Страница:
Киевская паства с первых же дней окружила своего архипастыря любовью и искренним сочувствием, видя и ценя в нем гонимого за правду опального святителя.
{16} Как первенствующему в Св. Синод Митрополиту Владимиру, по вступлении в управление Киевской Митрополии, пришлось вновь приехать в Петроград.
В 1917 году, когда Владыка Митрополит возвратился в Kиев, то там уже началась разруха церковной жизни под натиском революции. Образовался "исполком" и быстро начался развал церковной жизни. Бывший в то время в г. Киеве Епархиальный съезд духовенства и мирян вылился в "Украинский съезд" и было предъявлено требование, чтобы в "автономной" Украине была "независимая от Синода Украинская Церковь". Митрополит Владимир любовно, заботливо предостерегал тогда сторонников этой ненормальной затеи, видя что разделение церкви приведет только к торжеству внутренних и внешних врагов. Пастырей и пасомых Митрополит Владимир призывал терпеливо относиться к своим великим обязанностям участия в церковном епархиальном управлении, избегая вражды и разделения. Но сам архипастырь потерпел много тяжких обид, оскорблений и огорчений.
Осенью 1917 г. образовалась отдельная от России Украинская Держава, а вслед за этим в Киев провозгласилось и временное правительство, для всей Украинской церкви. Во главе этого церковного правительства встал бывший на покое Архиепископ Алексий Дородницын.
Образовавшееся самочинное церковное украинское правительство, или как оно называлось "рада", начало переустройство всего уклада церковной жизни в отделенных радой украинских епархиях. Во все духовные консистории были посланы "украинские комиссары". Воспрещалось поминовение за богослужением Всероссийского Патриарха Тихона, а вместо него приказывалось поминать "всеукраинскую церковную раду", возглавляемую Архиепископом Алексием. По адресу Киевского Митрополита Владимира самозванные духовные комиссары высказывались весьма грубо и оскорбительно.
В это время Митрополит Владимир присутствовал в Москве на Всероссийском Церковном Соборе, а Киевские "комиссары в рясах" обсуждали вопрос о недопущении своего Архипастыря Митрополита Владимира в Киеве - "цю ни к чему людыну", как они грубо выражались о нем по-украински.
Все эти самочинные деяния рады встревожили все православное Киeвскoe население. Собралось многолюдное собрание киевских приходских советов, на котором постановили всеми силами протестовать против самочинной антиканонической попытки создать автокефальную украинскую церковь.
{17} Вскоре после описанных событий Митрополит Владимир возвратился из Москвы с Церковного Собора в Киев и тогда началось со стороны врагов Церкви всяческое глумление над семидесятилетним Старцем-Митрополитом.
Первоначально бунтовщики явились в покои Митрополита с грубым требованием об уходе Владыки из Киевской Митрополии.
Приводим акт неслыханного дотоле в православно-христианском мире оскорбления:
"Девятого сего декабря 1917 г. в два часа дня по поручению, будто бы, центральной рады, заявилась ко мне комиссия во главе с назвавшим себя председателем украинской церковной рады священником о. Маричевым и депутатами: прот. Н. Шараевским (новый лжемитрополит) свящ. П. Тарнавским, свящ. С. Филипенком, дьяконом Ботвиненко и иеродиаконом Порфирием и каким то военным, и после речи о. Маричева было мне заявлено словесное постановление рады о том, чтобы был удален из Киева Преосвященный Никодим Епископ Чигиринский, чтобы немедленно вступили в должность членов консистории вновь назначенные, а так же предложено выехать из Киева и мне. Желая иметь письменное заявление об этом со стороны поименованной депутации, я позвал личного своего секретаря и предложил ему записать это требование депутатов и чтобы последние подписались под ним, но они категорически отказались от этого. Этот акт подписали: Владимир Митрополит Киевский. Секретарь А. Левков".
Вскоре после, этого грубого акта произошел в покоях старца Владыки новый случай. Между 10-12 часами ночи, в лаврскую квартиру Митрополита явился член церковной рады священник Фоменко в сопровождении военного и с неожиданною ласковостью стал предлагать Митрополиту Владимиру патриаршество в украинской церкви.
Митрополит выразил удивление по поводу такой перемены фронта: то от него требуют в три дня уехать из Киева, то предлагают быть украинским патриархом. Но через несколько минут секрет этой ласковости открылся. Ночные посетители потребовали, чтобы хозяин выдал из средств митрополичьего дома сто тысяч рублей.
И когда Митрополит заявил, что эти средства принадлежать всей епархии, которая одна только и может распоряжаться ими, то поведение гостей резко изменилось и сделалось настолько угрожающим в отношении к одинокому Архипастырю, что он поспешил пригласить чрез келейника монастырскую братию {18} чтобы удалить непрошеных ночных посетителей, но последние безобразничали в митрополичьих покоях еще часа полтора.
Каково было душевное состояние в эти дни тяжких испытаний Киевского Святителя митрополита Владимира, можно судить из рассказа свидетеля очевидца. (Подпоруч. Кравченко).
12 декабря 1917 г. во время приема, Владыка обратился к последнему с такими словами: "Я никого и ничего не боюсь. Я во всякое время готов отдать свою жизнь за Церковь Христову и за Веру Православную, чтобы только не дать врагам Ее посмеяться над Нею. Я до конца буду страдать, чтобы сохранилось Православие в России, там где оно началось". Сказав эти слова, Владыка Митрополит сильно и горько заплакал.
В Киево-Печерской Лавре в это время расположился бывший Владимирский Архиепископ Алексий Дородницын. После революции паства из Владимира его прогнала за дружеские отношения с Распутиным. Изгнанный из епархии, Дородницын, украинец из Екатеринослава, перекочевал в Киев, где в тумане революционных настроений назревало стремление к автокефалии, к независимой от Москвы Церкви.
Устроившись в Лавр, арх. Алексий стал мутить монахов украинцев и возбуждать их против Митрополита Владимира в надежде добиться его увольнения и самому сеть на его место. Монахи стали притеснять Митрополита, сначала в мелочах. Случалось, ему нужно куда-нибудь съездить, а монахи не дают лошадей и заявляют: "Владыка Алексий на лошадях уехал". Положение создавалось для Митрополита Владимира тягостное и когда к нему приехали другие два архиерее он просил их как-либо вразумить бесчинника. Но их некоторые усилия оказались напрасными. Дородницын создал для Митрополита Владимира такое положение, что он чувствовал себя в митрополичьих покоях в Лавре, как в осажденной крепости.
