Пинчук Аркадий Федорович. К своей звезде

 
   Однажды она чуть было не вышла замуж вторично. С Аркашей – капитаном дальнего плавания – ее познакомил сотрудник управления. Жена Аркаши не выдержала постоянных многомесячных разлук, нашла другого и подала на развод. Квартиру они разделили, и Аркаше досталась комнатка в коммуналке. Он сразу сказал Кате, что знает хороший вариант обмена, что у них будет отдельная двухкомнатная квартира, что он ее оденет с головы до ног, потому что зарабатывает хорошо, а тратить некуда. За одно обещание подумать он принес Кате огромный сверток заграничных вещей. Катя дрогнула и разрешила ему переночевать у себя. Потом брезгливо и долго мылась под душем, а утром, когда он, собираясь уходить, обнял ее, Катя настойчиво попросила забрать подарки.
   Аркаша искренне расстроился. Его толстые губы по-детски топырились, лоб морщился, плечи удивленно подымались.
   – Поймите, Катя, – говорил он грустно, – я – моряк, мне надо, чтобы кто-то меня ждал на берегу. Без этого можно с ума сойти…
   – Дайте мне время, Аркаша, – просила Катя. – Я пригляжусь к вам, привыкну. Нужна же если не любовь, то хоть какая-никакая симпатия. Но это должно прийти естественно. Ваши подарки давят на психику. Я так не могу.
   – Куда мне с ними? – пожимал он плечами. – Не солить же.
   – Я их продам, если хотите, – предложила Катя. – Деньги переведу на ваш счет. Может, что-то и себе куплю.
   Он только махнул рукой. И вот уже третий год тянется эта волынка. Два или три раза в год он возвращается из плавания в Ленинград, привозит ей кучу всякого заграничного барахла, Катя распродает кое-что подружкам, кое-что оставляет себе, деньги исправно переводит на его сберкнижку, каждый раз вручая ему подробный письменный отчет. В последнюю встречу он напился и заснул, упав на ее кровать. Катя, не раздеваясь, спала под пледом на диване. Утром Аркаша был молчалив и хмур. От завтрака отказался. Выпил бутылку холодного пива и, сказав: «Пока», – ушел. Скоро полгода, как он исчез с горизонта. Катя хотела, чтобы ему повезло, чтобы он нашел достойную женщину, которая бы любила его и ждала. Хотела она этого искренне, но поверить в реальность этого не могла. И ей было немножко горько. Он все-таки неплохой мужик, и преодолеть два-три раза в год свою брезгливость было бы не так уж трудно.
   Так ей думалось. Но не устраивала ее синица, добровольно садившаяся в руку, ей хотелось достать журавля с неба.
 
   И вот сегодня, в разговоре с Ниной, Кате показалось, что возможность такая как никогда близка. У нее в руках адрес, она немедленно поедет к нему. Катя верила в удачу. Она с трудом не показала своей радости Нине. Она чувствовала: идет праздник и на ее улицу.
   Ее уже давно не мучила совесть за ту вероломную цензуру, которую она изощренно осуществляла в течение нескольких месяцев десять лет назад. Даже будучи больной, с сорокаградусной температурой, она все равно каждый день шла на почту за письмами, чтобы ни один конверт от Ефимова не проскочил к адресату. Рвала его послания не читая, сжигала их в печке, и долго перемешивала железным прутом золу.
   Все это потом забылось, поросло быльем. И только постоянной была тихая ненависть к Нине, к ее счастливой удачливости. Но правда должна быть, должна! Пусть через десять лет, но она восторжествует.
 
   Прохлада невской воды остудила ноги, тень гранитного парапета закрывала голову, и Катя, бездумно созерцая противоположный берег, постепенно успокаивалась. За спиной гудели машины, сворачивающие с моста Лейтенанта Шмидта, громыхали на стыках трамваи, какие-то желторотые юнцы, стоявшие на верхней ступеньке спуска, плоско острили по ее адресу, а Катя смотрела на тот берег, на дом, который ей однажды приснился, и почти верила, что не за горами день, когда она не во сне, а наяву войдет в этот дом в длинном белом платье, крепко держась за руку Феди Ефимова.
 
