Страница:
Экспертиза полностью подтвердила догадку. В состав краски, кроме обычной масляной основы, входил сульфид цинка, активированный атомами меди. Именно эта нехитрая комбинация ZnS-Cu и давала, как говорилось в заключении, наиболее яркое послесвечение в желто-зеленой области спектра.
Мистическая тайна огненного змея полностью теряла, таким образом, жуткую трансцендентальную подоплеку. Впрочем, она-то меньше всего занимала Люсина. Он вдруг подумал о том, как отзовется покраска светящимся составом на здоровье и психике и без того травмированного питона Володьки.
Питону не повезло почти так же, как и Саскии. Мало того что в один черный день его поймали где-нибудь в Африке или на острове Борнео, втиснули в тесный ящик и повезли куда-то за тридевять земель. Этим, увы, не исчерпывались превратности злой судьбы. Другие, более счастливые питоны попадали, например, в зоопарки. Пусть не в столь знаменитые и благоустроенные, как лондонский или берлинский. Даже тесная клетка в небольшом и разрезанном надвое трамвайными рельсами московском зверинце показалась бы бедному Володьке раем по сравнению с цирком. Разве это дело для гордой и сильной змеи — плясать на хвосте перед восхищенной и чуть-чуть напуганной публикой? Лучше уж уложить тугие, лоснящиеся кольца под электрообогреватель и тихо дремать себе за толстым плексигласом. Потом, когда уйдут последние посетители и сторожа закроют террариум, можно обвить искусственный ствол посредине клетки и лениво проглотить мягкого, дрожащего кролика.
«Господи! Что только не лезет человеку в голову?! Кролик, видите ли… Какая ерунда!.. Но ерунда ли?»
Люсин подвинул к себе перекидной календарь и сделал на субботнем листке пометку: кролик. Потом аккуратно переписал в свой блокнот заключительные строки экспертизы:
И все же радость его оказалась несколько преждевременной. Она как бы сглазила его удачу. Последняя экспертиза без преувеличения ошеломила его. Такого он явно не ожидал. Обнаруженные на бутылке отпечатки пальцев принадлежали самому Свиньину.
Выходило, что все эти поначалу столь радовавшие его приметы — хромота, бельмо на глазу, темные, с медным отливом волосы — оказались такой же бутафорией, как и фальшивые усы. Значит, иностранец по-прежнему действовал в одиночку. Это было непостижимо.
«Что он на самом-то деле себе думает? Как надеется вернуться назад? Ведь не со своей же группой? Непонятно, совершенно непонятно… Слишком бурная деятельность… А что, если он сумасшедший? Это многое объясняет. Ведь абсолютно шизофренический почерк. Бельмо, парики, питон этот. Тут и самому-то рехнуться в пору… И наряду с этим оставляет отпечатки пальцев на бутылке. Интересно… Володьку он сам украл или кому поручил? Нет, слишком уж одно с другим не вяжется. Разный стиль, абсолютно разный стиль. Такой, как Свиньин, не станет красить питона „Огнями св. Эльма“ из ГДР, чтобы шарить потом зажженной лампой в мешке. Разве не мог он привести с собой краску с долгим свечением? Фосфоресцентную? Получается, что “Огни св. Эльма” взяты только по той причине, что другой светящейся краски в Москве в это время не было. А это уже, так сказать, местный колорит. Отсюда и лампа в мешке… Опять же Володька! Почему его выкрали именно в Ватутинках? Знали, что там будет концерт? Ой, как тут ничего не получается! Похоже на то, что питон подвернулся совершенно случайно. Так и надо считать, а то выходит слишком сложно и малоправдоподобно. Володька — это случайный набросок, незапланированный, так сказать, вариант. В Ватутинках у Свиньина явно был какой-то интерес… А тут совершенно случайно по соседству концерт со змеей. Вот он и украл Володьку, мгновенно сообразив, что на прижимистую старуху дьявол во плоти подействует куда больше, чем условленный пароль — синий божок с ожерелья. Тогда и краска смысл обретает. Здесь уже обстоятельства вынуждают к нашему местному колориту приспособиться. И здесь мы неизбежно приходим к тому, что в Ватутинках у него есть доверенное лицо. Съездить-то он мог к кому угодно, конечно… К очередному коллекционеру-краснодеревщику, скажем, или к бабке какой-нибудь за иконой… Тут все может быть. Но вот откуда он про Дом отдыха узнал да про концерт этот самый?.. Задача! А может, он прямо в тот дом и ездил? К директору, культурнику или, скажем, врачу? Расплывается, однако, схемка-то. Многовариантной делается. Ну да ладно! Порешим на том, что он мог работать как с помощником, так и без него. Первая версия выглядит более убедительно… Вторая же явно сопряжена с трудностями, которые очень непросто будет обойти. Но, независимо от обеих версий, маскарад этот в сочетании с отпечатками пальцев на бутылке выглядит шизофренически. Двух мнений тут нет. В чем же дело?»
Люсин щелчком отбросил снимок на середину стола. От папиллярных узоров рябило в глазах.
«Где он сейчас? Вот отпечатки его пальцев. Еще недавно сидел он за столом в захламленной старушечьей комнате и пил водку. Он брал бутылку и наливал рюмку, выпивал и закусывал скверной колбасой, прихлебывал чай и, роняя крошки, слизывал абрикосовое варенье с фруктового торта. Потом снова наполнял рюмки..! Вся бутылка захватана. Она была сальной от выделения его кожных желез. В научно-техническом отделе ее обрызгали из пульверизатора нигидрином, и жирные следы окрасились в красно-фиолетовый цвет. Потом их сфотографировали и разметили цифрами все частные признаки неповторимого папиллярного узора, чтобы электронно-счетная машина могла в любой момент найти их среди сотен тысяч других отпечатков. Какой долгий путь, какие сложные превращения! И все зачем? Чтобы сказать, что данный субъект был там-то и там-то. Но кто ответит, где он сейчас? Сколько времени прошло, а я все спрашиваю: где он? Надо признать, однако, что сейчас этот вопрос приобрел несколько иной оттенок. Возникло новое качество. Раньше мы должны были отыскать пропавшего иностранца, теперь мы ищем иностранного гражданина, нарушившего наши законы».
