Джеймс Паттерсон
Джек и Джилл

Пролог
Игры начинаются

I

   Сэм Харрисон ловко вывернул свое подвижное тело из серебряно-голубого «форда-Аэростар», который он припарковал на Кью-стрит в Джорджтауне. «Рассказы-ужастики и страшные игры пользуются популярностью, – думал он, запирая машину и включая сигнализацию, – и весьма заслуженно. Но не домашние страшилки перед сном или сказки у костра, к которым мы привыкли с детства, а вполне реальные, порожденные самой жизнью, ужасы, поджидающие нас каждый день.
   Один из них я переживаю сейчас. Вот-вот и сам стану частью чего-то кошмарного. Как это просто! До смешного легко преодолеть незримый барьер и окунуться в кромешный мрак».
   Вот уже две долгих недели Сэм тенью следовал за Дэниэлом Фитцпатриком. Следовал повсюду: и в Нью-Йорке, и в Лондоне, и в Бостоне, и, наконец, здесь, в Вашингтоне. Сегодняшним вечером Сэм собирался убить сенатора Соединенных Штатов. Хладнокровно, чтобы это смахивало больше на казнь. И никто не догадается, по какой причине. Не будет ни малейшей зацепки, которая в дальнейшем могла бы оказаться кончиком ниточки, ведущей к нему.
   Это являлось первым и самым основным правилом игры под названием «Джек и Джилл».
   Своего рода руководством, рекомендующим, как именно осуществляется слежки выбранной жертвы. Он был убежден в правильности этой тактики, когда занял свой пост на Кью-стрит у дома 211.
   Даже если кто-нибудь и обратил бы на это пристальное внимание, никаких явных признаков преследования он бы не заметил. То, чем сейчас занимался Сэм, скорее, можно было считать провокационной вылазкой, нежели скрытым наблюдением за сенатором Фитцпатриком. Тем более, если учесть огромное до неприличия количество коктейлей, поглощенных Харрисоном за это время в «Монокле», его любимом вашингтонском баре. Это было чистейшим безумием, и Сэм прекрасно отдавал себе в этом отчет. Но он ни на йоту не сомневался в собственной нормальности, и к тому же свято верил в его величество случай.
   Через некоторое время, ярдах в тридцати, на противоположной стороне мокрой от дождя улицы, появился Дэниэл Фитцпатрик собственной персоной. Точно по расписанию, почти секунда в секунду.
   Сэм наблюдал, как тот неторопливо выбирался из своего темно-синего двухместного «ягуара», модели 1996 года. На сенаторе было серое пальто и шелковый, невообразимой расцветки шарф. Его сопровождала стройная изящная женщина в черном платье. Через левую руку дамы был небрежно перекинут плащ от Барберри. Она смеялась чему-то только что рассказанному ей Фитцпатриком. Женщина, хохоча, гордо откидывала назад голову, напоминая грациозную игривую лошадку. Струйка ее теплого дыхания легким облачком таяла в прохладном вечернем воздухе.
   Она была, как минимум, лет на двадцать моложе почтенного сенатора. И, как знал Сэм, его женой женщина не являлась. Повеса Фитцпатрик вообще редко удостаивал супругу своим присутствием в постели. Блондинка слегка прихрамывала, что придавало парочке несколько заинтриговывающий и, уж во всяком случае, запоминающийся, вид.
   Сэм Харрисон весь подобрался. Дважды отмерь, а при необходимости, и пять раз не поленись. Он внимательно и критически в последний раз оценил обстановку. Сэм прибыл в Джорджтаун в четверть двенадцатого. По внешнему виду он ничем не отличался от проживающих здесь респектабельных и уважаемых граждан. В общем, он полностью соответствовал той роли, которую собирался сыграть.
   Достойная партия в очень хорошем спектакле – одном из самых значительных в истории Америки.
   Словом, главная мужская роль.