Митрополит Владимир был глубоко честный, прямой и стойкий человек. Он не подчинился никаким требованиям группы людей, беззаконно собравшихся в Киеве в украинской церковной раде под главенством Apxиeп. Алексия Дородницына, которого Митрополит Владимир считал величайшим и тяжким церковным преступником и мятежником, в чем Apxиeп. Алексий сам сознался и раскаялся перед церковью уже изгнанный украинцами же (Умер в Новороссийске от паралича сердца в январе 1920 г.). Даже под угрозой лишения жизни Митроп. Владимир не подчинился незаконным требованиям, что он и доказал своею мученической смертью, которой он мог бы избежать если бы захотел укрыться от врагов и убийц.
{19} В январе месяце 1918 г. в Киеве началась гражданская война. Положенное начало гонения и преследования Митрополита Владимира озверевшими его же бывшими духовными детьми, продолжалось и завершилось убийством Владыки во время обладания Киевом сатанистами изуверами.
Красное знамя революции - эмблема крови и сатанизма, позорно развевающееся с 1917 г. над Poccиeй, всюду, где появится, влечет за собой потоки неповинной человеческой крови, произвол, братоубийство, а также разрушение святынь и храмов Божиих.
В борьбе двух вражеских партий за обладание г. Киевом многие Киевские обители и храмы подвергались обстрелу и в значительной степени пострадали. На долю же Киево-Печерской Лавры выпали исключительные дни страданий и гонения. С 15 января в Лавру начали попадать ружейные пули и снаряды, а с 22-го января канонада усилилась и Лавра оказалась под жестоким обстрелом со стороны большевиков, предполагавших, что с лаврской колокольни за ними происходит наблюдение, но в действительности колокольня была заперта, и в Лавре в то время никаких войск не было.
Обстрел же большевиками церквей и колоколен обычное явление всюду, где они ведут войну.
От снарядов значительно пострадали Великая Лаврская церковь и колокольня. Снаряды попадали внутрь церкви и производили значительные повреждения. 23-го января вечером большевики овладели Лаврой и тогда начались в Лавре дикие насилия и варварства. Вооруженные люди врывались в храмы в шапках на головах, с папиросами в зубах. С криком и площадной бранью производили обыски даже во время богослужения и ругались и кощунствовали над Святынями.
Монахов-стариков раздевали и разували на дворе, издевались над ними и секли нагайками.
Во время обысков происходил повальный грабеж.
В то время, когда большевики обстреливали Лавру, Митрополит Владимир молился Богу или в храме, или у себя в покоях. Последнюю литургию Владыка служил 21-го января в воскресение в Великой Лаврской церкви. 24-го января Митрополит в той же церкви служил акафист Успению Божией Матери. Это последнее служение в церкви накануне расстрела Митрополита Владимира по наблюдению сослужащих Владыки, отличалось особенной задушевностью и проникновенностью.
Ночь на 25-е января была тревожная. В эту ночь было произведено нападение четырех вооруженных мужчин и одной {20} женщины в одежде сестры милосердия на квартиру наместника Лавры. Грабители произвели тщательный обыск, забрали ценные вещи ли все, что находили в келлии, пили чай, а глубокою ночью трое из них выходили "на разведку" и в то время ограбили деньги у казначее и у благочинного.
Днем 25-го января три вооруженных солдата произвели обыск в митрополичьих покоях, и, не найдя ничего ценного, взяли из несгораемой кассы золотую медаль. Вечером вновь явилось в Лавру пять вооруженных людей. Один из них одетый в черную кожаную тужурку был комиссаром. Все они накануне (24-го января) уже были в Лавре и обдали в лаврской трапезе. Комиссар, бывший тогда в матросской фуражке, остался недоволен лаврским черным хлебом, бросил хлеб на пол и закричал на всю трапезную: "разве я свинья, чтобы есть такой хлеб?" - Монах трапезник ответил: "у нас господа, лучшего хлеба нет, какой нам дают, тот мы подаем". Трапезник монах Ириней свидетельствует, что 24-го января вечером эта партия вооруженных людей вторично была в лаврской трапезной. Матрос был пьян и говорил в трапезной:
- "Нужно сделать здесь что-либо особенное, замечательное, небывалое". Потом он сказал: "пойдем к Митрополиту на чай, мне нужно с ним поговорить". После этого они все встали и ушли, а через час снова пришли в трапезу и, усевшись начали высыпать из карманов серебряные деньги, а комиссар-матрос достал еще и золотые часы и на вопрос "товарищей" - "где взял их", ответил - "это мое дело". Вся эта компания 25-го января вечером, войдя в Лавру, спросила одного монаха - "где живет Митрополит"? - Монах, узнавший их, ответил матросу: - "дом его около того места, где вы кушаете, там он и живет". Матрос на это сказал: - "мы его сегодня заберем".
В злодеянии убийства Митрополита Владимира свою роль сыграла агитация Алексея Дородницына среди монахов Лавры. Когда в трапезной Лавры монахи кормили банду матросов, то были расспросы: довольна ли братия начальством? Не имеют ли монахи каких-либо жалоб? Послушники, распропагандированные революцией и возбужденные агитацией Дородницына, стали жаловаться на притеснения: "народ несет в Лавру большие деньги, а подает их он" ... - и они указывали наверх, где находились покои Митрополита.
Будущие убийцы Митрополита пошли в трапезу и монах последовал за ними. Предводитель убийц резко обратился к монаху с вопросом. - "Почему у вас комитетов нет? - везде {21} комитеты, а у вас их нет". Монах ответил: "у нас не должно быть комитетов, - мы монахи". Грубый матрос закричал на монаха: "вы только миллионы и тысячи собираете". Грубый изувер матрос долго еще ругался, кричал, а потом начав кощунствовать, он спросил монаха: "отец! скажи, что у вас в пещерах? Все оттуда вынесем и рассмотрим, если там ничего не окажется, или окажется воск или тырса (опилки) - всех вас перережем". Монах отвечал: - "что я вам буду говорить? Если я вам буду говорить правду, - вы все равно не поверите. Теперь ваша власть, пойдите, посмотрите и узнаете правду". В 1917 г. безбожники уже кощунствовали в лаврских пещерах, они резали кинжалами святые мощи, прокладывали штыками, выбрасывали из гробниц, и надругавшись ставили свят. мощи преподобных на голову. Грубый матрос продолжал спрашивать монаха. - "Ты знаешь, кто был отец Серафим в Сарове? - Отец Серафим был вторым лицом после Царя, потому то Серафим и святой. Вот и ваш Митрополит Владимир будет святой".
