Страница:
Данное же произведение, несомненно, более позднее, выгодно отличается от многих старых копий. Неизвестный московский живописец достиг в цветовом строе иконы трехкратного, истинно рублевского звучания.
Икону можно приблизительно датировать 1450—1500 гг. Она, безусловно, является выдающимся памятником древнерусской живописи Московской школы.
Доска липовая, шпонки врезные, встречные, дубовые, более поздние. Левкас. Яичная темпера, 22,5x14».
Люсин несколько раз прочел заключение, поругивая про себя эксперта за ненужное многословие, потом записал в блокнот резюме: «Подлинник. 1450—1500 гг. Московская школа. Автор неизвестен. Выдающийся памятник».
Экспертиза резко меняла дело. Виктор Михайлов представал теперь в несколько ином свете.
«Поистине день неприятных сюрпризов. Иностранец называется белоэмигрантом и немецким прихвостнем; икона девятнадцатого века стареет на четыреста лет и превращается в “выдающийся памятник”. А как же иконщик? Знал он или не знал? Если не знал, то пентюх он, а не иконщик! Еще художником-реставратором называется! Но ведь и сам эксперт, когда ему позвонили, сказал, что не верит в пятнадцатый век, который находят в сигарных ящиках. Что получилось? Сам же и пишет теперь: “выдающийся”, “поистине рублевское звучание”, или как там у него?.. И это профессор, знаток! Не какой-то там спекулянт-реставратор. Выходит, что Михайлов мог и не знать… Но не верить — одно, не ведать — другое. Профессор не поверил, но, увидев, убедился; этот же держал у себя дома сокровище, пребывая в полном неведении. Сомнительно что-то. У него же, наверное, и люди бывают, не исключено, что и знатоки. Раз он этим делом промышляет, должен же… Но в картотеке он не числится. Ни разу в спекуляции не попадался. Очень ловок? Но мог ли такой ловкач не распознать подлинную икону, чистейшую, можно сказать, свою выгоду? Опять же сомнительно. Нельзя, конечно, со счетов сбрасывать и другую возможность. Работяга-реставратор иконами, как правило, не торгует, ну, если случай сам в руки идет, одну-другую продаст, а так — чист. Этим, кроме ловкости, можно объяснить то обстоятельство, что данный гражданин не известен коллегам из ОБХСС. Но чем объяснить промашку с иконой? Разве что и на старуху бывает проруха? Но ежели он знал, то, конечно, врет, что продал ее за пятьсот рублей. Сам сказал, что подлинник стоит на два нолика дороже. Сумма солидная. Да и кто поручится, что брал рублями, а не валютой? Тут, пожалуй, даже прокурор выдаст ордер без звука… Ларчик ведь, как правило, отпирается просто. Одно преступление тянет за собой следующее. Получил крупную деньгу, захотел получить еще больше… Стоп! Стоп! Что же выходит? Завлек иностранца, ограбил его и убил? Больно уж просто… И вел он себя совсем не так, и в гостиницу нечего было ему потом приходить. Впрочем, это я думаю, что нечего. Он-то ведь мог и не знать, что никаких концов у нас нет. Кто-то видел его из знакомых, кто-то мог о сделке узнать, вот он и явился в отель свою непричастность продемонстрировать. Наверное, и алиби надежное себе заготовил… Вот это мы и выясним!.. В самом деле, зачем приехал этот Свиньин — ну и фамилия, прав генерал! — в СССР? И как он мог исчезнуть? Шпионаж? Маловероятно. Во-первых, этот вариант проверяют специалисты, во-вторых, не стали бы там своего человека дезавуировать, отпечатки пальцев присылать. А вдруг отпечатки липовые? Ну, это мы тут же проверим. А как, спрашивается? Сравним с отпечатками на стакане? Но они тоже могут оказаться липой, заранее заготовленной, привезенной издалека липой. Все эти соображения нужно будет доложить начальству. Пусть соображает — ему сверху виднее. Но это — опять прав генерал — не снимает с нас наших задач.
Посему же, оставляя шпионаж в стороне, приходим к довольно правдоподобному выводу. Этот тип приехал к нам из сентиментальных побуждений — поглядеть на страну, из которой сбежал когда-то его папаша. Кроме того, или, вернее, прежде всего, он решил сделать на этом бизнес. Скупает по антикварным магазинам картины и статуэтки, по частным коллекциям— иконы, чтобы выгодно все это перепродать по возвращении. На русских иконах они там, говорят, все помешались… В Мурманске мариманы больше насчет мехов поговаривали… Но они люди простые, в искусстве не искушенные. А тут глаз нужен, образование. Он вот и в магазине картинки выглядел, и ту икону распознать сумел. Ведь и пятьсот за нее не всякий даст. Тут понимать нужно. Какое, кстати, у него образование? Ух ты! Магистр Сорбонны, если, конечно, не врет досье… Историк-искусствовед — так и есть! И откуда они взялись на мою голову, эти искусствоведы?.. Историк-искусствовед! Нет, такой вряд ли станет делать обычный бизнес на иконах. Иконы для него так, пустяки, побочный заработок. Вся суть, конечно, в стихотворении. Он же из эмигрантов, в их-то среде он и откопал это стихотворение. Явно охотится за чем-то крупным! За чем-то таким, перед которым и пятьдесят тысяч — мелочь. Получается, что ларчик открывается не просто, и простота тут хуже воровства. Но это опять лишь одна сторона. Есть и другая. Художник-реставратор Виктор Михайлов. Он-то ведь мог, не мудрствуя лукаво, ограбить иностранца? Вот и накрылась вся сложная игра месье Свиньина! Опять же могли они и в соглашение войти. Иностранцу понадобился помощник, вот он и доверился спекулянту. В его-то положении это вполне возможно. Тот же не захотел делиться и… Нет, опять все слишком просто получается! А нет в этом деле такой простоты, никак нет… Куда более возможно, что иностранец пропал сознательно, по собственной воле, но не для шпионажа, а для реализации своей шифрованной инструкции. Впрочем, тут уж граница между бизнесом и шпионажем становится довольно зыбкой… И ведь даже в этом случае он мог привлечь Михайлова в помощники!.. А так ли? Сразу взял да и раскрылся? Не побоялся? В таком-то деле! А почему обязательно сразу? Сколько таких вот «туристов» приезжали сюда! Свиньин свободно мог ехать на верное, подготовленное дело по самым надежным адресам.
Случайное знакомство в комиссионке? А что, если это заранее спланированная встреча? Если этот Михайлов уже многим иностранцам продавал иконы, то они вполне могли рекомендовать его Свиньину в качестве человека услужливого и надежного… Вариантов много, конечно, но как там ни крути, а Михайлова надо прощупать. Все пока на нем сходится».
Вошли ребята из соседнего отдела. Доложили по всей форме, что направлены в его, Люсина, полное распоряжение.
— А что это у вас физиономии такие кислые? — спросил Люсин.
