Страница:
Но несмотря на прекращение прямого преследования, положение Патpиapxa Тихона продолжало быть очень тяжелым. Большевики окружили Патриapxa сетью сыска и каждое движение, каждый шаг главы Православной Церкви подвергался с их стороны строгому наблюдению. Верующий народ, боясь, чтобы большевики не увезли Святейшего Патриарха тайно, чутко следил за своим Верховным Архипастырем, не спуская с него глаз. У Донского монастыря поэтому наблюдается беспрерывное скопление народа.
Однажды православная Москва была взволнована слухами об убийстве Патpиapxa Тихона. Слухи эти оказались неверными. В Донском монастыре 9 декабря 1923 г. в 8 ч. вечера был убит келейник Патриарха Яков Полозов. Преступление совершено {106} двумя лицами, похитившими, между прочим, две шубы Патриарха. Однако, в Москве были уверены, что убийство совершено не с целью грабежа, который должен был только послужить прикрытием для истинных мотивов преступления; утверждают, что Полозов убит врагами Патриapxa: случись в комнате сам Патриарх, он был бы убит.
Весть об убийстве в покоях Патриарха с быстротой молнии разнеслась по Москве и вызвала чувство живейшей радости по поводу того, что Патриарх жив и невредим. Смерть Я. Полозова окружила его в глазах Москвичей мученическим ореолом, тем более что вся Москва считает, что он пал жертвой своей преданности Патриарху. Патриарх Тихон был сильно потрясен этим убийством. Келейник Полозов уже несколько лет был неразлучен с ним, всюду оберегая покой Патриарха. Случай этот, являющийся уже не первой попыткой большевиков расправиться с ненавистным для них служителем Божиим, сильно взволновал население Москвы и вызвал острое возбуждение. Чтобы не вызвать эксцессов в толпах верующих, тело убитого было похоронено в Донском монастыре. Поклониться праху покойного стекалось так много народу, что огромный храм Донского монастыря не мог вместить и половины молящихся. Восемь епископов и сонм духовенства совершили заупокойную литургию. Одним из представителей духовенства было сказано посвященное памяти покойного слово на изречение Евангелия: "больше сия любви никтоже имать, да кто душу свою положить за други своя". Сам Патриарх в слезах напутствовал прах Полозова.
Потрясения от этих событий вызвали некоторое недомогание у Патриарха, который со времени его освобождения из тюрьмы подвержен обморокам, изредка повторяющимся. Но и во время этих недомоганий Патриарх, несмотря на советы врачей, продолжал выезжать и совершать продолжительные богослужения.
Все растущая с каждым годом популярность Патриарха Тихона не давала покоя врагам Церкви и они всячески старались тем или иным способом устранить его с пути. По сообщению большевицкого агентства "Роста", "в подвалах Kиeвo-Печерской лавры случайно были обнаружены крупные ценности, запрятанный во время изъятия церковных ценностей в 1921 г.".
Советская печать обвиняла Патриарха Тихона в том, что лаврские ценности были укрыты по его распоряжению и что найденная в лавре переписка устанавливает связь Патриарха с эмиграцией, наличность хорошо организованной политической агентуры и постоянное снабжение эмиграции политическими сведениями. Киевские советские газеты требовали немедленного ареста {107} Патриapxa Тихона. В связи с этим обстоятельством в "Известиях", от 18 января напечатано следующее письмо Патриарха на имя редакции. "В интересах истины считаем необходимым заявить о нижеследующем. Kиeво-Печерская Лавра искони была оплотом православия и одной из главных святынь Православной Русской Церкви. Она всегда находилась в непосредственном ведении Киевских митрополитов. В последние годы до своей ссылки управлял ею наш экзарх Украины Митрополит Михаил. После него управляли Лаврой замещавшие его архипастыри, и лишь после того, как все они были лишены фактической возможности управления, мы в целях сохранения Лавры, как очага Православия, от покушений на нее со стороны "обновленцев", приняли в свое непосредственное ведение. Но это имело место лишь в начале 1924 г., и потому естественно, нам не может приписываться распоряжение о сокрытии ценностей в Лавре.
С другой стороны, ни в каких сношениях ни с заграничной контрреволюцией, ни с контрреволюционными группами внутри СССР мы не состояли и не состоим, и нам ничего неизвестно о "контрреволюционной политической работе монахов Лавры", Патриарх Тихон. 10 января 1925 года, Москва, Донской монастырь".
Гонение на Церковь и духовенство вновь возобновилось с особенной жестокостью. Тактика большевиков теперь несколько изменилась и заключалась в том, чтобы, оставляя в стороны Патpиapxa, любимого в народе и известного и популярного не только в Европе, но и во всем мир, лишить всех органов общения с верующими. Его помощники арестовываются, ссылаются, пастыри изгоняются.
Не решаясь открыто противодействовать действиям Патpиарха, направленным к укреплению Православной Церкви, советская власть чинит на местах тысячи препятствий к проведению указаний Патриарха в жизнь и не останавливается перед арестами другими репрессиями в тех случаях, когда в ее расчеты входит удушение нарождающейся церковной организации.
О своем положении Патриарх говорил: "лучше сидеть в тюрьме, я ведь только считаюсь на свободе, а ничего делать не могу, я посылаю архиереев на юг, а он попадает на север, посылаю на запад, а его привозят на восток". Так Чека не позволяла назначенным им архиереем даже доехать до своих епархий, направляя их в места заключения и ссылки.
Большевики поняли, что русская Церковь отвергла обновленческое движение и что результат их борьбы с православием получился обратный: вызванные этой борьбой религиозные споры пробудили интерес населения к религиозным вопросам, а {108} освобождение Святейшего Патриарха вызвало укрепление и усиление Православной Церкви. Такой оборот дела стал беспокоить московских руководителей большевизма.
В политике большевиков по отношению к Православной Церкви почувствовался страх перед церковной организацией, перед превращением Церкви не только в духовное, но и в организационное единство. Там, где советская власть терпит существование храма, она всячески преследует попытками возрождения и создания прихода. Комиссариат внутренних дел и ГПУ, усматривающие большую опасность в растущем влиянии Святейшего Патриарха Тихона и в его организационной работе по восстановлению аппарата церковного управления, имели целый ряд суждений по сему вопросу и свои соображения представили. в совет народных комиссаров. Последний согласился с доводами комиссариата внутренних дел о необходимости принять меры для борьбы с "растущей опасностью" и поручили ОГПУ разработать "мероприятия, могущие положить предел опасному развитию тихоновской агитации и организации". Не было сомнения, что возобновившие гонения на Церковь и духовенство явились результатом этих мероприятий.