Еще третьего дня Данелия, ради смеха, принес из научно-технического отдела электрическую схему классификации преступления. Тогда она относилась к неизвестному лицу с определенным перечнем примет, проходящему под кличкой «Слуга дьявола». Но дактилоскопическая экспертиза переменила обстоятельства. Теперь программа квалификации кражи, грабежа или разбоя подразумевала только одного человека, настоящее имя которого Андрей Всеволодович Свиньин — гражданин иностранного государства.
Люсин запустил пальцы в волосы и с тоской уставился на дюралевую панель с какими-то лампочками, разноцветными жилками и наспех приваренными сопротивлениями. У каждой из шести позиций была наклейка с надписью и переключатель. Поворот переключателя направо — «Да», налево — «Нет» или 1 и 0 по двоичной системе. Люсин вздохнул и взялся за первый переключатель. «Было ли у потерпевшего похищено имущество?» Конечно, было, иначе вся последующая работа со схемой окажется бессмысленной. Итак, у потерпевшего похитили ларец Марии Медичи. Люсин повернул переключатель направо.
Зажглась лампочка № 2.
«Тайно или открыто похищено имущество?»
«Совершенно открыто». Он повернул направо переключатель № 2.
«С насилием или без насилия было изъято имущество?»
«Это уж как посмотреть. Явного насилия не было. Но огненный пион, проглоченная кошка… Хорошо, пусть будет без насилия». Третий переключатель он повернул налево.
«Было ли похищение совершено с угрозой для жизни или здоровья?» — спросила лампочка № 4.
«Было. Определенно было. Если не для жизни, то для здоровья. Коты, конечно, не в счет». Он повернул переключатель направо, и зеленая лампочка тут же с веселым подмигиванием просигналила: «Разбой. Ст. 146».
«Итак, налицо преступление, предусмотренное статьей 146 УК РСФСР. Есть даже его алгоритм: 1101, который вместе с дактилоскопическим кодом отправится в электронную память… Но что с того? Забавная игрушка, не более. Опытный юрист квалифицирует такое преступление без всяких лампочек. Вся беда, что кража сундука — это только эпизод сложного, неимоверно сложного дела. И не помогут тут никакие электронные схемки… Недаром Данелия сказал тогда: “Погляди, дорогой, какую штуку принес! Скоро мы с тобой совсем не нужны будем. Все машина за нас сделает. И статью подберет, и бандита выследит. Понимаешь? На, поиграй себе ради смеха…” Что верно, то верно: ради смеха… И все же небесполезно знать, что этого Свиньина можно привлечь за разбой по статье 146. Очень небесполезно! В столь щекотливом деле это может здорово пригодиться. Кое-каким горячим головам очень даже нужен холодный душ! Вот он, господа, пропавший ваш интурист! Разбой-с! По статье 146 Уголовного кодекса… Меняет внешность и пугает старушек, между прочим, с угрозой для их здоровья, этот ваш похищенный джентльмен. Вот как… И котов душит. Да, господа! Но позвольте-с! Я совсем забыл! Похищение питона Володьки! Это ведь тоже уголовщина!»
Люсин тихо засмеялся и даже руки потер от удовольствия. Игрушка явно поднимала настроение. Он поставил все переключатели в нейтральное положение и принялся квалифицировать кражу питона. Это оказалось совсем просто. Уже во второй позиции он, предположив, что Володька был похищен тайно, иначе ведь и быть не могло, поставил переключатель на ноль и получил ответ: «Кража. Ст. 144».
«Великолепно! Разбой и кража! Очень убедительно. Очень! Это хоть кого проймет. Жаль, что мы не можем пока сообщить в газеты… Нет, игрушечка-то ничаво, право слово, ничаво…»
Позвонил Березовский и, захлебываясь от восторга, проорал в трубку:
— Жезл нашелся! Ты слышишь, старик? Жезл мальтийский обнаружился! Где мы и думали — в «золотой кладовой»! Это же триумф, дружище!
Итак, к настоящему моменту на Люсина работали четверо:
Замет был сделан. Но, только выбрав сети, можно было определить качество улова. Море есть море. Человек на палубе никогда не знает, что делается под водой. Пусть самописцы эхолотов рисуют сложный профиль дна, туманный слой планктона или рыбий косяк. Это еще ничего не значит. Дно может внезапно взметнуться кверху, и в жутком треске под ногами, в грохоте обрушившейся антенны и скачущих и раскалывающихся бочек вы поймете, что… Но вы уже ничего не измените, даже если поймете… Подводные течения рассеют дымку планктона, безоблачное небо крупной, обжигающей солью метнет в лицо вам снежный заряд, а полный, тяжеленный трал, от которого надсадно стонут лебедки и потрескивает крепчайший манильский канат, поднявшись над серо-зеленой водой, этот трал вдруг раззявит страшные рваные дыры, из которых тяжело прольется обратно в море драгоценная рыбья ртуть — весь ваш богатый и трудный улов.
Может, это кашалот постарался, а может, касатки. Этого и знать не дано, и не к чему знать. Пусть хоть гигантский кальмар располосовал сети или задел их острым гребнем сам морской змей. Что с того? Потерянный улов не вернуть, и, пока залатают все дыры, уйдет косяк. А там… кто знает, что будет потом? То ли погода не заладится, то ли рыба не залепится, и пойдет эхолот выписывать пустой донный профиль.
Вот и сейчас, не успел Люсин положить трубку после разговора с Березовским, как зазвонил внутренний телефон и дежурный по городу — благо вся милиция была уже в курсе люсинских дел — доложил, что вчера ночью в Нескучном саду обнаружили труп.
Все это Люсину пришлось принять как нечто данное. Сам он место происшествия не осматривал и труп не обследовал. Теперь этот труп лежал в холодильнике, и что-либо предпринимать было уже поздно. Приходилось во всем полагаться на другого следователя. Он был впереди на шестнадцать невозвратимых часов.
Люсин вызвал к себе Женевьеву Овчинникову и Льва Минеевича. Это были единственные из известных ему людей, которые могли знать, по каким таким неотложным делам отправился вчера вечером Михайлов в Нескучный сад. Но больших надежд он на эти беседы не возлагал. При мысли о том, что именно ему первому придется сказать Женевьеве о смерти ее друга, тоскливо щемило в груди. Он сначала даже заколебался и решил отложить встречу или же коротко сообщить обо всем по телефону. Но это почему-то показалось ему жестоким. Поэтому он все же пригласил Женевьеву прийти к нему завтра, часов около двенадцати. На всякий случай он спросил ее, не знает ли она, где сейчас Виктор. Женевьева ответила, что не видела его уже два дня.