— Так ведь своих дел позарез! — развел руками высокий, белый, как альбинос, Шуляк.
«Ему бы фамилию Светловидов носить», — подумал Люсин.
— Начальству виднее, — одернул Шуляка коренастый, чуть сутуловатый Данелия.
Из всех троих Люсин знал его лучше всех. Данелия часто выходил победителем в соревнованиях по самбо.
— Я тут, ребята, не виноват, — объяснил Люсин. — Георгий все правильно понял: приказ сверху.
— Чего тут объяснять? — прервал его Данелия. — Командуй!
— В полном вашем распоряжении! — подтвердил Шуляк. Они, а вслед за ними и молчаливый Светловидов взяли стулья и расселись вокруг Люсина. Одного стула, правда, не хватило, и Люсин уступил Светловидову свой, а сам пристроился на краешке стола.
— Вас с обстановкой познакомили? — спросил Люсин.
— В самых общих чертах, — сказал Шуляк.
— Мы со Светловидовым в курсе, — кивнул Данелия. — Курков нас вызывал, а его, — он улыбнулся Шуляку, — не было в тот момент в отделе.
— Ну и прекрасно! Вы его и проинформируете потом или я, когда время будет. Сейчас, простите, каждая минута дорога, — извинился Люсин. — Ты, Георгий, поезжай на Старокалужскую дорогу. Обойди все парикмахерские между двадцать пятым и тридцать восьмым километрами. Может, опознают… Тут новые варианты появились. — Он вручил ему пакет фотографий, на которых лик месье Свиньина был представлен в различных ипостасях — от гладко выбритого до усов с бородой.
— Будет сделано! — Данелия веером выбросил фотографии на стол. — Какая?
Люсин ткнул пальцем в вариант «только усы».
— Но есть подозрение, что вот эта. — И он показал бритого Свиньина всем присутствующим. — Вы тоже возьмите полный набор, — улыбнулся он, выдавая Светловидову другой пакет. — Вас я попрошу обойти все антикварные магазины. Вы же, товарищ Шуляк, пойдете со мной. По дороге я введу вас в курс дела. Вопросы есть?
— Нет, все ясно! — заявил Данелия. — Можно выполнять?
Люсин попрощался с товарищами и проводил их до дверей. Шуляк ушел вместе со всеми — ему нужно было кое-что собрать у себя на столе.
Зазвонил городской телефон.
— Люсин слушает!
— Товарищ Люсин, с вами говорит дежурный по городу. Здравствуйте.
— Здравствуйте, товарищ дежурный. Есть новости?
— У меня тут в журнале записано, что вы просили докладывать вам о странных происшествиях. Так?
— Так, так! Что-нибудь есть?
— Не знаю, как вы на это посмотрите, но, на мой взгляд, дело самое что ни на есть странное.
— Так, так! Слушаю…
— В цирке питона украли, товарищ Люсин! Понимаете?
— Да. Ну и что?
— Как «ну и что»? — обиделся дежурный. — Очень странное происшествие. Непонятно, кому этот питон мог понадобиться?..
— А он не сам, часом, уполз? — осторожно высказал предположение Люсин.
— В том-то и дело, что нет! Клетка взломана. Сейчас оперативная группа выезжает. Вы не заинтересуетесь?
«Только змей искать мне еще не хватало…»
— Спасибо, что сообщили, товарищ дежурный. Но это не то, что нас интересует. У нас по части икон, искусства, вообще древней истории. Понимаете?
— Ну как знаете!.. В случае чего будем держать в курсе.
— Большое вам спасибо. — Люсин положил трубку и рассмеялся.
— Чего это вы? — удивленно спросил вернувшийся Шуляк. На руке у него был плащ.
— Питона в цирке украли, — все еще смеясь, объяснил Люсин. — Представляете? Это ж надо уметь!
— Действительно… — покачал головой Шуляк. — Какие будут распоряжения?
— Мы сейчас с вами поедем в гости к одному художнику. — Люсин набрал по внутреннему номер гаража. — На Малую Бронную. Дело в том… Гараж? Минуточку, — он кивнул Шуляку, — Люсин говорит. Машину, пожалуйста. Сейчас… Пошли. По дороге все объясню. — Он быстро убрал все со стола. Запер ящик. Спрятал документы в сейф.
— Кто там? — робко спросил чей-то тоненький голосок, когда они позвонили в квартиру № 6.
— Отворите, пожалуйста. Мы к Виктору Михайловичу, — ответил Люсин.
— А его нет дома.
— Вот как? Когда же его можно будет застать?
— А кто его спрашивает?
— Да отворите же! — возмутился Шуляк. — Мы но важному делу. Нельзя же разговаривать через дверь!
— Ничего не знаю, — отозвались по ту сторону двери. — Виктора Михайловича нет дома.
— Когда он будет? — опять спросил Люсин.
— Не скоро, не скоро. Он уехал.
— Уехал? — озадаченно переспросил Люсин, а Шуляк состроил ему назидательную мину: «Вот тебе!»
За дверью послышались удаляющиеся шаги. Очевидно, невидимый собеседник счел свою миссию законченной.
Люсин решительно позвонил еще раз. Долго ничего не было слышно. Он выждал и вновь нажал кнопку.
— Вы перестанете хулиганить? Или, может быть, милицию вызвать? — возмущенно спросили по ту сторону обитой черным обшарпанным дерматином двери.
— Откройте, пожалуйста, — попросил Люсин. — Мы и есть милиция.
— Ах, милиция! Так я вам и поверил! А ну убирайтесь немедленно, пока вас не спустили с лестницы!
— Сказано вам: милиция! — стараясь не переполошить всю площадку, тихо и грозно сказал Шуляк. — Немедленно откройте!
— Всю жизнь мечтал! — издевательски отозвались из-за двери. — Почему же вы тогда не приведете дворника, если вы милиция? Почему соврали, что пришли по делу? Вот я сейчас покажу вам милицию!
«Милиция обычно приходит именно по делу», — усмехнулся Люсин и мигнул Шуляку. Тот понимающе кивнул и пошел по лестнице.
— Сейчас приведут дворника, — пообещал Люсин.
— Да? — удивились за дверью. — Ну-ну, посмотрим.
Получалось, что Люсин свалял дурака.
«Вот оно, гусарство… Конечно, мы его найдем! Но ведь время, время! И главное, как теперь объяснишь? Эх, если б знать наперед, как все оно сложится! А теперь он и дома следы замел, и сам неизвестно куда скрылся. Положеньице».
— Вы еще здесь? — тихо осведомились за дверью.
— Здесь, здесь! — успокоил Люсин. — Сейчас дворника приведут.
— А вы, правда… из милиции?
— Правда. Это вы с нами изволите шутки шутить.
— Но я же не знал! Я же не мог знать, так ведь? И вообще, я человек совершенно посторонний. Вы же к нему, а не ко мне?
— А кто вы?
