Страница:
– Да, Муравко прав. Если толково объясним, – Владислав Алексеевич уже обрел душевное равновесие, – такие ребята черту рога сломают. Давай, старина, твое второе «но». Пока Коля в ударе, он нас из любого тупика выведет.
– Второе «но» посложнее, – Сменный переставил поднос с сервизом на другой столик, вынул из выдвижного ящика лист бумаги и грубо набросал фломастером схему подачи топлива к объединенной двигательной установке.
– Горючее в аварийном баке уже перемешалось с азотом. Невесомость. Начнем его перекачивать, пузыри попадут в другие баки. А для двигателя такой пузырь, что воздушный тромб для сердца. Отсюда вопрос: как отделить в поврежденном баке горючее от азота?
Владислав Алексеевич невольно сунул руку за борт кителя, начал массировать грудную мышцу. Вот они, отдаленные последствия. Потерять уверенность в работе двигательной установки, значит потерять право на дальнейшую эксплуатацию станции в пилотируемом режиме. Слить все горючее в грузовой корабль? Тогда в дополнительных баках останется мизер, и чтобы продлить жизнь станции, потребуется вслед за первым посылать второй «Прогресс». Будет ли стоить овчинка выделки?
– Может, у разработчиков есть идеи? Давайте вместе подумаем.
– Ну, так, – согласился Сменный, – и пусть хорошенько все просчитают. Глядишь, что-нибудь и определится. Генеральный просил уже завтра, – Сменный посмотрел на часы, – то бишь – сегодня, представить к исходу дня наши предложения.
«Он здорово постарел», – подумал Владислав Алексеевич, впервые обратив внимание на глубокие складки в уголках добродушно-полных губ, на черноту под глазами. Они вместе когда-то работали в КБ у Королева, вместе пережили многие неудачи, которые их сдружили, со временем выявили непримиримые противоречия. Сменный и до сих пор убежден в том, что главная цель полета – исследования. Все остальное играет вспомогательную роль. По его мнению, надо максимально высвобождать человека для главной цели, сводить к минимуму вспомогательную работу, предоставив это поле деятельности автоматам. «Они не устают, ничего не забывают и не делают ошибок».
«Космонавтов надо готовить главным образом из специалистов, – говорит он, – хорошо знающих технику, либо хорошо владеющих какой-то областью знаний, скажем, астрономией, физикой, геофизикой, медициной…»
А Владислав Алексеевич видит космонавта не только пассажиром-исследователем, но и летчиком-испытателем самого высокого класса.
Любая профессия оставляет свои «зарубки» в памяти, навыки, которые организм может автоматически выдать в критической ситуации. Из летчика-профессионала легче всего сделать космонавта. Он уже привык видеть Землю сверху, привык к вибрации, перегрузкам. И поскольку пилоты всегда будут в составе экипажей, им надо предоставить максимум ручного управления, чтобы в космическом корабле они чувствовали себя хозяином, как и в самолете. А решать исследовательские и другие задачи толкового человека всегда можно научить.
Оперативка, на которую были приглашены представители от групп специалистов по основным бортовым системам, разработчиков станции и двигательной установки, ясного ответа не дала. То ли все устали (время шло к утру), то ли острота ситуации не казалась опасной, во всяком случае, активность присутствующих уверенности в скором решении задачи не внушала. Слушали, что-то чиркали в блокнотах, повторили лежащие на поверхности предложения, чтобы тут же их отвергнуть. В принципе задача ясна, а в частности нуждается в проработке.
Владислав Алексеевич хотел еще связаться с экипажем станции, но пока здесь совещались, там легли спать. Муравко, выполняющий как оператор-космонавт связь с экипажем, открыл на закладке томик бунинских рассказов.
Владислав Алексеевич подсел рядом. Расслабился, почувствовал подступающую усталость.
– Ничего, – подумал вслух, – минут на тридцать в бассейн – и все станет на свои места. – Посмотрел на Муравко, улыбнулся. – Ты словно вратарь перед броском… Расслабься.
Муравко закрыл книгу и откинулся на спинку вращающегося кресла. Руки его действительно расслабились, свободно повисли на подлокотниках. Усталое напряжение во взгляде сменилось живым любопытством.
– Ну, другое дело. – Владислав Алексеевич расстегнул пиджак, причесался. – Не сегодня завтра, Коля, будет утверждена методика подготовки экипажей по новой программе. На космической верфи собирается принципиально новый корабль, следовательно и принципы пилотирования будут новые. Понадобятся люди с высоким уровнем летной подготовки, с широким диапазоном мышления, умеющие пилотировать все, что так или иначе способно летать. Поэтому львиная доля учебы будет отдана реальным испытательным полетам.
– Реальным?
– Именно так. Учеба будет перемежаться с реальной работой на самой разнообразной технике. Пойдут молодые ребята, прошедшие общекосмическую подготовку, возьмем, наверное, несколько талантливых летчиков из войск. Учеба предстоит тяжелая, требующая предельного напряжения, ну и, естественно, с повышенной степенью опасности… Почти все время в отъездах. Дома придется бывать в лучшем случае два воскресенья в месяц. Задача такая: стать классным летчиком-испытателем. А там – новые задачи. Пойдешь?
Муравко улыбнулся:
– Не худший вариант. И в некотором смысле – голубая мечта.
– Значит, так, – Владислав Алексеевич взял томик Бунина, открыл на закладке, пробежал по диагонали страницу, одобрительно кивнул (не то Бунину, не то Муравко) и повторил: – Значит, так… С ответом не тороплю. Считаешь нужным, посоветуйся с Юлей. – Он резко переменил тон. – На твоем месте я бы крепко подумал. Программа «Союз» – «Салют» не снимается. Очередной экипаж может быть твоим. Ты имей это в виду, понял?
– Так точно.
– «Так точно»… Улыбается еще. Я мог тебе ничего не говорить. Но признаюсь: хочу, чтобы ты прошел это. Будущее за летчиками с универсальными навыками, способными мыслить категориями высококлассного испытателя. Вот в чем фокус. По всем параметрам ты смотришься в этой программе. Не хмурься, знаю, что говорю.
– В нашем наборе все ребята хорошие. Да и старики нам не уступят.
– Через пять-шесть лет старики на пенсию собираться будут…
Хотел сказать «и я вместе с ними», но побоялся, что это может прозвучать кокетливо, поэтому промолчал и снова вернулся к высказанному:
– Конечно, можешь и отказаться. Синица в руках, а журавль – в небе. Подумай, прежде чем соглашаться.
