Поляшенко Дмитрий. Тени у порога

   Трайнис недоумевал. Он был убежден, что знает о современных кораблях достаточно. Может быть, этот корабль очень старый? Вот от старости и оброс мхом. Говорят же, что стеллармены живут долго.
   Вадковский посмотрел на Славу. Тот намеревался заснуть с видом человека, доползшего из последних сил до постели.
   Незримое давление со стороны неподвижно лежащего Ангрема исчезло. Лежак под ним коротко двинулся, усаживая хозяина. Качнулись по сторонам лица темные волосы. Стеллармен открыл глаза. Снова этот изменчивый поток в глазах, приспущенные ресницы.
   — Пришлось спешно переделать интерфейс под вас.
   — Управление? — спросил Лядов, озираясь. Похоже, он тоже вспомнил о пультах и экранах.
   — Спектр восприятия, — пояснил стеллармен. — С сегодняшнего дня на Камее необходимо перемещаться каждые несколько часов, чтобы избежать фокусировки активности защитной системы планеты. Это время постоянно сокращается. Я думаю, пешком вы смогли бы двигаться не более двух суток. Через два дня спать, даже просто стоять на одном месте будет уже нельзя.
   Трайниса на долю секунды сковало. Это был не страх, более сложное чувство. Вроде ясно осознаваемого абсолютного бессилия. Он только представил, как бы они шли, постепенно теряя силы, зная, что останавливаться нельзя. Бросали бы тяжелеющие с каждым шагом вещи... Знали бы, что не спастись, но продолжали бы идти — день, два, три... До последнего.
   — И что потом? — спросил Вадковский. Судя по лицу, его посетила та же мысль.
   — Результативное срабатывание системы защиты, — просто сказал Ангрем. — Для Камеи все чужие.
   — Даже вы? — удивился Лядов.
   — Все, кого мы знаем.
   — Что охраняет система? — спросил Трайнис.
   — Неизвестно.
   — Никаких версий?
   — Точно знаем, что Камея пуста.
   — Какой смысл охранять пустую планету? — пробормотал Вадковский.
   — А какой был смысл стирать следы цивилизации на Катарсисе? — напомнил Лядов.
   — Что тут общего?
   — Я просто размышляю, — эхом отозвался Лядов.
   — Ангрем, вам не трудно будет забросить нас к «Артемиде»? — попросил Вадковский.
   — Исключено.
   — Нам пора возвращаться на Землю. Кажется, мы здесь подзадержались.
   — Нас здесь не ждали, — шепнул Трайнис.
   — Уйти с планеты можно только на этом корабле, — сказал стеллармен. — Надо закончить программу наблюдений, уж очень трудно было сюда добраться. Следующего раза не будет.
   — Здорово! — просиял Вадковский. — Не-ет, Славка, ты точно знал, куда лететь. Так вы и есть та самая экспедиция КОНК под эгидой СКАД?
   — Комиссия по нелинейным контактам? Нет. СКАД давно обращалась к нам за помощью. Просьбы участились после того, как год назад на орбите Камеи все их наблюдающие спутники были разрушены, а корабль с десантом сильно поврежден при выхода из броска. Все, что сейчас может СКАД — вести пассивное наблюдение с громадной дистанции на пределе разрешающей способности приборов. Научная база расположена на окраине местной системы. Но просыпающийся сторож рано или поздно ее обнаружит. Камея хочет остаться в одиночестве.
   — Разве возможно воздействие на таком громадном расстоянии?
   — Да. Не столь радикальное, как на поверхности Камеи или возле нее, но постоянное. Однажды базе не повезет. Например, она пройдет сквозь облако распавшейся головы кометы.
   — Представляю, — подал голос Трайнис. — Что случилось с кораблем десанта?
   Ангрем через весь зал всмотрелся в Трайниса. Показалось, сочувственно.
   — Погас реактор. Отключилось все, даже то, что в принципе не могло отключиться. Они не могли маневрировать и проскочили мимо планеты.