— Сосед. Всего лишь сосед, старый, больной человек.
Внизу гулко хлопнула дверь. Люсин узнал низкий голос Шуляка. Он что-то втолковывал человеку, который то и дело кашлял и чертыхался.
— Ну вот и дворник! — проинформировал Люсин невидимого собеседника.
Тот ответил на сообщение тем, что отодвинул какой-то засов. Дальше, однако, разоружаться не стал. Выжидал.
— Это дворник? — спросил Люсин, когда Шуляк в сопровождении кашляющего человека появился на площадке.
— Дворник. Прокоп Васильевич, — кивнул Шуляк.
— Хе-хх! — задохнулся в кашле Прокоп Васильевич. — Дворник! Дворник, будь оно неладно! Хех-х-га-кх! Ой! — Он покачал головой и тыльной стороной ладони отер выступившие слезы. — Прохватило меня вчерась, товарищи! Во!
— Это ты, Прокоп? — осведомились с той стороны.
— Я, Лев Минеевич, я! Прохватило меня, слышь? Открывай, не опасайся! Гха-кх-ка-ка!
Лев Минеевич, очевидно, Прокопа признал, потому что ответом на кашель был лязг открываемых замков. Однако, оставив все же дверь на цепочке, он осторожно приоткрыл ее, чтобы удостовериться, так сказать, лично. Своими очами.
— Добро пожаловать! — приветливо высунулся в щель сухонький старичок.
— Здравствуйте, здравствуйте, — кивнул ему Шуляк.
— Проходите, пожалуйста, милости просим. — Лев Минеевич сбросил цепочку и широко распахнул дверь.
— Спасибо вам, Прокоп Васильевич, — входя в квартиру, обернулся Люсин к шедшему сзади дворнику.
— Так что могу быть свободным? — затоптался тот на месте, мешая пройти Шуляку.
— Иди отдыхай, отец, — Шуляк похлопал дворника по спине и вошел следом за Люсиным.
Дворник сейчас же закашлялся и сказал, что он простыл.
— Холодное пиво? — понимающе усмехнулся Люсин.
— Кх, какое там пиво? — Дворник вытянул руки и раскрыл ладони, словно показывал, что у него ничего там нет. — Какое пиво? Не пью, язва потому как. Вчерась на дачном участке сено косил. По росе, босиком. И все! И простыл. Дела?
— Дела! — согласился Люсин и помахал на прощанье рукой.
— Спасибо тебе, Прокоп, — кивнул ему Лев Минеевич. — Иди теперь, отдыхай.
И запер дверь.
«Занятно», — подумал Люсин.
— Значит, вы сосед Михайлова, Лев Минеевич? — спросил он, осматривая прихожую.
Ржавая лампочка под непривычно высоким потолком бросала тусклые блики на помятые днища тазов, заваленный бумагами шкаф и подвешенный возле самой двери старый велосипед.
— Лев Минеевич, с вашего позволения… Да, я сосед! — Старичок гордо вскинул голову. — Угодно пройти? — Жестом уличного регулировщика он указал на свою дверь.
— Простите, Лев Минеевич! — Люсин протянул ему свое удостоверение. — Мы, Лев Минеевич, действительно из милиции.
— Нет! — Старик картинно выбросил вперед руки, словно ему предлагали не удостоверение, а незаслуженные миллионы. — Не надо. Я вам и так верю.
— Гм… — хмыкнул Шуляк.
— Верите так верите, — согласился Люсин. — Очень хорошо.
Лев Минеевич забежал вперед и с поклоном отворил дверь.
— Э, да у вас тут целый музей! — заметил Шуляк, и было непонятно, то ли он восхищается, то ли, напротив, самым решительным образом осуждает.
«Действительно, самый настоящий музей, — подумал Люсин, оглядев увешанные картинами стены. — Везет мне на этих искусствоведов-коллекционеров, как утопленнику».
Он с удивлением поймал себя на том, что проникся к старичку недоверием и неприязнью.
«За что? Из-за картин, что ли? С каких это пор я так реагирую на искусство? А с тех самых, Люсин, как пришлось тебе взять это непонятное дело…»
— Завидное у вас собрание, — одобрил Люсин.
— Ну что вы! — Старичок был заметно польщен, но гордость за свои сокровища боролась в нем с недоверием. — Все русские-с художники. Начало двадцатого века. — Это был определенно голос гордости, но если учесть очевидную, конечно, некомпетентность слушателей, то можно сказать, что в нем звучала опаска. — Всю жизнь собирал…
— Прекрасное дело сделали, Лев Минеевич. Хорошее дело. Но мы к вам, извините, совершенно за другим. Где находится сейчас сосед ваш Михайлов?
— В отъезде он со вчерашнего дня, — с готовностью ответил Лев Минеевич. — Отбыл в Питер, то есть в город Ленинград.
— Надолго?
— Сказывал, на несколько дней.
— А по какому делу, случайно, не знаете?
— Так он, Витюсенька, Виктор Михайлович то есть, к своей барышне поехал, — заулыбался старик. — Дело молодое, понятное. Она у него постоянно в разъездах, а он что? Свободный художник — сел и поехал! Он частенько к ней ездит. То в Ереван, то в Баку, а в Питер уж который раз!
— А как девушку зовут, не знаете?
— Нет. — Старик сокрушенно покачал головой. — Запамятовал. Их у него, извините, много перебывало. Всех не упомнишь. Дело-то его молодое…
— Жаль. Очень жаль, что запамятовали. А он что, просто так взял и уехал, ни с того ни с сего?
— Да к барышне же, говорю, уехал! Не впервой, чай.
— Это он сам вам сказал?
— Он скажет, дождешься! Слышал я. — Старичок нетерпеливо хлопнул себя по колену. — Была она у него тут на неделе. Они в кухне кофеек себе варили, а я по соседству был и все слышал.
— Что же вы слышали?
— А то, что уговаривались они в Ленинграде встретиться. Вот что. Она, вишь, раньше должна была уехать, а он обещался в воскресенье вечерним рейсом прилететь. Впоследствии перед самым отъездом я у него и спросил: куда, мол?
— А он?
— «Не твое дело, — говорит. — Вернусь через несколько дней. Газеты да письма складывай в кухне». Вот и весь разговор. «Так, спрашиваю, и знакомым вашим отвечать?» — «Так и отвечай», — говорит.
— Девушка-то его как выглядит? Не разглядели?
— Почему же не разглядел? Разглядел! Сколько раз дверь им отворял. Ведь он то ключ дома забудет, то просто отпереть поленится. Так что я разглядел, разглядел… Очень, можно сказать, красивая барышня. Белокурая такая, томная вся. Но из этих, нынешних. Юбка до пупа, извините, и курит, как мужик.
— Вот видите, Лев Минеевич, все вы разглядели, все знаете, а самого главного — имени девушки не запомнили, — покачал головой Люсин, стараясь заглушить в себе преждевременную догадку, потому что она наверняка могла оказаться ошибочной.
