Страница:
— Что?!
— Уж будь уверен! Я заказал в Ленинской библиотеке снимки с документов. На той неделе будут готовы. Теперь можно не сомневаться, что Дантес, и особенно его приемный папаша, были иезуитами.
— Это неплохой улов, Юра. Верно?.. Поздравляю, от всей души поздравляю! Теперь ты не можешь сетовать, что наша совместная работа была полезной только для одного меня. Никак не можешь! И у тебя хорошо заловилось.
— Но мы же прекращаем ее! И в какой момент!
— Знаешь что? — Люсин потер лоб. — Надо будет написать докладную начальству… В самом деле, ты нам помог. И мы не можем, так сказать, отплатить тебе черной неблагодарностью… Думаю, кое-что мы для тебя сделаем. Возможности все же есть.
— Это другой разговор, старик! Это деловой мужской разговор… Надо, понимаешь, — во всяком случае, мне так кажется, — чтобы ты по-прежнему официально вел это дело, а я в качестве консультанта…
— Наверное, так не получится, Юр. Ты же не знаешь, что я хочу сказать… Просто есть вещи. Которые, увы… Одним словом, не мне тебе говорить… Уголовное дело кончено. Все! Баста!.. Исторические же изыскания в нашей стране волен вести любой гражданин, в том числе и писатель Березовский. Поскольку оный писатель оказал нашей фирме значительные услуги, мы будем по мере сил ему всячески помогать. Вот и все. Иначе никак нельзя.
— Спасибо и на этом.
— Это не так мало, Юр, уверяю тебя. Кроме того, не будем загадывать на будущее… У нас еще остается заключительный акт, и кто знает, какие неожиданные перспективы могут вдруг перед нами открыться.
— Ты все же хочешь открыть сундук по всем правилам? Согласно тамплиерскому и масонскому ритуалу?
— Конечно! А тебе разве не любопытно?
— Но ведь он и так не заперт и безобразно пуст.
— Зачем же вся эта кутерьма со слугами?
— Масонская тайна, всего лишь масонская тайна. Я не раз уж говорил: романтическая игра взрослых дядюшек. Не более. За всем этим ровно ничего не стоит.
— Но ведь слуги-то существуют. И взаимодействуют! Ты же сам видел, что произошло с жезлом, когда мы надавили на красный камень.
— Да, обмишурились мы с камнем, — вздохнул Березовский. — Я как увидел жезл, так сразу решил, что этот самый алмаз…
— И я так подумал.
— А оказалось, шпинель[30].
— Да.
— Когда его подменили, как ты думаешь? И где тигровый глаз?
— Как ты думаешь, Юра, — спросил Люсин, безучастно уставившись в окно, — когда было написано то стихотворение?
— Про семерых?
— Да.
— В конце прошлого века… Может быть, в начале девятисотых годов, но не позже.
— Но и не раньше?
— Нет.
— А что, если это всего лишь перевод, а само стихотворение было написано все же гораздо раньше?
— Когда, например?
— В то время, когда вся эта, как ты говоришь, масонская тайна была не пустой игрой. Что, если последние строки о наследнике Фебе только позднейшая приписка?
— Черт его знает, может быть, при Калиостро игра действительно имела какой-то тайный смысл. Но теперь сундук пуст. Против фактов никуда не денешься. Твое, между прочим, любимое выражение.
— И все же давай попробуем…
— Давай! — Березовский махнул рукой и с нарочитым безразличием зевнул.
— Тебе неинтересно? — Люсин исподлобья глянул на него и, отвернувшись, чтобы скрыть улыбку, вздохнул. — Впрочем, ты прав. Безнадежная затея. Даже пробовать не стоит… Сегодня же сдам все драгметаллы. — Он кивнул на сейф, размалеванный безобразной охрой. — Баба с воза — кобыле легче.
— Ради смеха, конечно, можно попробовать, — нерешительно заметил Березовский.
— Ради смеха?
— Надо же завершить игру… Пусть символически. Это, если хочешь, даже наша обязанность. Кстати, старик, ты недосказал про подвязку. Кто догадался, что узор представляет собой зашифрованную надпись?
— Кто догадался? — Люсин пожал плечами. — Ну, прежде всего я сам… А ты разве не догадался?
— Нет, — покачал головой Березовский. — То есть я думал, конечно…
— Вот-вот, это я и имею в виду! Я тоже, как ты говоришь, думал. Логика-то, Юра, простая, примитивная логика. Раз подвязка причислена к слугам, значит, в ней что-то должно быть. Так мы с тобой и рассуждали?.. Или не так?
— Ну да! — обрадовался Березовский. — И поскольку этот шитый золотом ремешок с пряжкой никак не мог оказаться деталью системы «ключ — запор», то вполне естественно предположить, что он содержал какую-то информацию.
— Совершенно справедливо. Понятно теперь, кто догадался?
— Выходит, что это было ясно с самого начала?
— Именно! Проще пареной репы.
— Дешевый номер! Я тебя, слава Богу, знаю. Тебя послушать — так все вообще пареная репа, легко, просто и само собой разумеется. Поиски-то ведь были? Работа мысли? Умозаключения?
— Да, конечно, но на самом примитивном уровне. Просветили мы подвязку рентгеном, полюбовались на нее в инфракрасных и ультрафиолетовых лучах и отправили шифровальщикам.
— Почему?
— Да потому что ничего не обнаружили! Вот и все… Не обнаружили, но вместе с тем были почти уверены, что информация есть. Где, спрашивается? Очевидно, в узоре, в котором в самых разных сочетаниях насчитывается двадцать восемь разнородных элементов… Никак, ты за мной записывать собираешься? — удивился Люсин, увидев, что Березовский достал истрепанный блокнот. — Сроду такого не было.
— Теперь будет.
— Выходит, что и я дожил, наконец, до заслуженной славы? Под каким же именем ты думаешь меня вывести?
— Видно будет, — буркнул Березовский. — Я еще не решил, буду ли вообще писать.
— Вот как? О-хо-хо! Какие мы гордые, какие значительные!
— А ты что думал? Сначала загоришься, набросишься, а начнешь работать — и тю-тю… Материал не вытанцовывается. Темка мелковата…
— Чего же ты тогда записываешь?
— Так, пустяки… Драгоценный местный колорит. Очень мне эти разнородные элементы понравились. Профессиональная деталь, старик. Такое на улице не валяется. Между прочим, ваши шифровальщики, видно, большие доки. Разгадать такую криптограмму, да еще на старопровансальском наречии, — это, доложу тебе, не всякий сможет! Высший пилотаж!
— Да, ребятишки свое дело знают, — небрежно кивнул Люсин. — Однако должен тебе сказать, что, не будь у нас уже разработанной ситуации, они бы еще до сих пор возились. Точно! Ведь до старопровансальского дошли, отталкиваясь, так сказать, от исторического фона Франции. Иначе пришлось бы действовать больше методом тыка.
