Петухов Юрий. Сатанинское зелье

   — Нам бы до дому, — промямлил Сергей виновато.
   — Чего-о-о?! — искренне изумился рыцарь. — Наглый смерд! Могила твой дом!
   Он махнул мечом. И Сергей еле успел пригнуться, иначе бы не сносить ему головы.
   — Одурел, что ли! — заорал он благим матом. — Ну чего я тебе сделал?! Чего ты ко мне прицепился?!
   — Да если б ты, мозгляк, мне чего-то сделал, я б тебя, жалкого труса, в порошок бы стёр! Я б тебя изжарил бы вот на этом вертеле! — рыцарь потряс своим мечом. И рубанул ещё раз.
   Сергей кубарем полетел в кусты. А когда он высунул из-за них голову, на полянке перед железным пьяным истуканом стоял зелёный. Был он как никогда жалок и поган — будто помойная или трупная слизь вытянулась вверх и приобрела контуры человека — если только эти уродливые контуры можно было назвать человеческими. В сырой дрожащей лапе зелёный держал чёрную круглую штуковину с коротким стволом и двумя шариками поверху.
   — Ах ты наглец! — завопил рыцарь, вздымая меч. — Ах ты оборотень! Вот щя я пущу из тебя поганую твою кровь!
   — Осечка вышла, — прогнусавил зелёный, обращаясь к Сергею. — Но вы не беспокойтесь, любезный!
   — Чего-о-о?! — медведем взревел рыцарь.
   Удар был страшен — меч пудовой молнией просвистел в воздухе и рассёк зеленого надвое. Левая половина рассечённого стеклась в лужицу, поползла к Сергею, высовывая временами мутный глаз и обозревая окрестности. А правая осталась стоять, сжимая в хлипкой трясущейся руке странное оружие.
   — Чур меня! — выдавал рыцарь. — Чур! Сгинь дьявольское наваждение!
   И рубанул мечом поперёк зеленого оборотня, рубанул на уровне втянутого живота, там, где было особо тонко. Бедра и длинная нескладная нога зеленого упали на траву. А верхняя часть осталась висеть в воздухе… И ни кровинки! Ни стона! Ни хруста! Лишь из мест срезов сочилась мутная болотная водица. И все!
   — Бесовские чары! — выкрикнул рыцарь дрожащим голосом.
   И в третий раз замахнулся.
   Но ударить не успел.
   — Теперь моя очередь, почтённый, — прогнусавила висящая в воздухе четвертинка зеленого. Подняла штуковину, чего-то нажала. Раздался щелчок, но из ствола не вылетело ни пули, ни луча.
   — Да я тебя… — железный истукан не успел договорить, голос оборвался неожиданно.
   Сергей увидал, как изо всех щелей и дыр доспехов повалил жёлтый смрадный пар, словно под рыцарем неожиданно прорвало канализационную трубу с кипятком. Но какая тут канализация!
   — Не трогайте его! — закричал Сергей, обращаясь к подползающей лужице с глазом. — Он ведь ни в чем не виноват! Стойте!
   Но было поздно. Красивый высокий шлем начал вдруг оседать — сначала загнулся и оплыл один рог, потом второй, следом потекло вниз забрало… капли расплавленного железа застучали по земле, прожигая траву, обугливая её. А через полминуты на выжженом чёрном круге диаметром в полтора метра лежал переливающийся всеми красками радуги оплавленный и искорёженный кусок металла.
   — Зачем вы это сделали?! — спросил Сергей злобно. — Зачем надо было его убивать?!
   Зелёный стёкся в одно целое, выпрямился. Никакой штуковины в его руке не было. Зато отрепья-водоросли болтались чуть не до колен.
   — Ерунда, милейший, ерунда! — прогнусавил он. — Обычный пёс-рыцарь, самый, я вам доложу, заурядный. Так, кажется, назвал представителей этой профессии кое-кто из ваших популярных шаманов, я не ошибаюсь? — Зелёный не стал дожидаться ответа, он резюмировал холодно и прагматически: — Одним псом-рыцарем меньше, одним больше — какая разница! Ведь вся суть-то в диалектике, верно, а не в какой-то там отдельно взятой особи! Забудем про этого забулдыгу.
