Страница:
– Аркадий, вы хорошо себя чувствуете?
– Да…
– Можете сейчас приехать в посольство?
– Да…
– Приезжайте… Я вас жду… – и из трубки донеслись рваные, короткие гудки отбоя.
Добравшись до посольства, Резман заглянул в окно приемной, за которым сидела тонкая, кареглазая шатенка, и проскрипел не своим, ржавым голосом:
– Меня должны ждать… Моя фамилия Резман…
Шатенка вежливо улыбнулась из-за толстого стекла.
– Секундочку, сейчас к вам подойдут…
Аркадий с отвращением посмотрел на ее ярко накрашенные губы. "Как кровью вымазаны", – промелькнуло у него в голове. Оторвав взгляд от плотоядных губ, он отошел и забился в угол небольшого зала. Через несколько минут к нему подошла девушка с красными губами.
– Пойдемте, пожалуйста, со мной, – любезно сказала она и повела Резмана в кабинет, в котором Аркадий уже был несколько дней назад, когда приходил к Магену с заявлением на выезд. Когда они вошли, девушка указала на стул.
– Подождите, – сказала она и ушла.
Резман сел, устало поставил локти на стол, опустил голову на ладони. Через некоторое время дверь открылась и в кабинет вошел Яков Маген. Резман тут же вскочил, куртка на нем неуклюже встопорщилась. Маген окинул его быстрым, цепким взглядом, как будто сделал рентгеновский снимок, и сказал – "Сидите, сидите…", а затем направился к секретеру. Выдвинув ящик, он достал пачку сигарет, зажигалку, вернулся и выложил их перед Аркадием. Резман вместо благодарности судорожно кивнул, попробовал прикурить, но закашлялся и в раздражении бросил сигарету в пепельницу. Тогда Маген подошел к секретеру, открыл бар, плеснул из прямоугольной бутылки виски и, подав ему длинный бокал, сказал:
– Выпейте, Аркадий… Вам надо успокоится…
Аркадий подавлено усмехнулся. Придвинув к себе бокал, выпил, поморщился, снова взялся за сигарету и сделал несколько глубоких затяжек. Видя, что Резман понемногу приходит в себя – серая, неживая бледность уходит с его лица, Маген уселся напротив.
– Ну, что у вас произошло, Аркадий? Рассказывайте…– сказал он, настороженно сложив перед собою короткие, пухлые руки. Голос у него был ровный, но в темных складках рта угадывалась затаившаяся тревога.
– Таликов… Таликов убит… – с усилием выдавил из себя Аркадий.
– Убит? Кем? – темные глаза Магема стали твердыми, как два гранитных осколочка.
Аркадий, лихорадочно давясь словами и делая короткие затяжки, принялся рассказывать:
– Перед началом концерта… – (нервная затяжка), – к Таликову подошел любовник певицы Алисы… Махов… Такой, из новых русских… Она должна была выступать после Таликова, а он требовал, чтобы она выступала первой… – (снова затяжка), – Они с Игорем стали препираться, а потом подрались… К Игорю, если его завести, лучше вообще не подходить… Я попробовал их разнять, но у Махова оказался револьвер… Я его выбил… Потом… Потом поднял и выстрелил, – (в этот раз Аркадий затянулся длинно и жадно).
– В кого? В Таликова? – уточнил Маген. Лицо его оставалось бесстрастным.
– Да… Насмерть… Сразу…
Резман опустил голову, – темные волосы прилипли змейками к бледному лбу, а на висках выступили крупные капли пота. У Магена дернулась аккуратно подбритая щека. Он встал, подошел к окну и посмотрел на безжизненно обвисший флаг с голубой звездой во дворе. Сказал, не оборачиваясь и досадливо растягивая слова:
– Да-а, Аркадий… Натворили вы дел… Я, когда говорил, что это ваше дело совсем не это имел в виду… А этот Махов? Он что?
Аркадий судорожно сглотнул. Вскинув голову, затравленно посмотрел на Магена.
– Он убежал… Как только Игорь упал, он выбежал из гримерной… – а потом быстрой скороговоркой, словно оправдываясь, прибавил. – Я револьвер милиции отдал… Сказал, что стрелял Махов…
Маген недоуменно хмыкнул и неторопливо вернулся к столу. Сел, откинувшись на стуле, и внимательно взглянул на Резмана. Затем принялся гулко тарабанить пальцами по столу. Наконец, спросил:
– У Таликова родственники есть?
– Да… Жена и сын… И мать… Кажется…
Маген едва заметно кивнул.
– Значит так, Аркадий… – сухо сказал он. – Вам необходимо будет заняться организацией похорон, – и увидев, как резко вскинулся Аркадий, добавил с удивлением. – А что вы на меня так смотрите? Вы его менеджер, значит и должны этим заниматься… Для начала вы должны сообщить его жене… Адрес знаете?
Аркадий ткнулся обреченным взглядом в бокал и выдавил едва слышно:
– Я не смогу…
Маген окатил его прищуренным, сочувственным взглядом.
– Ну-ну, Аркадий, не раскисайте… – бросил участливо. – Вскоре вы будете в Израиле… Кроме того… У вас сейчас будут расходы, связанные с похоронами… – он встал подошел к низкому приземистому сейфу стоящему в углу кабинета, вытащил оттуда две пачки пятидесятирублевок и положил их на стол перед Аркадием. – Это вам на первое время… Хотите ещё выпить?
Аркадий отрицательно мотнул головой. Лицо Магена приняло строгое выражение.
– Хорошо… – сказал он. – Если кто-то будет спрашивать, что вы делали сегодня в посольстве, говорите, что приходили оформлять выезд в Израиль, – вы не можете оставаться в стране, где убивают таких людей как Таликов… – но взглянув на дрожащую в руках Резмана сигарету, добавил. – Хотя лучше об этом пока вообще не говорить… Документы на выезд мы вам оформим… Всё… Помните – сначала извещаете жену, а потом отправляетесь с ней в морг… После похорон я жду вас здесь – виза для вас уже будет готова…
Выйдя из посольства Аркадий шаркающим шагом добрел до метро. Доехав до своей остановки, зашел в гастроном.
– Водку… Столичную, – сказал осипше. Достал из кармана пачку денег, отделил пятидесятирублевку, и протянул её продавщице.
"Алкаш, а при деньгах", – брезгливо подумала та, глядя на Аркадия, которого била крупная дрожь. Хлопнув бутылкой по прилавку, она небрежно отсчитала сдачу и, недодав два рубля, бросила ее на тарелку рядом с кассой. Резман взял бутылку, сгрёб, не считая, сдачу и вышел.
Придя домой, вытащил деньги и бросил их на стол. Затем открыл бутылку, налил полную чашку, большими глотками, не чувствуя спирта, выпил. Опустившись на стул, пустым взглядом уставился на деньги. Вдруг рывком смахнул их на пол, уронил голову на руки и навзрыд заплакал.