   – Мария Романовна, – в трубке звучал взволнованный голос, – извините, ради бога, за беспокойство, может вы что-нибудь слышали?
   – Кто это? – не поняла Маша.
   – Пименова я. Звоню вам по просьбе наших женщин. Говорят: «Ты женсовет, ты и узнавай». Что у них в полку случилось? Вы не знаете?
   – Ничего не знаю.
   – Не звонил Иван Дмитриевич?
   – Никогда днем не звонит. Он что, вам звонил?
   – Да нет, летать давно перестали, а домой не идут. И все телефоны молчат. Дежурному позвонила, говорит, все в порядке. А бабы чувствуют, их не проведешь.
   – Вы успокойте там всех, – как можно мягче сказала Маша. – Я бы давно знала. Поверьте.
   – Спасибо, – ответила после некоторого молчания трубка. – Извините. – И побежали короткие гудки.
   Маша надавила рычаг аппарата и тут же набрала телефон Волкова. В кабинете никого не было. Она позвонила дежурному по части, представилась, спросила, где командир. И тот, ничтоже сумняшеся, выложил:
   – Не знаю. У нас тут не вернулся самолет…
   Кровь ударила Маше в виски. Не дослушав до конца объяснение дежурного офицера, она бросила трубку на аппарат и, в чем стояла, выбежала на улицу.
   Она никогда не размышляла, как ей лучше поступить в том или ином случае. Один был обет, на всю жизнь: поступать так, как хорошо ему. Ладится у Ивана – счастлива и она. Ее мать была всегда ей прекрасным примером. Она прошла с отцом через все его гарнизоны и всегда повторяла одно: «Его жизнь – моя жизнь. Он служит, я помогаю. Значит, оба служим. Не царю-батюшке, Родине служим». Она гордилась званием «жена офицера» и то же самое внушала дочери: «Выйдешь за офицера, про себя забудь. Вот тогда и почувствуешь, что такое счастье».
   Когда Маша сказала матери, что решила выйти замуж за летчика, та заплакала.
   – Жизнь у тебя будет нелегкой. Но поверь моему опыту: трудное счастье дороже ценится.
   Вначале Маша пыталась совместить обязанности жены и дизайнера. До рождения сына она еще успевала и там, и там. Потом поняла, что, если долго сидеть на двух стульях, можно оказаться между ними, и, несмотря на медали ВДНХ, полностью переключилась на домашние заботы.
   И хотя забот этих было не так уж много – Ивана и кормили, и одевали в части, – она находила для себя занятия, которые радовали Ивана. Ведь порадовать человека несложно. Надо только захотеть. Надо хотеть этого постоянно. И радость, как бумеранг, вернется к тебе.
   Первая серьезная проблема вошла к ним в семью, когда подрос Геша. Парень нуждался в отцовском внимании, а Иван не мог его оказать в той степени, в какой считал нужным. И от этого нервничал.
   – Не надо, – сказала Маша. – Ему нужны не слова твои. Ему твой пример нужен. Если о тебе будут говорить, что ты честный человек, хороший летчик, справедливый командир, – большего и не надо. Пошептаться с ним, пооткровенничать, удержать от глупостей – это и я смогу. Это пустяки. Он должен мужчиной расти. Он должен гордиться отцом. Вот это главное.
   И то, что Гешка укатил, не посоветовавшись с отцом, Машу не пугало. Она уже видела: сын вырос на крепком стержне. Его не сломать. А если и совершит какую-нибудь глупость, то это только на пользу – поймет, что не такой он умный, как ему кажется. Поэтому к переживаниям Ивана относилась с легким юмором. Ей нравилось, когда он беззлобно ворчал, чертыхался. Выпустив пар, он всегда становился добрым и ласковым.
