Страница:
– Чего примерзли? Не ждали?
Баррикада облегченно вздохнула.
–Тьфу ты! – весело хохотнул с верхушки баррикады Илья. – Во козлы… Перепугали!
Его реплика подействовала на защитников демократии, как сигнал и волна смеха, набирая обороты, прокатилась по площади. Площадь задергалась в нервном хохоте. Когда смех утих, бородатый байкер поднял на лоб очки, и, беззлобно, скорее для проформы, сказал:
– За козлов можно по хлебальнику получить!
Это предупреждение, похоже, отнюдь не смутило Илью. Он беззаботно спустился с баррикады, подошел к чудо-мотоциклу и, сунув руки в карманы, произнес:
– Ага! Нам для полноты ощущений только разборок между своими не хватает…
Байкер озадаченно поскребыхал могучей пятерней свою заросшую рыжую скулу, раздумывая, каким образом восстановить реноме, а потом просипел из под точащих в разные стороны усов:
– А ты наглец! – но, заметив свежую ссадину на физиономии у Ильи, уже более отходчиво добавил. – Ладно… Чувствую, свой кореш…
Он обернулся, отодвинул громадный, начищенный до блеска котелок и вытащил из дорожного баула початую бутылку водки.
– На-ка, хлебни… За знакомство…
– Отчего ж не хлебнуть? – расплылся в добродушной ухмылке Илья. – Можно и хлебнуть…
Откинув голову назад, он отхватил из бутылки приличную порцию, а потом выпрямился и вытер рукавом покрасневший рот…
– Это так! – произнес он, ехидно уставившись на бородатого мотоциклиста. – Для восполнения калорий! Свобода-то ведь пьянит посильней любой водяры! Правильно?
– Философ! – байкер снисходительно скривился.
Забрав у Ильи бутылку, он вылил оставшуюся водку в рот (при этом его мощный кадык его, словно поршень, заходил на широкой, мускулистой шее.) Затем он размахнулся и приготовился запустить бутылку в уродливую баррикаду.
– Стой! Не бросай! – неожиданно остановил его Илья.
Байкер удивленно опустил руку.
– Ты чего? "Грин пис", что ли? – спросил он.
– Не… – хитро ухмыльнулся Илья. – Сейчас мы в этой бутылочке универсальный коктейль сделаем! Дай-ка! (Получив бутылку, он тонко сощурился.) О коктейле Молотова слыхал? Записывайте рецепт, мужики… Две части бензина и одна часть масла… Хор-рошо обжигает!
Бородатый байкер довольно улыбнулся, показывая под усами большие, крепкие зубы и повторил уважительно:
– Философ!
А затем повернулся к остановившимся за ним байкерам и приказал:
– Ей! Нацедите-ка ему бензина и масла!
Через тонкий шланг Илье налили в бутылку желтоватую жидкость. Илья радостно наблюдал, как маслянистая жидкость наполняет бутыль. Когда бутылка наполнилась, он довольно ощерился:
– Вещь! А теперь закрутим фитилёчком! (В бутылку был заткнут найденный под ногами газетный обрывок.) Взболтаем! Вот так! Теперь пусть эти сволочи подходят! Мы их тут встретим… По полной программе!
Бельцин стоял в сумраке кабинета и смотрел на площадь перед Белым домом. На площади жгли костры… Дождь закончился и люди вылезли из под навесов – грелись… Было холодно, сыро и неуютно…
– Владимир Николаевич… – вдруг раздался позади вкрадчивый голос. – Лучше отойти от окна – могут быть снайперы…
Это Кожухов – появился, как всегда незаметно… Бдит! Бельцин недовольно нахмурился, но возражать не стал – отошел. Они стояли посреди кабинета со стеклянными шкафами, заполненными медицинскими препаратами. На сером столе были разложены бланки справок и направлений. По совету Кожухова Бельцин сменил свои просторные президентские апартаменты на врачебный кабинет, расположенный этажом ниже. Окна кабинета выходили во внутренний двор. Кабинет все равно пустовал, все врачи давно уже были внизу, где в холле первого этажа был организован медицинский пункт, и Кожухову показалось, что находиться здесь президенту будет безопаснее.
В Белом доме тем временем начали раздавать оружие… Получив автоматы, сотрудники аппарата правительства неприкаянно болтались по длинным коридорам, таская с собой оружие и не зная, что делать с ним дальше. Неожиданно в одном из кабинетов гулко громыхнул выстрел. Поднялась суматоха – захлопали двери, по коридорам забегали, раздались чьи-то возбужденные голоса, но потом все снова стихло – выстрел оказался случайным… В здании повисла глухая, гнетущая тишина, – ожидание штурма давило на всех подобно неподъемному стопудовому прессу… В этот момент в дверь тихонько постучали:
– Разрешите, Владимир Николаевич?
В кабинет бочком протиснулся мэр Москвы Харитонов. На плече – автомат, а у самого вид пришибленный. Бельцин уселся за стол и посмотрел на него строго, как врач на пациента:
– Что хотел, Павел Гаврилыч?
Мэр согнулся кренделем, руки судорожно тискают ремешок автомата.
– Владимир Николаевич… Можно я на полчасика отлучусь? Хочу попрощаться с семьей… На всякий случай…
А в глазах стоит отчаянное: "Пожалейте, Владимир Николаевич… Поражение неизбежно, а я не молодой человек и страшно боюсь боли…." Бельцин хмуро отвел взгляд в сторону – смотреть на жалкую фигуру Харитонова было невыносимо. Буркнул:
– Что там с подвозом продовольствия к Белому дому?
Харитонов вытянулся, тряхнул седым чубом.
– Все нормально, Владимир Николаевич… Бутерброды, пиццу подвозят… Водку опять же…
Глаз Бельцина сурово сверкнул в полумраке.
– А водку зачем?
– Так люди промокли, Владимир Николаевич… А что, не надо было? – Харитонов испуганно съежился. Бельцин помолчал немного и ответил:
– Ладно, пусть подвозят… – потом сердито махнул рукой. – Все, все… Иди…
Харитонов суетливо вышмыгнул за дверь. Бельцин уперся пустым взглядом в серое окно. Потом позвонил посол Соединенных Штатов. Говорил о том, что американское правительство и президент Соединенных Штатов уже в курсе происходящего в Советском Союзе и поддерживают президента России. Они готовы предоставить ему политическое убежище, если события вдруг начнут разворачиваться критическим образом…
– От себя хочу добавить, – добавил посол. – Что, раз уж здание нашего посольства находится рядом с вашим, то я прикажу держать ворота открытыми… На случай, если вдруг потребуется ваша срочная эвакуация…
– Этого не потребуется… – твердо произнес Бельцин, но уже через полчаса весь персонал аппарата президента, захватив всё необходимое с рабочих мест, потянулся к подземному бункеру… Это молчаливое шествие было красноречивее всяких слов…
А в это время на Краснопресненской набережной, как предвестник несчастья, гулял шальной, холодный ветер. Толпы пикетчиков замерли перед домом правительства в тревожном ожидании.