Методы большевицкой власти - вообще отдельная тема, но они - чистая дьявольщина. Специальный агент большевиков ведет непрестанную борьбу с Патриархом, систематически посещая его два-три раза в неделю и склоняя его на поступки вредные для Церкви и полезные для безбожной власти. Он упрашивает Патриарха написать ответ архиепископу Кентерберийскому, что Церковь в России пользуется полной свободой и никаких гонений нет. Его уговаривают ради пользы Церкви и упорядочения отношений государства и Церкви отречься от власти и уже успевают склонить на эту точку зрения одного-двух ближайших к нему архиереев.
То, что не удалось сделать через обновленцев, то пытаются сделать через самого Патриарха. От него требуют смещения с кафедр не угодных большевикам популярнейших и любимых народом архиереев. Предлагают завести новый календарный стиль, который не прошел в жизнь даже у обновленцев. Сотруднику Патриарха Архиепископу Илариону большевик говорит: "уговорите Патриарха завести новый стиль; неужели он не может сделать маленькой уступки для власти? Если советская власть завела этот стиль, то пусть и церковь покажет, что она солидарна с нею". Другому архиерею он же говорит: "вы слышали, что Патриарх заводит новый стиль? для чего это? Кому это нужно? Неужели вы согласитесь с ним? Отделитесь от Патриарха, вас вся Москва любит и за вами пойдет, мы вас {109} поддержим" ...
Агент требует, чтобы в управлении Патриарха был человек, которому власть доверяет и пытается ввести туда известного предателя, но все же все время имеет там одного доносчика из среды архиереев. Большевицкая власть не выпускала его из атмосферы своей лжи, провокации, обмана, клеветы, сеяния раздоров, расколов, недоверия. Патриарх постоянно должен был разгадывать тайные и злые замыслы и намерения, скрывающееся под всякими благовидными предложениями власти. Враг действовал то посулами, то угрозами, и не ему самому, - это были бы совершенные пустяки! - а Церкви. То он обещает прекратить аресты духовенства, освободить заключенных или вернуть из ссылки таких-то нужных Патриарху епископов, или дать разрешение на духовную печать и образование, на свободу съездов и епархиального управления, то угрожает оставить все репрессии в силе и еще прибавить.
Трудно представить себе как страдал Патриарх. Этот человек воплощенного спокойствия дрожал от волнения и раздражения, когда ему докладывали о приезде агента. Какого напряжения нервов стоили ему эти постоянные систематические беседы. Это единственный случай, который мы знаем, что Патриарх был вне себя и изменял своему обычному характеру и темпераменту. Его мучила и жгла на медленном огне своей сатанинской ненависти большевицкая власть.
Еще один документ, так называемое "предсмертное завещание" Патриарха, выражает надежду, что подчинение советской власти не за страх, а за совесть, "побудит власть относиться к нам с полным доверием, даст нам возможность преподать детям наших пасомых закон Божий, иметь богословские школы для подготовки пастырей, издавать в защиту православной веры книги и журналы". Ради этой цели "завещание" уверяет, что "советская власть действительно народная, рабочая, крестьянская, а потому прочная и непоколебимая". Оно обещает церковный суд "в каноническом порядке" над неблагонадежными в отношении к власти архипастырями и пастырями своими и заграничными. Обнародованное на другой день после его смерти, оно не понравилось клиру и народу и подпись на нем все считали неподлинной. Однако это "завещание" служило условием согласия большевиков на местоблюстительство митрополита Петра и последний вынужден был получить на нем подпись Патриарха. Проэкт этого завещания долго лежал на столе у Патриарха, из-за него происходила большая борьба, и подпись, вынужденная у него за два часа до смерти, положила на его сердце непосильную тяжесть и видимо ускорила его кончину.
{110} Cлужение Патриарха было самозащитой Церкви. Патриарх был внешне стеснен. Но он сохранил самоуправление и внутреннюю свободу Церкви.
Он не допустил врагов к управлению ею, они могли только насиловать или делать распоряжения церковной власти неисполненными по насилию власти, но эти распоряжения по Церкви не были распоряжениями большевиков. Он не сказал неправды на положение Церкви и клеветы на клире, предпочитая самому унижаться пред властями. Словесные выступления, вымученные и вынужденные, исторгнутая насилием безбожников, остались без последствий. Но не слова нужны были большевикам, а сдача всего внутреннего управления Церкви в их руки.
Будучи почти одинок в управлении, он не превысил своих полномочий, но послушный голосу Церкви, немедленно исправлял свои поступки, сделанные по насилию, обману или провокации большевиков. Он исполнил свое обещание, данное Собору 1917 г., на другой день своей интронизации (22 ноября), когда благодарил его за приветствия и пожелания. Упомянув о высказанных на Соборе опасениях, как бы восстановление патриаршества не затенило Собора и не повредило идее соборности, Святейший Патриарх засвидетельствовал как от своего лица, так и своих преемников, что патриаршество не представит угрозы соборности Святой Православной Церкви. "Возлюбленные отцы и братия, воскликнул он, и с особенной простотой и задушевностью произнес, - не таковы теперь времена, не таковы обстоятельства, чтобы кто либо, как бы он велик ни был, и какою бы духовною силою не обладал, мог нести тяготу единоличного управления Русскою Церковью"...
Здесь невольно возникает оценка деятельности Патриарха именно в исторической перспективе, в сравнении с тем, что случилось после его смерти.
В течении двух полных лет, с весны 1925 г. до весны 1927 г. местоблюститель Митрополит Петр и его заместители - Митрополит Сергий, в этот первый период его управления, и Архиепископ Серафим Углицкий держали непримиримо твердый курс. Со смертью Патриарха Тихона опыт компромиссов кончился. Никаким обещаниям большевиков больше не верят, суда над своими или заграничными епископами и клириками сами не обещают, всякие попытки вторжения безбожников в управление Церковью категорически отвергают, не смотря на все усиливающееся гонение. Опыты Патриарха были достаточны и они были необходимы, чтобы придти к такому заключению после него. Эти опыты должны были обнаружить систематические обманы {111} большевиков, бесполезность каких-либо союзов с ними и надежд на улучшение положения Церкви в безбожном государстве, на вред этих компромиссов для самой Церкви, чего и добиваются большевики.
