Страница:
Наконец, послание Патриарха Тихона Совету Народных Комиссаров, по случаю первой годовщины октябрьской революции, гласит: "Захватывая власть и призывая народ довериться вам, какие обещания давали вы ему и как исполнили эти обещания? Поистине, вы дали ему камень вместо хлеба и змею вместо рыбы (Mф. VII, 9110). Отечество вы подменили бездушным интернационалом... Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью, и вместо мира искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян доставить торжество призраку Мировой революции ... Никто не чувствует себя в безопасности, все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Вы обещали свободу ... Особенно больно и жестоко нарушение свободы в делах веры ... в органах печати злобные богохульства и кощунства. Вы наложили свою руку на церковное достояние, собранное поколениями верующих ...
{96} Вы закрыли ряд монастырей и домовых церквей. Вы заградили доступ в Московский Кремль - это священное достояние всего верующего народа. Вы разрушаете исконную форму церковной. Общины-прихода, разгоняете церковный епархиальные собрания, вмешиваетесь во внутреннее управление Православной Церкви...
Мы знаем, что наши обличения вызовут в вас только злобу и негодование, и что вы будете искать в них лишь повода для обвинения нас в противлении власти; но чем выше будет подниматься "столп злобы" вашей, тем вернейшим будет то свидетельством справедливости наших обличений ... отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры... А иначе взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая (Лк. XI, 51) и от меча погибнете сами вы, взявшие меч (Mф. XXVI, 52)". (Посл. 26 окт. 1918 г.).
Когда было составлено послание Патриарха к большевикам, по случаю годовщины их владычества, многие тогда настойчиво отговаривали Патриарха от этого рискованного шага, опасаясь за его свободу и жизнь. На соединенном заседании Синода и Совета все, высказывали крайние опасения и указывали на то, что Патриарх должен беречь себя для пользы Церкви. Патриарх внимательно выслушал все советы, но стоял на своем. В ближайшее воскресенье он служил в своем Троицком подворье и после литургии заявил бывшим у него, что подписал послание и сделал распоряжение об отправке его комиссарам. - "Да, он всех внимательно слушает, мягко ставит возражения, но на деле проявляет несокрушимую волю", говорил по этому поводу один член Совета.
Неоднократно устраивались грандиозные крестные ходы, для поддержания в народе, религиозного чувства, и Патриарх неизменно в них участвовал. А когда получилась горькая весть об убийстве Царской Семьи (5/18 июля 1918 г.), то Патриарх тотчас же на заседании Собора отслужил панихиду, а затем служил н заупокойную литургию, сказав грозную, обличительную речь, в которой говорил, что как бы ни судить политику Государя, его убийство, после того, как он отрекся и не делал ни малейшей попытки вернуться к власти, является ничем неоправданным преступлением, а те, кто его совершили, должны быть заклеймены, как палачи. "Недостаточно только думать это, - добавил Патриарх, - не надо бояться громко утверждать это, какие бы репрессии ни угрожали вам".
Каждую минуту опасались за жизнь Патриарха. Большевики наложили уже руку на членов Собора, выселяли их то из {97} одного помещения, то из другого, некоторых арестовали, ходили тревожные слухи о замыслах и против Патриарха. Однажды, поздно ночью, явилась к Патриарху целая депутация из членов Собора, во главе с видными архиереями, извещавшая его, со слов верных людей, о решении большевиков взять его под арест и настойчиво советовавшая немедленно уехать из Москвы, даже заграницу, - все было готово для этого. Патриарх, уже легший было спать, вышел к депутации, спокойный, улыбающийся, внимательно выслушал все, что ему сообщили, и решительно заявил, что никуда не поедет: "бегство Патриарха,-говорил он, - было бы слишком на руку врагам Церкви, они использовали бы это в своих видах; пусть делают все, что угодно". Депутаты остались даже ночевать на подворье и много дивились спокойствию Патриарха. Слава Богу, тревога оказалась напрасною. Но за патpиapxa тревожилась вся Москва. Приходские общины Москвы организовали охрану Патриарха; каждую ночь, бывало, на подворье ночевали, по очереди, члены церковных Советов и Патриарх непременно приходил к ним побеседовать.
Неизвестно, что могла бы сделать эта охрана, если бы большевики действительно, вздумали арестовать Патриарxa: защищать его силой она, конечно, не могла, собрать народ на защиту - тоже, так как большевики предусмотрительно запретили звонить в набат, под страхом немедленного расстрела, и даже ставили своих часовых на колокольнях. Но в дежурстве близ Патpиapxa церковные люди находили для себя нравственную отраду, и Патриарх этому не препятствовал.
Безбоязненно выезжал Патриарх и в московские церкви, и вне Москвы, куда его приглашали. Выезжал он либо в карете, пока было можно, либо в открытом экипаже, а перед ним обычно ехал иподиакон в стихаре, с высоким крестом в руках.
Народ благоговейно останавливался и снимал шапки. Когда Патриарх ездил в Богородск, промышленный город Московской губернии, а позже в Ярославль и в Петроград, то многие опасались, как бы не устроили скандал солдаты или рабочие, но все страхи оказались напрасными. В Богородске рабочие встретили Патpиapxa, как прежде встречали царя, устроили для его встречи красиво убранный павильон, переполняли все улицы во время его проезда. В Ярославле, - это было уже после его разгрома, - сами комиссары вынуждены были принять участие во встрече, обедали с Патриархом, снимались с ним. О поездках Патриарха в Петроград хорошо известно: это был целый триумф.