Суббота…
День отдыха…
Может, конечно, для кого-то это всего лишь один из двух обычных выходных, но для евреев это день особенный, святой день… В субботу на земле обетованной закрыты магазины и рестораны, кинотеатры и кафе, – в этот день евреи предаются размышлениям, встречаются с родными и друзьями, разговаривают с богом… И не важно, где они находятся – в Америке или Израиле, Аргентине или Москве – этот обычай выполняется повсеместно…
В этот день Яков Маген и Борис Сосновский вышли из здания синагоги вместе… Вдвоём они смотрелись довольно странно – элегантный Маген в теплом, дорогом, длинном плаще и Борис Моисеевич в своём старом потертом драповом пальто, которое, казалось, осталось у него со времен небогатого студенчества. Со стороны могло показаться, что какая-то причудливая метаморфоза свела вместе столь непохожих друг на друга людей.
Оказавшись на улице, несмотря на то, что в воздухе чувствовался легкий, щиплющий морозец Борис Моисеевич стянул с головы ермолку и сунул её в карман.
– Вы на машине? – спросил Яков Маген и тут же спохватился: – Ах, ну да… Вы же у нас теперь автомобильный магнат…
– Да… Теперь вот с шофером… – Сосновский кивнул на стоящую рядом с тротуаром черную "Волгу", а затем, словно оправдываясь, развел руками. – Положение обязывает… Стараюсь, правда, этим не бравировать – так легче находить общий язык с людьми…
Маген скользнул ироничным взглядом по его старенькому пальто.
– Может быть вы и правы… – произнес он. – Кстати, если не торопитесь, мы могли бы посидеть где-нибудь. Тут рядом есть кафе… Насколько я знаю, там быстро и неплохо обслуживают… Если вы не против, конечно…
– С удовольствием, с удовольствием, – быстро закивал Борис Моисеевич.
Отойдя от синагоги, они, не торопясь, направились вниз по бульвару, но, пройдя всего несколько шагов, Маген почувствовал какую-то необъяснимую тревогу. Эта тревога, как бдительный сторожевой пес всегда предупреждала его о том, что опасность находится где-то рядом… Слегка вывернув шею, Маген скосил глаза назад и увидел, как на небольшом расстоянии вслед за ними идут двое молодых людей. Одного из них он уже видел у синагоги, а второй вышел из припаркованной рядом с синагогой автомашины.
– Это ваши? – кивнул Маген на неожиданных попутчиков.
– Мои… Охранники… – небрежно пояснил Борис Моисеевич. – Или, как их теперь называют, телохранители… Тоже издержки положения… Сейчас много всякой шантрапы развелось, так что приходится подстраховываться… А если не секрет, Яков Романович… – он заинтересованно посмотрел на Магена. – Как это вы определили, что это мои люди?
Маген коротко усмехнулся.
– Ваши, а не КГБ, вы хотите сказать? На это есть, как минимум, две причины… Во-первых, КГБ сейчас деморализовано и парализовано своей реструктуризацией – им сейчас не до нас… А во-вторых, России сейчас не нужны политические скандалы, связанные разоблачениями иностранных разведок… Кстати, мы уже пришли… Это здесь…
За разговором они незаметно подошли к небольшому пятиэтажному зданию, первый этаж которого раньше занимала диетическая столовая, а теперь обосновалось кооперативное кафе. На тяжелой двери висела скромная табличка – "Кафе "Гурман", время работы с 11-00 до 23-00." Они прошли внутрь. Заглянув в зал, Сосновский с удивлением обнаружил, что новые хозяева действительно постарались, чтобы заведение выглядело достаточно презентабельным. Подсвеченные изнутри узорчатые витражи вместо окон и темно зеленые бархатные шторы создавали уют. Мягкий полумрак в помещении поддерживали тусклые зеленые лампы, низко нависающие на витых пружинистых проводах над тяжелыми, стилизованными под былинную старину, дубовыми столами. Сдав в гардероб верхнюю одежду и тщательно вымыв руки (в туалете кафе даже оказалось душистое мыло!), Маген и Сосновский прошли в небольшой зал, где заняли свободный столик у стены.
В зале играла тихая инструментальная музыка. Оглянувшись, Маген отметил, что других посетителей в кафе нет, кроме вошедших вслед за ними охранников, которые расположились чуть в стороне, так чтобы им было удобно наблюдать и за входом и за стойкой одновременно. "Грамотно!" – отметил про себя Маген. К столику подошла девушка-официантка, в ажурном белоснежном фартучке.
– Что господа будут заказывать? – спросила она бархатным голоском, вытащив из передничка ручку, блокнот и приготовившись записывать.
– Что-нибудь кошерного, милочка, – с ласковостью ответил ей Маген.
– Кошерного? – не удивилась официантка и сморщила свой миниатюрный носик. – Есть цыпленок, рыба с картофелем, салат из овощей…
Маген заказал себе цыпленка, горячий сыр, овощной салат и бутылку сладкого кипрского муската, а напоследок попросил:
– Только, хорошая моя, цыпленка прожарьте, пожалуйста, получше… Так чтобы без крови… Обязательно, чтобы без крови… Проверьте, пожалуйста…
А Сосновский решил взять себе рыбу с картофелем и салат.
– На десерт что-нибудь будете заказывать? – проворковала официантка. – Есть кофе, мороженное…
– Потом, моя хорошая, потом, – снисходительно обронил Маген.
Официантка отошла. Сосновский посмотрел ей вслед, дождался пока она исчезнет в дверном проеме, ведущем на кухню, а затем перевел взгляд на Магена.
– Знаете, что меня удивило? То, что эту девочку совсем не обескуражило слово "кошерная"… А скажем, если б я, пришёл в ресторан лет эдак десять назад и произнес бы такое, думаю, мне в лучшем случае указали бы на дверь…
Яков Маген успокоено откинувшийся на массивном стуле, положил руки на стол, так что они попали в светлый круг, оставляемом лампой на зеленой скатерти, и ответил благодушно:
– Видите ли, уважаемый Борис Моисеевич… В этой стране, похоже что-то начинает меняться. Здесь потихоньку избавляются от предрассудков и начинают подходить к вещам более прагматично. Не важно, какой ты веры или национальности, если ты в состоянии заплатить за то, что ты хочешь, ты это получишь… Медленно, но здесь всё становится с головы на ноги. Но вы, я вижу, не согласны? – он удивленно вскинул бровь, заметив легкий скепсис на лице у своего визави. Сосновский несколько смутился, но потом произнес осторожно:
– Не могу с вами полностью согласиться…
– Почему?
