Страница:
Хозяин виллы де Тоскана — не ее муж. Он и не демон без лица. Больной, жалкий, немощный калека.
Она вспомнила, что правая сторона его лица и оба глаза были забинтованы, а открытыми оставались заросший черной бородой подбородок, рот и левая щека. Бедняга, наверное, не только слеп, но и страшно изувечен. Но это не делает его чудовищем.
Делла прижала ладони к пылающим щекам. Великий Боже! Она убежала от него прочь, глупая!
Несмотря на путаницу, царившую в ее душе, она объясняла свое состояние тем, что, как ей показалось, хозяин назвал ее по имени. Сейчас же она не сомневалась, что ослышалась. Он сказал «bella», что значит «красивая». Ведь, в конце концов, он итальянец, а «bella» — довольно распространенное галантное обращение к женщине.
Ей было стыдно за то, что она позволила своим тревогам и страхам одержать верх над здравым смыслом. Хотя следует признать, что с той минуты, когда ей принесли известие о смерти Рейфа, она была сама не своя.
— Рейф мертв.
Слова, произнесенные под ярким солнцем прекрасного дня, шокировали ее своей жестокостью.
Рейф мертв.
Она впервые сказала это вслух. Даже когда лорд Кирни заявил, что был рядом с Рейфом в его последние минуты, она не поверила ему. Ей казалось, что он что-то скрывает, что-то недоговаривает.
— Но не сейчас, — прошептала она ветру, который донес до нее приятный запах моря.
Сейчас она может оценивать последние месяцы как особую форму депрессии. Она слышала и воспринимала только то, что хотела. Рейфа здесь нет. Он не изобретал лишенный логики план, чтобы заманить ее в Италию. В путешествие ее побудили отправиться усталость и граничащая с умопомешательством вера в невозможное.
Она отбросит прочь иссушающую душу скорбь и будет искать разумный способ существовать в реальной жизни. Делла медленно обошла террасу, скользя взглядом по морю и саду. Рейф с восторгом описывал это время года в Италии. И теперь, оглядывая оливковые рощи и виноградники, сверкающую на солнце лазурную гладь моря, она понимала его восхищение этим прекрасным краем.
Неожиданно Делла осознала, что нет особой необходимости немедленно возвращаться в Англию. Там ее никто не ждет. Кузины проторили дорожку в светское общество. Кларетта обрадовала ее новостью о помолвке с лейтенантом Хокадеем. Верно, пока нет необходимости ехать домой.
Она подставила лицо солнцу, впитывая его тепло. Разве на свете есть лучшее место, чем солнечное побережье Италии, чтобы залечить душевные раны и освободиться от грусти? Да, она снимет домик поблизости. Возможно, хозяин виллы даст ей дельный совет.
Хозяин! Как ей возместить ему ущерб за свое вторжение и ужасное поведение?
Теперь понятно, почему ему потребовалась компаньонка и сиделка в одном лице. Хорошо бы узнать, почему письма приходили именно в Хиллфорд-Холл. Наверняка, считала Делла, этому существует разумное объяснение. Как бы то ни было, она согласилась на это место под вымышленным именем. Со временем она подыщет себе замену. А пока надо найти возможность быть полезной.
Она повернулась к дому. Несмотря на свою древнюю красоту, вилла мало чем отличалась от развалин. При ближайшем рассмотрении было видно, что фасад рушится. Каменные плиты аркады потрескались, и между ними вылезла трава. Сад перед главным входом зарос сорняками, из розовых кустов позади дома торчат отмершие ветки. Имению настоятельно требуется твердая рука и внимательный глаз.
Делла улыбнулась. Пусть она плохая сиделка, но она долгие годы управляла поместьем отца, а это как-никак пятьдесят семь слуг. Сад надо очистить от сорняков, каменные плиты привести в порядок. Судя по состоянию виллы, нет ничего удивительного в том, что челядь пренебрегает своими обязанностями по отношению к хозяину. Бедняк или нищий и то выглядит лучше. Самое малое, что можно предложить этому несчастному в обмен на кров и стол до тех пор, пока она не найдет подходящее жилище, — это наладить быт в доме.
Приняв решение, Делла направилась в столовую, откуда вкусно пахло тостами. Она позавтракает, наденет свое лучшее платье и попросит хозяина уделить ей несколько минут для беседы.
Глава 16
Глава 17
Она вспомнила, что правая сторона его лица и оба глаза были забинтованы, а открытыми оставались заросший черной бородой подбородок, рот и левая щека. Бедняга, наверное, не только слеп, но и страшно изувечен. Но это не делает его чудовищем.
Делла прижала ладони к пылающим щекам. Великий Боже! Она убежала от него прочь, глупая!
Несмотря на путаницу, царившую в ее душе, она объясняла свое состояние тем, что, как ей показалось, хозяин назвал ее по имени. Сейчас же она не сомневалась, что ослышалась. Он сказал «bella», что значит «красивая». Ведь, в конце концов, он итальянец, а «bella» — довольно распространенное галантное обращение к женщине.
Ей было стыдно за то, что она позволила своим тревогам и страхам одержать верх над здравым смыслом. Хотя следует признать, что с той минуты, когда ей принесли известие о смерти Рейфа, она была сама не своя.
— Рейф мертв.
Слова, произнесенные под ярким солнцем прекрасного дня, шокировали ее своей жестокостью.
Рейф мертв.
Она впервые сказала это вслух. Даже когда лорд Кирни заявил, что был рядом с Рейфом в его последние минуты, она не поверила ему. Ей казалось, что он что-то скрывает, что-то недоговаривает.
— Но не сейчас, — прошептала она ветру, который донес до нее приятный запах моря.
Сейчас она может оценивать последние месяцы как особую форму депрессии. Она слышала и воспринимала только то, что хотела. Рейфа здесь нет. Он не изобретал лишенный логики план, чтобы заманить ее в Италию. В путешествие ее побудили отправиться усталость и граничащая с умопомешательством вера в невозможное.
Она отбросит прочь иссушающую душу скорбь и будет искать разумный способ существовать в реальной жизни. Делла медленно обошла террасу, скользя взглядом по морю и саду. Рейф с восторгом описывал это время года в Италии. И теперь, оглядывая оливковые рощи и виноградники, сверкающую на солнце лазурную гладь моря, она понимала его восхищение этим прекрасным краем.