   — Вы же пять минут назад говорили, что не убиваете никого, что это у вас мове тон! — взъярился Сергей.
   — Что поделаешь, любезный, самооборона! Защита, так сказать, жизни, чести и достоинства. Да вы не волнуйтесь, вам уже пора!
   — Пора!
   — Конечно! Ведь мы с вами попрощались, не так ли?!
   — Так! — отрезал Сергей.
   И земля под ним разверзлась.
   И только после этого Сергей понял — он опять был на чужой планете, в чужом измерении, как бы оно там ни называлось. И именно в этот момент он понял, что не отступится.
 
   Вышвырнуло его все там же, у оплывающего, почерневшего сугроба. И опять были ночь, мрак, холод, опять хлюпала незамерзающая даже в морозы жирная жижа под ногами, опять он бежал словно ополоумевший в свою конуренку.
   Одинокие полуночные прохожие оборачивались и долго смотрели вослед голому избитому и исцарапанному человеку, который так сверкал босыми пятками, будто за ним гналась стая борзых. Измождённая старуха в чёрном, которую мучила бессонница и которая, как и обычно, в эти часы обходила все помойки и подворотни района, собирая пустую винную посуду, разразилась старческим визгливым криком:
   — Оглашённый! Черт чумной! — орала она, входя в раж и размахивая корявой клюкой. — Чтоб вас всех сатана побрал! Сталина с Лениным на вас нету! В каталажку! На нары! На трудовое перевоспитание-е-е!!! Давить! Всех давить до последнего!!! До полного изничтожения как класса-а-а!!!
   Она швырнула в пробегающего пузырьком из-под тройного одеколона, попала прямо в голову. Беглец не остановился. А пузырёк отскочил, упал на асфальтовую проплешину, уцелел. Старуха обрадовалась, бросилась к сокровищу, подобрала и сунула в кошёлку. Она уже и позабыла про бежавшего голого мужика — много их пьяниц подзаборных, чтоб обо всех помнить-то!
   Сергей летел стрелой, не чуя под собою ног. Но у подворотни все же малость придержал коней, сбавил темп. Это было самое опасное место — второго такого избиения, как уже было, он не переживёт!
   Подворотня была пустой и тёмной. Сергей решился, он ворвался в неё так, будто перед ним стояла цель побить все мировые рекорды на самые короткие дистанции. И тут же полетел кубарем вниз, в слякоть и грязь. В последний миг он заметил подставленную ногу, но остановиться, увернуться уже не смог.
   — Все бегаешь, сученок?!
   От стены отделились две тени, стали приближаться.
   Сергей ползком, медленно, по мокрому ледяному крошеву добрался до кирпичной кладки, привалился к ней спиной. Грудь у него тяжело вздымалась, ноги дрожали, голову сжимало обручем.
   — Чего надо? — хрипло выдавал он.
   — Шакаладу! — нагло раззявился низенький хмырь. И полез в карман.
   Длинный распахнул полы необъятного макинтоша, вытянулся, поёжился, вздохнул горестно и запахнулся поплотнее. Глаза его источали сырость — это было видно даже в темноте. Нос висел унылой переваренной сосиской.
   — Не надо, — проговорил печально, с кислой миной на обвисшем лице, — не надо, он теперь и сам подохнет.
   — Так будем же человеколюбивы, едрена вошь?! — Карлик-хмырь вытащил свой тесак. — Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?!
   — Пулю жалко, — глубокомысленно заметил длинный, согнулся и потрепал Сергея по щеке.
   — А мене, для друга, для братана наречённого ни черта не жалко! — ощерился низенький. — Мы ж с ним сроднилися! Гляди!
   Он рванул телогрейку у ворота, та распахнулась, обнажая грязное тщедушное тело, усыпанное угрями — в подворотню словно свет фар пробился, так все хорошо вдруг высветилось. Но главное, конечно, заключалось не в угрях и тщедушности. На бледной мертвенной коже, от плеча к плечу, через всю грудь тянулись крупные синюшные буквы наколки: «Не забуду Серёгу-кореша!» Ниже, на животе был озображен контур холма, на холме стоял восьмиконечный православный крест. А под холмом совсем крошечными закорючечками было выведено: «Отомщу за безвинно убиенного!»