   Ему не нужны были очки, но те, что он надел сегодня – профессорские, в черепаховой оправе – придавали Сэму еще больше солидности.
   Сегодня он был блондином, хотя натуральный цвет его волос сильно отличался от выбранного оттенка.
   К тому же, он был вовсе не Харрисон, и даже не Сэм, хотя предпочитал называться этим именем.
   Специально для этого вечера он надел мягкую кашемировую черную водолазку, темно-серые брюки со складкой и отворотами и светло-коричневые ботинки. В обычное время он был не слишком привередлив в одежде и не придавал своему наряду особого значения. Со своей коротко постриженной густой шевелюрой он сейчас чем-то напоминал Кевина Костнера в «Телохранителе», фильме, который Сэм почему-то недолюбливал. Он быстро шел к дому 211, небрежно помахивая небольшой черной сумкой. За ее тонкой кожей скрывалась портативная видеокамера.
   Он собирался запечатлеть на пленку как можно больше из того, что должно было произойти. Так делается история. Действительно история: Америка конца столетия, Америка конца эпохи, Америка своего собственного конца.
   Без четверти двенадцать он вошел в дом через служебный вход, где воняло мочой, пылью и плесенью. Он поднялся пешком на четвертый этаж, где у сенатора располагалась его столичная квартира: небольшой кабинет, одновременно служащий и любовным «гнездышком».
   До полуночи оставалось еще десять минут, а Сэм уже стоял перед дверью с номером 4-J. Время его пока не поджимало, и все шло так, как он планировал.
   Полированная дверь из красного дерева распахнулась прямо перед его носом.
   Он уставился на светло-пепельную блондинку, худощавую, но с великолепной фигурой. С близкого расстояния она выглядела несколько простоватой, не так, как издали. Это была та же прихрамывающая женщина, которая приехала на синем «ягуаре» вместе с Фитцпатриком.
   Золотая заколка в ее волосах и такой же галстук (этакая львица после посещения музея Современного искусства в Нью-Йорке) являлись единственными предметами туалета, скрывавшими ее ослепительную наготу.
   – Джек, – прошептала она.
   – Джилл, – улыбнулся он в ответ.

II

   В совершенно другой части Вашингтона, в абсолютно ином мире, другой будущий убийца затевал не менее страшную игру. Убежищем ему служили несколько высоких сосен и кряжистых старых дубов в глубине Гарфилдского парка. Он устроился поудобней в некоем подобии шалаша, образованном нависающими ветвями деревьев и густыми зарослями кустарника.
   – Пора бы заняться делом, – еле слышно прошептал он, хотя в этом глухом и тихом уголке не было видно ни единого человека. Того, кто скрывался в зарослях, ожидало, как он сам думал, увлекательнейшее приключение. Плод его безудержной фантазии. Он верил в это всем телом, сердцем и тем, что еще оставалось от его души.
   Усевшись, скрестив ноги, прямо на сырую траву, человек принялся заниматься своим лицом и прической. В его голове, словно пропущенная через мощные колонки, грохотала мелодия рок-группы «Хоул». Вещица была хороша, и он любил ее до смерти. Изменить свою внешность до неузнаваемости, в сущности, являлось для него пустяком, зато давало возможность легко скрыться. Но, Бог мой, от кого ему нужно было прятаться?!
   Закончив с маскарадом, он выступил из тени деревьев. Человек громко расхохотался, он сегодня с утра буквально лопался от смеха. Его затея была настолько глупа, что казалась просто восхитительной. Ему припомнилась старая дурацкая шутка:
   Розы – красные, Фиалки – голубые. Я шизофреник. И я тоже.
   Круче крутого!
   Сейчас он действительно выглядел старой и потрепанной бездомной задницей. Этакий безнадежный, отживший свое, пердун. Совершенно убогий тип, прямо как из песни «Акваланг». Из гримерного набора для актеров он выбрал седой растрепанный парик и неопрятную клочковатую бороду цвета «соли с перцем». Возможные ошибки его актерского мастерства легко скрывал бесформенный балахон с огромным капюшоном.
