Пембертон Маргарет. Площадь Магнолий

   — Но ведь я не такая, как они, — возразила Кристина. — Я немецкая еврейка.
   Даже после этих слов Джек не понял, насколько серьезно она настроена. Более того, он заявил, что не считает ее еврейкой и тем более немкой. Джек снова зарычал от бессильной злости. Лишь теперь ему стало понятно, почему она не продолжила тот разговор. Как же горько ей было остаться одной, без его поддержки, наедине со своими неразрешенными проблемами! А он в этот момент спокойно ел на кухне селедку.
   Джек взглянул на часы. Он решил немедленно отправиться на розыски Кристины. Деньги у него были, а проездные документы он намеревался подделать, опыт в таком деле у него имелся. Если ему повезет, то к полуночи он пересечет Ла-Манш, а в Гейдельберг прибудет даже раньше, чем она.
   — Не провожай меня, — угадав его мысли, проговорила Кейт. — Этим вечером Кристина и мисс Маршалл уже будут в Кельне, а затем она будет предоставлена самой себе. Чем скорее ты ее найдешь, тем лучше.
   — Ты ангел, Кейт! — воскликнул Джек, расплывшись в улыбке и вскочив из-за столика. — Тебе это уже говорили?
   — В последние полчаса — нет, — улыбнулась в ответ Кейт, уже переключившись на собственные заботы. Ее тревожило, почему так долго не возвращается с работы Леон.
   Наклонившись, Джек поцеловал ее в щеку и пошел к выходу. Кейт потянулась к недопитому им бокалу бренди. Как же он доедет до Дувра? На попутной машине или на мотоцикле Теда? И как он переберется на другую сторону пролива? Она отпила из бокала и решила, что за столь бывалого парня ей не стоит волноваться: он преодолевал во время войны и не такие преграды. Если потребуется, он украдет лодку и в одиночку переплывет на ней Ла-Манш.
   Представляя, как отреагирует Чарли, узнав, что его сын отправился в Германию, Кейт допила бренди и застегнула пальто. Алкоголь успокоил ее, она уже не сомневалась, что, вернувшись, застанет Леона с детьми. Холодный декабрьский ветер обжег ей лицо, едва она вышла из паба «Пух и перья». Как хорошо, что она выпила бренди! И еще она мысленно пожелала Джеку удачи и одобрила и его поступок, и то, как он отреагировал на ее рассказ.
   Выслушав ее, он сказал:
   — Знай я, что Кристина будет так переживать из-за того, что мы с ней поженились по английскому обычаю, я бы ограничился регистрацией брака в мэрии. А если бы ей вздумалось торжественно отмечать каждую субботу, как это делают прочие евреи, я бы с удовольствием ужинал при свечах и ел только специально приготовленную пищу. А почему бы и нет, черт побери?
   Кейт ускорила шаг, торопясь вернуться домой, пока Леон не пошел ее искать. Днем она бы пошла через парк, однако сейчас предпочла сделать крюк, но зато добраться до дома без происшествий.
   Она дошла до площади быстро — за полчаса, но зато задохнулась. Ребенок еще не давал о себе знать, начиналась только пятнадцатая неделя беременности. Кейт с нетерпением ждала, когда ощутит легкие толчки в животе, предвещающие скорое появление младенца на свет. Она завернула за угол и сразу же увидела напротив своего дома черное такси и человека, одетого в верблюжье пальто.
   — Что за чудеса! — прошептала она, чувствуя, как гулко стучит в груди сердце, и прибавила шагу.
   — Кейт?
   Он уже давно не обращался к ней так, пожалуй, с тех пор, как она позволила ему увезти Мэтью в Сомерсет, когда немцы начали бомбить Лондон. Что же заставило его вновь назвать ее по имени? И почему он поджидает ее возле дома? Где его автомобиль? Кейт уже бежала, охваченная страхом. Наверное, что-то случилось с Мэтью! Иначе почему у Джосса Харви такое угрюмое лицо?