– Я согласен, Владислав Алексеевич.
– Экий ты скорый. Вопросы есть?
– Отсутствуют.
– Желаю удачи. – Владислав Алексеевич встал, протянул руку. – Проснутся, – кивнул на большой экран, – проинформируй о наших задумках и пусть сами помозгуют. Им там в невесомости легче думать.
– Владислав Алексеевич, – сказал Муравко, после паузы. – Если будете из войск брать… Я могу предложить кандидата…
– Сейчас решил?
– Давно хотел сказать. И если бы готовился набор…
Владислав Алексеевич достал записную книжку, снял с «Паркера», подаренного американским астронавтом, золотую с рубином крышку.
– Давай. – Он был стопроцентно убежден, что Муравко в данном случае руководствуется не только чувством приятельской солидарности. – Записываю.
– Ефимов Федор Николаевич, четыре года назад был командиром эскадрильи. Служили в одном полку. Летчик – божьей милостью. И человек… Возьмете – не пожалеете. Я бы с ним хоть на Марс.
– Записал. Знакомая фамилия, – сказал Владислав Алексеевич и спрятал «Паркер». Он и в самом деле где-то встречался с этим именем. Но где? При каких обстоятельствах? Когда?
Они уже ехали прямиком к Москве, и Владислав Алексеевич, глядя на возрастающий поток машин, попытался настроиться на рабочую волну предстоящего дня. Получасовой заплыв в бассейне Звездного не принес желаемой бодрости, скорее наоборот, еще больше расслабил его, и сопротивляться подступающей сонливости становилось все труднее. «А почему бы и не придавить до Москвы?» – подумал он и, поудобнее подняв меховой воротник куртки, прижался затылком к пружинящему подголовнику сиденья. День предстоял плотный. К половине девятого он обещал побывать в одном из «космических» КБ, в десять совещание у Генерального, в двенадцать заседание городского Совета народных депутатов, в пятнадцать ноль-ноль – мероприятия по Интеркосмосу…
Вывернув на прямой отрезок шоссе, Женя резко придавил педаль акселератора, и машина стремительно, как истребитель со старта, рванулась вперед. Владислава Алексеевича вдавило в сиденье, словно при взлете на форсаже. «Такой бы разгончик дать станции», – подумал он, отчетливо представляя, как горючее в аварийном баке, сохраняя инерцию покоя, жмется к стенкам, освобождаясь от пузырей азота. В этот момент включается система перекачивания, и жидкий «постоялец» в чистом виде переселяется на другую жилплощадь.
«А станция от полученного ускорения – на другую орбиту».
Нет, для решения такой задачи нужны свежие мозги. А какая может быть свежесть после бессонной ночи? Максимум, одна извилина… И та – пунктиром…
Поворот надвигался стремительно, но Женя газ не сбрасывал, верил, чертяка, в шипы и свое мастерство, и вписался-таки… Но если бы, не дай бог, открылась дверца, Владислав Алексеевич летел бы из салона через кювет со скоростью, равной… Он с ходу представил формулу для определения центробежной скорости и не поверил, что именно сейчас нашел решение. Станцию надо закрутить вокруг поперечной оси, создать искусственную гравитацию. Под действием центробежной силы горючее прижмется к стенкам бака, полностью освободившись от азота.
– Женя, разворачивайся! В Центр управления!
5
– Второе «но» посложнее, – Сменный переставил поднос с сервизом на другой столик, вынул из выдвижного ящика лист бумаги и грубо набросал фломастером схему подачи топлива к объединенной двигательной установке.
– Горючее в аварийном баке уже перемешалось с азотом. Невесомость. Начнем его перекачивать, пузыри попадут в другие баки. А для двигателя такой пузырь, что воздушный тромб для сердца. Отсюда вопрос: как отделить в поврежденном баке горючее от азота?
Владислав Алексеевич невольно сунул руку за борт кителя, начал массировать грудную мышцу. Вот они, отдаленные последствия. Потерять уверенность в работе двигательной установки, значит потерять право на дальнейшую эксплуатацию станции в пилотируемом режиме. Слить все горючее в грузовой корабль? Тогда в дополнительных баках останется мизер, и чтобы продлить жизнь станции, потребуется вслед за первым посылать второй «Прогресс». Будет ли стоить овчинка выделки?
– Может, у разработчиков есть идеи? Давайте вместе подумаем.
– Ну, так, – согласился Сменный, – и пусть хорошенько все просчитают. Глядишь, что-нибудь и определится. Генеральный просил уже завтра, – Сменный посмотрел на часы, – то бишь – сегодня, представить к исходу дня наши предложения.
«Он здорово постарел», – подумал Владислав Алексеевич, впервые обратив внимание на глубокие складки в уголках добродушно-полных губ, на черноту под глазами. Они вместе когда-то работали в КБ у Королева, вместе пережили многие неудачи, которые их сдружили, со временем выявили непримиримые противоречия. Сменный и до сих пор убежден в том, что главная цель полета – исследования. Все остальное играет вспомогательную роль. По его мнению, надо максимально высвобождать человека для главной цели, сводить к минимуму вспомогательную работу, предоставив это поле деятельности автоматам. «Они не устают, ничего не забывают и не делают ошибок».
«Космонавтов надо готовить главным образом из специалистов, – говорит он, – хорошо знающих технику, либо хорошо владеющих какой-то областью знаний, скажем, астрономией, физикой, геофизикой, медициной…»
А Владислав Алексеевич видит космонавта не только пассажиром-исследователем, но и летчиком-испытателем самого высокого класса.
Любая профессия оставляет свои «зарубки» в памяти, навыки, которые организм может автоматически выдать в критической ситуации. Из летчика-профессионала легче всего сделать космонавта. Он уже привык видеть Землю сверху, привык к вибрации, перегрузкам. И поскольку пилоты всегда будут в составе экипажей, им надо предоставить максимум ручного управления, чтобы в космическом корабле они чувствовали себя хозяином, как и в самолете. А решать исследовательские и другие задачи толкового человека всегда можно научить.
Оперативка, на которую были приглашены представители от групп специалистов по основным бортовым системам, разработчиков станции и двигательной установки, ясного ответа не дала. То ли все устали (время шло к утру), то ли острота ситуации не казалась опасной, во всяком случае, активность присутствующих уверенности в скором решении задачи не внушала. Слушали, что-то чиркали в блокнотах, повторили лежащие на поверхности предложения, чтобы тут же их отвергнуть. В принципе задача ясна, а в частности нуждается в проработке.
