Петухов Юрий. Сатанинское зелье

   — Хау! Хау! Хау-у-у!!! — хохотала сладострастная тварь.
   Из дыры торчали лишь ноги Червя, его неудержимо засасывало внутрь студенистого тела. Ноги молотили воздух, словно бежали по нему, бежали от безжалостного, чудовищного преследователя. Гиргейка временами чуть вытягивала Червя наружу, продляя удовольствие. Но того неудержимо всасывало обратно.
   И когда снаружи оставались торчать лишь голые бледные ступни Червя, произошло нечто непонятное. Гудун-Ку увидал, как из трещины в каменной кладке навершия Колодца Смерти вытянулась зелёная слизистая капля, повисла, за ней выкатилась другая, третья… из образовавшегося сгустка высунулись два мутных зелёных глаза на толстых морщинистых стебельках… Это был посланец Шибальбы! Да, Гудун-Ку не мог ошибиться! И как он не сообразил сразу, что Исполинского Прозрачного Червя, этого демона Шибальбы, не бросят злые духи преисподней, что они придут ему на выручку! Так оно и случилось! А этот безмозглый старый Большой Жрец ничего не видит, ничего не слышит! Его давно пора самого сбросить в Колодец! Где его Магический Кристалл?! Где фиолетовый луч Смерти?! Ну ладно! Нет, так нет! Может, демоны вспомнят, что и Гудун-Ку сын Шибальбы, может, они ему помогут?!
   — Это я, Гудун-Ку… — пролепетала голова, почти не разжимая клюва.
   Но зелёный посланец преисподней не отозвался. Сгусток слизи подкатился к жертвенному ложу, растёкся лужицей. И из неё вытянулась длинная двуногая и двурукая трясущаяся фигура. Гиргейка в ужасе отпрянула назад — но деваться ей было некуда, она упёрлась жирной спиной в каменный барьер. Она не пыталась даже сопротивляться, словно загипнотизированная зелёным демоном. А тот вцепился обеими гибкими руками в бледные ступни, сжал щиколотки… и потянул Червя на себя.
   — Что там?! Что там происхо-оди-ит?! — вопила толпа внизу. — Что случи-и-илось?!!!
   Большой Жрец встал. Магический Кристалл сверкнул в его морщинистой лапе. Но не успел фиолетовый луч упереться в спину зеленому демону, как тот стремительно обернулся и из двух выпуклых глаз его вырвались два тончайших красных лучика — они сверкнули и тут же пропали. Но на вершине Большой Пирамиды уже никто не стоял, там было пусто. Лишь какая-то чёрная гарь рассеивалась над сказочно прекрасным Хрустальным Троном, да у подножия его, возле золочёной львиной лапы лежал выроненный из старческой руки Магический Кристалл — ручной боевой лазер семнадцатого поколения, оружие, сотворённое далеко за пределами мира Ицамны, обители тольтеков.
 
   Сергею уже нечем было дышать, он терял сознание, когда вдруг почувствовал, что его кто-то тянет за ноги. Сотрясаясь от ужаса, захлёбываясь в истерическом плаче, раздирая ногтями слизистую оболочку, в кромешном мраке внутренностей гиргейки он ощутил, что не все ещё потеряно. Не все! Если только это не сама жёнушка вытягивает его наружу, чтобы немножко продлить собственное удовольствие и его муки. Но тянули грубо, рывками — так гиргейка тянуть бы не стала.
   Он не слышал гулкого чавкающего звука, не разглядел ничего толком, он, вырвавшись из тьмы утробы, так ударился головой о каменную плиту, что все завертелось в огненном вихре. Свобода! Свобода!! Свобода!!!
   — Ну что вы разлеглись тут? — прозвучало из-за спины гнусаво. Сергей приподнялся на локтях, повернул голову — над ним нависал зелёный, бессмысленно таращил свои мутные бельмастые глаза.
   — Чего надо? — грубо поинтересовался Сергей.
   Зелёный покачал головой.