Если бы не прошли этого печального опыта, но продолжали обличения большевиков, благословляли только на страдания и смерть в борьбе с ними, то многим членам Церкви могло казаться, что Церковь сама виновата в своих страданиях когда отвергала предложенные ей властью условия свободы, когда власть "уступала" несколько свои позиции и требовала только лояльности к себе. Церковь в лице Патриарха очистилась от политики, она сделала все, что можно для примирения с властью. В этом направлении она сделала максимум, дальше идти в уступках было невозможно, чтобы не отдать кесарю не только кесарево, но и Божие. Так помнили путь Патриарха Тихона его преемники и больше этого опыта не повторили. Если делать то, что делал Патриарх было уже ненужно и ошибочно, то продолжать уступки дальше было бы заведомым преступлением или сознательным грехом.
Враг был слишком хорошо понят, чтобы можно было идти с ним на соглашение, не делаясь предателем Церкви.
Митрополит Сергий во второй период своего управления по выходе из тюрьмы (в марте 1927 г.) продолжил и завершил уступки. Прежде всего его соглашение с властью, важное для всей Церкви, явилось его единоличным актом. Оно вызвало всеобщий протест епископата, клира и народа, достаточный для того, чтобы поставить вопрос о каноничности действии первого епископа. Но этот протест был отвергнут и установилась диктатура первого епископа, подбирающего себе сторонников в атмосфере террора и поддержки большевицкой власти. При возрастающем общем гонении на религию и истреблении ее святынь он обвинил всех заключенных епископов и клириков в контрреволюции, в политической неблагонадежности, отрицал факт гонения на Церковь в России, уволил епископов с кафедр, по требованию врагов Церкви, порывая нравственную связь пастырей и паствы в момент общих страданий. В общем провел всю программу отношений к власти обновленцев, отвергнутых всею Церковью и сделал их существование для большевиков больше ненужным. Оправдав и одобрив действия безбожной власти именем самого церковного управления, он развязал ей руки и уничтожение церкви, при сохранении только ее нового управления, пошло полным ходом, беспрепятственно, вплоть до полного ее изнеможения к 1940 г., когда политические условия войны и новые задачи заставили прекратить только открытое гонение на Церковь, но оставить в силе все стеснения для ее развития и {112} жизни. Ныне Сергиевская патриархия проявляет полный контакт с большевицкой властью во всех ее чисто политических выступлениях и обманах, увлекая верующих других стран идти вместе с большевиками и, таким образом, она готовит себе и всем религиям и церквам эпоху полной ликвидации ... Это - не еретики, это - хуже, это падшие во время гонений и предатели.
Такова судьба Московской Патриархии. При подобном рассмотрении ее тем большую ясность приобретает позиция Патриарха Тихона, ее каноничность, правда нравственная, любовь и жертва (См. "Каноническое положение Высшей Церковной власти в СССР и заграницей". Прот. М. Польский. 1948.).
Эта позиция не исчезла под ложным возглавлением Церкви. Епископат, клир и церковный народ, опротестовавшие действия митрополита Сергия, остались в заключении или катакомбах. Эти позиции помнит, защищает и хранит та свободная заграничная часть Русской Церкви, которая никогда не входила в контакт с Сергиевской Патриархией. "Тихоновны" живы по сей день и будут всегда живы в Русской Церкви.
Святейший Патриарх Тихон не опорочил мучеников российских, но сам стал в сонм их первым не по времени эпохи гонений, а по силе страданий. Это было мученичество ежедневное, среди непрестанной борьбы с врагом, с его насилием и издевательствами, в течение долгих семи лет, и ежечасное - за всю Церковь, до последнего часа смерти. Он исчерпал все возможности для Церкви и церковного человека меры примирения с властью гражданской и явился жертвой в самом внутреннем, глубоком и широком смысле этого слова. Жертва собою, своим именем, своей славой исповедника и обличителя неправды. Он унизился, когда переменил свой тон с властью, но никогда не пал. Он унижал себя, но никого больше.
Не сохранялся и не возвышался унижением других. Он не щадил себя чтобы снискать пощаду пастырям, народу и церковному достояние. Его компромиссы деяния любви и смирения. (Вспомнить только чем они явились у м. Сергия).
И народ это понимал и жалел его искренно и глубоко, получив полное убеждение в его святости. Это мужественное и кротчайшее существо. Это исключительная, безукоризненно святая личность. На вопрос одного чекиста к епископу - "как вы относитесь к Патриарху?" - он ответил: "я реально ощутил его святость". За это он тотчас получил ссылку. Каин ненавидел Авеля за то, что он был праведен.
Так приблизились дни кончины праведника.
{113} Поздно вечером 12 января 1925 года в больницу Е. Бакуниной на Остоженке, пришел врач и спросил могут ли принять больного с тяжелыми сердечными припадками, нуждающегося в серьезном лечении и внимательном уходе. Одна частная лечебница, где комната для него была уже заказана, в последний момент отказалась его принять, боясь репрессий со стороны ГПУ, ибо "больной все же Патриарх Тихон". На следующий день Патриарха привезли в больницу. Он был записан в больничную книгу "гражданин Беллавин", здоровье которого требовало покоя". Почти три месяца он находился под моим непосредственным наблюдением,-пишет Е. Бакунина. Он был высокого роста седой и очень худой и казался, хотя держал себя бодро, гораздо старше своего действительного возраста; в нашей больнице он праздновал шестидесятый год своего рождения. Не взирая на плохое состояние своего здоровья, он превосходно владел собой и ни на что не жаловался, хотя и видно было, что он был взволнован и очень нервничал. Он приехал на извозчике, которым обыкновенно пользовался в сопровождении двух прислужников: монаха и сына одного из своих друзей.
