Страница:
Вадковский скрепя сердце сказал:
— Привал.
И остановился. Просто встал столбом там, где шел. Отдыхать ему не хотелось. То есть он в иной ситуации с огромным удовольствием сбросил бы с себя весь груз, смыл грязь с уставшего тела, вдоволь поплескавшись в горячей воде, потом бы не спеша плотно поел, а потом бы завалился спать на целые сутки в своей комнате с открытым настежь окном. Но здесь подобные желания... Нет, он не подавлял их. Просто та жизнь осталась там, а здесь шла совсем другая, своя жизнь, где желания тела — дело десятое.
— Если из-за меня, — донесся бесцветный голос подходящего Лядова, — то привал делать не стоит. Я дойду.
Трайнис и Лядов остановились рядом с Вадковским. Лядов правой рукой держался за плечо Гинтаса, но стоял вполне уверенно. Наверное, действительно это была не слабость, а анестезирующее действие лекарства.
Вадковский откровенно рассматривал Славкино лицо — бледен, глаза тусклые, почти не смотрят. Конечно устал. Может быть, ему больно. Но молчит, не признается. Роман приблизился. Рука не горячая, пульс учащен. Предплечье, давно не мытое, в жутких буро-черных лохмотьях — не воспалено, только толстая корка биопласта еще больше потемнела на глубоких рубцах — универсальное снадобье помогало организму бороться с ранением, отдавая лекарство, поглощая шлаки и грязь. Скоро надо будет сменить биопласт. Есть еще... сколько же? В личный комплект входят две. Осталось. четыре упаковки биопласта. На такую рану приходится выливать почти всю. Вадковский невольно сглотнул — на еще одно подобное ранение лекарств просто не хватит.
— Роман, я серьезно говорю, — сказал Лядов. Все трое стояли рядом, и Слава говорил очень тихо. — Расслабимся — мне труднее будет войти в ритм. Далеко еще?
— Трудно сказать. Мы уже рядом... Должны быть рядом.
Трайнис крутил головой по сторонам. Взгляд его цепко прыгал по чаще. Часто он поглядывал вверх — видимо, тоже заметил золотистое роение в солнечном луче под сводами леса, но ничего не сказал. Это теперь действительно было не важно.
— Роман, — твердо сказал Лядов, — вечереет. Надо как можно дальше оторваться от этих тварей. Хуже мне уже не будет. А вот если мы опоздаем...
Вадковский махнул рукой:
— Тогда перекусим стоя.
Он закинул ремень контейнера на шею и держал его на животе на манер подноса. Поели на скорую руку.
— Ты прямо как лотошник, — заметил Лядов, сосредоточенно с усилием жуя концентрат. В глазах его не мелькнуло ни намека на улыбку.
Съели по половине мясного брикета. Воды оставалось три фляги. Правда, были еще одна бутылка вина полная и одна уполовиненная.
Выпили по три глотка воды. Лядова заставили выпить пять. В ответ на его протесты Вадковский спокойно сказал:
— Потеряешь силы — тащить тебя на самодельных носилках будет гораздо сложнее. Ну что — двинулись?
— Потопали, — отозвался Трайнис.
Вадковский наконец определил выражение его лица — хмурое недоумение. «А ты говорил — „на симуляторе“, — подумал Роман. Симулятор и вообще земные реалии вспоминались с некоторым трудом. Многое казалось лишним, нелепым. Удивляли собственные поступки и слова в той или иной ситуации. Мир Камеи был проще, честнее и жестче.
Оглядевшись, споро зашагали.
То ли от резкого начала движения, то ли от спада дневной жары почудилось, что оголенных частей тела коснулась прохлада. Не рано ли, забеспокоился Вадковский, и тут же забыл об этом. Пора уже было выходить на опорную точку. Но точка не появлялась. И сделать ничего нельзя было, оставалось только идти этой темнеющей лощиной.
Трайнис опасно нес тесак — лезвием на плече. Значит, постоянно напрягает руку, мельком подумалось Вадковскому. Зато оружие в момент опасности срывается в боевое положение мгновенно. Вадковский мысленно похвалил спутника. «Вот опять, — подумал он, — полузнакомое слово. Вернее, редко используемое в данном контексте. Спутник. Почему я его вспомнил?..» И он сразу забыл об этом. Надо было идти вперед, а лощина и не думала кончаться.
Как-то незаметно истек следующий час. Потом еще полчаса. Прямые лучи солнца над головой пропали.
Вадковский ощущал глухое беспокойство. В животе иногда появлялся медленно стягивающийся холодный узел, из-за которого слабели ноги, а взгляд начинал затравленно метаться по темной массе деревьев. Это было незнакомое ощущение. Но оно быстро проходило, едва Вадковский, стиснув зубы, ускорял шаг.
Потемнело существенно. Чаща стала теснее, деревья сгрудились, нависли, разглядывая крошечных путников у своего подножия. Наверное, перешептываются с интересом, удивляются.
Уже можно было обмануться в определении расстояния до далекого предмета. И без того молчаливая и неподвижная чаща стала врастать в повисшую в воздухе темную пыль сумерек. Дальние деревья слились в мутный невыразительный барельеф. Вадковского на секунду охватила тоска. На Земле он очень любил ночь. А здесь даже мысль о возможности остаться наедине с ночной темнотой и деревьями вызывала простой и чистый, ничем не замутненный страх. Страх этот давал силы и гнал вперед. Такого страха, наверное, можно было не стыдиться. Вадковский отер потное лицо валиком закатанного рукава. Огляделся. Он уже не мог вспомнить, о чем только что думал. Где ориентир?
Трое снова остановились. Щелкнула крышка контейнера, булькнула вода. Один из них ел и пил, сидя на контейнере. Другой, повыше, что-то спросил у третьего. Тот в ответ покачал головой. Больше не было произнесено ни слова. Двое склонились над плечом сидящего, переглянулись, кивнули друг другу. Потом все трое быстро собрались и через пятьдесят шагов бесшумно исчезли среди стволов-великанов.
Лощина не кончалась.
Они уже давно шли не в цепочку, а рядом, поддерживая Лядова с обеих сторон.
Вадковский во всех подробностях начал рассказывать Трайнису, как выглядит следующий ориентир. Почему-то очень хотелось говорить. Хотелось расшевелить безразличную, стремительно исчезающую в темноте чащу. Хотелось услышать собственный голос, удостовериться, что ты не превратился в тупо шагающий механизм, забыв зачем и куда идешь.
Трайнис слушал молча, иногда повторяя: «Тише. тише».
Опять вокруг все было пепельным и черным, как сутки назад. Какие-то заблудившиеся в кронах кванты закатного света давали глазу ничтожную возможность видеть. Они уже несколько раз налетали в полумраке на ветки и царапались.