   — Вы бы лучше спасибо сказали, — прогундосил он и присел на своих полусогнутых. — Вон как разомлела, глядите, глядите!
   Сергей повернул голову в другую сторону и содрогнулся. Прямо над ним нависала расплывшаяся туша гиргейки. Полупрозрачный студень мерно колыхался, трепетал, растекшись по жертвенному ложу. Глаза у гиргейки были томно прикрыты, длинные водорослевидные ресницы покачивались, бледно-зеленые полипы на исполинских грудях пошевеливались — гиргейка явно пребывала в трансе. Возле дыры, привалившись обрубком уха к клапану, лежала голова клювастого. И откуда она там могла взяться?! Сергей пригляделся внимательнее — голова подмигнула ему круглым изумрудным глазом. И чего только не померещится!
   — Нет, вы вниз поглядите! — раздражённо процедил зелёный.
   Внизу бушевала толпа. Наверх лезли уже не одни лишь отчаянные смельчаки, а все. Даже стражи и палачи прыгали по головам, вышагивали по спинам, ползли по хребтам. Будто разгневанное море вышло из берегов и стремилось пожрать выступающую из него скалу.
   — Хреново, — промямлил Сергей. Он был ещё очень слаб, коленки дрожали, руки не слушались.
   — То-то и дело, что хреново, — согласился с ним зелёный. — Пора отваливать, милейший!
   Обсидиановый нож просвистел над ухом у Сергея и вонзился в жирную ногу гиргейки. Та, похоже, и не почувствовала ничего, лишь кожица передёрнулась, как у коровы, отгоняющей муху, да сонный сип вырвался из глотки. Но тяжеленные каменные тесаки посыпались один за другим. Сергей невольно распластался на гадких, залитых высыхающей кровью плитах, ему не хотелось умирать от простого ножа после столь изощрённой пытки.
   — Пора, милейший, пора!
   — Чего пора?! Куда пора?! — сорвался Сергей, оскальзываясь, падая лицом в чёрную жижицу.
   Зелёный вцепился ему в запястье, потянул на себя. Теперь не только ножи ударялись в каменную кладку верхней площадки, но и сыпался со всех сторон целый град камней. Толпа шла на штурм. Она жаждала крови последней жертвы. И образумить её было невозможно.
   — Живей! — зелёный волоком волочил Сергея к Колодцу. — Живей, милейший! Затопчут насмерть!
   Сергей ничего не понимал, он не мог идти, он скользил по жиже, ударялся головой о плиты, задыхался, хрипел. Ему казалось, что он спятил — спятил самым натуральным образом и теперь-то уж точно! И как не спятить, когда на его глазах отрубленная голова клювастого протиснулась в слизистую дыру, пропала из виду. А сама гиргейка вдруг свалилась с ложа, забилась в страшном судорожном припадке, вскидывая все свои слоновьи ноги вверх, размахивая чудовищными щупальцами. Что-то круглое, твёрдое перекатывалось у неё под кожей, явно стремясь вверх. Сотни булыжников, камней, палок ударяло в штурмующих пирамиду. Тысячи кремниевых ножей вонзались в студенистое тело, усиливая судороги. И вопли, крики, визги, рёв, стоны, безумный смех и ещё тысячи самых разнообразных звуков заставляли содрогаться раскалённый солнцем воздух.
   — Пусть убьют! Пусть!!! — вопил Сергей. Он озверел. Но был бессилен, немощен. Несколько камней попало ему в голову, и та совершенно отказывалась осмысливать хоть что-нибудь. Один из ножей воткнулся в ногу, доставляя жуткие страдания — то ли он был отравленным, то ли в нем таились тысячи лезвий. — Нате! Бейте!! Режьте!!!