   На спине его наряда красовалась выцветшая надпись: «Счастье, счастье. Радость, радость».
   «Какое же невероятное, умопомрачительное приключение сейчас произойдет, – ликовал он в душе. – Счастье, счастье. Радость, радость. В этом-то и весь кайф!»
   Парадоксальность предстоящего буквально разрывала его на части.
   Будущий убийца зашагал через парк, все более и более увеличивая темп. Вскоре он почти бежал, направляясь к притоку Потомака речке Анакостия.
   Постепенно пустынная местность оживлялась: появились прогуливающие бродяги, влюбленные парочки, городское хулиганье и еще Бог весть кто. Преобладали чернокожие, что, впрочем, было в порядке вещей. Даже, пожалуй, к лучшему. В Вашингтоне к черным относились наплевательски. Таков уж непреложный факт.
   – Акваланг, акваланг… – мурлыкал он себе под нос старый мотив в стиле рок-н-ролл, продолжая вышагивать дальше. Песенка действительно была древней и принадлежала незабвенной группе «Джетро Талл». В его голове, даже во время сна, продолжала звучать рок-музыка. Наушники, на все времена. Богом данные стереонаушники. Он помнил почти всю историю рок-н-ролла наизусть. Если бы случайно или насильно ему пришлось выслушать другую музыку, она оставила бы его совершенно равнодушным.
   – Круче крутого! – вновь рассмеялся человек. И впрямь, настроение у него сегодня было преотличное. Все предстоящее вызывало у него эйфорию, истому и сладостное легкое головокружение. Самое лучшее время и, одновременно, самое поганое. Лучшее и поганое, поганое и еще поганее?
   Место убийства было определено им заранее. Густой ельник и заросли других вечнозеленых деревьев, подходящих вплотную к Юго-Восточной автостраде. Тишина, безлюдье и лесная чаща – что может быть лучше?
   Лесополоса располагалась перпендикулярно целому ряду низеньких желтых кирпичных домишек и популярному винному погребку на 6-й улице. Разведка местности была произведена уже давно, и он буквально влюбился в этот славный уголок. Сейчас человек уже видел детишек из начальной школы Соджорнер Трут, бесцельно слонявших возле кондитерской лавки. Маленькие педики выглядели в этом нежном возрасте очень соблазнительными. И умненькими.
   Даже чересчур: маленькие сраные хитрожопые роботы! Вы и не поверите, насколько я ненавижу вас! Злобные мелкие паразиты! Де-тиш-ки-и-и! Все такие хорошенькие! Тьфу!
   Он согнулся и, кряхтя, с трудом протиснулся в самую гущу низкорослого кустарника. Здесь ему предстояло заняться еще одним серьезным делом. Человек принялся, один за другим, надувать разноцветные воздушные шары: красные, оранжевые, синие и желтые.
   Огромные цветастые хреновины, перед которыми не сможет устоять ни один маленький ребенок, если только он не родился безнадежным кретином. Что же касается человека, надувавшего это латексное чудо, то он ненавидел подобную искусственную красивость. Ненавидел до отвращения. Но у большинства ребятишек шары всегда вызывают восторг. Поэтому все рассчитано верно.
   Привязав к одному из шариков крепкий десятифутовый шнурок, он надежно закрепил его за одну из веток.
   Человек вытолкнул шар вверх, и тот, подхваченный порывом ветра, поднялся над кустами, напоминая симпатичную отрезанную голову.
   Итак, он приготовился ждать в своей кустарниковой пещере.
   – Сегодня я должен отправить кое-кого в помойку, – он то ли пел, то ли шептал заклинание. – Должен, должен. Просто должен, должен.
   Неожиданно рядом с его укрытием послышался шорох, и он услышал, как, щелкнув, сломалась ветка. Кто-то пришел к нему в гости.