От Льва Минеевича много ждать тоже не приходилось.
Телефона в квартире не было, а беседами на личные темы художник старика, как известно, не баловал.
Дело, которое досталось Люсину, было трудным и, несомненно, интересным. И все же до сих пор он относился к нему довольно легко и даже как бы чуточку со стороны. Наверное, это было вызвано его необычной спецификой и характерами причастных к нему людей. Действительно, Вера Фабиановна, Лев Минеевич, пляшущий змей и задушенный кот — все это, надо признаться, выглядело, как бы сказал сдержанный англичанин, несколько необычно. Больше напоминало театр, чем реальную жизнь. В любой момент актеры могли сорвать с себя маски — и трагедия грозила обернуться глупым фарсом. Инстинкт самосохранения заставил держаться в стороне, хотя бы из уважения к собственной личности.
Но вот упала маска с главного персонажа, и за ней обнаружился не Арлекин и не обсыпанный пудрой паяц. В черном эсэсовском мундире предстал анонимный актер с приклеенными усами и накладным париком. Сквозь шутовской карнавал и скрежет заржавленных рыцарских лат почудилась невидимая тень смерти, ее бесшумный и потому оглушительный шаг. Вот и пахнуло теперь трупным смрадом, вот и кончился сумасшедший цветной балаган.
«Михайлов убит, конечно, не случайно. Он что-то знал и, следовательно, мог выдать. Но почему он не рассказал об этом, когда дело зашло уже достаточно далеко? Слишком глубоко увяз? Или его запугали? Может, просто совершил очередную глупость и стыдился признаться, надеясь, что на том все и кончится? Он же постоянно оступался и тут же оглядывался, лгал и укреплял свою ложь новой, логически обоснованной ложью, невольно превращая минутную слабость свою в тоскливую беду. Он готов был скорее признаться следователю в продаже иконы, чем рассказать подруге о встрече с бывшей женой. Что сделал он на этот раз, унылый неудачник, в чем и кому не посмел отказать?»
Люсин написал подробный рапорт обо всех событиях последних дней. Он смутно чувствовал, что где-то допустил непростительную ошибку. Ведь был же соблазн арестовать Михайлова, был, но он не поддался ему и формально поступил совершенно правильно. Всей этой уголовщины с сундуком и питоном тогда и в помине не было. Какие же основания были для ареста? Продажа иконы? Попытка запутать следствие? Но разве этого достаточно? Не будь этих дурацких внутренних весов, поддайся он тогда первому побуждению — и Михайлов остался бы жив. Вот в чем дело… Может быть, для суда оснований и не было, то есть, конечно, не было, но предварительное заключение спасло бы человеку жизнь. И кто знает, возможно, Михайлов сказал бы тогда всю правду.
Теперь он никогда уже не сможет рассказать, за что его вчера вероломно и зверски убили.
Глава 20
Мистическая тайна огненного змея полностью теряла, таким образом, жуткую трансцендентальную подоплеку. Впрочем, она-то меньше всего занимала Люсина. Он вдруг подумал о том, как отзовется покраска светящимся составом на здоровье и психике и без того травмированного питона Володьки.
Питону не повезло почти так же, как и Саскии. Мало того что в один черный день его поймали где-нибудь в Африке или на острове Борнео, втиснули в тесный ящик и повезли куда-то за тридевять земель. Этим, увы, не исчерпывались превратности злой судьбы. Другие, более счастливые питоны попадали, например, в зоопарки. Пусть не в столь знаменитые и благоустроенные, как лондонский или берлинский. Даже тесная клетка в небольшом и разрезанном надвое трамвайными рельсами московском зверинце показалась бы бедному Володьке раем по сравнению с цирком. Разве это дело для гордой и сильной змеи — плясать на хвосте перед восхищенной и чуть-чуть напуганной публикой? Лучше уж уложить тугие, лоснящиеся кольца под электрообогреватель и тихо дремать себе за толстым плексигласом. Потом, когда уйдут последние посетители и сторожа закроют террариум, можно обвить искусственный ствол посредине клетки и лениво проглотить мягкого, дрожащего кролика.
«Господи! Что только не лезет человеку в голову?! Кролик, видите ли… Какая ерунда!.. Но ерунда ли?»
Люсин подвинул к себе перекидной календарь и сделал на субботнем листке пометку: кролик. Потом аккуратно переписал в свой блокнот заключительные строки экспертизы:
«По характеру спектра и химсоставу основы исследованное флуоресцентное вещество оказалось идентичным светящейся краске “Огни св. Эльма”, импортируемой из ГДР».Люсин вновь взялся за календарь и возвратил время из несколько преждевременной субботы в четверг. «“Огни св. Эльма”, — записал он. — Шуляк». Любительская колбаса ботулизмов не содержала. Экспертное заключение по этому поводу не противоречило, таким образом, мнению коллег из Института криминалистики, полагавших, с полным на то основанием, что кот по кличке Саския был задушен питоном по кличке Володька. Впрочем, последнее обстоятельство выяснилось несколько позже. Но дело, конечно, не в нем. Окажись колбаса ядовитой, следствие было бы поставлено в более трудное положение. Пришлось бы проверять сразу две, сплетенные к тому же друг с другом, линии: питон и ботулизм. А так все выглядело куда веселее. Питон задушил кошку и до смерти перепугал старуху, которая даже речи от этого лишилась. Поэтому Люсин мог искренне порадоваться, что колбаса здесь совершенно ни при чем… Как, впрочем, и водка, которая тоже оказалась полностью доброкачественной и не содержащей никаких токсинов, кроме, конечно, вульгарного этилового спирта С2Н5ОН. Но на него люди вот уже пятьдесят веков смотрят сквозь пальцы. Поэтому и Люсин безоговорочно и полностью согласился с мнением аналитиков, что водка была совершенно не ядовита.
И все же радость его оказалась несколько преждевременной. Она как бы сглазила его удачу. Последняя экспертиза без преувеличения ошеломила его. Такого он явно не ожидал. Обнаруженные на бутылке отпечатки пальцев принадлежали самому Свиньину.