   Зелёный подтащил его к колодцу, взгромоздил на край. Последнее, что увидал Сергей, было нелепо и дико: перекатывающийся под кожей гиргейки шар достиг, видно, своей цели, набух огромным нарывом над чудовищной пастью… И прорвался! Из нарыва вылезла измазанная жёлтой пакостью и кровавыми сгустками голова клювастого. Казалось, она стала вдвое больше и страшнее. Изумрудные глаза вращались осатанело, клюв клацал с такой силой, будто он был сделан из титана и имел гидравлический привод. Сергею показалось, что голова вот-вот вывалится из нарыва, грохнется о плиты. Но она не вывалилась. Она возымела какое-то непонятное воздействие на тело гиргейки, обрела над ним власть. И огромный студень напрягся, взбугрился крутыми мышцами, вскочил на слоновьи ноги, вскинул над двойной головой гибрида мощные щупальца, взревел громогласно.
   — Ну, ползите сюда, презренные! — вырвалось не из клюва, а из пасти. — Живей! Живей! Я вас научу любить!
   Первый ряд штурмующих пирамиду достиг её вершины и замер в ужасе. Но нижние поднажали, вынесли смельчаков на гребень. И тут началось нечто страшное — чудовище крушило нападающих с такой первобытной яростью, с такой злостью и с таким остервенением, что хруст ломаемых костей достиг небес, отразился от них и вернулся назад. Это была лютая бойня! Это было откровенное истребление двуногих! Но толпа не могла остановиться — нижние не понимали, что происходит наверху, они пёрли и пёрли, давили всей массой, швыряли ножи, камни, дубины. А сверху на них лились водопады крови, градом летели оторванные головы, обрушивались искалеченные тела с переломанными хребтами. Гибрид клювастого с гиргейкой был самой совершённой мясорубкой во всех мирах!
   — Уйдут! Уйду-у-ут!!! — вдруг завизжал кто-то на пределе, тыча обрубком руки в зеленого и Сергея.
   — Не уйдут!!! — взвыло чудовище. И давя всех и все, ринулось к Колодцу Смерти. — Не уйдут!!!
   — Нет, милейший, вы неосмотрительно беспечны! — заявил зелёный и так ударил Сергея в нос, что тот полетел в чёрный провал колодца. Огромный клюв с оглушительным лязгом сомкнулся за спиной ускользающей жертвы, вырывая из плеча клок кожи.
   — А-а-аййй-а-а!!! — заорал Сергей. И эхо колодца послушно повторило его вопль раз, потом ещё раз, потом ещё…
   Падал он целую вечность. Зелёный летел рядом и натужно сопел. От него несло тиной, сыростью, болотом. Наконец он прогнусавил тихонько, словно к самому себе обращаясь:
   — Ума не приложу, как могло вас, минуя разграничительные цепи замкнутого контура, без предварительно-условной последовательности занести к реальным тольтекам, да-с! Странный ход, милейший, странный! Вам не кажется?!
   — Мне кажется, что это ты, гад, постарался! — неблагодарно ответил Сергей.
   — Ах, вот как?!
   — Именно так!
   — Может, вас оставить в таком случае?
   — Оставляй!
   — А жалеть не будете потом, милейший мой?!
   — Пошёл вон, поганка зелёная! — завопил Сергей. Нервы у него были уже не на пределе, а за всеми возможными пределами. Он был готов разорвать в клочья любого, даже своего освободителя.
   — Ну, прощайте!
   И зелёный пропал. Растворился во тьме.
   Сергей неожиданно понял, что он настоящий остолоп. Но было поздно. Полет вдруг прервался, и его здорово тряхнуло. Сознание тут же улетучилось.
 
   Гамак был мягкий, очень удобный, его, наверное, сплели искусные мастера, знатоки своего тонкого гамачного дела. Мягкие сплетения верёвочек-канатиков невесомо опутывали тело, не резали, не давили — лежать в таком гамаке было одно сплошное удовольствие.