   Сейчас на него свалилась тяжкая ноша. Новая техника, перелет на Север, предложение перейти на новую должность и самое тяжелое – ему предстояло принять решение, как быть с Чижом… А тут еще Гешка. В другой ситуации и не заметил бы своеволия сына, а тут…
   Нет, с такой нагрузкой ему просто опасно подыматься в небо. Маша знает – там нужна светлая голова. А он полетел. И вот новость – не вернулся самолет. Конечно, это еще ничего не значит. Садились на других аэродромах, садились на грунт, катапультировались, блуждали по нескольку суток, возвращались, летают снова. В панику бросаться не надо, не вернулся – не значит…
   Маша шла так быстро, что начала задыхаться Увидев такси, подняла руку.
   – Куда? – спросил водитель. – У меня пассажир.
   – На аэродром.
   – Садитесь, по пути, – водитель был хмур. – Уже который рейс туда гоняю. А назад – порожняком. Что там стряслось у вас?
   – Ничего, – сдержанно ответила Маша, садясь рядом с женщиной.
   – Ничего, – хмыкнул таксист. – Уже весь город гудит, что летчик разбился, а вы думаете – секрет. Вон, видите, еще две спешат? Тоже туда. Не возражаете?
   Он притормозил машину. Действительно, женщины бежали на аэродром. Маша где-то видела их лица, но вспомнить не могла. Наверняка знала – жены летчиков.
   – Перед вами вез дамочку, так она точно знает, – продолжал водитель, – кто-то из начальства загудел, говорит.
   Маша посмотрела на соседку. Эту женщину она видела впервые. Захотелось заговорить.
   – Муж здесь служит?
   – Друг детства, – ответила та и достала из сумочки сигареты и зажигалку. – Прошу.
   Маша баловалась в институте, но после рождения сына сигарет в рот не брала. И была уверена – никогда не возьмет. Но вопреки здравому смыслу, она жадно схватила сигарету и так же жадно затянулась над сильным пламенем зажигалки. До головокружения. Позыв тошноты удержал от второй затяжки, но, как ни странно, она почувствовала облегчение.
   – Спасибо, – поблагодарила соседку. – Меня зовут Марией Романовной.
   – Катя.
   – Я знаю почти всех летчиков.
   – Ефимов.
   – А-а… Я слышала что-то. Вы замужем?
   – Нет, – сказала Катя. – Это вы слышали о моей подруге. Она сюда больше не приедет. Мне поручено сказать… В жизни мне всегда везло, чувствую, и тут меня ждет сюрприз. Наверняка Федя.
   Маше показалось, что соседка с нечеловеческим усилием сдерживает себя, и она положила на ее руку свою ладонь.
   – Полно. Все будет хорошо.
   – Нет, нет, – зашептала Катя, – такое меня не обойдет. Бог, он видит. А на моей душе великий грех. Чем и когда искуплю – не знаю.
   – Ну-ну, уже подъезжаем.
   Когда машина свернула с дороги на асфальтовый аппендикс, упирающийся в кружево металлических ворот воинской части, Маша вздрогнула. На маленьком пятачке, закрытом густой вечерней тенью липы, неподвижно стояли женщины. Их было не менее двух десятков, но Маша сразу выхватила из толпы знакомые лица. На ее появление никто не отреагировал. Все смотрели на придавленный тишиной аэродром и молча чего-то ждали. Поддавшись общему настроению, остановилась в нерешительности и Маша.
   Первое желание – расспросить – она легко сдержала. Вдруг им уже все известно и ее вопрос прозвучит нелепо? Если случилось серьезное, узнает и она. С такими новостями не торопятся. Если они в неведенье, то и спрашивать незачем. Надо набраться терпения и ждать. Стоять, как все, и смотреть на зеленое поле, на вышку, на дверь проходной. Когда-нибудь она откроется, кто-то выйдет и все скажет.