Выходило, что все эти поначалу столь радовавшие его приметы — хромота, бельмо на глазу, темные, с медным отливом волосы — оказались такой же бутафорией, как и фальшивые усы. Значит, иностранец по-прежнему действовал в одиночку. Это было непостижимо.
«Что он на самом-то деле себе думает? Как надеется вернуться назад? Ведь не со своей же группой? Непонятно, совершенно непонятно… Слишком бурная деятельность… А что, если он сумасшедший? Это многое объясняет. Ведь абсолютно шизофренический почерк. Бельмо, парики, питон этот. Тут и самому-то рехнуться в пору… И наряду с этим оставляет отпечатки пальцев на бутылке. Интересно… Володьку он сам украл или кому поручил? Нет, слишком уж одно с другим не вяжется. Разный стиль, абсолютно разный стиль. Такой, как Свиньин, не станет красить питона „Огнями св. Эльма“ из ГДР, чтобы шарить потом зажженной лампой в мешке. Разве не мог он привести с собой краску с долгим свечением? Фосфоресцентную? Получается, что “Огни св. Эльма” взяты только по той причине, что другой светящейся краски в Москве в это время не было. А это уже, так сказать, местный колорит. Отсюда и лампа в мешке… Опять же Володька! Почему его выкрали именно в Ватутинках? Знали, что там будет концерт? Ой, как тут ничего не получается! Похоже на то, что питон подвернулся совершенно случайно. Так и надо считать, а то выходит слишком сложно и малоправдоподобно. Володька — это случайный набросок, незапланированный, так сказать, вариант. В Ватутинках у Свиньина явно был какой-то интерес… А тут совершенно случайно по соседству концерт со змеей. Вот он и украл Володьку, мгновенно сообразив, что на прижимистую старуху дьявол во плоти подействует куда больше, чем условленный пароль — синий божок с ожерелья. Тогда и краска смысл обретает. Здесь уже обстоятельства вынуждают к нашему местному колориту приспособиться. И здесь мы неизбежно приходим к тому, что в Ватутинках у него есть доверенное лицо. Съездить-то он мог к кому угодно, конечно… К очередному коллекционеру-краснодеревщику, скажем, или к бабке какой-нибудь за иконой… Тут все может быть. Но вот откуда он про Дом отдыха узнал да про концерт этот самый?.. Задача! А может, он прямо в тот дом и ездил? К директору, культурнику или, скажем, врачу? Расплывается, однако, схемка-то. Многовариантной делается. Ну да ладно! Порешим на том, что он мог работать как с помощником, так и без него. Первая версия выглядит более убедительно… Вторая же явно сопряжена с трудностями, которые очень непросто будет обойти. Но, независимо от обеих версий, маскарад этот в сочетании с отпечатками пальцев на бутылке выглядит шизофренически. Двух мнений тут нет. В чем же дело?»
Люсин щелчком отбросил снимок на середину стола. От папиллярных узоров рябило в глазах.
«Где он сейчас? Вот отпечатки его пальцев. Еще недавно сидел он за столом в захламленной старушечьей комнате и пил водку. Он брал бутылку и наливал рюмку, выпивал и закусывал скверной колбасой, прихлебывал чай и, роняя крошки, слизывал абрикосовое варенье с фруктового торта. Потом снова наполнял рюмки..! Вся бутылка захватана. Она была сальной от выделения его кожных желез. В научно-техническом отделе ее обрызгали из пульверизатора нигидрином, и жирные следы окрасились в красно-фиолетовый цвет. Потом их сфотографировали и разметили цифрами все частные признаки неповторимого папиллярного узора, чтобы электронно-счетная машина могла в любой момент найти их среди сотен тысяч других отпечатков. Какой долгий путь, какие сложные превращения! И все зачем? Чтобы сказать, что данный субъект был там-то и там-то. Но кто ответит, где он сейчас? Сколько времени прошло, а я все спрашиваю: где он? Надо признать, однако, что сейчас этот вопрос приобрел несколько иной оттенок. Возникло новое качество. Раньше мы должны были отыскать пропавшего иностранца, теперь мы ищем иностранного гражданина, нарушившего наши законы».
Еще третьего дня Данелия, ради смеха, принес из научно-технического отдела электрическую схему классификации преступления. Тогда она относилась к неизвестному лицу с определенным перечнем примет, проходящему под кличкой «Слуга дьявола». Но дактилоскопическая экспертиза переменила обстоятельства. Теперь программа квалификации кражи, грабежа или разбоя подразумевала только одного человека, настоящее имя которого Андрей Всеволодович Свиньин — гражданин иностранного государства.
Люсин запустил пальцы в волосы и с тоской уставился на дюралевую панель с какими-то лампочками, разноцветными жилками и наспех приваренными сопротивлениями. У каждой из шести позиций была наклейка с надписью и переключатель. Поворот переключателя направо — «Да», налево — «Нет» или 1 и 0 по двоичной системе. Люсин вздохнул и взялся за первый переключатель. «Было ли у потерпевшего похищено имущество?» Конечно, было, иначе вся последующая работа со схемой окажется бессмысленной. Итак, у потерпевшего похитили ларец Марии Медичи. Люсин повернул переключатель направо.
Зажглась лампочка № 2.
«Тайно или открыто похищено имущество?»
«Совершенно открыто». Он повернул направо переключатель № 2.
«С насилием или без насилия было изъято имущество?»
«Это уж как посмотреть. Явного насилия не было. Но огненный пион, проглоченная кошка… Хорошо, пусть будет без насилия». Третий переключатель он повернул налево.
«Было ли похищение совершено с угрозой для жизни или здоровья?» — спросила лампочка № 4.
«Было. Определенно было. Если не для жизни, то для здоровья. Коты, конечно, не в счет». Он повернул переключатель направо, и зеленая лампочка тут же с веселым подмигиванием просигналила: «Разбой. Ст. 146».