   Человек замер, весь превратившись в слух. Под чьей-то невидимой рукой трещали раздвигаемые кусты. Все шорохи для него, затаившегося, как зверь, звучали необычайно громко.
   Разум на время оставил человека: он был страшно напуган, словно тот, кто ломился сейчас через заросли, хотел добраться до него самого. Адреналин бешеным потоком ударил в кровь. Горло сдавил спазм.
   Вдруг в поле его зрения возникло лицо, вернее, половина лица: только лоб и глаза.
   БЕЛКИ ЕЕ ГЛАЗ!
   Смотрящих сквозь ветви прямо на него.
   Теперь он увидел ее целиком. Симпатичную чернокожую девочку лет пяти-шести. А ребенок, в свою очередь, разглядел прятавшегося в кустах человека.
   Я ВИЖУ ТЕБЯ, МОЯ СЛАДЕНЬКАЯ, ВИЖУ!
   – Привет, – дружелюбно и беззаботно произнес он самым обычным тоном, какой нередко ему удавался. Он широко улыбнулся, и девочка почти улыбнулась ему в ответ.
   – Тебе хочется большой красивый шар? – обратился он к ней. – Если хочешь, я могу поделиться. У меня целая куча этих шаров. Имеется даже вишневый шар, на котором написано твое имя.
   Девочка стояла неподвижно и молча смотрела на незнакомца. Возможно, ее пугал внешний вид оборванца с шариками, а, может быть, ее удивило и смутило, что тот знает ее имя.
   – Ну, как знаешь, – пожал плечами незнакомец. – Тогда не видать тебе бесплатного шарика. Все нормально. Значит, сегодня шары я не раздаю. Нетушки.
   – Да-а-а! Конечно, хочу! Ну, пожалуйста! – Глаза девчушки широко раскрылись, словно какие-то необыкновенные цветы. Красивая маленькая девочка с красивыми карими глазами.
   – Что же ты такая робкая? – спросил он и добавил: – Ну-ка, иди сюда. Сейчас мы выберем для тебя самый большой и красивый шар. Давай-ка, посмотрим. Вот тут есть красный, яркий, как «глаз» светофора, небесно-голубой, оранжевый, словно апельсин и желтый, как спелая дыня. Любой из цветов радуги и еще много других.
   Он состроил смешную рожицу, подражая кому-то из актеров. Может быть, даже Кевину Бэкону из фильма «Дикая река», который он взял напрокат неделю тому назад. Или с тех пор прошло уже две недели? Какая разница? Да наплевать! Пока он говорил, его рука все крепче сжимала миниатюрную бейсбольную биту, обмотанную электропроводом. Бита была длиной в восемнадцать с половиной дюймов. Именно при помощи таких инструментов банды местных хулиганов устанавливали свои законы в негритянских кварталах.
   Он продолжал что-то говорить, обращаясь к девочке, самым сладким голосом, который сейчас звучал особенно издевательски.
   – Красный, – нежно прочирикал он. Конечно же, красный, потому что именно такого цвета ленточка была вплетена в волосы ребенка. К тому же красный, как известно, – цвет верной любви.
   Девочка робко шагнула вперед и вышла на полянку. Он успел обратить внимание, что ступни у нее были совсем крошечные. «Размер обуви со знаком минус», – пронеслось у него в голове. Она вытянула руку, чтобы дотронуться до разноцветных шаров, веревочки которых человек крепко держал в кулаке. Она даже не заметила, что у него сильно дрожит рука.
   За спиной в это время он перехватывал рукоятку короткой, но довольно увесистой биты. Наконец, он выхватил ее и нанес девочке сильный удар.
   Счастье, счастье. Радость, радость.