   Он и лежал. Лежал, наслаждаясь жизнью, вдыхая запахи пяных свежескошенных трав, хвои и далёких, еле рокочущих морских волн. Правда, из каких-то немыслемых далей несло гарью — совсем чуть-чуть, немного. Но это не пугало, наоборот, усиливало чувство здешней безопасности, покоя. Все было прекрасно, чудно. И лишь угасающий в переливах голос, доносимый ветерком вместе с рокотом волн, навевал сумасшедшую нездешнюю тоску. Уловить смысла нанизываемых одно на другое слов было невозможно. Да он и не пытался ничего улавливать. Он просто лежал и радовался. Казалось, он лежит на воздушных струях, на облаке. Все было просто великолепно, сказочно. Но голос, противный, выматывающий пущу голос! От него все труднее становилось отвязаться, хоть уши затыкай. Голос будил память. Память не давала жить. Жить, как живут все — спокойно, тихо, млея от удач, раздражаясь от пустяков, но быстро забывая про них, жить, просто живя, дыша, обозревая внешнее и в нужный момент отворачиваясь. Ну что за мучительный голос, что за тоска!
   Он стал разбирать слова. Слова эти не давали ощущения невесомости, они давили, тянули к земле, они все портили, без них было так хорошо! Но они лезли в уши сами, от них нельзя было отмахнуться.

 
Ибо годы прошли и столетья,
И за горе, за муку, за стыд,
Поздно, поздно, никто не ответит,
И душа никому не простит…
 

   Что они означали?! Почему они бередили сердце, сдавливали горло?! Он ничего не мог понять. Выплывал из тёмных закоулков подсознания белый сугроб с кровавым пятном, и опять пропадал, перекатывались в кармане пустые ржавые гильзы, постукивал о них шип… Нет! Все не так! Какой карман! Он же все оставил у себя, он голый, совсем голый, если не считать полоски вылинявших и залитых кровью трусов. Да! Ведь зелёный его сбросил в колодец голым! Они еле ушли от разъярённой толпы, от этого несгибаемого и неумертвляемого клювастого палача, ото всего страшного и смрадного… Ушли? А где он сейчас? Почему здесь, в этом воздушном гамаке?! И откуда звон гильз, откуда гарь, запах моря, хвои, сосен, мяты?
   Его потихоньку раскачивало, так, будто лёгкий ветерок играл телом в гамаке. И это тоже было приятно, от этого клонило в сон — тёплый, нежный, бархатный сон… Но гарь, гарь! Что они там, обезумели, жгут костры, что ли, варвары, хулиганы! Совсем распустились, нет на них управы! А может, просто мальчишки балуются, бывает и так… И уже совсем другой голос, грубый и сиплый, донёс другие слова, навязчивые, прилипчивые — услышишь раз, и будут стучать молотом под черепной коробкой до второго пришествия. Вот и сейчас, как маршевый призыв, как команда восстать из мёртвых…

 
Пылающим Доном идём эскадроном,
Горит под ногами Россия-страна.
Поручик Голицын, раздайте патроны!
Корнет Оболенский, надеть ордена!
 

   Та-ра-ра-ра-ра-рам! Па-ра-ра-ра-ра-рам!!! Та-ла-ла-лала-ла… — закрутило, загудело в мозгу, прогнало лёгкость и безмятежность. Теперь не жди успокоения, не надейся на счастливый сон! Теперь все — пока не размотаешь до конца, пока не выгонишь из души все прочь, э-эх, надолго теперь! И как вопрос без ответа: «Зачем нам, поручик, чужая земля?!» Нет, есть ответ! Есть! И он уже был, надо только поймать его, уцепиться за кончик ускользающей нити… Вот, вот он! Или это не он?! Ответ, не ответ — неважно! Важно другое: «И душа никому не простит!» Так, только так! Но дано ли ей право прощать кого бы то ни было? Может, у неё и нет такого права?! Может, и нет. Гамак раскачивался все сильнее. Все чаще выплывал из-за угла, разделяющего мрак и свет, ослепительный сугробайсберг, все ярче и кровавей полыхало на нем пятно.
   Наконец гамак так швырнуло вверх, что Сергей не удержался; вывалился из него, упал, запутался в чем-то сыром и липком, застрял. И открыл глаза. Было темно, хоть вообще не гляди. Внизу, далеко-далеко, как на дне колодца, вдруг тихохонько звякнуло, потом ещё, почти без перерыва. И ему показалось, что все-таки это гильзы выпали у него… пусть не из кармана, неважно откуда, но выпали, долетели до самого низа, если он тут есть, и лежат теперь там. А сам от болтается в подвешенном состоянии.