Mocковскиe комиссары хотели предоставить для Патриарха лишь одно купэ в вагоне, но железнодорожные рабочие {98} настояли, чтобы ему был дан особый вагон, и по пути встречали его на остановках. Религиозное чувство сказалось в русском человеке, он сердцем почуял в Патриархе "своего", любящего, преданного ему всей душой. Кроме того, тяжкие страдания народа, подавляющего его большинства, от происшедшего революционного насилия, заставили его видеть в Патриархе единственную духовную опору, утешение и надежду спасения, и избавление от этого горя, упавшего на его плечи. Вместо глубокочтимого Царя, общего главы государства, он приобрел себе духовного отца, с которым связан внутренне и глубоко в ограде одной своей православной веры и Церкви. Здесь сказалась сплоченность Церкви пред лицом врага.
В многострадальной жизни Святейшего Патриарха пребывание его в Петрограде может быть было самым радостным событием. Поездка эта состоялась в конце мая 1918 г. В Москву от Петроградской епархии поехал за ним настоятель Казанского собора прот. о. Философ Орнатский, который принял потом мученическую кончину. Навстречу Патриарху на границу епархии выехал викарный преосвященный Артемий Лужский, а на вокзале ожидало многочисленное духовенство во главе с Митрополитом. Вениамином, также впоследствии отдавшему жизнь свою во славу Церкви Христовой. От вокзала до Александро-Невской Лавры по Старо-Невскому проспекту были выстроены крестные ходы и депутации от приходов. С 6 час. утра начал собираться народ и к приходу поезда переполнил всю Знаменскую площадь, Лиговку и все прилегающие улицы. Звон колоколов всех церквей столицы возвещал моменты переезда границы губернии, приближения к городу и выход Патриарха из вокзала. Нельзя описать волнения толпы, когда показался экипаж, в котором Патриарх был вместе с Митрополитом Вениамином. Все бросались к экипажу, плакали, становились на колени.
Чтобы лучше благословлять всех Патриарх стоял в коляске до самой Лавры. Здесь его ожидали викарии епархии преосв. Геннадий Нарвский, преосв. Анастасий Ямбургский и преосв. Мелхиседек Ладожский, около 200 священников и боле 60 диаконов в облачениях. После молебна, в переполненном соборе при полной тишине Патриарх сказал речь о стоянии за веру до смерти.
Дни пребывания Патриарха в Петрограде были днями настоящего всеобщего ликования; люди как то забывали, что живут в коммунистическом государстве, и даже на улицах чувствовалось необычайное оживление. Святейший жил в Троице-Сepгиевском подворье на Фонтанке. Самыми торжественными моментами были его службы в соборах Исаакиевском, Казанском и {99} в Лаврском.
Много затруднений было с патриаршими облачениями, трудно было достать белой муки, чтобы спечь просфоры, изготовить белые трехплетенные свечи, по старинному предносимые Патриарху. В Исаакиевском соборе при встрече Патриарха пел хор из 60 диаконов в облачениях, так как соборный хор пришлось распустить из-за отсутствия средств. Сослужили Патриарху Митрополит, три викария, 13 протоиереев и 10 протодиаконов. На праздник Вознесения в Казанском соборе после литургии был крестный ход вокруг собора. Вся Казанская площадь и Невский проспект и Екатерининский канал представляли из себя море голов, среди которого терялась тонкая золотая лента духовенства.
В этот день были именины о. Ф. Орнатского и Патриарх прямо из собора пошел с Преосвященным к нему. Толпа не расходилась до 4 час. и Святейший много раз выходил в сопровождении именинника на балкон, чтобы благословить всех. На последней торжественной службе в Лавре был хиротонисан во епископа Охтенского единоверческий архимандрит Симон, принявший потом мученическую смерть. Святейший ездил в Иоанновский монастырь на Карповке и сам служил панихиду на могиле отца Иоанна Кронштадтского. Он посетил также и Кронштадт.
В церковном служении Патриарх Тихон соблюдает ту же простоту, какою он отличается в частной жизни: нет у него излишней аффектации, театральности, часто надоедливых, но нет и грубости по отношению к служащим, тех громких окриков и суетливости, какими иногда сопровождается торжественная служба. Если нужно сделать какое-либо распоряжение, оно отдается тихо и вежливо, а замечания делаются исключительно после службы, и всегда в самом мягком тоне. Да их и не приходится делать: служащие проникаются тихим молитвенным настроением Патриарха, и каждый старается сделать свое дело, как можно лучше. Торжественное служение Патриарха со множеством архиереев и клириков, многолюдные крестные ходы, - всегда совершались чинно, в полном порядке, с религиозным подъемом.
Жил Патриарх в прежнем помещении московских архиереев, в Троицком подворье Сергиевской Лавры, "у Троицы на Самотеке". Это скромный, хотя и просторный дом имел Крестовую церковь, где монахи Сергиевой Лавры ежедневно совершали положенное по уставу богослужение. Рядом с алтарем помещается небольшая моленная, уставленная иконами; в ней Патриарх и молился во время Богослужения, когда не служил сам. Но служить он любил и часто служил в своей Крестовой {100} церкви. Дом окружен небольшим садиком, где Патриарх любил гулять, как только позволяли дела. Здесь часто к нему присоединялись и гости, и близко знакомые посетители, с которыми лилась приятная, задушевная беседа, иногда до позднего часа. Садик уютный, плотно отделенный от соседних дворов, но детишки-соседи взбирались иногда на высокий забор, и тогда Патриарх ласково оделял их яблоками, конфетами. Тут же и небольшой фруктовый садик, и огород, и цветник, и даже баня, - но все это было запущено за время революции.
Конечно, и стол Патриарха был очень скромный: черный хлеб подавался по порциям, часто с соломой, картофель без масла. Но и прежде преосвященный Тихон был совсем невзыскателен к столу, любил больше простую пищу, особенно русские щи да кашу.
Гонения на Церковь продолжались с возрастающей силой: отбиралось и разграблялось церковное имущество, истреблялось в огромном количестве духовенство. Количество убитых священников не поддается никакому подсчету.
По строго проверенным данным, в одной Харьковской губернии, за 6 месяцев, с конца декабря 1918 г. по июнь 1919 г., было убито 70 священников. Со всех концов России приходили к Патриарху известия об этих ужасах.