– Как вам сказать… Я не уверен, что эта страна готова к переменам. У меня остаются опасения, что здесь опять всё может кончиться погромами. Поясню… Огромная страна развалилась, впереди неизвестность, а раз так, значит надо искать виноватого. Кого? Понятно кого… Евреев! В своё время здесь хорошо усвоили лозунг "Бей жидов, спасай Россию"… Хотя, пожалуй, это не столько российское – сколько интернациональное… Во всем мире почему-то считается, что во всём виноваты евреи… Испокон века нас обвиняют во всех смертных грехах и даже в том, что мы Иисуса Христа распяли… Причем, заметьте, – те, кто это делает будут громить в первую очередь…
Яков Маген пренебрежительно махнул рукою, словно услышал что-то давно набившее оскомину.
– Дебилы есть в любой стране… – равнодушно сказал он и лицо его перекосила презрительная гримаса. – Но знаете, что я отвечаю на этот счет? Если вы так хорошо помните, что Иисуса распяли евреи, то почему забываете, что и сам Иисус был еврей? Ну, а если серьезно… Если серьезно, то евреи потому и добиваются успеха, что им отказано в равенстве… Кстати, это не я придумал, а Макс Нордау… А кроме того, мне частенько вспоминается один анекдот, который был популярен, как теперь любят выражаться "во времена застоя"… Сидят однажды два еврея и один другому жалуется: вот мол, евреев нигде не любят, повсюду притесняют и отовсюду гонят… А второй ему отвечает: "Э-э… Ты не прав… Вспомни! Сначала были фараоны и были рабы-евреи… Где теперь фараоны? Исчезли! А евреи остались! Потом были черносотенцы и евреи… Черносотенцы исчезли, а евреи остались… Потом были нацисты и евреи… Нацисты исчезли, евреи остались… Теперь вот коммунисты и евреи…" – Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает первый. – Ничего! – бодро отвечает второй. – Просто евреи уже вышли в финал!.." Так знаете что, я вам скажу, любезный Борис Моисеевич? – глаза у Магена заискрились хитрым лукавством. – Похоже, этот финал мы все таки выиграли…
Сосновский коротко усмехнулся.
– Не помню, правда, кто сказал… – возразил он, – но мне вспоминается другая фраза… "Евреи народ очень пугливый, – двадцать веков христианской любви сильно расстроили их нервы"…
Маген не успел ничего ответить, потому что в этот момент к их столику подошла официантка, и принялась выставлять с подноса сделанный заказ.
– Спасибо, красавица, – проникновенно поблагодарил её Маген.
"А всё-таки до европейского уровня нам ещё далеко", – подумал про себя Сосновский, разглядывая, как девушка выставляет на стол заранее откупоренную бутылку. Маген невозмутимо взял длинную бутылку, посмотрел на этикетку и, видимо удовлетворенный результатом, начал разливать вино в фужеры. Потом он произнес коротенькую молитву-броху и принялся за трапезу. Сосновский, наблюдающий за его манипуляциями, не выдержал и спросил:
– Извините Яков Романович, сколько вы лет уже в России?
– Пять… Можно уже сказать все шесть, – ответил Маген, не отрываясь от еды. – А почему вы спрашиваете?
– Я просто удивляюсь насколько вы свободно здесь себя чувствуете… Вы хорошо здесь освоились…
– Честно говоря, в этом нет ничего удивительного, – Маген пожал плечами. – Я родился во Львове, а в Израиле оказался, когда мне уже было семь лет. Так получилось, что я с детства знаю все здешние обычаи, а в то же время я успел уехать из этой страны в том возрасте, когда коммунистическая пропаганда ещё не успела наложить на меня неизгладимый отпечаток. Для меня иудаизм оказался той нишей, в которую я успел вовремя спрятаться от советской идеологии, которую здесь прививали с раннего детства… Поэтому мне, как беспристрастному наблюдателю, даже лучше видно, что здесь действительно что-то меняется… – Маген принялся аккуратно отрезать себе ломтик горячего сыра на широкой тарелке (отрезав, отправив его себе в рот, потом снова вернулся к прерванному разговору). – Дело в том, милейший Борис Моисеевич, что в этой стране сейчас не осталось силы, которая могла бы проводить антисемитскую политику… По крайней мере на уровне государства… На сегодняшний день здесь существует только одна идея – идея создания частной собственности… И те люди, которые сумеют в этой стране развернуть свой крупный бизнес, фактически и будут управлять страной, – от них в конечном итоге и будет зависеть, будут ли здесь еврейские погромы или нет… Вот поэтому-то мы крайне заинтересованы в развитии евреями здесь своего крупного бизнеса… А также в том, чтобы эти бизнесмены активно сотрудничали с новой властью… Кстати, насколько я знаю, вы ведь уже встречались с Бельциным?
Маген пристально посмотрел на Сосновского, а Борис Моисеевич, видимо, не ожидавший, что Магену это известно, не донес вилку до рта и принялся сосредоточенно ковырять рыбу у себя в тарелке.
– Да, сразу после путча, – ответил негромко. – Помог тогда с изданием его книги…
– Маген поднял нож в руке и мелко им потряс им в воздухе, как будто хотел привлечь к этому ножу внимание.
– Это хорошо! Это очень полезные контакты… Такие контакты надо поддерживать и расширять… Но! – неожиданно оборвал он сам себя. – Что это мы о работе заговорили? Сегодня всё-таки шабат, а в шабат, как известно, нельзя даже спичку зажечь…
И словно позабыл о прежнем разговоре, он с энтузиазмом снова принялся за еду. Сосновский оправившись от удивления, поднял на взгляд и недоверчиво усмехнулся:
– Яков Романович, простите, но вы не очень похожи на ортодокса, который в субботу боится щелкнуть выключателем… Ортодоксы, в большинстве своем люди ограниченные, а вы, – не сочтите за лесть, на ограниченного совсем не похожи…
Маген отложил в сторону приборы, осторожно взял в руки бокал, посмотрел на трепещущую в нем янтарную жидкость и ответил:
– Парадокс моего положения состоит в том, Борис Моисеевич, что я, с одной стороны должен быть терпимым по отношению к другим, а с другой, – опять же в силу своего положения, должен быть образцом соблюдения наших обычаев… Конечно, и в самом в Израиле сейчас вряд ли найдешь еврея, который соблюдает все шестьсот тринадцать заповедей. Скажем, того, кто постоянно следует хотя бы двум дюжинам заповедей, уже можно считать ортодоксом… Но знаете, что я вам скажу? Не буду долго философствовать… Можете не соглашаться, но шабат – это тот краеугольный камень в мировоззрении у евреев, который помогал им выжить в самые трудные времена… Он давал им возможность осознать свою принадлежность к своему народу, почувствовать единение со своей нацией… Согласитесь, для народа, лишенного родины – это немало… А, что касается меня, то для меня это ещё и праздник… День, когда я могу расслабиться, позволить себе немного выпить вина, отдохнуть и не чувствовать при этом угрызений совести… Согласитесь, шабат, это день, который позволяет понять красоту жизни…
– У вас прямо почти тост получился… – произнес Сосновский, перестав от удивления орудовать вилкой с ножом у себя в тарелке.