16

   Сколько Маша простояла в этом напряженном ожидании, она не знала. Ей показалось, что Чиж вышел сразу, как только она почувствовала, что силы ее покидают, что еще секунда – и она закричит. А делать этого ей никак нельзя. Все потому и молчат, что молчит она.
   Чиж улыбался и шел прямо на нее. И Маша на мгновенье поверила в праздник. Зачем бы он иначе улыбался? И смог ли улыбаться? Но уже в следующее мгновение она прочитала в глазах Чижа неотвратимую печаль и поняла: беда еще не миновала.
   – Злые языки – страшнее пистолета, – сказал Чиж и, пожав плечами, спросил: – Как я вас в город отправлю? У нас все автобусы в рейсе… И кто вас только взбаламутил.
   Женщины смотрели недоверчиво.
 
   – Кто разбился? – вырвался из толпы нервный голос. – Уж лучше сразу скажите.
   – Я вам заявляю официально: в полку никто не разбивался, – голос у Чижа был строгий, даже несколько раздраженный. – Поворачивается же язык такие слова говорить…
   – У нас действительно никто не разбивался, – удивленно пожал плечом Руслан. И странно, его слова произвели на всех решительное впечатление. Засветились улыбки, кто-то облегченно заплакал, послышались возгласы утешения, кто-то кого-то звал идти домой. И только две пары глаз цепко держали Чижа под своим прицелом. Глаза Марии Романовны и Алины Васильевны.
   Чиж подошел к Волковой и тихо сказал:
   – Иди домой, Маша. Он выехал на поиски. Не вернулся Новиков. Иди.
   И сразу подошел к Алине Васильевне:
   – А ты, голубушка, чего надумала?
   – Павел Иванович, – жалобно сказала Алина, – это какое же терпение надо иметь? В театр ведь собрались. Первый раз в этом году. Слово дал: приду вовремя, будь готова. Нарядилась, накрасилась, сижу как дура с мытой шеей, а его нет и нет. Где он, Павел Иванович?
   – Театр, Алина Васильевна, он и в Африке театр. Было бы из-за чего переживать.
   – Позвонить ему трудно?
   – Значит, не мог. – Чиж взял Алину Васильевну под руку и повел к воротам. Стоявший у окна солдат включил мотор, и ажурные металлические створки бесшумно распахнулись в обе стороны. Руслан пошел следом, но его окликнула одна из женщин. Он повернулся и узнал Нину.
   – Я его сейчас позову, – сказал Руслан, не дожидаясь никаких вопросов.
   – Спасибо, – кивнула она.
   Он подошел к Лизе, опустил глаза.
   – Иди домой, – сказал требовательно, – потом поговорим.
   – Только и пожили по-человечески, – услышал он голос Алины Васильевны, когда пересек линию ворот. – А потом пошло, покатило. И чем дальше, тем хуже… А почему вы не подошли к Ольге Алексеевне?
   – Где не подошел? – не понял Чиж.
   – Она стояла вместе со всеми.
   – Зачем?
   – Павел Иванович, где Новиков?
   – Ну, Ольга Алексеевна, – усмехнулся Чиж, оставив без ответа вопрос Алины. Вдруг повернулся к ней. – Это же при вас было, когда я сел на озеро? Еще, как назло, запуржило. Двое суток блудил.
   – Павел Иванович, – встрял в разговор Руслан, – у нас в училище один курсант катапультировался и повис на сосне. Стропы резать страшно – метров семь от земли, а другого пути нет. На третий день пожарной машиной сняли…
   – На третий, – поддакнул Чиж, – это еще ничего, я помню…
   – Да хватит вам, Павел Иванович, – раздраженно сказала Алина. – Не надо со мной так, честное слово… Что с ним?
   – Не знаю, Алина Васильевна, – честно признался Чиж. Он крепче взял ее за руку и непроизвольно вздохнул. – Мы потеряли с ним связь, он не вернулся на аэродром. Сейчас работают две поисковые группы: наземная и воздушная… Я думаю…
   – А говорите, ничего не случилось. Я же слышу – летать перестали, а домой не идут. А вы мне… Когда они гудят, я спокойно сплю. А тут проснулась. Чувствую – что-то не по себе. И не могу понять. Потом догадалась: уже давно не гудят и домой не едут. Еще звонить начала.
   У нее на полуслове подкосились колени, и она сразу обмякла. Руслан тут же подхватил ее с другой стороны и помог Чижу уложить на валок скошенной травы.
   – Воды и аптечку! – выдохнул Чиж, расстегивая ей ворот платья.
   Руслан влетел в класс, сорвал со стены аптечку.
   – Врача! – крикнул он летчикам. – Алина Васильевна!
   – Врач в поисковой команде.
   – Большову позвоню, – сказал Ефимов, – пусть в госпиталь жмет.
   – Точно, – поддержал Муравко, – к Олегу Булатову. Друг мой. Спец по сердечным делам. Сейчас от дежурного звякну.
   Уже закрывая дверь, Руслан вспомнил:
   – Федя, помоги!
 