III

   Была ли у них возможность быстро и без хлопот убраться отсюда после убийства? Особенно, если учесть высокое общественное положение жертвы и сам вызывающий характер преступления? Джек был уверен, что это им вполне по силам. Убить одного или даже нескольких человек и остаться при этом не только не пойманным, но даже и не подозреваемым – задача простая. Проще, чем она кажется на первый взгляд. Так происходило и происходит постоянно.
   Тем не менее, Джилл была напугана и даже внешне выглядела напряженной. Но он не мог обвинять ее в этом. В «настоящей» жизни она была образованной, успешно делающей карьеру женщиной и ничем не напоминала какого-нибудь чудака-убийцу. Вовсе даже и не Джилл, она как нельзя лучше подходила для своей роли в этой сложнейшей из игр. Подходила почти идеально, так же, как и он – для своей.
   – Он уже здорово набрался, почти отключается, – шепнула она Сэму в темной прихожей. – Даже хорошо, что он оказался такой внушающей отвращение похотливой свиньей.
   – Ну, ты сама знаешь, как в обществе отзываются о нашем мальчике-повесе. Из него и сенатор никудышный, и любовник никакой.
   Намек на улыбку, а скорее, легкая нервная гримаска, тронула лицо женщины:
   – Звучит по-дурацки, но я могу поручиться за правильность такого утверждения. Ну, пошли, Джек.
   Она легко обернулась на босых пятках, и бок о бок с Сэмом направилась в глубь квартиры. В ее походке наблюдался легкий изъян, но это только добавляло ей очарования. Он видел, как ее худощавая фигура движется в полутьме коридора, пока женщина не оказалась в небольшой проходной комнатке, тускло освещенной единственной лампой. Они направлялись к спальне.
   Стараясь не шуметь, пара миновала гостиную, где, возле мраморного камина, гордо стоял развернутый американский флаг. От одного вида звездно-полосатого стяга и дурацких цветных фотографий на стенах, изображавших всякую ерунду, вроде регаты у мыса Код, Сэм испытал глубочайшее отвращение.
   – Эт-то ты, моя милая? – прогремел хриплый, пропитанный виски, голос откуда-то из-за стены гостиной.
   – А кто же еще? – игриво отозвалась Джилл. Джек вместе с ней появился в спальне:
   – Итак, открываем вечер сюрпризов, – торжественно произнес он, извлекая полуавтоматическую «Беретту» и направляя ее прямо в голову сенатора.
   Рука его была тверда, а в голове – полная ясность. Вот так делается история. И отступать уже поздно.
   Дэниэл Фитцпатрик чуть приподнялся на кровати вне себя от удивления и ярости:
   – Что здесь происходит, мать твою… Это что еще за педик? Как ты, черт побери, сюда проник? – Его лицо и шея побагровели.
   Несмотря на серьезность ситуации, Джек не смог сдержать улыбки. Сенатор, распластавшийся на громадной постели, напоминал ему кита, выброшенного на берег, или, скорее, пожилого моржа.
   – Ну, если так можно выразиться, я – твое презренное и грязное прошлое, которое наконец-то догнало тебя, сенатор, – заявил Джек. – А теперь заткнись. Прошу тебя. Тогда все это произойдет быстро и легко.
   Он уставился на сенатора и неожиданно припомнил строчки из недавно прочитанной статьи, где кто-то, присутствующий на выступлении Фитцпатрика, заметил: «Господи, да он уже почти старик». И действительно, Дэниэл был седовласым, толстомордым, расплывшимся от жира стариканом.
   Но, помимо всего прочего, он являлся врагом. Джек раскрыл сумку и подал Джилл пару наручников:
   – За каждую руку к стойкам кровати. Заранее благодарен.
   – С превеликим удовольствием, – изящно склонила голову Джилл. Это изящество сквозило в каждом ее слове, в каждой улыбке и каждом движении.
   – Ты что, тоже в этом участвуешь? – вытаращился Фитцпатрик на блондинку, которую несколько часов назад подцепил в баре и видел практически впервые в жизни.