– Нет… Это ещё не тост, – благодушно ответил Маген. – А вот тост я хочу поднять тост за вас, Борис Моисеевич…
Он поднял бокал и золотистая жидкость в тусклом свете лампы заиграла в тонком хрустале.
– Я не буду желать вам удачи, – сказал он, – удачи обычно желают неудачникам, а вы к ним не относитесь. Пожелаю просто успехов… В успехе, как известно, только один процент удачи и девяносто девять – труда и точного расчета…
Несмотря на воскресный день Наташа встала рано. Стивен ещё спал. Аккуратно, чтобы не разбудить мужа, Наташа выбралась из постели и прошла в душевую комнату. Открыв краны и поставив тело под теплые водяные струи, она подняла кверху лицо и замерла, чувствуя, как вода нежно лижет ее лицо, разглаживая на нем последние остатки сна.
"Странно! – подумала она. – А говорят, что во время беременности появляться сонливость и усталость? Ничего подобного! Во всяком случае она сейчас чувствует себя просто прекрасно!"
Ощущение того, что в ней живет маленький человечек – ее ребенок, наполняло ее тело неощущаемой доселе энергией, какой-то особой значимостью и сознанием собственной исключительности.
"Поздравляю вас, миссис Крамер! – сказал ей ещё две недели назад их лечащий врач Джо Хаггард. – У вас все хорошо… У вас замечательные анализы… Вы и ваш малыш абсолютно здоровы… Нет никаких показаний против родов. И все же… Постарайтесь теперь побольше заботится о себе… Воздух, витамины, положительные эмоции – это нужно не только вам, но и вашему ребенку. А через недели две надо будет ещё раз сделать анализы…"
"Скажите, а сейчас еще нельзя определить пол ребенка?" – осторожно поинтересовалась она.
"Нет, миссис Крамер, – старый Джо Хаггарт покачал головой. – Самые совершенные методы диагностики позволяют это делать только на второй половине беременности… А сейчас ваш малыш ещё слишком маленький…"
"Какой он сейчас, док?"
"Вот такой…" – врач показал на свой мизинец и добродушно улыбнулся – глубокие, морщинки разбежались от глаз к виску. – "Но недельки через две-три, я думаю, я уже смогу вам дать послушать его сердце".
У Наташи перехватило дыхание… "Послушать сердце!" Это прозвучало почти, как музыка. Здорово! Какими бы не были исключительными мужчины, подумала она – какими бы не считали себя умными, сильными и одаренными, при всей массе их достоинств они все равно обделены природой… Хотя бы уже потому, что никому из них не дано почувствовать зарождение новой жизни у себя внутри… Им никогда не узнать, что такое носить маленького человечка у себя под сердцем – в течение нескольких месяцев жить с ним, слившись в единое целое.
Приняв душ и почистив зубы, Наташа тщательно вытерла волосы большим пушистым полотенцем, накинула на себя легкий шелковый халат и прошла на кухню. На кухне она открыла холодильник и заглянула внутрь. Есть ей не хотелось, но, пожалуй, ей нужно позаботиться о своем малыше, подумала она, – ведь ему сейчас нужны витамины, как правильно заметил доктор.
"Так! Что тут у нас?" – Наташа обвела взглядом просторную камеру холодильника. Персики, бананы, клубника, авокадо и банка с дольками ананаса в соке. Замечательно! Значит, на завтрак можно сделать фруктовый салат… А вот ещё, кстати, и взбитые сливки! Наташа вытащила из холодильника длинный розовый баллончик и повертела его в руках. "Нет… Тут могут быть консерванты! – решила она. – Обойдусь кленовым сиропом…" Она поставила баллончик обратно и вынула из холодильника бутылку кленового сиропа. Так! Прекрасно… А Стиву она сделает его любимый омлет. С сыром, беконом и овощами… Кроме того, для него ещё в холодильнике оставалось пара бутылок пива. Пожалуй, этого будет вполне достаточно… Выбрав себе в качестве напитка манговый нектар в толстой рифленой бутылке, Наташа выставила все необходимое для завтрака на стол и принялась за готовку. Разморозив в СВЧ-печи овощное ассорти, она взбила в миксере яйца с молоком, затем смещала полученную смесь с тонко нарезанным беконом и тертым острым сыром, вылила все это на разогретую сковороду. Но прежде, чем успела поставить сковороду в духовой шкаф, сзади раздались шаги. Шлепая по полу, одетый только в трусы и майку, взлохмаченный после сна, в кухню вошел Стив. Он подошел к ней сзади и обнял за талию.
– Привет, – прошептал на ухо.
– Привет, – бодро откликнулась Наташа.
– Ты чего так рано? Как себя чувствуешь?
– Нормально… Ты омлет будешь? – Наташа повернула лицо к мужу и, как котенок, ласково потерлась виском о его колючую щеку.
– Буду… Правда себя нормально чувствуешь? – в голосе у Стива зазвучали беспокойные нотки. Наташу это позабавило, – конечно, у нее никогда не было повода сомневаться, что Стив ее любит, любит сильно, по-настоящему, но тревога мужа, как ещё одно напоминание об этой любви, была ей приятна.
– Правда, правда! – ответила она. – У меня все нормально. Абсолютно! Нет ни рвоты, ни тошноты… Все просто замечательно!
– Хорошо, – Стивен ткнулся ей носом в волосы, и осторожно провел ладонью по ее животу. – Просто очень, очень хорошо…
Наташа откинулась назад, чувствуя лопатками его сильную, широкую грудь, заулыбалась и сказала:
– Иди умывайся… Скоро будем завтракать…
Через пятнадцать минут она вкатила в столовую сервировочный столик. Стив, уже умывшийся и одетый, сидел за столом и просматривал свежую газету. Наташа принялась за сервировку стола, – поставив на стол бутылку с соком и выложив перед Стивеном на тарелку покрытый румяной корочкой омлет, посмотрела на мужа.
– Стив, завтрак готов! – громко сказала она.
Стивен машинально кивнул, перевернул газету, но вдруг сказал – "Черт!" и резко отбросил газету в сторону. Наташа с недоумением взглянула на мужа, не понимая причину его внезапного негодования, подошла и взяла газету в руки. На второй странице, как раз на той, которую только что просматривал Стивен, в глаза бросался заголовок – "Американские ученые против русских реформ". Наташа расправила ладонью мятый лист и пробежалась глазами по строчкам статьи.