Уходя из трапезной матрос сказал монаху: - "больше вы Митрополита не увидите". Убийцы пошли к Владыке Митрополиту, чтобы выполнить убийственный замысел.
Было 61/2 часов вечера.
На крыльце митрополичьего дома послышалось три резких звонка. В открывшуюся дверь вошли убийцы - пять человек в солдатской форме, а во главе был матрос.
Матрос спросил: - "где Владимир, Митрополит?" Швейцар указал на пребывание Владыки Митрополита в нижней келлии о. наместника, архимандрита Амвросия.
Проходя в келью к Митрополиту, один солдат сказал: - "мы желаем переговорить с Митрополитом и мы идем сейчас из трапезной и нам там братия жаловалась, что он не разрешает комитеты. С ним нужно переговорить, чтобы он разрешил совет, чтобы, было так, как у нас".
Владыка Митрополит вышел к убийцам и спросил: - "в чем дело?" Трое убийц увели Владыку в комнату и там оставались с ним наедине некоторое время. У дверей поставили караул. Потом из комнаты палачи повели Митрополита в его верхние покои. Когда Владыка проходил мимо стоявших в сторон Епископа Феодора и архим. Амвросия, то сказал им: "вот они хотят уже расстрелять меня, вот что они со мной сделали" и при этом развел руками. Следовавший за Владыкой матрос грубо закричал: - "иди, не разговаривай, кто тебя будет расстреливать! - До коменданта пойдешь".
{22} ... Поднявшись на первую площадку лестницы, ведущей на верхний этаж, Митрополит остановился, и, обращаясь к сопровождавшим его убийцам сказал: "ну, господа, если вам угодно расстрелять меня, расстреливайте здесь же на месте, - я дальше не пойду". Матрос на это грубо заметил: "кто тебя расстреливать будет! - Иди".
Убийцы повели Митрополита в его спальню, где заперев за собою двери оставались с Владыкой там двадцать минут. Там Владыку пытали, душили цепочкой от креста, требовали денег и глумились. Потом келейники нашли в разных местах спальни, на полу разорванные цепочку, шелковый шнурок, ладанку и серебряную нательную икону.
Через двадцать минут Митрополит, окруженный, тремя палачами, вышел из спальни одетый в рясу, с панагией на груди и в белом клобуке на голове.
При выходе на крыльцо к Владыке подошел под благословение его старый келейник Филипп, но матрос оттолкнул его от Митрополита, закричав: "Довольно кровопийцам кланяться, кланялись, будет". Владыка, приблизившись сам к келейнику благословил его, поцеловал и, пожав руку, сказал: - "прощай Филипп"! - вынул из кармана платок и вытер слезы.
Филипп передавал, что Митрополит был спокоен - словно шел на служение литургии. Когда Митрополит надевал шубу, один из солдат сказал: - "это важный преступник"! а матрос закричал на него: - "будет тебе, никаких разговоров".
Забытый и брошенный своей братией, окруженный палачами и убийцами, ни в чем неповинный, кроткий и смиренный старец, Митрополит Владимир спокойно шел на казнь. По дороге, в ограде Лавры Митрополит шел осеняя себя крестным знамением и в предвидении смерти, благоговейно напевал "Благообразный Иосиф".
Случайный очевидец убийства Митрополита передает, что к месту расстрела от лаврских ворот Владыку привезли на автомобиль. Когда убийцы вывели Владыку из автомобиля на площадку, то он спросил: - "Вы здесь меня хотите расстрелять?" - Один из палачей ответил: - "А что ж, церемониться с тобой что ли?" Тогда Митрополит попросил у них разрешения помолиться Богу, на что последовал ответ: - "только поскорей". Воздев руки к небу, Владыка молился вслух: - "Господи, прости мои согрешения вольные и невольные и прими дух мой с миром!" Потом благословил {23} крестообразно обеими руками своих убийц и сказал: - "Господь вас да простит".
Вдруг, среди гробовой тишины послышались за стеною Лавры ружейные выстрелы. Сначала четыре, а через пол минуты еще два и еще. - "Это Владыку расстреливают" - говорить один инок.
"Для убийства столько выстрелов слишком много" - замечает подошедший третий инок.
После раздавшихся выстрелов забегали по двору Лавры человек пятнадцать матросов с револьверами и фонарями в руках. Один матрос спросил стоявших монахов: - "батюшки, провели Владыку?" - "Провели за ворота", - был робкий ответ иноков. Матросы побежали за ворота и через минут двадцать возвратились в Обитель. - "Нашли Владыку?" - спросил один монах матроса. "Нашли, так всех вас по одному повыведем" - отвечал матрос.
В эту ночь покой Лавры больше не нарушался. Вся Обитель спала крепким сном и не чувствовал никто, что за тысячу шагов от Лавры в луже крови лежал прах истерзанного убитого Настоятеля и Отца Лавры, Митрополита Владимира.
На рассвете шли в Лавру на богомолье женщины, и уже от них братия Лавры узнала, что Митрополит Владимир лежит расстрелянный за Лаврой на маленькой полянке, среди крепостных валов.
Тело убитого Владыки обнаружено было в расстоянии 150 саженей от ворот Лавры. Убитый лежал на спине, покрытый шубой и на нем не оказалось панагии, клобучного креста, чулок, сапог с галошами и золотых часов с цепочкой. Медицинским освидетельствованием на теле покойного обнаружены следующие ранения: огнестрельная рана у правой глазной щели, резанная рана покровов головы с обнажением кожи, колотая рана под правым ухом и четыре колотых раны губы, две огнестрельные раны в области правой ключицы, развороченная рана в области груди, с вскрытием всей грудной полости, колотая рана в поясничной области с выпадением сальника и еще две колотые раны груди.
В девять часов утра Лаврская братия решила перенести тело убиенного Митрополита в Лавру, для чего архим. Анфим, получив от большевиков пропуск, отправился с четырьмя санитарами к месту убийства.
