Страница:
Чугай заметил невысокого, круглолицего, лет около пятидесяти человека, подошедшего вместе с Лайардом. Чугай и Торн поздоровались, Торн при этом широко улыбнулся, показав в улыбке идеально ровные, словно с рекламы зубной пасты, зубы.
– Мистер Чугай, – произнес он вдохновенно. – Вы знаете, я вам искренне завидую! Сейчас Россия переживает исторический период… Вы уходите от исчерпавшей себя плановой экономики и идёте к нормальным условиям рынка… И вы при этом фактически находитесь у руля этого процесса… Понимаете, даже если вам просто отсечь у вашей экономики всё лишнее – вы всё равно только за счёт природных богатств превратитесь в богатейшую страну в мире… И вы, лично вы, войдете в историю, как один из архитекторов новой русской экономики… У вас просто звездная судьба, мистер Чугай…
Чугай после столь высокопарного приветствия слегка наклонил голову, показывая, что благодарит за комплимент.
– Дело в том, мистер Торн, – осторожно ответил он, – что мы слишком завязли в том, что мы привыкли называть экономикой… У нас там такие структурные перекосы, что их не так то просто выправить в короткое время… А времени у нас, к сожалению и нет…
Тут Торн заметил, что Чугай искоса посматривает на начальника службы безопасности российского президента Кожухова, замершего в дверях, который выразительно постукивал пальцем по своим наручным часам.
– Извините, что задержал вас, – произнес он извиняющимся тоном. – Мистер Чугай, я предлагаю как-нибудь встретится в более непринужденной обстановке… Скажите, вы собираетесь на экономический форум в Швейцарию? Нет? Тогда я обязательно постараюсь устроить вам приглашение! Очень, очень рад был с вами познакомиться, мистер Чугай! Очень…
Они наскоро попрощались и Чугай поспешил за российской делегацией. Когда Чугай догнал Кожухова, тот поинтересовался:
– Это кто?
– Известный экономист Джефри Торн, советник Международного Валютного Фонда… Входит в сотню ведущих экономистов мира… Я знаком с его трудами по монетарной политике…
Кожухов осклабился довольно:
– Значит и в экономических кругах к нам интерес проявился! Признали, признали, сукины дети! Это надо отметить, Тимур! Но… – добавил он после некоторой паузы негромко, с озабоченностью. – Только хорошо бы без шефа… А то, знаешь, ему, кажется, уже пора остановиться…
Вечером российская делегация возвращалась из Сан-Франциско в Бостон. На взлётном поле их встречал ряд высокопоставленных должностных лиц и представители Гарвардского университета. Когда самолёт приземлился, Бельцин спустился с трапа, но вместо того, чтобы поприветствовать ожидавшую его делегацию, он прошел к хвосту самолёта, повернулся спиной к встречающим и стал мочится на задние колеса авиетки.
Чугай, Зыкарев и начальник службы безопасности Кожухов словно невзначай образовали перед самолетом живой щит, стараясь заслонить собой патрона от глаз встречающих.
– Что он там делает? – спросила молодая дама у стоящего рядом с ней Джека Андерсона. Тот в ответ только молча пожал плечами.
Закончив опорожняться, Бельцин как ни в чём не бывало, застегнул ширинку, подошёл к встречающим и, не сказав ни слова, невозмутимо пожал должностным лицам руки и, получив из рук молодой женщины, букет сел в поджидавший его лимузин и отбыл в отель.
Большую часть ночи он как обычно отмечал своё покорение Америки… В качестве расслабляющего шло полюбившееся ему виски "Джек Дэниел". Вместе с ним праздновали победу Кожухов и Чугай. Отказаться было практически невозможно, – каждый из них понимал, что отказ чреват отлучением от тела… В четвёртом часу Чугай посмотрел на Кожухова и тихо произнёс:
– Александр Васильевич… Утром в семь тридцать у шефа лекция в Гарвардском университете… Ему надо бы выспаться…
– Попробую, – Кожухов с сомнением посмотрел на разомлевшего, но отнюдь не сонного Бельцина. Чугай закрыл глаза, откинулся на спинку и сделал вид, что заснул…
Утром Джек Андерсон решил лично заехать за Бельциным. Когда он осторожно постучал в дверь гостиничного номера, на пороге возник сильно покачивающийся Бельцин с наполовину опорожнённой бутылкой виски в одной руке и пустым стаканом в другой.
– А, Джек! Все о' кей! – заявил он заплетающимся языком. – Сейчас едем!
После этого он неуверенным движением постарался наполнить стакан и протянуть его Андерсону.
– Выпьем за наше сотрудничество…
Андерсон был в шоке, – его охватил неописуемый ужас от надвигающейся неминуемой, как ему тогда показалось, катастрофы – объявленной лекции не состоится, выделенные гонорары придётся вернуть, университет на грани страшного провала, а его собственная голова, – его Джека Андерсона голова, как устроителя вояжа, слетит с плеч… Андерсон с трудом отбился от старающегося облобызать его русского президента и хотел уже пулей выскочить на улицу, как в дверях появился Чугай. Вид у него был хоть и помятый, с красными от бессонницы глазами, но достаточно трезвый.
– Джек! Джек! Подожди! – остановил он старого знакомого в дверях, схватив его за рукав. – Я прошу прощение за несколько несоответствующий вид нашего президента… Через час, я тебя уверяю, всё будет в порядке! Задержи встречу на час и, я думаю, нам удастся избежать скандала…
Через полтора часа, выпивший изрядное количество кофе и принявший холодный душ, Бельцин нетвердой походкой прошествовал перед заждавшейся его аудиторией. На российского лидера нацелены телекамеры, но он был уверен в себе, на лице у него блуждала благодушная улыбка – он знал, что он будет говорить, потому что знал, что от него хотят услышать… Ну а то, что голос слегка заторможен – так это ерунда! Это почти не заметно… Почти…
Но на следующий день Зыкарев, пряча глаза, принес и положил перед ним свежий номер "Вашингтон пост".
– Что это? – недовольно спросил Бельцин и настороженно уставился на своего министра иностранных дел.
– Статья, Владимир Николаевич, – тихо ответил Зыкарев и тонко икнул. – Называется "Пьяный медведь обнимает капитализм"…
– Читай! – мрачно просипел Бельцин, с трудом стряхивая с себя тяжелый похмельный дурман.
Зыкарев взял газету в руки.