Самого Патриарха большевики не трогали. Говорят, Ленин сказал: "мы из него второго Гермогена делать не будем". С очень ранней поры большевики стали вести с ним переговоры. Они хотели морально терроризировать Патриарха общим положением Церкви и этими убийствами. Но они обещали послабления если Патриарх сделает уступки в своих непримиримых позициях. Будучи заклятым врагом религии и Церкви и стремясь их уничтожить, большевики должны были естественно предположить и враждебность к себе Церкви, а потому повсеместно убивая духовенство, они обвиняли его в контрреволюции, независимо от того, были ли в каждом случае какие либо улики для такого обвинения.
Понятно, что для спасения тысяч жизней и улучшения общего положения Церкви, Патриарх готов был со своей стороны принять меры к очищению хотя бы только одних служителей Церкви от чисто политических выступлений против большевиков. 25 сент. 1919 г. в разгар уже гражданской войны он издает послание с требованием к духовенству прекратить политическую борьбу с большевиками. Но расчет на успокоение власти таким актом был совершенно бесполезным. Политические обвинения духовенства были только ширмой прикрытия для истребления его {101} именно как служителя религии. Гонения на религию не могли быть прекращены никакими уступками церковной власти, но самые уступки эти должны были послужить этим гонениям, ослабляя всякое сопротивление им и дискредитируя, роняя престиж самой церковной власти в глазах верующих. Утонченность современных гонений на веру в том и заключается, что решительное и прямое отречение от веры в Бога требуется только от членов большевицкой правящей в стране партии, а ко всей стране применяется комбинация средств косвенного, под разными предлогами, насилия и пропаганды. Власть обещает свободу религии и возможность ее существования на известных тяжелых условиях службы себе, и так ослабляет всякую активность сопротивления себе верующих и постепенно уничтожает их влияние и количество.
Однако, Патриарх искренно и прежде всего сам отрекся от всякой политики. Когда отъезжающие в Добровольческую армию просили тайного благословения вождям белого движения, Патриарх деликатно, но твердо заявил, что не считает возможным это сделать, ибо оставаясь в России, он хочет не только наружно, но и по существу избегнуть упрека в каком либо вмешательстве Церкви в политику.
Циркуляром Комиссариата Юстиции от 25 авг. 1920 г. власти на местах "проводят полную ликвидацию мощей". Декретом центральной власти от 27 декабря 1921 г. произведено повсеместное изъятие церковных ценностей, прикрытое предлогом помощи голодающим. Патриарх издал исключительное по силе мысли и чувства послание о помощи голодающим, обращенное ко всем русским людям и народам вселенной и благословил добровольное пожертвование церковных ценностей, и рекомендует контроль верующих над их использованием. Но власть, конечно, отвергла эти условия. Насильственное изъятие или открытое ограбление храмов вызвало повсеместное народное возмущение. Патриарх был прав в своем предложении.
Но власть искала повода к новому террору над Церковью. Произошло до двух тысяч процессов по России и расстреляно было до десяти тысяч верующих. В связи с этим расстрелян был и Петроградский Митрополит Вениамин, как мы уже видели.
В мае месяце 1922 г. во время процесса по тому же поводу над группой московских священников, желая предотвратить смертный приговор над ними, Патриарх исполняет настойчивое требование властей закрыть Заграничное Церковное Управление за антибольшевицкие политические выступления заграничного духовенства. Но вырвав в таких условиях этот акт, {102} большевики через несколько дней приговаривают священников к расстрелу и самого Патриарха арестовывают и затем заключают в тюрьму.
По делу этих священников самого Патриарха неоднократно вызывали на суд в качестве главного свидетеля. Интересна характеристика его поведения на суде, которую дала в то время большевицкая печать.
"В политехнический музей на процесс "благочинных" и на допрос Патриарха набилась тьма народа. Патриарх смотрит на беспримерный вызов и на допрос свысока. Он улыбается наивной дерзости молодых людей за судейским столом. Он держится с достоинством. Но мы присоединимся к грубому святотатству московского трибунала и в добавок к судебным вопросам бухнем еще один, еще более неделикатный вопрос: "откуда такое достоинство у Патриарха Тихона". (Правда. № 101. 9 мая 1922 г.). Рукописные описания этого допроса где-то имеются.
Спокойное величие Патриарха в эти дни проявляется с изумительной силой. Пред своей последней службой на свободе в храме с. Богородского (в Москве же) Патриарх явился из Чека, (а не из суда) уже поздно ночью. Своим келейникам, измученным ожиданием, он сказал: "уж очень строго допрашивали". - "Что же Вам будет?" - "Обещали голову срубить", - ответил Патриарх с неизменным своим благодушием. Литургию он служил, как всегда: ни малейшей нервности или хотя бы напряжения в молитве.
Тотчас по заключении Патриарха большевики организовали новую церковную власть, так называемых обновленцев. Хотя оказался на лицо законный преемник Патриарха Митрополит Агафангел, который и объявил о своих правах, но большевики поддерживали обновленцев, по всей России развивая их успехи, и преследовали "тихоновцев". Обновленческая церковная власть и была тою властью, которую хотели иметь большевики для Церкви. Своим собором обновленцы объявили Патриарха низложенным, признали справедливость социальной революции, объявили пострадавшее от большевиков духовенство контрреволюционерами и оправдали таким образом гонения на церковь, и заявили даже, что еще никогда церковь не пользовалась такой свободой, как при большевиках. При полном неуспехе у народа и у большей части клира обновленцы получили церковную власть и кафедральные соборы во всех епархиях.