   …Ефимов подымался вместе с Муравко к дежурному штурману. Услышав свое имя, он задержался.
   – Ты знаешь, – как-то виновато сказал Руслан, – там, за воротами, Нина. Извини, сразу не сказал.
   Ефимов придержал Муравко и попросил:
   – Позвони Большову, пусть подгоняет свою карету прямо сюда. А врачу своему скажи, чтоб ждал. Через пятнадцать минут они будут у него в госпитале.
   Воздух аэродрома уже настаивался вечерними запахами трав, над дальним лесом висело остывающее солнце, по всей посадке вдоль дороги, бегущей за изгородью аэродрома, заливались в вечерней песне соловьи. А в двадцати метрах от СКП лежала на охапке скошенной травы потерявшая сознание женщина.
   – Пульс есть? – спросил Ефимов, поравнявшись с Чижом.
   – Очень слабый.
   – Сейчас будет Большов на «Жигулях». В госпиталь ее надо.
   От площадки РСП на полном газу летел светлый «Жигуленок». Из домика бежала Юля, а следом за нею Муравко. Руслан, стоя на коленях, осторожно тер нашатырем виски Алины Васильевны.
   – Ее бы уложить, – глядя на подрулившего «Жигуленка», сказал Чиж. – Как же сидя?
   – Положим, – сказал, выходя из машины, капитан Большов и, распахнув все дверцы, откинул спинку переднего сиденья. Получилось удобное ложе.
   – Придержи голову, – попросил Ефимов Юлю и взял Алину на руки. Он легко поднес потерявшую сознание женщину к машине, уложил на переднее сиденье, осторожно поправил голову на подголовнике.
   – Кто поедет с ней?
   – Я поеду, – сказала Юля.
   – Садись.
 
   Когда машина скрылась за воротами, Ефимов заметил, как Чиж, кусая нижнюю губу, массировал под кожанкой грудь. Лоб его был покрыт испариной. Ефимов наклонился к аптечке, нашел патрончик с нитроглицерином.
   – Примите это, Павел Иванович, – сказал тоном, не терпящим возражения. И Чиж покорно бросил в рот таблетку.
   Собрав аптечку, он подал ее Руслану.
   – Понаблюдай за ним, – кивнул на Чижа, – я к Нине.
   Появилось ощущение исполненного долга, и он зашагал шире, чувствуя, как сердце тоже участило свой ритм: он столько ждал этого дня! В последнюю встречу Нина наконец сказала: «Если приеду, то навсегда. А приеду я обязательно».
 