   — Что случилось? — поравнявшись с ним, упавшим голосом спросила она. — Что вас привело сюда в такой час? Что с Мэтью?
   — Не волнуйся, Кейт! — невозмутимо произнес Джосс Харви. — Он мирно спит в своей кроватке.
   — Но в таком случае… — Кейт застыла, приготовившись выслушать нечто ужасное. Тусклый свет газового фонаря золотил ее пшеничную косу, изо рта вырывались серебристые клубы пара. С каждым мгновением паника ее нарастала.
   — Твой муж в больнице. Но не волнуйся, ничего страшного с ним не случилось. — Старик взял Кейт под руку и подвел к такси. — У него сломано запястье и несколько ребер. Я подумал, что ты захочешь его проведать, и приехал за тобой.
   — Но что с ним произошло? Почему он в больнице? — воскликнула Кейт, когда они сели в такси.
   — Видишь ли, Кейт, Леон спас жизнь моему шоферу Хеммингсу, — захлопнув дверцу, сказал Джосс. — Беднягу придавила стальная махина весом в десять тонн. И если бы не Леон…
   Такси сорвалось с места и помчалось мимо церкви Святого Марка, из флигеля которого доносилось песнопение: это репетировали бойскауты Малкома Льюиса.
   — Я приехал сюда еще и потому, что уважаю мужественных людей, Кейт, — промолвил старый джентльмен. — Твой муж, конечно, темнокожий, но он отважный человек. Не будь его, я бы сейчас искал себе нового шофера…
   — Но Леон действительно не сильно пострадал? — испуганно проговорила Кейт.
   — Нет, — ответил Джосс Харви и хрипло рассмеялся. — Более того, он попросил у меня огонька, чтобы закурить самокрутку.
   Кейт облегченно вздохнула и откинулась на спинку потертого сиденья, испытывая легкое головокружение. Торжественный хорал, разнесенный эхом по всей площади, не умолкал, пока автомобиль не достиг Льюишема.

Глава 21

   Поезд неумолимо уносил их все дальше от границы, в глубь разграбленной и разрушенной страны, мимо медленно бредущих по дорогам голодных бездомных, тщетно ищущих пищу и кров среди развалин поселков и городов. Кристина притулилась на пропахшем плесенью сиденье между мисс Маршалл и навязчиво дружелюбным американским солдатом и молча смотрела в окно.
   — Сигарету? — обратился к ней американец, достав из нагрудного кармана гимнастерки початую пачку.
   Кристина покачала головой. Сидящие неподалеку пассажиры устремили на пачку жадные взгляды, но солдат убрал ее в карман. Голова у Кристины раскалывалась от боли, долгое путешествие оказалось более утомительным, чем она предполагала. До Кельна было еще далеко, а силы уже покидали ее. Вокруг царили разруха и голод. На станционных платформах толпились изможденные женщины с детьми на руках и котомками за спиной. Дети хныкали, их матери с тоской озирались по сторонам, гадая, где бы разжиться едой. Лондонцы тоже натерпелись в эту войну, но какие-то продукты по карточкам им все же отпускали, и такого голодного отчаяния, какое было написано на лицах людей, набившихся в переполненный вагон, она еще не видела. По сравнению с этими несчастными даже миниатюрная Кристина выглядела сытой и упитанной.
   — Кельн! — объявил проводник. — Прошу всех на выход!
   Кристина отвыкла от звуков немецкой речи, они резали ей слух. Живя в Лондоне, она почти не говорила по-немецки, хотя он оставался для нее родным языком наравне с идиш. Английскому девушку обучила бабушка, уроженка еврейского квартала в Бермондси, поэтому она свободно владела тремя языками.
   Пока остальные пассажиры собирали узлы и чемоданы, готовясь покинуть поезд, она смотрела в окно на развалины города, удивляясь, что уцелели железнодорожные пути.