Неожиданно Делла осознала, что нет особой необходимости немедленно возвращаться в Англию. Там ее никто не ждет. Кузины проторили дорожку в светское общество. Кларетта обрадовала ее новостью о помолвке с лейтенантом Хокадеем. Верно, пока нет необходимости ехать домой.
Она подставила лицо солнцу, впитывая его тепло. Разве на свете есть лучшее место, чем солнечное побережье Италии, чтобы залечить душевные раны и освободиться от грусти? Да, она снимет домик поблизости. Возможно, хозяин виллы даст ей дельный совет.
Хозяин! Как ей возместить ему ущерб за свое вторжение и ужасное поведение?
Теперь понятно, почему ему потребовалась компаньонка и сиделка в одном лице. Хорошо бы узнать, почему письма приходили именно в Хиллфорд-Холл. Наверняка, считала Делла, этому существует разумное объяснение. Как бы то ни было, она согласилась на это место под вымышленным именем. Со временем она подыщет себе замену. А пока надо найти возможность быть полезной.
Она повернулась к дому. Несмотря на свою древнюю красоту, вилла мало чем отличалась от развалин. При ближайшем рассмотрении было видно, что фасад рушится. Каменные плиты аркады потрескались, и между ними вылезла трава. Сад перед главным входом зарос сорняками, из розовых кустов позади дома торчат отмершие ветки. Имению настоятельно требуется твердая рука и внимательный глаз.
Делла улыбнулась. Пусть она плохая сиделка, но она долгие годы управляла поместьем отца, а это как-никак пятьдесят семь слуг. Сад надо очистить от сорняков, каменные плиты привести в порядок. Судя по состоянию виллы, нет ничего удивительного в том, что челядь пренебрегает своими обязанностями по отношению к хозяину. Бедняк или нищий и то выглядит лучше. Самое малое, что можно предложить этому несчастному в обмен на кров и стол до тех пор, пока она не найдет подходящее жилище, — это наладить быт в доме.
Приняв решение, Делла направилась в столовую, откуда вкусно пахло тостами. Она позавтракает, наденет свое лучшее платье и попросит хозяина уделить ей несколько минут для беседы.
Глава 16
Шотландия, 10 ноября 1815 года
Квинлан сидел в отдельном кабинете в обеденном зале постоялого двора «Корона и чертополох» недалеко от Эдинбурга. Откинувшись на спинку стула, он вслушивался в шум и гвалт, которыми сопровождалось появление еще одной охотничьей компании из Лондона. Судя по грохоту сапог и громкому смеху — все мужчины. А судя по голосам — все аристократы.
— Эй, приятель, поосторожнее с моим чемоданом!
Определенно компания пижонов. Неестественные интонации и манера цедить слова сквозь зубы и при этом пришепетывать вызвали у Квинлана улыбку. Даже его отточенный английский звучал мягко по сравнению с наречием равнинных шотландцев, которые щеголяли раскатистым картавым «р». А, ладно, это не его забота.
Он затянулся сигарой. Два с половиной месяца он прожил в горной Шотландии, в имении своего друга лорда Бэннока, пытаясь творить, но без особого успеха. Если раньше из-под его пера выходило хоть что-то, пусть и невысокого качества, то сейчас не выходило ничего. Оставив тщетные попытки, он три последние недели читал и перечитывал своих любимых авторов, сравнивая их творения со своими. Увы, не в свою пользу.
Первый снег, выпавший неделю назад, натолкнул его на мысль завершить добровольную ссылку. Он перебрался на постоялый двор к югу от Эдинбурга.
История с леди Хиллфорд была единственным светлым пятном в его жизни. В кармане лежало доказательство того, что его анонимные послания дали положительный результат. Он намеренно нагнетал напряжение, считая, что слишком активное наступление отпугнет ее. В течение полутора месяцев он посылал одно и то же письмо и только после этого забросил наживку — ее миниатюру. Она заглотнула ее, как лосось муху. Сейчас она, должно быть, в Италии и, следовательно, с Рейфом. Лишь бы у них все получилось.
— Проклятие! Господин не будет возражать, — прозвучал громкий голос у самой двери в кабинет Квинлана. — Подкину ему пару монет за беспокойство, и он с радостью выпьет свое виски в общем зале. — В ответ послышался визгливый девичий смех, и дверь распахнулась. — Слушай, приятель, — высокомерно начал незваный гость, — одному джентльмену понадобился этот кабинет. Будь любезен, поскорее выметайся отсюда.
— С каких это пор вы относите себя к джентльменам, Эшфорд?
Мужчина застыл как вкопанный. Покраснев от унижения, он устремил взгляд туда, откуда донесся голос, и обнаружил Квинлана. Он сразу же узнал его и сдернул с головы шляпу.
— Ба! Это вы, лорд Кирни!
— И никто иной, — дружелюбно сказал Квинлан, забавляясь ситуацией.
Если компанию возглавляет Эшфорд, птицы могут вздохнуть с облегчением. Вероятно, никто из этих горе-охотников не умеет зарядить мушкет. Судя по красновато-коричневой куртке для верховой езды и лимонно-желтым бриджам, Эшфорд прибыл в Шотландию с единственной целью: продемонстрировать последние модные наряды.
Движимый отнюдь не желанием пообщаться, а внезапно пробудившимся интересом к городской жизни, Квинлан предложил:
— Выпьете со мной, Эшфорд?
— Естественно выпьем!
— Ко мне может присоединиться только один из вас.
— Вот как? — Эшфорд, полный мужчина моложе сорока лет, повернулся вполоборота и бросил через плечо: — Здесь не хватит места для всех. Сядьте в общем зале. Облегчитесь и прогуляйтесь. — С комичным рвением он прошел в кабинет и остановился перед Квинланом, радостно потирая руки. — Очень мило с вашей стороны, лорд Кирни. Не знал, что вы придаете нашему знакомству такое значение.
Квинлан кивнул. При виде широкого безгубого рта Эшфорда, его выпученных глаз, а также других характерных для жабы черт у всякого возникало желание сравнить его с этим земноводным.
— Наливайте себе виски. Кажется, оно вам не повредит.
— И в самом деле. — Театральный критик и драматург сэр Бофор Эшфорд считал себя острословом, а Квинлана — своим самым опасным соперником и препятствием к славе.
Эшфорд подошел к серванту и, налив виски местного производства в большой стакан, залпом выпил его. Затем он вновь наполнил стакан и сел.