   Переступая порог КПП, он приказал себе: «Спокойно, Ефимов». Но сердце, вопреки разуму, набирало темп и удержать его не было сил. Под развесистой липой, в глубокой тени стояла Нина. Ее плечи были устало опущены, спина сутуло согнута. Нина повернулась к нему, и Ефимов не узнал ее: взгляд – печально потухший, губы – изломлены горем.
   Он ничего не понял и бросился к ней. Успел только подумать: «Этот переезд ей стоил дорого». И от этой мысли сердце его сжалось в тревоге. Ничего не спрашивая, он прижал ее к себе и целовал, целовал, пока она не начала вздрагивать в его руках от неудержимых рыданий.
   – Ну, успокойся, – просил он ласково, – я с тобой, мы вместе. Все будет хорошо, все образуется. Слышишь? Посмотри на меня, ну?
   Нина упрямо мотнула головой и еще сильнее вдавилась лицом в его грудь.
   – Обманула нас жизнь, – наконец сказала она. – Не могу я сейчас приехать к тебе, Феденька. Невозможно это.
   – Зачем ты говоришь это, Нина?
   – Все против нас, родной мой. Все…
   Ефимов почувствовал правду ее слов и ничего не стал спрашивать. Сможет – сама расскажет. А нет, лучше подождать с расспросами, ей и без того больно.
   – Все равно ты со мной. Всегда. И ждать я тебя буду, даже если потребуется для этого вся жизнь. Скажи только, чем я могу тебе помочь?
   – Прогони меня! Я обманываю и тебя и себя. Не могу! Ты заслуживаешь лучшего. Прогони, скажи, чтобы я больше не появлялась здесь и не мучила тебя. Скажи, что ты давно хотел это сделать. Скажи. И ты поможешь мне.
   – Для тебя я могу все, – сказал Ефимов спокойно, – но только не это.
   – Прости, Федя, – сказала она глухо. – Мне пора. Не провожай. У вас своя беда. Я видела. Будь с ними.
   – Я приеду на этих днях и найду тебя.
   Она положила свои руки ему на грудь, вздохнула.
   – Хорошо-то как с тобой, господи.
   Повторила эти слова глазами, кивком головы, тряхнула шелком волос и быстро пошла к дороге. Ефимов какое-то мгновение колебался: уйти или проводить? Но это было только мгновение. Он повернулся и почти побежал в сторону КПП, освобождая ее от своего присутствия, от дополнительных страданий. Придет время – все станет на свои места.
 
   Когда Ефимов вернулся в класс, где сидели измученные ожиданием летчики, почти следом за ним в класс вошел и Чиж.
   – Хватит, – сказал он. – Сейчас подойдет грузовик от связистов, всем домой. Будут новости – узнаете дома. А то, понимаешь, развели у ворот панихиду. Семья, она и в Африке семья. Надо уважать своих близких и нервы им зря не вытягивать. Встать!
   Все вскочили, удивленно глядя на Чижа. Давненько он так властно не командовал. Чиж, наверное, и сам почувствовал, что удивил летчиков. И добавил уже тихо и мягко:
   – Идите, переодевайтесь, – и, стоя у выхода, каждого сопроводил шлепком по плечу.
   Летчики не торопились. Почти у всех находились какие-то причины для задержки. Одни топтались возле вышки, заглядывая по очереди в комнату диспетчера, другие вдруг начали жадно допивать газировку из сифонов, заготовленных на ночные полеты, третьи просто тянули волынку. Все надеялись – а вдруг вот-вот звякнет телефон и скажут: жив Новиков! Вот тогда и домой не грех. Но диспетчер пожимал плечами, а все телефонные аппараты зловеще молчали.
 
   …В машине ехали молча. Говорить было не о чем.
   – Стукните там, – попросил сидевший у заднего борта Руслан Горелов.
   Кто-то ударил кулаком по кабине, и тяжелый «КРАЗ» мягко притормозил возле гарнизонного универмага. Никто, как обычно, не пошутил Руслану вслед.
   Он по привычке завернул к гастроному, но магазин был закрыт. Руслан посмотрел на часы. Все верно – половина одиннадцатого. Хоть и белая, но все-таки ночь. Всегда оживленный бульвар был по-будничному пуст. В душе у Руслана осталось смешанное чувство. С одной стороны, он понимал, что виноват перед Лизой, а с другой – не мог преодолеть вдруг подкатившего безразличия.
 