   — Вот мы и приехали, — констатировала мисс Маршалл. — Вы уверены, что сумеете в одиночку благополучно добраться до Гейдельберга?
   Кристина кивнула, мысленно отметив, что американец с интересом прислушивается к их разговору. Гейдельберг находился в американской оккупированной зоне, и возможно, солдат тоже направлялся туда. Если так, то, когда ее покинет мисс Маршалл, он может основательно досадить Кристине своим вниманием. Она вспомнила о Джеке, и сердце ее затрепетало. Где он теперь? Ждет ли от нее писем? Она не хотела писать ему из Германии, чтобы зря не волновать, надеясь, что Чарли, Мейвис или Боб Джайлс сделают это за нее.
   — Кельн! — снова воскликнул кто-то, будто бы пассажиры сомневались, что именно так называется разрушенный бомбами и снарядами город, в который они приехали.
   — Позвольте вам помочь, мадам! — галантно проговорил молодой и симпатичный военный, задорно улыбнувшись и посмотрев на Кристину с надеждой.
   — Благодарю вас, я управлюсь сама, — твердо сказала она по-немецки.
   Он удивленно вскинул брови: прежде его попутчицы разговаривали на безупречном английском. Но и на немецком эта изящная брюнетка изъяснялась свободно, так, как говорят на родном языке. Значит, она не англичанка, а немка. Вернее, судя по ее иссиня-черным волосам и оливковой коже, немецкая еврейка.
   Кристина подхватила брезентовый саквояж и вместе со своей спутницей вышла из вагона. Солдат пошел следом, раздумывая, где провела военные годы эта хорошенькая девушка. Несомненно, не в Германии, где почти не осталось евреев. Скорее ока не немка, а швейцарка, направляющаяся через Гейдельберг дальше на юг, в Базель или Берн. Любопытно, кто ее там ждет? Кто бы это ни был, он счастливый парень!
   От холодного ветра у Кристины перехватило дух, она зябко поежилась и, достав из кармана синего пальто берет, надела его.
   — Представляете, как сейчас холодно в Берлине! — покосившись на нее, воскликнула мисс Маршалл, обутая в толстые шерстяные гетры и добротные ботинки на толстой подошве. В Германии такая обувь на черном рынке стоила целое состояние.
   — Пожалуй, здесь мы с вами и расстанемся, — деловито заявила она, раздраженно поглядывая на теснящих их со всех сторон французских и американских солдат. — Надеюсь, вам удастся найти в этом хаосе нужный поезд. Все необходимые документы при вас? Хорошо. Тогда мне остается пожелать вам удачи. И храни вас Бог! — С этими словами она отвернулась и немедленно смешалась с толпой, озабоченная куда более важными проблемами.
   Кристина опустила саквояж на перрон, натянула синий берет на уши, снова подхватила багаж и в одиночку приступила к следующему этапу своего рискованного путешествия.
   Ей потребовалось трое суток, чтобы добраться от Кельна до Гейдельберга, преодолев расстояние всего в сто миль. Мосты через Рейн, разбомбленные самолетами союзников, наспех заменялись понтонами. Повсюду сновали американские джипы с военными. Ремонтные бригады в спешном порядке восстанавливали разрушенные железнодорожные пути. Поезда задерживались. Обнаглевшие солдаты постоянно приставали к Кристине, рассчитывая на легкий успех. Ночевала она в холодных залах ожидания на вокзалах, днем медленно, шаг за шагом приближалась к цели.