— Фонарик! — прохрипел Трайнис. Контейнер болтался у него на левом плече. В левой же руке было зажат тесак. Правой он тащил Лядова за пояс комбинезона.
— Нет, — упрямо отвечал Вадковский. — Мы дойдем.
Здоровой рукой Лядов обхватил его шею. В правой Вадковский держал пистолет, который уже давно не убирал в карман. Рукоять стала неудобно широкой и скользкой, сам пистолет сильно потяжелел.
Лес распался на отдельные глыбы мрака. Иногда какие-то неопределенно бледные пятна маячили перед глазами. Порой начинало казаться, что это ноги, а не глаза, чувствуют повышение уклона, и тогда они сворачивали в низину, в существовании которой уже не было никакой уверенности — может быть, они давно уже заблудились и идут не туда. Так как это было бы слишком страшно, о таком варианте никто не думал.
Лядов двигался молча, односложно отвечая на вопросы о самочувствии: «все нормально». Кажется, у него начала подниматься температура.
Вадковский стиснул зубы, чувствуя, как тяжелеет Слав-кина рука на шее, но выхода не было. После всех событий ночевать в чаще было неоправданным риском. Тем более зная, что где-то впереди есть более надежное для ночевки место.
— Вижу, — выдохнул Трайнис, притормаживая и поднимая голову. — Черт тебя побери, Рома, вижу! Ой, прости.
Вадковский вскинул голову.
— Где? — И расплылся в улыбке. — Все нормально. Вот именно — «шъерт побьери»!
Они остановились. Лядов покачивался, уронив голову на грудь; дышал тяжело и отрывисто.
Вадковский с наслаждением вытер лицо о скатанный рукав на предплечье. Снова посмотрел.
Пусть они ошиблись — взяли левее. Совсем немного — метров двести. А ведь могли промахнуться. Сейчас не понять, виновата ли чаща, где не видно ни зги, или курс был намечен второпях. Теперь это не важно. Главное, что справа, среди поредевших деревьев — что, как им уже известно, явный признак гористого поднятия, — высоко вверху слабо розовел кусочком фруктового сахара на фоне глубокого индиго предночного неба вертикальный выход камня. Стена. Щека. Как будто у крутого зеленого холма вертикальным ударом стесали одну сторону, до камня сняв дерн и деревья.
Подхватив Лядова, с новыми силами полезли напролом.
— Вы меня достали с вашей чащей, — бормотал Лядов, мотаясь, как холст в ручье между двух столбов. Впрочем, он шел сам, но спотыкался все чаще, тяжело повисая на шеях друзей.
— Бросьте меня, — бормотал Лядов.
У Вадковского отлегло от сердца — умирающий человек шутить не будет.
— Все, Слава, дошли. Финишный рывок, последний.
Деревья редели. Прохладный свежий воздух лился навстречу. Только сейчас стало понятно, как перенастоен до духоты растительными ароматами воздух чащи.
Стало светлее. Подъем оказался довольно крутым. Лесная подстилка истончалась. Когда черная в полумраке трава исчезла из-под ног, мелкие камни резко заскрипели под подошвами. Деревья остались позади. Гора росла над ними. Далекая верхушка ее была слабо окрашена розовым и самостоятельно парила в темном воздухе. Истосковавшийся глаз улавливал вокруг призрачные радужные цвета. Наверное, это был психологический эффект после многочасового путешествия в монотонном сумраке. Скальные выходы светлели под ногами.
Они забрались еще на десяток метров по склону, под темную неровную стену, и Лядов неожиданно твердо сказал:
— Больше не могу. Дайте отдохнуть.
Его усадили на травяной островок. Лядов немедленно откинулся на спину.
Вадковский с Трайнисом стояли над ним и озирались, переводя дыхание.
Западная часть неба над черными волнами слившихся крон была чуть светлее, вырисовывались силуэты отдельных ветвей.
Вадковский присел, провел рукой по траве. Задержал ладонь. Трава была влажной. Он постарался вспомнить, была ли влага прошлой ночью — и не смог. Это было слишком давно. Обычная роса. Но что-то его обеспокоило.
Трайнис рядом затих.
Вадковский поднял голову. И тоже замер.
Только сейчас, когда они дошли и сознание немного очистилось от забот, когда за считанные минуты погасли остатки заката — глаза прозрели: над головой ковром горели звезды. Их было больше, чем на Земле в августовскую ночь, похоже, Камея располагалась ближе к ядру. Непривычное расположение далеких светил наделяло весь небосклон невероятной новизной. Они действительно были чужды троим с Земли — эти созвездия, никем никогда не названные. Несколько крупных звезд были ярко окрашены — даже мелькнула мысль об орбитальных станциях, — но мерцали они как самые обычные звезды.
— Вот уж не думал, что когда-нибудь смогу дать имя созвездию. — Вадковский соединил взглядом несколько звезд, чуть подумал: — Подсвечник. Нет, Канделябр.
— Давай поднимемся повыше, канделябр, — устало сказал Трайнис. Посмотрел на смутно видневшуюся в полумраке каменную стену, до которой оставалось полсотни шагов.
— Конечно, — кивнул Вадковский, но вместо этого снова уставился на звезды. — Гинтас, ты видишь то же, что и я?
Трайнис обежал взглядом небосвод. Звезды мерцали колко, словно в морозную ночь. И становились все четче, резче. Трайнис присмотрелся. Словно кристально чистую родниковую воду лили в мутное от летней жары небо. Он даже успел заметить, как почти невидимая прозрачная кольцевая волна ушла за черные кроны обступивших холм деревьев. По созвездьям словно провели мокрой тряпкой. Резко потемнело? Ветер высоко в атмосфере сдул пыль? Опять какие-то чудеса. Они на Камее, и эта планета успела объяснить, что нет таких пиков невероятности, которые не могут быть покорены случайностью.
Не отводя глаз от неба, Трайнис присел и осторожно потряс Лядова.
— Все нормально, — сонно пробормотал тот. — Я не сплю.
Поддерживая под лопатки, Трайнис помог ему присесть. Лядов застыл нахохлившись и чуть завалившись набок.
— Попей, — сказал Трайнис, с трудом оторвав взгляд от сверкающего неба.
Лядов встрепенулся, жадно глотнул пару раз и резко отвернулся от фляги.
Трайнис завинтил крышку и облизал сухие губы. Было темно, и никто этого не увидел.
— Надо перебраться повыше, — сипло сказал он и помог Лядову подняться.
— Не волнуйтесь, — сквозь долгий зевок сказал Лядов, — я просто очень устал. Уже почти не болит.
Бестелесными тенями все трое полезли вверх. За десять шагов до основания каменной стены Трайнис сказал:
— Рома, включаю фонарь.