И вдруг, как искра по бикфордову шнуру, пронеслось:
– Идут! Идут! Со стороны Кутузовского проспекта!
Началось… Народ заволновался… Хотя нечто подобное ждали, но беда, как оказалось, все равно приходит неожиданно.
– На мост! Все на мост! В цепь! Все в цепь! – начал выкрикивать в мегафон неизвестно откуда появившийся подполковник в длинном болотного цвета плаще. Народ ринулся к Калининскому мосту. Там из людей стала выстраиваться живая стена. И тут произошло неожиданное… Одними из первых в заграждение встали женщины, решительно потеснив собой мужчин. Самое удивительное, что это были не какие-нибудь экзальтированные особы, пришедшие сюда за порцией адреналина – нет, это были серьезные, умудренные жизнью дамы, обремененные семьями, детьми, большинству за сорок. Их попробовали оттеснить – не тут то было! Не слушая уговоров, они настойчиво продолжали протискиваться вперед. Оказавшись впереди колонны, женщины образовали небольшую цепочку, растянув перед собой самодельное полотнище. На белой материи красной краской размашисто было намалевано: "Солдаты, не стреляйте в своих матерей!"
Игорь Таликов с Ильей тоже оказались в первых рядах этого живого щита. Илья вытащил из внутреннего кармана куртки бутылку с зажигательной смесью и сунул её за пояс. Потом зачем-то похлопал себя по карманам в поисках зажигалки – видимо, наличие этого нехитрого вооружения придавало ему уверенности. Стоящий справа от него Игорь, обхватил его запястье. Слева тоже кто-то схватил Илью за руку, – Илья почувствовал чью-то сухую, шершавую ладонь. Обернувшись он увидел, что рядом стоит тот самый старый еврей, который угощал их на площади чаем и мацой.
– О, дед! И ты здесь? – удивленно воскликнул Илья.
Старик окинул его презрительным взглядом из-под широкополой шляпы.
– Я знаю, что вы хотите сказать, молодой человек… Нда-с! Что не место тут для такого старого человека, как я! Только я, знаете ли, уже стар, чтобы бегать… Так, что если не возражаете, я тут постою…
Илья виновато шмыгнул длинным носом.
– Ладно, дед! – в голосе его послышались примирительные нотки. – Ты на меня не обижайся… Помнишь, у Вольтера есть такая фраза – "я не разделяю ваши убеждения, но я готов умереть, чтобы вы могли жить свободно"…
Но старый еврей, видимо, не собирался идти на мировую.
– Вольтер не так сказал, молодой человек! – сердито пробурчал он. – Вольтер сказал: "Я ненавижу ваши убеждения, но я готов отдать жизнь, чтобы вы их могли свободно излагать!" Вот так, вот… Нда-с!
– Ну, где два еврея, там, как известно, три мнения… – изрек Илья и тревожно уставился вдаль. Действительно, спорить уже было поздно – вдали, за мостом хищно колыхались яркие огоньки фар. Так же, наверное, было где-нибудь в Вильнюсе, когда танки бронированной волной накатывались на стоящих у телецентра людей. Только на этот раз почему-то не было слышно надсадного лязганья гусениц – видимо, шли бронетранспортеры. Шли ходко – огни становились все ярче, ближе, по всему выходило, что через несколько секунд железная армада протаранит живую стену. Вдруг отчетливо представилось, как под широкими ребристыми колесами начнут с противным треском лопаться кости и начнет корчиться исковерканная человеческая плоть… Кто-то задрожал, кто-то стал ругаться (негромко, но матерно), кто-то до боли сжал руки соседа, но людская стена стояла твердым монолитом – никто не струсил и не побежал.
– Не бойтесь, товарищи! – вдруг взвился над толпой пронзительный голос. – Это наши!
Народ с трепетом стал вглядываться в приближающиеся огни. Действительно, шли не бронетранспортеры – грузовики… Машины подъехали к возбужденно колышущейся людской массе и водители удивленно выглянули из кабин. Пару секунд длилось настороженное молчание, а потом живая стена сломалась… Машины окружили, обступили со всех сторон, начались расспросы. Оказалось, что это машины с продовольствием для защитников Белого дома!
Водители, прорвавшись сквозь толпу, добрались до кузовов открыли двери фургонов. А там!.. На широких деревянных поддонах (обычно на таких подвозят хлеб) аккуратно были разложены куски пиццы, бутерброды с колбасой и румяные пирожки. Рядом, в деревянных ящиках ровными рядами стояли бутылки с жестяными пробками.
Еду начали раздавать здесь же, прямо у машин. Докторская колбаса, которую за бесцветный вкус обычно называли "бумажной", после пережитых волнений казалась почти деликатесом. Илья одним из первых успел урвать себе провизию и теперь тащил это аппетитное богатство, крепко прижимая к груди.
– Смотри, надыбал! – произнес он гордо, подходя к Игорю.
Игорь, увидев зажатую в руках у Ильи пиццу, нетерпеливо сглотнул, а потом удивленно нахмурился, заметив торчащее у друга из-под мышки тонкое горлышко с желтой пробкой. Илья, перехватив его взгляд, вытащил из-под мышки бутылку и сказал:
– "Столичная"! Ребята-предприниматели обеспечивают… Выгоним коммуняк, ещё не так заживём! На-ка! – он по-братски отломил товарищу половину пиццы.
Игорь взял и алчно откусил. Пицца (теплая, свежая) сама таяла во рту. Илья голодным волчонком принялся за оставшуюся половину. Прожевав кусок, он сорвал за язычок пробку с бутылки.
– Ну… Чтоб, не по последней… – произнес он и опрокинул бутылку в рот.
Бутылка забулькала, к ее донышку побежали резвые пузырьки. Оторвавшись, Илья протянул бутылку товарищу. Игорь, сделав короткий глоток, вернул бутылку обратно. Тогда Илья укоризненно сузил глаза.
– Отстаешь, старик… – сказал он.
– Не гони! – ответил Игорь, снова принимаясь за аппетитную пиццу.
Илья ехидно прищурил глаза. Спросил:
– А знаешь, что главное в водке, старик?
– Что?