   Трайнис завороженно смотрел на стеллармена. Оказывается, звездолеты не только бывают волосатыми, но и могут ломаться как какие-нибудь... фанерные самолеты. Нет, как глайдеры. Которые, кстати, не могут планировать, в отличие от фанерного самолета.
   — Посланный через несколько недель беспилотный корабль смог подойти ближе — он шел с огромными ускорениями, но сгорел в облаке пыли, неожиданно оказавшемся на орбите. Для конденсации облака такой плотности и протяженности нужно невероятное стечение обстоятельств.
   В ушах Вадковского ожило эхо его собственного крика, когда «Артемида» чудом увернулась от шального метеорита. Он ведь тогда толком даже не понял, что случилось, — за него все сделала техника. Вадковский пробормотал:
   — Нам везет.
   — Как вам удалось сесть? — спросил Ангрем. Похоже было, что для каждого у него был припасен особый взгляд. На Лядова стеллармен смотрел с долгим вниманием, которое не прерывалось, даже когда он отводил взгляд — словно звездный человек постоянно и молчаливо ждал чего-то.
   — Мы нарушили правила, — мрачно сказал Лядов, опустив глаза. — Я нарушил. Шел на ручном. Финишировали глубоко в аварийной зоне. Очень глубоко. — Переживая заново, он зябко поежился. — Около пятидесяти тысяч километров до поверхности.
   Стеллармен оживился, глаза его сверкнули:
   — Вы случайно обманули систему защиты Камеи. Но тогда она еще не вполне проснулась. Сегодня уже нельзя проделать подобное. Что-то разбудило систему защиты год назад. Постоянной базе ученых пришлось уйти с орбиты. Вообще уйти из этой системы — риск оказался велик. А два дня назад вы, упав как снег на голову, окончательно запустили неизвестный механизм. Мы далеко услышали всплеск активности. Чуть позже станция наблюдения на периферии системы зафиксировала два взрыва, по спектру похожих...
   — Это был наш глайдер, — глухо сказал Лядов. — И генератор.
   Стеллармен кивнул:
   — Да. Стало ясно, что это люди. Сразу было решено попытаться проникнуть на планету, пока еще возможно. О том же нас последние месяцы просил СКАД.
   — Почему вы не шли на планету раньше? — Вадковский медленно формулировал вопрос. — Вас заинтересовал спектр взрывов?
   — Мы поняли, что кто-то рискнул прорваться на Камею.
   — Неужели это вам показалось интереснее, чем ноогенные феномены? — удивился Вадковский.
   Стеллармен несколько секунд смотрел на Вадковского ничего не выражающим взглядом.
   — Да.
   — Вы ждали, что кто-то решится на такое?
   Стеллармен снова помолчал, прежде чем ответить:
   — Мы ничего не ждали. Ваше появление здесь — начало разгадки.
   — Но что нового произошло с нашим появлением здесь?
   — Раз это начинают чувствовать люди, значит, ситуация кардинально меняется.
 
   — Как кошки перед землетрясением, — сказал Лядов.
   Вадковский с сомнением пригляделся к стеллармену:
   — Ангрем, что происходит на Камее?
   — Единой картины нет, а версий мы не строим.
   — Вы хоть намекните.
   — Не спрашивай, — ухмыльнулся Трайнис. — Думай.
   — Ты два дня на планете, — сказал стеллармен. — Ты сделал вывод?
   Вадковский подумал и медленно покачал головой:
   — Нет, к сожалению. Не смог.
   — Но вы очень многое видели здесь, единственные из землян. Жаль, с вами не шел стеллармен.
   — Он сразу бы все понял?
   — Понимание — это цельная картина явления. Либо это теория, которая может предсказать. Пока недостаточно информации ни для того, ни для другого.
   — Ангрем, что с «Артемидой»? — спросил Трайнис.
   — Не знаю.
   — Вы ее видели? — взволнованно спросил Вадковский.
   — Да. Я не знаю, что происходит на вашем корабле. Почти все каналы проникновения в пределах Камеи перекрыты квази-коллапсом, который очень осложняет исследования.