– Да…
– Можете сейчас приехать в посольство?
– Да…
– Приезжайте… Я вас жду… – и из трубки донеслись рваные, короткие гудки отбоя.
Добравшись до посольства, Резман заглянул в окно приемной, за которым сидела тонкая, кареглазая шатенка, и проскрипел не своим, ржавым голосом:
– Меня должны ждать… Моя фамилия Резман…
Шатенка вежливо улыбнулась из-за толстого стекла.
– Секундочку, сейчас к вам подойдут…
Аркадий с отвращением посмотрел на ее ярко накрашенные губы. "Как кровью вымазаны", – промелькнуло у него в голове. Оторвав взгляд от плотоядных губ, он отошел и забился в угол небольшого зала. Через несколько минут к нему подошла девушка с красными губами.
– Пойдемте, пожалуйста, со мной, – любезно сказала она и повела Резмана в кабинет, в котором Аркадий уже был несколько дней назад, когда приходил к Магену с заявлением на выезд. Когда они вошли, девушка указала на стул.
– Подождите, – сказала она и ушла.
Резман сел, устало поставил локти на стол, опустил голову на ладони. Через некоторое время дверь открылась и в кабинет вошел Яков Маген. Резман тут же вскочил, куртка на нем неуклюже встопорщилась. Маген окинул его быстрым, цепким взглядом, как будто сделал рентгеновский снимок, и сказал – "Сидите, сидите…", а затем направился к секретеру. Выдвинув ящик, он достал пачку сигарет, зажигалку, вернулся и выложил их перед Аркадием. Резман вместо благодарности судорожно кивнул, попробовал прикурить, но закашлялся и в раздражении бросил сигарету в пепельницу. Тогда Маген подошел к секретеру, открыл бар, плеснул из прямоугольной бутылки виски и, подав ему длинный бокал, сказал:
– Выпейте, Аркадий… Вам надо успокоится…
Аркадий подавлено усмехнулся. Придвинув к себе бокал, выпил, поморщился, снова взялся за сигарету и сделал несколько глубоких затяжек. Видя, что Резман понемногу приходит в себя – серая, неживая бледность уходит с его лица, Маген уселся напротив.
– Ну, что у вас произошло, Аркадий? Рассказывайте…– сказал он, настороженно сложив перед собою короткие, пухлые руки. Голос у него был ровный, но в темных складках рта угадывалась затаившаяся тревога.
– Таликов… Таликов убит… – с усилием выдавил из себя Аркадий.
– Убит? Кем? – темные глаза Магема стали твердыми, как два гранитных осколочка.
Аркадий, лихорадочно давясь словами и делая короткие затяжки, принялся рассказывать:
– Перед началом концерта… – (нервная затяжка), – к Таликову подошел любовник певицы Алисы… Махов… Такой, из новых русских… Она должна была выступать после Таликова, а он требовал, чтобы она выступала первой… – (снова затяжка), – Они с Игорем стали препираться, а потом подрались… К Игорю, если его завести, лучше вообще не подходить… Я попробовал их разнять, но у Махова оказался револьвер… Я его выбил… Потом… Потом поднял и выстрелил, – (в этот раз Аркадий затянулся длинно и жадно).
– В кого? В Таликова? – уточнил Маген. Лицо его оставалось бесстрастным.
– Да… Насмерть… Сразу…
Резман опустил голову, – темные волосы прилипли змейками к бледному лбу, а на висках выступили крупные капли пота. У Магена дернулась аккуратно подбритая щека. Он встал, подошел к окну и посмотрел на безжизненно обвисший флаг с голубой звездой во дворе. Сказал, не оборачиваясь и досадливо растягивая слова:
– Да-а, Аркадий… Натворили вы дел… Я, когда говорил, что это ваше дело совсем не это имел в виду… А этот Махов? Он что?
Аркадий судорожно сглотнул. Вскинув голову, затравленно посмотрел на Магена.
– Он убежал… Как только Игорь упал, он выбежал из гримерной… – а потом быстрой скороговоркой, словно оправдываясь, прибавил. – Я револьвер милиции отдал… Сказал, что стрелял Махов…
Маген недоуменно хмыкнул и неторопливо вернулся к столу. Сел, откинувшись на стуле, и внимательно взглянул на Резмана. Затем принялся гулко тарабанить пальцами по столу. Наконец, спросил:
– У Таликова родственники есть?
– Да… Жена и сын… И мать… Кажется…
Маген едва заметно кивнул.
– Значит так, Аркадий… – сухо сказал он. – Вам необходимо будет заняться организацией похорон, – и увидев, как резко вскинулся Аркадий, добавил с удивлением. – А что вы на меня так смотрите? Вы его менеджер, значит и должны этим заниматься… Для начала вы должны сообщить его жене… Адрес знаете?
Аркадий ткнулся обреченным взглядом в бокал и выдавил едва слышно:
– Я не смогу…
Маген окатил его прищуренным, сочувственным взглядом.
– Ну-ну, Аркадий, не раскисайте… – бросил участливо. – Вскоре вы будете в Израиле… Кроме того… У вас сейчас будут расходы, связанные с похоронами… – он встал подошел к низкому приземистому сейфу стоящему в углу кабинета, вытащил оттуда две пачки пятидесятирублевок и положил их на стол перед Аркадием. – Это вам на первое время… Хотите ещё выпить?
Аркадий отрицательно мотнул головой. Лицо Магена приняло строгое выражение.
– Хорошо… – сказал он. – Если кто-то будет спрашивать, что вы делали сегодня в посольстве, говорите, что приходили оформлять выезд в Израиль, – вы не можете оставаться в стране, где убивают таких людей как Таликов… – но взглянув на дрожащую в руках Резмана сигарету, добавил. – Хотя лучше об этом пока вообще не говорить… Документы на выезд мы вам оформим… Всё… Помните – сначала извещаете жену, а потом отправляетесь с ней в морг… После похорон я жду вас здесь – виза для вас уже будет готова…
Выйдя из посольства Аркадий шаркающим шагом добрел до метро. Доехав до своей остановки, зашел в гастроном.
– Водку… Столичную, – сказал осипше. Достал из кармана пачку денег, отделил пятидесятирублевку, и протянул её продавщице.
"Алкаш, а при деньгах", – брезгливо подумала та, глядя на Аркадия, которого била крупная дрожь. Хлопнув бутылкой по прилавку, она небрежно отсчитала сдачу и, недодав два рубля, бросила ее на тарелку рядом с кассой. Резман взял бутылку, сгрёб, не считая, сдачу и вышел.
Придя домой, вытащил деньги и бросил их на стол. Затем открыл бутылку, налил полную чашку, большими глотками, не чувствуя спирта, выпил. Опустившись на стул, пустым взглядом уставился на деньги. Вдруг рывком смахнул их на пол, уронил голову на руки и навзрыд заплакал.