Отслужив краткую литию, и, положив тело на носилки, к одиннадцати часам дня принесли останки Священномученика в Михайловскую лаврскую церковь, где покойный Владыка проводил в молитве последние дни своей {24} жизни. Когда о. Анфим поднимал тело Митрополита для перенесения, то к нему подбежало человек десять вооруженных солдат и рабочих и начали глумиться и ругаться над расстрелянным Владыкой, и не разрушали уносить тело. - "Вы еще хоронить будете его - в ров его бросить, тут его закопать! Мощи из него сделаете, - это для мощей вы его забираете", - неистово кричали изуверы. Когда понесли тело Владыки, то проходившие благочестивые женщины плакали, молились и говорили: "Страдалец-мученик, Царство ему небесное". А изуверы кричали: - "какое ему царство, ему место в аду, на самом дне".
Для расследования обстоятельств убийства Митрополита Владимира Священный Собор избрал комиссию под председательством Тамбовского Архиепископа Кирилла, но она не могла уже исполнить своей миссии. Киев был отрезан от Москвы новыми обстоятельствами революции.
Памяти убиенного Митрополита было посвящено особое торжественное заседание, происходившее в Соборной палате при участии Патриарха и духовенства всей Москвы.
В истории Русской Церкви он был единственным иepapхом, который последовательно занимал все три митрополичьи кафедры - Московскую, Петербургскую и Киевскую, и завершил свой жизненный подвиг в 1918 году приятием священно-мученического венца, как бы открыв собою славу Русской Церкви.
{25}
(..."защиту Митрополита взял на себя бывший прис. поверенный Я. С. Гурович, который с момента прихода большевиков к власти, оставил адвокатуру и никогда в советских судах не выступал"...ldn-knigi)
ГЛАВА 2.
Вениамин, Митрополит Петроградский
I.
Полоса "изъятия церковных ценностей" до Петрограда дошла довольно поздно: в середине марта 1922 года.
Главой Петроградской епархии в то время был Митрополит Вениамин. Избрание его из викарных епископов в митрополиты состоялось летом 1917 года при Временном Правительстве. Это, был кажется первый случай применения демократического порядка избрания митрополита. Петроградское население огромным большинством (в том числе голосами почти всех рабочих) вотировало за владыку Вениамина. Оно давно его знало и было глубоко привязано к нему за его доброту, доступность и неизменно сердечное и отзывчивое отношение к своей пастве и к нуждам ее отдельных членов.
Митрополит Вениамин, уже будучи в этом сане, охотно отправлялся по этому зову для совершения молений и треб в самые отдаленные и бедные закоулки Петрограда. Рабочий, мастеровой люд зачастую приглашал его для совершения обряда крещения, и он радостно приходил в бедные кварталы, спускался в подвалы - в простой рясе, без всяких внешних признаков своего высокого сана. Приемная его была постоянно переполнена - главным образом простонародьем. Иногда он до позднего вечера выслушивал обращавшихся к нему, никого не отпуская без благостного совета, без теплого утешения, забывая о себе, о своем отдыхе, о пище ...
Митрополит не был, как говорится, "блестящим оратором". Проповеди его всегда были чрезвычайно просты, без всяких ораторских приемов, без нарочитой торжественности, но, в то же время, он были полны какой-то чарующей прелести. Именно, незамысловатость и огромная искренность проповедей Митрополита делала их доступными для самых широких слоев населения, которое массами наполняло церковь, когда ожидалось служение Митрополита.
{26} Даже среди иноверцев и инородцев Митрополит пользовался глубокими симпатиями. В этой части населения он имел не мало близких личных друзей, которые, несмотря на разницу верований, преклонялись перед чистотой и кротостью его светлой души и шли к нему в минуту тяжкую за советом и духовным. утешением.
Если в России, в это мрачное время, был человек абсолютно, искренне "аполитичным", - то это был Митроп. Вениамин. Это настроение было в нем не вынужденным, не результатом какой либо внутренней борьбы и душевных преодолений. Нет. Его евангельски простая и возвышенная душа легко и естественно парила над всем временным и условным, над копошащимися где-то внизу политическими страстями и раздорами. Он был необыкновенно чуток к бедам, утеснениям и переживаниям своей паствы, помогая всем, кому мог и как умел, - в случае надобности просил, хлопотал...
Его благородный дух не видел в этом никакого унижения, ни несогласованности с его высоким саном. Но, в тоже время, всякую "политику" он неумолимо отметал во всех своих действиях, начинаниях и беседах, даже интимных.
Можно сказать, что этот элемент для него просто не существовал. Всякие политические стрелы просто скользили по нему, не вызывая никакой реакции. Казалось, что в этом отношении он весь закован в сталь. Ни страха, ни расчета здесь никакого не было (это доказало будущее). Митрополит лишь осуществлял на деле то, что, в отношении выполнимости, кажется (может быть, с большим основанием) почти неразрешимым вопросом: евангельское исключение из религиозной жизни всякой политики т. е., в данном случае, вопросов об отношении к советской власти, к ее представителям и т. д. с известной точки зрения, может быть, это был недостаток, отврат от жизни, но таков факт, и тут ничего не поделаешь. Из духовного облика Митрополита нельзя выбросить эту черту, тем более, что она очень характерна для его высшей степени цельной и монолитной психики.
Таков был тот на долю которого выпало, в качестве главы Петроградской епархии, столкнуться с подступавшей все ближе волной изъятия церковных ценностей, уже помутневшей от пролития крови...
Не трудно было предугадать, зная характер и душу Митрополита, как отнесется он к изъятию. В этом вопрос для него не существовало колебаний ни на одну минуту. Самое главное - спасение гибнувших братьев. Если можно хоть немногих, хоть едину душу живую, исторгнуть из объятий голодной смерти, все жертвы оправдываются.
{27} Митрополит, с его детской простотой веры, был большим любителем церковного благолепия. Для него, как для самого примитивного верующего, священные предметы были окружены мистическим нимбом, но дальше он не шел. Силою своего проникновенного духа он отбрасывал в сторону все эти настроения и чувствования, в его глазах совершенно невесомые сравнительно с предстоящей задачей спасения людских масс. В этом отношении он шел дальше Патриарха, не встречая никаких препятствий к отдаче даже освященных сосудов и т. п. - лишь бы исполнить свой христианский и человеческий долг до самого конца.