«Итак, налицо преступление, предусмотренное статьей 146 УК РСФСР. Есть даже его алгоритм: 1101, который вместе с дактилоскопическим кодом отправится в электронную память… Но что с того? Забавная игрушка, не более. Опытный юрист квалифицирует такое преступление без всяких лампочек. Вся беда, что кража сундука — это только эпизод сложного, неимоверно сложного дела. И не помогут тут никакие электронные схемки… Недаром Данелия сказал тогда: “Погляди, дорогой, какую штуку принес! Скоро мы с тобой совсем не нужны будем. Все машина за нас сделает. И статью подберет, и бандита выследит. Понимаешь? На, поиграй себе ради смеха…” Что верно, то верно: ради смеха… И все же небесполезно знать, что этого Свиньина можно привлечь за разбой по статье 146. Очень небесполезно! В столь щекотливом деле это может здорово пригодиться. Кое-каким горячим головам очень даже нужен холодный душ! Вот он, господа, пропавший ваш интурист! Разбой-с! По статье 146 Уголовного кодекса… Меняет внешность и пугает старушек, между прочим, с угрозой для их здоровья, этот ваш похищенный джентльмен. Вот как… И котов душит. Да, господа! Но позвольте-с! Я совсем забыл! Похищение питона Володьки! Это ведь тоже уголовщина!»
Люсин тихо засмеялся и даже руки потер от удовольствия. Игрушка явно поднимала настроение. Он поставил все переключатели в нейтральное положение и принялся квалифицировать кражу питона. Это оказалось совсем просто. Уже во второй позиции он, предположив, что Володька был похищен тайно, иначе ведь и быть не могло, поставил переключатель на ноль и получил ответ: «Кража. Ст. 144».
«Великолепно! Разбой и кража! Очень убедительно. Очень! Это хоть кого проймет. Жаль, что мы не можем пока сообщить в газеты… Нет, игрушечка-то ничаво, право слово, ничаво…»
Позвонил Березовский и, захлебываясь от восторга, проорал в трубку:
— Жезл нашелся! Ты слышишь, старик? Жезл мальтийский обнаружился! Где мы и думали — в «золотой кладовой»! Это же триумф, дружище!
Итак, к настоящему моменту на Люсина работали четверо:
Замет был сделан. Но, только выбрав сети, можно было определить качество улова. Море есть море. Человек на палубе никогда не знает, что делается под водой. Пусть самописцы эхолотов рисуют сложный профиль дна, туманный слой планктона или рыбий косяк. Это еще ничего не значит. Дно может внезапно взметнуться кверху, и в жутком треске под ногами, в грохоте обрушившейся антенны и скачущих и раскалывающихся бочек вы поймете, что… Но вы уже ничего не измените, даже если поймете… Подводные течения рассеют дымку планктона, безоблачное небо крупной, обжигающей солью метнет в лицо вам снежный заряд, а полный, тяжеленный трал, от которого надсадно стонут лебедки и потрескивает крепчайший манильский канат, поднявшись над серо-зеленой водой, этот трал вдруг раззявит страшные рваные дыры, из которых тяжело прольется обратно в море драгоценная рыбья ртуть — весь ваш богатый и трудный улов.
Может, это кашалот постарался, а может, касатки. Этого и знать не дано, и не к чему знать. Пусть хоть гигантский кальмар располосовал сети или задел их острым гребнем сам морской змей. Что с того? Потерянный улов не вернуть, и, пока залатают все дыры, уйдет косяк. А там… кто знает, что будет потом? То ли погода не заладится, то ли рыба не залепится, и пойдет эхолот выписывать пустой донный профиль.
Вот и сейчас, не успел Люсин положить трубку после разговора с Березовским, как зазвонил внутренний телефон и дежурный по городу — благо вся милиция была уже в курсе люсинских дел — доложил, что вчера ночью в Нескучном саду обнаружили труп.
Оперативная сводка.
Люсина осведомили об этом происшествии лишь после того, как была выяснена личность убитого: Михайлов Виктор Михайлович… Отпечатков подошв преступника следователь на месте происшествия не обнаружил. На плотно укатанной дороге не оказалось и каких-либо иных следов или предметов. Медицинская экспертиза показала, что смерть Михайлова наступила сразу же после того, как убийца проломил ему череп каким-то тупым и тяжелым предметом. На левом плече был обнаружен след еще одного удара. Электрографическое исследование ткани пиджака подтвердило, что удар был нанесен железным предметом. Скорее всего, убийца ударил Михайлова дважды: первый раз — по плечу, второй — по голове. Это произошло, очевидно, примерно после двадцати двух часов, поскольку кровь едва успела свернуться. Судя по тому, что во внутреннем кармане Михайлова нашли бумажник с семью десятирублевками, убийство было совершено не с целью ограбления.
«В 23 час. 15 мин. в Нескучном саду ЦПКиО им. Горького обнаружен труп мужчины. Судя по проломам черепной коробки, смерть наступила от удара по голове чем-то тяжелым. На место происшествия выехал следователь».
Все это Люсину пришлось принять как нечто данное. Сам он место происшествия не осматривал и труп не обследовал. Теперь этот труп лежал в холодильнике, и что-либо предпринимать было уже поздно. Приходилось во всем полагаться на другого следователя. Он был впереди на шестнадцать невозвратимых часов.
Люсин вызвал к себе Женевьеву Овчинникову и Льва Минеевича. Это были единственные из известных ему людей, которые могли знать, по каким таким неотложным делам отправился вчера вечером Михайлов в Нескучный сад. Но больших надежд он на эти беседы не возлагал. При мысли о том, что именно ему первому придется сказать Женевьеве о смерти ее друга, тоскливо щемило в груди. Он сначала даже заколебался и решил отложить встречу или же коротко сообщить обо всем по телефону. Но это почему-то показалось ему жестоким. Поэтому он все же пригласил Женевьеву прийти к нему завтра, часов около двенадцати. На всякий случай он спросил ее, не знает ли она, где сейчас Виктор. Женевьева ответила, что не видела его уже два дня.
От Льва Минеевича много ждать тоже не приходилось.
Телефона в квартире не было, а беседами на личные темы художник старика, как известно, не баловал.
Дело, которое досталось Люсину, было трудным и, несомненно, интересным. И все же до сих пор он относился к нему довольно легко и даже как бы чуточку со стороны. Наверное, это было вызвано его необычной спецификой и характерами причастных к нему людей. Действительно, Вера Фабиановна, Лев Минеевич, пляшущий змей и задушенный кот — все это, надо признаться, выглядело, как бы сказал сдержанный англичанин, несколько необычно. Больше напоминало театр, чем реальную жизнь. В любой момент актеры могли сорвать с себя маски — и трагедия грозила обернуться глупым фарсом. Инстинкт самосохранения заставил держаться в стороне, хотя бы из уважения к собственной личности.