   Ее не покидали тревожные мысли о маме и бабушке: страдают ли они сейчас, как и она, от стужи, чем питаются, где ночуют? Маме было уже пятьдесят с хвостиком, бабушке почти восемьдесят лет. Особенно сильно мучили ее навязчивые воспоминания о последних днях, проведенных вместе с ними. Как ни пыталась Кристина забыть ужасную сцену, когда молодчики из штурмовых отрядов глумились над беззащитными женщинами, ей это не удавалось. Вновь и вновь она видела словно наяву, как их загоняют в грузовик, как падает бабушка и рыдает мама. Один из их мучителей хватает бабушку за волосы и рывком поднимает с мостовой. Ни один из свидетелей этой жуткой расправы не верил, что Якоба Бергер и Ева Франк останутся в живых. Не верила в это тогда и сама Кристина…
   Забившись в угол очередного переполненного вагона, провонявшего солдатским потом и табаком, она смотрела невидящим взором на привычный ландшафт и под мерный перестук колес пыталась понять, что оживило ее надежду. Может быть, ее сознание перевернуло возвращение на площадь Магнолий Леона Эммерсона, от которого три года не было ни слуху ни духу? Так или иначе, однажды уверовав в чудесное спасение мамы и бабушки, она уже никогда не усомнится в этом.
   На вершине лесистого холма возник разрушенный гейдельбергский замок. При виде его у Кристины комок подкатил к горлу: неужели прошло десять лет с тех пор, как она покинула эти места? Неужели она снова дома? Раньше ей казалось, что с Германией покончено навсегда, что эта земля перестала быть ей родиной. Но видно, сердце решило иначе.
   — Гейдельберг! Освободите вагоны! — объявили на немецком.
   Кристина стащила саквояж с багажной полки и устремилась к выходу. Вот он — конечный пункт путешествия! Теперь оставалось только разыскать своих родных.
   Она начала поиски с покрытой брусчаткой извилистой улочки в старом городе, на которой стояли домики под двускатными крышами. От волнения Кристине сдавило грудь: это была улица ее детства, здесь она играла еще совсем маленькой, по ней бегала в школу, зажав в руке портфель. Вот там, на правой стороне, раньше находилась булочная Леви. Магазинчик остался на прежнем месте, но с вывески исчезла фамилия хозяина, а с витрины — баранки и бублики.
   Напротив булочной, на другой стороне, располагалась сапожная мастерская Иммануила Козна. Целыми днями он сидел в своем кожаном фартуке на табурете возле окна и, зажав в зубах гвозди, колотил молотком по башмаку.
   Не все здешние мастерские и магазины принадлежали евреям — их в Гейдельберге было не так много. Кристина миновала книжную лавку Вильгельма Вурца, приятеля отца. Почему же он не вступился за папу, с горечью подумала Кристина, когда фашисты выволокли его и Гейни из дома и застрелили прямо на улице? Куда исчезли тогда все соседи? Она стиснула зубы и пошла мимо магазина, понимая, что знает ответ: они спрятались за закрытыми ставнями, не желая становиться свидетелями или соучастниками злодеяния.
   Кристина вспомнила о Нюрнбергском процессе над главными нацистами, ответственными за истребление миллионов евреев, и сжала кулаки. А как же быть с миллионами простых немцев, которые безмолвно поддерживали фашистский режим? Пусть они и не вступали в гитлеровскую партию, но все же избрали Гитлера своим фюрером в тридцатые годы и позволили ему довести Германию до сокрушительного поражения и разрухи. Будут ли эти люди отвечать за свое преступное бездействие?
   Кристина не сомневалась, что такие, как Вильгельм Вурц, тоже причастны ко всему случившемуся в этой стране. Она замедлила шаг и посмотрела на окна здания, в котором когда-то находилась аптека, принадлежавшая отцу. Судя по витрине, ее потом сменило ателье головных уборов.
   Затаив дыхание, Кристина робко взглянула на окна третьего этажа, закрытые ставнями. Когда-то здесь жила их семья. Теперь, похоже, здание пустовало: краска облупилась и из ярко-желтой превратилась в грязно-серую. Створка окна гостиной держалась на одной петле. А вьющиеся растения, украшавшие карниз, давно увяли и засохли.