{16} Как первенствующему в Св. Синод Митрополиту Владимиру, по вступлении в управление Киевской Митрополии, пришлось вновь приехать в Петроград.
В 1917 году, когда Владыка Митрополит возвратился в Kиев, то там уже началась разруха церковной жизни под натиском революции. Образовался "исполком" и быстро начался развал церковной жизни. Бывший в то время в г. Киеве Епархиальный съезд духовенства и мирян вылился в "Украинский съезд" и было предъявлено требование, чтобы в "автономной" Украине была "независимая от Синода Украинская Церковь". Митрополит Владимир любовно, заботливо предостерегал тогда сторонников этой ненормальной затеи, видя что разделение церкви приведет только к торжеству внутренних и внешних врагов. Пастырей и пасомых Митрополит Владимир призывал терпеливо относиться к своим великим обязанностям участия в церковном епархиальном управлении, избегая вражды и разделения. Но сам архипастырь потерпел много тяжких обид, оскорблений и огорчений.
Осенью 1917 г. образовалась отдельная от России Украинская Держава, а вслед за этим в Киев провозгласилось и временное правительство, для всей Украинской церкви. Во главе этого церковного правительства встал бывший на покое Архиепископ Алексий Дородницын.
Образовавшееся самочинное церковное украинское правительство, или как оно называлось "рада", начало переустройство всего уклада церковной жизни в отделенных радой украинских епархиях. Во все духовные консистории были посланы "украинские комиссары". Воспрещалось поминовение за богослужением Всероссийского Патриарха Тихона, а вместо него приказывалось поминать "всеукраинскую церковную раду", возглавляемую Архиепископом Алексием. По адресу Киевского Митрополита Владимира самозванные духовные комиссары высказывались весьма грубо и оскорбительно.
В это время Митрополит Владимир присутствовал в Москве на Всероссийском Церковном Соборе, а Киевские "комиссары в рясах" обсуждали вопрос о недопущении своего Архипастыря Митрополита Владимира в Киеве - "цю ни к чему людыну", как они грубо выражались о нем по-украински.
Все эти самочинные деяния рады встревожили все православное Киeвскoe население. Собралось многолюдное собрание киевских приходских советов, на котором постановили всеми силами протестовать против самочинной антиканонической попытки создать автокефальную украинскую церковь.
{17} Вскоре после описанных событий Митрополит Владимир возвратился из Москвы с Церковного Собора в Киев и тогда началось со стороны врагов Церкви всяческое глумление над семидесятилетним Старцем-Митрополитом.
Первоначально бунтовщики явились в покои Митрополита с грубым требованием об уходе Владыки из Киевской Митрополии.
Приводим акт неслыханного дотоле в православно-христианском мире оскорбления:
"Девятого сего декабря 1917 г. в два часа дня по поручению, будто бы, центральной рады, заявилась ко мне комиссия во главе с назвавшим себя председателем украинской церковной рады священником о. Маричевым и депутатами: прот. Н. Шараевским (новый лжемитрополит) свящ. П. Тарнавским, свящ. С. Филипенком, дьяконом Ботвиненко и иеродиаконом Порфирием и каким то военным, и после речи о. Маричева было мне заявлено словесное постановление рады о том, чтобы был удален из Киева Преосвященный Никодим Епископ Чигиринский, чтобы немедленно вступили в должность членов консистории вновь назначенные, а так же предложено выехать из Киева и мне. Желая иметь письменное заявление об этом со стороны поименованной депутации, я позвал личного своего секретаря и предложил ему записать это требование депутатов и чтобы последние подписались под ним, но они категорически отказались от этого. Этот акт подписали: Владимир Митрополит Киевский. Секретарь А. Левков".
Вскоре после, этого грубого акта произошел в покоях старца Владыки новый случай. Между 10-12 часами ночи, в лаврскую квартиру Митрополита явился член церковной рады священник Фоменко в сопровождении военного и с неожиданною ласковостью стал предлагать Митрополиту Владимиру патриаршество в украинской церкви.
Митрополит выразил удивление по поводу такой перемены фронта: то от него требуют в три дня уехать из Киева, то предлагают быть украинским патриархом. Но через несколько минут секрет этой ласковости открылся. Ночные посетители потребовали, чтобы хозяин выдал из средств митрополичьего дома сто тысяч рублей.
И когда Митрополит заявил, что эти средства принадлежать всей епархии, которая одна только и может распоряжаться ими, то поведение гостей резко изменилось и сделалось настолько угрожающим в отношении к одинокому Архипастырю, что он поспешил пригласить чрез келейника монастырскую братию {18} чтобы удалить непрошеных ночных посетителей, но последние безобразничали в митрополичьих покоях еще часа полтора.
Каково было душевное состояние в эти дни тяжких испытаний Киевского Святителя митрополита Владимира, можно судить из рассказа свидетеля очевидца. (Подпоруч. Кравченко).
12 декабря 1917 г. во время приема, Владыка обратился к последнему с такими словами: "Я никого и ничего не боюсь. Я во всякое время готов отдать свою жизнь за Церковь Христову и за Веру Православную, чтобы только не дать врагам Ее посмеяться над Нею. Я до конца буду страдать, чтобы сохранилось Православие в России, там где оно началось". Сказав эти слова, Владыка Митрополит сильно и горько заплакал.
В Киево-Печерской Лавре в это время расположился бывший Владимирский Архиепископ Алексий Дородницын. После революции паства из Владимира его прогнала за дружеские отношения с Распутиным. Изгнанный из епархии, Дородницын, украинец из Екатеринослава, перекочевал в Киев, где в тумане революционных настроений назревало стремление к автокефалии, к независимой от Москвы Церкви.
Устроившись в Лавр, арх. Алексий стал мутить монахов украинцев и возбуждать их против Митрополита Владимира в надежде добиться его увольнения и самому сеть на его место. Монахи стали притеснять Митрополита, сначала в мелочах. Случалось, ему нужно куда-нибудь съездить, а монахи не дают лошадей и заявляют: "Владыка Алексий на лошадях уехал". Положение создавалось для Митрополита Владимира тягостное и когда к нему приехали другие два архиерее он просил их как-либо вразумить бесчинника. Но их некоторые усилия оказались напрасными. Дородницын создал для Митрополита Владимира такое положение, что он чувствовал себя в митрополичьих покоях в Лавре, как в осажденной крепости.