– Тут написано… "Теперь мы знаем от какого слова произошло слово гласность… Гласность происходит от английского слова "гласс"! – Зыкарев осторожно оторвал взгляд от газеты, перевел его на Бельцина и пояснил боязливо. – "Гласс" – по-английски "стакан", Владимир Николаевич…
– Всё! Спекся, спекся, Бельцин! – ликовал Михайлов. Он отбросил на стол перевод статьи из "Вашингтон пост", встал и энергично заходил по кабинету. Возбуждение от чувства близкой и долгожданной победы заставляло его сердце учащенно и радостно биться. Михайлов подошел к столу и вызвал секретаря:
– Соедините меня с Линаевым…
Через некоторое время из селектора раздался знакомый голос:
– Слушаю, Алексей Сергеевич…
Михайлов взял трубку:
– Григорий Кузьмич, ты уже в курсе по поводу публикации о Бельцине в "Вашингтон пост"?
– Нет, ещё… А что такое? Натворил что-нибудь?
– Натворил, натворил, гадёныш! Напился, мерзавец! В зюзю напился! Выставил нас перед всем миром в таком свете, что теперь в цивилизованном обществе показаться стыдно… Ты бы мог сейчас ко мне подъехать? Мне с тобой посоветоваться надо…
– Хорошо… Сейчас буду…
Через двадцать минут Линаев, прочитав статью, отложил её в сторону и посмотрел на Михайлова:
– Ну и что теперь делать будем?
Михайлов нетерпеливо зашагал по кабинету:
– Я предлагаю дать завтра перепечатку этой статьи в "Правде", прямо накануне Пленума… А на Пленуме устроить Бельцину аутодафе… На костер его, мерзавца! И чтоб не просто его выгнать из партии, а провести общенародное обсуждение! Чтоб все телевизионные каналы транслировали! Чтоб его, гада, с грязью, с дерьмом на всю жизнь смешать! Чтоб не отмылся никогда, подлец!
– Правильно! – поддержал Линаев, но потом, помедлив, добавил. – Вот только может не в "Правде", а в какой-нибудь другой центральной газете?
– Нет, именно в "Правде"! – в запале возразил Михайлов. – Пока ещё Бельцин коммунист, значит и осуждать мы его будем через партийную прессу… Ты ж сам вроде говорил, что партия должна защищаться…
– Ну, говорил, – с неохотой согласился Линаев.
– Тогда, давай, звони сейчас Забелину! – приказал Михайлов, имея в виду главного редактора "Правды". – Пусть там завтра обеспечит публикацию! Нет, подожди, не отсюда – от себя… Пускай вроде это от тебя исходит, а то опять начнут меня обвинять, что я с ним политические счеты свожу…
На следующий день газета советских коммунистов "Правда" вышла с перепечаткой статьи из "Вашингтон пост". Бельцин узнал об этом, находясь ещё в Америке, прямо накануне отлета. Новость ему принёс Кожухов.
– Как перепечатали? – спросил Бельцин, недоумённо глядя на Кожухова.
– Натурально…. Полностью, – траурным голосом сообщил Кожухов.
Бельцин оцепенел на мгновение, потом издал звериный рев, словно смертельно подраненный медведь.
– Точно знаешь? – с надеждой он глянул на начальника собственной охраны. "Утопающий цепляется за соломинку", – подумал про себя Кожухов и молча протянул Бельцину газету:
– Из посольства… Зыкарев принёс…
Бельцин развернул газету и несколько секунд тупо смотрел на свою пьяно улыбающуюся физиономию на первой странице. Потом отшвырнул газету, рухнул в кресло и, обхватив голову руками, закачался в глухом беспамятстве:
– Погиб! Погиб! Я погиб! Подставили, сволочи! Гады!
– Владимир Николаевич! – попытался осторожно вывести его из коллапса Кожухов. – Ничего ещё не потеряно… Я тут обговорил ситуацию с Тимуром… С Чугаем, то есть… Он считает, что есть выход…
Бельцин поднял на него всклокоченную больную голову и посмотрел затравленным, мутным взором.
– Выход? Какой выход? Давай… Зови его сюда!
Кожухов открыл дверь номера и негромко кликнул Чугая. Тот появился сразу же, – видно, давно уже дожидался за дверью.
– Владимир Николаевич, ситуация, конечно, поганая, – начал он, едва успев переступить порог президентских апартаментов, стараясь придать при этом своему лицу соболезнующее выражение. Бельцин окатил его непрязненным взглядом из под бровей, – словно крутым кипятком ошпарил.
– Сам знаю! Что предлагаешь? – оборвал резко.
– Надо кое-какие контрмеры предпринять… Простите за вопрос… Владимир Николаевич, у вас какой гонорар за этот визит?
– А это не твоего ума дело! – голос у Бельцина сразу стал пустым, как эхо в железной бочке…
– Владимир Николаевич, – принялся доходчиво объяснять Чугай, склонившись над ним в подобострасном поклоне. – Сейчас вопрос стоит так… Или гонорар или политическая карьера…
Бельцин помрачнел от такого объяснения ещё больше, – лицо стало серым, осунулось, набрякло разом, – выдавил через силу:
– Сто тысяч…
Чугай, оторвал опущенный взгляд от пола и выразительно посмотрел на Бельцина. Бельцин не выдержал и недовольно отвел глаза в сторону.
– Ну, сто двадцать… Может сто пятьдесят…
– Владимир Николаевич, с гонораром придётся расстаться, а остальное, думаю, уладим… Александр Васильевич, – Чугай обернулся к Кожухову, – дай, пожалуйста, телефончик, – не хочу говорить по гостиничному…
Взяв протянутый ему радиотелефон, он набрал московский номер редакции "Комсомольской правды".
– Алло, Чугай говорит… Соедините меня с главным редактором… Алло, Игорь Степанович, привет, дорогой… Как жив? Нормально? Слушай-ка, я к тебе по делу… Ты знаешь уже, что "Правда" тиснула у себя грязную статейку из "Вашингтон пост"? Да, о Бельцине! Слушай, ну ты-то понимаешь, что это провокация накануне Пленума? Да нет, визит прошёл как надо! И с президентом встречались и госсекретарём говорили больше часа… Американцы просто молодцы – принимали на "ура"! Но Михайлову же надо просто любыми путями свалить Бельцина… Ясно, как пень… Бельцин ведь же не будет судится с "Вашингтон пост"… Зачем ему сутяжничеством мараться… Ты же знаешь психологию нашего обывателя – "дыма без огня не бывает"! Даже, если идеально чистый всё равно какое-нибудь дерьмо пристанет! Ну, конечно! Слушай, ты не мог бы неофициальное опровержение дать – статью о том, что кому очень выгодно дискредитировать российского президента накануне Пленума? Ну, а за мной не заржавеет! Ты там вроде говорил, что тебе цветной принтер нужен? Можешь завтра забирать у меня в институте… Как оприходуем? Да, как хочешь так и оприходуем – хочешь по акту, хочешь без акта… Что? Одного принтера мало? Ладно, черт с тобой… Что ещё нужно? Новое оборудование? Сколько? Четыре миллиона долларов? Ты совсем охренел, дружище! Ладно! Будет тебе новое оборудование… Не веришь? А президенту России веришь? Позвать?