   — Рано хороните, сволочи! — процедил Сергей.
   Длинный вздохнул, поправил драную шляпу.
   — В самое время, любезный, — сказал он тихо. Потом пошарил в бездонных карманах макинтоша, выгреб чего-то и бросил Сергею на грудь. — Забирайте ваши сокровища, берите, берите, чего зенки вылупили?!
   На груди у Сергея лежали гильзы, шип, клочок пропуска, список с квадратиками… Он растерялся от неожиданности. Ему даже некуда было распихать все это. И тогда он оттянул резинку трусов и пихнул все под неё. Попробовал встать. Но хмырь-карлик саданул ногой в челюсть, так, что Сергей затылком чуть не проломил стену. И тут же, ухватив цепкой лапой за волосы, трахнул в лицо коленом, развернул и отвесил такого пинка, что впору штангисту тяжелейшей весовой категории.
   — Как все это грубо и неэстетично! — возмутился за спиной карлика длинный. — Как все это пошло и гадко! — Он снова согнулся, ухватил Сергея за щиколотку, приподнял его, потряс, умудрился заглянуть в лицо и сочувственно при этом улыбнуться. — Вы не находите, милейший?!
   Сергей плыл, он ничего не соображал и уж тем более ничего «не находил». И потому он поступил неучтиво, не ответил.
   — Ну, как знаете, — обиженно просипел длинный. Опять вздохнул натужо. И брезгливо отбросил от себя голую замёрзшую и избитую жертву.
   Низенький в это время отбивал чечётку, приседал, выбрасывал коленца, подвывал себе по-блатному, с захлебом и ужимками, распахивал и запахивал ватник, сверкал гнилыми зубами и фиксами, расплевывал по сторонам семечную шелуху, вертел головой, высовывал язык, надувал щеки — короче говоря, духарился. И это было особенно противно по той причине, что Сергей никак не мог встать, даже на четвереньки встать. Он подбирал под себя ноги и руки, но они расползались, скользили, норовили вытянуться, а сам Сергей все время ударялся то щекой, то лбом или носом в лёд.
   — Как это все мерзко и гнусно, — комментировал происходящее длинный. И звучало в его голосе нечто аристократическое, но не здешнее, точнее, не нынешнее, а то, выметенное без следа, вытравленное… но было это аристократическое в нем не врождённое, а явно благоприобретённое, заимствованное, а может, и не было ничего такого, может, все только казалось.
   Сергей пополз к подъезду. Пополз по ноздреватому нечистому льду, если грязную помойную корочку можно было назвать этим красивым холодным словом.
   — Серый, кореш, едрена душа! Куда ж ты от дружков разлюбезных?! Постой, брата-а-ан! — изгилялся коротышка, не переставая грызть семечки и поплёвывать. — На кого ж ты нас бросаешь?! Ой, пропаде-е-ем!!!
   Сергей не обращал внимания на насмешника, ему было не до того. У ступенек подъезда он встал на четвереньки, потом выпрямился в рост… и плашмя упал на дверь. Та скрипнула и отворилась почему-то внутрь, в парадное — он всей тяжестью рухнул на кафельные плиты, грязные и заплёванные, перевернулся на спину. Открыл глаза. Из сырой и плотной древесины, в том месте, где ещё темнело пятно, оставленное его мокрой горячей грудью, торчал, подрагивал и тихонечко звенел острый длинный тесак, брошенный умелой рукой. Сергей вытянул руку, ухватился за наборную рукоять тесака, подтянулся, встал. У него не хватило сил вырвать лезвие из двери. И он оставил все как было. Поплёлся наверх, к себе.
   Он не считал, сколько раз падал, сколько поднимался. Время застыло. Вернее, оно свернулось в тугое резиновое кольцо, свилось, перекрутилось и стало бесконечным. Когда Сергей добрался до своей двери, толкнул её и вполз в квартиру, за окном начинало светать. Из репродуктора на кухне заполошно кричал петух — казалось, что всю эту проволочно-детекторную электропремудрость убрали из небольшого ящичка, а запихнули вместо неё живую настоящую птицу.