Суббота…
День отдыха…
Может, конечно, для кого-то это всего лишь один из двух обычных выходных, но для евреев это день особенный, святой день… В субботу на земле обетованной закрыты магазины и рестораны, кинотеатры и кафе, – в этот день евреи предаются размышлениям, встречаются с родными и друзьями, разговаривают с богом… И не важно, где они находятся – в Америке или Израиле, Аргентине или Москве – этот обычай выполняется повсеместно…
В этот день Яков Маген и Борис Сосновский вышли из здания синагоги вместе… Вдвоём они смотрелись довольно странно – элегантный Маген в теплом, дорогом, длинном плаще и Борис Моисеевич в своём старом потертом драповом пальто, которое, казалось, осталось у него со времен небогатого студенчества. Со стороны могло показаться, что какая-то причудливая метаморфоза свела вместе столь непохожих друг на друга людей.
Оказавшись на улице, несмотря на то, что в воздухе чувствовался легкий, щиплющий морозец Борис Моисеевич стянул с головы ермолку и сунул её в карман.
– Вы на машине? – спросил Яков Маген и тут же спохватился: – Ах, ну да… Вы же у нас теперь автомобильный магнат…
– Да… Теперь вот с шофером… – Сосновский кивнул на стоящую рядом с тротуаром черную "Волгу", а затем, словно оправдываясь, развел руками. – Положение обязывает… Стараюсь, правда, этим не бравировать – так легче находить общий язык с людьми…
Маген скользнул ироничным взглядом по его старенькому пальто.
– Может быть вы и правы… – произнес он. – Кстати, если не торопитесь, мы могли бы посидеть где-нибудь. Тут рядом есть кафе… Насколько я знаю, там быстро и неплохо обслуживают… Если вы не против, конечно…
– С удовольствием, с удовольствием, – быстро закивал Борис Моисеевич.
Отойдя от синагоги, они, не торопясь, направились вниз по бульвару, но, пройдя всего несколько шагов, Маген почувствовал какую-то необъяснимую тревогу. Эта тревога, как бдительный сторожевой пес всегда предупреждала его о том, что опасность находится где-то рядом… Слегка вывернув шею, Маген скосил глаза назад и увидел, как на небольшом расстоянии вслед за ними идут двое молодых людей. Одного из них он уже видел у синагоги, а второй вышел из припаркованной рядом с синагогой автомашины.
– Это ваши? – кивнул Маген на неожиданных попутчиков.
– Мои… Охранники… – небрежно пояснил Борис Моисеевич. – Или, как их теперь называют, телохранители… Тоже издержки положения… Сейчас много всякой шантрапы развелось, так что приходится подстраховываться… А если не секрет, Яков Романович… – он заинтересованно посмотрел на Магена. – Как это вы определили, что это мои люди?
Маген коротко усмехнулся.
– Ваши, а не КГБ, вы хотите сказать? На это есть, как минимум, две причины… Во-первых, КГБ сейчас деморализовано и парализовано своей реструктуризацией – им сейчас не до нас… А во-вторых, России сейчас не нужны политические скандалы, связанные разоблачениями иностранных разведок… Кстати, мы уже пришли… Это здесь…
За разговором они незаметно подошли к небольшому пятиэтажному зданию, первый этаж которого раньше занимала диетическая столовая, а теперь обосновалось кооперативное кафе. На тяжелой двери висела скромная табличка – "Кафе "Гурман", время работы с 11-00 до 23-00." Они прошли внутрь. Заглянув в зал, Сосновский с удивлением обнаружил, что новые хозяева действительно постарались, чтобы заведение выглядело достаточно презентабельным. Подсвеченные изнутри узорчатые витражи вместо окон и темно зеленые бархатные шторы создавали уют. Мягкий полумрак в помещении поддерживали тусклые зеленые лампы, низко нависающие на витых пружинистых проводах над тяжелыми, стилизованными под былинную старину, дубовыми столами. Сдав в гардероб верхнюю одежду и тщательно вымыв руки (в туалете кафе даже оказалось душистое мыло!), Маген и Сосновский прошли в небольшой зал, где заняли свободный столик у стены.
В зале играла тихая инструментальная музыка. Оглянувшись, Маген отметил, что других посетителей в кафе нет, кроме вошедших вслед за ними охранников, которые расположились чуть в стороне, так чтобы им было удобно наблюдать и за входом и за стойкой одновременно. "Грамотно!" – отметил про себя Маген. К столику подошла девушка-официантка, в ажурном белоснежном фартучке.
– Что господа будут заказывать? – спросила она бархатным голоском, вытащив из передничка ручку, блокнот и приготовившись записывать.
– Что-нибудь кошерного, милочка, – с ласковостью ответил ей Маген.
– Кошерного? – не удивилась официантка и сморщила свой миниатюрный носик. – Есть цыпленок, рыба с картофелем, салат из овощей…
Маген заказал себе цыпленка, горячий сыр, овощной салат и бутылку сладкого кипрского муската, а напоследок попросил:
– Только, хорошая моя, цыпленка прожарьте, пожалуйста, получше… Так чтобы без крови… Обязательно, чтобы без крови… Проверьте, пожалуйста…
А Сосновский решил взять себе рыбу с картофелем и салат.
– На десерт что-нибудь будете заказывать? – проворковала официантка. – Есть кофе, мороженное…
– Потом, моя хорошая, потом, – снисходительно обронил Маген.
Официантка отошла. Сосновский посмотрел ей вслед, дождался пока она исчезнет в дверном проеме, ведущем на кухню, а затем перевел взгляд на Магена.
– Знаете, что меня удивило? То, что эту девочку совсем не обескуражило слово "кошерная"… А скажем, если б я, пришёл в ресторан лет эдак десять назад и произнес бы такое, думаю, мне в лучшем случае указали бы на дверь…
Яков Маген успокоено откинувшийся на массивном стуле, положил руки на стол, так что они попали в светлый круг, оставляемом лампой на зеленой скатерти, и ответил благодушно:
– Видите ли, уважаемый Борис Моисеевич… В этой стране, похоже что-то начинает меняться. Здесь потихоньку избавляются от предрассудков и начинают подходить к вещам более прагматично. Не важно, какой ты веры или национальности, если ты в состоянии заплатить за то, что ты хочешь, ты это получишь… Медленно, но здесь всё становится с головы на ноги. Но вы, я вижу, не согласны? – он удивленно вскинул бровь, заметив легкий скепсис на лице у своего визави. Сосновский несколько смутился, но потом произнес осторожно:
– Не могу с вами полностью согласиться…
– Почему?