   Физический механизм такого коллапса неизвестен. Он закрывает Сверхмир и делает нас обычными людьми.
   — Какой-то новый закон природы?
   — Нет. Просто не работают приборы.
   — Корабль не отзывался на командирский пульт, — пробормотал Трайнис. — Но раз вы видели «Артемиду», значит она цела.
   — Возможно, в каком-то смысле корабль ждет вас, — сказал Ангрем. — Защитная система умнеет с каждым часом.
   От слов стеллармена повеяло холодом.
   — Гинтас, — Вадковский приподнялся на локте, — после посадки у нас отказала вся техника. Почему «Артемида» должна быть исключением? Глайдер тоже сначала просто отказал, а потом... Вадковский замолчал.
   Трайнис шумно вздохнул.
   — Мне тоже очень жалко корабль, — сказал Роман.
   Трайнис нервно усмехнулся:
   — Только сейчас дошло, как нам повезло.
   — До меня тоже.
 
   — Не спешите, — строго сказал Лядов. — На Земле скажете.
   — Ты прав, — спохватился Трайнис.
   Над головами широко замелькали сполохи, по гладким изгибам лежаков поползли разноцветные пятна.
   — Обратите внимание, — сказал Ангрем.
   Потолок исчез. Взгляды провалились в открывшуюся под невероятным углом перспективу Камеи с высоты птичьего полета, словно их толкнули к краю открытой диафрагмы грузового люка транспортника. Руки вцепились в нежно-податливый материал лежаков.
   Густая пена леса ползла необъятным зеленым панцирем невообразимо гигантского существа, чудовищной зеленой лавиной от горизонта до горизонта, и движение это было не остановить. Глядя сверху, с большим трудом можно было представить пеший поход по дну этих зарослей Вадковский ощутил смутную гордость за себя и друзей.
   — Надо посетить несколько интересных районов планеты, — сказал Ангрем. На потолок он не смотрел. — Это не просто корабль, а большая серьезная лаборатория. Первый район — побережье океана.
   — Отлично, — сказал Вадковский. — Надоели эти деревья.
   — Долго идти до берега? — спросил Трайнис.
   — Нет, — ответил стеллармен.
   — Наш зонд был уничтожен, идя на максимальном ускорении, через несколько минут.
   — Этот корабль умеет быть невидимым для Камеи, но для этого мне надо вернуться. Я знаю, что вы испытываете при этом неприятные ощущения, но здесь я бессилен. Симбиоз с машиной существует только в мире сверхвосприятия. Нам надо очень многое успеть сделать.
   — Ангрем, — растерянно сказал Вадковский, — простите. Чтобы не отвлекать вас потом. Где нам можно помыться, поесть?
   Только сейчас экипаж «Артемиды» вспомнил о грязнущих рваных комбинезонах. Покрытая разноцветной грязью, соком раздавленной зелени, пылью одежда их дико смотрелась на опалово-молочных вздутиях кресел-диванов, точнее, все же, лежаков — слишком они были громоздки. А так же вспомнили об ушибах, царапинах, незнакомой раньше глубокой усталости, замешанной на столь же незнакомом чувстве постоянной загнанности в угол.
   — Раздевайтесь. Грязное бросайте на пол. Ложитесь на... — стеллармен недоуменно замолчал, не найдя общее название предмета, и показал на лежак рукой. В представлении звездных людей сей предмет никак нельзя было назвать «креслом», а других аналогий в привычных понятиях он не вызывал.
   — А если нам надо будет... — начал Вадковский.
   — Давай, Ромка, — сказал Лядов, потянув застежку на комбинезоне. — Все правильно.
   — Извините за причиняемые неудобства, — сказал стеллармен. — Корабль не был рассчитан на встречу.
   — Ясно, — сказал Трайнис. — Никто не верил, что здесь могут оказаться живые люди.