— Наверное… Как ты думаешь, Генрих знал тайну ларца?
— Наваррский? Кое-что, должно быть, знал. Это же в конце концов приданое его супруги. Впрочем, Аллах с ними! Давай лучше делом займемся… — Он встал из-за стола и, прижавшись к стене, обошел сундук. — Сейчас мы устроим смотр слугам, — сказал он, отпирая сейф. — Записывай.
— Начнем с системы «ключ — замок»! — предложил Березовский
— Хорошо… Вся она тут. — Люсин осторожно вынул серебряный жезл с золотым мальтийским крестом и ободками из жемчуга и самоцветов. — Сокровище «Золотой кладовой» Эрмитажа, инвентарный номер 71014.
— Принято! Давай дальше.
— Далее следуют элементы информативной системы. — Люсин извлек из сейфа пакетик с подвязкой и бархатную подушечку с аметистовым кардинальским перстнем. — Их у нас всего два.
— Не хватает «звезды Флоренции», седьмой четки из тигрового глаза и красного алмазика, — уточнил Березовский.
— Но это не мешает нам открыть ларец, ибо система «ключ — замок» у нас представлена с исчерпывающей полнотой.
— Характерной для собраний Эрмитажа, — уточнил Березовский и почтительно склонил голову. — Дай сюда! — сказал он, протянув руку.
— Встань-ка, — скомандовал Люсин. — Вот так! — Удовлетворенно сказал он, когда Березовский поднялся с сундука, на котором все это время сидел. — Как лицо материально ответственное, вручаю вам вверенный мне на долговременное хранение жезл гроссмейстера Мальтийского ордена. — И он торжественно опустил литую серебряную болванку в раскрытые ладони Березовского.
— Премного благодарен, — кивнул Юра и большим пальцем правой руки с силой вдавил в ручку тусклую розово-красную шпинель.
Жезл тут же разломился пополам, как охотничье ружье.
Березовский разнял полые трубки и, поковыряв пальцем в отверстии, извлек оттуда черный эбеновый крестик с жемчужиной посередине, удивительно напоминающей розу. Впрочем, жемчуг был серый с прозеленью — мертвый.
— Крест и роза, — сказал он, становясь перед сундуком на колени.
— Погоди! — остановил его Люсин. — Успеешь открыть… Надо бы нам соблюсти все условия, Юра… Из уважения хотя бы…
— Что ты имеешь в виду? — удивился Березовский.
— «Ты положи игре конец и отыщи жену младую», — процитировал Люсин.
— Вот еще! Может, прикажешь дожидаться, пока наступит «ночь тихая и ночь святая»? Сочельника дождаться? Рождества? — Он выпрямился и отряхнул брюки.
— Нет. Этого я не сказал, — мягко улыбнулся Люсин. — Но жену младую, по-моему, пригласить стоит… Тем более что она отвечает… требованиям инструкции.
— Кто? — удивился Березовский.
— Ты ее прекрасно знаешь. Слушай, Юр, позвони-ка ей ты, а то мне самому неудобно, право…
— Да кому это — ей?! Скажи, наконец, кто она?
— Мария.
— Мария? — Березовский почему-то сконфузился.
— Ну да, Мария! — горячо зашептал Люсин. — Родилась седьмого января — значит, чистый Козерог, к тому же она врач, она Мария-медичка. Чего же больше?.. Кроме того, красивая, я… нам будет приятно ее видеть… Позвонишь?
— Да, конечно! — Юра смутился и в очевидном замешательстве положил на сундук крестик с жемчужной розой. — Но, видишь ли, мне даже в голову не приходило, что у тебя, что ты… И как это я сразу не сообразил?
— О чем это ты? — еще ничего не понимая, но, уже предчувствуя что-то, спросил Люсин и с силой захлопнул стальную дверцу сейфа.
— Она уехала с Генкой отдыхать в Макопсе.
— Она?! С Генкой? С каким еще Генкой? С Бурминым?
— Ну да! Я ходил их позавчера провожать.
— Но ты же вроде говорил, что у них… Одним словом, меня создалось впечатление, будто…
— Я и сам так думал, старик, — сразу понял его Березовский. — Очевидно, я ошибался… Или могли произойти изменения. Все же женщина… — Он удивленно выкатил глаза и развел руками.
— Да, — согласился Люсин, — женщина…
Ничего не случилось. Просто рушилась придуманная им любовь. Только и всего. Он ничего не сделал и понимал теперь, что и сделать-то не мог ничего. Он всего лишь думал о ней, смутно надеясь на что-то, ожидая с тревожной радостью чего-то такого, что обязательно случится само. Но оно не случилось. Вот и все. Он не пытался больше позвонить ей, откладывая это до какого-то особого дня, который так и не наступил. О чем он думал тогда? О тех нереальных днях, когда у него будет свободное время? Будет самая драгоценная из свобод — свобода думать только о том, что волнует тебя в данную минуту!.. Или о том событии он думал, которое естественным образом, почти без усилий с его стороны, почему-то обязательно свяжет его и ее? Ах черт, все было не так, совсем не так! Просто не было времени, просто не думалось об этом всерьез, а было лишь одно настроение, одно ощущение, что нечто подобное должно обязательно случиться. И вся беда только в том, что оно крепло, это ощущение, это предчувствие… И опять его мысли возвратились на круги свои.
Он все откладывал, а кристаллизация чувства шла своим чередом, хотя Мария решительно ничего не знала об этом. А если бы даже и знала? Ничего же не было у них и быть — теперь это очевидно — не могло. Только искра лишь пробежала. Короткое наваждение, подобное сну, не более. Остальное он просто придумал, взрастил в себе, откладывая встречу до лучших, но не наступивших дней. Что делать? Он моряк, все еще моряк, привыкший по три месяца не видеть землю… женщин, привыкший помнить последнюю улыбку, последний взмах руки. За сто пять дней рейса мало ли что может придумать моряк… Его, быть может, уж и не помнят, а он считает дни, растит в себе ликующее чувство, которое вдруг переполнит его в ту первую секунду, когда сбежит он по трапу на асфальт и, перепрыгивая через колеи портовых кранов, заспешит к той самой загородке, за которой, вполне возможно, его никто, совсем никто не ждет. И что испытает он, одиноко бредя из порта в общагу? Разочарование? То ли это слово — разочарование?
— Ты чего? — тихо спросил Березовский.
— Да, между прочим!.. — вдруг очень громко рассмеялся Люсин. — Я совсем забыл тебе рассказать про этого самого Феба! Если б ты знал, сколько пришлось с ним намучиться! И ты знаешь, кто этот «последний есть наследник Феб»?
— Кто? — Юра тут же отвел глаза и тоже с готовностью рассмеялся.