   — Когда ж это кончится! — простонал Сергей.
   И дёрнул руками. Руки слушались его — они были привязаны к чему-то упругому, поддающемуся, но слушались. И ноги слушались. Он попробовал ещё раз — и очень удивился, до того непривычным было ощущение: ему показалось, что у него рук больше, чем их должно быть. И ног, тоже больше! И все они были послушны. Но одновременно все были опутаны чем-то. Он дёргал попеременно, то руками, то ногами, подсчитывал, запоминал, боялся сбиться, хотя арифметика оказалась совсем простой: рук — две пары, и ног — две пары. А всего восемь конечностей! Ну что ж, восемь, так восемь! Значит, так тому и быть! Сергей разразился безумным смехом, забился в невидимой паутине.
   И тут вспыхнул свет.
   В глаза словно воткнули два острейших скальпеля. Пришлось зажмуриться, опустить голову вниз. И мелькнула мысль: раз его освещают, значит, попался, значит, он опять…
   Слева бесстрастно металлически прозвучало:
   — Включить таймер!
   Справа глухо и не менее бесстрастно отозвалось:
   — Есть включить таймер!
   Послышался щелчок, и что-то затикало — мерно, безысходно.
   Сергей озирался, вертел головой. Не он ничего не видел, совсем ничего кроме толстых железных прутьев. Да, он висел в гигантской клетке, висел посреди самой бесконечности, ибо ни стен, ни потолков, ни пола не было видно. Ни земли, ни неба, ни разделяющего их окоема, ни черта! Ослепительный свет исходил отовсюду и растекался во все стороны — вот тебе и Колодец! Никогда ещё Сергей не чувствовал себя таким маленьким, ничтожным и беспомощным, даже под бревном дикаря, даже в пыточном кресле, даже под топором-солнцем он не казался себе столь жалким. Но в стократ усугубляли дело его нечеловеческая форма, это омерзительное тело. Сергей смотрел на собственные руки и ноги с отвращением: голые, бледные, покрытые длинными редкими волосками, они вытягивались на несколько метров в длину, словно их, предварительно подогрев, хорошенько растянули. Это были ножки какогото насекомого, с которого соскоблили хитиновые покровы и голышом подвесили в паутине. Сергея опять вывернуло наизнанку: сгустки крови, слизи, жёлчи полетели в бездонную сияющую пустоту.
   — Врубить отсчёт!
   — Есть врубить отсчёт! — отозвалось глухо. И так тяжёлая капля из испорченного гигантского крана бухнуло: — Сто.
   Сергей подтянул ближайшую руку к носу, к губам — он хотел утереться. Но от вида этой облезлой мертвенной лапы с мягонькими плёночками ноготков его опять вырвало, да так, что чуть желудок не выскочил наружу. — Но почему?! За что?! Как он мог оказаться в таком гнусном теле?! Этого не может быть! Это бред! Он задёргался, забился — и все это мельтешение восьми голых длиннющих конечностей совсем сразило его.
   — Девяносто девять.
   Бред! Галлюцинация! Ну чего они там считают?! И кто это — они?! К кому в лапы он попался на этот раз?! Хоть бы показались! Нет, это все зелёный гад подстроил! Точно, он! Кому же ещё! Доброжелатель хренов!
   — Девяносто восемь.
   Пускай считают, пускай! Он все равно вырвется из этой чёртовой клетки! Он уйдёт и от них!
   — Агрегат на исходные рубежи!
   — Есть агрегат на исходные рубежи… девяносто семь.
   — Подключить контроль!
   — Есть подключить контроль… девяносто шесть.
   — Готовность номер один!
   — Есть готовность номер один… девяносто пять.
   Сергею стадо жутко. Неужто они его собираются прикокошить?! Но почему не сделали этого сразу? Ведь чего проще, взяли бы да и придавили, как мошку! Так нет, они его, похоже, баллистическими ракетами расстреливать собираются, ишь как выпендриваются, сволочи! Надо кричать, надо звать на помощь… нет, надо попытаться договориться с ними.