   Ангрем смежил веки. По троим беглецам ударил невидимый шквал. Все невольно-привычно поморщились, кто-то схватился за виски. По лицу стеллармена стремительно побежали волны мимики, затрепетали пальцы, даже тело его мелко задрожало. Наконец все успокоилось — лишь лицо подрагивало в области напряженной внимательности. Значит, то, что он сейчас видел своим особым зрением, было не таким уж безоблачным.
   Поглядывая на экран и на звездного человека, все зашуршали, задвигались.
   Плавно ползущая чаша над головой повернула и поползла в другую сторону, потом слилась в мутно-зеленый поток — корабль стеллармена взял курс на океан. Трайнис цокнул языком, с завистью смотря вверх.
   — Есть-то как? — шепнул Вадковский, немилосердно дергая намертво заевшую застежку на груди.
   — Лучше спроси, как быть после еды, — в полголоса отозвался Трайнис. Он аккуратно поставил на пол в ногах лежака заметно разбитые ботинки. В трещинах подошвы застряли мелкие камешки и травинки.
   Вадковский с сожалением осмотрел комбинезон. Достал нож и надрезал ворот. С усилием разорвал ткань до пояса. На чистый пол посыпалась высохшая грязь. Вадковский скинул вконец изуродованный комбинезон, оглядел себя и вздохнул. Пожалуй, впервые в жизни на его теле сразу и в таком количестве присутствовала въевшаяся обширной татуировкой черная грязь, синие и желтые ссадины, темно-красные, едва затянувшиеся царапины. Он поднял глаза.
   Лядов и Трайнис выглядели не лучше. А с левого бока Слава производил впечатление чудом выжившего в планетарной катастрофе.
   Раздеваясь, с сомнением смотрели на лежаки. Этот звездный человек вообще понял, что имелось в виду? Всем известно, что стеллармены вмешались даже в метаболизм.
   Лядов, пятнистый от грязи, поймал взгляд Вадковского и покосился на свое забинтованное плечо. Бинт был лохматым и черно-бурым.
   Все трое улеглись. На этот раз тело не повисло в невесомости, а провалилось в шелковистую глубину. От мгновенного страха подвело в животе. Снаружи осталась только голова. Но тесное облако тугих пузырьков обняло, подхватило, стало выталкивать на поверхность. Щекотное мельтешение по коже напоминало прохладное кипение. Затем из далеких недр поднялось что-то горячее, обволакивающее. Оно убаюкало, успокоило. Тело стянули эластичные ленты, потом по нему побежали горные реки, пробарабанили маленькие камнепады, легко ступая, прошлись поющие феи — и все растворилось в блаженстве бесконечности. Глаза закрылись. Потом все трое погрузились в сон. В легкие вошли запахи волшебных трав и свежесть снежных горных вершин.
 
   Проснувшись, они обнаружили себя чистыми и невероятно легкими, как после бани. То есть сначала было ощущение некоей бесформенной чистоты, даже воздух показался другим, Скосили едва открывающиеся глаза: кожа действительно стала чистой, только слабые следы темнели на месте самых страшных синяков, да у Лядова на левом предплечье коротким нотным станом тянулись четыре розовые полоски. А еще все чувствовали себя сытыми. И это было странно, так как сытость не связывалась с привычным неторопливым сидением за столом и вообще с какой-либо трапезой. Говорить не хотелось, чтобы не нарушить блаженного состояния новорожденного. Вадковский расслабленно поднес к лицу ладонь. Подушечки пальцев были розовыми, как у младенца. Он уронил руку.
   Вместо грязных комбинезонов в ногах лежали мягкие ворохи неярких оттенков. Одежда оказалась похожей на ту, что была на стеллармене. Вадковский потрогал ее большим пальцем ноги. Двигаться было лень.
   Одежда легко скользнула по коже, ни за что не цепляясь. Кое-как облачившись, Лядов с Трайнисом, разморенные, упали навзничь. Лядов сразу заснул. Трайнис сквозь ресницы героически пытался смотреть на экран. Вадковский сел по-турецки. Борясь со сладким гудением в теле, тоже поднял глаза к потолку.