— Что нового в городе? — поинтересовался Квинлан. Не теряя времени, Эшфорд принялся излагать свое мнение о жизни в Лондоне и, в частности, в театральных кругах. Пятнадцать минут, то и дело замолкая, чтобы долить себе виски, он детально анализировал постановки года.
— Единственное, что имело успех в «Друри-Лейн», — это моя пьеса, поставленная весной. Театр выдохся. Помешался на возобновлении старого хлама, — продолжал он расслабившись. — Никто из новых авторов не может добиться финансовой поддержки, не говоря уже о том, чтобы довести постановку до конца. — Он отпил из стакана. — Конечно, мы все с нетерпением ждали ежегодной комедии Делейси. Ходили слухи, что на этот раз нам ее увидеть не суждено. — Он сокрушенно покачал головой. — Жаль — таково было общее мнение. Ваши творения изящны и тонки.
— Сомневаюсь, что ухватил вашу мысль, — сказал Квинлан. Он более успешно, чем его гость, сопротивлялся виски, хотя уже чувствовал некоторую тяжесть в голове.
— Да ладно, старик. Зачем притворяться перед друзьями? — Эшфорд хитро посмотрел на собеседника. — Болтали, что у вас нелады с вашей музой. Поэтому-то вы и сбежали в деревню. — Он наклонился вперед и пьяно ухмыльнулся. — Можете открыть правду своему собрату по перу. Мы все сгораем от любопытства. Это правда?
— Я никогда не страдал сомнениями по поводу своих способностей, а также по поводу способностей публики, — ловко ушел от ответа Квинлан. Эшфорд возмущенно фыркнул:
— Тогда как вы объясните тот факт, что слухи основываются на публичных заявлениях Лонгстрита?
— Никак. Не имею к ним никакого отношения.
— Отлично. Делаете вид, будто не вы подтолкнули его на это! Впрочем, вы не первый, кто использует противоречивые сведения, чтобы подогреть интерес публики. Байрон занимался этим всю жизнь.
Квинлан лишь пожал плечами.
Разочарованный тем, что не удалось заставить Кирни признаться в махинациях в целях рекламы, Эшфорд скис. Его пьесы никогда не имели такого успеха, как пьесы Кирни, и он не сомневался, что причина тому вовсе не отсутствие таланта, а финансовые возможности и привлекательная внешность соперника. Дамы, всегда более благосклонные к смазливым красавчикам, тащили своих кавалеров в театр на его пьесы. Утверждали, что достаточно объявить о предполагаемом присутствии Кирни на спектакле — и театру гарантирован аншлаг.
— Осень — неудобное время для постановки новой пьесы, — начал он новую атаку на добродушно настроенного Кирни, — весь бомонд живет в деревне и охотится. Но готов спорить, что, привлеченный разговорами, он опять потянется в город. — Он подмигнул Квинлану. — Ваше имя у всех на языке, и вы знаете почему.
— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Боюсь, вам придется разъяснить мне.
Эшфорд хмыкнул:
— Хотите сделать из меня дурака, заставив повторять сочиненные вами же сплетни? Ну ладно. — Он принялся загибать пальцы. — Первый слух появился в разгар сезона. Говорили, что в этом году не будет новой пьесы Делейси. Следующее, что мы услышали, что пьеса будет, но не Делейси. Сам Лонгстрит заявил, будто на вас сказалась битва при Ватерлоо. Будто вы слишком деморализованы, чтобы присутствовать на премьере. — Он снова подмигнул. — Думаю, именно этим и объясняется нескладное развитие сюжета в третьей сцене второго действия. Но это не значит, что я разочаровался в вас.
Квинлан, все это время сидевший с бесстрастным лицом, позволил себе проявить интерес:
— Так вы видели мою новую пьесу?
Эшфорд рассеянно кивнул.
— Лонгстрит устроил закрытый просмотр для тех из своих высокородных покровителей, которых не будет на премьере на следующей неделе. Признаться, мне было любопытно узнать, действительно ли вы потеряли сноровку.
В театре идет его пьеса! Отключившись от болтовни Эшфорда, Квинлан осмысливал новость, оглушившую его словно гром среди ясного неба.
— Принц больше времени проводит в Брайтоне, чем в городе. Говорят, он руководит перестройкой и расширением Королевского павильона. Он проявил огромную заинтересованность в том, что вышло из-под вашего талантливого пера.
— И?..
В голосе Эшфорда явственно слышалась зависть:
— Вам нечего бояться, старик. Я опубликую свое мнение в «Лондон газетт» после премьеры. Судя по вашему виду, вы выдержите его.
Эшфорд исподтишка разглядывал строгую фигуру Квинлана, одетого в бежевые бриджи и темно-синюю куртку для верховой езды. Наряд дополнял белый шейный платок.
— Легенда о ваших страданиях понадобилась для того, чтобы зрители посочувствовали, так? Боялись, что на этот раз ваша публика не проявит к пьесе такой же интерес, как к предыдущим? Можете съездить в Лондон и взглянуть собственными глазами. — Замолчав, он сделал большой глоток и Удовлетворенно вздохнул. — Написанное для Кина не всегда отвечает вкусам публики. Я сам проходил через это.
— Главную роль играет Кин, — тихо, словно обращаясь к самому себе, проговорил Квинлан.
— Здесь практически не о чем беспокоиться, — заявил Эшфорд, пристально глядя на собеседника в надежде увидеть признаки волнения. — Немного староват для этой роли — таково мое мнение, хотя вам оно неинтересно. Впрочем, ему удается сглаживать недостатки самых трудных монологов, поэтому-то он и востребован, несмотря на свою страсть к выпивке. Если «Глупец удачи» не лучшее из ваших творений, то его смело можно назвать значимым дополнением к вашим трудам. Нам всем следовало бы пострадать так, как вы, верно?
— Верно, — хмуро ответил Квинлан, который был далеко в своих мыслях.
Чего добивается Лонгстрит, выдавая произведение другого автора за пьесу Делейси? Если он думает, что это сойдет ему с рук, он жестоко ошибается!
Квинлан огляделся по сторонам. Эшфорд как раз выливал остатки виски в свой стакан.
— Вы уже прикончили бутылку, поэтому желаю вам приятного вечера и удачной охоты.
— Кстати… — Квинлан исчез за дверью с такой скоростью, что у Эшфорда от изумления отвисла челюсть. — Что я такого сказал?