— Не запомнил, — развел руками Лев Минеевич.
— А как вы думаете, что у нее за работа такая, что все время ездить приходится?
— Работа? Ну, тут думать нечего. Это я доподлинно знаю. Гид она, в «Интуристе» работает, иностранцев в разные города возит.
«Так и есть — Женевьева! Она как раз теперь в Ленинграде. А как икона эта ее взволновала! Значит, субъект этот был прекрасно информирован обо всем. Играл с открытыми картишками, так сказать. А кто первый поднял тревогу? Опять же Женевьева! Сутки еще не прошли, как пропал человек, а она уже всех на ноги подняла. Да, плохо пришлось иностранцу, хоть гад он и шкура, силы были явно не равны. Что же им от него было надо? Деньги? Или нечто большее: очень большие деньги?.. И все же не верится! Не такое впечатление она производит… Ах уж эти сантименты! Впечатление! При чем тут впечатление? Совпадение! Вот чего нужно опасаться. Мало ли кто работает в „Интуристе“? Мало ли иностранных групп находится сейчас в великом городе Ленинграде? Вот на чем можно споткнуться, если действовать сгоряча, вот где легко очутиться в дураках! Очень уж это неосторожно — встретиться в Ленинграде! Им вообще, по всем канонам, противопоказано сейчас встречаться. Наоборот! Разойтись, затаиться, выждать, пока уляжется кутерьма… И все же они — если, конечно, это они — безмятежно гуляют в эту минуту по Невскому или, скажем, по Литейному, где продаются отличные краски. Бездумно и гибельно летят, как летучие рыбы на огни парохода. Почему? Считают, что разработанный ими план удался? Уверены поэтому в собственной безопасности? Ах, как это самонадеянно и неумно!.. Или просто надеются, что никому и в голову не придет предусмотреть этот чертовски глупый ход? А в самом деле, что я знал бы сейчас о них, не будь этого старика? Как бы вообще я сопоставил его с ней? Соединил их имена. Соединил их поступки. Но старик-то существует на свете, и было бы наивно полагать, что я не войду с ним в контакт. Раз я вышел на иконщика, на квартиру его номер шесть, то и знакомство мое с милейшим Львом Минеевичем было раз и навсегда предопределено, жестко детерминировано. Думать иначе непростительно. Но знакомство знакомством, а разговор о Женевьеве мог бы и не завязаться. Собственно, почему? Глаза старика ее видели, уши слышали милый ее голосок. Куда все это денется, пока он, дай Бог ему здоровья, жив? Никуда! К тому же старик словоохотлив, благодушен и трусоват. И нечего надеяться, что из всей богатейшей информации, которой вольно или невольно располагает старик, так-таки ни крошки не перепадет следователю. А ведь порой и крошки достаточно. Выходит, гражданин Михайлов, что вы просто не имели права лететь сейчас в Ленинград. А вы, Женевьева? В чем же дело? Почему они так поступили? Наивны и неопытны? Настолько беспечны, что позволили себе необдуманные действия? Излишне самоуверенны? Чересчур хитры и поэтому переиграли? А может, невинны и непричастны, и все это роковое стечение обстоятельств разлетится как дым? Не исключено, наконец, что они вовсе не знакомы друг с другом и все есть чистейшее совпадение, игра случая. Бывает ведь и такое…»
— Картинками любуетесь? — заискивающе улыбаясь, спросил Лев Минеевич. Но в глазах тревога стояла. Тревога и напряженность.
— А? — Люсин с трудом отвел от картины глаза: в минуты острой сосредоточенности взгляд его казался угрюмым и даже несколько злым. — Да-да, прелестные вещицы! — Он, собственно, их даже не успел разглядеть. — Особенно эта, зелененькая, — показал на первую попавшуюся.
— Эта? — благоговейно прошептал Лев Минеевич, ласково погладив золоченый багет скромненького пейзажика из синих, зеленых и красных пятен. — Вы, я вижу, знаток! Это ранний Кандинский. Кандинский, так сказать, реалист. Ей цены нет!
Шуляк, который стоял лицом к окну, перестал барабанить пальцами по стеклу и обернулся.
— Это какой же? — с интересом спросил он. — Этой? — Он подошел к картине, нагнулся над ней, даже потрогал ногтем засохшую колбаску щедро выдавленной из туба краски. — А что в ней такого особенного?
— Василий Кандинский — основатель абстракционизма! — блеснул эрудицией Люсин. — Тут одна подпись тысячи стоит. Правда?
— Совершенно справедливо, — подтвердил Лев Минеевич. — Пабло Пикассо недавно понадобился особой конструкции комод. Он набросал эскиз и вызвал к себе самого знаменитого парижского мебельщика. «Сможете сделать такой из розового дерева с инкрустациями?» — спросил Пикассо. «Очень даже свободно», — ответил ему краснодеревщик. «А сколько это будет стоить?» — «Вам, маэстро, ни одной копеечки, сантима то есть, подпишите только эскиз». Вот что значит подпись… А недавно Пикассо, — Лев Минеевич оживился и обнаружил незаурядную осведомленность об интимных сторонах жизни великого художника, — пришел в знаменитый парижский ресторан Максима босиком и в белых индийских брюках вроде наших кальсон, а все встали и устроили ему овацию.
— Занятно, — недоверчиво покачал головой Шуляк.
— Да-с! Святое искусство! — Старик назидательно поднял палец. — А скажите, молодые люди, если, конечно, не секрет, чего такого мог натворить мой сосед? Парень он, знаете ли, неплохой, только непутевый. Гульлив очень!
— Ничего он не натворил! — пренебрежительно махнул рукой Люсин. — Просто он срочно понадобился нам в качестве свидетеля. Вот это как раз секрет! Так что никому… Ясно?
Лев Минеевич понимающе прикрыл глаза и прижал руку к сердцу.
— Ключи от его комнаты у вас? — спросил Шуляк.
— Мы друг другу ключей не оставляем.
— А Виктор Михайлович кому-нибудь свои ключи доверяет? — задал вопрос Люсин.
— Ни разу не видел, чтобы его апартаменты кто-то другой открывал.
— И хорошо. Если даже кто придет от имени Виктора Михайловича, так вы не впускайте, — посоветовал Люсин. — Скажите, чтобы дожидались возвращения хозяина.
— Что я — дурак?
Люсин вспомнил недавний диалог сквозь запертые двери и улыбнулся.
— Скажите, — Лев Минеевич деликатно потянул его за рукав, — есть тревожные симптомы?
— Вы о чем? — не понял Люсин.
— О нашей квартире! О чем же еще? Кто-то подбирается к Витюсиной коллекции? Или… — Не решаясь произнести роковые слова, чтобы не накликать невзначай беду, Лев Минеевич мотнул головой в сторону своих шедевров.