   Над головами с неотвратимостью стаи голодной саранчи ползла зеленая губка сельвы. Ничего не изменилось. Казалось, они кружат над одним и тем же крохотным клочком чащи.
   Ангрем лежал с закрытыми глазами, но почему-то было ясно, что он не спит.
   Трайнис вдруг засопел — сморило.
   Вадковский ладонями помассировал лицо, изо всех сил прогоняя сон.
   Далекий край леса изогнулся — что-то его продавливало из дымки горизонта. Скоро в сплошную зелень вторгся темно-синий полумесяц. Полумесяц рос, покрываясь искорками стального мерцания, теснил лес навстречу кораблю. Мелькнул и оборвался последними деревьями лес. Посветлело — корабль скользнул над прибрежной полосой песка и замер метрах в двадцати над ленивым прибоем. Каждая набегающая волна неторопливо, до последнего мгновения размышляла — плеснуть ей или тихо уйти в песок? Вдаль, насколько хватало глаз, убегала поверхность океана, иногда нарушаемая хаотично-редкими волнами. Их вздымающиеся маслянистые темно-синие спины, словно важные киты, нехотя отбрасывали солнечные зайчики. Океан тоже спал.
   Корабль снизился. На песок и пенную пленку прибоя наползла большая тень с размытыми краями.
   — У нас один час, — раздался голос Ангрема. Он стоял рядом, скрестив руки на груди, и разглядывал отмытый экипаж «Артемиды».
   Вадковский выглянул за край лежака. Раздолбанные ботинки исчезли. Вместо них обнаружилось нечто легкое, под-стать одежде, вроде тапочек Меркурия, только без крыльев. Рука Вадковского дернулась к бедру.
   — Где мой пистолет?
   — Оружие больше не понадобится. Здесь не с кем воевать.
   — Ну как же не с кем.
   Роман понял, что на протяжении этих двух дней тяжесть пистолета в руке придавала уверенности. Нет, сложнее, — с оружием он чувствовал себя при деле.
   — Может, Славу не будить? — предложил Трайнис. Лядов спал, разметавшись, по диагонали — как присел на край лежака, так и повалился. С одной стороны торчит пятка, с другой рука свесилась.
   — Прогуляемся все вместе, — сказал Ангрем. — Вдруг человек заметит то, что пропустит машина.
   — Стеллармен заметит гораздо больше человека, — сказал Вадковский.
   — На планете полным полно аномалий, — сказал стеллармен. — А вдруг.
   Трайнис осторожно разбудил Лядова. Тот встал сразу, но двигался замедленно, продолжая спать на ходу.
   Корабль открылся не так, как в прошлый раз.
   Подчиняясь молчаливому жесту стеллармена, все встали рядом, соприкасаясь локтями. В полу вокруг них засветились четыре дуги, и круглая площадка на четырех растущих столбах ушла вниз.
   Ударил яркий свет — сощурились. Окатило морским ветром, легкая одежда затрепетала. Под площадкой хрустнул песок.
   — У нас один час, — повторил Ангрем.
   — Пока не прицелится защитная система? — деловито спросил Вадковский.
   Пока площадка опускалась, он успел осмотреться вокруг. Все было спокойно. Пустой дикий пляж, идеально отутюженный до горизонта океан. За спиной в ста шагах напирала, крепостной стеной нависая над полосой песка, темная кайма леса на мощном, выше человеческого роста, основании подмытого и пронизанного корнями слоистого дерна. Похоже, иногда штормы здесь все же случаются. Наверное, они здесь тоже сонные. Медленные стеклянные волны, упругая пленка воды, задумчивые брызги, повисающие в воздухе...
   Туманно-белесый холм корабля непоколебимо висел над головой. Он весь вспух и даже вблизи напоминал кучевое облако.
   Стеллармен первым сошел на песок, сделал несколько шагов. Его следы быстро наполнились водой. Он подобрал камешек, запустил им по поверхности.
   — Ангрем, не боитесь, что опять что-нибудь проснется? — спросил Трайнис, глядя на расходящиеся круги.