Чугай обернулся к Бельцину.
– Владимир Николаевич… Я прошу прощения… Скажите буквально два слова…
И он протянул трубку Бельцину. Бельцин сердито посмотрел на него, но трубку все же взял:
– Как зовут? Игорь Степанович?… – брякнул он недовольно, а потом произнес в телефон. – Игорь Степанович, Бельцин говорит… Я считаю, что этого так оставлять нельзя! Нельзя! В политике не должны использоваться грязные методы… Ложь и клевета не должны стать аргументами в политической споре… Наш гражданский долг, сделать так, чтобы политическая полемика была цивилизованной… А с оборудованием, я обещаю, мы вам поможем – сейчас главное донести до людей правду… Всё! Передаю трубку обратно Чугаю…
– Ну, что убедился? – произнес Чугай бодрым голосом. – Так, что давай! Действуй! Да, кстати обязательно упомяни в статье, что товарищ Бельцин пожертвовал весь свой гонорар в Фонд борьбы со СПИДом… Да, так и напиши – вся сумма полностью ушла на приобретение одноразовых шприцев для детских больниц! Кстати, Петраков все ещё в "Аргументах и фактах"? А у тебя его телефончик есть? Дай, пожалуйста! Ну всё, спасибо… Ждём статьи!
Чугай отключил телефон и с энтузиазмом посмотрел на Бельцина, – глаза посверкают, рот до ушей, – доволен, знает, что такие услуги не забывают… Бельцин, глядя на него, тоже приободрился – распрямился в кресле, развернул широкие плечи, взгляд стал осмысленным и жестким… Чугай произнес приподнято:
– Владимир Николаевич… Сейчас еще пару звоночков сделаем и все будет нормально…
Он набрал на трубке следующий номер. Услышав голос собственной секретарши, затараторил:
– Вера! Как там у вас дела? Все в порядке? Хорошо! Статью в "Правде" читали? Ну, и как у коллектива к этому отношение? Не верят? Правильно! Где там председатель профкома? Соедини меня…
Чугай облизнул пересохшие губы…
– Альберт, здорово! Что там коллектив по поводу статьи в "Правде" думает? Ещё не обсуждали? Плохо! Очень плохо… Альберт, слушай, надо собрать сегодня совет трудового коллектива и обсудить. Что за фигня? Это же провокация! А вот так и надо на это реагировать! Теперь, слушай, – надо организовать коллективное письмо в "Правду" с осуждением статьи. Нет, не только от Института, поговори с профсоюзными деятелями из Академии… Чтобы академики и профессура вся подписали! Понимаешь? Хорошо! И надо организовать пикет перед редакцией "Правды" с протестом против статьи… Прямо сегодня вечером! Обязательно! С лозунгами, плакатами – все как положено, но надо, чтобы было представительно… Телевиденье организуй… Чтоб перед телекамерами эту одиозную газетенку сожгли… Нет, не редакцию, конечно, – газету со статьей… Редакцию тоже неплохо, но, ладно, – это позже… Все, давай, действуй!
Чугай нажал клавишу отбоя.
– Закрутилась машина! – сказал он в азарте и вскоре уже набирал номер "Аргументов и фактов", полученный от редактора "Комсомольской правды":
– Алло, товарища Петракова, пожалуйста… Всеволод Иванович, добрый день… Тимур Борисович Чугай вас беспокоит… Вы в прошлом году у меня в Институте экономической политики Академии народного хозяйства интервью брали… Да, да! Вспомнили? Замечательно… Всеволод Иванович, мы сейчас с президентом России товарищем Бельциным в Америке, только что узнали о статье в "Правде"… Перепечатка из "Вашингтон пост"? Всеволод Иванович, я ответственно заявляю, всё то что там написано – подлое и наглое враньё! Никто из журналистов у нас в тот день не был! Да… Ну, так что ж прикажете теперь международный скандал раздувать? Я так понимаю, что кое-кому как раз этого очень хотелось бы! Но мы-то с вами ответственные люди, мы же не будем пачкать имидж президента России в угоду чьих-то политических амбиций? Почему встречу на полтора часа задержали и на плёнке Бельцин такой-то заторможенный? Вот! Объясняю… У президента в тот день была температура 39… Мы вообще хотели встречу отменить, но устроители настояли… Простуда, смена климатических поясов, сон урывками – даже железный организм Бельцина не выдержал, – пришлось перед выступлением прибегнуть к лечению… А иначе бы просто бы не вышел… Не смог бы… Но алкоголя никакого не было! Только аспирин… Да! Ответственно заявляю! Но использовать этот факт вот так, – грязно, так подло, это уже вообще за гранью всякой морали! Всеволод Иванович, товарищ Бельцин сейчас находится рядом, я предлагаю вам взять сейчас у него интервью, чтобы он сам рассказал, как было дело… Передаю трубку Владимиру Николаевичу…
И Чугай, с веселыми чертиками в глазах, прикрыв микрофон ладонью, произнес:
– Владимир Николаевич, Михайлов еще пожалеет, что заварил эту кашу – ему эта статейка ещё ой как аукнется!
Передав трубку Бельцину, он скромно отошёл к Кожухову…
– Ну ты и бестия! – тихо, с усмешкой сказал ему Кожухов.
Чугай скосил на него насмешливый взгляд.
– Спасение президента обошлось в четыре миллиона бюджетных денег, в лазерный принтер моего института и гонорар самого президента, – негромко ответил он. – Копейки, учитывая чем это могло обернуться!
– Пройдоха ты! – восхищенно прошептал Кожухов и они негромко рассмеялись…
Пленум ЦК КПСС открылся под ропот очередей и глухое молчание пикетов, под надоедливые заклинание правительства об объективных сложностях перестройки и стук продуктовых посылок из Германии на почте. Он начался как обычно – первым выступал Генеральный секретарь. Михайлов говорил о положении в стране. Говорил долго и скучно. Доклад был пустой – много патетики и мало конкретного, он не давал ответов на вопросы, куда двигаться и прошел при полном равнодушии зала. Потом на трибуну вышел Линаев с докладом о роли партии на современном этапе.