   — Эй, вы! — вырвалось из пересохшего горла. — Как вас там?! Откликнитесь!
   — … девяносто один.
   — Оглохли, что ли, эй!!!
   — … девяносто.
   Сергей начал раскачиваться, ритмично переваливаясь с бока на бок, поочерёдно дёргая руками и ногами то слева, то справа. Но он не бросал попыток договориться с мучителями.
   — Чего вам надо?! — орал он как резанный. — Ну?! Почему молчите?! Я разумное существо, с Земли! Я — гуманоид!!! Вы слышите, мать вашу, гу-ма-но-ид!!! С гуманоидами так не обращаются! Я вам не муха, чтоб висеть в паутине! Эй!!!
   — … восемьдесят два.
   — Ну-у, доберусь я до вас! Дождётесь, сволочи!
   Сергей раскачивался все сильнее, ещё немного и он дотянется до прутьев клетки, вцепится в них руками, ногами, зубами… А что потом? Ну, допустим, вцепится — а что дальше?! Дальше видно будет!
   — Я вас в порошок сотру! В щепки разнесу! Гады!!! Подлецы!!! Негодяи!!! Трусы!!!
   — … шестьдесят девять.
   — Стойте!
   — Приготовиться к перебросу субъекта.
   — Есть приготовиться к перебросу субъекта… шестьдесят пять.
   Какого переброса? Куда?! Зачем?! Сергей перепугался — его уже столько раз перебрасывали, что можно было бы и остановиться, переждать! Что он, один, что ли! В концето концов!
   — Задать в агрегат параметры призрачной формы субъекта!
   — Есть задать в агрегат параметры призрачной формы субъекта… шестьдесят.
   Какой ещё такой «призрачной»?! Чокнулись они там, видно! Сдвинулись! А может, субъект — это вовсе и не он, может, речь-то идёт о ком-то другом, ведь бывает и так. Сергей принялся вертеть головой — в сияющем пространстве висел он один, никого в этой пустоте не было.
   — Запечатлеть в мозгу субъекта его подлинную форму!
   — Есть запечатлеть в мозгу субъекта его подлинную форму… пятьдесят три.
   Щёлкнуло значительно сильнее, чем в первый раз. И перед глазами Сергея на мгновение будто цветной экран вспыхнул. А на экране этом в прозрачных нитях свисающей ниоткуда паутины болтался отвратительный голый паук с человеческой головой — с его собственной головой! Из прозрачного сине-зеленого брюшка, усеянного жёлтыми и красными пятнами.. торчали тонкие длинные лапки. Голова так же была прозрачна, усеяна жиденькими бледными волосками. Лишь миг длилось наваждение — но оно намертво отпечаталось в памяти Сергея.
   — Не-е-ет! — заорал он душераздирающе, словно в припадке безумия. — Я не верю вам! Не-е-е-е-ет!!!
   — … сорок два.
   — Врёте! Врёте, гады!!!
   — … сорок один.
   — Вы сами такие, са-а-ами!!!
   — … сорок.
   Сергей наконец-то понял, что голосить бесполезно, и смолк. Он устал, он бесконечно устал ото всего. А в голове, от виска к виску, било маятником: «эскадроны-патроны! эскадроны — патроны! Эскадроны — патроны…»
   — Запечатлеть сущность субъекта!
   — Есть запечатлеть сущность субъекта… тридцать четыре.
   Кровавый сгусток трепыхнулся перед глазами, запульсировал, задрожал — так, словно в нем бился кто-то живой… и вдруг разорвался, растёкся по чему-то белому и чистому, растёкся, чернея по краям, съёживаясь… и пропал. Сергей ударился рёбрами о железный прут, его отбросило — и он полетел к другой боковине клетки.
   — Нулевая готовность!
   — Есть нулевая готовность… двадцать девять.
   — Дежурным постам приготовиться! Оператору занять рабочее место!