   – Нет-нет, – улыбнулась Джилл. – Просто на меня произвели неотразимое впечатление твое жирное брюхо и густой запах алкоголя.
   Следом за наручниками из сумки появилась видеокамера, которую Джек также передал женщине. Она тут же направила ее на сенатора и, отрегулировав резкость, приступила к съемке. Что-что, а с камерой обращаться Джилл умела.
   – Какого черта вы делаете? – Выцветшие голубые глаза сенатора сначала широко раскрылись от удивления, а потом в них заметался неподдельный страх. – Что вам надо? Что тут происходит? Черт, я все-таки сенатор Соединенных Штатов!
   Джилл сначала сфокусировала камеру на испуганных глазах Фитцпатрика, затем изменила ракурс, чтобы захватить всю панораму, а потом снова вернулась к его обиженному лицу.
   Джек едва не рассмеялся, услышав это неуместное и чисто показное проявление храбрости и достоинства. Впрочем, это было вполне в духе Фитцпатрика.
   Вот так вот! Пары виски, затуманившие его мозг, разом улетучились без следа. До сенатора, наконец-то, дошло, что происходит на самом деле. Сдавленным от страха голосом, он прошептал:
   – Я не хочу умирать.
   Неожиданно из его глаз покатились слезы. Это было одновременно и странно, и трогательно:
   – Пожалуйста, не делайте этого. Не причиняйте мне вреда. Этого просто не должно произойти. Умоляю, выслушайте меня. Ну, послушайте.
   Джилл понимала, насколько важным окажется отснятый материал. Прямо хоть выдвигайся на соискание премии в Академии кинематографа. Эта лента вполне могла бы стать документальным фильмом века. Им же отснятая пленка была очень нужна в их игре, как инструмент для подготовки следующих сюрпризов.
   Джек пересек комнату, и ствол «Беретты» оказался в нескольких дюймах ото лба сенатора.
   С этого момента и начиналась тонкая игра. Правило второе: то, что ты делаешь, – история. Здесь важна любая мелочь, любой штрих. Не забывай об этом ни на секунду.
   – Нам не о чем разговаривать, сенатор Фитцпатрик. Я пришел просто убить тебя, и ничего с этим не поделаешь. Когда-то ты был ревностным католиком, так что, если сохранил веру в Бога, можешь помолиться. Помяни и нас в своих молитвах: Джека и Джилл.
   Это была проверка и собственного мужества. Сэм заметил, что его рука чуть дрожит. Не ускользнуло это и от внимания Джилл.
   «Это всего лишь казнь, – успокаивал он себя. – Заслуженное приведение приговора в исполнение. Ну, и, конечно, это ужас, в котором мне приходится участвовать».
   После первого выстрела с расстояния в несколько дюймов голова Дэниэла Фитцпатрика разлетелась, словно гнилая тыква. Сэм выстрелил еще раз. Дважды отмерь, но и дважды отрежь.
   Итак, история была сделана.
   Началась та самая Игра игр.
   Джек и Джилл.

Часть первая
И вновь наступает завтра

Глава 1

   О нет! Снова наступило завтра.
   Казалось, что я только-только сомкнул веки, как в дверь уже кто-то заколотил. Звук был настолько громким и тревожным, что напоминал сработавшую сигнализацию машины. Мало того, он был слишком настойчивым. Неужели беда сумела так близко подобраться к моему дому?
   – Черт! Вот дерьмо! – прошептал я в мягкие и теплые складки своей подушки. – Оставьте меня в покое. Хоть раз дайте выспаться, как нормальному человеку. Проваливайте!
   Потянувшись к лампе, я попутно уронил со стола несколько книг: «Дочь генерала», «Мое путешествие по Америке» и «Снегопад над кедрами». Произведенный ими шум окончательно вырвал меня из объятий сна.