Митрополит Владимир был глубоко честный, прямой и стойкий человек. Он не подчинился никаким требованиям группы людей, беззаконно собравшихся в Киеве в украинской церковной раде под главенством Apxиeп. Алексия Дородницына, которого Митрополит Владимир считал величайшим и тяжким церковным преступником и мятежником, в чем Apxиeп. Алексий сам сознался и раскаялся перед церковью уже изгнанный украинцами же (Умер в Новороссийске от паралича сердца в январе 1920 г.). Даже под угрозой лишения жизни Митроп. Владимир не подчинился незаконным требованиям, что он и доказал своею мученической смертью, которой он мог бы избежать если бы захотел укрыться от врагов и убийц.
{19} В январе месяце 1918 г. в Киеве началась гражданская война. Положенное начало гонения и преследования Митрополита Владимира озверевшими его же бывшими духовными детьми, продолжалось и завершилось убийством Владыки во время обладания Киевом сатанистами изуверами.
Красное знамя революции - эмблема крови и сатанизма, позорно развевающееся с 1917 г. над Poccиeй, всюду, где появится, влечет за собой потоки неповинной человеческой крови, произвол, братоубийство, а также разрушение святынь и храмов Божиих.
В борьбе двух вражеских партий за обладание г. Киевом многие Киевские обители и храмы подвергались обстрелу и в значительной степени пострадали. На долю же Киево-Печерской Лавры выпали исключительные дни страданий и гонения. С 15 января в Лавру начали попадать ружейные пули и снаряды, а с 22-го января канонада усилилась и Лавра оказалась под жестоким обстрелом со стороны большевиков, предполагавших, что с лаврской колокольни за ними происходит наблюдение, но в действительности колокольня была заперта, и в Лавре в то время никаких войск не было.
Обстрел же большевиками церквей и колоколен обычное явление всюду, где они ведут войну.
От снарядов значительно пострадали Великая Лаврская церковь и колокольня. Снаряды попадали внутрь церкви и производили значительные повреждения. 23-го января вечером большевики овладели Лаврой и тогда начались в Лавре дикие насилия и варварства. Вооруженные люди врывались в храмы в шапках на головах, с папиросами в зубах. С криком и площадной бранью производили обыски даже во время богослужения и ругались и кощунствовали над Святынями.
Монахов-стариков раздевали и разували на дворе, издевались над ними и секли нагайками.
Во время обысков происходил повальный грабеж.
В то время, когда большевики обстреливали Лавру, Митрополит Владимир молился Богу или в храме, или у себя в покоях. Последнюю литургию Владыка служил 21-го января в воскресение в Великой Лаврской церкви. 24-го января Митрополит в той же церкви служил акафист Успению Божией Матери. Это последнее служение в церкви накануне расстрела Митрополита Владимира по наблюдению сослужащих Владыки, отличалось особенной задушевностью и проникновенностью.
Ночь на 25-е января была тревожная. В эту ночь было произведено нападение четырех вооруженных мужчин и одной {20} женщины в одежде сестры милосердия на квартиру наместника Лавры. Грабители произвели тщательный обыск, забрали ценные вещи ли все, что находили в келлии, пили чай, а глубокою ночью трое из них выходили "на разведку" и в то время ограбили деньги у казначее и у благочинного.
Днем 25-го января три вооруженных солдата произвели обыск в митрополичьих покоях, и, не найдя ничего ценного, взяли из несгораемой кассы золотую медаль. Вечером вновь явилось в Лавру пять вооруженных людей. Один из них одетый в черную кожаную тужурку был комиссаром. Все они накануне (24-го января) уже были в Лавре и обдали в лаврской трапезе. Комиссар, бывший тогда в матросской фуражке, остался недоволен лаврским черным хлебом, бросил хлеб на пол и закричал на всю трапезную: "разве я свинья, чтобы есть такой хлеб?" - Монах трапезник ответил: "у нас господа, лучшего хлеба нет, какой нам дают, тот мы подаем". Трапезник монах Ириней свидетельствует, что 24-го января вечером эта партия вооруженных людей вторично была в лаврской трапезной. Матрос был пьян и говорил в трапезной:
- "Нужно сделать здесь что-либо особенное, замечательное, небывалое". Потом он сказал: "пойдем к Митрополиту на чай, мне нужно с ним поговорить". После этого они все встали и ушли, а через час снова пришли в трапезу и, усевшись начали высыпать из карманов серебряные деньги, а комиссар-матрос достал еще и золотые часы и на вопрос "товарищей" - "где взял их", ответил - "это мое дело". Вся эта компания 25-го января вечером, войдя в Лавру, спросила одного монаха - "где живет Митрополит"? - Монах, узнавший их, ответил матросу: - "дом его около того места, где вы кушаете, там он и живет". Матрос на это сказал: - "мы его сегодня заберем".
В злодеянии убийства Митрополита Владимира свою роль сыграла агитация Алексея Дородницына среди монахов Лавры. Когда в трапезной Лавры монахи кормили банду матросов, то были расспросы: довольна ли братия начальством? Не имеют ли монахи каких-либо жалоб? Послушники, распропагандированные революцией и возбужденные агитацией Дородницына, стали жаловаться на притеснения: "народ несет в Лавру большие деньги, а подает их он" ... - и они указывали наверх, где находились покои Митрополита.
Будущие убийцы Митрополита пошли в трапезу и монах последовал за ними. Предводитель убийц резко обратился к монаху с вопросом. - "Почему у вас комитетов нет? - везде {21} комитеты, а у вас их нет". Монах ответил: "у нас не должно быть комитетов, - мы монахи". Грубый матрос закричал на монаха: "вы только миллионы и тысячи собираете". Грубый изувер матрос долго еще ругался, кричал, а потом начав кощунствовать, он спросил монаха: "отец! скажи, что у вас в пещерах? Все оттуда вынесем и рассмотрим, если там ничего не окажется, или окажется воск или тырса (опилки) - всех вас перережем". Монах отвечал: - "что я вам буду говорить? Если я вам буду говорить правду, - вы все равно не поверите. Теперь ваша власть, пойдите, посмотрите и узнаете правду". В 1917 г. безбожники уже кощунствовали в лаврских пещерах, они резали кинжалами святые мощи, прокладывали штыками, выбрасывали из гробниц, и надругавшись ставили свят. мощи преподобных на голову. Грубый матрос продолжал спрашивать монаха. - "Ты знаешь, кто был отец Серафим в Сарове? - Отец Серафим был вторым лицом после Царя, потому то Серафим и святой. Вот и ваш Митрополит Владимир будет святой".