Лондон, 14 ноября 1815 года
Квинлан сидел в дальнем углу театральной ложи. В одной руке он держал программку, а в другой — заряженный пистолет. В ложе царил полумрак, через портьеры, скрывавшие его от любопытных взглядов публики, не пробивался ни один лучик света. Но ему и не требовался свет, чтобы прочитать программку. Ее текст словно выжгли у него в мозгу. «Глупец удачи» Квинлана Делейси. Комедия в трех действиях.
Здесь было две ошибки. Он никогда не писал пьесы, заявленной в программке. И не давал согласия ставить свое имя на произведении другого автора.
Он приехал в Лондон сегодня в полдень и обнаружил, что еще не поздно предотвратить гнусное предательство по отношению к нему самому и ничего не подозревающей публике. Премьера была назначена на вечер, поэтому у него хватало времени, чтобы переодеться и отправиться в театр.
Горя желанием своими глазами увидеть низкопробную пародию, которой приписывают его авторство, он смешался с толпой зрителей. Отовсюду доносились возбужденные голоса, публика с нетерпением ждала нового творения знаменитого драматурга.
— …так долго не ставили новых пьес Делейси.
— Слышал, что принц доволен…
— …будет среди зрителей, моя дорогая.
— …сам регент!
— …Лонгстрит из кожи вон лезет, чтобы его посвятили в рыцари.
— Еще один успех Делейси… Кто знает?
— Проклятие! Вам не удастся! — процедил сквозь зубы Квинлан и смял программку.
Он пришел сюда для того, чтобы поймать на месте преступления и самозванца, и своего подлого режиссера!
Он подождет, когда начнется спектакль. Сначала публика будет озадачена, потом выразит свое недовольство, а под конец — гнев низким качеством пьесы. Тогда он встанет и обнаружит свое присутствие. Он потребует, чтобы Лонгстрит представил всем наглого обманщика, который наверняка не устоит против искушения побывать на первом публичном представлении своего произведения, обманщика, осмелившегося поставить на своем жалком творении авторитетное имя Делейси.
Квинлан провел пальцем по рукоятке пистолета. Он чувствовал, что способен на преступление, хотя не худшим вариантом было отдать самозванца на суд одураченных зрителей. Как известно, лондонская публика бунтовала и устраивала скандалы и по менее серьезным поводам. В одном Квинлан был непоколебим: с Лонгстритом он разделается сам.
Долгие месяцы он подозревал этого человека. Не поддайся он на уговоры уехать в августе из города, давно бы проверил свои подозрения.
Квинлан не мог понять, почему Лонгстрит решил, будто это сойдет ему с рук. По дороге в Лондон он строил сотни различных предположений, но ответ так и не приходил. Когда он уже въезжал в город, у него возникла одна идея, но он никак не мог поверить в то, что Лонгстрит отважился на такой шаг.
Спекулируя именем Делейси, Лонгстрит намеревался низвергнуть его с высоты славы и расчистить дорогу своему новому протеже.
Мысль потрясла и разозлила Квинлана. Он никогда не считал Лонгстрита человеком с моральными устоями, однако верил, что в бизнесе тот придерживается хоть какой-то этики. А в этом хитроумном плане — очернить имя одного, чтобы продвинуть другого, — было нечто дьявольское.
— Ему не уйти от возмездия, пока я жив, — пробормотал Квинлан. — Нет, пока жив он!
Когда поднялся занавес, его охватило странное возбуждение. Он чувствовал себя так же, как перед атакой при Ватерлоо. Кровь быстрее потекла по венам, дыхание участилось. Наклонившись вперед, он немного отодвинул в сторону портьеру. Слабые аплодисменты, которыми зрители встретили пасторальные декорации, звучали для него как отдаленные ружейные выстрелы.
Сначала бешенство мешало ему вслушиваться в слова актеров. Главным героем был надутый лейтенант, расхаживавший с важным видом. В первой сцене он быстро соблазнил и бросил девушку-ирландку, а во второй — с не меньшей быстротой атаковал врага. Нет, это была не его пьеса. Он никогда не переносил действие в Ирландию, никогда не писал о войне и военной службе… хотя нет, писал, в первой драме. Кто-то воспользовался его произведением и превратил трагедию в комедию!
— Боже!
Полный ярости возглас привлек внимание зрителей к его ложе, но он успел скрыться за портьерой.
Вдруг Квинлана словно поразила молния. Он опять осторожно отодвинул портьеру и стал более внимательно следить за ходом спектакля.
Чем дальше разворачивалось действие, тем острее он ощущал, что с ним творится нечто странное. Тело покрылось гусиной кожей, во рту пересохло. Он узнавал пьесу!
Не диалоги героев, а детали, из которых они строились. Фразы, характеры второстепенных персонажей из других произведений — это и многое другое принадлежало ему.
Когда закончилось первое действие, Квинлан откинулся на спинку стула, потрясенный до глубины души. Казалось, он повредился в рассудке. Он не писал эту пьесу, но вполне мог написать. В ней присутствовали все характерные черты его стиля.
Кто-то украл его работу, вырвал куски из различных пьес, а потом собрал наворованное в произведение, смутно похожее на первоначальное, но в то же время абсолютно новое.
Началось второе действие, но Квинлану даже в голову не пришло прервать спектакль. Он превратился чуть ли не в самого внимательного зрителя. На шаг опережая автора, он пытался предсказать, как будет развиваться действие. Иногда его догадки были верными, но чаще события принимали неожиданный оборот, вызывая у него удивление, а у публики — одобрение. Поражающие своей меткостью и отточенностью фразы свидетельствовали о том, что пьесу написал не какой-то писака, а талантливый автор.
Примером тому служила заключительная сцена второго действия. Действие пьесы снова переместилось в Ирландию, где брошенная девушка, теперь уже беременная, получает от своего возлюбленного-офицера письмо, в котором тот категорически отрицает свою любовь к ней. В отчаянии бедняжка решает покончить жизнь самоубийством, но ее попытки закапчиваются комически. Она хочет повеситься, но веревка не выдерживает ее вес. Хочет утопиться, но река выбрасывает ее на гальку. Кидается с обрыва, но юбкой цепляется за камень. Сдавшись, она решает оставить ребенка, который, должно быть, желает жить сильнее, чем она — умереть. Квинлан заерзал в кресле, когда упал занавес. Совершенно ясно: пьеса нацелена не только на то, чтобы развлечь публику. Он в жизни не читал и не видел пьесы, в которой было бы столько скрытой и тонкой сатиры. И предметом насмешки был он!