– Главное – это тара!… Потому, что каждая такая бутылка – ещё одна граната… Понял? – и Илья похлопал по бутылке, засунутой за пояс.
Но вскоре тонкий нос у него стал наливаться сизой каплей, лицо порозовело, набрякло. Икнув, он спросил:
– Кстати, старик, у тебя двушки не найдется? Надо в общагу позвонить, а то Ленка уже, наверное, психует…
Игорь порылся в карманах куртки и, вытряхнув на ладонь мелочь, протянул Илье медную монетку. Илья сжал ее в кулаке и сказал нетвердым голосом:
– Ты п-подожди… Не убегай пока… Я сейчас быстро звякну и вернусь…
Министерство обороны СССР располагалось в Москве на улице Знаменка. За помпезным фасадом с высокими коринфскими колоннами и массивным гербом СССР на фронтоне скрывался целый комплекс зданий куда менее презентабельных и помпезных: пристройки, облупившиеся стены – многие корпуса построены ещё в начале века и уже давно нуждались в капремонте.
Крюков приехал в Минобороны к вечеру. Приехал, потому что совсем недалеко отсюда, в другом здании, на Мясницкой, в полной экипировке ждала его приказа группа антитеррора "Омега". Тяжелые бронежилеты обтягивали крепкие, натренированные тела бойцов. Каждому из них уже был выдан боекомлект, включая по две дюжины гранат к подствольному гранатомету. Бойцы сидели и ждали приказа, прекрасно понимая, что приказ может быть только один – штурм Белого дома. Во дворе, за металлическими раздвижными воротами уже ждали их автобусы с занавешенными окнами. Всё было готово, но Крюков с приказом почему-то медлил… А медлил он потому, что понимал, что внезапной атаки не получится – сопротивление в Белом доме будет нешуточное, а значит понадобится поддержка армии, – по другому уже не получалось… Потому-то и прибыл он на Знаменку, – надо было обговорить с маршалом Вязовым этот непростой вопрос.
Кабинет Вязова, в который он зашел, чем-то неуловимо был похож на его собственный, на Лубянке. Огромный, облицованный панелями светлого дерева, он давил своей приземленной основательностью, с удивительной точностью передавая дух самого заведения. Позади кресла министра, вместо портрета Дзержинского, висевшего в кабинете у самого Крюкова, здесь висела огромная массивная картина в широкой позолоченной раме. На ней был изображен Ленин. Сунув пальцы в карман сюртука и склонив голову набок, вождь пролетариата беседовал с солдатом в длинной потрепанной шинели и мятой папахе. По всей видимости, сей шедевр соцреализма должен был символизировать неразрывное единение армии и власти. Крюков, ранее не раз уже видевший эту картину, посмотрел на нее сейчас несколько по иному: теперь картина приобретала сакраментальный смысл – советская власть держалась на волоске и без человека с ружьем было никак не обойтись. Крюков перевел взгляд с картины на сидевшего напротив Вязова.
– Мне нужны танки, Дмитрий Васильевич, – сказал он прямо, без обиняков. – Нужны для штурма Белого дома…
Вязов по-медвежьи навалился на стол, глянул на него из-под лохматых бровей .
– Ты, Виктор Александрович, понимаешь, что ты говоришь? – спросил он глухо, едва разжимая губы. Крюков упрямо сжал челюсти.
– Знаю, знаю… что ты сейчас думаешь, Дмитрий Васильевич… Мол, подбиваю тебя воевать со своим народом… Только, где он, народ? Ты, думаешь, там, у Белого дома? Нет! Там не народ, – там собрались две тыщи горлопанов! И если сегодня отдадим им Москву – завтра потеряем весь Союз! А спрашивать не с них, с нас с тобой потом будут!.. Как позволили и как допустили? Поэтому некогда нам тут с тобой высиживать! План такой: окружить Белый дом кордонами – военными и милицейскими… Предложить разойтись до утра… А не разойдутся… Дать пару залпов холостыми… Достаточно! Вся эта шушера, сразу забьется по щелям, как тараканы! Дураки, да подлецы понимают только один язык – язык силы!
Вязов сидел, громоздко ссутулив широкие плечи. Крюков для пущей убедительности добавил:
– С Тугго я уже все согласовал… Он согласен…
Старый маршал снова промолчал… А промолчал он, потому что не хуже Крюкова знал о положение дел в столице. Его подчиненные тоже отслеживали ситуацию в Москве и на стол министра обороны с педантичной регулярной ложились их рапорты. Видя, что Вязов продолжает молчать, Крюков сказал:
– Ну, хорошо! Поехали! Поехали к Белому дому… Сам всё увидишь!
Вязов вскинул на него тяжелый взгляд.
– Ты, что, Виктор, охренел что ли? К черту на рога лезть…
Крюков ухмыльнулся – все тонко рассчитал. Спросил резко, гортанно:
– А ты что предлагаешь? Здесь сидеть? – узкая пятерня нервно сбилась кулак. – Ждать пока они сюда заявятся и в Бутырку нас отправят?
Он наклонился и уперся в лицо Вязову цепким взглядом:
– Обратного хода нет, Дмитрий Александрович! Когда мы на это дело решались, знали на что идем… Не пацаны уже, слава богу! Так, что давай… Решайся! Нужны танки… Без них – никак!
Он откинулся назад, продолжая буравить министра обороны настойчивым взглядом. Вязов снова опустил глаза, – сидел размышляя, а потом вдруг сказал:
– Хорошо! Поехали! – и начал грузно подниматься.
Крюков опешил, мотнул головой – понял, что переиграл… Но теперь деваться было некуда, – приходилось ехать.
Черная "Волга" с темно-синими, непросвечивающими окнами выехала с заднего двора министерства обороны и покатила в сторону Краснопресненской набережной. Номера у нее были с буквами "МОС" на конце. Это означало, что машина принадлежит Моссовету. На самом деле принадлежала она ведомству Крюкова – на ней он сегодня приехал сюда, на Знаменку.
На заднем сидение машины сидели Крюков с Вязовым. Вязов был в гражданке – сменил свой маршальский китель на обычный цивильный костюм. Кроме водителя в машине был только один охранник, – сидел впереди, держал на коленях автомат. Машин сопровождения не было. Столь малочисленный состав экспедиции объяснялся просто – не хотелось привлекать лишнего внимания.