— Феб Аполлонович — покойный папаша Веры Фабиановны Чарской, урожденной Пуркуа. — Люсин все еще смеялся. — Забавно?
— Кто же это? Она ведь Фабиановна?
— В этом-то весь фокус, это, собственно, и сбило меня сперва с правильного курса. Чертова старуха! Видишь ли, отчество Фебовна показалось ей неблагозвучным, и она сменила его на Фабиановну через газету в двадцать восьмом году… Какова?
— Кокетка, старик, кокетка! — шутливо отмахнулся Березовский. — Не суди ее строго, очаровательная ведь женщина.
— Очаровательная? Знаешь, сколько она запросила за свой сундук?.. По ценам международного антикварного рынка! Понял? — Люсин перестал, наконец, смеяться и глубоко вздохнул. — Да, веселенькая история…
— И вы заплатите?
— Какой там! Придется вернуть ей ларчик… А жаль! Вещь впечатляющая, в музей просится… Ну да ладно, не будем тревожить нашу Марию-медичку… Ей не до нас. Открывай!
Березовский вновь опустился на колени и, отыскав под крышкой крестообразное отверстие, вставил в него эбеновый крестик с жемчужиной. Тут только он разглядел, что это вовсе и не крестик, а стилизованный альбигойский голубок.
Но мысль эта только мелькнула в его голове и рассеялась; он же, занятый совершенно другим, не задержался на ней и повернул два раза крохотный ключик с головкой из некогда розовой, теперь же зеленоватой и темной мертвой жемчужины.
— Погоди, — опять остановил его Люсин.
— Что еще?
— Так ты будешь писать роман или нет?
— Я же сказал тебе, что еще не решил!
— А ты решай, братец, решай поскорее. У тебя ведь конкурент есть. Как бы не опередил…
— Кто же это, интересно? Уж не ты ли?
— Нет, не я… Но писатель, можно сказать, мирового класса.
— Ты это серьезно?
— Вполне. Меня вчера шеф вызывал.
— По этому поводу? Врешь, старик! — Березовский опять поднялся и отряхнул колени. — По глазам вижу, что врешь.
— Чтоб мне моря никогда не видать! — Люсин кулаком ударил себя в грудь.
— Что-то ты больно веселый сегодня? — покачал головой Березовский. — Никогда тебя таким не видал. — И он опять пристально посмотрел на него, пытаясь понять причину столь неровного и непривычного настроения. Возможно, он о чем-то даже догадывался.
— Просто настроение хорошее, Юра. Более ничего… А насчет конкурента — чистая правда. Я сам удивился. Чего-чего, а такого даже не предполагал! Понимаешь, Юр, к расследованию проявлял некоторый интерес один иностранный дипломат. Меня это сперва даже встревожило. Никак не мог понять, что ему нужно. Конечно, он по долгу обязан был справиться о ходе дела. Это так. Но, каюсь, я заподозрил тут нечто большее, чем служебный долг… И не ошибся. Хотя в то же время попал пальцем в небо. Как ты думаешь, кем оказался на самом деле этот дипломат?
— Шпионом?
— Нет. Писателем!
— Мирового класса, — ехидно поддакнул Березовский.
— В том-то и дело! На днях, конечно, по соответствующим каналам, мы уведомили посольство о результатах расследования. И что ты думаешь? Этот консульский чиновник самолично пожаловал к нам и буквально на коленях стал умолять сообщить ему подробности.
— Из этого вы тут же заключили, что он писатель, — Березовский насмешливо хмыкнул. — Да… Нечего сказать! Одно слово: кри-ми-на-ли-сти-ка.
— Ты погодя иронизировать! Нам еще до его прихода это было известно. Он пишет под псевдонимом и выпустил уже шестнадцать книг: «Тайна голубой комнаты», «Агент 47», «Случай в Альпах», «Лисы пустыни», «Правда о Красной руке» и так далее.
— Детективщик?
— Точно. Прославленный автор детективных романов Кэтрин Лонг!
— Кэтрин? Это же женское имя!
— Он взял себе женский псевдоним. Между нами, конечно, их посол терпеть не может детективов и, кажется, даже не подозревает, кого пригрел под своим крылышком.
— Черт возьми! Вот это история!
— Да. Так будешь писать?
— Конечно, буду. Я ведь просто так, дурака валял.
— То-то… Тем более что мой, можно сказать, тебе аванс выдал.
— Как так?
— Очень просто. На униженную просьбу того господина он ответил весьма дипломатично. «Видите ли, — сказал он, — мы, конечно, с удовольствием познакомим вас с обстоятельствами дела. Но несколько позднее. Во-первых, следствие еще не закончено, во-вторых, материалы его будут переданы судебным органам. Кроме того, я уже обещал показать их одному нашему писателю, весьма талантливому, весьма. Ведь вы сами понимаете, об этом много писалось в ваших газетах, и нужно дать, наконец, общественности правдивую информацию. А так, конечно, никаких препятствий вам чинить не будут». Вот так он примерно и сказал. Понятно, что и виду не подал, будто ему известно, кто есть на самом деле эта Кэтрин Лонг. Здорово?
— Да, старик! Должен тебе сказать…
— Как ты, наверное, догадываешься, бедняга, узнав о конкуренте, сразу же потерял к этому делу всякий интерес. Мне искренне жаль его: парень он, видимо, неплохой. Но, как говорят французы, се ля ви! Ну ничего, не обеднеет, у него, наверное, масса других сюжетов. К тому же ты напишешь о ларце лучше.
— А ты почем знаешь?
— Что я, Кэтрин Лонг не читал?.. Ну, давай теперь открывай! А то мы все тянем, тянем…
Березовский попытался еще раз повернуть ключик, но тот дошел до упора.
— Подыми крышку, — посоветовал Люсин.
Но крышка не подымалась. Сундук оказался запертым. Впервые, может быть, за сотни лет.
— Вынь ключ.
Березовский потянул к себе жемчужную розочку, и тяжелая крышка с мелодичным, как у музыкальной шкатулки, звуком откинулась, и днище чудесного ларца пошло вверх, стенки наклонились, и весь он как бы вывернулся наизнанку.
Резные украшения оказались внутри, а нижняя доска вызывающе уставилась в потолок всеми четырьмя подшипниками.
— Что это? — хрипло спросил Березовский.
— Волшебный ящик, — пояснил Люсин. — Как в цирке. Видел? — Он подошел к ларцу и незаметно для Березовского надавил какую-то скрытую пружину.
Доска с подшипниками тут же отъехала в сторону. Березовский заглянул внутрь, но там было все так же пусто.
— Ничего нет, — разочарованно сказал он.
— Ничего, — подтвердил Люсин. — Значит, ты все же надеялся?
Березовский кивнул, закусив губу.