В пьесе не было ни одной фразы его собственного сочинения, однако это сильнее всего нервировало Квинлана. Складывалось впечатление, будто автор побывал у него в голове, нашел и исправил слабые стороны его стиля и извлек произведение наружу во всем его великолепии.
Квинлан дрожащей рукой провел по лбу. Кто мог такое совершить? Некто, кто не хуже его знает его работы. Некто, кто наблюдал, как он творит, или слышал его рассуждения о драматургии, кто обладает потрясающей способностью подражать чужому стилю и видит комизм в житейских ситуациях. Некто, кто решил на глазах публики подвергнуть его унижению.
Несколько секунд он размышлял над тем, а не решил ли лорд Байрон таким образом отомстить за то, что Квинлан несколько лет назад раскритиковал его.
Квинлан почувствовал, что горят щеки. Если так, то лорд Байрон добился своего.
Эдмунд Кин с неподражаемым мастерством исполнял роль чванливого солдата, споткнувшегося о собственное высокомерие. Каждая его реплика звучала преувеличенно напыщенно — такое мог написать только человек, обладающий непревзойденным красноречием. К тому же такой великий актер никогда бы не снизошел до того, чтобы играть роль в пьесе, созданной автором менее известным, чем он сам. Значит, автором является Байрон?
Снедаемый любопытством, Квинлан принялся строить догадки. По некотором размышлении письмо, которое ирландская девушка получила от своего возлюбленного, в значительной степени напоминало письмо, написанное им для Петтигрю. Нет, это невозможно. Если кто-то и разболтал о том, что он сочинял письма для солдат, никто не мог знать о содержании письма Петтигрю. Можно допустить, что Эррол сам рассказало о нём. Нет, маловероятное совпадение. Сила воображения Байрона не сравнима с его. Если бы того попросили сочинить письмо, настолько велика вероятность, что его содержание будет похожим?
Квинлан расправил плечи. Он никогда не сомневался в том, что у него много критиков, только ему в голову не приходило, что один из них окажется таким жестоким. Его мягкая сатира на Байрона была и лестной, и забавной. То, что уготовил ему таинственный незнакомец, можно назвать умственной вивисекцией.
Когда началось третье действие, Квинлану показалось, что в бурный смех публики вплетаются язвительные смешки. Вероятно, среди зрителей есть те, кому известна вся подноготная. Он несколько мгновений внимательно оглядывал зал в поисках знакомого бледного лица, обрамленного темными вьющимися волосами. Байрона он так и не нашел, хотя это не значило, что его здесь нет.
Кто бы ни был творец пьесы, ему прекрасно известно, как угодить публике. Спектакль завоевал сердца абсолютно всех присутствующих.
После окончания последнего действия Квинлан еще некоторое время сидел, вцепившись в барьер, и смотрел на пустую сцену. Зрители возгласами и аплодисментами выражали свое восхищение. Занавес снова подняли, главные актеры поклонились публике. Гром аплодисментов накатывал волнами, будто разбивавшимися о рампу. Появление Кина было встречено восторженным ревом, грозившим загасить свечи. Публика потребовала автора.
Квинлан, ждавший этого мгновения, встал и подошел к барьеру, чтобы получше разглядеть самозванца. Он еще не решил, что сделать, — поздравить того или бросить ему вызов.
К его ужасу, зрители партера сразу же заметили его. Театр снова взорвался криками «Автора! Автора!» и аплодисментами, пламя свечей опасно затрепетало. В ложу полетели букеты цветов и усыпали пол у его ног. Лицо Квинлана перекосилось от досады, но он все же поклонился публике, приняв ее незаслуженную похвалу. Он не автор пьесы, но он обязательно выяснит, кто написал ее!
Внезапно краешком глаза он увидел, как из-за кулис появилась приземистая фигура.
— Лонгстрит! — процедил он сквозь зубы. Квинлана удивило, что Лонгстрит посмотрел на него и улыбнулся. Более того, он принялся аплодировать ему, будто не он стоял за обманом.
Квинлан собрался покинуть ложу, когда дверь неожиданно распахнулась.
— Кирни, ты снова поразил нас всех! — весело воскликнул первый из длинной вереницы почитателей, сжав Квинлана в медвежьих объятиях.
Квинлан сидел в отдельном кабинете в обеденном зале постоялого двора «Корона и чертополох» недалеко от Эдинбурга. Откинувшись на спинку стула, он вслушивался в шум и гвалт, которыми сопровождалось появление еще одной охотничьей компании из Лондона. Судя по грохоту сапог и громкому смеху — все мужчины. А судя по голосам — все аристократы.
— Эй, приятель, поосторожнее с моим чемоданом!
Определенно компания пижонов. Неестественные интонации и манера цедить слова сквозь зубы и при этом пришепетывать вызвали у Квинлана улыбку. Даже его отточенный английский звучал мягко по сравнению с наречием равнинных шотландцев, которые щеголяли раскатистым картавым «р». А, ладно, это не его забота.
Он затянулся сигарой. Два с половиной месяца он прожил в горной Шотландии, в имении своего друга лорда Бэннока, пытаясь творить, но без особого успеха. Если раньше из-под его пера выходило хоть что-то, пусть и невысокого качества, то сейчас не выходило ничего. Оставив тщетные попытки, он три последние недели читал и перечитывал своих любимых авторов, сравнивая их творения со своими. Увы, не в свою пользу.
Первый снег, выпавший неделю назад, натолкнул его на мысль завершить добровольную ссылку. Он перебрался на постоялый двор к югу от Эдинбурга.
История с леди Хиллфорд была единственным светлым пятном в его жизни. В кармане лежало доказательство того, что его анонимные послания дали положительный результат. Он намеренно нагнетал напряжение, считая, что слишком активное наступление отпугнет ее. В течение полутора месяцев он посылал одно и то же письмо и только после этого забросил наживку — ее миниатюру. Она заглотнула ее, как лосось муху. Сейчас она, должно быть, в Италии и, следовательно, с Рейфом. Лишь бы у них все получилось.
— Проклятие! Господин не будет возражать, — прозвучал громкий голос у самой двери в кабинет Квинлана. — Подкину ему пару монет за беспокойство, и он с радостью выпьет свое виски в общем зале. — В ответ послышался визгливый девичий смех, и дверь распахнулась. — Слушай, приятель, — высокомерно начал незваный гость, — одному джентльмену понадобился этот кабинет. Будь любезен, поскорее выметайся отсюда.
— С каких это пор вы относите себя к джентльменам, Эшфорд?