В ответ Вадковский только вздохнул. Конечно, место ночевки должно быть осмотрено.
— Валяй. Рукой только прикрой.
Щелчок. На каменистом склоне появился яркий овал света, метнулся по изъеденному эрозией камню. Все разом зажмурились — глазам стало больно. Клочок травы изумрудно вспыхнул, испуганным ежом встопорщилась игольчатая тень. Овал света, вырастая, умчался вперед, взобрался на каменную стену и вдруг превратился в узкую щель — Трайнис положил пальцы на стекло рефлектора. Пальцы засветились густо-розовым.
Полоска света, ломаясь, пробежала по скале, нырнула в углубление, похожее на треугольную нишу. Трайнис осторожно заглянул.
— Чисто, — сказал он, с подозрением разглядывая мелкие камешки и слежавшийся песок. Ни птичьих, ни мышиных следов не было.
Они забрались под каменные своды, попадали на теплый песок. Пещерка была треугольная, будто из арбуза на пробу вырезали широкий клин, и неглубокая — едва в рост человека. Но все равно куда приятнее было ощущать за спиной надежный твердый камень. Трайнис погасил фонарь.
Некоторое время все молчали, переводя дыхание, Когда в глазах растаяли блики, оставленные светом фонаря, в глыбе мрака над ними опять засияла звездная поляна, перевитая туманным шлейфом — проступил Млечный Путь.
«Эти же звезды мы видим с Земли, — подумал Вадковский, — только из другой точки. Мала Галактика».
Разгоряченные долгой ходьбой неподвижные тела остывали. Начинал чувствоваться резкий холодок. Он заползал в рукава, стекал за ворот.
Никто не шевелился. Казалось, все заснули. Вадковский вытянул вперед невидимую в темноте ладонь. Черная пятерня мазнула по звездам. Он готов был поклясться, что ощутил прохладный ветерок. Даже не ветер — ровный ток холодного воздуха. И никак не мог определить направление. Неработающие комбинезоны остыли и стали очень неприятными изнутри — холодный влажный материал прилип к телу. Вот незадача. Не рассчитаны они были к использованию с выдранным с корнем блоком сервиса. Страшно захотелось сорвать грязные балахоны и залезть под горячий душ. А ведь вчерашний вечер был теплее. В осень, что ли, местную попали? Так ведь ни одного желтого листа. И тут Вадковский понял — холодный воздух течет сверху вниз. Словно высоко в небе приоткрыли дверь гигантской морозилки.
Кто-то чихнул. Кажется, Лядов. У Вадковского тоже защекотало в носу. Он нажал на особую точку над верхней губой, и зуд в носоглотке прошел.
Рядом в темноте заскрипел песок.
— Ну что еще? — невнятно пробормотал Лядов.
— Надень капюшон, — сказал Трайнис.
Зашуршала одежда, слабо щелкнули фиксаторы «забрала». Рядом повозились и затихли.
Вадковский наклонился вперед, высунулся из укрытия, и стал прислушиваться. Тихо было абсолютно. Не видно было ничего, кроме звезд. Планета для медитаций. Оголившейся шеи тут же коснулась ледяная кисея, соскользнула вниз на открытые кисти рук. Даже в дыру от вырезанного блока сервиса затекал холодный ручеек. Звезды над головой были предельно торжественны и уже почти не мерцали, только изредка посверкивали. Воздух вверху, наверное, охладился неимоверно. Уши начало покалывать. Вадковскии понял, что переждать ночь, не привлекая к себе внимания, не удастся. Надо разводить костер. Так-так... Он задумчиво выдохнул ртом. Струя пара заклубилась, вокруг звезд появились туманные ореолы, и медленно растаяла в неподвижном воздухе.
— Гинтас...
— Я уже думаю об этом, — проворчал Трайнис.
Что тут думать... И Вадковскии понял: за дровами надо возвращаться в лес. Всем вместе. Одного никто не отпустит. «Славу одного не оставишь, придется и его тащить вниз. Сумасшествие какое-то. Эта планета хочет нас доконать. А Славке еще надо сменить биопласт... С другой стороны — комбинезоны просушим, согреемся. Бред. Ты начинаешь искать хорошее в плохом. А как еще вести себя в такой ситуации? Когда все против тебя и за плечами нет привычной и незаметной мощи цивилизации. А вести себя надо очень просто, — подумалось Роману, — делать все так, чтобы получилось то, что ты хочешь. И если для этого надо спать на земле возле костра, то, следовательно, так и надо поступать с легкой душой». И он сразу успокоился. Повернувшись в сторону невидимого Трайниса, снова позвал:
— Гинтас.
— Да, командир, — без тени улыбки в голосе ответил невидимый Трайнис.
— Придется будить Славку и идти за дровами всем вместе.
— Конечно.
Разбудив продрогшего Лядова, который тут же пробормотал «я не сплю», растолковали ему ситуацию, сунули в руку нож — «Слава, это — на крайний случай». Вадковскии, естественно, взял пистолет, Трайнис — тесак. Кряхтя и стеная они поднялись, болью отозвались затекшие мышцы. Гинтас пальцами прикрыл рефлектор фонаря. Держась друг за друга, как артель слепцов, начали спуск в темноту. Очень не хотелось удаляться от крошечной и холодной, но такой надежной пещерки. Поддерживаемый с обеих сторон Лядов сильно дрожал, но шел сам. Урезанный свет фонаря узкой полосой прыгал под ногами. Трава густо серебрилась. Иней. Даже камни похрустывали звонче. Спускаться было скользко. Казалось, идут слишком долго — деревья никак не появлялись впереди, а каменная стена за спиной давно исчезла без следа. Спуск в темноту становился зловещим. Давать перед собой полный свет Трайнис не решался. Наконец, бледная полоса света изогнулась на шершавой колонне. Остановились. Звезды с интересом взирали с высоты. Холод опускался, казалось, именно от них.
— Слава, держи свет. Вот так. Ромка, прикрывай. Все делаем очень быстро.
Лядов навел дрожащий снопик света из зарешеченного пальцами рефлектора на ближайший ствол. Вадковскии встал рядом, напряженно подняв к правому плечу пистолет, зажатый обеими ладонями. Казалось, он хочет послушать, что шепчет ствол.
Трайнис с оглушительным треском сделал тесаком первый удар, огляделся и принялся долбить дерево, надрубая кору на уровне своего роста. Он работал быстро, с остервенением. Щепки сухо щелкали по ближайшим стволам, с шорохом осыпались в заиндевевшую траву. Сделав глубокие, с выворотом, зарубки вокруг всего ствола, Трайнис бросил под ноги тесак и стал сдирать полосы коры — сначала повисая на обеих руках, затем упираясь ногой в дерево. Появился крепкий, ни на что не похожий, мощный растительный дух. Раз за разом вертикальными мазками оголялась гладкая влажная поверхность цвета слоновой кости. Мокрые отсветы фонаря медленно гуляли по голому стволу. Груда длинных коричневых обрывков росла. От Трайниса валил пар, на его лице крупными каплями блестел пот. В чаще повисло слабое несмолкаемое эхо.
Лядов с фонарем перемещался вслед за Трайнисом. Вад-ковскому приходилось постоянно маневрировать, чтобы не оказаться ослепленным фонарем. Он даже не смотрел на освещенный участок дерева, переключив все внимание на чащу — там лишь слабые отсветы метались по стволам.
Треск отрываемой коры вновь сменился частым тупым хрустом. Короткое эхо слабо отзывалось в чаще. Вадковскии скосил глаза — Трайнис перешел ко второму дереву и размахивал тесаком еще быстрее. Пар клубящимся столбом вырывался изо рта. Трайнис спешил.
Вадковский присел, вглядываясь в чащу поверх уснувшей травы. Он понимал, что если кто-нибудь ринется из чащи, то станет видимым только шагах в пяти. Как тут целиться? А звука шагов и подавно не услышать. На замерших травинках поблескивал иней. Замерзшие пальцы перестали чувствовать курок. Вадковский торопливо переложил ТТ в левую руку, кисть правой засунул за борт комбинезона, зажал под мышкой. В левой руке пистолет сидел как чужой.
— Все! — сказал Трайнис, задыхаясь. — Уходим. Роман, помоги.
Вадковский вскочил.
Лядов освещал две большие кучи кое-как набросанных обрывков коры. Правой рукой он приобнял себя и постоянно притоптывал, пытаясь согреться. Левая рука была безвольно засунута в карман. Лядов, фонарик в его руке и свет фонаря — все крупно дрожало.
Трайнис наклонился, припал к земле и своими длинными руками заграбастал одну охапку целиком. Тесак оказалось внутри — с одного конца торчала рукоятка с грязно-белым развевающимся куском обмотки. Гинтас рывком выпрямился.
Вадковский не смог повторить то же самое с пистолетом в руке. Пришлось убрать оружие в карман.
Лядов пристроился рядом, светя под ноги, и они двинулись к скале. Подошвы скользили по инею, холодный воздух обжигал легкие.
Огромная, в обхват, охапка оказалась не слишком тяжелой, но очень неудобной. Одуряюще терпкий запах шел от коры. Вадковский никак не мог им надышаться, пока они поднимались по склону. Наконец он понял, что просто очень хочет есть.
Две большие охапки свалили перед входом. Недолго посовещавшись, основную часть бросили внутрь каменной ниши. Из оставшихся кусков Вадковский под руководством Лядова начал разводить костер. Все промерзли окончательно, понадевали капюшоны, хлопали себя по бокам, размахивали руками. Согревшийся и взмокший на заготовительных работах Трайнис быстро остыл и сейчас отчаянно стучал зубами. Комбинезоны задубели от мороза. Было уже не просто холодно, было явно ниже нуля, причем гораздо ниже.
Фонарик лежал на контейнере и светил внутрь каменной ниши, стены которой возвращали наружу рассеянный свет. Свет был желтоватым — то ли из-за оттенка скалы, то ли садилась батарейка. Три фигуры с поднятыми капюшонами отбрасывали длинные тени на склон. Все делали молча, подавленные очередным происшествием.
Трайнис ломал и рвал на полосы огромные полотнища коры, аккуратно складывая поленницу.
Наконец все застыли и Вадковский чиркнул спичкой. Звук прозвучал громко. Желтый с синей шапочкой язычок пламени вытянулся в центре оранжевого гало над тоненькой деревянной палочкой. Сколько тысяч раз в прошедшей истории этот кусочек дерева с комочком серы спасал человеку жизнь?.. К огню сразу жадно прильнула тьма. Вадковский сощурился на огонек и осторожно сунул спичку в шалашик из кусочков коры. Хорошо, что на Камее нет ветра, подумал Вадковский. И вдруг испугался. Но ветер не подул. «С чего бы он должен подуть?» — одернул себя Роман.
Пламя, попробовав предложенное, нашло его подходящим, и над шалашиком, густея, повалил дым. Оранжевые языки азартно начали выглядывать из щелей. Вскоре маленький костер пылал. Вадковский на корточках сидел над огнем, с умилением наблюдая за его ростом, словно это был какой-нибудь экзотический, с великим трудом выращенный цветок.
Рядом появился Трайнис — Вадковский увидел его ноги. Ботинки побиты, в подошве застряли острые кусочки камня, штанины до колена испачканы в грязи и зелени, исполосованы чем-то острым, в нескольких местах продраны насквозь.
Вадковскому пришлось отодвинуться от огня — в лицо дохнуло жаром и по коже пробежала судорога. Он провел по лицу ладонью. Ладонь была горячей и пахла гарью. Это оказалось очень приятным. Вадковский улыбнулся. Тут же в двух местах треснула пересохшая губа.
Трайнис без предупреждения сунул Роману кусок коры, похожий на узкий щит, переходящий в хлыст.
— На вот, займись.
А сам полез в убежище, в пещеру, где Лядов, действуя кое-как одной рукой, довольно ровно застелил корой остывший песчаный пол и теперь, вывернув шею и дыша паром на темную кляксу отработавшего биопласта, в неверном свете разгорающегося костра разглядывал плечо.
— Давай лучше я, — сказал Трайнис. Он достал из контейнера сине-белый флакон, сунул Лядову фонарь — «держи вот так», и начал менять биопласт. Лядов морщился, шипел сквозь зубы и дергался.
Под каменными сводами посветлело — это Вадковский, не долго думая, положил в огонь целую охапку коры и отодвинулся еще дальше. Оранжевые языки пламени взвились на высоту человеческого роста. Тепло коснулось лиц и рук. Лядов с Трайнисом обернулись на огонь. Пар от их дыхания сливался в одно облако.
Вадковский развел костер перед самым входом, почти загородив проход. Жар от костра шел неимоверный. Обращенные к огню части комбинезонов быстро прогрелись, находившиеся же в тени оставались леденяще-влажными. Трайнис погасил фонарь и наложил чистую повязку на плечо Лядова при ярком оранжевом свете костра. Особой нужды в повязке не было, но так было теплее — клок комбинезона с левого бока Лядова был выдран солидный.
— Слава, садись ближе к огню, — сказал Трайнис. — Тебе надо хорошенько согреться, поесть и поспать.
— Спасибо, — пробормотал Лядов. Из последних сил переполз и улегся боком к костру. Трайнис сунул ему под головусвернутый в рулон кусок коры.
— Привал.
И остановился. Просто встал столбом там, где шел. Отдыхать ему не хотелось. То есть он в иной ситуации с огромным удовольствием сбросил бы с себя весь груз, смыл грязь с уставшего тела, вдоволь поплескавшись в горячей воде, потом бы не спеша плотно поел, а потом бы завалился спать на целые сутки в своей комнате с открытым настежь окном. Но здесь подобные желания... Нет, он не подавлял их. Просто та жизнь осталась там, а здесь шла совсем другая, своя жизнь, где желания тела — дело десятое.
— Если из-за меня, — донесся бесцветный голос подходящего Лядова, — то привал делать не стоит. Я дойду.
Трайнис и Лядов остановились рядом с Вадковским. Лядов правой рукой держался за плечо Гинтаса, но стоял вполне уверенно. Наверное, действительно это была не слабость, а анестезирующее действие лекарства.
Вадковский откровенно рассматривал Славкино лицо — бледен, глаза тусклые, почти не смотрят. Конечно устал. Может быть, ему больно. Но молчит, не признается. Роман приблизился. Рука не горячая, пульс учащен. Предплечье, давно не мытое, в жутких буро-черных лохмотьях — не воспалено, только толстая корка биопласта еще больше потемнела на глубоких рубцах — универсальное снадобье помогало организму бороться с ранением, отдавая лекарство, поглощая шлаки и грязь. Скоро надо будет сменить биопласт. Есть еще... сколько же? В личный комплект входят две. Осталось. четыре упаковки биопласта. На такую рану приходится выливать почти всю. Вадковский невольно сглотнул — на еще одно подобное ранение лекарств просто не хватит.
— Роман, я серьезно говорю, — сказал Лядов. Все трое стояли рядом, и Слава говорил очень тихо. — Расслабимся — мне труднее будет войти в ритм. Далеко еще?
— Трудно сказать. Мы уже рядом... Должны быть рядом.
Трайнис крутил головой по сторонам. Взгляд его цепко прыгал по чаще. Часто он поглядывал вверх — видимо, тоже заметил золотистое роение в солнечном луче под сводами леса, но ничего не сказал. Это теперь действительно было не важно.
— Роман, — твердо сказал Лядов, — вечереет. Надо как можно дальше оторваться от этих тварей. Хуже мне уже не будет. А вот если мы опоздаем...
Вадковский махнул рукой:
— Тогда перекусим стоя.
Он закинул ремень контейнера на шею и держал его на животе на манер подноса. Поели на скорую руку.
— Ты прямо как лотошник, — заметил Лядов, сосредоточенно с усилием жуя концентрат. В глазах его не мелькнуло ни намека на улыбку.
Съели по половине мясного брикета. Воды оставалось три фляги. Правда, были еще одна бутылка вина полная и одна уполовиненная.
Выпили по три глотка воды. Лядова заставили выпить пять. В ответ на его протесты Вадковский спокойно сказал:
— Потеряешь силы — тащить тебя на самодельных носилках будет гораздо сложнее. Ну что — двинулись?
— Потопали, — отозвался Трайнис.
Вадковский наконец определил выражение его лица — хмурое недоумение. «А ты говорил — „на симуляторе“, — подумал Роман. Симулятор и вообще земные реалии вспоминались с некоторым трудом. Многое казалось лишним, нелепым. Удивляли собственные поступки и слова в той или иной ситуации. Мир Камеи был проще, честнее и жестче.
Оглядевшись, споро зашагали.
То ли от резкого начала движения, то ли от спада дневной жары почудилось, что оголенных частей тела коснулась прохлада. Не рано ли, забеспокоился Вадковский, и тут же забыл об этом. Пора уже было выходить на опорную точку. Но точка не появлялась. И сделать ничего нельзя было, оставалось только идти этой темнеющей лощиной.
Трайнис опасно нес тесак — лезвием на плече. Значит, постоянно напрягает руку, мельком подумалось Вадковскому. Зато оружие в момент опасности срывается в боевое положение мгновенно. Вадковский мысленно похвалил спутника. «Вот опять, — подумал он, — полузнакомое слово. Вернее, редко используемое в данном контексте. Спутник. Почему я его вспомнил?..» И он сразу забыл об этом. Надо было идти вперед, а лощина и не думала кончаться.
Как-то незаметно истек следующий час. Потом еще полчаса. Прямые лучи солнца над головой пропали.
Вадковский ощущал глухое беспокойство. В животе иногда появлялся медленно стягивающийся холодный узел, из-за которого слабели ноги, а взгляд начинал затравленно метаться по темной массе деревьев. Это было незнакомое ощущение. Но оно быстро проходило, едва Вадковский, стиснув зубы, ускорял шаг.
Потемнело существенно. Чаща стала теснее, деревья сгрудились, нависли, разглядывая крошечных путников у своего подножия. Наверное, перешептываются с интересом, удивляются.
Уже можно было обмануться в определении расстояния до далекого предмета. И без того молчаливая и неподвижная чаща стала врастать в повисшую в воздухе темную пыль сумерек. Дальние деревья слились в мутный невыразительный барельеф. Вадковского на секунду охватила тоска. На Земле он очень любил ночь. А здесь даже мысль о возможности остаться наедине с ночной темнотой и деревьями вызывала простой и чистый, ничем не замутненный страх. Страх этот давал силы и гнал вперед. Такого страха, наверное, можно было не стыдиться. Вадковский отер потное лицо валиком закатанного рукава. Огляделся. Он уже не мог вспомнить, о чем только что думал. Где ориентир?
Трое снова остановились. Щелкнула крышка контейнера, булькнула вода. Один из них ел и пил, сидя на контейнере. Другой, повыше, что-то спросил у третьего. Тот в ответ покачал головой. Больше не было произнесено ни слова. Двое склонились над плечом сидящего, переглянулись, кивнули друг другу. Потом все трое быстро собрались и через пятьдесят шагов бесшумно исчезли среди стволов-великанов.
Лощина не кончалась.
Они уже давно шли не в цепочку, а рядом, поддерживая Лядова с обеих сторон.
Вадковский во всех подробностях начал рассказывать Трайнису, как выглядит следующий ориентир. Почему-то очень хотелось говорить. Хотелось расшевелить безразличную, стремительно исчезающую в темноте чащу. Хотелось услышать собственный голос, удостовериться, что ты не превратился в тупо шагающий механизм, забыв зачем и куда идешь.
Трайнис слушал молча, иногда повторяя: «Тише. тише».
Опять вокруг все было пепельным и черным, как сутки назад. Какие-то заблудившиеся в кронах кванты закатного света давали глазу ничтожную возможность видеть. Они уже несколько раз налетали в полумраке на ветки и царапались.
— Фонарик! — прохрипел Трайнис. Контейнер болтался у него на левом плече. В левой же руке было зажат тесак. Правой он тащил Лядова за пояс комбинезона.
— Нет, — упрямо отвечал Вадковский. — Мы дойдем.
Здоровой рукой Лядов обхватил его шею. В правой Вадковский держал пистолет, который уже давно не убирал в карман. Рукоять стала неудобно широкой и скользкой, сам пистолет сильно потяжелел.
Лес распался на отдельные глыбы мрака. Иногда какие-то неопределенно бледные пятна маячили перед глазами. Порой начинало казаться, что это ноги, а не глаза, чувствуют повышение уклона, и тогда они сворачивали в низину, в существовании которой уже не было никакой уверенности — может быть, они давно уже заблудились и идут не туда. Так как это было бы слишком страшно, о таком варианте никто не думал.
Лядов двигался молча, односложно отвечая на вопросы о самочувствии: «все нормально». Кажется, у него начала подниматься температура.
Вадковский стиснул зубы, чувствуя, как тяжелеет Слав-кина рука на шее, но выхода не было. После всех событий ночевать в чаще было неоправданным риском. Тем более зная, что где-то впереди есть более надежное для ночевки место.
— Вижу, — выдохнул Трайнис, притормаживая и поднимая голову. — Черт тебя побери, Рома, вижу! Ой, прости.
Вадковский вскинул голову.
— Где? — И расплылся в улыбке. — Все нормально. Вот именно — «шъерт побьери»!
Они остановились. Лядов покачивался, уронив голову на грудь; дышал тяжело и отрывисто.
Вадковский с наслаждением вытер лицо о скатанный рукав на предплечье. Снова посмотрел.
Пусть они ошиблись — взяли левее. Совсем немного — метров двести. А ведь могли промахнуться. Сейчас не понять, виновата ли чаща, где не видно ни зги, или курс был намечен второпях. Теперь это не важно. Главное, что справа, среди поредевших деревьев — что, как им уже известно, явный признак гористого поднятия, — высоко вверху слабо розовел кусочком фруктового сахара на фоне глубокого индиго предночного неба вертикальный выход камня. Стена. Щека. Как будто у крутого зеленого холма вертикальным ударом стесали одну сторону, до камня сняв дерн и деревья.
Подхватив Лядова, с новыми силами полезли напролом.
— Вы меня достали с вашей чащей, — бормотал Лядов, мотаясь, как холст в ручье между двух столбов. Впрочем, он шел сам, но спотыкался все чаще, тяжело повисая на шеях друзей.
— Бросьте меня, — бормотал Лядов.
У Вадковского отлегло от сердца — умирающий человек шутить не будет.
— Все, Слава, дошли. Финишный рывок, последний.
Деревья редели. Прохладный свежий воздух лился навстречу. Только сейчас стало понятно, как перенастоен до духоты растительными ароматами воздух чащи.
Стало светлее. Подъем оказался довольно крутым. Лесная подстилка истончалась. Когда черная в полумраке трава исчезла из-под ног, мелкие камни резко заскрипели под подошвами. Деревья остались позади. Гора росла над ними. Далекая верхушка ее была слабо окрашена розовым и самостоятельно парила в темном воздухе. Истосковавшийся глаз улавливал вокруг призрачные радужные цвета. Наверное, это был психологический эффект после многочасового путешествия в монотонном сумраке. Скальные выходы светлели под ногами.
Они забрались еще на десяток метров по склону, под темную неровную стену, и Лядов неожиданно твердо сказал:
— Больше не могу. Дайте отдохнуть.
Его усадили на травяной островок. Лядов немедленно откинулся на спину.
Вадковский с Трайнисом стояли над ним и озирались, переводя дыхание.
Западная часть неба над черными волнами слившихся крон была чуть светлее, вырисовывались силуэты отдельных ветвей.
Вадковский присел, провел рукой по траве. Задержал ладонь. Трава была влажной. Он постарался вспомнить, была ли влага прошлой ночью — и не смог. Это было слишком давно. Обычная роса. Но что-то его обеспокоило.
Трайнис рядом затих.
Вадковский поднял голову. И тоже замер.
Только сейчас, когда они дошли и сознание немного очистилось от забот, когда за считанные минуты погасли остатки заката — глаза прозрели: над головой ковром горели звезды. Их было больше, чем на Земле в августовскую ночь, похоже, Камея располагалась ближе к ядру. Непривычное расположение далеких светил наделяло весь небосклон невероятной новизной. Они действительно были чужды троим с Земли — эти созвездия, никем никогда не названные. Несколько крупных звезд были ярко окрашены — даже мелькнула мысль об орбитальных станциях, — но мерцали они как самые обычные звезды.
— Вот уж не думал, что когда-нибудь смогу дать имя созвездию. — Вадковский соединил взглядом несколько звезд, чуть подумал: — Подсвечник. Нет, Канделябр.
— Давай поднимемся повыше, канделябр, — устало сказал Трайнис. Посмотрел на смутно видневшуюся в полумраке каменную стену, до которой оставалось полсотни шагов.
— Конечно, — кивнул Вадковский, но вместо этого снова уставился на звезды. — Гинтас, ты видишь то же, что и я?
Трайнис обежал взглядом небосвод. Звезды мерцали колко, словно в морозную ночь. И становились все четче, резче. Трайнис присмотрелся. Словно кристально чистую родниковую воду лили в мутное от летней жары небо. Он даже успел заметить, как почти невидимая прозрачная кольцевая волна ушла за черные кроны обступивших холм деревьев. По созвездьям словно провели мокрой тряпкой. Резко потемнело? Ветер высоко в атмосфере сдул пыль? Опять какие-то чудеса. Они на Камее, и эта планета успела объяснить, что нет таких пиков невероятности, которые не могут быть покорены случайностью.
Не отводя глаз от неба, Трайнис присел и осторожно потряс Лядова.
— Все нормально, — сонно пробормотал тот. — Я не сплю.
Поддерживая под лопатки, Трайнис помог ему присесть. Лядов застыл нахохлившись и чуть завалившись набок.
— Попей, — сказал Трайнис, с трудом оторвав взгляд от сверкающего неба.
Лядов встрепенулся, жадно глотнул пару раз и резко отвернулся от фляги.
Трайнис завинтил крышку и облизал сухие губы. Было темно, и никто этого не увидел.
— Надо перебраться повыше, — сипло сказал он и помог Лядову подняться.
— Не волнуйтесь, — сквозь долгий зевок сказал Лядов, — я просто очень устал. Уже почти не болит.
Бестелесными тенями все трое полезли вверх. За десять шагов до основания каменной стены Трайнис сказал:
— Рома, включаю фонарь.
В ответ Вадковский только вздохнул. Конечно, место ночевки должно быть осмотрено.
— Валяй. Рукой только прикрой.
Щелчок. На каменистом склоне появился яркий овал света, метнулся по изъеденному эрозией камню. Все разом зажмурились — глазам стало больно. Клочок травы изумрудно вспыхнул, испуганным ежом встопорщилась игольчатая тень. Овал света, вырастая, умчался вперед, взобрался на каменную стену и вдруг превратился в узкую щель — Трайнис положил пальцы на стекло рефлектора. Пальцы засветились густо-розовым.
Полоска света, ломаясь, пробежала по скале, нырнула в углубление, похожее на треугольную нишу. Трайнис осторожно заглянул.
— Чисто, — сказал он, с подозрением разглядывая мелкие камешки и слежавшийся песок. Ни птичьих, ни мышиных следов не было.
Они забрались под каменные своды, попадали на теплый песок. Пещерка была треугольная, будто из арбуза на пробу вырезали широкий клин, и неглубокая — едва в рост человека. Но все равно куда приятнее было ощущать за спиной надежный твердый камень. Трайнис погасил фонарь.
Некоторое время все молчали, переводя дыхание, Когда в глазах растаяли блики, оставленные светом фонаря, в глыбе мрака над ними опять засияла звездная поляна, перевитая туманным шлейфом — проступил Млечный Путь.
«Эти же звезды мы видим с Земли, — подумал Вадковский, — только из другой точки. Мала Галактика».
Разгоряченные долгой ходьбой неподвижные тела остывали. Начинал чувствоваться резкий холодок. Он заползал в рукава, стекал за ворот.
Никто не шевелился. Казалось, все заснули. Вадковский вытянул вперед невидимую в темноте ладонь. Черная пятерня мазнула по звездам. Он готов был поклясться, что ощутил прохладный ветерок. Даже не ветер — ровный ток холодного воздуха. И никак не мог определить направление. Неработающие комбинезоны остыли и стали очень неприятными изнутри — холодный влажный материал прилип к телу. Вот незадача. Не рассчитаны они были к использованию с выдранным с корнем блоком сервиса. Страшно захотелось сорвать грязные балахоны и залезть под горячий душ. А ведь вчерашний вечер был теплее. В осень, что ли, местную попали? Так ведь ни одного желтого листа. И тут Вадковский понял — холодный воздух течет сверху вниз. Словно высоко в небе приоткрыли дверь гигантской морозилки.
Кто-то чихнул. Кажется, Лядов. У Вадковского тоже защекотало в носу. Он нажал на особую точку над верхней губой, и зуд в носоглотке прошел.
Рядом в темноте заскрипел песок.
— Ну что еще? — невнятно пробормотал Лядов.
— Надень капюшон, — сказал Трайнис.
Зашуршала одежда, слабо щелкнули фиксаторы «забрала». Рядом повозились и затихли.
Вадковский наклонился вперед, высунулся из укрытия, и стал прислушиваться. Тихо было абсолютно. Не видно было ничего, кроме звезд. Планета для медитаций. Оголившейся шеи тут же коснулась ледяная кисея, соскользнула вниз на открытые кисти рук. Даже в дыру от вырезанного блока сервиса затекал холодный ручеек. Звезды над головой были предельно торжественны и уже почти не мерцали, только изредка посверкивали. Воздух вверху, наверное, охладился неимоверно. Уши начало покалывать. Вадковскии понял, что переждать ночь, не привлекая к себе внимания, не удастся. Надо разводить костер. Так-так... Он задумчиво выдохнул ртом. Струя пара заклубилась, вокруг звезд появились туманные ореолы, и медленно растаяла в неподвижном воздухе.
— Гинтас...
— Я уже думаю об этом, — проворчал Трайнис.
Что тут думать... И Вадковскии понял: за дровами надо возвращаться в лес. Всем вместе. Одного никто не отпустит. «Славу одного не оставишь, придется и его тащить вниз. Сумасшествие какое-то. Эта планета хочет нас доконать. А Славке еще надо сменить биопласт... С другой стороны — комбинезоны просушим, согреемся. Бред. Ты начинаешь искать хорошее в плохом. А как еще вести себя в такой ситуации? Когда все против тебя и за плечами нет привычной и незаметной мощи цивилизации. А вести себя надо очень просто, — подумалось Роману, — делать все так, чтобы получилось то, что ты хочешь. И если для этого надо спать на земле возле костра, то, следовательно, так и надо поступать с легкой душой». И он сразу успокоился. Повернувшись в сторону невидимого Трайниса, снова позвал:
— Гинтас.
— Да, командир, — без тени улыбки в голосе ответил невидимый Трайнис.
— Придется будить Славку и идти за дровами всем вместе.
— Конечно.
Разбудив продрогшего Лядова, который тут же пробормотал «я не сплю», растолковали ему ситуацию, сунули в руку нож — «Слава, это — на крайний случай». Вадковскии, естественно, взял пистолет, Трайнис — тесак. Кряхтя и стеная они поднялись, болью отозвались затекшие мышцы. Гинтас пальцами прикрыл рефлектор фонаря. Держась друг за друга, как артель слепцов, начали спуск в темноту. Очень не хотелось удаляться от крошечной и холодной, но такой надежной пещерки. Поддерживаемый с обеих сторон Лядов сильно дрожал, но шел сам. Урезанный свет фонаря узкой полосой прыгал под ногами. Трава густо серебрилась. Иней. Даже камни похрустывали звонче. Спускаться было скользко. Казалось, идут слишком долго — деревья никак не появлялись впереди, а каменная стена за спиной давно исчезла без следа. Спуск в темноту становился зловещим. Давать перед собой полный свет Трайнис не решался. Наконец, бледная полоса света изогнулась на шершавой колонне. Остановились. Звезды с интересом взирали с высоты. Холод опускался, казалось, именно от них.
— Слава, держи свет. Вот так. Ромка, прикрывай. Все делаем очень быстро.
Лядов навел дрожащий снопик света из зарешеченного пальцами рефлектора на ближайший ствол. Вадковскии встал рядом, напряженно подняв к правому плечу пистолет, зажатый обеими ладонями. Казалось, он хочет послушать, что шепчет ствол.
Трайнис с оглушительным треском сделал тесаком первый удар, огляделся и принялся долбить дерево, надрубая кору на уровне своего роста. Он работал быстро, с остервенением. Щепки сухо щелкали по ближайшим стволам, с шорохом осыпались в заиндевевшую траву. Сделав глубокие, с выворотом, зарубки вокруг всего ствола, Трайнис бросил под ноги тесак и стал сдирать полосы коры — сначала повисая на обеих руках, затем упираясь ногой в дерево. Появился крепкий, ни на что не похожий, мощный растительный дух. Раз за разом вертикальными мазками оголялась гладкая влажная поверхность цвета слоновой кости. Мокрые отсветы фонаря медленно гуляли по голому стволу. Груда длинных коричневых обрывков росла. От Трайниса валил пар, на его лице крупными каплями блестел пот. В чаще повисло слабое несмолкаемое эхо.
Лядов с фонарем перемещался вслед за Трайнисом. Вад-ковскому приходилось постоянно маневрировать, чтобы не оказаться ослепленным фонарем. Он даже не смотрел на освещенный участок дерева, переключив все внимание на чащу — там лишь слабые отсветы метались по стволам.
Треск отрываемой коры вновь сменился частым тупым хрустом. Короткое эхо слабо отзывалось в чаще. Вадковскии скосил глаза — Трайнис перешел ко второму дереву и размахивал тесаком еще быстрее. Пар клубящимся столбом вырывался изо рта. Трайнис спешил.
Вадковский присел, вглядываясь в чащу поверх уснувшей травы. Он понимал, что если кто-нибудь ринется из чащи, то станет видимым только шагах в пяти. Как тут целиться? А звука шагов и подавно не услышать. На замерших травинках поблескивал иней. Замерзшие пальцы перестали чувствовать курок. Вадковский торопливо переложил ТТ в левую руку, кисть правой засунул за борт комбинезона, зажал под мышкой. В левой руке пистолет сидел как чужой.
— Все! — сказал Трайнис, задыхаясь. — Уходим. Роман, помоги.
Вадковский вскочил.
Лядов освещал две большие кучи кое-как набросанных обрывков коры. Правой рукой он приобнял себя и постоянно притоптывал, пытаясь согреться. Левая рука была безвольно засунута в карман. Лядов, фонарик в его руке и свет фонаря — все крупно дрожало.
Трайнис наклонился, припал к земле и своими длинными руками заграбастал одну охапку целиком. Тесак оказалось внутри — с одного конца торчала рукоятка с грязно-белым развевающимся куском обмотки. Гинтас рывком выпрямился.
Вадковский не смог повторить то же самое с пистолетом в руке. Пришлось убрать оружие в карман.
Лядов пристроился рядом, светя под ноги, и они двинулись к скале. Подошвы скользили по инею, холодный воздух обжигал легкие.
Огромная, в обхват, охапка оказалась не слишком тяжелой, но очень неудобной. Одуряюще терпкий запах шел от коры. Вадковский никак не мог им надышаться, пока они поднимались по склону. Наконец он понял, что просто очень хочет есть.
Две большие охапки свалили перед входом. Недолго посовещавшись, основную часть бросили внутрь каменной ниши. Из оставшихся кусков Вадковский под руководством Лядова начал разводить костер. Все промерзли окончательно, понадевали капюшоны, хлопали себя по бокам, размахивали руками. Согревшийся и взмокший на заготовительных работах Трайнис быстро остыл и сейчас отчаянно стучал зубами. Комбинезоны задубели от мороза. Было уже не просто холодно, было явно ниже нуля, причем гораздо ниже.
Фонарик лежал на контейнере и светил внутрь каменной ниши, стены которой возвращали наружу рассеянный свет. Свет был желтоватым — то ли из-за оттенка скалы, то ли садилась батарейка. Три фигуры с поднятыми капюшонами отбрасывали длинные тени на склон. Все делали молча, подавленные очередным происшествием.
Трайнис ломал и рвал на полосы огромные полотнища коры, аккуратно складывая поленницу.
Наконец все застыли и Вадковский чиркнул спичкой. Звук прозвучал громко. Желтый с синей шапочкой язычок пламени вытянулся в центре оранжевого гало над тоненькой деревянной палочкой. Сколько тысяч раз в прошедшей истории этот кусочек дерева с комочком серы спасал человеку жизнь?.. К огню сразу жадно прильнула тьма. Вадковский сощурился на огонек и осторожно сунул спичку в шалашик из кусочков коры. Хорошо, что на Камее нет ветра, подумал Вадковский. И вдруг испугался. Но ветер не подул. «С чего бы он должен подуть?» — одернул себя Роман.
Пламя, попробовав предложенное, нашло его подходящим, и над шалашиком, густея, повалил дым. Оранжевые языки азартно начали выглядывать из щелей. Вскоре маленький костер пылал. Вадковский на корточках сидел над огнем, с умилением наблюдая за его ростом, словно это был какой-нибудь экзотический, с великим трудом выращенный цветок.
Рядом появился Трайнис — Вадковский увидел его ноги. Ботинки побиты, в подошве застряли острые кусочки камня, штанины до колена испачканы в грязи и зелени, исполосованы чем-то острым, в нескольких местах продраны насквозь.
Вадковскому пришлось отодвинуться от огня — в лицо дохнуло жаром и по коже пробежала судорога. Он провел по лицу ладонью. Ладонь была горячей и пахла гарью. Это оказалось очень приятным. Вадковский улыбнулся. Тут же в двух местах треснула пересохшая губа.
Трайнис без предупреждения сунул Роману кусок коры, похожий на узкий щит, переходящий в хлыст.
— На вот, займись.
А сам полез в убежище, в пещеру, где Лядов, действуя кое-как одной рукой, довольно ровно застелил корой остывший песчаный пол и теперь, вывернув шею и дыша паром на темную кляксу отработавшего биопласта, в неверном свете разгорающегося костра разглядывал плечо.
— Давай лучше я, — сказал Трайнис. Он достал из контейнера сине-белый флакон, сунул Лядову фонарь — «держи вот так», и начал менять биопласт. Лядов морщился, шипел сквозь зубы и дергался.
Под каменными сводами посветлело — это Вадковский, не долго думая, положил в огонь целую охапку коры и отодвинулся еще дальше. Оранжевые языки пламени взвились на высоту человеческого роста. Тепло коснулось лиц и рук. Лядов с Трайнисом обернулись на огонь. Пар от их дыхания сливался в одно облако.
Вадковский развел костер перед самым входом, почти загородив проход. Жар от костра шел неимоверный. Обращенные к огню части комбинезонов быстро прогрелись, находившиеся же в тени оставались леденяще-влажными. Трайнис погасил фонарь и наложил чистую повязку на плечо Лядова при ярком оранжевом свете костра. Особой нужды в повязке не было, но так было теплее — клок комбинезона с левого бока Лядова был выдран солидный.
— Слава, садись ближе к огню, — сказал Трайнис. — Тебе надо хорошенько согреться, поесть и поспать.
— Спасибо, — пробормотал Лядов. Из последних сил переполз и улегся боком к костру. Трайнис сунул ему под головусвернутый в рулон кусок коры.