   Сергей дополз до дивана, взгромоздился на него. И только после этого обвёл глазами комнату — в ней был такой кавардак, что казалось погром устраивали не двое хмырей, а целая банда головорезов и дебоширов. Все было побито, расколото, изодранно, разгромленно, раскидано, изрезано, раздавлено, смято, выворочено, выпотрошено…
   Лишь тёмная бутыль на изрезанном и изгаженном столе стояла целёхонькая и невредимая. На её крутых боках лежал слой пыли.
   Сергей глухо зарычал и вцепился зубами в диванный валик. Он долго не мог заснуть, нервы не давали. Потом провалился в глухой и беспросветный колодец. Спал долго.
   А когда проснулся, первым делом выбрал из груды мусора у дивана свои трофеи, положил их на стол рядом с бутылкой. Распрямил смятый список, смотрел на него с полчаса, ничего не понимая. Потом поплёлся в прихожую, опустился на колени перед телефоном. Пальцы дрожали, не могли попасть в отверстия диска.
   — Толик, ты? — спросил он наконец.
   — Я-я, — сонно ответили из трубки.
   Сергей нажал на рычажки. И вычеркнул ещё одного.
   До следующего дозвонился не сразу. Но дозвонился. Ничего не спросив, расслышав только знакомое тягучее «алле!», бросил трубку.
   Дальнейшие розыски ничего не дали. В списке оставалось двое, всего двое!
   Минут сорок простоял у зеркала, разглядывая себя — лицо было в синяках, ссадинах, из разбитой губы сочилась кровь. Но в целом ничего, терпимо, сейчас каждый третий ходил по городу с разбитой, изукрашенной харей. Били на каждом углу. Били и пили! Пили и били! Все вместе, без промежутков, казалось, будто вся жизнь состояла из питья и битья. Саднило плечо — ранка после обсидианового ножичка принялась нагнаиваться, внутри что-то нарывало. Сергей вспомнил всю процедуру, стянул с себя трусы, скомкал их и выбросил в мусоропровод. Потом долго плескался в ванной, натирал и без того раздражённую кожу мочалкой, ругался вслух, утирал слезы. А те сами наворачивались на глаза — стоило капельке воды или мыла попасть на больное плечо или просто неудобно повернуться… болело все тело. И Сергей постепенно привыкал к этой постоянной боли, он переставал её бояться: болит, ну и пускай болит!
   Из этой чёртовой квартирки надо было бежать! Но куда? Весь вопрос и состоял в том — куда! Хмыри наверняка поджидали его у подъезда, под окнами, а может, и в подворотне. Да, они не бросят его, точно, не бросят, пока не убедятся, что он сдох! Эти гады его доканают, обязательно докапают! Может, это и имел в виду зелёный? Ничего Сергей не знал. Откуда ему знать-то!
   В брюхе урчало. Не выключая воды, он выбрался из ванной и поплёлся на кухню. Запасов не было — то ли сам все слопал, то ли эти ублюдки выкинули. В груде мусора, битой посуды, вывороченных розеток, раздавленного стекла он нашёл заплесневелую и ссохшуюся горбушку черняги. Вернулся в ванную, размочил горбушку прямо под душем, сожрал — именно сожрал, алчно, давясь, чавкая, озираясь, словно бы боясь, что отнимут. Желудок на время успокоился. Пить было нечего. И Сергей напился из-под крана. Потом включил воду погорячее. Мысленно поблагодарил тех, кто все же, несмотря на полнейшую разруху, снабжал город этой водой. И снова заснул, прямо в ванной.
   Пробуждался он тяжко, словно после обморока или наркоза. Вода была холодной. Поясницу сводило. Кончики пальцев цепенели. Но зато пришло какое-то второе дыхание, непонятное упрямство, злость! Он выскочил из ванной, шлёпая босыми мокрыми ногами, пошёл в комнату. Вытерся изодранной хмырями простыней. Оделся, распихал по карманам гильзы, шип, обрывки и клочки бумаг. Долго стоял над бутылью, думал. Потом пихнул её в сумку. Остервенело пнул ногой по столу. Набросил куртку и выбежал вон.