— Нет, знаете ли, дыма без огня. — Люсин едва сдержал улыбку. — Будьте осторожны — это никогда не мешает. Так ведь?
Икону можно приблизительно датировать 1450—1500 гг. Она, безусловно, является выдающимся памятником древнерусской живописи Московской школы.
Доска липовая, шпонки врезные, встречные, дубовые, более поздние. Левкас. Яичная темпера, 22,5x14».
Люсин несколько раз прочел заключение, поругивая про себя эксперта за ненужное многословие, потом записал в блокнот резюме: «Подлинник. 1450—1500 гг. Московская школа. Автор неизвестен. Выдающийся памятник».
Экспертиза резко меняла дело. Виктор Михайлов представал теперь в несколько ином свете.
«Поистине день неприятных сюрпризов. Иностранец называется белоэмигрантом и немецким прихвостнем; икона девятнадцатого века стареет на четыреста лет и превращается в “выдающийся памятник”. А как же иконщик? Знал он или не знал? Если не знал, то пентюх он, а не иконщик! Еще художником-реставратором называется! Но ведь и сам эксперт, когда ему позвонили, сказал, что не верит в пятнадцатый век, который находят в сигарных ящиках. Что получилось? Сам же и пишет теперь: “выдающийся”, “поистине рублевское звучание”, или как там у него?.. И это профессор, знаток! Не какой-то там спекулянт-реставратор. Выходит, что Михайлов мог и не знать… Но не верить — одно, не ведать — другое. Профессор не поверил, но, увидев, убедился; этот же держал у себя дома сокровище, пребывая в полном неведении. Сомнительно что-то. У него же, наверное, и люди бывают, не исключено, что и знатоки. Раз он этим делом промышляет, должен же… Но в картотеке он не числится. Ни разу в спекуляции не попадался. Очень ловок? Но мог ли такой ловкач не распознать подлинную икону, чистейшую, можно сказать, свою выгоду? Опять же сомнительно. Нельзя, конечно, со счетов сбрасывать и другую возможность. Работяга-реставратор иконами, как правило, не торгует, ну, если случай сам в руки идет, одну-другую продаст, а так — чист. Этим, кроме ловкости, можно объяснить то обстоятельство, что данный гражданин не известен коллегам из ОБХСС. Но чем объяснить промашку с иконой? Разве что и на старуху бывает проруха? Но ежели он знал, то, конечно, врет, что продал ее за пятьсот рублей. Сам сказал, что подлинник стоит на два нолика дороже. Сумма солидная. Да и кто поручится, что брал рублями, а не валютой? Тут, пожалуй, даже прокурор выдаст ордер без звука… Ларчик ведь, как правило, отпирается просто. Одно преступление тянет за собой следующее. Получил крупную деньгу, захотел получить еще больше… Стоп! Стоп! Что же выходит? Завлек иностранца, ограбил его и убил? Больно уж просто… И вел он себя совсем не так, и в гостиницу нечего было ему потом приходить. Впрочем, это я думаю, что нечего. Он-то ведь мог и не знать, что никаких концов у нас нет. Кто-то видел его из знакомых, кто-то мог о сделке узнать, вот он и явился в отель свою непричастность продемонстрировать. Наверное, и алиби надежное себе заготовил… Вот это мы и выясним!.. В самом деле, зачем приехал этот Свиньин — ну и фамилия, прав генерал! — в СССР? И как он мог исчезнуть? Шпионаж? Маловероятно. Во-первых, этот вариант проверяют специалисты, во-вторых, не стали бы там своего человека дезавуировать, отпечатки пальцев присылать. А вдруг отпечатки липовые? Ну, это мы тут же проверим. А как, спрашивается? Сравним с отпечатками на стакане? Но они тоже могут оказаться липой, заранее заготовленной, привезенной издалека липой. Все эти соображения нужно будет доложить начальству. Пусть соображает — ему сверху виднее. Но это — опять прав генерал — не снимает с нас наших задач.
Посему же, оставляя шпионаж в стороне, приходим к довольно правдоподобному выводу. Этот тип приехал к нам из сентиментальных побуждений — поглядеть на страну, из которой сбежал когда-то его папаша. Кроме того, или, вернее, прежде всего, он решил сделать на этом бизнес. Скупает по антикварным магазинам картины и статуэтки, по частным коллекциям— иконы, чтобы выгодно все это перепродать по возвращении. На русских иконах они там, говорят, все помешались… В Мурманске мариманы больше насчет мехов поговаривали… Но они люди простые, в искусстве не искушенные. А тут глаз нужен, образование. Он вот и в магазине картинки выглядел, и ту икону распознать сумел. Ведь и пятьсот за нее не всякий даст. Тут понимать нужно. Какое, кстати, у него образование? Ух ты! Магистр Сорбонны, если, конечно, не врет досье… Историк-искусствовед — так и есть! И откуда они взялись на мою голову, эти искусствоведы?.. Историк-искусствовед! Нет, такой вряд ли станет делать обычный бизнес на иконах. Иконы для него так, пустяки, побочный заработок. Вся суть, конечно, в стихотворении. Он же из эмигрантов, в их-то среде он и откопал это стихотворение. Явно охотится за чем-то крупным! За чем-то таким, перед которым и пятьдесят тысяч — мелочь. Получается, что ларчик открывается не просто, и простота тут хуже воровства. Но это опять лишь одна сторона. Есть и другая. Художник-реставратор Виктор Михайлов. Он-то ведь мог, не мудрствуя лукаво, ограбить иностранца? Вот и накрылась вся сложная игра месье Свиньина! Опять же могли они и в соглашение войти. Иностранцу понадобился помощник, вот он и доверился спекулянту. В его-то положении это вполне возможно. Тот же не захотел делиться и… Нет, опять все слишком просто получается! А нет в этом деле такой простоты, никак нет… Куда более возможно, что иностранец пропал сознательно, по собственной воле, но не для шпионажа, а для реализации своей шифрованной инструкции. Впрочем, тут уж граница между бизнесом и шпионажем становится довольно зыбкой… И ведь даже в этом случае он мог привлечь Михайлова в помощники!.. А так ли? Сразу взял да и раскрылся? Не побоялся? В таком-то деле! А почему обязательно сразу? Сколько таких вот «туристов» приезжали сюда! Свиньин свободно мог ехать на верное, подготовленное дело по самым надежным адресам.
Случайное знакомство в комиссионке? А что, если это заранее спланированная встреча? Если этот Михайлов уже многим иностранцам продавал иконы, то они вполне могли рекомендовать его Свиньину в качестве человека услужливого и надежного… Вариантов много, конечно, но как там ни крути, а Михайлова надо прощупать. Все пока на нем сходится».
Вошли ребята из соседнего отдела. Доложили по всей форме, что направлены в его, Люсина, полное распоряжение.
— А что это у вас физиономии такие кислые? — спросил Люсин.
— Так ведь своих дел позарез! — развел руками высокий, белый, как альбинос, Шуляк.