   — Все уже проснулось, — Ангрем повернулся к экипажу «Артемиды», мнущемуся на площадке. — Больше ни от кого ничего не зависит. Красивый океан. Наслаждайтесь.
   — Наверное, это легкое ощущение — ждать чего-то, когда ничего от тебя не зависит, — предположил Вадковский.
   — Счастье знать, — сказал стеллармен, словно возразил.
   Лядов сошел с площадки, торопливо загребая песок.
   Прошлепал по воде, забрался по щиколотку. Жадно втянул соленый воздух. Глядел вдаль, словно Робинзон ждущий па-I русника. Снова он был сам не свой.
   Толкнуло незримым. Отошедшие в разные стороны от корабля Трайнис и Вадковский обернулись. Стеллармен стоял с закрытыми глазами, но им показалось, что он смотрит на Лядова. Причем в такую глубину, где от Лядова мало что осталось.
   Лядов заморгал, оглянулся удивленно.
   — Ты что-нибудь увидел? — спросил Ангрем, не открывая глаз.
   — Ничего конкретного. Опять аллегория сновидений. Но впервые это днем.
   Давление со стороны стеллармена стало постоянным — потяжелела голова, заломило в висках.
   Трайнис упал на одно колено, зашипев, сжал голову локтями. Вадковский корчил рожи, тер висок и терпел. Лядов ничего не замечал. Он лишь чуть склонил ухо, словно колокольчик услышал.
   — Я же говорю, ничего, — удивленно повторил Лядов.
   Поток невидимого ветра пропал. Стеллармен сжался, убрав с неба, океана и берега гигантскую невидимую проекцию самого себя. Голос его подтвердил:
   — Ничего.
   Он посмотрел на Лядова.
   — А ты в такие моменты словно уходишь отсюда — я ничего не вижу.
   — Способностей стеллармена не хватает? — потирая висок, спросил Вадковский.
   — На Камее полный коллапс в некоторых диапазонах и планах. Здесь мы со многими вещами столкнулись впервые. Возможно, видимое Станиславом невообразимо далеко, глубоко чуждо. Он просто не в состоянии воспринять это.
   — Что за коллапс? — спросил Вадковский.
   — Сложное нарушение причинности. На Камее разбросано множестве «черных ящиков», замкнутых физико-статистических систем, не связанных между собой.
   — Славка, что же ты видишь? Может быть, это надо расшифровывать, как сложный иероглиф? Давай соединим усилия, но ты нам ничего не говоришь.
   — Да ничего я не вижу, в том-то и дело, — сказал Лядов. — Это похоже на переотраженное эхо в горах. — Было видно, что ему очень хочется объяснить — хотя бы самому себе. — Не разобрать, какой звук его породил, в каком направлении. Это не голос — нет слов, но есть тембр — настроение. Оно очень сильное, но непонятное. Захватывает целиком. Ты следуешь куда-то за невнятным зовом... — Он задумался. — Не простое эхо, обратное — как волна от дальнего всплеска... — Насупился, закусил губу. — Нет, не так.
   — Говори сразу, — сказал стеллармен. Взгляд его, направленный на Лядова, стал пристальней.
   Лицо Лядова расслабилось. Он, скучая, пробежал взглядом вдаль по пляжу.
   — Так бывает во сне. Утром вспоминаешь сон и удивляешься — ведь он уже не раз снился. Этакое дежавю сна. Ты думаешь, думаешь целый день... Не может сон повторяться с такой точностью, что-то здесь не так. Сейчас я понимаю: где-то перехлестывается петля, и этой ночью ты снова видел именно тот единственный сон — просто ты вернулся в прошлое, в свой спящий мозг, как в кинотеатр.
   — Ты не станешь стелларменом, — сказал Ангрем. — Но ты говоришь интересные вещи.
   — Да, — серьезно сказал Лядов, — я не хочу быть стелларменом.
   — Почему? — тут же спросил Вадковский.
   — Я еще не вычерпал себя.