   — Все не ужрутся никак! — проворчала старуха, стоявшая возле подъезда. — Жрут, жрут, жрут… и все мало! Хоть бы околели все!
   На выходящего Сергея она зыркнула со злобой, даже с ненавистью. Чёрное платье её совсем не было похоже на развевающееся знамя, скорее это была грязная, выцветшая половая тряпка, обвёрнутая вокруг тела. Да, ветра не было. Дело шло к весне.
   — Сама гляди не околей, — присоветовал на ходу Сергей.
   — Ирод! — бросила в спину старуха. И подняла было руку для крёстного знамения, даже повела ею… но потом опустила. И плюнула вслед.
   Четверо беспризорников резались на колченогой скамье в самодельные обтрёпанные карты. При виде Сергея двое встали.
   — Эй, фраер, дай в зубы, чтоб дым пошёл! — попросил один, измождённый и прыщавый.
   — Не курю, бросил! — огрызнулся Сергей.
   — Жлобина поганая! — выругался другой, с залепленным глазом. — Дай гривенник хотя б! Куда чешешь, стой, падла!
   Сергей ускорил шаг. В спину ему ударил камень. Но он не стал оборачиваться — этим только повод дай, у каждого в ладони бритва.
   До Казанского он добирался пешком. Но затея оказалась напрасной — ещё за два квартала, на подступах к вокзалу все было запружено. Ожидающий поездов люд спал, бодрствовал, сидел и ходил повсюду, протиснуться между тел, узлов и чемоданов было невозможно. И Сергей поплёлся к самому безлюдному, к Рижскому.
   — Все бегут! Все бегут! — как заведённый приборматывал какой-то плетущийся рядышком старик.
   Сергей не слушал старика. Он уже привык к этим бездомным бродяжкам, наводнившим город и постоянно плачущимся, жалующимся на судьбину, жизнь и все вокруг. Днём бродяжки были безопасны, они сами всего боялись. По ночам многие из них шалили — что поделаешь, жить-то надо как-то!
   — Все не убегут, — заметил Сергей философски.
   — А хто не убегет, тот тута и сдохнет, — с готовностью отозвался старик и шмыгнул носом, натянул поглубже драный треух. — И-эх, Расея-матушка — велика держава, едрена колокольня, а бежать-то и впрямь некуды, везде мор и глад! Я вот, к примеру, судьбу хочу попытать — к турецким берегам направлению держу, умные люди сказывают, там тепло и бананы на грядках торчат, не помрёшь с голодухи-то, верно, малый?! Только вот где есть ентая землюшка, где она, в каку сторону-то бечь?!
   — Беги прямо — не ошибёшься, — посоветовал Сергей. Ему не верилось что-то, будто этот старикан доберётся до турецких берегов, болтает. — Ладно, дедок, ты от меня отвяжись, мне по срочному делу надо!
   Дед остановился, плюнул под ноги, поправил котомку за плечами и погрозил в спину Сергею кулаком.
   — В пекло-то завсегда поспеешь! — пробурчал он зло. — Давай, топай, нехристь!
   К Рижскому Сергей притопал к вечеру, уже темнело. Направление было гиблое, безнадёжное — все дороги к морям напрочь перекрывались заградительными отрядами. Но где-нибудь на полпути можно было выскользнуть из поезда и затеряться в серой глухомани, в одичавшей пустыне посреди заброшенных городков, посёлков и кладбищ. Пускай его ищут!
   С билетами было совсем хреново. Проще говоря, билетов в кассах не водилось. И хотя поезда брали штурмом, казалось бы, в неразберихе и толкотне можно было пробраться в вагон или хотя бы на крышу, но нет, у охранников был зоркий глаз и с «зайцами» они не церемонились, сшибали наземь прикладами, сапогами, кулаками — у каждого своя работа, это тоже понимать надо!
   — Пирожки, горячие пирожки! — вопила бабища с провалившимся носом и выбитыми передними зубами. — Налетай, покупай! Пятёрка штука! Задарма отдаю!