Мужчина застыл как вкопанный. Покраснев от унижения, он устремил взгляд туда, откуда донесся голос, и обнаружил Квинлана. Он сразу же узнал его и сдернул с головы шляпу.
— Ба! Это вы, лорд Кирни!
— И никто иной, — дружелюбно сказал Квинлан, забавляясь ситуацией.
Если компанию возглавляет Эшфорд, птицы могут вздохнуть с облегчением. Вероятно, никто из этих горе-охотников не умеет зарядить мушкет. Судя по красновато-коричневой куртке для верховой езды и лимонно-желтым бриджам, Эшфорд прибыл в Шотландию с единственной целью: продемонстрировать последние модные наряды.
Движимый отнюдь не желанием пообщаться, а внезапно пробудившимся интересом к городской жизни, Квинлан предложил:
— Выпьете со мной, Эшфорд?
— Естественно выпьем!
— Ко мне может присоединиться только один из вас.
— Вот как? — Эшфорд, полный мужчина моложе сорока лет, повернулся вполоборота и бросил через плечо: — Здесь не хватит места для всех. Сядьте в общем зале. Облегчитесь и прогуляйтесь. — С комичным рвением он прошел в кабинет и остановился перед Квинланом, радостно потирая руки. — Очень мило с вашей стороны, лорд Кирни. Не знал, что вы придаете нашему знакомству такое значение.
Квинлан кивнул. При виде широкого безгубого рта Эшфорда, его выпученных глаз, а также других характерных для жабы черт у всякого возникало желание сравнить его с этим земноводным.
— Наливайте себе виски. Кажется, оно вам не повредит.
— И в самом деле. — Театральный критик и драматург сэр Бофор Эшфорд считал себя острословом, а Квинлана — своим самым опасным соперником и препятствием к славе.
Эшфорд подошел к серванту и, налив виски местного производства в большой стакан, залпом выпил его. Затем он вновь наполнил стакан и сел.
— Что нового в городе? — поинтересовался Квинлан. Не теряя времени, Эшфорд принялся излагать свое мнение о жизни в Лондоне и, в частности, в театральных кругах. Пятнадцать минут, то и дело замолкая, чтобы долить себе виски, он детально анализировал постановки года.
— Единственное, что имело успех в «Друри-Лейн», — это моя пьеса, поставленная весной. Театр выдохся. Помешался на возобновлении старого хлама, — продолжал он расслабившись. — Никто из новых авторов не может добиться финансовой поддержки, не говоря уже о том, чтобы довести постановку до конца. — Он отпил из стакана. — Конечно, мы все с нетерпением ждали ежегодной комедии Делейси. Ходили слухи, что на этот раз нам ее увидеть не суждено. — Он сокрушенно покачал головой. — Жаль — таково было общее мнение. Ваши творения изящны и тонки.
— Сомневаюсь, что ухватил вашу мысль, — сказал Квинлан. Он более успешно, чем его гость, сопротивлялся виски, хотя уже чувствовал некоторую тяжесть в голове.
— Да ладно, старик. Зачем притворяться перед друзьями? — Эшфорд хитро посмотрел на собеседника. — Болтали, что у вас нелады с вашей музой. Поэтому-то вы и сбежали в деревню. — Он наклонился вперед и пьяно ухмыльнулся. — Можете открыть правду своему собрату по перу. Мы все сгораем от любопытства. Это правда?
— Я никогда не страдал сомнениями по поводу своих способностей, а также по поводу способностей публики, — ловко ушел от ответа Квинлан. Эшфорд возмущенно фыркнул:
— Тогда как вы объясните тот факт, что слухи основываются на публичных заявлениях Лонгстрита?
— Никак. Не имею к ним никакого отношения.
— Отлично. Делаете вид, будто не вы подтолкнули его на это! Впрочем, вы не первый, кто использует противоречивые сведения, чтобы подогреть интерес публики. Байрон занимался этим всю жизнь.
Квинлан лишь пожал плечами.
Разочарованный тем, что не удалось заставить Кирни признаться в махинациях в целях рекламы, Эшфорд скис. Его пьесы никогда не имели такого успеха, как пьесы Кирни, и он не сомневался, что причина тому вовсе не отсутствие таланта, а финансовые возможности и привлекательная внешность соперника. Дамы, всегда более благосклонные к смазливым красавчикам, тащили своих кавалеров в театр на его пьесы. Утверждали, что достаточно объявить о предполагаемом присутствии Кирни на спектакле — и театру гарантирован аншлаг.
— Осень — неудобное время для постановки новой пьесы, — начал он новую атаку на добродушно настроенного Кирни, — весь бомонд живет в деревне и охотится. Но готов спорить, что, привлеченный разговорами, он опять потянется в город. — Он подмигнул Квинлану. — Ваше имя у всех на языке, и вы знаете почему.
— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Боюсь, вам придется разъяснить мне.
Эшфорд хмыкнул:
— Хотите сделать из меня дурака, заставив повторять сочиненные вами же сплетни? Ну ладно. — Он принялся загибать пальцы. — Первый слух появился в разгар сезона. Говорили, что в этом году не будет новой пьесы Делейси. Следующее, что мы услышали, что пьеса будет, но не Делейси. Сам Лонгстрит заявил, будто на вас сказалась битва при Ватерлоо. Будто вы слишком деморализованы, чтобы присутствовать на премьере. — Он снова подмигнул. — Думаю, именно этим и объясняется нескладное развитие сюжета в третьей сцене второго действия. Но это не значит, что я разочаровался в вас.
Квинлан, все это время сидевший с бесстрастным лицом, позволил себе проявить интерес:
— Так вы видели мою новую пьесу?
Эшфорд рассеянно кивнул.
— Лонгстрит устроил закрытый просмотр для тех из своих высокородных покровителей, которых не будет на премьере на следующей неделе. Признаться, мне было любопытно узнать, действительно ли вы потеряли сноровку.
В театре идет его пьеса! Отключившись от болтовни Эшфорда, Квинлан осмысливал новость, оглушившую его словно гром среди ясного неба.
— Принц больше времени проводит в Брайтоне, чем в городе. Говорят, он руководит перестройкой и расширением Королевского павильона. Он проявил огромную заинтересованность в том, что вышло из-под вашего талантливого пера.
— И?..
В голосе Эшфорда явственно слышалась зависть:
— Вам нечего бояться, старик. Я опубликую свое мнение в «Лондон газетт» после премьеры. Судя по вашему виду, вы выдержите его.