— Тогда смотри! — Люсин боком пробрался мимо ларца к сейфу и торжественно распахнул его.
Все было так, как он задумал. За одним только исключением. Ларец Марии Медичи следовало открыть не Березовскому. Но об этом сейчас лучше было не думать. И Люсин продолжал парад, который не удался с первой же минуты.
— Вот! — сказал он, бережно вынимая из сейфа темный обоюдоострый кинжал с крестообразной ручкой. — Смотри!
Березовский, как лунатик, протянул руки и взял кинжал.
— «Aut Caesar, aut nihil», — чуть шевеля губами, прочел он полустертые и заплывшие буквы на рукоятке.
— «Или Цезарь, или никто», — тут же откликнулся Люсин. — «Или быть первым, или ничем»… Девиз Брута!
— «Капитолийская волчица хранит завязку всей игры…» — Березовский присел на краешек раскрытого сундука, так и не подняв лица от лежащего на ладонях кинжала. — Неужели ему тысячи лет?
— Кто знает… — протянул Люсин. — Теперь смотри, что еще там было.
— Значит, ты открывал уже? — несколько запоздало опомнился Березовский.
Люсин ничего не ответил и достал из сейфа почти черный от вековой патины тяжелый серебряный пятиугольник.
— «Звезда Флоренции»! — тут же воскликнул Березовский. — Именно такой я ее и представлял себе… Значит, у нас есть все, кроме алмаза и четки?
— Все, Юра. Четка нам не нужна. Здесь тот же шифр, что и на подвязке. Погляди. — И он протянул Березовскому пятиугольник. — Тут объяснение и план того места, где спрятано катарское сокровище. Все уже расшифровано. Возьми-ка у меня на столе подстрочный перевод…
— Подведем итоги? — спросил Люсин.
— Да, старик… Только, знаешь, у меня что-то голова совсем не варит. Не знаю, на каком я свете…
— Выходит, сон все еще длится?
— Угу. И просыпаться не хочется… С чего начнем? Мысли разбегаются.
— А ты не торопись, — посоветовал Люсин. — Хочешь, я чаю попрошу?
— Нет… Потом, отец. — Березовский перевернул звезду и нежно обвел пальцем причудливые линии. — Ты думаешь, это план?
— А что еще?
— Все может быть, конечно… Но где находится это место?
— Ну, ясно! — Люсин сделал вид, что упустил нечто важное. — Как я сразу не сообразил, ты же не знаешь еще, что было написано на подвязке!
— Не знаю, — покорно согласился утративший вдруг чувство юмора Березовский. — Покажи.
— Возьми сам. В той же папке.
Березовский, покопавшись в бумагах, нашел наконец листок с несколькими машинописными строчками. Это был третий, а может быть, и четвертый экземпляр.
— Торжествуешь? — Березовский понимающе хмыкнул. — Сам все единолично сотворил, а теперь выдаешь по капле?
— Да, Юр, в гомеопатических дозах. Знаешь, как дают воду алчущим от жажды морякам?.. Не сердишься?
— Нет, благодетель. Что ты?! Я б и сам не утерпел, — механически ответил Березовский, пробегая глазами строчки.
— Почти все. Ilhas Tercerias — португальское название Азорских островов.
— Но где именно?
— Слово на перстне, Юра. Перстень ведь тоже должен был когда-то сработать!
— Гвидо? Но это же имя?
— Так мы с тобой до сих пор думали.
— А теперь?
— Теперь это, по всей видимости, остров. В Большом атласе есть хорошая карта Азорского архипелага. Я отыскал на ней крохотный островок Гвидо. Это между Фаялом и Гарсиозой.
— Потрясающе, старик! Неужели он до сих пор там?
— Он?
— Ну да! Грааль… Это невероятно! Кому принадлежат сейчас Азорские острова? Португалии?
— Точно.
— Тогда мертвое дело. Никакой комплексной международной археологической экспедиции не получится.
— Ишь ты куда хватил!
— А что ты думаешь? Не будь там фашистского режима…
— Не надо заниматься химерами. Это уже не наша забота.
— Значит, ты доложишь обо всем? — Березовский ткнул палец в потолок.
— Конечно. Ты должен помочь мне составить докладную. Чтоб по научной части все было грамотно.
— Надо указать, что это дело первостатейной важности. Кто знает, может, от него зависит весь дальнейший ход научного прогресса! Это же…
— Вот ты и изложи коротенько про Грааль… Только так, чтоб это поменьше смахивало на сказку. Понял? Сделай посуше.
— Выходит, дело в архив не сдается? Следствие продолжается?
— Там посмотрим… А пока давай-ка наведем справку об этом острове. Начальство любит, когда все лежит на столе готовенькое. Начальству некогда рыться в справочниках.
— Надо выписать из Ленинской лоцию Атлантики.
— У меня есть. Я, слава Богу, Атлантику вдоль и поперек избороздил.
— Ну да, ты же штурман…
— Бывший.
— И на Азорские заходили?
— Нет. Чего не было — того не было.
— Неважно.
— И я так думаю.
— У меня такое впечатление, что нам только кажется, будто мы многое знаем, — заявил вдруг Березовский. — На самом деле мы не знаем почти ничего.
— Как так? — удивился Люсин.
— Это же история. Вот лежат перед нами всякие древние вещицы, а что мы знаем о них? О каждой можно было бы написать роман. Нам известно лишь грубо утилитарное назначение, да и то недостоверно. Из сотен свойств мы знаем лишь одно, возможно, случайное. И можем только гадать о всем многообразии связей. Прошел тайфун, а мы видим лишь тающий туман на стекле. Но даже его не осталось на вещах, вокруг которых гремели грозы людских страстей, бушевали такие тайфуны. Нет, мы ничего не знаем, старик, ровно ничего. Можем лишь только догадываться. Что дает нам наша реконструкция, наша, с позволения сказать, схема? Монсегюр — папский легат — Флоренция — неаполитанский двор? Что мы знаем о них? А дальше? Генрих Наваррский — тамплиеры — розенкрейцеры — Калиостро — дело об ожерелье? Мы сочинили некое подобие железнодорожного расписания, но разве оно заменит живую, полнокровную жизнь? Даже если основные вехи верны, то кто нам скажет, как блуждал по ним наш ларец? Кто те люди, которые доставили его с Мальты в Петербург? Какие страсти кипели вокруг них? Кто с кем боролся, кто погиб и кто победил? Нет ответа, нет ответа!
— Уж будь уверен! Я заказал в Ленинской библиотеке снимки с документов. На той неделе будут готовы. Теперь можно не сомневаться, что Дантес, и особенно его приемный папаша, были иезуитами.
— Это неплохой улов, Юра. Верно?.. Поздравляю, от всей души поздравляю! Теперь ты не можешь сетовать, что наша совместная работа была полезной только для одного меня. Никак не можешь! И у тебя хорошо заловилось.