– Как вам сказать… Я не уверен, что эта страна готова к переменам. У меня остаются опасения, что здесь опять всё может кончиться погромами. Поясню… Огромная страна развалилась, впереди неизвестность, а раз так, значит надо искать виноватого. Кого? Понятно кого… Евреев! В своё время здесь хорошо усвоили лозунг "Бей жидов, спасай Россию"… Хотя, пожалуй, это не столько российское – сколько интернациональное… Во всем мире почему-то считается, что во всём виноваты евреи… Испокон века нас обвиняют во всех смертных грехах и даже в том, что мы Иисуса Христа распяли… Причем, заметьте, – те, кто это делает будут громить в первую очередь…
Яков Маген пренебрежительно махнул рукою, словно услышал что-то давно набившее оскомину.
– Дебилы есть в любой стране… – равнодушно сказал он и лицо его перекосила презрительная гримаса. – Но знаете, что я отвечаю на этот счет? Если вы так хорошо помните, что Иисуса распяли евреи, то почему забываете, что и сам Иисус был еврей? Ну, а если серьезно… Если серьезно, то евреи потому и добиваются успеха, что им отказано в равенстве… Кстати, это не я придумал, а Макс Нордау… А кроме того, мне частенько вспоминается один анекдот, который был популярен, как теперь любят выражаться "во времена застоя"… Сидят однажды два еврея и один другому жалуется: вот мол, евреев нигде не любят, повсюду притесняют и отовсюду гонят… А второй ему отвечает: "Э-э… Ты не прав… Вспомни! Сначала были фараоны и были рабы-евреи… Где теперь фараоны? Исчезли! А евреи остались! Потом были черносотенцы и евреи… Черносотенцы исчезли, а евреи остались… Потом были нацисты и евреи… Нацисты исчезли, евреи остались… Теперь вот коммунисты и евреи…" – Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает первый. – Ничего! – бодро отвечает второй. – Просто евреи уже вышли в финал!.." Так знаете что, я вам скажу, любезный Борис Моисеевич? – глаза у Магена заискрились хитрым лукавством. – Похоже, этот финал мы все таки выиграли…
Сосновский коротко усмехнулся.
– Не помню, правда, кто сказал… – возразил он, – но мне вспоминается другая фраза… "Евреи народ очень пугливый, – двадцать веков христианской любви сильно расстроили их нервы"…
Маген не успел ничего ответить, потому что в этот момент к их столику подошла официантка, и принялась выставлять с подноса сделанный заказ.
– Спасибо, красавица, – проникновенно поблагодарил её Маген.
"А всё-таки до европейского уровня нам ещё далеко", – подумал про себя Сосновский, разглядывая, как девушка выставляет на стол заранее откупоренную бутылку. Маген невозмутимо взял длинную бутылку, посмотрел на этикетку и, видимо удовлетворенный результатом, начал разливать вино в фужеры. Потом он произнес коротенькую молитву-броху и принялся за трапезу. Сосновский, наблюдающий за его манипуляциями, не выдержал и спросил:
– Извините Яков Романович, сколько вы лет уже в России?
– Пять… Можно уже сказать все шесть, – ответил Маген, не отрываясь от еды. – А почему вы спрашиваете?
– Я просто удивляюсь насколько вы свободно здесь себя чувствуете… Вы хорошо здесь освоились…
– Честно говоря, в этом нет ничего удивительного, – Маген пожал плечами. – Я родился во Львове, а в Израиле оказался, когда мне уже было семь лет. Так получилось, что я с детства знаю все здешние обычаи, а в то же время я успел уехать из этой страны в том возрасте, когда коммунистическая пропаганда ещё не успела наложить на меня неизгладимый отпечаток. Для меня иудаизм оказался той нишей, в которую я успел вовремя спрятаться от советской идеологии, которую здесь прививали с раннего детства… Поэтому мне, как беспристрастному наблюдателю, даже лучше видно, что здесь действительно что-то меняется… – Маген принялся аккуратно отрезать себе ломтик горячего сыра на широкой тарелке (отрезав, отправив его себе в рот, потом снова вернулся к прерванному разговору). – Дело в том, милейший Борис Моисеевич, что в этой стране сейчас не осталось силы, которая могла бы проводить антисемитскую политику… По крайней мере на уровне государства… На сегодняшний день здесь существует только одна идея – идея создания частной собственности… И те люди, которые сумеют в этой стране развернуть свой крупный бизнес, фактически и будут управлять страной, – от них в конечном итоге и будет зависеть, будут ли здесь еврейские погромы или нет… Вот поэтому-то мы крайне заинтересованы в развитии евреями здесь своего крупного бизнеса… А также в том, чтобы эти бизнесмены активно сотрудничали с новой властью… Кстати, насколько я знаю, вы ведь уже встречались с Бельциным?
Маген пристально посмотрел на Сосновского, а Борис Моисеевич, видимо, не ожидавший, что Магену это известно, не донес вилку до рта и принялся сосредоточенно ковырять рыбу у себя в тарелке.
– Да, сразу после путча, – ответил негромко. – Помог тогда с изданием его книги…
– Маген поднял нож в руке и мелко им потряс им в воздухе, как будто хотел привлечь к этому ножу внимание.
– Это хорошо! Это очень полезные контакты… Такие контакты надо поддерживать и расширять… Но! – неожиданно оборвал он сам себя. – Что это мы о работе заговорили? Сегодня всё-таки шабат, а в шабат, как известно, нельзя даже спичку зажечь…
И словно позабыл о прежнем разговоре, он с энтузиазмом снова принялся за еду. Сосновский оправившись от удивления, поднял на взгляд и недоверчиво усмехнулся:
– Яков Романович, простите, но вы не очень похожи на ортодокса, который в субботу боится щелкнуть выключателем… Ортодоксы, в большинстве своем люди ограниченные, а вы, – не сочтите за лесть, на ограниченного совсем не похожи…
Маген отложил в сторону приборы, осторожно взял в руки бокал, посмотрел на трепещущую в нем янтарную жидкость и ответил:
– Парадокс моего положения состоит в том, Борис Моисеевич, что я, с одной стороны должен быть терпимым по отношению к другим, а с другой, – опять же в силу своего положения, должен быть образцом соблюдения наших обычаев… Конечно, и в самом в Израиле сейчас вряд ли найдешь еврея, который соблюдает все шестьсот тринадцать заповедей. Скажем, того, кто постоянно следует хотя бы двум дюжинам заповедей, уже можно считать ортодоксом… Но знаете, что я вам скажу? Не буду долго философствовать… Можете не соглашаться, но шабат – это тот краеугольный камень в мировоззрении у евреев, который помогал им выжить в самые трудные времена… Он давал им возможность осознать свою принадлежность к своему народу, почувствовать единение со своей нацией… Согласитесь, для народа, лишенного родины – это немало… А, что касается меня, то для меня это ещё и праздник… День, когда я могу расслабиться, позволить себе немного выпить вина, отдохнуть и не чувствовать при этом угрызений совести… Согласитесь, шабат, это день, который позволяет понять красоту жизни…
– У вас прямо почти тост получился… – произнес Сосновский, перестав от удивления орудовать вилкой с ножом у себя в тарелке.