   И все же, приглядевшись к дому получше, Кристина обнаружила признаки жизни: за грязным стеклом одного из окон она увидела висевшее на веревке белье. От волнения у нее закружилась голова. Она подошла к крыльцу и постучала в дверь, за которой находилась лестница, ведущая на третий этаж. Ей долго не отвечали, но наконец послышались шаркающие шаги: со стороны кухни медленно ковылял какой-то старый больной человек.
   Кристина замерла, умоляя Бога сделать так, чтобы это оказалась ее бабушка.
   — Кто там? Что вам нужно? — раздался недовольный голос. Погромыхав засовами, дверь наконец отворила незнакомая женщина, вовсе не старая, но худая и бледная. — Что вам нужно? — повторила она по-немецки. — Я могу вам чем-то помочь?
   — Здесь еще живут фрау Бергер и фрау Франк? — спросила Кристина. — Раньше этот дом целиком принадлежал им…
   — Таких здесь никогда не было и нет, — помрачнев, ответила незнакомка. — Уходите, прошу вас! Я не могу с вами разговаривать. Мой муж погиб в Нормандии, дети тоже умерли. Пожалуйста, уйдите!
   — Но они здесь жили! — взволнованно воскликнула Кристина, надавив ладонью на дверь и мешая женщине захлопнуть ее. — Я сама тут жила! Скажите, не спрашивали ли обо мне мои мама и бабушка? Может быть, кто-то еще меня разыскивав?
   — Нет! Извините! — отрезала незнакомка и все же закрыла дверь.
   Возле книжной лавки истошно мяукала тощая кошка. По улице промчался в сторону рынка американский джип. На лицо Кристины упала снежинка, она машинально стряхнула ее, пытаясь преодолеть разочарование. Как же она могла надеяться, что обнаружит здесь своих родных? Да во всей Германии, пожалуй, не найти еврея, вернувшегося в дом, из которого его забрали нацисты!
   Ноги у нее налились свинцом. С трудом переставляя их, она побрела вниз по улочке. Надежда еще не умерла в ее сердце. Гейдельберг — не Лондон, и если постараться, то в конце концов можно разыскать в нем нужных людей. Со стороны реки змеей полз по мостовой туман. Нужно было где-то переночевать, чтобы набраться сил для дальнейших поисков. Она решила обойти все дома, расспрашивая людей и показывая им фотографии мамы и бабушки. А почему бы не начать с американской комендатуры? Может статься, там имеются списки людей, вернувшихся сюда и ищущих своих родственников.
   Снова проходя мимо книжной лавки, Кристина остановилась. Если Вильгельм Вурц случайно видел в городе членов ее семьи, он их наверняка узнал. Даже если он и не встречал их лично, может, он что-то слышал.
   Кристина повернула дверную ручку и вошла в крохотную, мрачную лавчонку. Хозяин стоял на раздвижной лестнице и смахивал пыль с книг метелочкой из перьев. Услышав звон колокольчика, он прервал свое занятие и, обернувшись, взглянул поверх очков на вошедшую женщину.
   — Чем я могу быть вам полезен? — спросил он и стал спускаться по лесенке.
   Дождавшись, пока он окажется рядом., Кристина проговорила:
   — Вы меня не помните, герр Вурц? Я — Кристина Франк, которая жила вместе с братом, родителями и бабушкой в доме номер девять.
   Вильгельм привалился спиной к книжной полке. Еще бы ему не помнить эту девушку! Ее брата и отца штурмовики застрелили на улице, а маму и бабушку арестовали. Разве такое забывается?
   — Откуда ты, милое создание? Я думал, что ты умерла, что вас всех убили.
   — Нас всех? — переспросила Кристина, на миг подумав, что он имел в виду всех евреев. Но печаль в его глазах подсказала ей, что он говорил о ее семье. — Брата и папу действительно убили, но я надеюсь, что мама и бабушка живы. Я приехала, чтобы их разыскать, герр Вурц.