— Но мы же прекращаем ее! И в какой момент!
— Знаешь что? — Люсин потер лоб. — Надо будет написать докладную начальству… В самом деле, ты нам помог. И мы не можем, так сказать, отплатить тебе черной неблагодарностью… Думаю, кое-что мы для тебя сделаем. Возможности все же есть.
— Это другой разговор, старик! Это деловой мужской разговор… Надо, понимаешь, — во всяком случае, мне так кажется, — чтобы ты по-прежнему официально вел это дело, а я в качестве консультанта…
— Наверное, так не получится, Юр. Ты же не знаешь, что я хочу сказать… Просто есть вещи. Которые, увы… Одним словом, не мне тебе говорить… Уголовное дело кончено. Все! Баста!.. Исторические же изыскания в нашей стране волен вести любой гражданин, в том числе и писатель Березовский. Поскольку оный писатель оказал нашей фирме значительные услуги, мы будем по мере сил ему всячески помогать. Вот и все. Иначе никак нельзя.
— Спасибо и на этом.
— Это не так мало, Юр, уверяю тебя. Кроме того, не будем загадывать на будущее… У нас еще остается заключительный акт, и кто знает, какие неожиданные перспективы могут вдруг перед нами открыться.
— Ты все же хочешь открыть сундук по всем правилам? Согласно тамплиерскому и масонскому ритуалу?
— Конечно! А тебе разве не любопытно?
— Но ведь он и так не заперт и безобразно пуст.
— Зачем же вся эта кутерьма со слугами?
— Масонская тайна, всего лишь масонская тайна. Я не раз уж говорил: романтическая игра взрослых дядюшек. Не более. За всем этим ровно ничего не стоит.
— Но ведь слуги-то существуют. И взаимодействуют! Ты же сам видел, что произошло с жезлом, когда мы надавили на красный камень.
— Да, обмишурились мы с камнем, — вздохнул Березовский. — Я как увидел жезл, так сразу решил, что этот самый алмаз…
— И я так подумал.
— А оказалось, шпинель[30].
— Да.
— Когда его подменили, как ты думаешь? И где тигровый глаз?
— Как ты думаешь, Юра, — спросил Люсин, безучастно уставившись в окно, — когда было написано то стихотворение?
— Про семерых?
— Да.
— В конце прошлого века… Может быть, в начале девятисотых годов, но не позже.
— Но и не раньше?
— Нет.
— А что, если это всего лишь перевод, а само стихотворение было написано все же гораздо раньше?
— Когда, например?
— В то время, когда вся эта, как ты говоришь, масонская тайна была не пустой игрой. Что, если последние строки о наследнике Фебе только позднейшая приписка?
— Черт его знает, может быть, при Калиостро игра действительно имела какой-то тайный смысл. Но теперь сундук пуст. Против фактов никуда не денешься. Твое, между прочим, любимое выражение.
— И все же давай попробуем…
— Давай! — Березовский махнул рукой и с нарочитым безразличием зевнул.
— Тебе неинтересно? — Люсин исподлобья глянул на него и, отвернувшись, чтобы скрыть улыбку, вздохнул. — Впрочем, ты прав. Безнадежная затея. Даже пробовать не стоит… Сегодня же сдам все драгметаллы. — Он кивнул на сейф, размалеванный безобразной охрой. — Баба с воза — кобыле легче.
— Ради смеха, конечно, можно попробовать, — нерешительно заметил Березовский.
— Ради смеха?
— Надо же завершить игру… Пусть символически. Это, если хочешь, даже наша обязанность. Кстати, старик, ты недосказал про подвязку. Кто догадался, что узор представляет собой зашифрованную надпись?
— Кто догадался? — Люсин пожал плечами. — Ну, прежде всего я сам… А ты разве не догадался?
— Нет, — покачал головой Березовский. — То есть я думал, конечно…
— Вот-вот, это я и имею в виду! Я тоже, как ты говоришь, думал. Логика-то, Юра, простая, примитивная логика. Раз подвязка причислена к слугам, значит, в ней что-то должно быть. Так мы с тобой и рассуждали?.. Или не так?
— Ну да! — обрадовался Березовский. — И поскольку этот шитый золотом ремешок с пряжкой никак не мог оказаться деталью системы «ключ — запор», то вполне естественно предположить, что он содержал какую-то информацию.
— Совершенно справедливо. Понятно теперь, кто догадался?
— Выходит, что это было ясно с самого начала?
— Именно! Проще пареной репы.
— Дешевый номер! Я тебя, слава Богу, знаю. Тебя послушать — так все вообще пареная репа, легко, просто и само собой разумеется. Поиски-то ведь были? Работа мысли? Умозаключения?
— Да, конечно, но на самом примитивном уровне. Просветили мы подвязку рентгеном, полюбовались на нее в инфракрасных и ультрафиолетовых лучах и отправили шифровальщикам.
— Почему?
— Да потому что ничего не обнаружили! Вот и все… Не обнаружили, но вместе с тем были почти уверены, что информация есть. Где, спрашивается? Очевидно, в узоре, в котором в самых разных сочетаниях насчитывается двадцать восемь разнородных элементов… Никак, ты за мной записывать собираешься? — удивился Люсин, увидев, что Березовский достал истрепанный блокнот. — Сроду такого не было.
— Теперь будет.
— Выходит, что и я дожил, наконец, до заслуженной славы? Под каким же именем ты думаешь меня вывести?
— Видно будет, — буркнул Березовский. — Я еще не решил, буду ли вообще писать.
— Вот как? О-хо-хо! Какие мы гордые, какие значительные!
— А ты что думал? Сначала загоришься, набросишься, а начнешь работать — и тю-тю… Материал не вытанцовывается. Темка мелковата…
— Чего же ты тогда записываешь?
— Так, пустяки… Драгоценный местный колорит. Очень мне эти разнородные элементы понравились. Профессиональная деталь, старик. Такое на улице не валяется. Между прочим, ваши шифровальщики, видно, большие доки. Разгадать такую криптограмму, да еще на старопровансальском наречии, — это, доложу тебе, не всякий сможет! Высший пилотаж!
— Да, ребятишки свое дело знают, — небрежно кивнул Люсин. — Однако должен тебе сказать, что, не будь у нас уже разработанной ситуации, они бы еще до сих пор возились. Точно! Ведь до старопровансальского дошли, отталкиваясь, так сказать, от исторического фона Франции. Иначе пришлось бы действовать больше методом тыка.
— Наверное… Как ты думаешь, Генрих знал тайну ларца?
— Наваррский? Кое-что, должно быть, знал. Это же в конце концов приданое его супруги. Впрочем, Аллах с ними! Давай лучше делом займемся… — Он встал из-за стола и, прижавшись к стене, обошел сундук. — Сейчас мы устроим смотр слугам, — сказал он, отпирая сейф. — Записывай.