   У Сергея горло сдавило, побежала едкая жгучая слюна. Он повернулся к торговке. Но вовремя остановился — два миллиционера, заламывая бабище руки за спину и пиная коленками под зад, быстро поволокли её к вокзальному зданию. Из опрокинувшегося отсыревшего дерюжного мешка с пирожками выскочила жирная голая крыса, воровато огляделась и шмыгнула в толпу. Товар рассыпался — и на всю площадь завоняло трупной падалью.
   — Ребя! — прорезал временную тишину пронзительный мальчишеский голос. — Жратва-а-а!!!
   Четверо беспризорников, босых и грязных, вынырнули из толпы, ухватили мешок и бросились наутёк. Пятый собирал за пазуху то, что рассыпалось. На него-то и налетел полуголый нищий в струпьях, коросте, язвах. Он был какой-то припадочный и не столько бил беспризорника, сколько голосил на всю округу и раздирал на себе кожу, норовил упасть.
   — Убивают! Грабют?! Ратуйте, граждане-е!!! — захлёбывался он, при каждом крике запуская синюшную руку беспризорнику за пазуху и вытаскивая оттуда пирожок с гнилью. — Режу-ут!!!
   Растерявшийся беспризорник, опамятовался, вцепился в глотку нищему, повалил его наземь и с недетской злобой начал бить затылком о мостовую. Нищий отчаянно сопротивлялся, визжал, сучил ногами. Толпа, обступившая дерущихся, радостно гыгыкала и подавала советы. Какая-то тощая бабёнка в зеленой шляпке поддавала ногой в чёрном боте то одному, то другому и восторженно смеялась хриплым басом.
   — Ты глаз, глаз ему дави! Да не так, дурья башка! Ногтем, ногтем, остолоп!
   — Поддых ему! Поддых!!!
   — Обоих их придавить надо!
   — Ноздрю рви, обормотина, ноздрю!!!
   — И-эх! Вот ето по-нашенски!
   — Карау-у-ул!!!
   — А я б всех этих нищих и беспризорных к стенке! Без суда и следствия, всех до единого!
   — Чего-о?! Их живьём закапывать надоть! В стране металла нету, а ты, гадина, к стенке хотишь?! Ето ж скольки пудов народнохозяйственного свинца уйдёт?! Не! Шалишь! Живьём, в землю!!!
   Сергей пошёл вглубь вокзала, ближе к поездам. Но за триста-четыреста метров протолкнуться уже было невозможно. Тогда он опять выбрался. Стал присматриваться. Перекупщика заметил, когда почти совсем стемнело. Подошёл тихо, строя из себя доверчивого лопуха.
   — Сколько? — спросил, округляя глаза.
   — Ты, мент вонючий, вали отсюда, не на того нарвался! — попёр на него хлипкий чернявый парнишка цыганского вида, одетый с ног до головы в «фирму», но одетый безвкусно и не по своему хилому сложению. Глаза у парнишки были красные и недоверчивые.
   — Ну какой же я мент, — спокойно растолковал Сергей, — я билет ищу.
   Парень вгляделся в избитое лицо, подобрел.
   — Куда? — спросил он, обдавая перегаром.
   — Все равно куда, — пожал плечами Сергей, — а, мастер, когти рву, мне без разницы.
   Паренёк проникся доверием, прошипел на ухо:
   — Три штуки!
   Сергей повернулся, делая вид, что уходит.
   — Ладно, стой! Давай штуку!
   — По рукам, — осклабился Сергей, подмигивая парнишке. Но в кармане у него не то что «штуки», у него и сотни-то не было с собой, рублей под пятьдесят, от силы шестьдесят.
   — Гони монету, — парень огляделся, — только не шурши, по-тихому!
   Сергей полез в карман, закопошатся там. А потом сказал вдруг насторожённо:
   — Гляди-ка! Да не туда, вон, в кепаре с пумпоном, в жёлтеньком шарфике!
   — Чего? — не понял парнишка.
   — Только что с двумя ментярами смолил на углу, сам видал!
   — Точно?!
   — Крест на пузе!
   Парнишка затрясся — нервы, видать, у него были ни к черту! Сергей понял — клюнул парнишечка, клюнул. Но он боялся спугнуть чернявого спекуля.