Михайлов, занявший место в президиуме, не прислушивался к тому, о чем он говорит – мысли его сейчас были заняты другим… Перед Пленумом Михайлов уже знал, что "Аргументы и факты" опубликовали интервью с Бельциным, а "Комсомольская правда" напечатала тенденциозную статью под заголовком "А был ли мальчик?". В ней оспаривался сам факт публикации в "Вашингтон пост". Кроме того в вечерних новостях показали митинг в защиту Бельцина перед редакцией "Правды", где прямо перед телекамерами жгли номера коммунистической газеты, а дотошные журналисты брали интервью у прохожих:
– Опять нас всё обманывают! – возмущенно говорила бабулька-божий одуванчик, – Всё хотят Бельцина грязью измарать… Я-то и раньше эту "Правду" не читала, а теперь и подавно не буду… В магазинах ничего нет, сегодня, вон, насилу молоко нашла, три магазина обошла и полтора часа ещё в очереди выстояла, а они вместо того, чтобы порядок в торговле наводить, на Бельцина набросились! Бесстыжие! А я вон своему деду второй день не могу папирос купить, слуги народные…
– Стыдно! – говорил следом с экрана худощавый мужчина, по виду сотрудник какого-то НИИ. – Стыдно, что у нас появляются такие вот статьи… После этой статейки в "Правде", вдобавок к недоверию к ней, прибавилась просто чувство брезгливости…
"Вот народ!" – вспоминая, думал Михайлов с болью. – "Гласность им дали, глаза как слепому котёнку открыли, – тыкают носом: на смотри, кого выбираешь, за кого голосуешь! Ан нет! Всё равно не верят! Не верят! Неужели все мыслишки уже только о том, чтобы набить свой желудок? Хорошо, что хоть телевидение пока ещё под контролем… Надо будет ещё раз эту плёнку с Бельциным прокрутить, по всем каналам, может тогда до них дойдет… Не зря же говорят, что до русского мужика с третьего раза доходит…"
Он с сожалением посмотрел на выступающего на трибуне Линаева.
"А ведь прав был тогда Григорий! Не надо было в "Правде" печатать! Надо было где-нибудь в "Аргументах"… Или в той же "Комсомолке"… Ну, да ладно, – что сделано, то сделано… Ещё ничего не потеряно – это главное!"
Михайлов взглянул на Бельцина, который сидел неподалеку в первом ряду, перед сценой, опустив голову, о чём-то задумавшись…
"Спокоен, сволочь!" – подумал Михайлов со клокочущей внутри злостью. – "Уверен в собственной неуязвимости! Подожди, подожди, – сейчас мы покажем тебе кузькину мать!"
В это время Линаев закончил свою речь и вернулся на место…
Михайлов, дождался, когда он сядет и спокойным голосом сказал:
– Спасибо, Григорий Кузьмич! А теперь предлагаю заслушать товарища Бельцина по итогам его поездки в Соединенные Штаты… А то в последнее время появились всякие кривотолки по поводу его там пребывании… Я думаю мы должны тут разобраться… Просим Владимир Николаевич, – и Михайлов сделал широкий жест рукой, приглашая Бельцина на трибуну.
Но на самом деде в душе он злорадствовал, – знал, что будет дальше… Для начала Бельцин должен будет оправдываться… Или быть может даже обвинять газеты и телевидение в тенденциозности и клевете. Ничего… Пускай! Что бы он там теперь не говорил, как бы не изворачивался – уже не суть как важно… Потому, что потом! Потом Политбюро должно будет обрушится на Бельцина всей своей мощью и начнет размазывать его по стенке, клеймя позором и приводя все новые и новые факты, которые удалось собрать КГБ и комитету партийного контроля по этой его поездке. Спектакль был уже отрежиссирован, – роли розданы, отрепетированы… Кульминацией должен стать момент предложения исключения Бельцина из партии, которое должно быть единодушно поддержано… И все это сейчас транслировалось по всем каналам телевидения…
Бельцин грузно поднялся со своего места и посмотрел на Михайлова. На мгновение их взгляды встретились и Бельцин уловил в глазах Михайлова злой, холодный огонёк инквизитора. Он усмехнулся, достал из внутреннего кармана красную книжечку и направился к трибуне…
– Прежде всего я хочу сделать заявление! – сказал он, подойдя к трибуне.
Бельцин обвел взглядом огромный безмолвствующий зал, который напомнил ему средневековое судилище – ровные ряды однообразных темных костюмов, белые рубашки, темные галстуки, сотни устремлённых на него глаз… В некоторых он заметил такое же выражение, которое только что видел в глазах у Михайлова.
"Не дождётесь!" – мстительно подумал он и, упрямо вскинув подбородок, громко и раздельно произнёс:
– Я принял решение выйти из партии!
Даже если бы в зале грянул гром, он наверное не произвел столь оглушительного эффекта. А Бельцин оперся руками на трибуну и немигающе, как удав, уставился в зал.
– Я принял это решение, потому что за последние дни убедился, что партия превратилась в деструктивную силу, которая не способна быть авангардом народа, способным возглавить процесс позитивных преобразований в стране…
Зал наконец очнулся. С мест раздались редкие истеричные выкрики "Позор!" и "Предатель!", но Бельцин не обращая на них внимания, твердым голосом продолжал:
– Заключительную точку в моем решении поставила развязанная против меня травля в партийной прессе… Газета советских коммунистов "Правда" стала рупором реакции, старающейся дестабилизировать процесс демократизации и прогрессивных реформ. Опубликованная в "Правде" статья, перепечатанная из "Вашингтон пост", бросает тень не на российского президента, как могло кому-то показаться, она ударила по авторитету партии и по простым коммунистам прежде всего… Поэтому не личная обида или личная выгода двигала мной, когда я принимал это трудное, но единственно правильное решение…
Сейчас хочется сказать: процесс перестройки, начатый коммунистами пять лет назад сегодня зашел в тупик! Преобразования потребовали пересмотра ряда принципов и экономических стимулов в обществе, к чему коммунистическая партия оказалась не готова. Поэтому, я считаю, что партия утратила моральное право называться доминирующей силой общества и, как Председатель Верховного Совета России запрещаю своим указом деятельность первичных организаций на всех государственных предприятиях в Российской Федерации!
При последних словах в Кремлевском дворце установилось тяжелое гробовое молчание… Бельцин окинул взглядом зал – теперь он не казался ему сборищем средневековых инквизиторов, готовых с наслаждением пытать и казнить непокорных еретиков, – он напоминал загнанную стаю волков, прижатую к красным флажкам, понимающих, что расправа близка и неизбежна…
– Отныне коммунистическая партия утрачивает своё привилегированное положение в обществе! – сказал Бельцин громко. – Я хочу, чтобы все это поняли! Это не запрет партии как таковой – это ещё один шанс ей найти диалог с народом, стать действительно партией народа не на словах, а на деле… Спасибо, я закончил!
