
   – Я хочу знать, – терпко произнес он. – Где сейчас находится генерал Плешаков! Узнайте и мне доложите! Нет, вызывать его не надо… Организуйте за ним негласное наблюдение… Да, вы не ослышались, черт побери! Наблюдение, я сказал!… Я хочу знать каждый его шаг! Поставьте на "прослушку" его телефоны и при любых подозрительных перемещениях незамедлительно докладывайте мне! Всё!
   Крюков резко хлопнул трубку на аппарат, а затем взял старый рифленый графин (в этом кабинете было много старых, раритетных вещей) и наполнил тонкостенный стакан водой.