Постоянными врачами Патриарха были: профессор К. и его ассистент доктор П. Оба продолжали его посещать и в больнице. На основании консультации с врачами больницы, Патриарху предписали полнейший покой, (ванны) и укрепляющие организм средства. Он страдал застаревшим хроническим воспалением почек и общим склерозом... Бывали и припадки грудной жабы, участившиеся после происшедшего убийства его прислужника.
Патриарха поместили в небольшой светлой комнате. В ней находилось и удобное кожаное кресло и маленький письменный стол. На окнах были маленькие тюлевые занавески. Больной был особенно доволен тем, что окно выходило в сад Зачатьевского монастыря. Когда наступала весна, он любовался видом на монастырь и говорил: "Как хорошо! Сколько зелени и столько птичек!"
Но с собой привез свои собственные иконы, поставил их на маленький столик и теплил перед ними лампадку. На стене висела одна только картина: двое мальчиков смотрят с моста вдаль.
Когда он себя чувствовал лучше, то сидя в кресле много читал: Тургенева, Гончарова и "Письма Победоносцева". В духовном облачении, в клобуке и с посохом в руке, он производил импонирующее впечатление. Когда он лежал в постели или сидел в кресле, то казался бедным больным стариком.
{114} Самое важное из всех врачебных предписаний, но вместе с тем и трудно осуществимое, был "абсолютный покой" для больного и это причиняло нам наибольшие заботы. С первого же дня поступления Патриарха в больницу, хотели его постоянно повидать бесчисленные посетители по служебным и по личным делам. Среди них были и такие, которым совершенно нельзя было отказать, как например начальник церковного отделения ГПУ - Тучков. Он появился на второй же день и пожелал видеть "гражданина Беллавина".
Тучков был среднего роста, грубоватый, полуинтеллигентный, однако ловкий и обходительный. Я сказала ему, что больного видеть нельзя, ибо врачи предписали ему полнейший покой. Каждое волнение для него опасно. В течение первых двух недель Патриарху стало значительно лучше - его нервность уменьшилась и анализ показал улучшение состояния его почек. Сам он часто говорил, что чувствует себя лучше и крепче. Врачей он всегда принимал очень любезно и любил иногда с ними пошутить. К служащим в клинике он всегда относился также любезно и к нему все относились с величайшим почтением и предупредительностью. Во всей его жизни трудно ему было обходиться без Кости - Mиpcкого своего прислужника, к услугам которого он очень привык; находившийся при нем монах мало заботился о нем.
Конечно, Патриарх не был рядовым пациентом. Ход его болезни беспокоил весь верующий народ, но приковывал к себе внимание и большевицких властей, которым скорая смерть Патриарха была желательна. Это нас заставляло ради общего успокоения, а также ради собственной уверенности созывать консультацию врачей во всех, даже с медицинской точки зрения кажущихся маловажными случаях, (как например, при зубной боли; этим мы хотели сложить часть ответственности за состояние больного и на других врачей. С другой же стороны особое общественное положение больного и его высокий духовный сан часто мешали его подвергать столь строгому лечению, как это казалось нужным. Он ставил свой долг главы Церкви превыше своего здоровья и часто приходилось мириться с тем, что нам не удавалось убедить его в необходимости беречь свои силы. Очень возможно, что полнейшее спокойствие могло бы продлить жизнь патpиapxa Тихона на два или на три года; сам же он говорил, что после смерти достаточно еще успеет полежать, что он не имеет права уклоняться от работы.
Мы, врачи, неустанно просили больного думать о своем лечении и не заниматься утомительными делами; но было трудно {115} отвлечь его от дел. Спустя три недели он уже стал принимать Митрополита Петра Крутицкого, своего ближайшего сотрудника; часто он также принимал вдову убитого своего прислужника, о которой он заботился. Эти посещения всегда очень его утомляли. Но его посещали и многие другие: по служебным делам, за советом, ради испрошения благословения, или помощи, или просто чтобы повидаться с ним. Приемная комната всегда была полна людьми, которым приходилось разъяснять, что больной нуждается в покое. Дважды посетили его депутации рабочих от бывшей Прохоровской фабрики и от какой то другой. Рабочие принесли ему в подарок пару хороших сапог из сафьяновой кожи на заячьем меху; позже выезжая на богослужение, он всегда их одевал. Вторая депутация привезла ему облачение.
Митрополита Петра Патриарх, по-видимому (как думает Бакунина) не особенно жаловал, хотя никогда не отказывал его принимать. Петр был высокого роста, откормленный человек со множеством волос, несколько грубоват и в разговоре не особенно приятен. Говорят, что Патриарх его потому не жаловал, что м. Петр хотел выпросить, почти вынудить свое назначение московским митрополитом.
(Это неверно. Назначение его в преемники состоялось еще 25 декабря 1924 г.).
Патриарха посещали и больные нашей больницы, но эти посещения его не волновали, напротив, он им радовался.
Я помню одну больную, которая очень боялась предстоящей ей тяжелой операции. Перед ней она попросила разрешения повидать Патриарха, что ей и было разрешено. Она вышла из его комнаты совершенно успокоенная умиротворяющей беседой с Патриархом.
Когда Тучков приходил к нему, Патриарх отсылал других. Один раз он рассказал, что Тучков предложил ему уйти на покой и поехать куда-нибудь на юг. Патриарх ответил: "На покой, у меня еще будет достаточно времени, чтобы полежать. Теперь надо работать".
То же самое он отвечал и нам, когда мы его убеждали беречь себя и не выезжать на богослужения.
"Нет, надо ехать. Надо работать. Если я долго не показывалось, то меня забудут".
И зимняя стужа не могла его удержать. На все убеждения, он отвечал, показывая на подаренные ему рабочими сапоги: "Вот они стоят, с ними мне никакая стужа не страшна".
В больницу приходил и следователь ГПУ и долго расспрашивал Патриарха. Перед посещением Тучкова и следователя {116} Патриарх обыкновенно волновался, однако же пытался отшучиваться и говорил: "Завтра придет ко мне некто в сером".
О допросах и разговорах с Тучковым он никогда никому ничего не говорил. Как только Патриарх несколько поправится, он опять приступил к исполнению своих обязанностей в церквах. Когда он служил, церкви всегда были полны и ему бывало очень трудно проложить себе дорогу сквозь толпу. Остается совсем необъяснимым каким образом верующие узнавали, когда и где Патриарх будет служить, ибо опубликовать такие объявления было немыслимо. Он служил в разных церквах часто в Донском монастыре. В великий пост он целых пять дней провел в монастыре и служил каждый день.