   Вильгельм с видимым усилием оторвался от стеллажа и сделал к ней несколько шагов.
   — Но они мертвы, деточка! Они не могли выжить! — печально произнес он. — Твою маму и бабушку увезли куда-то на грузовике. Никто из увезенных больше не вернулся домой. Это были ужасные годы, деточка! Ужасные! — Он взял ее за руки и сжал их, виновато качая головой. Стекла очков затуманились от навернувшихся слез стыда и раскаяния. — Всех Леви увезли, потом Коэнов и еще многих, многих других… Что могли сделать тогда простые немцы, деточка? Поначалу ходили слухи, что всех евреев переселили куда-то в восточные районы страны. И мы верили, потому что нам хотелось верить, что они еще живы. Но теперь, после Нюрнбергского процесса и документальных фильмов о концентрационных лагерях…
   Слезы потекли у него по щекам. Но Кристина молчала. А что она могла бы сказать ему в ответ? Что считает его трусом, не осмелившимся вступиться за соседей-евреев, когда их вытаскивали из домов, убивали или увозили в концентрационный лагерь? Что ему следовало встать на их защиту, а не утешаться сказками о том, что евреев куда-то переселили? Да, их действительно увезли далеко-далеко, туда, откуда не возвращаются, — в лагеря смерти.
   Герр Вурц отвел глаза, угадав ее мысли.
   — Вы думаете, что вся наша семья погибла, — повторила она. — Следовательно, вы не видели маму и бабушку после их ареста? Они не возвращались и не разыскивали меня?
   — Нет, — покачал головой сосед. — Никто тебя не искал, деточка. А если бы даже кто-то и захотел найти тебя, что бы я мог ему сказать? Ведь я не знал, где ты. Как тебе вообще удалось спастись?
   — Я уехала в Лондон, — ответила Кристина, поражаясь тому, насколько невероятно это звучит. — И живу там на площади Магнолий, в доме номер двенадцать. Я замужем, теперь моя фамилия Робсон.
   Взгляд Вильгельма Вурца стал враждебным.
   — Ты вышла за англичанина?
   Кристина вспомнила о Кельне, превращенном в руины английской авиацией, но голос ее прозвучал абсолютно спокойно:
   — Да! — Затем перед ее мысленным взором замелькали другие жуткие картины — концентрационных лагерей в Дахау, Бухенвальде, Равенсбрюке и Майданеке, где творилось зло, не поддающееся осознанию и описанию.
   Вильгельм Вурц благоразумно оставил свои мысли при себе и достал из-за уха огрызок карандаша, чтобы записать адрес Кристины на случай, если кто-нибудь будет ее разыскивать. Рассказывать о ее визите жене он не собирался.
   — Женщина, которая живет теперь в вашем доме, страшная неряха. Она развела в квартире ужасную грязь, на улице тоже никто не наводит чистоту и порядок. Город превратился в помойку. До войны здесь все было иначе!
   Кристина подняла воротник пальто и попрощалась, не желая обсуждать ни скверные привычки новой жилички, ни печальную ситуацию в городе. Выйдя из лавки, она в последний раз взглянула на свое родное гнездо. На кирпичной стене возле двери осталось желтое пятно, там, где «штурмовики» нарисовали звезду Давида.
   Стиснув зубы, Кристина отвернулась и быстро пошла к рыночной площади, решив, что, если только найдет их, увезет маму и бабушку из Германии навсегда. Ей вспомнилось, как радушны и гостеприимны соседи на площади Магнолий, подумалось, какой теплый прием окажут они ее родным, и ей захотелось поскорее вернуться в Лондон. Наверняка мама и бабушка быстро подружатся и с Кейт, и с Керри, и с Мириам, и с Лией, и вообще со всеми ее друзьями и знакомыми. Викарий позаботится о том, чтобы им предоставили жилье. Альберт станет ухаживать за их садом, снабжать овощами и фруктами. Чарли будет гулять с ними по пустоши, Леон поможет обустроить дом. А Карл Фойт вернет им веру в изначальную доброту человеческой натуры.