Уходя из трапезной матрос сказал монаху: - "больше вы Митрополита не увидите". Убийцы пошли к Владыке Митрополиту, чтобы выполнить убийственный замысел.
Было 61/2 часов вечера.
На крыльце митрополичьего дома послышалось три резких звонка. В открывшуюся дверь вошли убийцы - пять человек в солдатской форме, а во главе был матрос.
Матрос спросил: - "где Владимир, Митрополит?" Швейцар указал на пребывание Владыки Митрополита в нижней келлии о. наместника, архимандрита Амвросия.
Проходя в келью к Митрополиту, один солдат сказал: - "мы желаем переговорить с Митрополитом и мы идем сейчас из трапезной и нам там братия жаловалась, что он не разрешает комитеты. С ним нужно переговорить, чтобы он разрешил совет, чтобы, было так, как у нас".
Владыка Митрополит вышел к убийцам и спросил: - "в чем дело?" Трое убийц увели Владыку в комнату и там оставались с ним наедине некоторое время. У дверей поставили караул. Потом из комнаты палачи повели Митрополита в его верхние покои. Когда Владыка проходил мимо стоявших в сторон Епископа Феодора и архим. Амвросия, то сказал им: "вот они хотят уже расстрелять меня, вот что они со мной сделали" и при этом развел руками. Следовавший за Владыкой матрос грубо закричал: - "иди, не разговаривай, кто тебя будет расстреливать! - До коменданта пойдешь".
{22} ... Поднявшись на первую площадку лестницы, ведущей на верхний этаж, Митрополит остановился, и, обращаясь к сопровождавшим его убийцам сказал: "ну, господа, если вам угодно расстрелять меня, расстреливайте здесь же на месте, - я дальше не пойду". Матрос на это грубо заметил: "кто тебя расстреливать будет! - Иди".
Убийцы повели Митрополита в его спальню, где заперев за собою двери оставались с Владыкой там двадцать минут. Там Владыку пытали, душили цепочкой от креста, требовали денег и глумились. Потом келейники нашли в разных местах спальни, на полу разорванные цепочку, шелковый шнурок, ладанку и серебряную нательную икону.
Через двадцать минут Митрополит, окруженный, тремя палачами, вышел из спальни одетый в рясу, с панагией на груди и в белом клобуке на голове.
При выходе на крыльцо к Владыке подошел под благословение его старый келейник Филипп, но матрос оттолкнул его от Митрополита, закричав: "Довольно кровопийцам кланяться, кланялись, будет". Владыка, приблизившись сам к келейнику благословил его, поцеловал и, пожав руку, сказал: - "прощай Филипп"! - вынул из кармана платок и вытер слезы.
Филипп передавал, что Митрополит был спокоен - словно шел на служение литургии. Когда Митрополит надевал шубу, один из солдат сказал: - "это важный преступник"! а матрос закричал на него: - "будет тебе, никаких разговоров".
Забытый и брошенный своей братией, окруженный палачами и убийцами, ни в чем неповинный, кроткий и смиренный старец, Митрополит Владимир спокойно шел на казнь. По дороге, в ограде Лавры Митрополит шел осеняя себя крестным знамением и в предвидении смерти, благоговейно напевал "Благообразный Иосиф".
Случайный очевидец убийства Митрополита передает, что к месту расстрела от лаврских ворот Владыку привезли на автомобиль. Когда убийцы вывели Владыку из автомобиля на площадку, то он спросил: - "Вы здесь меня хотите расстрелять?" - Один из палачей ответил: - "А что ж, церемониться с тобой что ли?" Тогда Митрополит попросил у них разрешения помолиться Богу, на что последовал ответ: - "только поскорей". Воздев руки к небу, Владыка молился вслух: - "Господи, прости мои согрешения вольные и невольные и прими дух мой с миром!" Потом благословил {23} крестообразно обеими руками своих убийц и сказал: - "Господь вас да простит".
Вдруг, среди гробовой тишины послышались за стеною Лавры ружейные выстрелы. Сначала четыре, а через пол минуты еще два и еще. - "Это Владыку расстреливают" - говорить один инок.
"Для убийства столько выстрелов слишком много" - замечает подошедший третий инок.
После раздавшихся выстрелов забегали по двору Лавры человек пятнадцать матросов с револьверами и фонарями в руках. Один матрос спросил стоявших монахов: - "батюшки, провели Владыку?" - "Провели за ворота", - был робкий ответ иноков. Матросы побежали за ворота и через минут двадцать возвратились в Обитель. - "Нашли Владыку?" - спросил один монах матроса. "Нашли, так всех вас по одному повыведем" - отвечал матрос.
В эту ночь покой Лавры больше не нарушался. Вся Обитель спала крепким сном и не чувствовал никто, что за тысячу шагов от Лавры в луже крови лежал прах истерзанного убитого Настоятеля и Отца Лавры, Митрополита Владимира.
На рассвете шли в Лавру на богомолье женщины, и уже от них братия Лавры узнала, что Митрополит Владимир лежит расстрелянный за Лаврой на маленькой полянке, среди крепостных валов.
Тело убитого Владыки обнаружено было в расстоянии 150 саженей от ворот Лавры. Убитый лежал на спине, покрытый шубой и на нем не оказалось панагии, клобучного креста, чулок, сапог с галошами и золотых часов с цепочкой. Медицинским освидетельствованием на теле покойного обнаружены следующие ранения: огнестрельная рана у правой глазной щели, резанная рана покровов головы с обнажением кожи, колотая рана под правым ухом и четыре колотых раны губы, две огнестрельные раны в области правой ключицы, развороченная рана в области груди, с вскрытием всей грудной полости, колотая рана в поясничной области с выпадением сальника и еще две колотые раны груди.
В девять часов утра Лаврская братия решила перенести тело убиенного Митрополита в Лавру, для чего архим. Анфим, получив от большевиков пропуск, отправился с четырьмя санитарами к месту убийства.