Машина выехала на широкий проспект и помчалась мимо выстроившихся вдоль тротуара вычурных многоэтажек. Крюков и Вязов со своих мест напряженно всматривались в кофейные московские сумерки. На улицах было безлюдно. Рядом с магазином "Малахитовая шкатулка" и напротив кинотеатра "Октябрь" стояла пара танков, да у старой церквушки застыл одинокий бронетранспортер. Крюков в душе торжествовал, косил колким взглядом на Вязова – все получалось, как он и предполагал, – разойдется к ночи народ, спать захочется. Но уже подъезжая к серевшему в темноте силуэту небоскреба СЭВ стало ясно, что он ошибся. Сначала на улице стали появляться отдельные фигурки, торопливо спешащие в строну набережной. Дальше – больше… Фигурки стали образовывать нестройные группки, которые в свою очередь стали сбиваться в плотные ручейки, а те сами собой слились в широкий поток, и когда "Волга" свернула с проспекта, она неожиданно наткнулась на многочисленную толпу, запрудившую всю Краснопресненскую набережную.
У парапета прямо на асфальте горели костры, освещая рваными оранжевыми всполохами уродливую громаду баррикады. Автомобиль, замедлив ход, остановился. Вязов, приблизив лицо к окну, принялся напряженно вглядываться сквозь темное стекло. Рядом с машиной – слева, справа, колыхалась плотная людская масса. Люди были везде: на тротуаре, на газонах, перед баррикадой и на ней. Ощущение такое, что перед Белым домом колышется большое и неспокойное человеческое море. Те из собравшихся, что стояли около машины, смотрели в сторону баррикады. На ней, взобравшись на самый верх, стоял, аккомпанируя себе на гитаре, какой-то длинноволосый парень.
Вязов отвернул голову от окна и посмотрел на Крюкова.
– Нет, Виктор…. Холостыми тут не обойдешься, – негромко прогудел он. – И не две тыщи тут собралось… Поболе…
Повернувшись к окну, он вдруг начал замечать, что некоторые из пикетчиков, стоящих совсем рядом с машиной начинают оборачиваться и подозрительно поглядывают на черную "Волгу". Вязов вдруг почувствовал, что рядом с ними собралась не праздная толпа, а их противники и от их нетерпеливых, настойчивых взглядов его с Крюковым отделяют лишь тонкие затемненные стекла.
– Давай-ка, Виктор Александрович, по-тихому обратно… – сказал он с тугим натягом в голосе. – А то, если увидят – разорвут…
"Волга" осторожно тронулась, стараясь развернуться, но было уже поздно… Несколько парней, те что стояли ближе всего, обступили машину и вот уже кто-то дергал ручку двери, стараясь заглянуть внутрь. В темный салон просунулась чья-то взъерошенная голова.
– Эй, кто у нас тут? А ну-ка, вылазьте! – послышалось угрожающее.
Вязов и Крюков замерли в оцепенении. Хорошо, охранник на переднем сиденье не растерялся – дернул дверцу на себя, и выпалил с остервенением:
– Куда прешь, урод? Не видишь, номера Моссовета? Закрой дверь!
Дверь с шумом захлопнулась. Водитель, не давая любопытствующим новой попытки заглянуть в салон, сдал назад, а затем, до отказа вдавил педаль газа и круто вывернул руль. Машину буквально вышвырнуло из окружения защитников демократии. Напоследок, один из них, – худой парень с всклокоченными волосами, все же успел громко стукнуть по багажнику и крикнуть вдогонку стремительно удаляющемуся автомобилю:
– Хунту долой! Смерть коммунистам!
Судя по голосу он был не совсем трезв.
Автомобиль, отчаянно рыча форсированным движком, начал быстро набирать скорость, – вскоре позади промелькнули поворот Калининского моста и высокий многогранник СЭВ. Крюков, обессилено откинулся на спинку сиденья и смахнул со лба выступивший холодный пот:
– Вот так, Дмитрий Василич! Слышал?"Смерть коммунистам!" Нас с тобой они при случае они щадить не станут… А ты говоришь "народ"…
Вязов сидел, насупившись, опустив на колени большие сильные руки. Взгляд – в пустоту, а в голове – невеселые мысли. Ответил, не глядя на Крюкова:
– Ты, Виктор, это… Ты этого раздолбая в расчет не бери… Парень немного перебрал и чушь несет… А вот если мы с тобой палить начнем – точно пол Москвы кровью зальем… Потом даже внуки не отмоются…
Затем, помолчав ещё, добавил:
– Поэтому не обессудь… В общем… Танков я не дам…
А народ перед Белым домом и не думал расходиться. Площадь сверкала, переливалась в ночи тревожными огоньками – люди грелись около костров, протягивая к холодному огню закоченевшие руки.
Игорь уселся на вывороченный бордюр – после выпитой водки слегка покачивало… Рядом сидел мрачный Илья, – он так и не смог дозвониться жене в общежитие, все телефонные автоматы оказались забиты под завязку. Сняв промокшие кроссовки, он вытянул ноги к пламени. От его влажных носков потянуло паром. Игорь сказал – "Чего мучаешься? Иди домой…", но Илья лишь ощетинился:
– Ага! Щас все брошу и побегу!
При этом он сердито покосился на Игоря – "за труса меня что ли держишь?" Вытащив из кармана недопитую бутылку, он отхлебнул и поставил ее на асфальт.
Со стороны потянуло едким дымком – неподалеку зачадил мусорный бак с белой надписью на темном боку "Для партбилетов" – туда добровольные защитники Белого дома бросали свои красные книжицы. Неожиданно кто-то обратился к Игорю – "Игорь, вы не споете?" Игорь оглянулся – рядом стояла небольшая группка ребят, человек пять, – и один из них протягивал ему гитару-шестиструнку… Игорь хотел вначале отказаться, но потом вдруг почувствовал – не может… И не потому, что испытывал какое-то странное чувство единения с этими ребятами, – главное все же было в другом… Он вдруг понял: его песня – это сейчас главное его оружие, а выступление здесь – как парад перед боем. Посмотрев на протянутый инструмент, он нерешительно взял его в руки, провел по струнам, затем подкрутил, настраивая, колок…
Выступление его продолжалось почти час. Почти час, стоя на баррикаде, Игорь пел свои песни. Хмель от водки, вначале круживший голову, прошел – выступление на влажном, промозглом воздухе быстро растворило алкоголь и голова опять стала ясной. Голос обрел нужную силу, а гитара сама попадала в нужную тональность. Несмотря на скудость сопровождения, Игорь чувствовал, что это одно из лучших его выступлений… Когда через час, обессиленный, но довольный, он спустился с баррикады сбоку послышался знакомый голос:
– Елы-палы! Наконец-то… Нашлись…
Это Аркадий, – появился так же неожиданно, как и исчез. Вместе с ним сквозь толпу протискивался невысокий, лысеющий мужчина, в светлой летней куртке. На него Игорь поначалу не обратил внимания. Подойдя, Аркадий сказал приподнято:
Баррикада облегченно вздохнула.