Владислав Алексеевич хотел еще связаться с экипажем станции, но пока здесь совещались, там легли спать. Муравко, выполняющий как оператор-космонавт связь с экипажем, открыл на закладке томик бунинских рассказов.
Владислав Алексеевич подсел рядом. Расслабился, почувствовал подступающую усталость.
– Ничего, – подумал вслух, – минут на тридцать в бассейн – и все станет на свои места. – Посмотрел на Муравко, улыбнулся. – Ты словно вратарь перед броском… Расслабься.
Муравко закрыл книгу и откинулся на спинку вращающегося кресла. Руки его действительно расслабились, свободно повисли на подлокотниках. Усталое напряжение во взгляде сменилось живым любопытством.
– Ну, другое дело. – Владислав Алексеевич расстегнул пиджак, причесался. – Не сегодня завтра, Коля, будет утверждена методика подготовки экипажей по новой программе. На космической верфи собирается принципиально новый корабль, следовательно и принципы пилотирования будут новые. Понадобятся люди с высоким уровнем летной подготовки, с широким диапазоном мышления, умеющие пилотировать все, что так или иначе способно летать. Поэтому львиная доля учебы будет отдана реальным испытательным полетам.
– Реальным?
– Именно так. Учеба будет перемежаться с реальной работой на самой разнообразной технике. Пойдут молодые ребята, прошедшие общекосмическую подготовку, возьмем, наверное, несколько талантливых летчиков из войск. Учеба предстоит тяжелая, требующая предельного напряжения, ну и, естественно, с повышенной степенью опасности… Почти все время в отъездах. Дома придется бывать в лучшем случае два воскресенья в месяц. Задача такая: стать классным летчиком-испытателем. А там – новые задачи. Пойдешь?
Муравко улыбнулся:
– Не худший вариант. И в некотором смысле – голубая мечта.
– Значит, так, – Владислав Алексеевич взял томик Бунина, открыл на закладке, пробежал по диагонали страницу, одобрительно кивнул (не то Бунину, не то Муравко) и повторил: – Значит, так… С ответом не тороплю. Считаешь нужным, посоветуйся с Юлей. – Он резко переменил тон. – На твоем месте я бы крепко подумал. Программа «Союз» – «Салют» не снимается. Очередной экипаж может быть твоим. Ты имей это в виду, понял?
– Так точно.
– «Так точно»… Улыбается еще. Я мог тебе ничего не говорить. Но признаюсь: хочу, чтобы ты прошел это. Будущее за летчиками с универсальными навыками, способными мыслить категориями высококлассного испытателя. Вот в чем фокус. По всем параметрам ты смотришься в этой программе. Не хмурься, знаю, что говорю.
– В нашем наборе все ребята хорошие. Да и старики нам не уступят.
– Через пять-шесть лет старики на пенсию собираться будут…
Хотел сказать «и я вместе с ними», но побоялся, что это может прозвучать кокетливо, поэтому промолчал и снова вернулся к высказанному:
– Конечно, можешь и отказаться. Синица в руках, а журавль – в небе. Подумай, прежде чем соглашаться.
– Я согласен, Владислав Алексеевич.
– Экий ты скорый. Вопросы есть?
– Отсутствуют.
– Желаю удачи. – Владислав Алексеевич встал, протянул руку. – Проснутся, – кивнул на большой экран, – проинформируй о наших задумках и пусть сами помозгуют. Им там в невесомости легче думать.
– Владислав Алексеевич, – сказал Муравко, после паузы. – Если будете из войск брать… Я могу предложить кандидата…
– Сейчас решил?
– Давно хотел сказать. И если бы готовился набор…
Владислав Алексеевич достал записную книжку, снял с «Паркера», подаренного американским астронавтом, золотую с рубином крышку.
– Давай. – Он был стопроцентно убежден, что Муравко в данном случае руководствуется не только чувством приятельской солидарности. – Записываю.
– Ефимов Федор Николаевич, четыре года назад был командиром эскадрильи. Служили в одном полку. Летчик – божьей милостью. И человек… Возьмете – не пожалеете. Я бы с ним хоть на Марс.
– Записал. Знакомая фамилия, – сказал Владислав Алексеевич и спрятал «Паркер». Он и в самом деле где-то встречался с этим именем. Но где? При каких обстоятельствах? Когда?
Они уже ехали прямиком к Москве, и Владислав Алексеевич, глядя на возрастающий поток машин, попытался настроиться на рабочую волну предстоящего дня. Получасовой заплыв в бассейне Звездного не принес желаемой бодрости, скорее наоборот, еще больше расслабил его, и сопротивляться подступающей сонливости становилось все труднее. «А почему бы и не придавить до Москвы?» – подумал он и, поудобнее подняв меховой воротник куртки, прижался затылком к пружинящему подголовнику сиденья. День предстоял плотный. К половине девятого он обещал побывать в одном из «космических» КБ, в десять совещание у Генерального, в двенадцать заседание городского Совета народных депутатов, в пятнадцать ноль-ноль – мероприятия по Интеркосмосу…
Вывернув на прямой отрезок шоссе, Женя резко придавил педаль акселератора, и машина стремительно, как истребитель со старта, рванулась вперед. Владислава Алексеевича вдавило в сиденье, словно при взлете на форсаже. «Такой бы разгончик дать станции», – подумал он, отчетливо представляя, как горючее в аварийном баке, сохраняя инерцию покоя, жмется к стенкам, освобождаясь от пузырей азота. В этот момент включается система перекачивания, и жидкий «постоялец» в чистом виде переселяется на другую жилплощадь.
«А станция от полученного ускорения – на другую орбиту».
Нет, для решения такой задачи нужны свежие мозги. А какая может быть свежесть после бессонной ночи? Максимум, одна извилина… И та – пунктиром…
Поворот надвигался стремительно, но Женя газ не сбрасывал, верил, чертяка, в шипы и свое мастерство, и вписался-таки… Но если бы, не дай бог, открылась дверца, Владислав Алексеевич летел бы из салона через кювет со скоростью, равной… Он с ходу представил формулу для определения центробежной скорости и не поверил, что именно сейчас нашел решение. Станцию надо закрутить вокруг поперечной оси, создать искусственную гравитацию. Под действием центробежной силы горючее прижмется к стенкам бака, полностью освободившись от азота.
– Женя, разворачивайся! В Центр управления!
5
Пока была связь, пока массивный динамик, приколоченный над дверью, хрипло транслировал короткие доклады с борта ефимовского вертолета, Шульга чувствовал себя относительно спокойно. Отчетливо представлял происходящее. Он верил в Ефимова и его экипаж. Необстрелянным там был только лейтенант Баран. Так ведь и не первая он скрипка.