Эшфорд исподтишка разглядывал строгую фигуру Квинлана, одетого в бежевые бриджи и темно-синюю куртку для верховой езды. Наряд дополнял белый шейный платок.
— Легенда о ваших страданиях понадобилась для того, чтобы зрители посочувствовали, так? Боялись, что на этот раз ваша публика не проявит к пьесе такой же интерес, как к предыдущим? Можете съездить в Лондон и взглянуть собственными глазами. — Замолчав, он сделал большой глоток и Удовлетворенно вздохнул. — Написанное для Кина не всегда отвечает вкусам публики. Я сам проходил через это.
— Главную роль играет Кин, — тихо, словно обращаясь к самому себе, проговорил Квинлан.
— Здесь практически не о чем беспокоиться, — заявил Эшфорд, пристально глядя на собеседника в надежде увидеть признаки волнения. — Немного староват для этой роли — таково мое мнение, хотя вам оно неинтересно. Впрочем, ему удается сглаживать недостатки самых трудных монологов, поэтому-то он и востребован, несмотря на свою страсть к выпивке. Если «Глупец удачи» не лучшее из ваших творений, то его смело можно назвать значимым дополнением к вашим трудам. Нам всем следовало бы пострадать так, как вы, верно?
— Верно, — хмуро ответил Квинлан, который был далеко в своих мыслях.
Чего добивается Лонгстрит, выдавая произведение другого автора за пьесу Делейси? Если он думает, что это сойдет ему с рук, он жестоко ошибается!
Квинлан огляделся по сторонам. Эшфорд как раз выливал остатки виски в свой стакан.
— Вы уже прикончили бутылку, поэтому желаю вам приятного вечера и удачной охоты.
— Кстати… — Квинлан исчез за дверью с такой скоростью, что у Эшфорда от изумления отвисла челюсть. — Что я такого сказал?
Лондон, 14 ноября 1815 года
Квинлан сидел в дальнем углу театральной ложи. В одной руке он держал программку, а в другой — заряженный пистолет. В ложе царил полумрак, через портьеры, скрывавшие его от любопытных взглядов публики, не пробивался ни один лучик света. Но ему и не требовался свет, чтобы прочитать программку. Ее текст словно выжгли у него в мозгу. «Глупец удачи» Квинлана Делейси. Комедия в трех действиях.
Здесь было две ошибки. Он никогда не писал пьесы, заявленной в программке. И не давал согласия ставить свое имя на произведении другого автора.
Он приехал в Лондон сегодня в полдень и обнаружил, что еще не поздно предотвратить гнусное предательство по отношению к нему самому и ничего не подозревающей публике. Премьера была назначена на вечер, поэтому у него хватало времени, чтобы переодеться и отправиться в театр.
Горя желанием своими глазами увидеть низкопробную пародию, которой приписывают его авторство, он смешался с толпой зрителей. Отовсюду доносились возбужденные голоса, публика с нетерпением ждала нового творения знаменитого драматурга.
— …так долго не ставили новых пьес Делейси.
— Слышал, что принц доволен…
— …будет среди зрителей, моя дорогая.
— …сам регент!
— …Лонгстрит из кожи вон лезет, чтобы его посвятили в рыцари.
— Еще один успех Делейси… Кто знает?
— Проклятие! Вам не удастся! — процедил сквозь зубы Квинлан и смял программку.
Он пришел сюда для того, чтобы поймать на месте преступления и самозванца, и своего подлого режиссера!
Он подождет, когда начнется спектакль. Сначала публика будет озадачена, потом выразит свое недовольство, а под конец — гнев низким качеством пьесы. Тогда он встанет и обнаружит свое присутствие. Он потребует, чтобы Лонгстрит представил всем наглого обманщика, который наверняка не устоит против искушения побывать на первом публичном представлении своего произведения, обманщика, осмелившегося поставить на своем жалком творении авторитетное имя Делейси.
Квинлан провел пальцем по рукоятке пистолета. Он чувствовал, что способен на преступление, хотя не худшим вариантом было отдать самозванца на суд одураченных зрителей. Как известно, лондонская публика бунтовала и устраивала скандалы и по менее серьезным поводам. В одном Квинлан был непоколебим: с Лонгстритом он разделается сам.
Долгие месяцы он подозревал этого человека. Не поддайся он на уговоры уехать в августе из города, давно бы проверил свои подозрения.
Квинлан не мог понять, почему Лонгстрит решил, будто это сойдет ему с рук. По дороге в Лондон он строил сотни различных предположений, но ответ так и не приходил. Когда он уже въезжал в город, у него возникла одна идея, но он никак не мог поверить в то, что Лонгстрит отважился на такой шаг.
Спекулируя именем Делейси, Лонгстрит намеревался низвергнуть его с высоты славы и расчистить дорогу своему новому протеже.
Мысль потрясла и разозлила Квинлана. Он никогда не считал Лонгстрита человеком с моральными устоями, однако верил, что в бизнесе тот придерживается хоть какой-то этики. А в этом хитроумном плане — очернить имя одного, чтобы продвинуть другого, — было нечто дьявольское.
— Ему не уйти от возмездия, пока я жив, — пробормотал Квинлан. — Нет, пока жив он!
Когда поднялся занавес, его охватило странное возбуждение. Он чувствовал себя так же, как перед атакой при Ватерлоо. Кровь быстрее потекла по венам, дыхание участилось. Наклонившись вперед, он немного отодвинул в сторону портьеру. Слабые аплодисменты, которыми зрители встретили пасторальные декорации, звучали для него как отдаленные ружейные выстрелы.
Сначала бешенство мешало ему вслушиваться в слова актеров. Главным героем был надутый лейтенант, расхаживавший с важным видом. В первой сцене он быстро соблазнил и бросил девушку-ирландку, а во второй — с не меньшей быстротой атаковал врага. Нет, это была не его пьеса. Он никогда не переносил действие в Ирландию, никогда не писал о войне и военной службе… хотя нет, писал, в первой драме. Кто-то воспользовался его произведением и превратил трагедию в комедию!
— Боже!
Полный ярости возглас привлек внимание зрителей к его ложе, но он успел скрыться за портьерой.
Вдруг Квинлана словно поразила молния. Он опять осторожно отодвинул портьеру и стал более внимательно следить за ходом спектакля.
Чем дальше разворачивалось действие, тем острее он ощущал, что с ним творится нечто странное. Тело покрылось гусиной кожей, во рту пересохло. Он узнавал пьесу!