–Тьфу ты! – весело хохотнул с верхушки баррикады Илья. – Во козлы… Перепугали!
Его реплика подействовала на защитников демократии, как сигнал и волна смеха, набирая обороты, прокатилась по площади. Площадь задергалась в нервном хохоте. Когда смех утих, бородатый байкер поднял на лоб очки, и, беззлобно, скорее для проформы, сказал:
– За козлов можно по хлебальнику получить!
Это предупреждение, похоже, отнюдь не смутило Илью. Он беззаботно спустился с баррикады, подошел к чудо-мотоциклу и, сунув руки в карманы, произнес:
– Ага! Нам для полноты ощущений только разборок между своими не хватает…
Байкер озадаченно поскребыхал могучей пятерней свою заросшую рыжую скулу, раздумывая, каким образом восстановить реноме, а потом просипел из под точащих в разные стороны усов:
– А ты наглец! – но, заметив свежую ссадину на физиономии у Ильи, уже более отходчиво добавил. – Ладно… Чувствую, свой кореш…
Он обернулся, отодвинул громадный, начищенный до блеска котелок и вытащил из дорожного баула початую бутылку водки.
– На-ка, хлебни… За знакомство…
– Отчего ж не хлебнуть? – расплылся в добродушной ухмылке Илья. – Можно и хлебнуть…
Откинув голову назад, он отхватил из бутылки приличную порцию, а потом выпрямился и вытер рукавом покрасневший рот…
– Это так! – произнес он, ехидно уставившись на бородатого мотоциклиста. – Для восполнения калорий! Свобода-то ведь пьянит посильней любой водяры! Правильно?
– Философ! – байкер снисходительно скривился.
Забрав у Ильи бутылку, он вылил оставшуюся водку в рот (при этом его мощный кадык его, словно поршень, заходил на широкой, мускулистой шее.) Затем он размахнулся и приготовился запустить бутылку в уродливую баррикаду.
– Стой! Не бросай! – неожиданно остановил его Илья.
Байкер удивленно опустил руку.
– Ты чего? "Грин пис", что ли? – спросил он.
– Не… – хитро ухмыльнулся Илья. – Сейчас мы в этой бутылочке универсальный коктейль сделаем! Дай-ка! (Получив бутылку, он тонко сощурился.) О коктейле Молотова слыхал? Записывайте рецепт, мужики… Две части бензина и одна часть масла… Хор-рошо обжигает!
Бородатый байкер довольно улыбнулся, показывая под усами большие, крепкие зубы и повторил уважительно:
– Философ!
А затем повернулся к остановившимся за ним байкерам и приказал:
– Ей! Нацедите-ка ему бензина и масла!
Через тонкий шланг Илье налили в бутылку желтоватую жидкость. Илья радостно наблюдал, как маслянистая жидкость наполняет бутыль. Когда бутылка наполнилась, он довольно ощерился:
– Вещь! А теперь закрутим фитилёчком! (В бутылку был заткнут найденный под ногами газетный обрывок.) Взболтаем! Вот так! Теперь пусть эти сволочи подходят! Мы их тут встретим… По полной программе!
Бельцин стоял в сумраке кабинета и смотрел на площадь перед Белым домом. На площади жгли костры… Дождь закончился и люди вылезли из под навесов – грелись… Было холодно, сыро и неуютно…
– Владимир Николаевич… – вдруг раздался позади вкрадчивый голос. – Лучше отойти от окна – могут быть снайперы…
Это Кожухов – появился, как всегда незаметно… Бдит! Бельцин недовольно нахмурился, но возражать не стал – отошел. Они стояли посреди кабинета со стеклянными шкафами, заполненными медицинскими препаратами. На сером столе были разложены бланки справок и направлений. По совету Кожухова Бельцин сменил свои просторные президентские апартаменты на врачебный кабинет, расположенный этажом ниже. Окна кабинета выходили во внутренний двор. Кабинет все равно пустовал, все врачи давно уже были внизу, где в холле первого этажа был организован медицинский пункт, и Кожухову показалось, что находиться здесь президенту будет безопаснее.
В Белом доме тем временем начали раздавать оружие… Получив автоматы, сотрудники аппарата правительства неприкаянно болтались по длинным коридорам, таская с собой оружие и не зная, что делать с ним дальше. Неожиданно в одном из кабинетов гулко громыхнул выстрел. Поднялась суматоха – захлопали двери, по коридорам забегали, раздались чьи-то возбужденные голоса, но потом все снова стихло – выстрел оказался случайным… В здании повисла глухая, гнетущая тишина, – ожидание штурма давило на всех подобно неподъемному стопудовому прессу… В этот момент в дверь тихонько постучали:
– Разрешите, Владимир Николаевич?
В кабинет бочком протиснулся мэр Москвы Харитонов. На плече – автомат, а у самого вид пришибленный. Бельцин уселся за стол и посмотрел на него строго, как врач на пациента:
– Что хотел, Павел Гаврилыч?
Мэр согнулся кренделем, руки судорожно тискают ремешок автомата.
– Владимир Николаевич… Можно я на полчасика отлучусь? Хочу попрощаться с семьей… На всякий случай…
А в глазах стоит отчаянное: "Пожалейте, Владимир Николаевич… Поражение неизбежно, а я не молодой человек и страшно боюсь боли…." Бельцин хмуро отвел взгляд в сторону – смотреть на жалкую фигуру Харитонова было невыносимо. Буркнул:
– Что там с подвозом продовольствия к Белому дому?
Харитонов вытянулся, тряхнул седым чубом.
– Все нормально, Владимир Николаевич… Бутерброды, пиццу подвозят… Водку опять же…
Глаз Бельцина сурово сверкнул в полумраке.
– А водку зачем?
– Так люди промокли, Владимир Николаевич… А что, не надо было? – Харитонов испуганно съежился. Бельцин помолчал немного и ответил:
– Ладно, пусть подвозят… – потом сердито махнул рукой. – Все, все… Иди…
Харитонов суетливо вышмыгнул за дверь. Бельцин уперся пустым взглядом в серое окно. Потом позвонил посол Соединенных Штатов. Говорил о том, что американское правительство и президент Соединенных Штатов уже в курсе происходящего в Советском Союзе и поддерживают президента России. Они готовы предоставить ему политическое убежище, если события вдруг начнут разворачиваться критическим образом…
– От себя хочу добавить, – добавил посол. – Что, раз уж здание нашего посольства находится рядом с вашим, то я прикажу держать ворота открытыми… На случай, если вдруг потребуется ваша срочная эвакуация…
– Этого не потребуется… – твердо произнес Бельцин, но уже через полчаса весь персонал аппарата президента, захватив всё необходимое с рабочих мест, потянулся к подземному бункеру… Это молчаливое шествие было красноречивее всяких слов…
А в это время на Краснопресненской набережной, как предвестник несчастья, гулял шальной, холодный ветер. Толпы пикетчиков замерли перед домом правительства в тревожном ожидании.