   Прихватив из ящика служебный револьвер, я, минуя детскую, зашлепал вниз по лестнице. Я услышал, или мне показалось, что ребятишки мирно посапывают. Перед сном мне пришлось долго читать им «Сказки кролика Питера». Не ходите в сад дядюшки Макгрегора, а то с вами случится неприятность. Такая же, как постигла вашего папочку, из которого тетушка Макгрегор сделала начинку для пирога.
   Я крепче сжал рукоятку «Глока». Стук прекратился, а потом возобновился с новой силой. Скорее вниз!
   Бросив взгляд на часы, я убедился, что было всего половина четвертого утра. Господи, помилуй! Поистине, колдовской час. В это время я чаще всего просыпаюсь, причем без всякого внешнего воздействия.
   Продолжая спускаться по предательски крутым ступеням, я держался настороженно и подозрительно. Неожиданно опять наступила тишина.
   Сам я продвигался бесшумно, чувствуя, как успел наэлектризоваться атмосферой предчувствия. Нет, ни день, ни даже раннее утро с этого начинать не стоит. Не ходите в сад дядюшки Макгрегора, а то с вами случится неприятность…
   Я вошел в кухню, держа оружие наизготовку, и тут увидел источник разбудившего меня грохота. Первая тайна начинающегося дня была разгадана.
   За стеклом задней двери маячила фигура моего друга и напарника. Он выглядел одновременно взвинченным и загадочным.
   Это Джон Сэмпсон ломился ко мне в дом. Он с самого детства вносил в мою жизнь сплошные волнения и беспокойство. Вот и сегодня он выступил в привычной для него манере. За вес в двести сорок фунтов и рост, намного превышающий шесть футов, его прозвали «Два Джона» или «Человек-гора».
   – Произошло убийство, – сообщил он, пока я отпирал замок и скидывал с двери цепочку. – И премиленькое убийство, Алекс.

Глава 2

   – О Господи, Джон! Для тебя, вообще, существует понятие о времени? Ты хоть на часы взгляни. Сделай милость, убирайся к чертовой матери. Иди к себе домой и колоти в собственную дверь, сколько влезет.
   Я застонал, помотал головой и потянулся, чтобы стряхнуть остатки сонливости. Может быть, мне все это только снится? Возможно, я еще сплю, обнимая свою любовницу-подушку, а на заднем крыльце нет никакого Сэмпсона? А, может быть, и есть.
   – Дело подождет, – зевнул я. – Что бы там ни случилось.
   – На этот раз не подождет. – Джон упрямо покачал головой. – Поверь мне, Шоколадка.
   В доме что-то скрипнуло, и я резко развернулся на шум. Состояние тревоги, овладевшее мной спросонья, еще не отпустило меня.
   На кухне стояла моя маленькая дочь с испуганным выражением на лице. Она стояла босиком в своей любимой цвета «электрик» ночной пижаме с бабочками. Следом за Дженни следовало последнее пополнение нашего семейства – красивая абиссинская кошка Рози, скачущая сразу через две ступеньки. Видимо, тонкий слух Рози еще раньше уловил шум внизу.
   – Что случилось? – сонно протянула Дженни, протирая кулачками глаза. – Почему ты так рано встал, папочка? Случилось что-нибудь нехорошее?
   – Иди, досыпай, дорогая, – как можно мягче обратился я к дочери. – Ничего не произошло. – Моя проклятая работа, из-за которой мне приходилось лгать собственному ребенку, достала меня даже здесь. – Мы сейчас с тобой поднимемся наверх, и ты спокойно ляжешь в постель.
   Я подхватил ее на руки и зашагал по лестнице, потирая носом ее еще теплую со сна щеку и шепча на ухо какую-то ласковую чепуху. Уложив Дженни в кровать, я проверил своего сына Деймона. Им тоже скоро придется вставать и отправляться в свои школы. Дочери – в Юнион-стрит, а Деймону – в Соджорнер Трут. Пока я выполнял свои обязанности заботливого папочки, Рози постоянно путалась у меня под ногами.