Но вот упала маска с главного персонажа, и за ней обнаружился не Арлекин и не обсыпанный пудрой паяц. В черном эсэсовском мундире предстал анонимный актер с приклеенными усами и накладным париком. Сквозь шутовской карнавал и скрежет заржавленных рыцарских лат почудилась невидимая тень смерти, ее бесшумный и потому оглушительный шаг. Вот и пахнуло теперь трупным смрадом, вот и кончился сумасшедший цветной балаган.
«Михайлов убит, конечно, не случайно. Он что-то знал и, следовательно, мог выдать. Но почему он не рассказал об этом, когда дело зашло уже достаточно далеко? Слишком глубоко увяз? Или его запугали? Может, просто совершил очередную глупость и стыдился признаться, надеясь, что на том все и кончится? Он же постоянно оступался и тут же оглядывался, лгал и укреплял свою ложь новой, логически обоснованной ложью, невольно превращая минутную слабость свою в тоскливую беду. Он готов был скорее признаться следователю в продаже иконы, чем рассказать подруге о встрече с бывшей женой. Что сделал он на этот раз, унылый неудачник, в чем и кому не посмел отказать?»
Люсин написал подробный рапорт обо всех событиях последних дней. Он смутно чувствовал, что где-то допустил непростительную ошибку. Ведь был же соблазн арестовать Михайлова, был, но он не поддался ему и формально поступил совершенно правильно. Всей этой уголовщины с сундуком и питоном тогда и в помине не было. Какие же основания были для ареста? Продажа иконы? Попытка запутать следствие? Но разве этого достаточно? Не будь этих дурацких внутренних весов, поддайся он тогда первому побуждению — и Михайлов остался бы жив. Вот в чем дело… Может быть, для суда оснований и не было, то есть, конечно, не было, но предварительное заключение спасло бы человеку жизнь. И кто знает, возможно, Михайлов сказал бы тогда всю правду.
Теперь он никогда уже не сможет рассказать, за что его вчера вероломно и зверски убили.
Глава 20
Заклинатель змей
У Центрального рынка Данелия встретил знакомого кахетинца. Они расцеловались, похлопали друг друга по животу. Георгий помог земляку вытащить из такси мешки с зеленью. Земляк снял синюю многогранную кепку и вытер платком разгоряченное лицо.
— Приходи, Гоги, ко мне в «Зарю», сорок девятый номер, — пригласил он. — Попьем кахетинского, споем, о жизни поговорим.
— Спасибо, Самсон, спасибо. Как будет свободное время, непременно зайду. — Он оторвал кружевной листик кинзы, растер пальцами, понюхал. — Совсем свежая.
— Свежая, — кивнул Самсон. — Цицмата тоже очень свежая. Давай я тебе заверну!
— Спасибо, Самсон. У меня есть. Вчера родственники привезли… Извини, дорогой, но мне на работу пора.
— Иди, Гоги, иди. Разве я не понимаю? Так придешь вечером?
— Спасибо, Самсон. Не смогу сегодня.
— Тогда завтра приходи!
— Завтра совсем другое дело. Завтра приду, если смогу, — пообещал Данелия, хотя твердо знал, что вся эта неделя у него прочно забита.
Он вдохнул аромат яблок, острых солений и трав, обвел взглядом прилавки с грудами помидоров, груш, персиков и ранних дынь. Пучки зелени перемежались насыпными горками мака, стручки сахарного горошка соседствовали с каштанами и арахисом, молодые медно-розовые гранаты сухо пламенели во влажной тени подернутых матовой пыльцой гроздей, и всюду были цветы.
Данелия подумал вдруг, что давно уже не был на родине. Дай Бог, если зимой ему дадут отпуск. Обязательно поедет тогда к родным на Новый год, обязательно! Всем семейством. У Теймуразика как раз будут каникулы. Каждый год ему присылали к празднику бутылки кизилового сиропа и свежий домашний козинак. Он угощал свою русскую жену, пробовал сам и, зажмурившись, долго цокал потом языком. «Надо будет поехать весной!» — говорил он жене, и она радостно соглашалась. Он тут же загорался и начинал рассказывать, как сказочно пахнет красная весенняя земля, как цветет белый миндаль и лиловый абрикос, а в дубовых лесах с неопавшей прошлогодней листвой желтым огнем тихо горит, не сгорая, кизил. Он объяснял, что настоящий шашлык из телячьей печенки жарят только на дубовых дровах и на кизиловых прутьях, а чачу пьют лишь по утрам, совсем немножко, заедая ее сочными огненными хинкали и овечьим сыром. Но приходила сырая московская весна, дул откуда-то теплый тревожный ветер, и солнце сверкало в студеных лужах, млело в жидкой антрацитовой грязи… Тогда почему-то вспоминалась багряная осень, сбор винограда, кислый, бродильный запах и сладковатый, удушливый дым кизяка. Дым отечества.
— О чем задумался, Гоги? — спросил земляк, заботливо опрыскав зелень водой.
— Домой хочется… Знаешь, я обязательно приеду на Новый год! Ты так и скажи нашим. Слышишь?
— Непременно передам, Гоги! Приезжай. Мы тебя знаешь, как встретим… И в «Зарю» ко мне приходи, у меня для тебя ма-аленькая посылка есть.
— Что за посылка, Самсон?
— Э! Пустяки! Бочонок «александрули», понимаешь… Двадцать литров.
Они обнялись по-мужски, небрежно и молчаливо хлопнули по рукам.
Данелия еще раз глубоко втянул гордыми и хищными ноздрями ароматы плодов земных, поправил образцовый двойной узел на парчовом галстуке, тронул такой же парчовый платочек в кармашке и решительно зашагал к выходу.
По пути он купил букет белых гладиолусов с длиннющими зелеными ножками.
Не без некоторого волнения остановился он у служебного входа. С детских лет жило в нем преклонение перед артистами — людьми совершенно особой, блистательной жизни. Цирковой же артист — волшебник и фокусник, проделывающий под куполом, в мерцающем, звездном костюме, ошеломительные трюки — представлялся, вообще, существом нездешним.