Подсознательно уловив провал в радиопереговорах, Шульга сразу насторожился и потерял интерес к бумагам, которые минуту назад изучал – Скородумов попросил ознакомиться с перспективным планом политико-воспитательной работы.
«Все нормально, – попытался он успокоить себя, – горы, распадок, вошли в теневую зону». По времени вертолет Ефимова приближался к цели. Но успокоение не приходило, в голову лезли тревожные мысли, и Шульга, потушив одну сигарету, закурил другую. Глубоко затянулся, раздавил ее в переполненной окурками пепельнице и сорвал с вешалки меховую куртку. Если он кому понадобится – найдут на СКП. Ему необходимо быть там.
В лицо колюче вонзились невидимые кристаллики поземки, хотя небо все еще глазасто подмигивало разнокалиберным набором нахально ярких звезд. Все здесь не так, в этой стране, все шиворот-навыворот. Как бывает дома?.. Сперва затянет дымкой горизонт, нахмурятся небеса, посереет и потемнеет вокруг, а уж потом и метель пожалует. А тут поди угадай, что тебя ждет через час, не говоря о завтрашнем дне.
«Ну, чего ты суетишься? – спросил себя Шульга, подсвечивая фонариком заледеневшую тропинку к стартовому командному пункту. – Не веришь, что ли, до сих пор в его способности? Так ведь уже сам не раз признавался, что Ефимов давно переплюнул тебя в мастерстве. Про себя, конечно, признавался, не афишируя, но признавался же? Обидно, разумеется, констатировать сей факт, но куда денешься, факты – вещь упрямая. Поэтому не дергайся, не мельтеши, он сделает абсолютно все, что возможно сделать в тех условиях. И лучше тебя». – «А вот это еще вопрос». – «Да уйми ты свою гордыню. Молодые просто обязаны быть лучше нас. Это диалектика. Иначе жизнь умрет». – «Молодые – да. Которые придут на смену и продолжат наше дело. А этот разве на смену пришел? Ворвался в жизнь Шульги, как бандит с большой дороги. Всю его теорию, все методические установки, все убеждения в непогрешимости выводов Шульги взломал, как бульдозер». – «Так ведь ты сам пошел на эксперимент. Сам хотел иметь феномена. Вот и радуйся. У всякой пташки свои замашки. А ведь каким скромнягой прикинулся при первой встрече!»
Знакомство их состоялось в приемной командующего. В кабинете Александра Васильевича шел, как сказал адъютант, кадровый разговор, а это всегда надолго, и Шульга, по обыкновению, сделал попытку найти общих знакомых. Тем более, что из приемной даже адъютант ушел, а сосед и лицом и статью прямо так и располагал к разговору. Особенно запомнилась Шульге спокойная уверенность во взгляде этого высокого, светловолосого майора. Будто человек знал что-то такое, чего никто никогда не знал и не узнает.
– Из каких мест? – спросил Шульга.
– Заполярье.
– Будем знакомы, – Шульга протянул руку. – Игорь Олегович Шульга.
– Ефимов.
– А звать?
– Федором Николаевичем.
– Кто у вас командир?
И оказалось, что чуть ли не каждая фамилия, кого называл Ефимов, была знакома.
– И Волкова знаю, и Новикова, – радовался Шульга, – и Чижа знавал. А помнишь, как Новиков ваш в болото сел? Мои ребята нашли! А Чиж-то… Во, летчик! Мы с ним в одной хитрой командировочке встретились. Недолго, правда, были вместе, я прилетел, лейтенантом был, а он уже на Большую землю собирался. Но один его вылет запомнил. Навел шороха. Силен, бродяга! Потом все три года легенды про него слушал. Как он погиб?
– Сердце сдало. Прямо в тренажере умер.
– М-да… Смерть не свой брат, разговаривать не станет.
Их разговор оборвал командующий. Он появился и проеме внезапно распахнувшейся двери, цепко посмотрел на Ефимова, затем на Шульгу, решая, видимо, кого из них первым пригласить в кабинет, потом мягко взмахнул кистью, будто сгреб фигуры с шахматной доски:
– Оба заходите. – Сказал и, не оглядываясь, прошел на свое место за рабочим столом.
Шульга не знал причины вызова. Но ему и в голову не могло прийти, что она связана каким-то образом с этим белобрысым майором из истребительной авиации. И даже когда командующий сказал ему: «Вот, принимайте, Шульга, пополнение», – он с недоверием перевел взгляд на Ефимова, – какое отношение мог иметь летчик-истребитель к вертолетной авиации? И не просто летчик, а летчик-снайпер, командир эскадрильи. И не простой эскадрильи, а мастеров боевого применения. Уж не на место ли Шульги его метят?
Командующий поправил на столе бумажки, посмотрел на Ефимова, улыбнулся.
– Даже года не прошло, как я вас поздравлял в этом кабинете с назначением на должность комэска. И вот, пожалуйста, рядовым на вертолет. На правое сиденье. Бешеная карьера!
То, о чем говорил командующий, никак не вязалось с его тоном и улыбкой на лице. Похоже, Александр Васильевич не только не сердился на Ефимова, а скорее сочувствовал ему, нес какую-то вину за случившееся.
– Небось, обижен на весь белый свет? – Командующий редко с кем переходил в разговоре на «ты».
– Я отчетливо понимаю свою вину, товарищ командующий, – сказал Ефимов спокойно и не отводя глаз.
– Ладно, – вздохнул командующий, – что поделаешь, если ты такой уродился. Контрольную пленку я лично анализировал. Иначе ты не мог, Ефимов. У техники свои пределы.
– Простите, товарищ командующий, – Ефимов упрямо смотрел в глаза Александру Васильевичу, – я тоже анализировал пленку. Как профессионал я не имел права на такую ошибку. Возможности техники позволяли.
То ли у командующего не было убедительных аргументов, то ли надоело говорить на эту тему, – он грустно покивал головой и повернулся к Шульге.
– Возьмете его, Игорь Олегович, правым летчиком. В свой экипаж. Приказ я подписал. Думаю, что с вашей помощью он быстро освоит вертолет. Через месяц доложите, как идет переучивание. – И опять к Ефимову. – Сам заварил кашу…
По каким-то неуловимо домашним ноткам в голосе командующего Шульга понял, что Александр Васильевич симпатизирует Ефимову, и сделал для себя вывод, что к этому парню надо относиться несколько иначе, чем к рядовому летчику. Заслужить у командующего симпатию не так-то просто.