Однажды православная Москва была взволнована слухами об убийстве Патpиapxa Тихона. Слухи эти оказались неверными. В Донском монастыре 9 декабря 1923 г. в 8 ч. вечера был убит келейник Патриарха Яков Полозов. Преступление совершено {106} двумя лицами, похитившими, между прочим, две шубы Патриарха. Однако, в Москве были уверены, что убийство совершено не с целью грабежа, который должен был только послужить прикрытием для истинных мотивов преступления; утверждают, что Полозов убит врагами Патриapxa: случись в комнате сам Патриарх, он был бы убит.
Весть об убийстве в покоях Патриарха с быстротой молнии разнеслась по Москве и вызвала чувство живейшей радости по поводу того, что Патриарх жив и невредим. Смерть Я. Полозова окружила его в глазах Москвичей мученическим ореолом, тем более что вся Москва считает, что он пал жертвой своей преданности Патриарху. Патриарх Тихон был сильно потрясен этим убийством. Келейник Полозов уже несколько лет был неразлучен с ним, всюду оберегая покой Патриарха. Случай этот, являющийся уже не первой попыткой большевиков расправиться с ненавистным для них служителем Божиим, сильно взволновал население Москвы и вызвал острое возбуждение. Чтобы не вызвать эксцессов в толпах верующих, тело убитого было похоронено в Донском монастыре. Поклониться праху покойного стекалось так много народу, что огромный храм Донского монастыря не мог вместить и половины молящихся. Восемь епископов и сонм духовенства совершили заупокойную литургию. Одним из представителей духовенства было сказано посвященное памяти покойного слово на изречение Евангелия: "больше сия любви никтоже имать, да кто душу свою положить за други своя". Сам Патриарх в слезах напутствовал прах Полозова.
Потрясения от этих событий вызвали некоторое недомогание у Патриарха, который со времени его освобождения из тюрьмы подвержен обморокам, изредка повторяющимся. Но и во время этих недомоганий Патриарх, несмотря на советы врачей, продолжал выезжать и совершать продолжительные богослужения.
Все растущая с каждым годом популярность Патриарха Тихона не давала покоя врагам Церкви и они всячески старались тем или иным способом устранить его с пути. По сообщению большевицкого агентства "Роста", "в подвалах Kиeвo-Печерской лавры случайно были обнаружены крупные ценности, запрятанный во время изъятия церковных ценностей в 1921 г.".
Советская печать обвиняла Патриарха Тихона в том, что лаврские ценности были укрыты по его распоряжению и что найденная в лавре переписка устанавливает связь Патриарха с эмиграцией, наличность хорошо организованной политической агентуры и постоянное снабжение эмиграции политическими сведениями. Киевские советские газеты требовали немедленного ареста {107} Патриapxa Тихона. В связи с этим обстоятельством в "Известиях", от 18 января напечатано следующее письмо Патриарха на имя редакции. "В интересах истины считаем необходимым заявить о нижеследующем. Kиeво-Печерская Лавра искони была оплотом православия и одной из главных святынь Православной Русской Церкви. Она всегда находилась в непосредственном ведении Киевских митрополитов. В последние годы до своей ссылки управлял ею наш экзарх Украины Митрополит Михаил. После него управляли Лаврой замещавшие его архипастыри, и лишь после того, как все они были лишены фактической возможности управления, мы в целях сохранения Лавры, как очага Православия, от покушений на нее со стороны "обновленцев", приняли в свое непосредственное ведение. Но это имело место лишь в начале 1924 г., и потому естественно, нам не может приписываться распоряжение о сокрытии ценностей в Лавре.
С другой стороны, ни в каких сношениях ни с заграничной контрреволюцией, ни с контрреволюционными группами внутри СССР мы не состояли и не состоим, и нам ничего неизвестно о "контрреволюционной политической работе монахов Лавры", Патриарх Тихон. 10 января 1925 года, Москва, Донской монастырь".
Гонение на Церковь и духовенство вновь возобновилось с особенной жестокостью. Тактика большевиков теперь несколько изменилась и заключалась в том, чтобы, оставляя в стороны Патpиapxa, любимого в народе и известного и популярного не только в Европе, но и во всем мир, лишить всех органов общения с верующими. Его помощники арестовываются, ссылаются, пастыри изгоняются.
Не решаясь открыто противодействовать действиям Патpиарха, направленным к укреплению Православной Церкви, советская власть чинит на местах тысячи препятствий к проведению указаний Патриарха в жизнь и не останавливается перед арестами другими репрессиями в тех случаях, когда в ее расчеты входит удушение нарождающейся церковной организации.
О своем положении Патриарх говорил: "лучше сидеть в тюрьме, я ведь только считаюсь на свободе, а ничего делать не могу, я посылаю архиереев на юг, а он попадает на север, посылаю на запад, а его привозят на восток". Так Чека не позволяла назначенным им архиереем даже доехать до своих епархий, направляя их в места заключения и ссылки.
Большевики поняли, что русская Церковь отвергла обновленческое движение и что результат их борьбы с православием получился обратный: вызванные этой борьбой религиозные споры пробудили интерес населения к религиозным вопросам, а {108} освобождение Святейшего Патриарха вызвало укрепление и усиление Православной Церкви. Такой оборот дела стал беспокоить московских руководителей большевизма.
В политике большевиков по отношению к Православной Церкви почувствовался страх перед церковной организацией, перед превращением Церкви не только в духовное, но и в организационное единство. Там, где советская власть терпит существование храма, она всячески преследует попытками возрождения и создания прихода. Комиссариат внутренних дел и ГПУ, усматривающие большую опасность в растущем влиянии Святейшего Патриарха Тихона и в его организационной работе по восстановлению аппарата церковного управления, имели целый ряд суждений по сему вопросу и свои соображения представили. в совет народных комиссаров. Последний согласился с доводами комиссариата внутренних дел о необходимости принять меры для борьбы с "растущей опасностью" и поручили ОГПУ разработать "мероприятия, могущие положить предел опасному развитию тихоновской агитации и организации". Не было сомнения, что возобновившие гонения на Церковь и духовенство явились результатом этих мероприятий.