Большевики готовили для Патриарха процесс, но по соображениям внутренней и внешней политики принуждены были предложить ему выйти на свободу под условием подачи властям {103} покаянного заявления с признанием справедливости возведенных на него обвинений. Патриарх принес эту жертву своим именем и славой мученичества. Патриарх рассказывал, что читая в заключении газеты, он с каждым днем все больше приходил в ужас, что обновленцы захватывают Церковь в свои руки. Но если бы он знал, что их успехи так ничтожны и народ за ними не пошел, то он бы не вышел из тюрьмы. В тюрьме нельзя было знать правды и газеты занимались пропагандой в пользу обновленчества и нарочно подсовывались Патриарху. Кроме того, у него явилось и то соображение, что наконец появился закон, революционный хаос всякого беззакония, по-видимому, кончился, и, ему казалось, что пред ним находится настоящая государственная власть, ради которой можно было, не кривя душою, отказаться от своего прежнего курса. Тем, кто не понимал его поступка и соблазнились им, он говорил: "пусть погибнет мое имя в истории, только бы Церкви была польза" ... Англиканскому епископу Бюри, который также просил объяснений, Патриарх напомнил слова ап. Павла: "имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас" (Филип. I, 23-24). Он добавил, что лично с радостью принял бы мученическую смерть, но судьба остающейся Православной Церкви лежит на его ответственности.
Патриарх может быть был самым бесстрашным, мужественным и спокойным пред лицом смерти человеком в России. Все его существо, его лицо, и само сердце излучало всегда и неизменно обаяние глубокого покоя и простоты. Для него умереть было бы слишком легко. Это самое простое на что он мог решиться в любой момент. Для него, старика, монаха и патриарха мученическая смерть была бы приятна, прекрасна и славна и потребовала бы минимума героизма. Самым мучительным вопросом, для него могло быть только - как управлять Церковью, что сделать для облегчения ее положения и устроения ее жизни в безбожном государстве, которое как будто предлагает известные условия существования. Надо было исчерпать со своей стороны, жертвуя, если это потребуется, своим престижем и славой, все возможности для блага Церкви, не нанося ущерба христианской морали вообще, настроению церковного народа и клира и не нарушая церковные каноны. Кроме своих посланий и заявлений, которые могли быть приятны власти, Патриарх сделал попытки завести в угоду ей новый календарный стиль (и то, когда сделала это Константинопольская церковь), учредить при себе Высшее церковное Управление с участием агента большевиков, одного протоиерея, и предложить поминовение властей за богослужением.
{104} Но епископ, клир и народ не приняли этих мер и Патриарх их охотно отменил. Выход же его на свободу для ликвидации обновленчества принес огромную пользу Церкви, восстановив и утвердив в ней законное церковное управление. Конечно, большевики должны были выпустить его и без этого заявления, но для престижа власти оно все же было необходимо и они добились его от заключенного Патриарха.
Народ же не усумнился в нем, не соблазнился его поступком и верно понял его жертву, сделав освобождение его из заключения апофеозом его славы, усыпав дороги его цветами, ободрив малодушных и колеблющихся, как мирян, так епископов и клириков, которые охотно бросали обновленчество.
Ни один воскресный или праздничный день не проходил чтобы Святейший не служил в московских храмах или окрестностях Москвы. По-прежнему храмы эти даже в будние дни во время служения бывают переполнены. В уездных городах Московской губ. стечение народа было огромное, встреча и проводы Патриарха очень торжественные. Рабочие везде покидали работу и все советские и промышленные учреждения не работали в течение всего пребывания Патриарха в городах.
После заключения Патриарх теперь проживает не в Троицком подворье, а в Донском монастыре. К нему со всех концов России приезжают разные лица и в часы приема, в его приемной можно увидеть епископов, священников и мирян: одни по делам церковным, другие - за получением патриаршего благословения и за утешением в горе. Доступ к нему свободный, и келейник его лишь спрашивает посетителей о цели их прихода. Патриарх помещается в трех комнатах, первая из коих в указанные часы служить приемной. Обстановка патриарших покоев поражает своей простотой, а беседа с ним, по словам видевших его, производит сильное впечатление. Святейший находит всегда несколько слов для каждого, даже приходящего только за благословением. Приезжих подробно расспрашивает о положении Православной Церкви в провинции. По Москве он ездит на извозчике в сопровождении келейника. Встречные обнажают при виде его головы и надо быть смельчаком, чтобы решиться не подчиниться установившемуся в этом отношении обычаю. Когда он ездит по железной дороге, то, хотя советская власть не устанавливает для него никаких исключений, никто не входит в занятое Патриархом купэ.
Московский корреспондент парижской газеты "Энформас он" (№ 219 1923 года) так описывает, между прочим, свои впечатления о Святейшем и о приеме y него. "Спокойный, умный, {105} ласковый, широко сострадательный, очень просто одетый, без всякой роскоши, без различия принимающий всех посетителей. Патриарх лишен, может быть, пышности, но он действительно чрезвычайно дорог тысячам малых людей, рабочих и крестьян, которые приходят его видеть. В нем под образом слабости угадывается крепкая воля, энергия для всех испытаний, Bера непоколебимая ...
Постоянный изъявления сочувствия и преданности, которые он получает со всех концов Poccии, делают его сильным и терпеливым... Густая молчаливая толпа ожидала приема. Странники, заметные по загорелым лицам, большой обуви и благочестивому виду, ожидали, сидя в тени башенного зубца. Они сделали несколько тысяч верст пешком, чтобы получить благословение Патриарха. Сельский священник, нервный и застенчивый, ходил вдоль и поперек ... Женщина припала к скамье и закрыла лицо руками. Тяжелые рыдания судорожно вздергивали ее плечи. Несомненно она пришла сюда искать облегчения в каком-то большом несчастии, и невольно пришли в голову тысячи и тысячи расстрелянных ...
Горожане и крестьяне, люди из народа главным образом - долгие часы, порою дни - ждут, чтобы открылась маленькая дверь и мальчик-певчий ввел их к Патриарху Тихону".