– Мистер Чугай, – произнес он вдохновенно. – Вы знаете, я вам искренне завидую! Сейчас Россия переживает исторический период… Вы уходите от исчерпавшей себя плановой экономики и идёте к нормальным условиям рынка… И вы при этом фактически находитесь у руля этого процесса… Понимаете, даже если вам просто отсечь у вашей экономики всё лишнее – вы всё равно только за счёт природных богатств превратитесь в богатейшую страну в мире… И вы, лично вы, войдете в историю, как один из архитекторов новой русской экономики… У вас просто звездная судьба, мистер Чугай…
Чугай после столь высокопарного приветствия слегка наклонил голову, показывая, что благодарит за комплимент.
– Дело в том, мистер Торн, – осторожно ответил он, – что мы слишком завязли в том, что мы привыкли называть экономикой… У нас там такие структурные перекосы, что их не так то просто выправить в короткое время… А времени у нас, к сожалению и нет…
Тут Торн заметил, что Чугай искоса посматривает на начальника службы безопасности российского президента Кожухова, замершего в дверях, который выразительно постукивал пальцем по своим наручным часам.
– Извините, что задержал вас, – произнес он извиняющимся тоном. – Мистер Чугай, я предлагаю как-нибудь встретится в более непринужденной обстановке… Скажите, вы собираетесь на экономический форум в Швейцарию? Нет? Тогда я обязательно постараюсь устроить вам приглашение! Очень, очень рад был с вами познакомиться, мистер Чугай! Очень…
Они наскоро попрощались и Чугай поспешил за российской делегацией. Когда Чугай догнал Кожухова, тот поинтересовался:
– Это кто?
– Известный экономист Джефри Торн, советник Международного Валютного Фонда… Входит в сотню ведущих экономистов мира… Я знаком с его трудами по монетарной политике…
Кожухов осклабился довольно:
– Значит и в экономических кругах к нам интерес проявился! Признали, признали, сукины дети! Это надо отметить, Тимур! Но… – добавил он после некоторой паузы негромко, с озабоченностью. – Только хорошо бы без шефа… А то, знаешь, ему, кажется, уже пора остановиться…
Вечером российская делегация возвращалась из Сан-Франциско в Бостон. На взлётном поле их встречал ряд высокопоставленных должностных лиц и представители Гарвардского университета. Когда самолёт приземлился, Бельцин спустился с трапа, но вместо того, чтобы поприветствовать ожидавшую его делегацию, он прошел к хвосту самолёта, повернулся спиной к встречающим и стал мочится на задние колеса авиетки.
Чугай, Зыкарев и начальник службы безопасности Кожухов словно невзначай образовали перед самолетом живой щит, стараясь заслонить собой патрона от глаз встречающих.
– Что он там делает? – спросила молодая дама у стоящего рядом с ней Джека Андерсона. Тот в ответ только молча пожал плечами.
Закончив опорожняться, Бельцин как ни в чём не бывало, застегнул ширинку, подошёл к встречающим и, не сказав ни слова, невозмутимо пожал должностным лицам руки и, получив из рук молодой женщины, букет сел в поджидавший его лимузин и отбыл в отель.
Большую часть ночи он как обычно отмечал своё покорение Америки… В качестве расслабляющего шло полюбившееся ему виски "Джек Дэниел". Вместе с ним праздновали победу Кожухов и Чугай. Отказаться было практически невозможно, – каждый из них понимал, что отказ чреват отлучением от тела… В четвёртом часу Чугай посмотрел на Кожухова и тихо произнёс:
– Александр Васильевич… Утром в семь тридцать у шефа лекция в Гарвардском университете… Ему надо бы выспаться…
– Попробую, – Кожухов с сомнением посмотрел на разомлевшего, но отнюдь не сонного Бельцина. Чугай закрыл глаза, откинулся на спинку и сделал вид, что заснул…
Утром Джек Андерсон решил лично заехать за Бельциным. Когда он осторожно постучал в дверь гостиничного номера, на пороге возник сильно покачивающийся Бельцин с наполовину опорожнённой бутылкой виски в одной руке и пустым стаканом в другой.
– А, Джек! Все о' кей! – заявил он заплетающимся языком. – Сейчас едем!
После этого он неуверенным движением постарался наполнить стакан и протянуть его Андерсону.
– Выпьем за наше сотрудничество…
Андерсон был в шоке, – его охватил неописуемый ужас от надвигающейся неминуемой, как ему тогда показалось, катастрофы – объявленной лекции не состоится, выделенные гонорары придётся вернуть, университет на грани страшного провала, а его собственная голова, – его Джека Андерсона голова, как устроителя вояжа, слетит с плеч… Андерсон с трудом отбился от старающегося облобызать его русского президента и хотел уже пулей выскочить на улицу, как в дверях появился Чугай. Вид у него был хоть и помятый, с красными от бессонницы глазами, но достаточно трезвый.
– Джек! Джек! Подожди! – остановил он старого знакомого в дверях, схватив его за рукав. – Я прошу прощение за несколько несоответствующий вид нашего президента… Через час, я тебя уверяю, всё будет в порядке! Задержи встречу на час и, я думаю, нам удастся избежать скандала…
Через полтора часа, выпивший изрядное количество кофе и принявший холодный душ, Бельцин нетвердой походкой прошествовал перед заждавшейся его аудиторией. На российского лидера нацелены телекамеры, но он был уверен в себе, на лице у него блуждала благодушная улыбка – он знал, что он будет говорить, потому что знал, что от него хотят услышать… Ну а то, что голос слегка заторможен – так это ерунда! Это почти не заметно… Почти…
Но на следующий день Зыкарев, пряча глаза, принес и положил перед ним свежий номер "Вашингтон пост".
– Что это? – недовольно спросил Бельцин и настороженно уставился на своего министра иностранных дел.
– Статья, Владимир Николаевич, – тихо ответил Зыкарев и тонко икнул. – Называется "Пьяный медведь обнимает капитализм"…
– Читай! – мрачно просипел Бельцин, с трудом стряхивая с себя тяжелый похмельный дурман.
Зыкарев взял газету в руки.