«Ему бы фамилию Светловидов носить», — подумал Люсин.
— Начальству виднее, — одернул Шуляка коренастый, чуть сутуловатый Данелия.
Из всех троих Люсин знал его лучше всех. Данелия часто выходил победителем в соревнованиях по самбо.
— Я тут, ребята, не виноват, — объяснил Люсин. — Георгий все правильно понял: приказ сверху.
— Чего тут объяснять? — прервал его Данелия. — Командуй!
— В полном вашем распоряжении! — подтвердил Шуляк. Они, а вслед за ними и молчаливый Светловидов взяли стулья и расселись вокруг Люсина. Одного стула, правда, не хватило, и Люсин уступил Светловидову свой, а сам пристроился на краешке стола.
— Вас с обстановкой познакомили? — спросил Люсин.
— В самых общих чертах, — сказал Шуляк.
— Мы со Светловидовым в курсе, — кивнул Данелия. — Курков нас вызывал, а его, — он улыбнулся Шуляку, — не было в тот момент в отделе.
— Ну и прекрасно! Вы его и проинформируете потом или я, когда время будет. Сейчас, простите, каждая минута дорога, — извинился Люсин. — Ты, Георгий, поезжай на Старокалужскую дорогу. Обойди все парикмахерские между двадцать пятым и тридцать восьмым километрами. Может, опознают… Тут новые варианты появились. — Он вручил ему пакет фотографий, на которых лик месье Свиньина был представлен в различных ипостасях — от гладко выбритого до усов с бородой.
— Будет сделано! — Данелия веером выбросил фотографии на стол. — Какая?
Люсин ткнул пальцем в вариант «только усы».
— Но есть подозрение, что вот эта. — И он показал бритого Свиньина всем присутствующим. — Вы тоже возьмите полный набор, — улыбнулся он, выдавая Светловидову другой пакет. — Вас я попрошу обойти все антикварные магазины. Вы же, товарищ Шуляк, пойдете со мной. По дороге я введу вас в курс дела. Вопросы есть?
— Нет, все ясно! — заявил Данелия. — Можно выполнять?
Люсин попрощался с товарищами и проводил их до дверей. Шуляк ушел вместе со всеми — ему нужно было кое-что собрать у себя на столе.
Зазвонил городской телефон.
— Люсин слушает!
— Товарищ Люсин, с вами говорит дежурный по городу. Здравствуйте.
— Здравствуйте, товарищ дежурный. Есть новости?
— У меня тут в журнале записано, что вы просили докладывать вам о странных происшествиях. Так?
— Так, так! Что-нибудь есть?
— Не знаю, как вы на это посмотрите, но, на мой взгляд, дело самое что ни на есть странное.
— Так, так! Слушаю…
— В цирке питона украли, товарищ Люсин! Понимаете?
— Да. Ну и что?
— Как «ну и что»? — обиделся дежурный. — Очень странное происшествие. Непонятно, кому этот питон мог понадобиться?..
— А он не сам, часом, уполз? — осторожно высказал предположение Люсин.
— В том-то и дело, что нет! Клетка взломана. Сейчас оперативная группа выезжает. Вы не заинтересуетесь?
«Только змей искать мне еще не хватало…»
— Спасибо, что сообщили, товарищ дежурный. Но это не то, что нас интересует. У нас по части икон, искусства, вообще древней истории. Понимаете?
— Ну как знаете!.. В случае чего будем держать в курсе.
— Большое вам спасибо. — Люсин положил трубку и рассмеялся.
— Чего это вы? — удивленно спросил вернувшийся Шуляк. На руке у него был плащ.
— Питона в цирке украли, — все еще смеясь, объяснил Люсин. — Представляете? Это ж надо уметь!
— Действительно… — покачал головой Шуляк. — Какие будут распоряжения?
— Мы сейчас с вами поедем в гости к одному художнику. — Люсин набрал по внутреннему номер гаража. — На Малую Бронную. Дело в том… Гараж? Минуточку, — он кивнул Шуляку, — Люсин говорит. Машину, пожалуйста. Сейчас… Пошли. По дороге все объясню. — Он быстро убрал все со стола. Запер ящик. Спрятал документы в сейф.
— Кто там? — робко спросил чей-то тоненький голосок, когда они позвонили в квартиру № 6.
— Отворите, пожалуйста. Мы к Виктору Михайловичу, — ответил Люсин.
— А его нет дома.
— Вот как? Когда же его можно будет застать?
— А кто его спрашивает?
— Да отворите же! — возмутился Шуляк. — Мы но важному делу. Нельзя же разговаривать через дверь!
— Ничего не знаю, — отозвались по ту сторону двери. — Виктора Михайловича нет дома.
— Когда он будет? — опять спросил Люсин.
— Не скоро, не скоро. Он уехал.
— Уехал? — озадаченно переспросил Люсин, а Шуляк состроил ему назидательную мину: «Вот тебе!»
За дверью послышались удаляющиеся шаги. Очевидно, невидимый собеседник счел свою миссию законченной.
Люсин решительно позвонил еще раз. Долго ничего не было слышно. Он выждал и вновь нажал кнопку.
— Вы перестанете хулиганить? Или, может быть, милицию вызвать? — возмущенно спросили по ту сторону обитой черным обшарпанным дерматином двери.
— Откройте, пожалуйста, — попросил Люсин. — Мы и есть милиция.
— Ах, милиция! Так я вам и поверил! А ну убирайтесь немедленно, пока вас не спустили с лестницы!
— Сказано вам: милиция! — стараясь не переполошить всю площадку, тихо и грозно сказал Шуляк. — Немедленно откройте!
— Всю жизнь мечтал! — издевательски отозвались из-за двери. — Почему же вы тогда не приведете дворника, если вы милиция? Почему соврали, что пришли по делу? Вот я сейчас покажу вам милицию!
«Милиция обычно приходит именно по делу», — усмехнулся Люсин и мигнул Шуляку. Тот понимающе кивнул и пошел по лестнице.
— Сейчас приведут дворника, — пообещал Люсин.
— Да? — удивились за дверью. — Ну-ну, посмотрим.
Получалось, что Люсин свалял дурака.
«Вот оно, гусарство… Конечно, мы его найдем! Но ведь время, время! И главное, как теперь объяснишь? Эх, если б знать наперед, как все оно сложится! А теперь он и дома следы замел, и сам неизвестно куда скрылся. Положеньице».
— Вы еще здесь? — тихо осведомились за дверью.
— Здесь, здесь! — успокоил Люсин. — Сейчас дворника приведут.
— А вы, правда… из милиции?
— Правда. Это вы с нами изволите шутки шутить.
— Но я же не знал! Я же не мог знать, так ведь? И вообще, я человек совершенно посторонний. Вы же к нему, а не ко мне?
— А кто вы?
— Сосед. Всего лишь сосед, старый, больной человек.