Характерно, что торговцы Сухаревой башни, рыбники и зеленщики, отказываются от платы за продукты для кухни Патриарха Тихона. Когда во время ареста Патриарха пытались забрать у этих торговцев для "живоцерковников" продукты, то в ответ послышалось: "для Патриарха, что угодно, а для стервятников и за деньги не дадим". А советской властью жилищному коменданту Донского монастыря предписано освободить помещение Патриарха Тихона от вселенных туда по распоряжению местной жилищной комиссии посторонних лиц, нарушающих покой Патриарха.
{96} Вы закрыли ряд монастырей и домовых церквей. Вы заградили доступ в Московский Кремль - это священное достояние всего верующего народа. Вы разрушаете исконную форму церковной. Общины-прихода, разгоняете церковный епархиальные собрания, вмешиваетесь во внутреннее управление Православной Церкви...
Мы знаем, что наши обличения вызовут в вас только злобу и негодование, и что вы будете искать в них лишь повода для обвинения нас в противлении власти; но чем выше будет подниматься "столп злобы" вашей, тем вернейшим будет то свидетельством справедливости наших обличений ... отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры... А иначе взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая (Лк. XI, 51) и от меча погибнете сами вы, взявшие меч (Mф. XXVI, 52)". (Посл. 26 окт. 1918 г.).
Когда было составлено послание Патриарха к большевикам, по случаю годовщины их владычества, многие тогда настойчиво отговаривали Патриарха от этого рискованного шага, опасаясь за его свободу и жизнь. На соединенном заседании Синода и Совета все, высказывали крайние опасения и указывали на то, что Патриарх должен беречь себя для пользы Церкви. Патриарх внимательно выслушал все советы, но стоял на своем. В ближайшее воскресенье он служил в своем Троицком подворье и после литургии заявил бывшим у него, что подписал послание и сделал распоряжение об отправке его комиссарам. - "Да, он всех внимательно слушает, мягко ставит возражения, но на деле проявляет несокрушимую волю", говорил по этому поводу один член Совета.
Неоднократно устраивались грандиозные крестные ходы, для поддержания в народе, религиозного чувства, и Патриарх неизменно в них участвовал. А когда получилась горькая весть об убийстве Царской Семьи (5/18 июля 1918 г.), то Патриарх тотчас же на заседании Собора отслужил панихиду, а затем служил н заупокойную литургию, сказав грозную, обличительную речь, в которой говорил, что как бы ни судить политику Государя, его убийство, после того, как он отрекся и не делал ни малейшей попытки вернуться к власти, является ничем неоправданным преступлением, а те, кто его совершили, должны быть заклеймены, как палачи. "Недостаточно только думать это, - добавил Патриарх, - не надо бояться громко утверждать это, какие бы репрессии ни угрожали вам".
Каждую минуту опасались за жизнь Патриарха. Большевики наложили уже руку на членов Собора, выселяли их то из {97} одного помещения, то из другого, некоторых арестовали, ходили тревожные слухи о замыслах и против Патриарха. Однажды, поздно ночью, явилась к Патриарху целая депутация из членов Собора, во главе с видными архиереями, извещавшая его, со слов верных людей, о решении большевиков взять его под арест и настойчиво советовавшая немедленно уехать из Москвы, даже заграницу, - все было готово для этого. Патриарх, уже легший было спать, вышел к депутации, спокойный, улыбающийся, внимательно выслушал все, что ему сообщили, и решительно заявил, что никуда не поедет: "бегство Патриарха,-говорил он, - было бы слишком на руку врагам Церкви, они использовали бы это в своих видах; пусть делают все, что угодно". Депутаты остались даже ночевать на подворье и много дивились спокойствию Патриарха. Слава Богу, тревога оказалась напрасною. Но за патpиapxa тревожилась вся Москва. Приходские общины Москвы организовали охрану Патриарха; каждую ночь, бывало, на подворье ночевали, по очереди, члены церковных Советов и Патриарх непременно приходил к ним побеседовать.
Неизвестно, что могла бы сделать эта охрана, если бы большевики действительно, вздумали арестовать Патриарxa: защищать его силой она, конечно, не могла, собрать народ на защиту - тоже, так как большевики предусмотрительно запретили звонить в набат, под страхом немедленного расстрела, и даже ставили своих часовых на колокольнях. Но в дежурстве близ Патpиapxa церковные люди находили для себя нравственную отраду, и Патриарх этому не препятствовал.
Безбоязненно выезжал Патриарх и в московские церкви, и вне Москвы, куда его приглашали. Выезжал он либо в карете, пока было можно, либо в открытом экипаже, а перед ним обычно ехал иподиакон в стихаре, с высоким крестом в руках.
Народ благоговейно останавливался и снимал шапки. Когда Патриарх ездил в Богородск, промышленный город Московской губернии, а позже в Ярославль и в Петроград, то многие опасались, как бы не устроили скандал солдаты или рабочие, но все страхи оказались напрасными. В Богородске рабочие встретили Патpиapxa, как прежде встречали царя, устроили для его встречи красиво убранный павильон, переполняли все улицы во время его проезда. В Ярославле, - это было уже после его разгрома, - сами комиссары вынуждены были принять участие во встрече, обедали с Патриархом, снимались с ним. О поездках Патриарха в Петроград хорошо известно: это был целый триумф.
Mocковскиe комиссары хотели предоставить для Патриарха лишь одно купэ в вагоне, но железнодорожные рабочие {98} настояли, чтобы ему был дан особый вагон, и по пути встречали его на остановках. Религиозное чувство сказалось в русском человеке, он сердцем почуял в Патриархе "своего", любящего, преданного ему всей душой. Кроме того, тяжкие страдания народа, подавляющего его большинства, от происшедшего революционного насилия, заставили его видеть в Патриархе единственную духовную опору, утешение и надежду спасения, и избавление от этого горя, упавшего на его плечи. Вместо глубокочтимого Царя, общего главы государства, он приобрел себе духовного отца, с которым связан внутренне и глубоко в ограде одной своей православной веры и Церкви. Здесь сказалась сплоченность Церкви пред лицом врага.