   — Ты возвращаешься во сне в прошлое? И что ты видишь? — не унимался Вадковский.
   — В прошлое? — Лядов задумчиво покачал головой. — Нет. Не я, а что-то возвращается в прошлое, и я оказываюсь на его пути.
   Всплеск удивления стеллармена был ощутим физически:
   — Твои слова стоят целой экспедиции на Камею!
   — Чье это прошлое? Куда именно возвращается это что-то? — спросил Вадковский.
   Стеллармен бросил на Романа благосклонный взгляд.
   — Не знаю, — сказал Лядов. — Оно тоже интересуется XX веком, но как-то странно, словно походя.
   — Говори, говори, — прошелестел стеллармен.
   — Оно мне непонятно. Двумя пальцами держу на весу скалу... Над пустыней разносится звук прибоя... Я много передумал на эту тему. Наверное, мне осталось сложить два и два, чтобы понять, но я не могу. Это несочетаемые вещи.
   Лядов порывисто вздохнул и кулем уселся на песок, заморгал:
   — Уф... Все. Что-то я устал.
   Вадковский пристроился рядом, обнял Лядова за плечи. Тот зачерпывал и бессмысленно просеивал сквозь пальцы песок.
   — Слава, что такое кинотеатр?
   Лядов недоверчиво покосился:
   — Тебе стыдно не знать. Забыл, что ли?
   — Э-э... — протянул Вадковский. Он и вправду забыл.
   Лядов обнял колени, сжался в комок.
 
   — Рома, это не глаз видит. Вообще все — метафора. Тень события. Какой формы могла быть тень события у первого космического полета, например? Не в форме же ракетоносителя. Все наши слова — это какие-то тени, не имеющие смысла. И я вижу тени. Пытаюсь тенями объяснить тени. Нет мне никакого дела до XX века. Он лишь понятная мне тень чего-то необъяснимого.
   — Как одно из важнейших столетий нашей цивилизации может быть лишь тенью? — изумился Вадковский.
   — Ты не понимаешь, — сказал Лядов. — Я тоже. Это не что больше нас.
   — Откуда тянуться тени?
   Лядов застыл.
   — Из...
   — Космоса? — подсказал Вадковский.
   Лядов молчал, замерев.
 
   — Из будущего? — предложил Вадковский. — Впрочем, про будущее ты говорил. Тогда, может быть, из прошлого? Из скрытых миров? Из мира идей?
   — Мне не хватает слов, — угрюмо произнес Лядов. — Наверное, тут нужно шестое-седьмое чувство и язык звездных людей.
   Вадковский обернулся:
   — Ангрем, что все это значит? Я чувствую, что система в Славкиных словах есть.
   Стеллармен промолчал и, прищурясь, посмотрел вдаль.
   — Ясно, — пробормотал Вадковский. — Попробуем сами.
   — Это наше будущее, — медленно сказал Лядов. Фразы он строил неуверенно, как мозаику из выцветших кусочков. — Но это уже настоящее. Но не наше... Не могу, голова болит. Ангрем, можно здесь искупаться?
   — Нет, ребята. Уходим. — Стеллармен оторвал взгляд от горизонта.
   Вадковский обернулся:
   — Час еще не прошел.
   Стеллармен снова посмотрел в темно-синюю даль.
   Вадковский и Лядов поднялись, всматриваясь в ту же сторону. Сзади приблизился Трайнис. Светясь изнутри розовым, в его руке плыла коническая спираль огромной раковины.
   — Смотрите, что я нашел. Наверняка морские звери тоже спят где-нибудь в тихих заводях.
   Никто, кроме Вадковского, не обернулся.
   На поверхности океана больше не было ни одной волны. Ровное темно-синее зеркало. Чего-то не хватало. Исчезли шипение и плеск прибоя. Стало тихо, как в лесной глуши. У природы вдруг кончился завод — и все замерло. Неподвижный воздух над песком начал быстро накаляться. На горизонте темнела тонкая полоска. Настолько тонкая, что неясно было отмель это или дальний берег, или поле дрейфующих водорослей.