Внизу гулко хлопнула дверь. Люсин узнал низкий голос Шуляка. Он что-то втолковывал человеку, который то и дело кашлял и чертыхался.
— Ну вот и дворник! — проинформировал Люсин невидимого собеседника.
Тот ответил на сообщение тем, что отодвинул какой-то засов. Дальше, однако, разоружаться не стал. Выжидал.
— Это дворник? — спросил Люсин, когда Шуляк в сопровождении кашляющего человека появился на площадке.
— Дворник. Прокоп Васильевич, — кивнул Шуляк.
— Хе-хх! — задохнулся в кашле Прокоп Васильевич. — Дворник! Дворник, будь оно неладно! Хех-х-га-кх! Ой! — Он покачал головой и тыльной стороной ладони отер выступившие слезы. — Прохватило меня вчерась, товарищи! Во!
— Это ты, Прокоп? — осведомились с той стороны.
— Я, Лев Минеевич, я! Прохватило меня, слышь? Открывай, не опасайся! Гха-кх-ка-ка!
Лев Минеевич, очевидно, Прокопа признал, потому что ответом на кашель был лязг открываемых замков. Однако, оставив все же дверь на цепочке, он осторожно приоткрыл ее, чтобы удостовериться, так сказать, лично. Своими очами.
— Добро пожаловать! — приветливо высунулся в щель сухонький старичок.
— Здравствуйте, здравствуйте, — кивнул ему Шуляк.
— Проходите, пожалуйста, милости просим. — Лев Минеевич сбросил цепочку и широко распахнул дверь.
— Спасибо вам, Прокоп Васильевич, — входя в квартиру, обернулся Люсин к шедшему сзади дворнику.
— Так что могу быть свободным? — затоптался тот на месте, мешая пройти Шуляку.
— Иди отдыхай, отец, — Шуляк похлопал дворника по спине и вошел следом за Люсиным.
Дворник сейчас же закашлялся и сказал, что он простыл.
— Холодное пиво? — понимающе усмехнулся Люсин.
— Кх, какое там пиво? — Дворник вытянул руки и раскрыл ладони, словно показывал, что у него ничего там нет. — Какое пиво? Не пью, язва потому как. Вчерась на дачном участке сено косил. По росе, босиком. И все! И простыл. Дела?
— Дела! — согласился Люсин и помахал на прощанье рукой.
— Спасибо тебе, Прокоп, — кивнул ему Лев Минеевич. — Иди теперь, отдыхай.
И запер дверь.
«Занятно», — подумал Люсин.
— Значит, вы сосед Михайлова, Лев Минеевич? — спросил он, осматривая прихожую.
Ржавая лампочка под непривычно высоким потолком бросала тусклые блики на помятые днища тазов, заваленный бумагами шкаф и подвешенный возле самой двери старый велосипед.
— Лев Минеевич, с вашего позволения… Да, я сосед! — Старичок гордо вскинул голову. — Угодно пройти? — Жестом уличного регулировщика он указал на свою дверь.
— Простите, Лев Минеевич! — Люсин протянул ему свое удостоверение. — Мы, Лев Минеевич, действительно из милиции.
— Нет! — Старик картинно выбросил вперед руки, словно ему предлагали не удостоверение, а незаслуженные миллионы. — Не надо. Я вам и так верю.
— Гм… — хмыкнул Шуляк.
— Верите так верите, — согласился Люсин. — Очень хорошо.
Лев Минеевич забежал вперед и с поклоном отворил дверь.
— Э, да у вас тут целый музей! — заметил Шуляк, и было непонятно, то ли он восхищается, то ли, напротив, самым решительным образом осуждает.
«Действительно, самый настоящий музей, — подумал Люсин, оглядев увешанные картинами стены. — Везет мне на этих искусствоведов-коллекционеров, как утопленнику».
Он с удивлением поймал себя на том, что проникся к старичку недоверием и неприязнью.
«За что? Из-за картин, что ли? С каких это пор я так реагирую на искусство? А с тех самых, Люсин, как пришлось тебе взять это непонятное дело…»
— Завидное у вас собрание, — одобрил Люсин.
— Ну что вы! — Старичок был заметно польщен, но гордость за свои сокровища боролась в нем с недоверием. — Все русские-с художники. Начало двадцатого века. — Это был определенно голос гордости, но если учесть очевидную, конечно, некомпетентность слушателей, то можно сказать, что в нем звучала опаска. — Всю жизнь собирал…
— Прекрасное дело сделали, Лев Минеевич. Хорошее дело. Но мы к вам, извините, совершенно за другим. Где находится сейчас сосед ваш Михайлов?
— В отъезде он со вчерашнего дня, — с готовностью ответил Лев Минеевич. — Отбыл в Питер, то есть в город Ленинград.
— Надолго?
— Сказывал, на несколько дней.
— А по какому делу, случайно, не знаете?
— Так он, Витюсенька, Виктор Михайлович то есть, к своей барышне поехал, — заулыбался старик. — Дело молодое, понятное. Она у него постоянно в разъездах, а он что? Свободный художник — сел и поехал! Он частенько к ней ездит. То в Ереван, то в Баку, а в Питер уж который раз!
— А как девушку зовут, не знаете?
— Нет. — Старик сокрушенно покачал головой. — Запамятовал. Их у него, извините, много перебывало. Всех не упомнишь. Дело-то его молодое…
— Жаль. Очень жаль, что запамятовали. А он что, просто так взял и уехал, ни с того ни с сего?
— Да к барышне же, говорю, уехал! Не впервой, чай.
— Это он сам вам сказал?
— Он скажет, дождешься! Слышал я. — Старичок нетерпеливо хлопнул себя по колену. — Была она у него тут на неделе. Они в кухне кофеек себе варили, а я по соседству был и все слышал.
— Что же вы слышали?
— А то, что уговаривались они в Ленинграде встретиться. Вот что. Она, вишь, раньше должна была уехать, а он обещался в воскресенье вечерним рейсом прилететь. Впоследствии перед самым отъездом я у него и спросил: куда, мол?
— А он?
— «Не твое дело, — говорит. — Вернусь через несколько дней. Газеты да письма складывай в кухне». Вот и весь разговор. «Так, спрашиваю, и знакомым вашим отвечать?» — «Так и отвечай», — говорит.
— Девушка-то его как выглядит? Не разглядели?
— Почему же не разглядел? Разглядел! Сколько раз дверь им отворял. Ведь он то ключ дома забудет, то просто отпереть поленится. Так что я разглядел, разглядел… Очень, можно сказать, красивая барышня. Белокурая такая, томная вся. Но из этих, нынешних. Юбка до пупа, извините, и курит, как мужик.
— Вот видите, Лев Минеевич, все вы разглядели, все знаете, а самого главного — имени девушки не запомнили, — покачал головой Люсин, стараясь заглушить в себе преждевременную догадку, потому что она наверняка могла оказаться ошибочной.