Методы большевицкой власти - вообще отдельная тема, но они - чистая дьявольщина. Специальный агент большевиков ведет непрестанную борьбу с Патриархом, систематически посещая его два-три раза в неделю и склоняя его на поступки вредные для Церкви и полезные для безбожной власти. Он упрашивает Патриарха написать ответ архиепископу Кентерберийскому, что Церковь в России пользуется полной свободой и никаких гонений нет. Его уговаривают ради пользы Церкви и упорядочения отношений государства и Церкви отречься от власти и уже успевают склонить на эту точку зрения одного-двух ближайших к нему архиереев.
То, что не удалось сделать через обновленцев, то пытаются сделать через самого Патриарха. От него требуют смещения с кафедр не угодных большевикам популярнейших и любимых народом архиереев. Предлагают завести новый календарный стиль, который не прошел в жизнь даже у обновленцев. Сотруднику Патриарха Архиепископу Илариону большевик говорит: "уговорите Патриарха завести новый стиль; неужели он не может сделать маленькой уступки для власти? Если советская власть завела этот стиль, то пусть и церковь покажет, что она солидарна с нею". Другому архиерею он же говорит: "вы слышали, что Патриарх заводит новый стиль? для чего это? Кому это нужно? Неужели вы согласитесь с ним? Отделитесь от Патриарха, вас вся Москва любит и за вами пойдет, мы вас {109} поддержим" ...
Агент требует, чтобы в управлении Патриарха был человек, которому власть доверяет и пытается ввести туда известного предателя, но все же все время имеет там одного доносчика из среды архиереев. Большевицкая власть не выпускала его из атмосферы своей лжи, провокации, обмана, клеветы, сеяния раздоров, расколов, недоверия. Патриарх постоянно должен был разгадывать тайные и злые замыслы и намерения, скрывающееся под всякими благовидными предложениями власти. Враг действовал то посулами, то угрозами, и не ему самому, - это были бы совершенные пустяки! - а Церкви. То он обещает прекратить аресты духовенства, освободить заключенных или вернуть из ссылки таких-то нужных Патриарху епископов, или дать разрешение на духовную печать и образование, на свободу съездов и епархиального управления, то угрожает оставить все репрессии в силе и еще прибавить.
Трудно представить себе как страдал Патриарх. Этот человек воплощенного спокойствия дрожал от волнения и раздражения, когда ему докладывали о приезде агента. Какого напряжения нервов стоили ему эти постоянные систематические беседы. Это единственный случай, который мы знаем, что Патриарх был вне себя и изменял своему обычному характеру и темпераменту. Его мучила и жгла на медленном огне своей сатанинской ненависти большевицкая власть.
Еще один документ, так называемое "предсмертное завещание" Патриарха, выражает надежду, что подчинение советской власти не за страх, а за совесть, "побудит власть относиться к нам с полным доверием, даст нам возможность преподать детям наших пасомых закон Божий, иметь богословские школы для подготовки пастырей, издавать в защиту православной веры книги и журналы". Ради этой цели "завещание" уверяет, что "советская власть действительно народная, рабочая, крестьянская, а потому прочная и непоколебимая". Оно обещает церковный суд "в каноническом порядке" над неблагонадежными в отношении к власти архипастырями и пастырями своими и заграничными. Обнародованное на другой день после его смерти, оно не понравилось клиру и народу и подпись на нем все считали неподлинной. Однако это "завещание" служило условием согласия большевиков на местоблюстительство митрополита Петра и последний вынужден был получить на нем подпись Патриарха. Проэкт этого завещания долго лежал на столе у Патриарха, из-за него происходила большая борьба, и подпись, вынужденная у него за два часа до смерти, положила на его сердце непосильную тяжесть и видимо ускорила его кончину.
{110} Cлужение Патриарха было самозащитой Церкви. Патриарх был внешне стеснен. Но он сохранил самоуправление и внутреннюю свободу Церкви.
Он не допустил врагов к управлению ею, они могли только насиловать или делать распоряжения церковной власти неисполненными по насилию власти, но эти распоряжения по Церкви не были распоряжениями большевиков. Он не сказал неправды на положение Церкви и клеветы на клире, предпочитая самому унижаться пред властями. Словесные выступления, вымученные и вынужденные, исторгнутая насилием безбожников, остались без последствий. Но не слова нужны были большевикам, а сдача всего внутреннего управления Церкви в их руки.
Будучи почти одинок в управлении, он не превысил своих полномочий, но послушный голосу Церкви, немедленно исправлял свои поступки, сделанные по насилию, обману или провокации большевиков. Он исполнил свое обещание, данное Собору 1917 г., на другой день своей интронизации (22 ноября), когда благодарил его за приветствия и пожелания. Упомянув о высказанных на Соборе опасениях, как бы восстановление патриаршества не затенило Собора и не повредило идее соборности, Святейший Патриарх засвидетельствовал как от своего лица, так и своих преемников, что патриаршество не представит угрозы соборности Святой Православной Церкви. "Возлюбленные отцы и братия, воскликнул он, и с особенной простотой и задушевностью произнес, - не таковы теперь времена, не таковы обстоятельства, чтобы кто либо, как бы он велик ни был, и какою бы духовною силою не обладал, мог нести тяготу единоличного управления Русскою Церковью"...
Здесь невольно возникает оценка деятельности Патриарха именно в исторической перспективе, в сравнении с тем, что случилось после его смерти.
В течении двух полных лет, с весны 1925 г. до весны 1927 г. местоблюститель Митрополит Петр и его заместители - Митрополит Сергий, в этот первый период его управления, и Архиепископ Серафим Углицкий держали непримиримо твердый курс. Со смертью Патриарха Тихона опыт компромиссов кончился. Никаким обещаниям большевиков больше не верят, суда над своими или заграничными епископами и клириками сами не обещают, всякие попытки вторжения безбожников в управление Церковью категорически отвергают, не смотря на все усиливающееся гонение. Опыты Патриарха были достаточны и они были необходимы, чтобы придти к такому заключению после него. Эти опыты должны были обнаружить систематические обманы {111} большевиков, бесполезность каких-либо союзов с ними и надежд на улучшение положения Церкви в безбожном государстве, на вред этих компромиссов для самой Церкви, чего и добиваются большевики.