   И тот разродился сам.
   — Давай отойдём, мне в ментовку не с руки! — предложил он. — Тут недалеко, вон, в подъезде…
   — А не наколешь?! — деланно испугался Сергей.
   — Мы лохов не обижаем, — самодовольно рассмеялся парнишка.
   Через пять минут, протиснувшись через немыслимые толпы, они зашли в подворотню, потом в загаженный до предела подъезд. Лампочек в нем, конечно, не было, под ногами расползалось и хлюпало дерьмо, несло концентрированной, отстоявшейся мочой.
   — Гони штуку, — потребовал парень и сам полез в карман.
   — Щяс!
   Сергей ухватил парнишку за глотку, перегнул спиной через перила, так, что хребет под фирменной джинсней захрустел, а тело размякло. Парень оказался ещё более хлипким, чем можно было представить. Но Сергей не стал обижать перекупщика-спекуля, который сам был, видно, «лохом». Он вытащил из внутреннего кармана, из толстенной пачки один билет, даже не поглядел — докуда, остальное сунул обратно. И аккуратненько усадил парнишку в кучу дерьма. Вышел.
   Дверь скрипнула на прощанье. И в этом скрипе отчётливо прозвучало: «Ты не выберешься отсюда, зря дёргаешься!» Сергей оглянулся. Но никого не было. Померещилось!
   А может, и впрямь не дёргаться? может это начало конца? и лучше сидеть да ждать его прихода?! Сергей застыл как вкопаный. Но замешательство длилось недолго. Он вернулся в подъезд, выгреб у пребывающего без чувств парнишки из другого кармана деньги, подержал на руке — по весу было на пять-шесть тысяч. Нет, чтобы ни происходило, чтобы ни случилось, какие бы на него силы ни исполчились, а с пятью «штуками» он выберется из самого пекла! Сергей вышел. На этот раз дверь не скрипела.
   Билет он пихнул за ворот рубахи, так надёжней, не сопрут. Пачки денег разложил по внутренним карманам.
   — Куда прёшь, безглазый! — заорал на него жирный мужик, ударил в спину.
   Сергей не обернулся. Он, расталкивая нервный и озлобленный вокзальный люд, пробивался к поездам. Ночь опустилась на город. Лишь два тусклых фонарька покачивались над рокочущим и сопящим людским морем. И все-таки Сергей протиснулся к вагонам. Теперь оставалось дождаться начала посадки. А там — прощайте все невзгоды! прощайте, хмыри подворотные! прощай, зелёный гад!
   Он пристроился на корточках у столба, поправил шарф, застегнул до упора куртку. Ночь обещала быть холодной.
   — Гр-р-раждани-и-и… — прокашляло вдруг из громкоговорителя, — гр-р-р-раждани пас-с-сажиры-ы-ы! Объявленная три дня назад посадка на поезд, следующий по маршруту Москва — Рига, отменяется…
   Людское море содрогнулось и взвыло. Ледяной воздух прорезал чей-то истерический вопль:
   — Нету сил уже-е-е!!! Отправля-я-яй!!!
   — … граждани-и-и пас-с-с-сажир-р-ры, — пророкотал громкоговоритель вполне разборчиво, — в ближайшие три месяца отправлений с нашего вокзала в связи с аварией на путях не ожидается. Просьба расходиться! Повторяю! Грр-раждани пас-с-сажир-р-ры, все отправления с нашего вокзала отменяются на три месяца. В районе Кильдюплы произошла железнодорожная авария, в результате которой сошли с рельсов четырнадцать составов, из них пять с пассажирами и девять с жидким нефтепродуктом, повреждены сто тринадцать километров путей, образовавшиеся воронки заполнены водой близлежащих озёр, рек и прудов, ремонтные работы также провести невозможно ввиду отсутствия необходимых материалов, в радиусе шестисот километров уничтожены все подъездные пути, взрывной волной сбило с орбиты космическую станцию «Мир», сейчас она завершает свой полет в районе Антарктиды, жертв нет, в район аварии вылетела комиссия… но ввиду того обстоятельства, что по дороге мотор вертолёта, на котором вылетела комиссия, заглох, решено расследование не проводить…