— Начнем с системы «ключ — замок»! — предложил Березовский
— Хорошо… Вся она тут. — Люсин осторожно вынул серебряный жезл с золотым мальтийским крестом и ободками из жемчуга и самоцветов. — Сокровище «Золотой кладовой» Эрмитажа, инвентарный номер 71014.
— Принято! Давай дальше.
— Далее следуют элементы информативной системы. — Люсин извлек из сейфа пакетик с подвязкой и бархатную подушечку с аметистовым кардинальским перстнем. — Их у нас всего два.
— Не хватает «звезды Флоренции», седьмой четки из тигрового глаза и красного алмазика, — уточнил Березовский.
— Но это не мешает нам открыть ларец, ибо система «ключ — замок» у нас представлена с исчерпывающей полнотой.
— Характерной для собраний Эрмитажа, — уточнил Березовский и почтительно склонил голову. — Дай сюда! — сказал он, протянув руку.
— Встань-ка, — скомандовал Люсин. — Вот так! — Удовлетворенно сказал он, когда Березовский поднялся с сундука, на котором все это время сидел. — Как лицо материально ответственное, вручаю вам вверенный мне на долговременное хранение жезл гроссмейстера Мальтийского ордена. — И он торжественно опустил литую серебряную болванку в раскрытые ладони Березовского.
— Премного благодарен, — кивнул Юра и большим пальцем правой руки с силой вдавил в ручку тусклую розово-красную шпинель.
Жезл тут же разломился пополам, как охотничье ружье.
Березовский разнял полые трубки и, поковыряв пальцем в отверстии, извлек оттуда черный эбеновый крестик с жемчужиной посередине, удивительно напоминающей розу. Впрочем, жемчуг был серый с прозеленью — мертвый.
— Крест и роза, — сказал он, становясь перед сундуком на колени.
— Погоди! — остановил его Люсин. — Успеешь открыть… Надо бы нам соблюсти все условия, Юра… Из уважения хотя бы…
— Что ты имеешь в виду? — удивился Березовский.
— «Ты положи игре конец и отыщи жену младую», — процитировал Люсин.
— Вот еще! Может, прикажешь дожидаться, пока наступит «ночь тихая и ночь святая»? Сочельника дождаться? Рождества? — Он выпрямился и отряхнул брюки.
— Нет. Этого я не сказал, — мягко улыбнулся Люсин. — Но жену младую, по-моему, пригласить стоит… Тем более что она отвечает… требованиям инструкции.
— Кто? — удивился Березовский.
— Ты ее прекрасно знаешь. Слушай, Юр, позвони-ка ей ты, а то мне самому неудобно, право…
— Да кому это — ей?! Скажи, наконец, кто она?
— Мария.
— Мария? — Березовский почему-то сконфузился.
— Ну да, Мария! — горячо зашептал Люсин. — Родилась седьмого января — значит, чистый Козерог, к тому же она врач, она Мария-медичка. Чего же больше?.. Кроме того, красивая, я… нам будет приятно ее видеть… Позвонишь?
— Да, конечно! — Юра смутился и в очевидном замешательстве положил на сундук крестик с жемчужной розой. — Но, видишь ли, мне даже в голову не приходило, что у тебя, что ты… И как это я сразу не сообразил?
— О чем это ты? — еще ничего не понимая, но, уже предчувствуя что-то, спросил Люсин и с силой захлопнул стальную дверцу сейфа.
— Она уехала с Генкой отдыхать в Макопсе.
— Она?! С Генкой? С каким еще Генкой? С Бурминым?
— Ну да! Я ходил их позавчера провожать.
— Но ты же вроде говорил, что у них… Одним словом, меня создалось впечатление, будто…
— Я и сам так думал, старик, — сразу понял его Березовский. — Очевидно, я ошибался… Или могли произойти изменения. Все же женщина… — Он удивленно выкатил глаза и развел руками.
— Да, — согласился Люсин, — женщина…
Ничего не случилось. Просто рушилась придуманная им любовь. Только и всего. Он ничего не сделал и понимал теперь, что и сделать-то не мог ничего. Он всего лишь думал о ней, смутно надеясь на что-то, ожидая с тревожной радостью чего-то такого, что обязательно случится само. Но оно не случилось. Вот и все. Он не пытался больше позвонить ей, откладывая это до какого-то особого дня, который так и не наступил. О чем он думал тогда? О тех нереальных днях, когда у него будет свободное время? Будет самая драгоценная из свобод — свобода думать только о том, что волнует тебя в данную минуту!.. Или о том событии он думал, которое естественным образом, почти без усилий с его стороны, почему-то обязательно свяжет его и ее? Ах черт, все было не так, совсем не так! Просто не было времени, просто не думалось об этом всерьез, а было лишь одно настроение, одно ощущение, что нечто подобное должно обязательно случиться. И вся беда только в том, что оно крепло, это ощущение, это предчувствие… И опять его мысли возвратились на круги свои.
Он все откладывал, а кристаллизация чувства шла своим чередом, хотя Мария решительно ничего не знала об этом. А если бы даже и знала? Ничего же не было у них и быть — теперь это очевидно — не могло. Только искра лишь пробежала. Короткое наваждение, подобное сну, не более. Остальное он просто придумал, взрастил в себе, откладывая встречу до лучших, но не наступивших дней. Что делать? Он моряк, все еще моряк, привыкший по три месяца не видеть землю… женщин, привыкший помнить последнюю улыбку, последний взмах руки. За сто пять дней рейса мало ли что может придумать моряк… Его, быть может, уж и не помнят, а он считает дни, растит в себе ликующее чувство, которое вдруг переполнит его в ту первую секунду, когда сбежит он по трапу на асфальт и, перепрыгивая через колеи портовых кранов, заспешит к той самой загородке, за которой, вполне возможно, его никто, совсем никто не ждет. И что испытает он, одиноко бредя из порта в общагу? Разочарование? То ли это слово — разочарование?
— Ты чего? — тихо спросил Березовский.
— Да, между прочим!.. — вдруг очень громко рассмеялся Люсин. — Я совсем забыл тебе рассказать про этого самого Феба! Если б ты знал, сколько пришлось с ним намучиться! И ты знаешь, кто этот «последний есть наследник Феб»?
— Кто? — Юра тут же отвел глаза и тоже с готовностью рассмеялся.
— Феб Аполлонович — покойный папаша Веры Фабиановны Чарской, урожденной Пуркуа. — Люсин все еще смеялся. — Забавно?
— Кто же это? Она ведь Фабиановна?
— В этом-то весь фокус, это, собственно, и сбило меня сперва с правильного курса. Чертова старуха! Видишь ли, отчество Фебовна показалось ей неблагозвучным, и она сменила его на Фабиановну через газету в двадцать восьмом году… Какова?