– Нет… Это ещё не тост, – благодушно ответил Маген. – А вот тост я хочу поднять тост за вас, Борис Моисеевич…
Он поднял бокал и золотистая жидкость в тусклом свете лампы заиграла в тонком хрустале.
– Я не буду желать вам удачи, – сказал он, – удачи обычно желают неудачникам, а вы к ним не относитесь. Пожелаю просто успехов… В успехе, как известно, только один процент удачи и девяносто девять – труда и точного расчета…
Несмотря на воскресный день Наташа встала рано. Стивен ещё спал. Аккуратно, чтобы не разбудить мужа, Наташа выбралась из постели и прошла в душевую комнату. Открыв краны и поставив тело под теплые водяные струи, она подняла кверху лицо и замерла, чувствуя, как вода нежно лижет ее лицо, разглаживая на нем последние остатки сна.
"Странно! – подумала она. – А говорят, что во время беременности появляться сонливость и усталость? Ничего подобного! Во всяком случае она сейчас чувствует себя просто прекрасно!"
Ощущение того, что в ней живет маленький человечек – ее ребенок, наполняло ее тело неощущаемой доселе энергией, какой-то особой значимостью и сознанием собственной исключительности.
"Поздравляю вас, миссис Крамер! – сказал ей ещё две недели назад их лечащий врач Джо Хаггард. – У вас все хорошо… У вас замечательные анализы… Вы и ваш малыш абсолютно здоровы… Нет никаких показаний против родов. И все же… Постарайтесь теперь побольше заботится о себе… Воздух, витамины, положительные эмоции – это нужно не только вам, но и вашему ребенку. А через недели две надо будет ещё раз сделать анализы…"
"Скажите, а сейчас еще нельзя определить пол ребенка?" – осторожно поинтересовалась она.
"Нет, миссис Крамер, – старый Джо Хаггарт покачал головой. – Самые совершенные методы диагностики позволяют это делать только на второй половине беременности… А сейчас ваш малыш ещё слишком маленький…"
"Какой он сейчас, док?"
"Вот такой…" – врач показал на свой мизинец и добродушно улыбнулся – глубокие, морщинки разбежались от глаз к виску. – "Но недельки через две-три, я думаю, я уже смогу вам дать послушать его сердце".
У Наташи перехватило дыхание… "Послушать сердце!" Это прозвучало почти, как музыка. Здорово! Какими бы не были исключительными мужчины, подумала она – какими бы не считали себя умными, сильными и одаренными, при всей массе их достоинств они все равно обделены природой… Хотя бы уже потому, что никому из них не дано почувствовать зарождение новой жизни у себя внутри… Им никогда не узнать, что такое носить маленького человечка у себя под сердцем – в течение нескольких месяцев жить с ним, слившись в единое целое.
Приняв душ и почистив зубы, Наташа тщательно вытерла волосы большим пушистым полотенцем, накинула на себя легкий шелковый халат и прошла на кухню. На кухне она открыла холодильник и заглянула внутрь. Есть ей не хотелось, но, пожалуй, ей нужно позаботиться о своем малыше, подумала она, – ведь ему сейчас нужны витамины, как правильно заметил доктор.
"Так! Что тут у нас?" – Наташа обвела взглядом просторную камеру холодильника. Персики, бананы, клубника, авокадо и банка с дольками ананаса в соке. Замечательно! Значит, на завтрак можно сделать фруктовый салат… А вот ещё, кстати, и взбитые сливки! Наташа вытащила из холодильника длинный розовый баллончик и повертела его в руках. "Нет… Тут могут быть консерванты! – решила она. – Обойдусь кленовым сиропом…" Она поставила баллончик обратно и вынула из холодильника бутылку кленового сиропа. Так! Прекрасно… А Стиву она сделает его любимый омлет. С сыром, беконом и овощами… Кроме того, для него ещё в холодильнике оставалось пара бутылок пива. Пожалуй, этого будет вполне достаточно… Выбрав себе в качестве напитка манговый нектар в толстой рифленой бутылке, Наташа выставила все необходимое для завтрака на стол и принялась за готовку. Разморозив в СВЧ-печи овощное ассорти, она взбила в миксере яйца с молоком, затем смещала полученную смесь с тонко нарезанным беконом и тертым острым сыром, вылила все это на разогретую сковороду. Но прежде, чем успела поставить сковороду в духовой шкаф, сзади раздались шаги. Шлепая по полу, одетый только в трусы и майку, взлохмаченный после сна, в кухню вошел Стив. Он подошел к ней сзади и обнял за талию.
– Привет, – прошептал на ухо.
– Привет, – бодро откликнулась Наташа.
– Ты чего так рано? Как себя чувствуешь?
– Нормально… Ты омлет будешь? – Наташа повернула лицо к мужу и, как котенок, ласково потерлась виском о его колючую щеку.
– Буду… Правда себя нормально чувствуешь? – в голосе у Стива зазвучали беспокойные нотки. Наташу это позабавило, – конечно, у нее никогда не было повода сомневаться, что Стив ее любит, любит сильно, по-настоящему, но тревога мужа, как ещё одно напоминание об этой любви, была ей приятна.
– Правда, правда! – ответила она. – У меня все нормально. Абсолютно! Нет ни рвоты, ни тошноты… Все просто замечательно!
– Хорошо, – Стивен ткнулся ей носом в волосы, и осторожно провел ладонью по ее животу. – Просто очень, очень хорошо…
Наташа откинулась назад, чувствуя лопатками его сильную, широкую грудь, заулыбалась и сказала:
– Иди умывайся… Скоро будем завтракать…
Через пятнадцать минут она вкатила в столовую сервировочный столик. Стив, уже умывшийся и одетый, сидел за столом и просматривал свежую газету. Наташа принялась за сервировку стола, – поставив на стол бутылку с соком и выложив перед Стивеном на тарелку покрытый румяной корочкой омлет, посмотрела на мужа.
– Стив, завтрак готов! – громко сказала она.
Стивен машинально кивнул, перевернул газету, но вдруг сказал – "Черт!" и резко отбросил газету в сторону. Наташа с недоумением взглянула на мужа, не понимая причину его внезапного негодования, подошла и взяла газету в руки. На второй странице, как раз на той, которую только что просматривал Стивен, в глаза бросался заголовок – "Американские ученые против русских реформ". Наташа расправила ладонью мятый лист и пробежалась глазами по строчкам статьи.