– Тут написано… "Теперь мы знаем от какого слова произошло слово гласность… Гласность происходит от английского слова "гласс"! – Зыкарев осторожно оторвал взгляд от газеты, перевел его на Бельцина и пояснил боязливо. – "Гласс" – по-английски "стакан", Владимир Николаевич…
– Всё! Спекся, спекся, Бельцин! – ликовал Михайлов. Он отбросил на стол перевод статьи из "Вашингтон пост", встал и энергично заходил по кабинету. Возбуждение от чувства близкой и долгожданной победы заставляло его сердце учащенно и радостно биться. Михайлов подошел к столу и вызвал секретаря:
– Соедините меня с Линаевым…
Через некоторое время из селектора раздался знакомый голос:
– Слушаю, Алексей Сергеевич…
Михайлов взял трубку:
– Григорий Кузьмич, ты уже в курсе по поводу публикации о Бельцине в "Вашингтон пост"?
– Нет, ещё… А что такое? Натворил что-нибудь?
– Натворил, натворил, гадёныш! Напился, мерзавец! В зюзю напился! Выставил нас перед всем миром в таком свете, что теперь в цивилизованном обществе показаться стыдно… Ты бы мог сейчас ко мне подъехать? Мне с тобой посоветоваться надо…
– Хорошо… Сейчас буду…
Через двадцать минут Линаев, прочитав статью, отложил её в сторону и посмотрел на Михайлова:
– Ну и что теперь делать будем?
Михайлов нетерпеливо зашагал по кабинету:
– Я предлагаю дать завтра перепечатку этой статьи в "Правде", прямо накануне Пленума… А на Пленуме устроить Бельцину аутодафе… На костер его, мерзавца! И чтоб не просто его выгнать из партии, а провести общенародное обсуждение! Чтоб все телевизионные каналы транслировали! Чтоб его, гада, с грязью, с дерьмом на всю жизнь смешать! Чтоб не отмылся никогда, подлец!
– Правильно! – поддержал Линаев, но потом, помедлив, добавил. – Вот только может не в "Правде", а в какой-нибудь другой центральной газете?
– Нет, именно в "Правде"! – в запале возразил Михайлов. – Пока ещё Бельцин коммунист, значит и осуждать мы его будем через партийную прессу… Ты ж сам вроде говорил, что партия должна защищаться…
– Ну, говорил, – с неохотой согласился Линаев.
– Тогда, давай, звони сейчас Забелину! – приказал Михайлов, имея в виду главного редактора "Правды". – Пусть там завтра обеспечит публикацию! Нет, подожди, не отсюда – от себя… Пускай вроде это от тебя исходит, а то опять начнут меня обвинять, что я с ним политические счеты свожу…
На следующий день газета советских коммунистов "Правда" вышла с перепечаткой статьи из "Вашингтон пост". Бельцин узнал об этом, находясь ещё в Америке, прямо накануне отлета. Новость ему принёс Кожухов.
– Как перепечатали? – спросил Бельцин, недоумённо глядя на Кожухова.
– Натурально…. Полностью, – траурным голосом сообщил Кожухов.
Бельцин оцепенел на мгновение, потом издал звериный рев, словно смертельно подраненный медведь.
– Точно знаешь? – с надеждой он глянул на начальника собственной охраны. "Утопающий цепляется за соломинку", – подумал про себя Кожухов и молча протянул Бельцину газету:
– Из посольства… Зыкарев принёс…
Бельцин развернул газету и несколько секунд тупо смотрел на свою пьяно улыбающуюся физиономию на первой странице. Потом отшвырнул газету, рухнул в кресло и, обхватив голову руками, закачался в глухом беспамятстве:
– Погиб! Погиб! Я погиб! Подставили, сволочи! Гады!
– Владимир Николаевич! – попытался осторожно вывести его из коллапса Кожухов. – Ничего ещё не потеряно… Я тут обговорил ситуацию с Тимуром… С Чугаем, то есть… Он считает, что есть выход…
Бельцин поднял на него всклокоченную больную голову и посмотрел затравленным, мутным взором.
– Выход? Какой выход? Давай… Зови его сюда!
Кожухов открыл дверь номера и негромко кликнул Чугая. Тот появился сразу же, – видно, давно уже дожидался за дверью.
– Владимир Николаевич, ситуация, конечно, поганая, – начал он, едва успев переступить порог президентских апартаментов, стараясь придать при этом своему лицу соболезнующее выражение. Бельцин окатил его непрязненным взглядом из под бровей, – словно крутым кипятком ошпарил.
– Сам знаю! Что предлагаешь? – оборвал резко.
– Надо кое-какие контрмеры предпринять… Простите за вопрос… Владимир Николаевич, у вас какой гонорар за этот визит?
– А это не твоего ума дело! – голос у Бельцина сразу стал пустым, как эхо в железной бочке…
– Владимир Николаевич, – принялся доходчиво объяснять Чугай, склонившись над ним в подобострасном поклоне. – Сейчас вопрос стоит так… Или гонорар или политическая карьера…
Бельцин помрачнел от такого объяснения ещё больше, – лицо стало серым, осунулось, набрякло разом, – выдавил через силу:
– Сто тысяч…
Чугай, оторвал опущенный взгляд от пола и выразительно посмотрел на Бельцина. Бельцин не выдержал и недовольно отвел глаза в сторону.
– Ну, сто двадцать… Может сто пятьдесят…
– Владимир Николаевич, с гонораром придётся расстаться, а остальное, думаю, уладим… Александр Васильевич, – Чугай обернулся к Кожухову, – дай, пожалуйста, телефончик, – не хочу говорить по гостиничному…
Взяв протянутый ему радиотелефон, он набрал московский номер редакции "Комсомольской правды".
– Алло, Чугай говорит… Соедините меня с главным редактором… Алло, Игорь Степанович, привет, дорогой… Как жив? Нормально? Слушай-ка, я к тебе по делу… Ты знаешь уже, что "Правда" тиснула у себя грязную статейку из "Вашингтон пост"? Да, о Бельцине! Слушай, ну ты-то понимаешь, что это провокация накануне Пленума? Да нет, визит прошёл как надо! И с президентом встречались и госсекретарём говорили больше часа… Американцы просто молодцы – принимали на "ура"! Но Михайлову же надо просто любыми путями свалить Бельцина… Ясно, как пень… Бельцин ведь же не будет судится с "Вашингтон пост"… Зачем ему сутяжничеством мараться… Ты же знаешь психологию нашего обывателя – "дыма без огня не бывает"! Даже, если идеально чистый всё равно какое-нибудь дерьмо пристанет! Ну, конечно! Слушай, ты не мог бы неофициальное опровержение дать – статью о том, что кому очень выгодно дискредитировать российского президента накануне Пленума? Ну, а за мной не заржавеет! Ты там вроде говорил, что тебе цветной принтер нужен? Можешь завтра забирать у меня в институте… Как оприходуем? Да, как хочешь так и оприходуем – хочешь по акту, хочешь без акта… Что? Одного принтера мало? Ладно, черт с тобой… Что ещё нужно? Новое оборудование? Сколько? Четыре миллиона долларов? Ты совсем охренел, дружище! Ладно! Будет тебе новое оборудование… Не веришь? А президенту России веришь? Позвать?