Если бы не прошли этого печального опыта, но продолжали обличения большевиков, благословляли только на страдания и смерть в борьбе с ними, то многим членам Церкви могло казаться, что Церковь сама виновата в своих страданиях когда отвергала предложенные ей властью условия свободы, когда власть "уступала" несколько свои позиции и требовала только лояльности к себе. Церковь в лице Патриарха очистилась от политики, она сделала все, что можно для примирения с властью. В этом направлении она сделала максимум, дальше идти в уступках было невозможно, чтобы не отдать кесарю не только кесарево, но и Божие. Так помнили путь Патриарха Тихона его преемники и больше этого опыта не повторили. Если делать то, что делал Патриарх было уже ненужно и ошибочно, то продолжать уступки дальше было бы заведомым преступлением или сознательным грехом.
Враг был слишком хорошо понят, чтобы можно было идти с ним на соглашение, не делаясь предателем Церкви.
Митрополит Сергий во второй период своего управления по выходе из тюрьмы (в марте 1927 г.) продолжил и завершил уступки. Прежде всего его соглашение с властью, важное для всей Церкви, явилось его единоличным актом. Оно вызвало всеобщий протест епископата, клира и народа, достаточный для того, чтобы поставить вопрос о каноничности действии первого епископа. Но этот протест был отвергнут и установилась диктатура первого епископа, подбирающего себе сторонников в атмосфере террора и поддержки большевицкой власти. При возрастающем общем гонении на религию и истреблении ее святынь он обвинил всех заключенных епископов и клириков в контрреволюции, в политической неблагонадежности, отрицал факт гонения на Церковь в России, уволил епископов с кафедр, по требованию врагов Церкви, порывая нравственную связь пастырей и паствы в момент общих страданий. В общем провел всю программу отношений к власти обновленцев, отвергнутых всею Церковью и сделал их существование для большевиков больше ненужным. Оправдав и одобрив действия безбожной власти именем самого церковного управления, он развязал ей руки и уничтожение церкви, при сохранении только ее нового управления, пошло полным ходом, беспрепятственно, вплоть до полного ее изнеможения к 1940 г., когда политические условия войны и новые задачи заставили прекратить только открытое гонение на Церковь, но оставить в силе все стеснения для ее развития и {112} жизни. Ныне Сергиевская патриархия проявляет полный контакт с большевицкой властью во всех ее чисто политических выступлениях и обманах, увлекая верующих других стран идти вместе с большевиками и, таким образом, она готовит себе и всем религиям и церквам эпоху полной ликвидации ... Это - не еретики, это - хуже, это падшие во время гонений и предатели.
Такова судьба Московской Патриархии. При подобном рассмотрении ее тем большую ясность приобретает позиция Патриарха Тихона, ее каноничность, правда нравственная, любовь и жертва (См. "Каноническое положение Высшей Церковной власти в СССР и заграницей". Прот. М. Польский. 1948.).
Эта позиция не исчезла под ложным возглавлением Церкви. Епископат, клир и церковный народ, опротестовавшие действия митрополита Сергия, остались в заключении или катакомбах. Эти позиции помнит, защищает и хранит та свободная заграничная часть Русской Церкви, которая никогда не входила в контакт с Сергиевской Патриархией. "Тихоновны" живы по сей день и будут всегда живы в Русской Церкви.
Святейший Патриарх Тихон не опорочил мучеников российских, но сам стал в сонм их первым не по времени эпохи гонений, а по силе страданий. Это было мученичество ежедневное, среди непрестанной борьбы с врагом, с его насилием и издевательствами, в течение долгих семи лет, и ежечасное - за всю Церковь, до последнего часа смерти. Он исчерпал все возможности для Церкви и церковного человека меры примирения с властью гражданской и явился жертвой в самом внутреннем, глубоком и широком смысле этого слова. Жертва собою, своим именем, своей славой исповедника и обличителя неправды. Он унизился, когда переменил свой тон с властью, но никогда не пал. Он унижал себя, но никого больше.
Не сохранялся и не возвышался унижением других. Он не щадил себя чтобы снискать пощаду пастырям, народу и церковному достояние. Его компромиссы деяния любви и смирения. (Вспомнить только чем они явились у м. Сергия).
И народ это понимал и жалел его искренно и глубоко, получив полное убеждение в его святости. Это мужественное и кротчайшее существо. Это исключительная, безукоризненно святая личность. На вопрос одного чекиста к епископу - "как вы относитесь к Патриарху?" - он ответил: "я реально ощутил его святость". За это он тотчас получил ссылку. Каин ненавидел Авеля за то, что он был праведен.
Так приблизились дни кончины праведника.
{113} Поздно вечером 12 января 1925 года в больницу Е. Бакуниной на Остоженке, пришел врач и спросил могут ли принять больного с тяжелыми сердечными припадками, нуждающегося в серьезном лечении и внимательном уходе. Одна частная лечебница, где комната для него была уже заказана, в последний момент отказалась его принять, боясь репрессий со стороны ГПУ, ибо "больной все же Патриарх Тихон". На следующий день Патриарха привезли в больницу. Он был записан в больничную книгу "гражданин Беллавин", здоровье которого требовало покоя". Почти три месяца он находился под моим непосредственным наблюдением,-пишет Е. Бакунина. Он был высокого роста седой и очень худой и казался, хотя держал себя бодро, гораздо старше своего действительного возраста; в нашей больнице он праздновал шестидесятый год своего рождения. Не взирая на плохое состояние своего здоровья, он превосходно владел собой и ни на что не жаловался, хотя и видно было, что он был взволнован и очень нервничал. Он приехал на извозчике, которым обыкновенно пользовался в сопровождении двух прислужников: монаха и сына одного из своих друзей.
Постоянными врачами Патриарха были: профессор К. и его ассистент доктор П. Оба продолжали его посещать и в больнице. На основании консультации с врачами больницы, Патриарху предписали полнейший покой, (ванны) и укрепляющие организм средства. Он страдал застаревшим хроническим воспалением почек и общим склерозом... Бывали и припадки грудной жабы, участившиеся после происшедшего убийства его прислужника.