В многострадальной жизни Святейшего Патриарха пребывание его в Петрограде может быть было самым радостным событием. Поездка эта состоялась в конце мая 1918 г. В Москву от Петроградской епархии поехал за ним настоятель Казанского собора прот. о. Философ Орнатский, который принял потом мученическую кончину. Навстречу Патриарху на границу епархии выехал викарный преосвященный Артемий Лужский, а на вокзале ожидало многочисленное духовенство во главе с Митрополитом. Вениамином, также впоследствии отдавшему жизнь свою во славу Церкви Христовой. От вокзала до Александро-Невской Лавры по Старо-Невскому проспекту были выстроены крестные ходы и депутации от приходов. С 6 час. утра начал собираться народ и к приходу поезда переполнил всю Знаменскую площадь, Лиговку и все прилегающие улицы. Звон колоколов всех церквей столицы возвещал моменты переезда границы губернии, приближения к городу и выход Патриарха из вокзала. Нельзя описать волнения толпы, когда показался экипаж, в котором Патриарх был вместе с Митрополитом Вениамином. Все бросались к экипажу, плакали, становились на колени.
Чтобы лучше благословлять всех Патриарх стоял в коляске до самой Лавры. Здесь его ожидали викарии епархии преосв. Геннадий Нарвский, преосв. Анастасий Ямбургский и преосв. Мелхиседек Ладожский, около 200 священников и боле 60 диаконов в облачениях. После молебна, в переполненном соборе при полной тишине Патриарх сказал речь о стоянии за веру до смерти.
Дни пребывания Патриарха в Петрограде были днями настоящего всеобщего ликования; люди как то забывали, что живут в коммунистическом государстве, и даже на улицах чувствовалось необычайное оживление. Святейший жил в Троице-Сepгиевском подворье на Фонтанке. Самыми торжественными моментами были его службы в соборах Исаакиевском, Казанском и {99} в Лаврском.
Много затруднений было с патриаршими облачениями, трудно было достать белой муки, чтобы спечь просфоры, изготовить белые трехплетенные свечи, по старинному предносимые Патриарху. В Исаакиевском соборе при встрече Патриарха пел хор из 60 диаконов в облачениях, так как соборный хор пришлось распустить из-за отсутствия средств. Сослужили Патриарху Митрополит, три викария, 13 протоиереев и 10 протодиаконов. На праздник Вознесения в Казанском соборе после литургии был крестный ход вокруг собора. Вся Казанская площадь и Невский проспект и Екатерининский канал представляли из себя море голов, среди которого терялась тонкая золотая лента духовенства.
В этот день были именины о. Ф. Орнатского и Патриарх прямо из собора пошел с Преосвященным к нему. Толпа не расходилась до 4 час. и Святейший много раз выходил в сопровождении именинника на балкон, чтобы благословить всех. На последней торжественной службе в Лавре был хиротонисан во епископа Охтенского единоверческий архимандрит Симон, принявший потом мученическую смерть. Святейший ездил в Иоанновский монастырь на Карповке и сам служил панихиду на могиле отца Иоанна Кронштадтского. Он посетил также и Кронштадт.
В церковном служении Патриарх Тихон соблюдает ту же простоту, какою он отличается в частной жизни: нет у него излишней аффектации, театральности, часто надоедливых, но нет и грубости по отношению к служащим, тех громких окриков и суетливости, какими иногда сопровождается торжественная служба. Если нужно сделать какое-либо распоряжение, оно отдается тихо и вежливо, а замечания делаются исключительно после службы, и всегда в самом мягком тоне. Да их и не приходится делать: служащие проникаются тихим молитвенным настроением Патриарха, и каждый старается сделать свое дело, как можно лучше. Торжественное служение Патриарха со множеством архиереев и клириков, многолюдные крестные ходы, - всегда совершались чинно, в полном порядке, с религиозным подъемом.
Жил Патриарх в прежнем помещении московских архиереев, в Троицком подворье Сергиевской Лавры, "у Троицы на Самотеке". Это скромный, хотя и просторный дом имел Крестовую церковь, где монахи Сергиевой Лавры ежедневно совершали положенное по уставу богослужение. Рядом с алтарем помещается небольшая моленная, уставленная иконами; в ней Патриарх и молился во время Богослужения, когда не служил сам. Но служить он любил и часто служил в своей Крестовой {100} церкви. Дом окружен небольшим садиком, где Патриарх любил гулять, как только позволяли дела. Здесь часто к нему присоединялись и гости, и близко знакомые посетители, с которыми лилась приятная, задушевная беседа, иногда до позднего часа. Садик уютный, плотно отделенный от соседних дворов, но детишки-соседи взбирались иногда на высокий забор, и тогда Патриарх ласково оделял их яблоками, конфетами. Тут же и небольшой фруктовый садик, и огород, и цветник, и даже баня, - но все это было запущено за время революции.
Конечно, и стол Патриарха был очень скромный: черный хлеб подавался по порциям, часто с соломой, картофель без масла. Но и прежде преосвященный Тихон был совсем невзыскателен к столу, любил больше простую пищу, особенно русские щи да кашу.
Гонения на Церковь продолжались с возрастающей силой: отбиралось и разграблялось церковное имущество, истреблялось в огромном количестве духовенство. Количество убитых священников не поддается никакому подсчету.
По строго проверенным данным, в одной Харьковской губернии, за 6 месяцев, с конца декабря 1918 г. по июнь 1919 г., было убито 70 священников. Со всех концов России приходили к Патриарху известия об этих ужасах.
Самого Патриарха большевики не трогали. Говорят, Ленин сказал: "мы из него второго Гермогена делать не будем". С очень ранней поры большевики стали вести с ним переговоры. Они хотели морально терроризировать Патриарха общим положением Церкви и этими убийствами. Но они обещали послабления если Патриарх сделает уступки в своих непримиримых позициях. Будучи заклятым врагом религии и Церкви и стремясь их уничтожить, большевики должны были естественно предположить и враждебность к себе Церкви, а потому повсеместно убивая духовенство, они обвиняли его в контрреволюции, независимо от того, были ли в каждом случае какие либо улики для такого обвинения.