Робко поднялся по обшарпанным каменным ступенькам Данелия, осторожно отворил липкую от свежей олифы дверь, прижимая к груди шелестящий в целлофане букет.
Разве не мог Георгий Данелия, человек умный и опытный, хорошо понимающий, как и с кем себя надо вести, пригласить циркового артиста Минаева в свой кабинет? И разве не прибежал бы к нему этот самый Минаев, потерявший из-за пропавшего питона чуть не половину выходов?
Но что такое заклинатель змей в стандартной комнате учреждения, среди конторских столов и канцелярских шкафов, заставленных папками с номерами на корешках? Как будет выглядеть он, сидя на инвентаризованном стуле в обычном, не очень опрятном, потому как, говорят, запивает и буйствует, костюмчике? В том-то и дело, что не хотел Данелия, сохранивший в душе наивный восторг перед циркачами и благодарный им за это, развенчивать мага, ради себя самого не хотел, поскольку понимал, что магу это, как говорится, до лампочки: маг ничего не заметит — ему бы только Володьку найти.
Какой-то сморщенный старичок с вензелем «ГЦ» на сердце — не то швейцар, не то гардеробщик — указал Данелии узенькую бетонную лесенку.
— Подыметесь на второй этаж, пройдете прямо по коридору до самой лестницы с пожарными кранами, по ней и спуститесь в самый низ… — обстоятельно и дружелюбно объяснил он и вдруг добавил с ехидным смешком: — А там спросите, где, значит, артист Минаев… Шут его знает, где он может быть! — Он зажмурил глаз, сморщился и, склонив голову набок, неожиданно чихнул.
— Будьте здоровы! — пожелал Данелия и, кивнув на черневшую в пыльном сумраке дверь, спросил: — Значит, эта лестница?
— Эта, эта, — закивал старичок в перерывах между жиденькими залпами. — Потом прямо по коридору.
В гулкой тишине пустых коридоров смутно мерещилась волнующая музыка марша. Очевидно, на арене шло дневное представление, а может, просто была репетиция. Но музыка просачивалась откуда-то сверху, отраженная куполом, и Данелия машинально стал прицокивать языком.
Он дошел до пожарной лестницы, где на закрашенных белилами стеклянных дверцах были жирно намалеваны красные «ПК», и, оглядевшись, нет ли еще где такой лестницы, стал спускаться. В нос ударил резкий запах мокрых опилок и звериной мочи. Данелия недовольно зашевелил ноздрями и, нагнувшись к боковому карману, понюхал надушенный «Шипром» платочек.
Внизу было совсем темно. Воспаленная нить пыльной лампочки, казалось, только сгущала сумрак. Неровный пол из красной метлахской плитки был слегка припорошен опилками. Где-то вдали слышался приглушенный говор, какое-то кухонное звяканье и жуткое шипение, как от бьющей перегретым паром кишки.
«Неужели змеи так шипят?» — усомнился Данелия, остановившись на скрещении трех коридоров, словно витязь на распутье. Самое время было кого-нибудь спросить.
Потоптавшись немного на месте и спрятав явно неуместный в такой обстановке букет за спину, он боком, как прячущий до времени мулету матадор, скользнул по направлению кухонного звона. И не ошибся. Вскоре во тьме блеснул свет, и в яркой щели непритворенной двери мелькнул белый кафель стены и не слишком белое полотно халата. Данелия осторожно раздвинул щель и заглянул в помещение. Это и вправду была кухонька и примыкающий к ней буфет на дюжину пластмассовых столиков. Буфетчица мыла в струе кипятка посуду, стройная дама в черном облегающем трико церемонно ела свекольный винегрет, а змеиное шипение издавал исполинский титан, выпускающий время от времени со струей пара избыточное давление. Как сказал поэт, было все очень просто, было все очень мило.
— Простите, пожалуйста, — подал голос Данелия, — где я могу найти артиста Минаева?
— Направо по коридору, — откликнулась буфетчица, грохоча окутанными паром тарелками.
Данелия последовал ее указанию и вскоре с неудовольствием убедился, что идет навстречу тому самому звериному запаху, который не понравился ему уже на лестнице. Где-то далеко впереди — где именно, разглядеть было нельзя, так как коридоры закруглялись, — слышались какие-то стоны и горестные всхлипывания, кто-то тяжело и шумно вздыхал. Можно было подумать, что Данелия блуждал не по цирковым коридорам, а по меньшей мере вдоль первых ярусов Дантова ада.
— Приходи, Гоги, ко мне в «Зарю», сорок девятый номер, — пригласил он. — Попьем кахетинского, споем, о жизни поговорим.
— Спасибо, Самсон, спасибо. Как будет свободное время, непременно зайду. — Он оторвал кружевной листик кинзы, растер пальцами, понюхал. — Совсем свежая.
— Свежая, — кивнул Самсон. — Цицмата тоже очень свежая. Давай я тебе заверну!
— Спасибо, Самсон. У меня есть. Вчера родственники привезли… Извини, дорогой, но мне на работу пора.
— Иди, Гоги, иди. Разве я не понимаю? Так придешь вечером?
— Спасибо, Самсон. Не смогу сегодня.
— Тогда завтра приходи!
— Завтра совсем другое дело. Завтра приду, если смогу, — пообещал Данелия, хотя твердо знал, что вся эта неделя у него прочно забита.
Он вдохнул аромат яблок, острых солений и трав, обвел взглядом прилавки с грудами помидоров, груш, персиков и ранних дынь. Пучки зелени перемежались насыпными горками мака, стручки сахарного горошка соседствовали с каштанами и арахисом, молодые медно-розовые гранаты сухо пламенели во влажной тени подернутых матовой пыльцой гроздей, и всюду были цветы.
Данелия подумал вдруг, что давно уже не был на родине. Дай Бог, если зимой ему дадут отпуск. Обязательно поедет тогда к родным на Новый год, обязательно! Всем семейством. У Теймуразика как раз будут каникулы. Каждый год ему присылали к празднику бутылки кизилового сиропа и свежий домашний козинак. Он угощал свою русскую жену, пробовал сам и, зажмурившись, долго цокал потом языком. «Надо будет поехать весной!» — говорил он жене, и она радостно соглашалась. Он тут же загорался и начинал рассказывать, как сказочно пахнет красная весенняя земля, как цветет белый миндаль и лиловый абрикос, а в дубовых лесах с неопавшей прошлогодней листвой желтым огнем тихо горит, не сгорая, кизил. Он объяснял, что настоящий шашлык из телячьей печенки жарят только на дубовых дровах и на кизиловых прутьях, а чачу пьют лишь по утрам, совсем немножко, заедая ее сочными огненными хинкали и овечьим сыром. Но приходила сырая московская весна, дул откуда-то теплый тревожный ветер, и солнце сверкало в студеных лужах, млело в жидкой антрацитовой грязи… Тогда почему-то вспоминалась багряная осень, сбор винограда, кислый, бродильный запах и сладковатый, удушливый дым кизяка. Дым отечества.