Отслужив краткую литию, и, положив тело на носилки, к одиннадцати часам дня принесли останки Священномученика в Михайловскую лаврскую церковь, где покойный Владыка проводил в молитве последние дни своей {24} жизни. Когда о. Анфим поднимал тело Митрополита для перенесения, то к нему подбежало человек десять вооруженных солдат и рабочих и начали глумиться и ругаться над расстрелянным Владыкой, и не разрушали уносить тело. - "Вы еще хоронить будете его - в ров его бросить, тут его закопать! Мощи из него сделаете, - это для мощей вы его забираете", - неистово кричали изуверы. Когда понесли тело Владыки, то проходившие благочестивые женщины плакали, молились и говорили: "Страдалец-мученик, Царство ему небесное". А изуверы кричали: - "какое ему царство, ему место в аду, на самом дне".
Для расследования обстоятельств убийства Митрополита Владимира Священный Собор избрал комиссию под председательством Тамбовского Архиепископа Кирилла, но она не могла уже исполнить своей миссии. Киев был отрезан от Москвы новыми обстоятельствами революции.
Памяти убиенного Митрополита было посвящено особое торжественное заседание, происходившее в Соборной палате при участии Патриарха и духовенства всей Москвы.
В истории Русской Церкви он был единственным иepapхом, который последовательно занимал все три митрополичьи кафедры - Московскую, Петербургскую и Киевскую, и завершил свой жизненный подвиг в 1918 году приятием священно-мученического венца, как бы открыв собою славу Русской Церкви.
{25}
(..."защиту Митрополита взял на себя бывший прис. поверенный Я. С. Гурович, который с момента прихода большевиков к власти, оставил адвокатуру и никогда в советских судах не выступал"...ldn-knigi)
ГЛАВА 2.
Вениамин, Митрополит Петроградский
I.
Полоса "изъятия церковных ценностей" до Петрограда дошла довольно поздно: в середине марта 1922 года.
Главой Петроградской епархии в то время был Митрополит Вениамин. Избрание его из викарных епископов в митрополиты состоялось летом 1917 года при Временном Правительстве. Это, был кажется первый случай применения демократического порядка избрания митрополита. Петроградское население огромным большинством (в том числе голосами почти всех рабочих) вотировало за владыку Вениамина. Оно давно его знало и было глубоко привязано к нему за его доброту, доступность и неизменно сердечное и отзывчивое отношение к своей пастве и к нуждам ее отдельных членов.
Митрополит Вениамин, уже будучи в этом сане, охотно отправлялся по этому зову для совершения молений и треб в самые отдаленные и бедные закоулки Петрограда. Рабочий, мастеровой люд зачастую приглашал его для совершения обряда крещения, и он радостно приходил в бедные кварталы, спускался в подвалы - в простой рясе, без всяких внешних признаков своего высокого сана. Приемная его была постоянно переполнена - главным образом простонародьем. Иногда он до позднего вечера выслушивал обращавшихся к нему, никого не отпуская без благостного совета, без теплого утешения, забывая о себе, о своем отдыхе, о пище ...
Митрополит не был, как говорится, "блестящим оратором". Проповеди его всегда были чрезвычайно просты, без всяких ораторских приемов, без нарочитой торжественности, но, в то же время, он были полны какой-то чарующей прелести. Именно, незамысловатость и огромная искренность проповедей Митрополита делала их доступными для самых широких слоев населения, которое массами наполняло церковь, когда ожидалось служение Митрополита.
{26} Даже среди иноверцев и инородцев Митрополит пользовался глубокими симпатиями. В этой части населения он имел не мало близких личных друзей, которые, несмотря на разницу верований, преклонялись перед чистотой и кротостью его светлой души и шли к нему в минуту тяжкую за советом и духовным. утешением.
Если в России, в это мрачное время, был человек абсолютно, искренне "аполитичным", - то это был Митроп. Вениамин. Это настроение было в нем не вынужденным, не результатом какой либо внутренней борьбы и душевных преодолений. Нет. Его евангельски простая и возвышенная душа легко и естественно парила над всем временным и условным, над копошащимися где-то внизу политическими страстями и раздорами. Он был необыкновенно чуток к бедам, утеснениям и переживаниям своей паствы, помогая всем, кому мог и как умел, - в случае надобности просил, хлопотал...
Его благородный дух не видел в этом никакого унижения, ни несогласованности с его высоким саном. Но, в тоже время, всякую "политику" он неумолимо отметал во всех своих действиях, начинаниях и беседах, даже интимных.
Можно сказать, что этот элемент для него просто не существовал. Всякие политические стрелы просто скользили по нему, не вызывая никакой реакции. Казалось, что в этом отношении он весь закован в сталь. Ни страха, ни расчета здесь никакого не было (это доказало будущее). Митрополит лишь осуществлял на деле то, что, в отношении выполнимости, кажется (может быть, с большим основанием) почти неразрешимым вопросом: евангельское исключение из религиозной жизни всякой политики т. е., в данном случае, вопросов об отношении к советской власти, к ее представителям и т. д. с известной точки зрения, может быть, это был недостаток, отврат от жизни, но таков факт, и тут ничего не поделаешь. Из духовного облика Митрополита нельзя выбросить эту черту, тем более, что она очень характерна для его высшей степени цельной и монолитной психики.
Таков был тот на долю которого выпало, в качестве главы Петроградской епархии, столкнуться с подступавшей все ближе волной изъятия церковных ценностей, уже помутневшей от пролития крови...
Не трудно было предугадать, зная характер и душу Митрополита, как отнесется он к изъятию. В этом вопрос для него не существовало колебаний ни на одну минуту. Самое главное - спасение гибнувших братьев. Если можно хоть немногих, хоть едину душу живую, исторгнуть из объятий голодной смерти, все жертвы оправдываются.
{27} Митрополит, с его детской простотой веры, был большим любителем церковного благолепия. Для него, как для самого примитивного верующего, священные предметы были окружены мистическим нимбом, но дальше он не шел. Силою своего проникновенного духа он отбрасывал в сторону все эти настроения и чувствования, в его глазах совершенно невесомые сравнительно с предстоящей задачей спасения людских масс. В этом отношении он шел дальше Патриарха, не встречая никаких препятствий к отдаче даже освященных сосудов и т. п. - лишь бы исполнить свой христианский и человеческий долг до самого конца.