— Кокетка, старик, кокетка! — шутливо отмахнулся Березовский. — Не суди ее строго, очаровательная ведь женщина.
— Очаровательная? Знаешь, сколько она запросила за свой сундук?.. По ценам международного антикварного рынка! Понял? — Люсин перестал, наконец, смеяться и глубоко вздохнул. — Да, веселенькая история…
— И вы заплатите?
— Какой там! Придется вернуть ей ларчик… А жаль! Вещь впечатляющая, в музей просится… Ну да ладно, не будем тревожить нашу Марию-медичку… Ей не до нас. Открывай!
Березовский вновь опустился на колени и, отыскав под крышкой крестообразное отверстие, вставил в него эбеновый крестик с жемчужиной. Тут только он разглядел, что это вовсе и не крестик, а стилизованный альбигойский голубок.
Но мысль эта только мелькнула в его голове и рассеялась; он же, занятый совершенно другим, не задержался на ней и повернул два раза крохотный ключик с головкой из некогда розовой, теперь же зеленоватой и темной мертвой жемчужины.
— Погоди, — опять остановил его Люсин.
— Что еще?
— Так ты будешь писать роман или нет?
— Я же сказал тебе, что еще не решил!
— А ты решай, братец, решай поскорее. У тебя ведь конкурент есть. Как бы не опередил…
— Кто же это, интересно? Уж не ты ли?
— Нет, не я… Но писатель, можно сказать, мирового класса.
— Ты это серьезно?
— Вполне. Меня вчера шеф вызывал.
— По этому поводу? Врешь, старик! — Березовский опять поднялся и отряхнул колени. — По глазам вижу, что врешь.
— Чтоб мне моря никогда не видать! — Люсин кулаком ударил себя в грудь.
— Что-то ты больно веселый сегодня? — покачал головой Березовский. — Никогда тебя таким не видал. — И он опять пристально посмотрел на него, пытаясь понять причину столь неровного и непривычного настроения. Возможно, он о чем-то даже догадывался.
— Просто настроение хорошее, Юра. Более ничего… А насчет конкурента — чистая правда. Я сам удивился. Чего-чего, а такого даже не предполагал! Понимаешь, Юр, к расследованию проявлял некоторый интерес один иностранный дипломат. Меня это сперва даже встревожило. Никак не мог понять, что ему нужно. Конечно, он по долгу обязан был справиться о ходе дела. Это так. Но, каюсь, я заподозрил тут нечто большее, чем служебный долг… И не ошибся. Хотя в то же время попал пальцем в небо. Как ты думаешь, кем оказался на самом деле этот дипломат?
— Шпионом?
— Нет. Писателем!
— Мирового класса, — ехидно поддакнул Березовский.
— В том-то и дело! На днях, конечно, по соответствующим каналам, мы уведомили посольство о результатах расследования. И что ты думаешь? Этот консульский чиновник самолично пожаловал к нам и буквально на коленях стал умолять сообщить ему подробности.
— Из этого вы тут же заключили, что он писатель, — Березовский насмешливо хмыкнул. — Да… Нечего сказать! Одно слово: кри-ми-на-ли-сти-ка.
— Ты погодя иронизировать! Нам еще до его прихода это было известно. Он пишет под псевдонимом и выпустил уже шестнадцать книг: «Тайна голубой комнаты», «Агент 47», «Случай в Альпах», «Лисы пустыни», «Правда о Красной руке» и так далее.
— Детективщик?
— Точно. Прославленный автор детективных романов Кэтрин Лонг!
— Кэтрин? Это же женское имя!
— Он взял себе женский псевдоним. Между нами, конечно, их посол терпеть не может детективов и, кажется, даже не подозревает, кого пригрел под своим крылышком.
— Черт возьми! Вот это история!
— Да. Так будешь писать?
— Конечно, буду. Я ведь просто так, дурака валял.
— То-то… Тем более что мой, можно сказать, тебе аванс выдал.
— Как так?
— Очень просто. На униженную просьбу того господина он ответил весьма дипломатично. «Видите ли, — сказал он, — мы, конечно, с удовольствием познакомим вас с обстоятельствами дела. Но несколько позднее. Во-первых, следствие еще не закончено, во-вторых, материалы его будут переданы судебным органам. Кроме того, я уже обещал показать их одному нашему писателю, весьма талантливому, весьма. Ведь вы сами понимаете, об этом много писалось в ваших газетах, и нужно дать, наконец, общественности правдивую информацию. А так, конечно, никаких препятствий вам чинить не будут». Вот так он примерно и сказал. Понятно, что и виду не подал, будто ему известно, кто есть на самом деле эта Кэтрин Лонг. Здорово?
— Да, старик! Должен тебе сказать…
— Как ты, наверное, догадываешься, бедняга, узнав о конкуренте, сразу же потерял к этому делу всякий интерес. Мне искренне жаль его: парень он, видимо, неплохой. Но, как говорят французы, се ля ви! Ну ничего, не обеднеет, у него, наверное, масса других сюжетов. К тому же ты напишешь о ларце лучше.
— А ты почем знаешь?
— Что я, Кэтрин Лонг не читал?.. Ну, давай теперь открывай! А то мы все тянем, тянем…
Березовский попытался еще раз повернуть ключик, но тот дошел до упора.
— Подыми крышку, — посоветовал Люсин.
Но крышка не подымалась. Сундук оказался запертым. Впервые, может быть, за сотни лет.
— Вынь ключ.
Березовский потянул к себе жемчужную розочку, и тяжелая крышка с мелодичным, как у музыкальной шкатулки, звуком откинулась, и днище чудесного ларца пошло вверх, стенки наклонились, и весь он как бы вывернулся наизнанку.
Резные украшения оказались внутри, а нижняя доска вызывающе уставилась в потолок всеми четырьмя подшипниками.
— Что это? — хрипло спросил Березовский.
— Волшебный ящик, — пояснил Люсин. — Как в цирке. Видел? — Он подошел к ларцу и незаметно для Березовского надавил какую-то скрытую пружину.
Доска с подшипниками тут же отъехала в сторону. Березовский заглянул внутрь, но там было все так же пусто.
— Ничего нет, — разочарованно сказал он.
— Ничего, — подтвердил Люсин. — Значит, ты все же надеялся?
Березовский кивнул, закусив губу.
— Тогда смотри! — Люсин боком пробрался мимо ларца к сейфу и торжественно распахнул его.
Все было так, как он задумал. За одним только исключением. Ларец Марии Медичи следовало открыть не Березовскому. Но об этом сейчас лучше было не думать. И Люсин продолжал парад, который не удался с первой же минуты.
— Вот! — сказал он, бережно вынимая из сейфа темный обоюдоострый кинжал с крестообразной ручкой. — Смотри!