   Выйдя из лифта, он потянулся к кнопке звонка – хотелось, чтобы дверь открыла Лиза, но передумал, достал ключи и тихо вошел в затемненную прихожую. В комнате скрипнул диван и зажегся свет. Лиза вышла в помятом платье, с припухшими глазами. Она заснула на диване не раздеваясь и не расстилая постели.
   – Нашли? – спросила она.
   – Пока нет, – ответил Руслан.
   – Тебе письмо, – Лиза кивнула на стол, где белел конверт, и пошла в ванную.
   Руслан торопливо расшнуровал ботинки и, не спуская взгляда с конверта, подошел к столу. Нервно вскрыл заклейку, пробежал глазами по строчкам. «Вот и свершилось», – подумал радостно. Совсем недавно он видел себя во сне взлетающим со стальной палубы. Физически чувствовал, как вспухает его машина на раскаленном потоке газов, как, набрав безопасную высоту, соскальзывает с этой зыбкой опоры в горизонтальный полет и мощный крейсер с его палубой, надстройкой, антеннами и прочими сооружениями на глазах тает и становится махонькой лодочкой в бескрайней стихии океана.
   И – здравствуйте-пожалуйте – сон в руку.
   – Лиза! – крикнул он радостно и вбежал в ванную. Лиза при его появлении стыдливо закрыла руками грудь. «Будто я чужой», – безобидно подумал Руслан и протянул ей письмо. – Меня зовут в морскую авиацию! Вот, вспомнили!
   – Ну и что? – холодно спросила Лиза.
   – Как что? – удивился Руслан. – Я же во сне вижу, как летаю над морем. А тут вот, – он ударил согнутыми пальцами по листу, – одно мое слово – и сон свершился. Ты что, не понимаешь, что это значит?
   – Я не понимаю, чему ты радуешься?
   – Ладно, – великодушно махнул рукой Руслан и вышел из ванной. Он еще и еще раз перечитал письмо, несколько раз перегнул и вложил в конверт.
   – В тундру не надо будет лететь, глупая, – сказал он Лизе, когда она вышла, одевшись в домашний халат.
   – Не глупее тебя, – спокойно ответила Лиза.
   Руслан сник, полагая, что такая реакция – результат ссоры. Ведь он не раз и не два рассказывал ей о противолодочном крейсере, о романтике полета над океаном, о традициях морской авиации. Слушала! С разинутым ртом. А тут – будто ее не касается.
   – Будешь ужинать? – спросила она из кухни, звякая чашками.
   – Лиза, – он вошел к ней, взял за плечи и, почувствовав под руками напрягшееся тело, тряхнул ее. – Опомнись, Лиза. Мы не должны мучить друг друга.
   – Опомнилась, помог.
   – Мы же по-хорошему можем.
   – Могли.
   – Что изменилось, Лиза?
   – Все.
   – Неправда! Я люблю тебя. А если ты…
   Лиза резко обернулась:
   – Ты никогда не любил меня! Играл, как с куклой… А я живая!
   Она в сердцах швырнула на стол нож, которым резала пирог, и вышла из кухни.

17

   Когда Волкову доложили, что пропавший самолет обнаружен, он ответил категорично:
   – Спуститесь до предельной высоты и убедитесь, действительно ли это самолет.
   Через минуту вертолетчики передали по радио бортовой номер истребителя. Ошибка исключалась.
   – Летчик?..
   – В кабине, без признаков жизни.
   – Можете на борт его взять?
   – Самолет в болоте, приземлиться негде. Подъемными механизмами вертолет не оборудован.
   Он тут же вызвал по радио СКП вертолетной эскадрильи и попросил срочно прислать специально оборудованный вертолет. Когда прибыл экипаж, обнаруживший место вынужденной посадки Новикова, Волков спросил командира – совсем юного капитана:
   – Сможешь зависнуть метрах в двух?
   – Смогу, – ответил капитан.
   Волков отдал необходимые указания майору Пименову, взял санитарную сумку и пошел к вертолету.
   – Летим, – сказал он летчику, – сам выпрыгну.
   – Это очень опасно, товарищ подполковник, – засомневался молодой офицер.
   – Может, ему эти секунды жизни стоить будут! – Волкова уже раздражала медлительность экипажа. – И давайте без разговоров, капитан. Я вам приказываю, а не прошу.
   – Есть, – спокойно ответил летчик и полез в кабину.