И вдруг, как искра по бикфордову шнуру, пронеслось:
– Идут! Идут! Со стороны Кутузовского проспекта!
Началось… Народ заволновался… Хотя нечто подобное ждали, но беда, как оказалось, все равно приходит неожиданно.
– На мост! Все на мост! В цепь! Все в цепь! – начал выкрикивать в мегафон неизвестно откуда появившийся подполковник в длинном болотного цвета плаще. Народ ринулся к Калининскому мосту. Там из людей стала выстраиваться живая стена. И тут произошло неожиданное… Одними из первых в заграждение встали женщины, решительно потеснив собой мужчин. Самое удивительное, что это были не какие-нибудь экзальтированные особы, пришедшие сюда за порцией адреналина – нет, это были серьезные, умудренные жизнью дамы, обремененные семьями, детьми, большинству за сорок. Их попробовали оттеснить – не тут то было! Не слушая уговоров, они настойчиво продолжали протискиваться вперед. Оказавшись впереди колонны, женщины образовали небольшую цепочку, растянув перед собой самодельное полотнище. На белой материи красной краской размашисто было намалевано: "Солдаты, не стреляйте в своих матерей!"
Игорь Таликов с Ильей тоже оказались в первых рядах этого живого щита. Илья вытащил из внутреннего кармана куртки бутылку с зажигательной смесью и сунул её за пояс. Потом зачем-то похлопал себя по карманам в поисках зажигалки – видимо, наличие этого нехитрого вооружения придавало ему уверенности. Стоящий справа от него Игорь, обхватил его запястье. Слева тоже кто-то схватил Илью за руку, – Илья почувствовал чью-то сухую, шершавую ладонь. Обернувшись он увидел, что рядом стоит тот самый старый еврей, который угощал их на площади чаем и мацой.
– О, дед! И ты здесь? – удивленно воскликнул Илья.
Старик окинул его презрительным взглядом из-под широкополой шляпы.
– Я знаю, что вы хотите сказать, молодой человек… Нда-с! Что не место тут для такого старого человека, как я! Только я, знаете ли, уже стар, чтобы бегать… Так, что если не возражаете, я тут постою…
Илья виновато шмыгнул длинным носом.
– Ладно, дед! – в голосе его послышались примирительные нотки. – Ты на меня не обижайся… Помнишь, у Вольтера есть такая фраза – "я не разделяю ваши убеждения, но я готов умереть, чтобы вы могли жить свободно"…
Но старый еврей, видимо, не собирался идти на мировую.
– Вольтер не так сказал, молодой человек! – сердито пробурчал он. – Вольтер сказал: "Я ненавижу ваши убеждения, но я готов отдать жизнь, чтобы вы их могли свободно излагать!" Вот так, вот… Нда-с!
– Ну, где два еврея, там, как известно, три мнения… – изрек Илья и тревожно уставился вдаль. Действительно, спорить уже было поздно – вдали, за мостом хищно колыхались яркие огоньки фар. Так же, наверное, было где-нибудь в Вильнюсе, когда танки бронированной волной накатывались на стоящих у телецентра людей. Только на этот раз почему-то не было слышно надсадного лязганья гусениц – видимо, шли бронетранспортеры. Шли ходко – огни становились все ярче, ближе, по всему выходило, что через несколько секунд железная армада протаранит живую стену. Вдруг отчетливо представилось, как под широкими ребристыми колесами начнут с противным треском лопаться кости и начнет корчиться исковерканная человеческая плоть… Кто-то задрожал, кто-то стал ругаться (негромко, но матерно), кто-то до боли сжал руки соседа, но людская стена стояла твердым монолитом – никто не струсил и не побежал.
– Не бойтесь, товарищи! – вдруг взвился над толпой пронзительный голос. – Это наши!
Народ с трепетом стал вглядываться в приближающиеся огни. Действительно, шли не бронетранспортеры – грузовики… Машины подъехали к возбужденно колышущейся людской массе и водители удивленно выглянули из кабин. Пару секунд длилось настороженное молчание, а потом живая стена сломалась… Машины окружили, обступили со всех сторон, начались расспросы. Оказалось, что это машины с продовольствием для защитников Белого дома!
Водители, прорвавшись сквозь толпу, добрались до кузовов открыли двери фургонов. А там!.. На широких деревянных поддонах (обычно на таких подвозят хлеб) аккуратно были разложены куски пиццы, бутерброды с колбасой и румяные пирожки. Рядом, в деревянных ящиках ровными рядами стояли бутылки с жестяными пробками.
Еду начали раздавать здесь же, прямо у машин. Докторская колбаса, которую за бесцветный вкус обычно называли "бумажной", после пережитых волнений казалась почти деликатесом. Илья одним из первых успел урвать себе провизию и теперь тащил это аппетитное богатство, крепко прижимая к груди.
– Смотри, надыбал! – произнес он гордо, подходя к Игорю.
Игорь, увидев зажатую в руках у Ильи пиццу, нетерпеливо сглотнул, а потом удивленно нахмурился, заметив торчащее у друга из-под мышки тонкое горлышко с желтой пробкой. Илья, перехватив его взгляд, вытащил из-под мышки бутылку и сказал:
– "Столичная"! Ребята-предприниматели обеспечивают… Выгоним коммуняк, ещё не так заживём! На-ка! – он по-братски отломил товарищу половину пиццы.
Игорь взял и алчно откусил. Пицца (теплая, свежая) сама таяла во рту. Илья голодным волчонком принялся за оставшуюся половину. Прожевав кусок, он сорвал за язычок пробку с бутылки.
– Ну… Чтоб, не по последней… – произнес он и опрокинул бутылку в рот.
Бутылка забулькала, к ее донышку побежали резвые пузырьки. Оторвавшись, Илья протянул бутылку товарищу. Игорь, сделав короткий глоток, вернул бутылку обратно. Тогда Илья укоризненно сузил глаза.
– Отстаешь, старик… – сказал он.
– Не гони! – ответил Игорь, снова принимаясь за аппетитную пиццу.
Илья ехидно прищурил глаза. Спросил:
– А знаешь, что главное в водке, старик?
– Что?
– Главное – это тара!… Потому, что каждая такая бутылка – ещё одна граната… Понял? – и Илья похлопал по бутылке, засунутой за пояс.