Патриарха поместили в небольшой светлой комнате. В ней находилось и удобное кожаное кресло и маленький письменный стол. На окнах были маленькие тюлевые занавески. Больной был особенно доволен тем, что окно выходило в сад Зачатьевского монастыря. Когда наступала весна, он любовался видом на монастырь и говорил: "Как хорошо! Сколько зелени и столько птичек!"
Но с собой привез свои собственные иконы, поставил их на маленький столик и теплил перед ними лампадку. На стене висела одна только картина: двое мальчиков смотрят с моста вдаль.
Когда он себя чувствовал лучше, то сидя в кресле много читал: Тургенева, Гончарова и "Письма Победоносцева". В духовном облачении, в клобуке и с посохом в руке, он производил импонирующее впечатление. Когда он лежал в постели или сидел в кресле, то казался бедным больным стариком.
{114} Самое важное из всех врачебных предписаний, но вместе с тем и трудно осуществимое, был "абсолютный покой" для больного и это причиняло нам наибольшие заботы. С первого же дня поступления Патриарха в больницу, хотели его постоянно повидать бесчисленные посетители по служебным и по личным делам. Среди них были и такие, которым совершенно нельзя было отказать, как например начальник церковного отделения ГПУ - Тучков. Он появился на второй же день и пожелал видеть "гражданина Беллавина".
Тучков был среднего роста, грубоватый, полуинтеллигентный, однако ловкий и обходительный. Я сказала ему, что больного видеть нельзя, ибо врачи предписали ему полнейший покой. Каждое волнение для него опасно. В течение первых двух недель Патриарху стало значительно лучше - его нервность уменьшилась и анализ показал улучшение состояния его почек. Сам он часто говорил, что чувствует себя лучше и крепче. Врачей он всегда принимал очень любезно и любил иногда с ними пошутить. К служащим в клинике он всегда относился также любезно и к нему все относились с величайшим почтением и предупредительностью. Во всей его жизни трудно ему было обходиться без Кости - Mиpcкого своего прислужника, к услугам которого он очень привык; находившийся при нем монах мало заботился о нем.
Конечно, Патриарх не был рядовым пациентом. Ход его болезни беспокоил весь верующий народ, но приковывал к себе внимание и большевицких властей, которым скорая смерть Патриарха была желательна. Это нас заставляло ради общего успокоения, а также ради собственной уверенности созывать консультацию врачей во всех, даже с медицинской точки зрения кажущихся маловажными случаях, (как например, при зубной боли; этим мы хотели сложить часть ответственности за состояние больного и на других врачей. С другой же стороны особое общественное положение больного и его высокий духовный сан часто мешали его подвергать столь строгому лечению, как это казалось нужным. Он ставил свой долг главы Церкви превыше своего здоровья и часто приходилось мириться с тем, что нам не удавалось убедить его в необходимости беречь свои силы. Очень возможно, что полнейшее спокойствие могло бы продлить жизнь патpиapxa Тихона на два или на три года; сам же он говорил, что после смерти достаточно еще успеет полежать, что он не имеет права уклоняться от работы.
Мы, врачи, неустанно просили больного думать о своем лечении и не заниматься утомительными делами; но было трудно {115} отвлечь его от дел. Спустя три недели он уже стал принимать Митрополита Петра Крутицкого, своего ближайшего сотрудника; часто он также принимал вдову убитого своего прислужника, о которой он заботился. Эти посещения всегда очень его утомляли. Но его посещали и многие другие: по служебным делам, за советом, ради испрошения благословения, или помощи, или просто чтобы повидаться с ним. Приемная комната всегда была полна людьми, которым приходилось разъяснять, что больной нуждается в покое. Дважды посетили его депутации рабочих от бывшей Прохоровской фабрики и от какой то другой. Рабочие принесли ему в подарок пару хороших сапог из сафьяновой кожи на заячьем меху; позже выезжая на богослужение, он всегда их одевал. Вторая депутация привезла ему облачение.
Митрополита Петра Патриарх, по-видимому (как думает Бакунина) не особенно жаловал, хотя никогда не отказывал его принимать. Петр был высокого роста, откормленный человек со множеством волос, несколько грубоват и в разговоре не особенно приятен. Говорят, что Патриарх его потому не жаловал, что м. Петр хотел выпросить, почти вынудить свое назначение московским митрополитом.
(Это неверно. Назначение его в преемники состоялось еще 25 декабря 1924 г.).
Патриарха посещали и больные нашей больницы, но эти посещения его не волновали, напротив, он им радовался.
Я помню одну больную, которая очень боялась предстоящей ей тяжелой операции. Перед ней она попросила разрешения повидать Патриарха, что ей и было разрешено. Она вышла из его комнаты совершенно успокоенная умиротворяющей беседой с Патриархом.
Когда Тучков приходил к нему, Патриарх отсылал других. Один раз он рассказал, что Тучков предложил ему уйти на покой и поехать куда-нибудь на юг. Патриарх ответил: "На покой, у меня еще будет достаточно времени, чтобы полежать. Теперь надо работать".
То же самое он отвечал и нам, когда мы его убеждали беречь себя и не выезжать на богослужения.
"Нет, надо ехать. Надо работать. Если я долго не показывалось, то меня забудут".
И зимняя стужа не могла его удержать. На все убеждения, он отвечал, показывая на подаренные ему рабочими сапоги: "Вот они стоят, с ними мне никакая стужа не страшна".
В больницу приходил и следователь ГПУ и долго расспрашивал Патриарха. Перед посещением Тучкова и следователя {116} Патриарх обыкновенно волновался, однако же пытался отшучиваться и говорил: "Завтра придет ко мне некто в сером".
О допросах и разговорах с Тучковым он никогда никому ничего не говорил. Как только Патриарх несколько поправится, он опять приступил к исполнению своих обязанностей в церквах. Когда он служил, церкви всегда были полны и ему бывало очень трудно проложить себе дорогу сквозь толпу. Остается совсем необъяснимым каким образом верующие узнавали, когда и где Патриарх будет служить, ибо опубликовать такие объявления было немыслимо. Он служил в разных церквах часто в Донском монастыре. В великий пост он целых пять дней провел в монастыре и служил каждый день.