– Не родственник? – спросил Шульга, кивнув в сторону кабинета командующего, когда они вышли в коридор.
Ефимов улыбнулся:
– И, как видите, даже не однофамилец.
Машины, которая должна была отвезти их на аэродром, у подъезда штаба не было, и Шульга достал сигареты. Ефимов с улыбкой покачал головой, вместо «не курю», сказал «я позвоню». Сказал просительно и Шульга согласно кивнул – «звони» – телефонная будка стояла рядом. Но разговор, видимо, не состоялся, Ефимов вышел быстро. На лице была едва уловимая гримаса досады. Желание расспрашивать, почему этого парня турнули из полка, у Шульги сразу пропало. «Расскажет со временем», – решил он и заговорил сам. Он любил свое винтокрылое хозяйство, искренне верил, что без вертолетов нет и не может быть авиации, и так же искренне пропагандировал все известные и неизвестные преимущества своей техники. Но Ефимов слушал его рассеянно. То и дело он вглядывался в ленинградское небо, затянутое серым войлоком туч, из которых словно нехотя летели редкие хлопья снега. По грязному месиву, покрывающему асфальт, приглушенно шли «Волги», «Жигули», «Рафы», торопливо сновали прохожие. Ефимов провожал их взглядом, думал о чем-то своем.
– Неинтересно говорю или не веришь? – спросил Шульга с обидой. – Ведь вы, истребители, нас летчиками не считаете.
– Ну, это вы напрасно, – серьезно ответил Ефимов. – Просто я вспомнил тот день, когда меня поздравлял командующий…
Разве мог знать Шульга, что в «тот день» Ефимов последний раз виделся с Ниной, что звонил из автомата именно ей, а услышав голос, быстро повесил трубку. Тогда Шульге казалось, что перед ним избалованный судьбою летчик, временно попавший в опалу, которого надо на всякий случай научить держаться за ручку вертолета, потому что не сегодня завтра командующий сменит гнев на милость и возвратит его, как блудного сына, в истребители. Возвратит комэском, а то и на должность повыше, и службу свою в эскадрилье Шульги Ефимов будет вспоминать не более как недоразумение, как грустный и смешной эпизод.
Когда они приехали на аэродром, Шульга за предполетными хлопотами на какое-то время забыл о Ефимове. Передавая после набора высоты управление правому летчику, вдруг вспомнил, что уже с завтрашнего дня на этом месте согласно приказу командующего должен сидеть Ефимов, и на всякий случай спросил у Свищенко:
– Чем пассажир занимается?
Техник осторожно прыснул:
– Инструкцию читает.
Шульга выглянул в салон. Действительно, свесив голову и упершись локтями в широко расставленные колени, Ефимов увлеченно, как детектив, читал наставление по эксплуатации вертолетов. «Демонстрирует усердие или в самом деле не так прост этот снайпер», – с неожиданно подступившим уважением подумал Шульга, но тут же и позлорадствовал: «Но спесь с него наш тихоход собьет, не такие обжигались». Шульга был свидетелем, как один испытатель спортивных самолетов побился об заклад, что через три дня сможет самостоятельно поднять и посадить вертолет. Поднять поднял, а при посадке не совладал с машиной, к земле она пошла с большой вертикальной скоростью, ударилась о грунт и подогнула носовую стойку.
– Не понял, – сказал испытатель.
А Шульга понял. Опытного летчика подвела самоуверенность: кажущаяся простота управления вертолетом штука весьма коварная. Вроде уже все тебе ясно, ко всем сюрпризам готов, и вдруг, ни с того ни с сего – тряска, раскачивание. Откуда, почему? А все оттуда – не по тверди земной скользим, а по воздуху. Хотя и на тверди некоторых водителей заносит. Воздух не однороден и коварен, порой выскальзывает из-под винта, как ртуть из-под пальца. Такие сюрпризы иногда у земли преподносит, хоть падекатр, хоть па-де-де танцуй.
Шульга был уверен, что Ефимов уже в этом полете попросится ручку попробовать. И даже немного разочаровался, что новичок не проявил никакого интереса к пилотской кабине. Как сел на откидной стульчик в салоне, так и просидел до самой посадки. Сам Шульга не удержался бы.
Зато когда сели и зарулили на стоянку, когда Шульга смачно потянулся, предвкушая отдых – впереди была суббота и воскресенье, а значит и подледная рыбалка, – к нему подошел Ефимов и попросил разрешения посидеть в кабине.
– Валяй, – сказал Шульга, а технику тихонько поставил задачу понаблюдать и доложить.
Вечером спросил у Свищенко: «Ну, как он?»
– Да он знает вертолет не хуже нас с вами, – ответил тот ничтоже сумняшеся. – Видать, летал уже.
– Ты что, проверял его? – насторожился Шульга.
– Да он сам попросил.
– Ну и что?
– На все вопросы ответил.
– Знаю я твои вопросы, – не сдавался Шульга. – Небось спрашивал: где колеса, а где несущий винт.
– Какие там колеса? – Техник суетливо расстегнул замок портфеля и достал из него общую тетрадь. Так же суетливо перебросил несколько страниц и протянул тетрадь Шульге. – Почему, говорит он мне, фазовый угол между максимальной подъемной силой лопасти и максимальным ее взмахом на этой формуле меньше девяноста градусов? Ведь несущий винт имеет горизонтальные шарниры лопастей на оси вала, и фазовый угол должен быть равным девяноста.
– А ты? – Шульгу уже просто заинтересовало, достойно ли вышел из положения его техник. Все-таки лучшим в эскадрилье считается. – Что ты ему ответил?
– А я так сказал: сами, товарищ майор, залезли и джунгли теории, сами и выбирайтесь. Ось вин и почав малюваты. – Свищенко, когда волновался, всякий раз переходил на родной украинский, хотя в спокойной обстановке мог говорить даже без акцента.
– Неужели сам допер? – Шульга не мог поверить, что Ефимов за два часа полета мог успеть проникнуть и такие теоретические тонкости.
– Залез наверх и сразу обнаружил регуляторы взмаха, – самодовольно подвел итог техник, будто в проницательности Ефимова была его личная заслуга. – Тут, говорит, разнесенные шарниры, и в этом весь фокус.
В понедельник, прибыв в эскадрилью, Шульга и первую очередь направился в профилакторий. Он подумал, что Ефимов еще спит, – часы показывали начало седьмого и только-только выбежали на зарядку солдаты; вчерашний ледок ритмично хрустел под подошвами тяжелых сапог. Без стука вошел в одноместную комнату, где распорядился поселить новичка, и приятно удивился: Ефимов, обложившись плакатами и книгами, что-то усердно записывал в рабочую тетрадь.