— О чем задумался, Гоги? — спросил земляк, заботливо опрыскав зелень водой.
— Домой хочется… Знаешь, я обязательно приеду на Новый год! Ты так и скажи нашим. Слышишь?
— Непременно передам, Гоги! Приезжай. Мы тебя знаешь, как встретим… И в «Зарю» ко мне приходи, у меня для тебя ма-аленькая посылка есть.
— Что за посылка, Самсон?
— Э! Пустяки! Бочонок «александрули», понимаешь… Двадцать литров.
Они обнялись по-мужски, небрежно и молчаливо хлопнули по рукам.
Данелия еще раз глубоко втянул гордыми и хищными ноздрями ароматы плодов земных, поправил образцовый двойной узел на парчовом галстуке, тронул такой же парчовый платочек в кармашке и решительно зашагал к выходу.
По пути он купил букет белых гладиолусов с длиннющими зелеными ножками.
Не без некоторого волнения остановился он у служебного входа. С детских лет жило в нем преклонение перед артистами — людьми совершенно особой, блистательной жизни. Цирковой же артист — волшебник и фокусник, проделывающий под куполом, в мерцающем, звездном костюме, ошеломительные трюки — представлялся, вообще, существом нездешним.
Робко поднялся по обшарпанным каменным ступенькам Данелия, осторожно отворил липкую от свежей олифы дверь, прижимая к груди шелестящий в целлофане букет.
Разве не мог Георгий Данелия, человек умный и опытный, хорошо понимающий, как и с кем себя надо вести, пригласить циркового артиста Минаева в свой кабинет? И разве не прибежал бы к нему этот самый Минаев, потерявший из-за пропавшего питона чуть не половину выходов?
Но что такое заклинатель змей в стандартной комнате учреждения, среди конторских столов и канцелярских шкафов, заставленных папками с номерами на корешках? Как будет выглядеть он, сидя на инвентаризованном стуле в обычном, не очень опрятном, потому как, говорят, запивает и буйствует, костюмчике? В том-то и дело, что не хотел Данелия, сохранивший в душе наивный восторг перед циркачами и благодарный им за это, развенчивать мага, ради себя самого не хотел, поскольку понимал, что магу это, как говорится, до лампочки: маг ничего не заметит — ему бы только Володьку найти.
Какой-то сморщенный старичок с вензелем «ГЦ» на сердце — не то швейцар, не то гардеробщик — указал Данелии узенькую бетонную лесенку.
— Подыметесь на второй этаж, пройдете прямо по коридору до самой лестницы с пожарными кранами, по ней и спуститесь в самый низ… — обстоятельно и дружелюбно объяснил он и вдруг добавил с ехидным смешком: — А там спросите, где, значит, артист Минаев… Шут его знает, где он может быть! — Он зажмурил глаз, сморщился и, склонив голову набок, неожиданно чихнул.
— Будьте здоровы! — пожелал Данелия и, кивнув на черневшую в пыльном сумраке дверь, спросил: — Значит, эта лестница?
— Эта, эта, — закивал старичок в перерывах между жиденькими залпами. — Потом прямо по коридору.
В гулкой тишине пустых коридоров смутно мерещилась волнующая музыка марша. Очевидно, на арене шло дневное представление, а может, просто была репетиция. Но музыка просачивалась откуда-то сверху, отраженная куполом, и Данелия машинально стал прицокивать языком.
Он дошел до пожарной лестницы, где на закрашенных белилами стеклянных дверцах были жирно намалеваны красные «ПК», и, оглядевшись, нет ли еще где такой лестницы, стал спускаться. В нос ударил резкий запах мокрых опилок и звериной мочи. Данелия недовольно зашевелил ноздрями и, нагнувшись к боковому карману, понюхал надушенный «Шипром» платочек.
Внизу было совсем темно. Воспаленная нить пыльной лампочки, казалось, только сгущала сумрак. Неровный пол из красной метлахской плитки был слегка припорошен опилками. Где-то вдали слышался приглушенный говор, какое-то кухонное звяканье и жуткое шипение, как от бьющей перегретым паром кишки.
«Неужели змеи так шипят?» — усомнился Данелия, остановившись на скрещении трех коридоров, словно витязь на распутье. Самое время было кого-нибудь спросить.
Потоптавшись немного на месте и спрятав явно неуместный в такой обстановке букет за спину, он боком, как прячущий до времени мулету матадор, скользнул по направлению кухонного звона. И не ошибся. Вскоре во тьме блеснул свет, и в яркой щели непритворенной двери мелькнул белый кафель стены и не слишком белое полотно халата. Данелия осторожно раздвинул щель и заглянул в помещение. Это и вправду была кухонька и примыкающий к ней буфет на дюжину пластмассовых столиков. Буфетчица мыла в струе кипятка посуду, стройная дама в черном облегающем трико церемонно ела свекольный винегрет, а змеиное шипение издавал исполинский титан, выпускающий время от времени со струей пара избыточное давление. Как сказал поэт, было все очень просто, было все очень мило.
— Простите, пожалуйста, — подал голос Данелия, — где я могу найти артиста Минаева?
— Направо по коридору, — откликнулась буфетчица, грохоча окутанными паром тарелками.
Данелия последовал ее указанию и вскоре с неудовольствием убедился, что идет навстречу тому самому звериному запаху, который не понравился ему уже на лестнице. Где-то далеко впереди — где именно, разглядеть было нельзя, так как коридоры закруглялись, — слышались какие-то стоны и горестные всхлипывания, кто-то тяжело и шумно вздыхал. Можно было подумать, что Данелия блуждал не по цирковым коридорам, а по меньшей мере вдоль первых ярусов Дантова ада.