— Не запомнил, — развел руками Лев Минеевич.
— А как вы думаете, что у нее за работа такая, что все время ездить приходится?
— Работа? Ну, тут думать нечего. Это я доподлинно знаю. Гид она, в «Интуристе» работает, иностранцев в разные города возит.
«Так и есть — Женевьева! Она как раз теперь в Ленинграде. А как икона эта ее взволновала! Значит, субъект этот был прекрасно информирован обо всем. Играл с открытыми картишками, так сказать. А кто первый поднял тревогу? Опять же Женевьева! Сутки еще не прошли, как пропал человек, а она уже всех на ноги подняла. Да, плохо пришлось иностранцу, хоть гад он и шкура, силы были явно не равны. Что же им от него было надо? Деньги? Или нечто большее: очень большие деньги?.. И все же не верится! Не такое впечатление она производит… Ах уж эти сантименты! Впечатление! При чем тут впечатление? Совпадение! Вот чего нужно опасаться. Мало ли кто работает в „Интуристе“? Мало ли иностранных групп находится сейчас в великом городе Ленинграде? Вот на чем можно споткнуться, если действовать сгоряча, вот где легко очутиться в дураках! Очень уж это неосторожно — встретиться в Ленинграде! Им вообще, по всем канонам, противопоказано сейчас встречаться. Наоборот! Разойтись, затаиться, выждать, пока уляжется кутерьма… И все же они — если, конечно, это они — безмятежно гуляют в эту минуту по Невскому или, скажем, по Литейному, где продаются отличные краски. Бездумно и гибельно летят, как летучие рыбы на огни парохода. Почему? Считают, что разработанный ими план удался? Уверены поэтому в собственной безопасности? Ах, как это самонадеянно и неумно!.. Или просто надеются, что никому и в голову не придет предусмотреть этот чертовски глупый ход? А в самом деле, что я знал бы сейчас о них, не будь этого старика? Как бы вообще я сопоставил его с ней? Соединил их имена. Соединил их поступки. Но старик-то существует на свете, и было бы наивно полагать, что я не войду с ним в контакт. Раз я вышел на иконщика, на квартиру его номер шесть, то и знакомство мое с милейшим Львом Минеевичем было раз и навсегда предопределено, жестко детерминировано. Думать иначе непростительно. Но знакомство знакомством, а разговор о Женевьеве мог бы и не завязаться. Собственно, почему? Глаза старика ее видели, уши слышали милый ее голосок. Куда все это денется, пока он, дай Бог ему здоровья, жив? Никуда! К тому же старик словоохотлив, благодушен и трусоват. И нечего надеяться, что из всей богатейшей информации, которой вольно или невольно располагает старик, так-таки ни крошки не перепадет следователю. А ведь порой и крошки достаточно. Выходит, гражданин Михайлов, что вы просто не имели права лететь сейчас в Ленинград. А вы, Женевьева? В чем же дело? Почему они так поступили? Наивны и неопытны? Настолько беспечны, что позволили себе необдуманные действия? Излишне самоуверенны? Чересчур хитры и поэтому переиграли? А может, невинны и непричастны, и все это роковое стечение обстоятельств разлетится как дым? Не исключено, наконец, что они вовсе не знакомы друг с другом и все есть чистейшее совпадение, игра случая. Бывает ведь и такое…»
— Картинками любуетесь? — заискивающе улыбаясь, спросил Лев Минеевич. Но в глазах тревога стояла. Тревога и напряженность.
— А? — Люсин с трудом отвел от картины глаза: в минуты острой сосредоточенности взгляд его казался угрюмым и даже несколько злым. — Да-да, прелестные вещицы! — Он, собственно, их даже не успел разглядеть. — Особенно эта, зелененькая, — показал на первую попавшуюся.
— Эта? — благоговейно прошептал Лев Минеевич, ласково погладив золоченый багет скромненького пейзажика из синих, зеленых и красных пятен. — Вы, я вижу, знаток! Это ранний Кандинский. Кандинский, так сказать, реалист. Ей цены нет!
Шуляк, который стоял лицом к окну, перестал барабанить пальцами по стеклу и обернулся.
— Это какой же? — с интересом спросил он. — Этой? — Он подошел к картине, нагнулся над ней, даже потрогал ногтем засохшую колбаску щедро выдавленной из туба краски. — А что в ней такого особенного?
— Василий Кандинский — основатель абстракционизма! — блеснул эрудицией Люсин. — Тут одна подпись тысячи стоит. Правда?
— Совершенно справедливо, — подтвердил Лев Минеевич. — Пабло Пикассо недавно понадобился особой конструкции комод. Он набросал эскиз и вызвал к себе самого знаменитого парижского мебельщика. «Сможете сделать такой из розового дерева с инкрустациями?» — спросил Пикассо. «Очень даже свободно», — ответил ему краснодеревщик. «А сколько это будет стоить?» — «Вам, маэстро, ни одной копеечки, сантима то есть, подпишите только эскиз». Вот что значит подпись… А недавно Пикассо, — Лев Минеевич оживился и обнаружил незаурядную осведомленность об интимных сторонах жизни великого художника, — пришел в знаменитый парижский ресторан Максима босиком и в белых индийских брюках вроде наших кальсон, а все встали и устроили ему овацию.
— Занятно, — недоверчиво покачал головой Шуляк.
— Да-с! Святое искусство! — Старик назидательно поднял палец. — А скажите, молодые люди, если, конечно, не секрет, чего такого мог натворить мой сосед? Парень он, знаете ли, неплохой, только непутевый. Гульлив очень!
— Ничего он не натворил! — пренебрежительно махнул рукой Люсин. — Просто он срочно понадобился нам в качестве свидетеля. Вот это как раз секрет! Так что никому… Ясно?
Лев Минеевич понимающе прикрыл глаза и прижал руку к сердцу.
— Ключи от его комнаты у вас? — спросил Шуляк.
— Мы друг другу ключей не оставляем.
— А Виктор Михайлович кому-нибудь свои ключи доверяет? — задал вопрос Люсин.
— Ни разу не видел, чтобы его апартаменты кто-то другой открывал.
— И хорошо. Если даже кто придет от имени Виктора Михайловича, так вы не впускайте, — посоветовал Люсин. — Скажите, чтобы дожидались возвращения хозяина.
— Что я — дурак?
Люсин вспомнил недавний диалог сквозь запертые двери и улыбнулся.
— Скажите, — Лев Минеевич деликатно потянул его за рукав, — есть тревожные симптомы?
— Вы о чем? — не понял Люсин.
— О нашей квартире! О чем же еще? Кто-то подбирается к Витюсиной коллекции? Или… — Не решаясь произнести роковые слова, чтобы не накликать невзначай беду, Лев Минеевич мотнул головой в сторону своих шедевров.
— Нет, знаете ли, дыма без огня. — Люсин едва сдержал улыбку. — Будьте осторожны — это никогда не мешает. Так ведь?