Березовский, как лунатик, протянул руки и взял кинжал.
— «Aut Caesar, aut nihil», — чуть шевеля губами, прочел он полустертые и заплывшие буквы на рукоятке.
— «Или Цезарь, или никто», — тут же откликнулся Люсин. — «Или быть первым, или ничем»… Девиз Брута!
— «Капитолийская волчица хранит завязку всей игры…» — Березовский присел на краешек раскрытого сундука, так и не подняв лица от лежащего на ладонях кинжала. — Неужели ему тысячи лет?
— Кто знает… — протянул Люсин. — Теперь смотри, что еще там было.
— Значит, ты открывал уже? — несколько запоздало опомнился Березовский.
Люсин ничего не ответил и достал из сейфа почти черный от вековой патины тяжелый серебряный пятиугольник.
— «Звезда Флоренции»! — тут же воскликнул Березовский. — Именно такой я ее и представлял себе… Значит, у нас есть все, кроме алмаза и четки?
— Все, Юра. Четка нам не нужна. Здесь тот же шифр, что и на подвязке. Погляди. — И он протянул Березовскому пятиугольник. — Тут объяснение и план того места, где спрятано катарское сокровище. Все уже расшифровано. Возьми-ка у меня на столе подстрочный перевод…
Литое сердце пентаграммы[31]
Навеки в сердце унеси.
Премудрость не на небеси —
Незримо воссияют грани,
Когда возвышенный смарагд
Рассеет вековечный мрак,
Стена падет перед глазами!
В седьмой найдешь ты указанье,
Как отыскать в скале Грааль.
На том и кончится игра[32].
— Подведем итоги? — спросил Люсин.
— Да, старик… Только, знаешь, у меня что-то голова совсем не варит. Не знаю, на каком я свете…
— Выходит, сон все еще длится?
— Угу. И просыпаться не хочется… С чего начнем? Мысли разбегаются.
— А ты не торопись, — посоветовал Люсин. — Хочешь, я чаю попрошу?
— Нет… Потом, отец. — Березовский перевернул звезду и нежно обвел пальцем причудливые линии. — Ты думаешь, это план?
— А что еще?
— Все может быть, конечно… Но где находится это место?
— Ну, ясно! — Люсин сделал вид, что упустил нечто важное. — Как я сразу не сообразил, ты же не знаешь еще, что было написано на подвязке!
— Не знаю, — покорно согласился утративший вдруг чувство юмора Березовский. — Покажи.
— Возьми сам. В той же папке.
Березовский, покопавшись в бумагах, нашел наконец листок с несколькими машинописными строчками. Это был третий, а может быть, и четвертый экземпляр.
— Торжествуешь? — Березовский понимающе хмыкнул. — Сам все единолично сотворил, а теперь выдаешь по капле?
— Да, Юр, в гомеопатических дозах. Знаешь, как дают воду алчущим от жажды морякам?.. Не сердишься?
— Нет, благодетель. Что ты?! Я б и сам не утерпел, — механически ответил Березовский, пробегая глазами строчки.
«В лето от Р.Х. 1466-е, в день Всех Святых, когда король Португалии — Альфонс V, передал в пожизненное владение Изабелле Бургундской остров в архипелаге Ilhas Tercerias, рыцарь Эрве де Сен-Этьен и кавалер Гвидо Сантурино тайно перевезли туда это.— И что ты уже знаешь? — спросил Березовский.
“Клянитесь и лжесвидетельствуйте, но не выдавайте тайны!”»
— Почти все. Ilhas Tercerias — португальское название Азорских островов.
— Но где именно?
— Слово на перстне, Юра. Перстень ведь тоже должен был когда-то сработать!
— Гвидо? Но это же имя?
— Так мы с тобой до сих пор думали.
— А теперь?
— Теперь это, по всей видимости, остров. В Большом атласе есть хорошая карта Азорского архипелага. Я отыскал на ней крохотный островок Гвидо. Это между Фаялом и Гарсиозой.
— Потрясающе, старик! Неужели он до сих пор там?
— Он?
— Ну да! Грааль… Это невероятно! Кому принадлежат сейчас Азорские острова? Португалии?
— Точно.
— Тогда мертвое дело. Никакой комплексной международной археологической экспедиции не получится.
— Ишь ты куда хватил!
— А что ты думаешь? Не будь там фашистского режима…
— Не надо заниматься химерами. Это уже не наша забота.
— Значит, ты доложишь обо всем? — Березовский ткнул палец в потолок.
— Конечно. Ты должен помочь мне составить докладную. Чтоб по научной части все было грамотно.
— Надо указать, что это дело первостатейной важности. Кто знает, может, от него зависит весь дальнейший ход научного прогресса! Это же…
— Вот ты и изложи коротенько про Грааль… Только так, чтоб это поменьше смахивало на сказку. Понял? Сделай посуше.
— Выходит, дело в архив не сдается? Следствие продолжается?
— Там посмотрим… А пока давай-ка наведем справку об этом острове. Начальство любит, когда все лежит на столе готовенькое. Начальству некогда рыться в справочниках.
— Надо выписать из Ленинской лоцию Атлантики.
— У меня есть. Я, слава Богу, Атлантику вдоль и поперек избороздил.
— Ну да, ты же штурман…
— Бывший.
— И на Азорские заходили?
— Нет. Чего не было — того не было.
— Неважно.
— И я так думаю.
— У меня такое впечатление, что нам только кажется, будто мы многое знаем, — заявил вдруг Березовский. — На самом деле мы не знаем почти ничего.
— Как так? — удивился Люсин.
— Это же история. Вот лежат перед нами всякие древние вещицы, а что мы знаем о них? О каждой можно было бы написать роман. Нам известно лишь грубо утилитарное назначение, да и то недостоверно. Из сотен свойств мы знаем лишь одно, возможно, случайное. И можем только гадать о всем многообразии связей. Прошел тайфун, а мы видим лишь тающий туман на стекле. Но даже его не осталось на вещах, вокруг которых гремели грозы людских страстей, бушевали такие тайфуны. Нет, мы ничего не знаем, старик, ровно ничего. Можем лишь только догадываться. Что дает нам наша реконструкция, наша, с позволения сказать, схема? Монсегюр — папский легат — Флоренция — неаполитанский двор? Что мы знаем о них? А дальше? Генрих Наваррский — тамплиеры — розенкрейцеры — Калиостро — дело об ожерелье? Мы сочинили некое подобие железнодорожного расписания, но разве оно заменит живую, полнокровную жизнь? Даже если основные вехи верны, то кто нам скажет, как блуждал по ним наш ларец? Кто те люди, которые доставили его с Мальты в Петербург? Какие страсти кипели вокруг них? Кто с кем боролся, кто погиб и кто победил? Нет ответа, нет ответа!