Но вскоре тонкий нос у него стал наливаться сизой каплей, лицо порозовело, набрякло. Икнув, он спросил:
– Кстати, старик, у тебя двушки не найдется? Надо в общагу позвонить, а то Ленка уже, наверное, психует…
Игорь порылся в карманах куртки и, вытряхнув на ладонь мелочь, протянул Илье медную монетку. Илья сжал ее в кулаке и сказал нетвердым голосом:
– Ты п-подожди… Не убегай пока… Я сейчас быстро звякну и вернусь…
Министерство обороны СССР располагалось в Москве на улице Знаменка. За помпезным фасадом с высокими коринфскими колоннами и массивным гербом СССР на фронтоне скрывался целый комплекс зданий куда менее презентабельных и помпезных: пристройки, облупившиеся стены – многие корпуса построены ещё в начале века и уже давно нуждались в капремонте.
Крюков приехал в Минобороны к вечеру. Приехал, потому что совсем недалеко отсюда, в другом здании, на Мясницкой, в полной экипировке ждала его приказа группа антитеррора "Омега". Тяжелые бронежилеты обтягивали крепкие, натренированные тела бойцов. Каждому из них уже был выдан боекомлект, включая по две дюжины гранат к подствольному гранатомету. Бойцы сидели и ждали приказа, прекрасно понимая, что приказ может быть только один – штурм Белого дома. Во дворе, за металлическими раздвижными воротами уже ждали их автобусы с занавешенными окнами. Всё было готово, но Крюков с приказом почему-то медлил… А медлил он потому, что понимал, что внезапной атаки не получится – сопротивление в Белом доме будет нешуточное, а значит понадобится поддержка армии, – по другому уже не получалось… Потому-то и прибыл он на Знаменку, – надо было обговорить с маршалом Вязовым этот непростой вопрос.
Кабинет Вязова, в который он зашел, чем-то неуловимо был похож на его собственный, на Лубянке. Огромный, облицованный панелями светлого дерева, он давил своей приземленной основательностью, с удивительной точностью передавая дух самого заведения. Позади кресла министра, вместо портрета Дзержинского, висевшего в кабинете у самого Крюкова, здесь висела огромная массивная картина в широкой позолоченной раме. На ней был изображен Ленин. Сунув пальцы в карман сюртука и склонив голову набок, вождь пролетариата беседовал с солдатом в длинной потрепанной шинели и мятой папахе. По всей видимости, сей шедевр соцреализма должен был символизировать неразрывное единение армии и власти. Крюков, ранее не раз уже видевший эту картину, посмотрел на нее сейчас несколько по иному: теперь картина приобретала сакраментальный смысл – советская власть держалась на волоске и без человека с ружьем было никак не обойтись. Крюков перевел взгляд с картины на сидевшего напротив Вязова.
– Мне нужны танки, Дмитрий Васильевич, – сказал он прямо, без обиняков. – Нужны для штурма Белого дома…
Вязов по-медвежьи навалился на стол, глянул на него из-под лохматых бровей .
– Ты, Виктор Александрович, понимаешь, что ты говоришь? – спросил он глухо, едва разжимая губы. Крюков упрямо сжал челюсти.
– Знаю, знаю… что ты сейчас думаешь, Дмитрий Васильевич… Мол, подбиваю тебя воевать со своим народом… Только, где он, народ? Ты, думаешь, там, у Белого дома? Нет! Там не народ, – там собрались две тыщи горлопанов! И если сегодня отдадим им Москву – завтра потеряем весь Союз! А спрашивать не с них, с нас с тобой потом будут!.. Как позволили и как допустили? Поэтому некогда нам тут с тобой высиживать! План такой: окружить Белый дом кордонами – военными и милицейскими… Предложить разойтись до утра… А не разойдутся… Дать пару залпов холостыми… Достаточно! Вся эта шушера, сразу забьется по щелям, как тараканы! Дураки, да подлецы понимают только один язык – язык силы!
Вязов сидел, громоздко ссутулив широкие плечи. Крюков для пущей убедительности добавил:
– С Тугго я уже все согласовал… Он согласен…
Старый маршал снова промолчал… А промолчал он, потому что не хуже Крюкова знал о положение дел в столице. Его подчиненные тоже отслеживали ситуацию в Москве и на стол министра обороны с педантичной регулярной ложились их рапорты. Видя, что Вязов продолжает молчать, Крюков сказал:
– Ну, хорошо! Поехали! Поехали к Белому дому… Сам всё увидишь!
Вязов вскинул на него тяжелый взгляд.
– Ты, что, Виктор, охренел что ли? К черту на рога лезть…
Крюков ухмыльнулся – все тонко рассчитал. Спросил резко, гортанно:
– А ты что предлагаешь? Здесь сидеть? – узкая пятерня нервно сбилась кулак. – Ждать пока они сюда заявятся и в Бутырку нас отправят?
Он наклонился и уперся в лицо Вязову цепким взглядом:
– Обратного хода нет, Дмитрий Александрович! Когда мы на это дело решались, знали на что идем… Не пацаны уже, слава богу! Так, что давай… Решайся! Нужны танки… Без них – никак!
Он откинулся назад, продолжая буравить министра обороны настойчивым взглядом. Вязов снова опустил глаза, – сидел размышляя, а потом вдруг сказал:
– Хорошо! Поехали! – и начал грузно подниматься.
Крюков опешил, мотнул головой – понял, что переиграл… Но теперь деваться было некуда, – приходилось ехать.
Черная "Волга" с темно-синими, непросвечивающими окнами выехала с заднего двора министерства обороны и покатила в сторону Краснопресненской набережной. Номера у нее были с буквами "МОС" на конце. Это означало, что машина принадлежит Моссовету. На самом деле принадлежала она ведомству Крюкова – на ней он сегодня приехал сюда, на Знаменку.
На заднем сидение машины сидели Крюков с Вязовым. Вязов был в гражданке – сменил свой маршальский китель на обычный цивильный костюм. Кроме водителя в машине был только один охранник, – сидел впереди, держал на коленях автомат. Машин сопровождения не было. Столь малочисленный состав экспедиции объяснялся просто – не хотелось привлекать лишнего внимания.