Чугай обернулся к Бельцину.
– Владимир Николаевич… Я прошу прощения… Скажите буквально два слова…
И он протянул трубку Бельцину. Бельцин сердито посмотрел на него, но трубку все же взял:
– Как зовут? Игорь Степанович?… – брякнул он недовольно, а потом произнес в телефон. – Игорь Степанович, Бельцин говорит… Я считаю, что этого так оставлять нельзя! Нельзя! В политике не должны использоваться грязные методы… Ложь и клевета не должны стать аргументами в политической споре… Наш гражданский долг, сделать так, чтобы политическая полемика была цивилизованной… А с оборудованием, я обещаю, мы вам поможем – сейчас главное донести до людей правду… Всё! Передаю трубку обратно Чугаю…
– Ну, что убедился? – произнес Чугай бодрым голосом. – Так, что давай! Действуй! Да, кстати обязательно упомяни в статье, что товарищ Бельцин пожертвовал весь свой гонорар в Фонд борьбы со СПИДом… Да, так и напиши – вся сумма полностью ушла на приобретение одноразовых шприцев для детских больниц! Кстати, Петраков все ещё в "Аргументах и фактах"? А у тебя его телефончик есть? Дай, пожалуйста! Ну всё, спасибо… Ждём статьи!
Чугай отключил телефон и с энтузиазмом посмотрел на Бельцина, – глаза посверкают, рот до ушей, – доволен, знает, что такие услуги не забывают… Бельцин, глядя на него, тоже приободрился – распрямился в кресле, развернул широкие плечи, взгляд стал осмысленным и жестким… Чугай произнес приподнято:
– Владимир Николаевич… Сейчас еще пару звоночков сделаем и все будет нормально…
Он набрал на трубке следующий номер. Услышав голос собственной секретарши, затараторил:
– Вера! Как там у вас дела? Все в порядке? Хорошо! Статью в "Правде" читали? Ну, и как у коллектива к этому отношение? Не верят? Правильно! Где там председатель профкома? Соедини меня…
Чугай облизнул пересохшие губы…
– Альберт, здорово! Что там коллектив по поводу статьи в "Правде" думает? Ещё не обсуждали? Плохо! Очень плохо… Альберт, слушай, надо собрать сегодня совет трудового коллектива и обсудить. Что за фигня? Это же провокация! А вот так и надо на это реагировать! Теперь, слушай, – надо организовать коллективное письмо в "Правду" с осуждением статьи. Нет, не только от Института, поговори с профсоюзными деятелями из Академии… Чтобы академики и профессура вся подписали! Понимаешь? Хорошо! И надо организовать пикет перед редакцией "Правды" с протестом против статьи… Прямо сегодня вечером! Обязательно! С лозунгами, плакатами – все как положено, но надо, чтобы было представительно… Телевиденье организуй… Чтоб перед телекамерами эту одиозную газетенку сожгли… Нет, не редакцию, конечно, – газету со статьей… Редакцию тоже неплохо, но, ладно, – это позже… Все, давай, действуй!
Чугай нажал клавишу отбоя.
– Закрутилась машина! – сказал он в азарте и вскоре уже набирал номер "Аргументов и фактов", полученный от редактора "Комсомольской правды":
– Алло, товарища Петракова, пожалуйста… Всеволод Иванович, добрый день… Тимур Борисович Чугай вас беспокоит… Вы в прошлом году у меня в Институте экономической политики Академии народного хозяйства интервью брали… Да, да! Вспомнили? Замечательно… Всеволод Иванович, мы сейчас с президентом России товарищем Бельциным в Америке, только что узнали о статье в "Правде"… Перепечатка из "Вашингтон пост"? Всеволод Иванович, я ответственно заявляю, всё то что там написано – подлое и наглое враньё! Никто из журналистов у нас в тот день не был! Да… Ну, так что ж прикажете теперь международный скандал раздувать? Я так понимаю, что кое-кому как раз этого очень хотелось бы! Но мы-то с вами ответственные люди, мы же не будем пачкать имидж президента России в угоду чьих-то политических амбиций? Почему встречу на полтора часа задержали и на плёнке Бельцин такой-то заторможенный? Вот! Объясняю… У президента в тот день была температура 39… Мы вообще хотели встречу отменить, но устроители настояли… Простуда, смена климатических поясов, сон урывками – даже железный организм Бельцина не выдержал, – пришлось перед выступлением прибегнуть к лечению… А иначе бы просто бы не вышел… Не смог бы… Но алкоголя никакого не было! Только аспирин… Да! Ответственно заявляю! Но использовать этот факт вот так, – грязно, так подло, это уже вообще за гранью всякой морали! Всеволод Иванович, товарищ Бельцин сейчас находится рядом, я предлагаю вам взять сейчас у него интервью, чтобы он сам рассказал, как было дело… Передаю трубку Владимиру Николаевичу…
И Чугай, с веселыми чертиками в глазах, прикрыв микрофон ладонью, произнес:
– Владимир Николаевич, Михайлов еще пожалеет, что заварил эту кашу – ему эта статейка ещё ой как аукнется!
Передав трубку Бельцину, он скромно отошёл к Кожухову…
– Ну ты и бестия! – тихо, с усмешкой сказал ему Кожухов.
Чугай скосил на него насмешливый взгляд.
– Спасение президента обошлось в четыре миллиона бюджетных денег, в лазерный принтер моего института и гонорар самого президента, – негромко ответил он. – Копейки, учитывая чем это могло обернуться!
– Пройдоха ты! – восхищенно прошептал Кожухов и они негромко рассмеялись…
Пленум ЦК КПСС открылся под ропот очередей и глухое молчание пикетов, под надоедливые заклинание правительства об объективных сложностях перестройки и стук продуктовых посылок из Германии на почте. Он начался как обычно – первым выступал Генеральный секретарь. Михайлов говорил о положении в стране. Говорил долго и скучно. Доклад был пустой – много патетики и мало конкретного, он не давал ответов на вопросы, куда двигаться и прошел при полном равнодушии зала. Потом на трибуну вышел Линаев с докладом о роли партии на современном этапе.