   На перекрестке Марк-плац и улицы, ведущей к реке, Кристина остановилась, чтобы перевести дух. По лицу ее текли слезы, ее захлестывала любовь ко всем своим друзьям. А при мысли о муже сердце ее едва не разорвалось от переполнявших ее чувств. Нужно найти своих родных и приехать с ними в Англию прежде, чем Джек демобилизуется и вернется домой. Иначе он обидится и никогда не простит ее.
   Кристина повернула направо, на улицу Штайнгштрассе, и пошла в направлении старого моста тем же маршрутом, которым хаживала сотни раз в другой своей жизни, оборвавшейся с приходом Гитлера к власти. Старинный каменный мост был изранен осколками, но устоял. Туман обвивал его опоры, придавая этому живописному древнему сооружению мирный, довоенный вид и скрывая щербины от шрапнели. Кристина спрятала озябшие руки в карманы пальто и стала смотреть на неторопливые воды реки, думая о том, что сказал бы Джек, узнай он о ее поступке. Расценил бы его как предательство? Смог бы понять, что она устроена иначе, чем Кейт, Мейвис, Керри и Пруденция? Что ей никогда не стать такой, как девушки из южного Лондона?
   Она зябко поежилась, вдруг почувствовав себя скверно: в глазах у нее все поплыло, ноги стали подкашиваться. Кристина отвернулась от серо-зеленой воды, сообразив, что нужно срочно найти ночлег. Ведь завтра ей предстоит начать розыск родных по всему городу, для чего потребуется много сил.
   Ей удалось снять комнату на улице Августинцев, скудно обставленную и не отапливаемую — уголь в городе ценился на вес золота. Она легла спать в одежде, положив поверх одеяла пальто, чтобы согреться, и убаюкивая себя мыслью, что ее временное пристанище хотя бы находится в старом городе.
   Спустя примерно час до нее дошло, что знобит ее вовсе не от страха за их с Джеком будущее, а от подскочившей температуры.
   Рассвет не принес облегчения. Подкрепившись чаем и печеньем, прихваченным в дорогу, она заставила себя выйти на улицу и начать поиски. Ведь маме и бабушке сейчас могло быть гораздо хуже, чем ей! Они могли остаться без крова и ютиться в развалинах домов.
   В ту пору, как она успела убедиться во время своего путешествия, в Германии в каждом городе можно было увидеть оборванных женщин, голыми руками разгребавших горы мусора в надежде найти целый кирпич для ремонта своего, дома или что-то съедобное. В Гейдельберге эти несчастные облюбовали бомбовую воронку за городской ратушей. Со страхом и надеждой Кристина всматривалась в незнакомые лица, показывала женщинам фотографии родных, но все было тщетно: никто из них не признал ни Еву, ни Якобу.
   Не узнали их на снимках и обитатели близлежащих домов.
   В американской комендатуре Кристину встретили любезно, но помочь ничем не смогли. Списков людей, вернувшихся в город, там не оказалось. Фамилии Бергер и Франк тоже ни о чем никому не говорили. Зато дежурный офицер, окинув Кристину масленым взглядом, предложил ей вместе поужинать и весело провести вечер.
   С трудом превозмогая озноб и жар, щурясь от рези в глазах, она отвергла это заманчивое предложение и продолжила обход домов. Но в ответ она везде слышала только «нет».
   — Бергер? Франк? Впервые слышим! Извините, — с сожалением говорили все, к кому она обращалась.
   К вечеру второго дня Кристина чувствовала себя настолько плохо, что с трудом держалась на ногах. О том, чтобы обратиться за медицинской помощью, не было и речи — у нее не было денег на врача. Но она упорно продолжала розыск и все еще не сомневалась, что мама и бабушка в Гейдельберге.