   — Есть занять рабочее место… двадцать пять.
   Сергея ударило о прут с другой стороны. Он вцепился руками и ногами в него, на секунду застыл, но сорвался… и снова его повлекло вниз.
   — Повторяю! Оператору занять рабочее место!
   — Есть занять рабочее место… двадцать один.
   Далеко-далеко, за пределами клети появилась точка — черненькая, крохотная, какие иногда появляются в глазах от усталости, с недосыпу или же с перепоя. Сергей проморгался, но точка не пропала, а наоборот, стала увеличиваться в размерах, приближаться. И уже через несколько минут точка эта выросла в целую площадку. А на площадке… Сергей вздрогнул. На площадке стоял четырехпалый карлик-уродец с трясущимся желеобразным месивом вместо лица. Ноги его были вывернуты и раскорячены до предела, казалось, он упирается ими, вздымая немыслимую тяжесть… но никакой тяжести в его длинных корявых лапах не было.
   — … семнадцать.
   Сергей обезумел от страха. Его бросило сначала в жар, а потом в холод. По коже пробежали мурашки.
   — Не-е-ет!!! — заорал он. — Вы не имеете права-а-а!!!
   Перед карликом на высокой стальной подставке-штативе покачивалась широкая телескопическая труба — один конец её чернел пустотой, из другого торчали две чёрные дуги, напоминающие гашетки. Карлик тяжело дышал, грудь его мерно вздымалась и опадала, по уродливому телу волнами пробегала дрожь. Карлик облизывался огромным сиреневым языком и ронял на чёрное покрытие площадки пенистую слюну.
   — Оператору приготовиться!
   — Есть приготовиться… одиннадцать.
   Сергея сильно шмякнуло о прут. Но он не оплошал, вцепился в него всеми своими хилыми паучьими конечностями, застыл. А потом, напрягаясь, потея, оскальзываясь, пополз вверх. Он задирал голову, смотрел в сияющую высоту, но конца прута не видел. И все равно ползти надо, надо, чтобы ни происходило! Он не собирался играть роль безропотной живой мишени.
   — … восемь.
   Сергей полз и полз по бесконечной железной мачте. Он уже пересёк два узла-перекрестия, но направления не изменил. Он рвался вверх, словно шар, накачанный водородом! Он не чувствовал собственного тела, и липкие нити паутины не мешали ему, они тянулись за ним клейкими невесомыми канатиками. Но абсолютно ничего хоть капельку намекающего на одну только возможность спасения, наверху не было видно… И все же — вверх! вверх!! вверх!!!
   — … шесть.
   — Привести субъекта в исходное положение!
   — Есть привести в исходное положение… пять.
   Сергея не однажды трясло током — то в телевизоре копался, то работающей дрелью пробивал проводку, то в троллейбусе во время дождя за дверцу хватался… но было все это щекоткой в сравнении с тем, как шибануло сейчас — руки и ноги, все восемь, онемели, омертвели, голова налилась свинцом, миллионы невидимых молний впились в каждую клеточку тела. И все-таки он не выпустил прута, он вцепился в него как в последнюю соломинку. Тряхануло ещё раз — аж слезы брызнули из глаз и сердце замерло. Сергей держался. Он не ощущал собственного тела, ничего не видел, ничего не слышал, но держался. На третий раз его сбросило с прута будто козявку. И он полетел в бесконечную пропасть.
   А время было резиновым.
   — … четыре.
   Его не дёрнуло и даже не встряхнуло, нет, он плавно замедлил движение и застыл в сияющей пустоте напротив страшного карлика. А тот все пристраивал, подлаживал свою трубу, все трясся и облизывался, роняя пену.
   — … три.
   Зелёный выплыл из-за спины. И застыл на уровне Сергеева лица. Он висел в сиянии и пустоте как ангел или демон, не прилагая ни малейших усилий. Глаза его были мутнее обычного. Но зато он почти не дрожал и не скрючивался, не сгибался в три погибели — лишь теперь Сергей увидал, какой он длинный и тощий: мощи, кожа без костей!