Понятно, что для спасения тысяч жизней и улучшения общего положения Церкви, Патриарх готов был со своей стороны принять меры к очищению хотя бы только одних служителей Церкви от чисто политических выступлений против большевиков. 25 сент. 1919 г. в разгар уже гражданской войны он издает послание с требованием к духовенству прекратить политическую борьбу с большевиками. Но расчет на успокоение власти таким актом был совершенно бесполезным. Политические обвинения духовенства были только ширмой прикрытия для истребления его {101} именно как служителя религии. Гонения на религию не могли быть прекращены никакими уступками церковной власти, но самые уступки эти должны были послужить этим гонениям, ослабляя всякое сопротивление им и дискредитируя, роняя престиж самой церковной власти в глазах верующих. Утонченность современных гонений на веру в том и заключается, что решительное и прямое отречение от веры в Бога требуется только от членов большевицкой правящей в стране партии, а ко всей стране применяется комбинация средств косвенного, под разными предлогами, насилия и пропаганды. Власть обещает свободу религии и возможность ее существования на известных тяжелых условиях службы себе, и так ослабляет всякую активность сопротивления себе верующих и постепенно уничтожает их влияние и количество.
Однако, Патриарх искренно и прежде всего сам отрекся от всякой политики. Когда отъезжающие в Добровольческую армию просили тайного благословения вождям белого движения, Патриарх деликатно, но твердо заявил, что не считает возможным это сделать, ибо оставаясь в России, он хочет не только наружно, но и по существу избегнуть упрека в каком либо вмешательстве Церкви в политику.
Циркуляром Комиссариата Юстиции от 25 авг. 1920 г. власти на местах "проводят полную ликвидацию мощей". Декретом центральной власти от 27 декабря 1921 г. произведено повсеместное изъятие церковных ценностей, прикрытое предлогом помощи голодающим. Патриарх издал исключительное по силе мысли и чувства послание о помощи голодающим, обращенное ко всем русским людям и народам вселенной и благословил добровольное пожертвование церковных ценностей, и рекомендует контроль верующих над их использованием. Но власть, конечно, отвергла эти условия. Насильственное изъятие или открытое ограбление храмов вызвало повсеместное народное возмущение. Патриарх был прав в своем предложении.
Но власть искала повода к новому террору над Церковью. Произошло до двух тысяч процессов по России и расстреляно было до десяти тысяч верующих. В связи с этим расстрелян был и Петроградский Митрополит Вениамин, как мы уже видели.
В мае месяце 1922 г. во время процесса по тому же поводу над группой московских священников, желая предотвратить смертный приговор над ними, Патриарх исполняет настойчивое требование властей закрыть Заграничное Церковное Управление за антибольшевицкие политические выступления заграничного духовенства. Но вырвав в таких условиях этот акт, {102} большевики через несколько дней приговаривают священников к расстрелу и самого Патриарха арестовывают и затем заключают в тюрьму.
По делу этих священников самого Патриарха неоднократно вызывали на суд в качестве главного свидетеля. Интересна характеристика его поведения на суде, которую дала в то время большевицкая печать.
"В политехнический музей на процесс "благочинных" и на допрос Патриарха набилась тьма народа. Патриарх смотрит на беспримерный вызов и на допрос свысока. Он улыбается наивной дерзости молодых людей за судейским столом. Он держится с достоинством. Но мы присоединимся к грубому святотатству московского трибунала и в добавок к судебным вопросам бухнем еще один, еще более неделикатный вопрос: "откуда такое достоинство у Патриарха Тихона". (Правда. № 101. 9 мая 1922 г.). Рукописные описания этого допроса где-то имеются.
Спокойное величие Патриарха в эти дни проявляется с изумительной силой. Пред своей последней службой на свободе в храме с. Богородского (в Москве же) Патриарх явился из Чека, (а не из суда) уже поздно ночью. Своим келейникам, измученным ожиданием, он сказал: "уж очень строго допрашивали". - "Что же Вам будет?" - "Обещали голову срубить", - ответил Патриарх с неизменным своим благодушием. Литургию он служил, как всегда: ни малейшей нервности или хотя бы напряжения в молитве.
Тотчас по заключении Патриарха большевики организовали новую церковную власть, так называемых обновленцев. Хотя оказался на лицо законный преемник Патриарха Митрополит Агафангел, который и объявил о своих правах, но большевики поддерживали обновленцев, по всей России развивая их успехи, и преследовали "тихоновцев". Обновленческая церковная власть и была тою властью, которую хотели иметь большевики для Церкви. Своим собором обновленцы объявили Патриарха низложенным, признали справедливость социальной революции, объявили пострадавшее от большевиков духовенство контрреволюционерами и оправдали таким образом гонения на церковь, и заявили даже, что еще никогда церковь не пользовалась такой свободой, как при большевиках. При полном неуспехе у народа и у большей части клира обновленцы получили церковную власть и кафедральные соборы во всех епархиях.
Большевики готовили для Патриарха процесс, но по соображениям внутренней и внешней политики принуждены были предложить ему выйти на свободу под условием подачи властям {103} покаянного заявления с признанием справедливости возведенных на него обвинений. Патриарх принес эту жертву своим именем и славой мученичества. Патриарх рассказывал, что читая в заключении газеты, он с каждым днем все больше приходил в ужас, что обновленцы захватывают Церковь в свои руки. Но если бы он знал, что их успехи так ничтожны и народ за ними не пошел, то он бы не вышел из тюрьмы. В тюрьме нельзя было знать правды и газеты занимались пропагандой в пользу обновленчества и нарочно подсовывались Патриарху. Кроме того, у него явилось и то соображение, что наконец появился закон, революционный хаос всякого беззакония, по-видимому, кончился, и, ему казалось, что пред ним находится настоящая государственная власть, ради которой можно было, не кривя душою, отказаться от своего прежнего курса. Тем, кто не понимал его поступка и соблазнились им, он говорил: "пусть погибнет мое имя в истории, только бы Церкви была польза" ... Англиканскому епископу Бюри, который также просил объяснений, Патриарх напомнил слова ап. Павла: "имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас" (Филип. I, 23-24). Он добавил, что лично с радостью принял бы мученическую смерть, но судьба остающейся Православной Церкви лежит на его ответственности.