– Всерьез, что ли, решил стать вертолетчиком? – искренне удивился Шульга. – Неужели все это тебе интересно?
Ефимов выпрямился, улыбнулся.
– А почему бы и нет? Я летчик. Профессионал. Коль скоро назначен на вертолет, обязан знать его, как профессионал. Отличия от истребителя есть, но ведь тоже летательный аппарат. Если не будете торопить, теорию я вам сдам в полном объеме.
«А почему бы и не сделать из него отличного вертолетчика? – азартно подумал Шульга. – За полгода. И – на левое сиденье. Вот это будет рекорд». А вслух спросил:
– Сколько месяцев просишь?
– Ну, уж месяцев, – мягко возразил Ефимов. – За неделю, полагаю, управлюсь.
У Шульги было правило: с хвастунами много не разговаривать, а учить их, как учат в деревне котят – мордой об пол. Поэтому сразу потерял интерес к Ефимову и жестко сказал:
– Зачет в следующий понедельник. Провалишь – сроки сдачи назначу сам. – И вышел.
Решив, что имеет дело с человеком недостаточно серьезным, Шульга тут же выбросил его из памяти, тем более что работы в эти дни хватало – эскадрилья готовилась к весенней проверке, а план по налету трещал по всем швам. Нужен был «минимум», нужен был «сложняк», молодежь с надеждой прислушивалась к сводкам метео, но почти над всем континентом лениво распластался устойчивый антициклон. И ни одного прорыва, ни с Севера, ни с Атлантики. Днем – мороз и солнце, а ночью – луна и мороз. И единственное, что мог в этих условиях сделать командир, это полеты под шторкой. «С паршивой овцы – хоть шерсти клок».
Тем не менее в следующий понедельник он с утра собственноручно написал приказ о приеме теоретических экзаменов у майора Ефимова, не забыв в состав экзаменационной комиссии вписать собственную фамилию. Знает он своих сердобольных замов. Расчувствуются от умиления, разохаются, подсказывать начнут. Нет уж, голубчик, экзамен будет настоящий, как перед допуском в рай. Или – или.
Первым высказал удивление инженер эскадрильи. В приказе он значился председателем экзаменационной комиссии.
– Это авантюра, Игорь Олегович.
– А если человек рвется в бой?
– Он сам? Тогда это авантюра в квадрате.
Штурман эскадрильи только ухмыльнулся:
– Нахалам везет.
Инженер ТЭЧ досадливо крякнул:
– У меня работы, хоть на голове ходи, а я должен самодеятельностью заниматься.
Настроением комиссии Шульга должен был прямо-таки восхищаться – эффект будет феерическим. Но Шульга потому и был Шульгой, что в его крови жил неистребимый дух противоречия.
– А кто вам дал право обсуждать приказы?! – прикрикнул он. – Человек, может, ответственностью проникся, в строй хочет быстрее войти. А где хотенье, там и уменье. Чтобы мне без амбиции. Строго, честно, но по-товарищески. – И не удержался от шпильки перед расставанием. – Вам самим не помешает в учебники заглянуть. Стыдно будет, если ученик уличит в промашке. А он такой, этот Ефимов…
Подсознательно уловив провал в радиопереговорах, Шульга сразу насторожился и потерял интерес к бумагам, которые минуту назад изучал – Скородумов попросил ознакомиться с перспективным планом политико-воспитательной работы.
«Все нормально, – попытался он успокоить себя, – горы, распадок, вошли в теневую зону». По времени вертолет Ефимова приближался к цели. Но успокоение не приходило, в голову лезли тревожные мысли, и Шульга, потушив одну сигарету, закурил другую. Глубоко затянулся, раздавил ее в переполненной окурками пепельнице и сорвал с вешалки меховую куртку. Если он кому понадобится – найдут на СКП. Ему необходимо быть там.
В лицо колюче вонзились невидимые кристаллики поземки, хотя небо все еще глазасто подмигивало разнокалиберным набором нахально ярких звезд. Все здесь не так, в этой стране, все шиворот-навыворот. Как бывает дома?.. Сперва затянет дымкой горизонт, нахмурятся небеса, посереет и потемнеет вокруг, а уж потом и метель пожалует. А тут поди угадай, что тебя ждет через час, не говоря о завтрашнем дне.
«Ну, чего ты суетишься? – спросил себя Шульга, подсвечивая фонариком заледеневшую тропинку к стартовому командному пункту. – Не веришь, что ли, до сих пор в его способности? Так ведь уже сам не раз признавался, что Ефимов давно переплюнул тебя в мастерстве. Про себя, конечно, признавался, не афишируя, но признавался же? Обидно, разумеется, констатировать сей факт, но куда денешься, факты – вещь упрямая. Поэтому не дергайся, не мельтеши, он сделает абсолютно все, что возможно сделать в тех условиях. И лучше тебя». – «А вот это еще вопрос». – «Да уйми ты свою гордыню. Молодые просто обязаны быть лучше нас. Это диалектика. Иначе жизнь умрет». – «Молодые – да. Которые придут на смену и продолжат наше дело. А этот разве на смену пришел? Ворвался в жизнь Шульги, как бандит с большой дороги. Всю его теорию, все методические установки, все убеждения в непогрешимости выводов Шульги взломал, как бульдозер». – «Так ведь ты сам пошел на эксперимент. Сам хотел иметь феномена. Вот и радуйся. У всякой пташки свои замашки. А ведь каким скромнягой прикинулся при первой встрече!»
Знакомство их состоялось в приемной командующего. В кабинете Александра Васильевича шел, как сказал адъютант, кадровый разговор, а это всегда надолго, и Шульга, по обыкновению, сделал попытку найти общих знакомых. Тем более, что из приемной даже адъютант ушел, а сосед и лицом и статью прямо так и располагал к разговору. Особенно запомнилась Шульге спокойная уверенность во взгляде этого высокого, светловолосого майора. Будто человек знал что-то такое, чего никто никогда не знал и не узнает.
– Из каких мест? – спросил Шульга.
– Заполярье.
– Будем знакомы, – Шульга протянул руку. – Игорь Олегович Шульга.
– Ефимов.
– А звать?
– Федором Николаевичем.
– Кто у вас командир?
И оказалось, что чуть ли не каждая фамилия, кого называл Ефимов, была знакома.