Машина выехала на широкий проспект и помчалась мимо выстроившихся вдоль тротуара вычурных многоэтажек. Крюков и Вязов со своих мест напряженно всматривались в кофейные московские сумерки. На улицах было безлюдно. Рядом с магазином "Малахитовая шкатулка" и напротив кинотеатра "Октябрь" стояла пара танков, да у старой церквушки застыл одинокий бронетранспортер. Крюков в душе торжествовал, косил колким взглядом на Вязова – все получалось, как он и предполагал, – разойдется к ночи народ, спать захочется. Но уже подъезжая к серевшему в темноте силуэту небоскреба СЭВ стало ясно, что он ошибся. Сначала на улице стали появляться отдельные фигурки, торопливо спешащие в строну набережной. Дальше – больше… Фигурки стали образовывать нестройные группки, которые в свою очередь стали сбиваться в плотные ручейки, а те сами собой слились в широкий поток, и когда "Волга" свернула с проспекта, она неожиданно наткнулась на многочисленную толпу, запрудившую всю Краснопресненскую набережную.
У парапета прямо на асфальте горели костры, освещая рваными оранжевыми всполохами уродливую громаду баррикады. Автомобиль, замедлив ход, остановился. Вязов, приблизив лицо к окну, принялся напряженно вглядываться сквозь темное стекло. Рядом с машиной – слева, справа, колыхалась плотная людская масса. Люди были везде: на тротуаре, на газонах, перед баррикадой и на ней. Ощущение такое, что перед Белым домом колышется большое и неспокойное человеческое море. Те из собравшихся, что стояли около машины, смотрели в сторону баррикады. На ней, взобравшись на самый верх, стоял, аккомпанируя себе на гитаре, какой-то длинноволосый парень.
Вязов отвернул голову от окна и посмотрел на Крюкова.
– Нет, Виктор…. Холостыми тут не обойдешься, – негромко прогудел он. – И не две тыщи тут собралось… Поболе…
Повернувшись к окну, он вдруг начал замечать, что некоторые из пикетчиков, стоящих совсем рядом с машиной начинают оборачиваться и подозрительно поглядывают на черную "Волгу". Вязов вдруг почувствовал, что рядом с ними собралась не праздная толпа, а их противники и от их нетерпеливых, настойчивых взглядов его с Крюковым отделяют лишь тонкие затемненные стекла.
– Давай-ка, Виктор Александрович, по-тихому обратно… – сказал он с тугим натягом в голосе. – А то, если увидят – разорвут…
"Волга" осторожно тронулась, стараясь развернуться, но было уже поздно… Несколько парней, те что стояли ближе всего, обступили машину и вот уже кто-то дергал ручку двери, стараясь заглянуть внутрь. В темный салон просунулась чья-то взъерошенная голова.
– Эй, кто у нас тут? А ну-ка, вылазьте! – послышалось угрожающее.
Вязов и Крюков замерли в оцепенении. Хорошо, охранник на переднем сиденье не растерялся – дернул дверцу на себя, и выпалил с остервенением:
– Куда прешь, урод? Не видишь, номера Моссовета? Закрой дверь!
Дверь с шумом захлопнулась. Водитель, не давая любопытствующим новой попытки заглянуть в салон, сдал назад, а затем, до отказа вдавил педаль газа и круто вывернул руль. Машину буквально вышвырнуло из окружения защитников демократии. Напоследок, один из них, – худой парень с всклокоченными волосами, все же успел громко стукнуть по багажнику и крикнуть вдогонку стремительно удаляющемуся автомобилю:
– Хунту долой! Смерть коммунистам!
Судя по голосу он был не совсем трезв.
Автомобиль, отчаянно рыча форсированным движком, начал быстро набирать скорость, – вскоре позади промелькнули поворот Калининского моста и высокий многогранник СЭВ. Крюков, обессилено откинулся на спинку сиденья и смахнул со лба выступивший холодный пот:
– Вот так, Дмитрий Василич! Слышал?"Смерть коммунистам!" Нас с тобой они при случае они щадить не станут… А ты говоришь "народ"…
Вязов сидел, насупившись, опустив на колени большие сильные руки. Взгляд – в пустоту, а в голове – невеселые мысли. Ответил, не глядя на Крюкова:
– Ты, Виктор, это… Ты этого раздолбая в расчет не бери… Парень немного перебрал и чушь несет… А вот если мы с тобой палить начнем – точно пол Москвы кровью зальем… Потом даже внуки не отмоются…
Затем, помолчав ещё, добавил:
– Поэтому не обессудь… В общем… Танков я не дам…
А народ перед Белым домом и не думал расходиться. Площадь сверкала, переливалась в ночи тревожными огоньками – люди грелись около костров, протягивая к холодному огню закоченевшие руки.
Игорь уселся на вывороченный бордюр – после выпитой водки слегка покачивало… Рядом сидел мрачный Илья, – он так и не смог дозвониться жене в общежитие, все телефонные автоматы оказались забиты под завязку. Сняв промокшие кроссовки, он вытянул ноги к пламени. От его влажных носков потянуло паром. Игорь сказал – "Чего мучаешься? Иди домой…", но Илья лишь ощетинился:
– Ага! Щас все брошу и побегу!
При этом он сердито покосился на Игоря – "за труса меня что ли держишь?" Вытащив из кармана недопитую бутылку, он отхлебнул и поставил ее на асфальт.
Со стороны потянуло едким дымком – неподалеку зачадил мусорный бак с белой надписью на темном боку "Для партбилетов" – туда добровольные защитники Белого дома бросали свои красные книжицы. Неожиданно кто-то обратился к Игорю – "Игорь, вы не споете?" Игорь оглянулся – рядом стояла небольшая группка ребят, человек пять, – и один из них протягивал ему гитару-шестиструнку… Игорь хотел вначале отказаться, но потом вдруг почувствовал – не может… И не потому, что испытывал какое-то странное чувство единения с этими ребятами, – главное все же было в другом… Он вдруг понял: его песня – это сейчас главное его оружие, а выступление здесь – как парад перед боем. Посмотрев на протянутый инструмент, он нерешительно взял его в руки, провел по струнам, затем подкрутил, настраивая, колок…
Выступление его продолжалось почти час. Почти час, стоя на баррикаде, Игорь пел свои песни. Хмель от водки, вначале круживший голову, прошел – выступление на влажном, промозглом воздухе быстро растворило алкоголь и голова опять стала ясной. Голос обрел нужную силу, а гитара сама попадала в нужную тональность. Несмотря на скудость сопровождения, Игорь чувствовал, что это одно из лучших его выступлений… Когда через час, обессиленный, но довольный, он спустился с баррикады сбоку послышался знакомый голос:
– Елы-палы! Наконец-то… Нашлись…
Это Аркадий, – появился так же неожиданно, как и исчез. Вместе с ним сквозь толпу протискивался невысокий, лысеющий мужчина, в светлой летней куртке. На него Игорь поначалу не обратил внимания. Подойдя, Аркадий сказал приподнято: