Поляшенко Дмитрий. Тени у порога

   Глядя на Лядова, Вадковский покачал головой — мол, я тебя не понял, и вернулся к борщу.
   «Почему я не сказал это вслух? — удивился Лядов. — Потому что сеансов ментоскопирования больше не будет и можно... что? Фантазировать как угодно? А раньше нельзя было? Может быть, я боюсь, как бы сами ученые и лаборатория не оказались псевдоноогенным феноменом?» Лядова поразило, что такая простая мысль не пришла им в головы три недели назад, в системе звезды ЕМГ 72, на борту опустевшей лаборатории, ведь Камея тогда ясно показала, что космическое пространство для нее не преграда.
   — Слава, — сказал Трайнис, — ты что такой таинс-с...
   Глаза его округлились.
   Вадковский и Лядов повернули головы. Но тут им стало не до Трайниса.
   В уши вошел ровный напряженный гул, заполнил тело до макушки, выплеснулся наружу, быстро заполнил кают-компанию. Свет померк. Полумрак начал синеть. Пространство резко загустело. Вязким стало все, даже мысли оказались вялотекущей субстанцией. Только сознание не изменилось, странно отделившись, он испуганно металось среди тягучих образов и понятий. Движения стали плавны — приходилось преодолевать плотность синего света, льющегося непонятно откуда.
   — Что это? — медленно вставая, нараспев спросил Вадковский. Выпущенный из рук бутерброд, неторопливо крутясь, падал в тарелку. От бутерброда во все стороны летели крошки.
   — Спо-кой-но, — сквозь зубы сказал Трайнис. Получилось так, будто он запинается. В иной ситуации он вскочил бы первым, но сейчас медленно, словно нехотя отрывался от дивана. В глазах недоумение — тело отказывается подчиняться!
   Лядов сидел не шевелясь, с застывшим лицом. Сердце бухало в груди. Опять. Это она. Даже здесь достала.
   Из-за темного поворота, ведущего на камбуз, а может быть просто из стены на середину кают-компании вышел стеллармен. Остановился, огляделся. Двигался он как ни в чем не бывало — легко и спокойно. Звездный человек был облачен в облегающее черное с серым. Даже на голове было что-то вроде подшлемника. Вид у него был подтянутый, хищный, но в глазах струилось всегдашнее живое умиротворение, вроде поволоки. Отсутствовало на лице выражение терпеливости. Значит, то, что он сейчас делал, доставляло звездному человеку радость.
   Лядов выдохнул:
   — Ангрем... Фу ты. Я уж подумал, Камея до нас дотянулась.
   Синий полумрак толчком вспух, пытаясь раздвинуться под напором разбежавшейся сферической волны, центром которой был стеллармен, затем с колыханием сжался. Все по привычке напряглись, ожидая неприятных ощущений, но ментального удара не последовало. Взгляд звездного человека прояснился, став строгим и решительным.
   — Следуя нашей договоренности, Станислав, я хочу сделать тебе глубокое ментоскопирование по методу стелларменов, — быстро проговорил Ангрем.
   — Да... — Лядов замялся. — Эксперименты и обычное ментоскопирование... никаких результатов... нам не говорят.
   Лядов задумался. Это было нелегко в синей тягучести. А вдруг все уже известно, просчитано, разложено по полочкам, и результаты от них вовсе не скрывают? Через час вспыхнет экран и Сергей Георгиевич объявит: «Карантин завершен. Ознакомьтесь с выводами общей комиссии». Выводы окажутся жутко интересными и все объясняющими. А завтра их отпустят домой.
   Стеллармен внимательным взглядом обежал стены и потолок кают-компании.
   — Кроме малозначащих узкоспециальных биологических тестов три недели карантина не прояснили случившегося на Камее. От вас ничего не скрывают.
   — Стеллармены разве входят в комиссию? — чудно, нараспев спросил Трайнис. Слитность длинной фразы далась ему нелегко.
   — Неофициально. Мы передали комиссии архив наблюдений с нашего корабля, побывавшего на Камее.
   — Посещение станции... до конца карантина... запрещено, — пробормотал Лядов. — Как вы попали... — «Что я несу?» — Ангрем, что мне надо делать?
   — Сядь поудобнее.
   Лядов плавно откинулся назад, поерзал спиной в подушках.
   — Вы говорили о неприятных ощущениях.
   — Исследовав твою память, метасознание и Нить, я постараюсь оставить твоему сознанию лазейку в эти чудесные места. Для ума это непривычные ощущения. Возможно, они будут неприятны.
   — Лазейку? Зачем?
   Стеллармен после секундного изумленного молчания сказал:
   — Пригодится. Или не оставлять?
   — Нет-нет, обязательно оставьте.
   Лядов откинул голову, закрыл глаза, вцепился в подушки. Стеллармен задумчиво смотрел на замершего Лядова, как скульптор на неотесанную глыбу.
   Трайнис и Вадковский не шевелясь сидели на своих диванах.
   Все замерло — четыре фигуры в густо-синем свете, по всей кают-компании объемные провалы кромешных теней. Гул исчез, никто не заметил когда. Стояла пронзительная тишина. Вадковский перебегал взглядом с лица Лядова на лицо Ангрема и обратно. Ничего не происходило.
 
   ...Лядов стоял перед зеленым пригорком. Склоны его густо запятнали полевые цветы. На пригорок взбегала дорожка, выложенная аккуратно обтесанными, плотно пригнанными светлыми камнями. На самой вершине пригорка дорожка словно обрывалась в небо. Лядов огляделся. Слева, в ста шагах внизу по склону тянулась плотная зеленая стена подстриженных кустов, напомнившая о парковых лабиринтах. Сзади оказался лесок, но совершенно иного плана — дымчатый, прозрачный, вроде березовой рощи. Хвост каменной дорожки терялся там среди стволов. Над пригорком висели легкие облака. Какая-то была во всем пейзаже странность. Лядов снова огляделся, осторожно шагнул. Подошвами ощутил — камень тверд, шершав. Стыки между камнями почти не ощущались. На самом же деле Лядов был уверен, что наткнется на стол внутри диванного треугольника. Он удивился ясности сознания — он все помнил! Сейчас с ним проводится сеанс ментоскопирования. Рядом сидят Ромка и Гинтас. В двух шагах стоит Ангрем. Впрочем, в этом месте все могло быть иллюзией. Даже воспоминания. Вот только ясность сознания не сымитируешь. Я точно знаю, что я это я. Больше всего похоже на осознанный сон. Значит, здесь все можно? Лядов присел, поводил вокруг себя руками. Пальцы прошли сквозь воздух, задели траву. Если это ментоскопиро-вание с обратной связью, то какое-то новое. Обычно максимум, что мог человек в такой ситуации — следить за чередой туманных, мало связанных между собой образов, и, как во сне, не в состоянии был повлиять на происходящее. А здесь... Поколебавшись, Лядов выдрал клок травы, осторожно поднес к лицу. Свежо пахнуло раздавленной зеленью. Разжав пальцы, он поднялся. Дорожка звала за собой. Ну нет. Раз здесь все можно... Сойдя с ленты светлого камня, продолжая удивляться, что не встречает никаких препятствий, Лядов двинулся по густой траве с пятнами ярких цветов к сплошной стене паркового лабиринта, что темнела внизу пригорка. Он заметил аккуратно вырезанную живую арку входа и нечитаемый с такого расстояния указатель...
   ...Лядов стоял по колено в желтых цветах в зеленом полукольце невысоких мшистых гор и, запрокинув голову, следил за снижением «Артемиды». Он никогда не видел свой корабль снизу, но точно знал, что это «Артемида». Черно-зеркальное круглое днище, сверкая сложно ограненными выступами гравиэффекторов, опускалось прямо на него. Небо исчезло, желтые цветы накрыла тень. Лядов со спокойным любопытством продолжал смотреть вверх. Корабль продолжал снижаться. До черно-зеркальной поверхности уже можно было достать рукой, но своего отражения он там не видел...
   ...Лядов стоял в небольшой комнате — абсолютно белой, квадратной. В одной из стен — дверь. Та самая, из натурального дерева, с тяжелой медной ручкой и ключом в замке. Он взялся за ручку, толкнул дверь. Снаружи была тьма — ни твердой опоры, ни звезд, просто ощущение пространства. Лядов буднично шагнул через порог...
   ...Улица крупного города. Лето. Ранний вечер. Скорее даже конец дня. Уже нет суеты, солнечное тепло нежит лица, розовая дымка наполняет ущелья между домами. Прохожие умиротворены, улица размеренно говорит их шагами, шарканьем, эхом звонких каблучков. В воздухе меланхолично летит какой-то пух. Пух щекочет ноздри, вспархивает из-под ног, крутится, зажатый в угол. Под окнами кирпичных домов вдоль тротуаров редко стоят огромные деревья с усталой пыльной зеленью. Район довольно стар, не центр. Машин мало, они скапливаются при красном сигнале светофора. Лядов медленно идет в толпе, озирается. Странное ощущение от ходьбы по асфальту. Кажется, вокруг никто никуда не спешит. Лядова не замечают — либо не видят, либо считают за своего. Лядов ныряет в прохладный сумрак узкого длинного книжного магазина, ловко устроенного в подвале девятиэтажки. Проходит рамку магнитоискателя, привычно скучающего охранника, стеклянные прилавки с карандашами и ручками, стенды с забавными открытками. Останавливается в лабиринте невысоких стеллажей с книгами. Низкий потолок. Тихо играет музыка. В этом отделе на многих обложках в разных сочетаниях обязательно присутствуют угрюмые мускулистые мужчины и опасные, явно неудовлетворенные женщины. И те и другие почему-то полураздеты, почти на каждом раны и синяки. Ни одного естественного выражения лица. Гипертрофированные звездолеты, которые никогда не летали, архетипичные чудовища, вид которых заставляет задуматься о вреде подавления комплексов, и очень много оружия, горы оружия, арсенал маньяка. Вспышки, разрывы, очереди, ударные волны. Планета, похоже, собралась защищаться от неистовой неудовлетворенной музы, по древнему обычаю пугая ее страшными картинками. Но все это проходит сбоку, забывается. Лядов смотрит на странно, щемяще знакомые корешки книг — новенькие, сверкающие, — тихо стоящие на других полках, и не может разобрать ни слова. Это мучительно. Он различает манеру оформления и цветовую гамму, присущую разным издательствам, но имена и названия размываются. Он подходит вплотную, вглядывается изо всех сил — почему-то не догадывается взять книгу в руку. Туманные облачка на месте букв начинают дрожать и медленно оформляться. Его вдруг замечают — с изумлением на лицах оборачиваются два покупателя. Оба только что листали книги. На обложке у первого сидящий в гамаке трехголовый дракон, у другого — стальная собака, кусающая танк за левую гусеницу. «Вы что-то ищете?» — с доброжелательной улыбкой появляется женщина с бэджиком на кофте. Но Лядов не может произнести ни слова. Даже просто скользить взглядом по книгам — удовольствие. Женщина стремительно краснеет, хватается за лоб, охает. Зажимает ладонью рот. Шепчет паре остолбеневших покупателей: «Вы ничего не видели?» И настороженно шарит взглядом сквозь неподвижного Лядова. Буквы так и не оформились, книжные полки и три замершие фигуры размываются...
   Глаза звездного человека захлестывала то ли радость, то ли восхищение. Лицо его трепетало и устремлялось вдаль — так выглядит человек, смотрящий в лобовое стекло предельно низко летящего глайдера, когда ветки или волны хлещут по днищу. Звездный человек простоял так несколько минут. Казалось, еще немного — и он улетит в невообразимые дали, которые смог разглядеть.
   — Роман, не согласишься ли ты пройти глубокое ментоскопирование? — Голос стеллармена, стоящего изваянием, как гром нарушил черно-синее молчание.
   Вадковский вздрогнул, оторвав взгляд от голубоватого, неживого, но очень спокойного лица Лядова.
   — Я? — Он попытался встать, и тут же увяз в густоте синего света, словно с размаху ткнулся в фиксаторы пилотского кресла, и остался сидеть на краешке дивана. — Конечно. Разве уже все? Я готов.
   — Благодаря Станиславу, у нас появилась уникальная информация. Уникальная.
   На лицо стеллармена вернулось выражение впередсмотрящего, разглядевшего на горизонте вожделенную землю.
   Вадковский кивнул, вжался в диванную спинку, закрыл глаза. Он ждал, что стеллармен скажет что-нибудь, но висела тишина. Роман собрался приоткрыть глаза, чтобы...
 
   ...Перевалив холм, Вадковский с копьем наперевес ринулся на чужих. Возле левого виска свистнуло, и голову ободрало жгучей болью — словно сорвали присохшую повязку. Он лишь мотнул головой и прищурился. Те уже переправлялись через реку. Черенок под ним дернулся, захрипел и побежал под уклон слишком быстро, начиная спотыкаться. Узкий мосток почти не задержал чужаков — сбившись в кучу, они лезли напролом как слепые. Трещали хлипкие поручни, булавками в подушечке швеи из черной массы отряда во все стороны торчали копья, кривые мечи, выгнутые луки с жалами стрел. Одна из лошадей с наездником наконец оступилась, и два силуэта — человека и лошади — кувырнулись над тихой водой. Огромный фонтан брызг окатил наступающих. У самого Вадковского тоже было не все в порядке: его совсем скособочило, сползало седло — видимо, стрела перебила подпругу и следовало освободить одну руку, чтобы вцепиться в уздечку. Но разве выбросишь щит или, не дай бог, копье? Второй месяц ныл бок — последствия стычки с хризами. Удар палицей был страшен, щит тогда спас от смерти, но предательски заехал под ребра... По-звериному, словно желая выпить кровь своих лошадей, чужаки, привстав на стременах, припали к гривам. Злые и в то же время радостные лица. Направленные, казалось, прямо в лицо блестящие острия копий. Ничего не боятся, нелюди проклятые, даже щитов не носят. Вдруг седло под ним съехало как по маслу. Вадковский от неожиданности выпустил щит, свободной рукой отчаянно ловя уздечку, но уже понял, что падает. Он увидел мокрое брюхо коня, древко стрелы с бегущими к оперению черными каплями, потом несущуюся в лицо, сотрясающуюся свору врагов — почему-то вверх ногами. И тут все покрыло налетевшим сбоку дымом — горели избы. Дым отнесло в сторону. Вадковский закрыл голову руками, готовый встретиться с землей. Он сидел в легком кресле, прохладный воздух стекал с далекого потолка. Освещение было выбрано «вечернее нейтральное». Перед ним расстилалось нечто, похожее на очень большой, очень серьезный музыкальный инструмент — изогнутый полумесяцем пульт. Вся поверхность в сенсорах и разноцветных огоньках — в основном зеленых. Кажется, они и должны быть зелеными. Это значит, что-то в порядке. Он не смог вспомнить, что именно. Это не музыкальный инструмент. Скорее пульт управления. Вадковский медленно опустил руки, в замешательстве огляделся: высокие стеклянные стены, смутно знакомая ночная панорама: в бархатном провале темноты редкие огни — временные дома участников проекта, и еще, гигантским кругом, сорок девять ярко-желтых, светящихся изнутри янтарем колоссальных столбов нейтрализаторов, Внутри очерчиваемого ими круга никто не живет — там только один источник света, не яркий, но самый большой: если долго всматриваться, из темноты проступит призрачный сиреневый купол, высотой с пирамиду Хеопса. Если смотреть еще дольше, купол начнет менять цвет, становясь все ярче, при этом совершенно не освещая округу. Но купол почему-то не интересовал Романа. Он посмотрел на ладони — ни мозолей, ни порезов. Осторожно ощупал голову слева, от виска до уха, левое предплечье, правую голень — все было цело, нигде не болело. Он встал из-за пульта, вышел на середину зала. Присел пару раз, держась за правое колено — в порядке. Что-то не так... Черенок! Стрела ранила его. Враги прорвались там, где их не должно быть. Это не просто тылы, это абсолютно секретные резервные территории с заготовленным на случай вторжения продовольствием и оружием. Пусть отряд врага мал, но сам факт его проникновения сквозь кордоны... «Стоп, стоп. Какие лошади, какие тылы? Я сейчас нахожусь на космической станции, идет сеанс метасканирования. — Вадковский огляделся. — На космической станции? Вообще-то я не где-то в средневековье и не на космической станции, а точнехонько в километре от земли на вершине столба, коих числом ровно пятьдесят, которые окружают — что?» Вадковский всмотрелся в едва видимый сиреневый пузырь. Никаких ассоциаций. Он ощутил неуверенность — а Земля ли это? Явных поводов для подобных сомнений не было. Разумных летающих розовых деревьев за окном не наблюдалось. Но была в окружающем какая-то странность. А еще значимость какая-то. Знак. Символ. Он потер лоб. С памятью что-то творилось. Воспоминания выныривали по-очереди, предлагая себя на выбор. Образ космической станции, где остались Слава и Гинтас, был куда более призрачным, чем столкновение с разъездом врага в глубоком тылу, но почему-то казался единственно настоящим. Однако реально Вадковский ощущал себя именно здесь — на вершине громадного столба, в пустом стеклянном зале наедине с непонятным пультом. Он застыл в замешательстве. Пульт за спиной заорал тревожным, по всем признакам, голосом. Вадковский подпрыгнул, беспомощно обернулся. Надо что-то сделать? Кажется, надо. Но что? Он прочитал первую попавшуюся надпись над крошечным — в две кнопки — пультиком, впаянном в стекло: «При аварии перевести ТКУ в автоматический режим. Сбросить КИН». Два сенсора кололи глаз оранжевыми огоньками. Зал, оказывается, пестрел оранжевыми точками. Не красными, не зелеными. Оранжевый — это плохо или хорошо? Цвет тревожный, но это не цвет опасности. Все было как во сне, когда понимаешь, что видишь сон, — любопытство и отстраненность. Все, кроме одного — безопасности Роман не чувствовал. Наоборот, стремительно наваливалась тяжесть неисправимой ошибки и вины. Его вины. Оглянувшись на полыхающий алым пульт, Роман прижался лицом к прозрачной стене. Космическая станция начала таять, размываться — как сон под давлением просыпающегося дня. Вокруг все было слишком. реально. Ярко светились желтые столбы, по кругу заколоченные в земную кору, быстро разгорался мертвенно-сиреневый купол, назначение которого вспомнить не удалось. На этот раз свет купола проявил из окружающей тьмы лес на много километров вокруг. Мир превратился в плоскую гравюру из нечищенного серебра. От домиков с уютно светящимися окнами, что лепились у подножия столба, торопливо сорвались в небо и ушли ввысь какие-то летательные аппараты. Один из столбов налился малиновым светом, размазался, задрожав с огромной частотой, и исчез, превратившись в смерч быстро гаснущих искр. Купол издал чрезвычайно низкий рык, покачнувший остальные столбы, и в сторону бреши в гигантском частоколе на куполе разгорелось слепящее пятно. Ночь исчезла. Жесткий алебастровый свет залил ковер леса до горизонта. Деревья у подножия столба окрасились малиновым. Роман испуганно бросил взгляд вниз. Так и есть, малиновым светился его столб. Роман попятился от прозрачной стены, чувствуя, что ноги безвольно прирастают к полу. Зал задрожал, у предметов появились туманные ореолы. С плеском и стуком откуда-то свалилась кружка. От темного пятна пролитой жидкости поднимался пар. Роман вспомнил, что недавно пил кофе. Запах кофе выдернул из небытия цепочку воспоминаний. Запах свежемолотых зерен, разбор вчерашних наблюдений, инструктаж, начало дежурства. Он на Земле! Проводится эксперимент с... Романа швырнуло на пол, и через мгновение опора исчезла. Он оказался в потоке свежего ветра, в вихре бесчисленных оранжевых огоньков. Снизу налетел, погасив другие краски, страшный, обжигающий фиолетовый холод.
 
   Вадковский выдохнул и открыл глаза. Лядов с тревогой подался к нему. Романа колотил озноб. Перед его остановившимся взором огромные желтые столбы один за другим, как петарды, превращались в вихри искр. Пейзаж до горизонта таял в разгорающейся ослепительной вспышке.
   Поднятое к потолку лицо стеллармена застыло вдохновением дирижера, тянущего гениальную ноту — закрытые глаза, безвольно-счастливое лицо.
   — Ну, Роман, — с видимым трудом вернувшись к реальности, сказал стеллармен. — За несколько минут ты продвинул исследования на много месяцев вперед.
   Стуча зубами, Вадковский повернул голову:
   — Мне показалось, это на Земле.
   — Трудно сказать. Обрывок, дата неизвестна. Нужно время, чтобы увязать твое видение с тысячами других фактов и предположений. Но уже многое становится ясно.
   — Рома, — позвал Лядов.
   — Все в порядке, — процедил тот, крепко обхватив себя за плечи.
   Лядов накинул на плечи Вадковскому одеяло. Тот закутался и застыл, нахохлившись.
   — Гинтас, — сказал Ангрем, — теперь ты.
   — Давно готов.
 
   ...Трайнис, намертво зафиксированный в кресле пилота, смотрел прямо перед собой на гигантский экран, края которого уходили за спину. Таких экранов на кораблях быть не могло, но Трайниса это почему-то не удивляло. Раз сделали, значит так надо. Рейс был сложным. Он должен доставить чрезвычайно ценный груз. Какой груз — неизвестно. Его это не касалось. Надо доставить — и все. И он доставит. Расслабив напряженные веки, он привычно скользнул взглядом по индикаторам панели управления. Все в норме. Путь чист...
 
   — Мы не только раскрываем запыленные тайники памяти и ловим эхо громадной работы мозга, проходящей без участия сознания — это может простое ментальное сканирование. Кстати, правильнее его называть мнемосканированием. Мы делаем большее — пускаем человека в места, принадлежащие ему по праву, но пока не освоенные наукой. Никто не знает, почему вы увидели все именно так. Существуют ли в реальности эти места? Или это некритичные архетипы в общем контексте культуры?.. — Ангрем оборвал себя на полуслове, прислушался к чему-то. Быстро сказал: — Приношу огромную благодарность от звездных людей. Предстоит большая работа по определению истинного источника сигнала. Виденное вами уникально. Результаты будут обработаны в кратчайшие сроки и сообщены вам лично.
   Направившись прямо в синюю стену, Ангрем замедлил шаг, обернулся. Почти незаметная волна рванулась от него радужным пузырем.
   Экипаж «Артемиды» восковыми фигурами на полуденном солнце начал обмякать.
   — Все, бойцы, спать, — не в силах сдерживать зевоту, пробормотал Трайнис и упал лицом в подушку.
   Лядов мягко повалился набок и мгновенно заснул, успев только подложить под щеку ладонь.
   Вадковский боролся с невероятной тяжестью внезапного сна, пытаясь ухватиться за какую-то мысль. Ах, да... Голубоватый след тает на стене. Наверное, долго смотрел на оранжево-красную подушку, слушая рассказ Лядова. Или Трайниса. Кто-то ведь рассказывал что-то интересное, и такое длинное. А я задремал. Завтра расспрошу. Вадковский с легким сердцем упал в подушки.
 
   Проснувшись раньше всех, Лядов уселся перед экраном.
   — Потравина.
   Всю поверхность экрана заняла неразобранная смятая постель. Донеслось неспешное шарканье.
   — Вы вчера рановато улеглись спать, — задумчиво произнес Сергей Георгиевич, откуда-то сбоку вплывая в поле зрения. Устало присев на кровать, он сгорбился, упершись локтями в колени, и посмотрел прямо в глаза. Неясно было, разбудил ли его звонок Лядова. Руководитель научной лаборатории зевал, часто помаргивал покрасневшими сонными глазами, но одет был в наглухо застегнутую рабочую куртку.
   — Скопилось утомление, — пожал плечами Лядов. — А еще мы устали от неизвестности.
   Сергей Георгиевич оживился:
   — Да-да, как раз вчера завершился полный цикл исследований. Началась обработка данных. Поверьте, мы все тут тоже горим от нетерпения.
   Трайнис и Вадковский появились за спиной Лядова.
   — Что случилось? — с тревогой прошептал Роман, дуя в дымящуюся кружку.
   — Каковы результаты? — спросил в экран Лядов.
   — Гораздо меньше, чем самые скромные ожидания. В вас изменений не найдено, ни на каком уровне. Можете не волноваться. Результаты ментоскопирования, кроме прекрасного путевого фильма, ничего не дали. Мы знаем, что вы видели на Камее, но что стоит за этими чудесами и ужасами? Приходиться идти «в лоб» — пытаемся смоделировать в симуляторе непротиворечивую причину, основываясь на перекрестных наблюдениях. Пока ничего не получается. При любом раскладе машине не хватает как минимум одного звена, либо что-то остается лишним. У нас до сих пор нет даже гипотезы. В общем, там какая-то чертовщина. По-моему, надо закругляться с гаданиями, организовывать тяжелый экспедиционный крейсер и прорываться на Камею.
   — Правильно! — горячо поддержал Вадковский. Кашлянув, он уткнулся носом в кружку.
   — Поверьте моему опыту. — Потравин посветлел лицом, встретив единомышленника. — На Камее лет на двадцать одной только исследовательской работы. Таких масштабов и концентрации необъяснимых явлений человечество еще не встречало. Весь Аномальный архив бледнеет рядом с этой загадкой. Вернее, ваш случай украсил архив прекрасной жемчужиной.
   — Выходит, вы увидели то же, что и мы, — разочарованно сказал Лядов, совершенно не заметив вспышки энтузиазма.
   — Чуть больше, — посуровел Сергей Георгиевич. — Некоторые детали ваше внимание упустило, но в памяти они отложились.
   — Например? — с жаром спросил Вадковский и отхлебнул из кружки. Лицо его вытянулось. Опустив кружку, Вадковский оглядел кают-компанию. Взгляд остановился на стене камбуза. Там висела узкая вертикальная картина-чеканка. Какой-то условно-мифологический витязь с трофеем в руке в виде шкуры леопарда и луком за плечами.
   — Что с тобой? — покосился Трайнис. — Кофе не тот?
   — Кофе? — медленно переспросил Вадковский, заглядывая в чашку. — Вот именно — кофе. Во сне я уронил чашку с кофе. Вокруг что-то происходило. Какое-то напряжение, опасность... Ничего не помню. Жаль. Странно, это был тот самый сон, который мне уже снился пару раз, и я никогда не мог его целиком запомнить. Первый раз он мне приснился лет в пять. И повторяется он всегда без изменений.