Михайлов, занявший место в президиуме, не прислушивался к тому, о чем он говорит – мысли его сейчас были заняты другим… Перед Пленумом Михайлов уже знал, что "Аргументы и факты" опубликовали интервью с Бельциным, а "Комсомольская правда" напечатала тенденциозную статью под заголовком "А был ли мальчик?". В ней оспаривался сам факт публикации в "Вашингтон пост". Кроме того в вечерних новостях показали митинг в защиту Бельцина перед редакцией "Правды", где прямо перед телекамерами жгли номера коммунистической газеты, а дотошные журналисты брали интервью у прохожих:
– Опять нас всё обманывают! – возмущенно говорила бабулька-божий одуванчик, – Всё хотят Бельцина грязью измарать… Я-то и раньше эту "Правду" не читала, а теперь и подавно не буду… В магазинах ничего нет, сегодня, вон, насилу молоко нашла, три магазина обошла и полтора часа ещё в очереди выстояла, а они вместо того, чтобы порядок в торговле наводить, на Бельцина набросились! Бесстыжие! А я вон своему деду второй день не могу папирос купить, слуги народные…
– Стыдно! – говорил следом с экрана худощавый мужчина, по виду сотрудник какого-то НИИ. – Стыдно, что у нас появляются такие вот статьи… После этой статейки в "Правде", вдобавок к недоверию к ней, прибавилась просто чувство брезгливости…
"Вот народ!" – вспоминая, думал Михайлов с болью. – "Гласность им дали, глаза как слепому котёнку открыли, – тыкают носом: на смотри, кого выбираешь, за кого голосуешь! Ан нет! Всё равно не верят! Не верят! Неужели все мыслишки уже только о том, чтобы набить свой желудок? Хорошо, что хоть телевидение пока ещё под контролем… Надо будет ещё раз эту плёнку с Бельциным прокрутить, по всем каналам, может тогда до них дойдет… Не зря же говорят, что до русского мужика с третьего раза доходит…"
Он с сожалением посмотрел на выступающего на трибуне Линаева.
"А ведь прав был тогда Григорий! Не надо было в "Правде" печатать! Надо было где-нибудь в "Аргументах"… Или в той же "Комсомолке"… Ну, да ладно, – что сделано, то сделано… Ещё ничего не потеряно – это главное!"
Михайлов взглянул на Бельцина, который сидел неподалеку в первом ряду, перед сценой, опустив голову, о чём-то задумавшись…
"Спокоен, сволочь!" – подумал Михайлов со клокочущей внутри злостью. – "Уверен в собственной неуязвимости! Подожди, подожди, – сейчас мы покажем тебе кузькину мать!"
В это время Линаев закончил свою речь и вернулся на место…
Михайлов, дождался, когда он сядет и спокойным голосом сказал:
– Спасибо, Григорий Кузьмич! А теперь предлагаю заслушать товарища Бельцина по итогам его поездки в Соединенные Штаты… А то в последнее время появились всякие кривотолки по поводу его там пребывании… Я думаю мы должны тут разобраться… Просим Владимир Николаевич, – и Михайлов сделал широкий жест рукой, приглашая Бельцина на трибуну.
Но на самом деде в душе он злорадствовал, – знал, что будет дальше… Для начала Бельцин должен будет оправдываться… Или быть может даже обвинять газеты и телевидение в тенденциозности и клевете. Ничего… Пускай! Что бы он там теперь не говорил, как бы не изворачивался – уже не суть как важно… Потому, что потом! Потом Политбюро должно будет обрушится на Бельцина всей своей мощью и начнет размазывать его по стенке, клеймя позором и приводя все новые и новые факты, которые удалось собрать КГБ и комитету партийного контроля по этой его поездке. Спектакль был уже отрежиссирован, – роли розданы, отрепетированы… Кульминацией должен стать момент предложения исключения Бельцина из партии, которое должно быть единодушно поддержано… И все это сейчас транслировалось по всем каналам телевидения…
Бельцин грузно поднялся со своего места и посмотрел на Михайлова. На мгновение их взгляды встретились и Бельцин уловил в глазах Михайлова злой, холодный огонёк инквизитора. Он усмехнулся, достал из внутреннего кармана красную книжечку и направился к трибуне…
– Прежде всего я хочу сделать заявление! – сказал он, подойдя к трибуне.
Бельцин обвел взглядом огромный безмолвствующий зал, который напомнил ему средневековое судилище – ровные ряды однообразных темных костюмов, белые рубашки, темные галстуки, сотни устремлённых на него глаз… В некоторых он заметил такое же выражение, которое только что видел в глазах у Михайлова.
"Не дождётесь!" – мстительно подумал он и, упрямо вскинув подбородок, громко и раздельно произнёс:
– Я принял решение выйти из партии!
Даже если бы в зале грянул гром, он наверное не произвел столь оглушительного эффекта. А Бельцин оперся руками на трибуну и немигающе, как удав, уставился в зал.
– Я принял это решение, потому что за последние дни убедился, что партия превратилась в деструктивную силу, которая не способна быть авангардом народа, способным возглавить процесс позитивных преобразований в стране…
Зал наконец очнулся. С мест раздались редкие истеричные выкрики "Позор!" и "Предатель!", но Бельцин не обращая на них внимания, твердым голосом продолжал:
– Заключительную точку в моем решении поставила развязанная против меня травля в партийной прессе… Газета советских коммунистов "Правда" стала рупором реакции, старающейся дестабилизировать процесс демократизации и прогрессивных реформ. Опубликованная в "Правде" статья, перепечатанная из "Вашингтон пост", бросает тень не на российского президента, как могло кому-то показаться, она ударила по авторитету партии и по простым коммунистам прежде всего… Поэтому не личная обида или личная выгода двигала мной, когда я принимал это трудное, но единственно правильное решение…
Сейчас хочется сказать: процесс перестройки, начатый коммунистами пять лет назад сегодня зашел в тупик! Преобразования потребовали пересмотра ряда принципов и экономических стимулов в обществе, к чему коммунистическая партия оказалась не готова. Поэтому, я считаю, что партия утратила моральное право называться доминирующей силой общества и, как Председатель Верховного Совета России запрещаю своим указом деятельность первичных организаций на всех государственных предприятиях в Российской Федерации!
При последних словах в Кремлевском дворце установилось тяжелое гробовое молчание… Бельцин окинул взглядом зал – теперь он не казался ему сборищем средневековых инквизиторов, готовых с наслаждением пытать и казнить непокорных еретиков, – он напоминал загнанную стаю волков, прижатую к красным флажкам, понимающих, что расправа близка и неизбежна…
– Отныне коммунистическая партия утрачивает своё привилегированное положение в обществе! – сказал Бельцин громко. – Я хочу, чтобы все это поняли! Это не запрет партии как таковой – это ещё один шанс ей найти диалог с народом, стать действительно партией народа не на словах, а на деле… Спасибо, я закончил!