Патриарх может быть был самым бесстрашным, мужественным и спокойным пред лицом смерти человеком в России. Все его существо, его лицо, и само сердце излучало всегда и неизменно обаяние глубокого покоя и простоты. Для него умереть было бы слишком легко. Это самое простое на что он мог решиться в любой момент. Для него, старика, монаха и патриарха мученическая смерть была бы приятна, прекрасна и славна и потребовала бы минимума героизма. Самым мучительным вопросом, для него могло быть только - как управлять Церковью, что сделать для облегчения ее положения и устроения ее жизни в безбожном государстве, которое как будто предлагает известные условия существования. Надо было исчерпать со своей стороны, жертвуя, если это потребуется, своим престижем и славой, все возможности для блага Церкви, не нанося ущерба христианской морали вообще, настроению церковного народа и клира и не нарушая церковные каноны. Кроме своих посланий и заявлений, которые могли быть приятны власти, Патриарх сделал попытки завести в угоду ей новый календарный стиль (и то, когда сделала это Константинопольская церковь), учредить при себе Высшее церковное Управление с участием агента большевиков, одного протоиерея, и предложить поминовение властей за богослужением.
{104} Но епископ, клир и народ не приняли этих мер и Патриарх их охотно отменил. Выход же его на свободу для ликвидации обновленчества принес огромную пользу Церкви, восстановив и утвердив в ней законное церковное управление. Конечно, большевики должны были выпустить его и без этого заявления, но для престижа власти оно все же было необходимо и они добились его от заключенного Патриарха.
Народ же не усумнился в нем, не соблазнился его поступком и верно понял его жертву, сделав освобождение его из заключения апофеозом его славы, усыпав дороги его цветами, ободрив малодушных и колеблющихся, как мирян, так епископов и клириков, которые охотно бросали обновленчество.
Ни один воскресный или праздничный день не проходил чтобы Святейший не служил в московских храмах или окрестностях Москвы. По-прежнему храмы эти даже в будние дни во время служения бывают переполнены. В уездных городах Московской губ. стечение народа было огромное, встреча и проводы Патриарха очень торжественные. Рабочие везде покидали работу и все советские и промышленные учреждения не работали в течение всего пребывания Патриарха в городах.
После заключения Патриарх теперь проживает не в Троицком подворье, а в Донском монастыре. К нему со всех концов России приезжают разные лица и в часы приема, в его приемной можно увидеть епископов, священников и мирян: одни по делам церковным, другие - за получением патриаршего благословения и за утешением в горе. Доступ к нему свободный, и келейник его лишь спрашивает посетителей о цели их прихода. Патриарх помещается в трех комнатах, первая из коих в указанные часы служить приемной. Обстановка патриарших покоев поражает своей простотой, а беседа с ним, по словам видевших его, производит сильное впечатление. Святейший находит всегда несколько слов для каждого, даже приходящего только за благословением. Приезжих подробно расспрашивает о положении Православной Церкви в провинции. По Москве он ездит на извозчике в сопровождении келейника. Встречные обнажают при виде его головы и надо быть смельчаком, чтобы решиться не подчиниться установившемуся в этом отношении обычаю. Когда он ездит по железной дороге, то, хотя советская власть не устанавливает для него никаких исключений, никто не входит в занятое Патриархом купэ.
Московский корреспондент парижской газеты "Энформас он" (№ 219 1923 года) так описывает, между прочим, свои впечатления о Святейшем и о приеме y него. "Спокойный, умный, {105} ласковый, широко сострадательный, очень просто одетый, без всякой роскоши, без различия принимающий всех посетителей. Патриарх лишен, может быть, пышности, но он действительно чрезвычайно дорог тысячам малых людей, рабочих и крестьян, которые приходят его видеть. В нем под образом слабости угадывается крепкая воля, энергия для всех испытаний, Bера непоколебимая ...
Постоянный изъявления сочувствия и преданности, которые он получает со всех концов Poccии, делают его сильным и терпеливым... Густая молчаливая толпа ожидала приема. Странники, заметные по загорелым лицам, большой обуви и благочестивому виду, ожидали, сидя в тени башенного зубца. Они сделали несколько тысяч верст пешком, чтобы получить благословение Патриарха. Сельский священник, нервный и застенчивый, ходил вдоль и поперек ... Женщина припала к скамье и закрыла лицо руками. Тяжелые рыдания судорожно вздергивали ее плечи. Несомненно она пришла сюда искать облегчения в каком-то большом несчастии, и невольно пришли в голову тысячи и тысячи расстрелянных ...
Горожане и крестьяне, люди из народа главным образом - долгие часы, порою дни - ждут, чтобы открылась маленькая дверь и мальчик-певчий ввел их к Патриарху Тихону".
Характерно, что торговцы Сухаревой башни, рыбники и зеленщики, отказываются от платы за продукты для кухни Патриарха Тихона. Когда во время ареста Патриарха пытались забрать у этих торговцев для "живоцерковников" продукты, то в ответ послышалось: "для Патриарха, что угодно, а для стервятников и за деньги не дадим". А советской властью жилищному коменданту Донского монастыря предписано освободить помещение Патриарха Тихона от вселенных туда по распоряжению местной жилищной комиссии посторонних лиц, нарушающих покой Патриарха.