– И Волкова знаю, и Новикова, – радовался Шульга, – и Чижа знавал. А помнишь, как Новиков ваш в болото сел? Мои ребята нашли! А Чиж-то… Во, летчик! Мы с ним в одной хитрой командировочке встретились. Недолго, правда, были вместе, я прилетел, лейтенантом был, а он уже на Большую землю собирался. Но один его вылет запомнил. Навел шороха. Силен, бродяга! Потом все три года легенды про него слушал. Как он погиб?
– Сердце сдало. Прямо в тренажере умер.
– М-да… Смерть не свой брат, разговаривать не станет.
Их разговор оборвал командующий. Он появился и проеме внезапно распахнувшейся двери, цепко посмотрел на Ефимова, затем на Шульгу, решая, видимо, кого из них первым пригласить в кабинет, потом мягко взмахнул кистью, будто сгреб фигуры с шахматной доски:
– Оба заходите. – Сказал и, не оглядываясь, прошел на свое место за рабочим столом.
Шульга не знал причины вызова. Но ему и в голову не могло прийти, что она связана каким-то образом с этим белобрысым майором из истребительной авиации. И даже когда командующий сказал ему: «Вот, принимайте, Шульга, пополнение», – он с недоверием перевел взгляд на Ефимова, – какое отношение мог иметь летчик-истребитель к вертолетной авиации? И не просто летчик, а летчик-снайпер, командир эскадрильи. И не простой эскадрильи, а мастеров боевого применения. Уж не на место ли Шульги его метят?
Командующий поправил на столе бумажки, посмотрел на Ефимова, улыбнулся.
– Даже года не прошло, как я вас поздравлял в этом кабинете с назначением на должность комэска. И вот, пожалуйста, рядовым на вертолет. На правое сиденье. Бешеная карьера!
То, о чем говорил командующий, никак не вязалось с его тоном и улыбкой на лице. Похоже, Александр Васильевич не только не сердился на Ефимова, а скорее сочувствовал ему, нес какую-то вину за случившееся.
– Небось, обижен на весь белый свет? – Командующий редко с кем переходил в разговоре на «ты».
– Я отчетливо понимаю свою вину, товарищ командующий, – сказал Ефимов спокойно и не отводя глаз.
– Ладно, – вздохнул командующий, – что поделаешь, если ты такой уродился. Контрольную пленку я лично анализировал. Иначе ты не мог, Ефимов. У техники свои пределы.
– Простите, товарищ командующий, – Ефимов упрямо смотрел в глаза Александру Васильевичу, – я тоже анализировал пленку. Как профессионал я не имел права на такую ошибку. Возможности техники позволяли.
То ли у командующего не было убедительных аргументов, то ли надоело говорить на эту тему, – он грустно покивал головой и повернулся к Шульге.
– Возьмете его, Игорь Олегович, правым летчиком. В свой экипаж. Приказ я подписал. Думаю, что с вашей помощью он быстро освоит вертолет. Через месяц доложите, как идет переучивание. – И опять к Ефимову. – Сам заварил кашу…
По каким-то неуловимо домашним ноткам в голосе командующего Шульга понял, что Александр Васильевич симпатизирует Ефимову, и сделал для себя вывод, что к этому парню надо относиться несколько иначе, чем к рядовому летчику. Заслужить у командующего симпатию не так-то просто.
– Не родственник? – спросил Шульга, кивнув в сторону кабинета командующего, когда они вышли в коридор.
Ефимов улыбнулся:
– И, как видите, даже не однофамилец.
Машины, которая должна была отвезти их на аэродром, у подъезда штаба не было, и Шульга достал сигареты. Ефимов с улыбкой покачал головой, вместо «не курю», сказал «я позвоню». Сказал просительно и Шульга согласно кивнул – «звони» – телефонная будка стояла рядом. Но разговор, видимо, не состоялся, Ефимов вышел быстро. На лице была едва уловимая гримаса досады. Желание расспрашивать, почему этого парня турнули из полка, у Шульги сразу пропало. «Расскажет со временем», – решил он и заговорил сам. Он любил свое винтокрылое хозяйство, искренне верил, что без вертолетов нет и не может быть авиации, и так же искренне пропагандировал все известные и неизвестные преимущества своей техники. Но Ефимов слушал его рассеянно. То и дело он вглядывался в ленинградское небо, затянутое серым войлоком туч, из которых словно нехотя летели редкие хлопья снега. По грязному месиву, покрывающему асфальт, приглушенно шли «Волги», «Жигули», «Рафы», торопливо сновали прохожие. Ефимов провожал их взглядом, думал о чем-то своем.
– Неинтересно говорю или не веришь? – спросил Шульга с обидой. – Ведь вы, истребители, нас летчиками не считаете.
– Ну, это вы напрасно, – серьезно ответил Ефимов. – Просто я вспомнил тот день, когда меня поздравлял командующий…
Разве мог знать Шульга, что в «тот день» Ефимов последний раз виделся с Ниной, что звонил из автомата именно ей, а услышав голос, быстро повесил трубку. Тогда Шульге казалось, что перед ним избалованный судьбою летчик, временно попавший в опалу, которого надо на всякий случай научить держаться за ручку вертолета, потому что не сегодня завтра командующий сменит гнев на милость и возвратит его, как блудного сына, в истребители. Возвратит комэском, а то и на должность повыше, и службу свою в эскадрилье Шульги Ефимов будет вспоминать не более как недоразумение, как грустный и смешной эпизод.
Когда они приехали на аэродром, Шульга за предполетными хлопотами на какое-то время забыл о Ефимове. Передавая после набора высоты управление правому летчику, вдруг вспомнил, что уже с завтрашнего дня на этом месте согласно приказу командующего должен сидеть Ефимов, и на всякий случай спросил у Свищенко:
– Чем пассажир занимается?
Техник осторожно прыснул:
– Инструкцию читает.
Шульга выглянул в салон. Действительно, свесив голову и упершись локтями в широко расставленные колени, Ефимов увлеченно, как детектив, читал наставление по эксплуатации вертолетов. «Демонстрирует усердие или в самом деле не так прост этот снайпер», – с неожиданно подступившим уважением подумал Шульга, но тут же и позлорадствовал: «Но спесь с него наш тихоход собьет, не такие обжигались». Шульга был свидетелем, как один испытатель спортивных самолетов побился об заклад, что через три дня сможет самостоятельно поднять и посадить вертолет. Поднять поднял, а при посадке не совладал с машиной, к земле она пошла с большой вертикальной скоростью, ударилась о грунт и подогнула носовую стойку.