Не диалоги героев, а детали, из которых они строились. Фразы, характеры второстепенных персонажей из других произведений — это и многое другое принадлежало ему.
Когда закончилось первое действие, Квинлан откинулся на спинку стула, потрясенный до глубины души. Казалось, он повредился в рассудке. Он не писал эту пьесу, но вполне мог написать. В ней присутствовали все характерные черты его стиля.
Кто-то украл его работу, вырвал куски из различных пьес, а потом собрал наворованное в произведение, смутно похожее на первоначальное, но в то же время абсолютно новое.
Началось второе действие, но Квинлану даже в голову не пришло прервать спектакль. Он превратился чуть ли не в самого внимательного зрителя. На шаг опережая автора, он пытался предсказать, как будет развиваться действие. Иногда его догадки были верными, но чаще события принимали неожиданный оборот, вызывая у него удивление, а у публики — одобрение. Поражающие своей меткостью и отточенностью фразы свидетельствовали о том, что пьесу написал не какой-то писака, а талантливый автор.
Примером тому служила заключительная сцена второго действия. Действие пьесы снова переместилось в Ирландию, где брошенная девушка, теперь уже беременная, получает от своего возлюбленного-офицера письмо, в котором тот категорически отрицает свою любовь к ней. В отчаянии бедняжка решает покончить жизнь самоубийством, но ее попытки закапчиваются комически. Она хочет повеситься, но веревка не выдерживает ее вес. Хочет утопиться, но река выбрасывает ее на гальку. Кидается с обрыва, но юбкой цепляется за камень. Сдавшись, она решает оставить ребенка, который, должно быть, желает жить сильнее, чем она — умереть. Квинлан заерзал в кресле, когда упал занавес. Совершенно ясно: пьеса нацелена не только на то, чтобы развлечь публику. Он в жизни не читал и не видел пьесы, в которой было бы столько скрытой и тонкой сатиры. И предметом насмешки был он!
В пьесе не было ни одной фразы его собственного сочинения, однако это сильнее всего нервировало Квинлана. Складывалось впечатление, будто автор побывал у него в голове, нашел и исправил слабые стороны его стиля и извлек произведение наружу во всем его великолепии.
Квинлан дрожащей рукой провел по лбу. Кто мог такое совершить? Некто, кто не хуже его знает его работы. Некто, кто наблюдал, как он творит, или слышал его рассуждения о драматургии, кто обладает потрясающей способностью подражать чужому стилю и видит комизм в житейских ситуациях. Некто, кто решил на глазах публики подвергнуть его унижению.
Несколько секунд он размышлял над тем, а не решил ли лорд Байрон таким образом отомстить за то, что Квинлан несколько лет назад раскритиковал его.
Квинлан почувствовал, что горят щеки. Если так, то лорд Байрон добился своего.
Эдмунд Кин с неподражаемым мастерством исполнял роль чванливого солдата, споткнувшегося о собственное высокомерие. Каждая его реплика звучала преувеличенно напыщенно — такое мог написать только человек, обладающий непревзойденным красноречием. К тому же такой великий актер никогда бы не снизошел до того, чтобы играть роль в пьесе, созданной автором менее известным, чем он сам. Значит, автором является Байрон?
Снедаемый любопытством, Квинлан принялся строить догадки. По некотором размышлении письмо, которое ирландская девушка получила от своего возлюбленного, в значительной степени напоминало письмо, написанное им для Петтигрю. Нет, это невозможно. Если кто-то и разболтал о том, что он сочинял письма для солдат, никто не мог знать о содержании письма Петтигрю. Можно допустить, что Эррол сам рассказало о нём. Нет, маловероятное совпадение. Сила воображения Байрона не сравнима с его. Если бы того попросили сочинить письмо, настолько велика вероятность, что его содержание будет похожим?
Квинлан расправил плечи. Он никогда не сомневался в том, что у него много критиков, только ему в голову не приходило, что один из них окажется таким жестоким. Его мягкая сатира на Байрона была и лестной, и забавной. То, что уготовил ему таинственный незнакомец, можно назвать умственной вивисекцией.
Когда началось третье действие, Квинлану показалось, что в бурный смех публики вплетаются язвительные смешки. Вероятно, среди зрителей есть те, кому известна вся подноготная. Он несколько мгновений внимательно оглядывал зал в поисках знакомого бледного лица, обрамленного темными вьющимися волосами. Байрона он так и не нашел, хотя это не значило, что его здесь нет.
Кто бы ни был творец пьесы, ему прекрасно известно, как угодить публике. Спектакль завоевал сердца абсолютно всех присутствующих.
После окончания последнего действия Квинлан еще некоторое время сидел, вцепившись в барьер, и смотрел на пустую сцену. Зрители возгласами и аплодисментами выражали свое восхищение. Занавес снова подняли, главные актеры поклонились публике. Гром аплодисментов накатывал волнами, будто разбивавшимися о рампу. Появление Кина было встречено восторженным ревом, грозившим загасить свечи. Публика потребовала автора.
Квинлан, ждавший этого мгновения, встал и подошел к барьеру, чтобы получше разглядеть самозванца. Он еще не решил, что сделать, — поздравить того или бросить ему вызов.
К его ужасу, зрители партера сразу же заметили его. Театр снова взорвался криками «Автора! Автора!» и аплодисментами, пламя свечей опасно затрепетало. В ложу полетели букеты цветов и усыпали пол у его ног. Лицо Квинлана перекосилось от досады, но он все же поклонился публике, приняв ее незаслуженную похвалу. Он не автор пьесы, но он обязательно выяснит, кто написал ее!
Внезапно краешком глаза он увидел, как из-за кулис появилась приземистая фигура.
— Лонгстрит! — процедил он сквозь зубы. Квинлана удивило, что Лонгстрит посмотрел на него и улыбнулся. Более того, он принялся аплодировать ему, будто не он стоял за обманом.
Квинлан собрался покинуть ложу, когда дверь неожиданно распахнулась.
— Кирни, ты снова поразил нас всех! — весело воскликнул первый из длинной вереницы почитателей, сжав Квинлана в медвежьих объятиях.
Глава 17
— Что значит, вы не писали «Глупца удачи»? — Гораций Лонгстрит посмотрел на Квинлана через стол, уставленный бутылками шампанского и блюдами с запеченными устрицами и шейками омара. — Естественно, писали, лорд Кирни. А почему же во дворце читают пьесы Квинлана Делейси?