– Не понял, – сказал испытатель.
А Шульга понял. Опытного летчика подвела самоуверенность: кажущаяся простота управления вертолетом штука весьма коварная. Вроде уже все тебе ясно, ко всем сюрпризам готов, и вдруг, ни с того ни с сего – тряска, раскачивание. Откуда, почему? А все оттуда – не по тверди земной скользим, а по воздуху. Хотя и на тверди некоторых водителей заносит. Воздух не однороден и коварен, порой выскальзывает из-под винта, как ртуть из-под пальца. Такие сюрпризы иногда у земли преподносит, хоть падекатр, хоть па-де-де танцуй.
Шульга был уверен, что Ефимов уже в этом полете попросится ручку попробовать. И даже немного разочаровался, что новичок не проявил никакого интереса к пилотской кабине. Как сел на откидной стульчик в салоне, так и просидел до самой посадки. Сам Шульга не удержался бы.
Зато когда сели и зарулили на стоянку, когда Шульга смачно потянулся, предвкушая отдых – впереди была суббота и воскресенье, а значит и подледная рыбалка, – к нему подошел Ефимов и попросил разрешения посидеть в кабине.
– Валяй, – сказал Шульга, а технику тихонько поставил задачу понаблюдать и доложить.
Вечером спросил у Свищенко: «Ну, как он?»
– Да он знает вертолет не хуже нас с вами, – ответил тот ничтоже сумняшеся. – Видать, летал уже.
– Ты что, проверял его? – насторожился Шульга.
– Да он сам попросил.
– Ну и что?
– На все вопросы ответил.
– Знаю я твои вопросы, – не сдавался Шульга. – Небось спрашивал: где колеса, а где несущий винт.
– Какие там колеса? – Техник суетливо расстегнул замок портфеля и достал из него общую тетрадь. Так же суетливо перебросил несколько страниц и протянул тетрадь Шульге. – Почему, говорит он мне, фазовый угол между максимальной подъемной силой лопасти и максимальным ее взмахом на этой формуле меньше девяноста градусов? Ведь несущий винт имеет горизонтальные шарниры лопастей на оси вала, и фазовый угол должен быть равным девяноста.
– А ты? – Шульгу уже просто заинтересовало, достойно ли вышел из положения его техник. Все-таки лучшим в эскадрилье считается. – Что ты ему ответил?
– А я так сказал: сами, товарищ майор, залезли и джунгли теории, сами и выбирайтесь. Ось вин и почав малюваты. – Свищенко, когда волновался, всякий раз переходил на родной украинский, хотя в спокойной обстановке мог говорить даже без акцента.
– Неужели сам допер? – Шульга не мог поверить, что Ефимов за два часа полета мог успеть проникнуть и такие теоретические тонкости.
– Залез наверх и сразу обнаружил регуляторы взмаха, – самодовольно подвел итог техник, будто в проницательности Ефимова была его личная заслуга. – Тут, говорит, разнесенные шарниры, и в этом весь фокус.
В понедельник, прибыв в эскадрилью, Шульга и первую очередь направился в профилакторий. Он подумал, что Ефимов еще спит, – часы показывали начало седьмого и только-только выбежали на зарядку солдаты; вчерашний ледок ритмично хрустел под подошвами тяжелых сапог. Без стука вошел в одноместную комнату, где распорядился поселить новичка, и приятно удивился: Ефимов, обложившись плакатами и книгами, что-то усердно записывал в рабочую тетрадь.
– Всерьез, что ли, решил стать вертолетчиком? – искренне удивился Шульга. – Неужели все это тебе интересно?
Ефимов выпрямился, улыбнулся.
– А почему бы и нет? Я летчик. Профессионал. Коль скоро назначен на вертолет, обязан знать его, как профессионал. Отличия от истребителя есть, но ведь тоже летательный аппарат. Если не будете торопить, теорию я вам сдам в полном объеме.
«А почему бы и не сделать из него отличного вертолетчика? – азартно подумал Шульга. – За полгода. И – на левое сиденье. Вот это будет рекорд». А вслух спросил:
– Сколько месяцев просишь?
– Ну, уж месяцев, – мягко возразил Ефимов. – За неделю, полагаю, управлюсь.
У Шульги было правило: с хвастунами много не разговаривать, а учить их, как учат в деревне котят – мордой об пол. Поэтому сразу потерял интерес к Ефимову и жестко сказал:
– Зачет в следующий понедельник. Провалишь – сроки сдачи назначу сам. – И вышел.
Решив, что имеет дело с человеком недостаточно серьезным, Шульга тут же выбросил его из памяти, тем более что работы в эти дни хватало – эскадрилья готовилась к весенней проверке, а план по налету трещал по всем швам. Нужен был «минимум», нужен был «сложняк», молодежь с надеждой прислушивалась к сводкам метео, но почти над всем континентом лениво распластался устойчивый антициклон. И ни одного прорыва, ни с Севера, ни с Атлантики. Днем – мороз и солнце, а ночью – луна и мороз. И единственное, что мог в этих условиях сделать командир, это полеты под шторкой. «С паршивой овцы – хоть шерсти клок».
Тем не менее в следующий понедельник он с утра собственноручно написал приказ о приеме теоретических экзаменов у майора Ефимова, не забыв в состав экзаменационной комиссии вписать собственную фамилию. Знает он своих сердобольных замов. Расчувствуются от умиления, разохаются, подсказывать начнут. Нет уж, голубчик, экзамен будет настоящий, как перед допуском в рай. Или – или.
Первым высказал удивление инженер эскадрильи. В приказе он значился председателем экзаменационной комиссии.
– Это авантюра, Игорь Олегович.
– А если человек рвется в бой?
– Он сам? Тогда это авантюра в квадрате.
Штурман эскадрильи только ухмыльнулся:
– Нахалам везет.
Инженер ТЭЧ досадливо крякнул:
– У меня работы, хоть на голове ходи, а я должен самодеятельностью заниматься.
Настроением комиссии Шульга должен был прямо-таки восхищаться – эффект будет феерическим. Но Шульга потому и был Шульгой, что в его крови жил неистребимый дух противоречия.
– А кто вам дал право обсуждать приказы?! – прикрикнул он. – Человек, может, ответственностью проникся, в строй хочет быстрее войти. А где хотенье, там и уменье. Чтобы мне без амбиции. Строго, честно, но по-товарищески. – И не удержался от шпильки перед расставанием. – Вам самим не помешает в учебники заглянуть. Стыдно будет, если ученик уличит в промашке. А он такой, этот Ефимов…